Синонимы к слову «‎реакция»‎

У каждого же учителя есть свои любимчики, верно? Даже не так. У абсолютно всех есть свои любимчики. В любой компании, в любом коллективе, в любой группе людей всегда есть те, кому сходит с рук чуть больше, чем другим.  Справедливо ли это?  Если кредит доверия обоснованный, то всё справедливо. (Это вписывается в жизненную философию Хёнвона). А если кто-то затесался в «любимчики» просто за счёт того, что быстро расположил к себе — это, наверное, не до конца справедливо. (Но это вписывается в Минхёка). — Штраф? — вполне буднично в стиле «ожидаемо, но все равно раздосадованно» тяжело вздыхает Минхёк, как только видит Хёнвона в пяти метрах от себя.  Будь это не Хёнвон, Минхёк бы дал дёру. Очень быстро и через свои — как обозначил их Хёнвон — муравьиные тропы по городу.  Но он вроде как «любимчик», и Минхёк об этом в курсе, в ответ играет честно, и если уже «туки-туки-туки Минхёк-и», то он не препятствует оформлению штрафа, без лишних споров (но с лишними репликами) шуруя к машине. Конечно, по дороге он ноет-шутит-ноет-негодует на всю правовую систему, ущемляющую свободных людей, но жалуется так по-дружески задушевно, что Хёнвон в какой-то момент чувствует себя по дороге не в участок, а в бар на Хондэ. — Я сегодня выходной, — Хёнвон ещё и слова растягивает медленнее обычного, чтобы окончательно скинуть с себя рабочий образ. Минхёк поднимает на лоб защищающие от распыляемой краски квадратные очки, оставляя их поверх черной облегающей шапки, и опускает вниз висеть на шее бандану, которой он закрывал нос от запаха баллончика. — Что ж тебе в выходной дома не сидится? — Ммм… У меня сегодня поздний ужин, — улыбка Хёнвона с оттенком очаровательного ехидства, словно это не информация, а такое «кстати, между нами, знаю, где находится один секретный тайник». Минхёк не успевает ответить, как Хёнвон флегматично-беспечно добавляет: — И я уже видел тут твои работы. А так как ты любишь основательно «обживать» новые местности, я и предполагал, что рано или поздно мы с тобой столкнемся.  (Он ведёт себя так же, как и Минхёк ведёт себя с ним — как приятель, с которым так быстро завязалось общение, что вы сначала сказали друг друга имена, а потом бац — и половину своей жизни вдогонку к имени; затем вы не пересекались полгода, но как только встречаетесь, всё тот же — бац). — Тут? — повторяет Минхёк, переключая на бессмысленное-встречное: — А работаешь в другой части города. Ездить очень неудобно?  — Твоя прописка тоже далека от места работы, — недолго держит Хёнвон образ простого чувака, вышедшего за быстрорастворимой лапшичкой в ночи и столкнувшись со своим знакомым. — А я как раз переехал, — взамен и своим тоном «знаю, где есть хитрый тайник» делится Минхёк. — Ой, поздравляю с новосельем, — от души отрывает Хёнвон. — Ой, спасибо, — прижимая руку с баллончиком к сердцу, дурачится в ответ и Минхёк. — Ну ладно, — после небольшой паузы, Минхёк спокойно улыбается, наклоняясь вниз, чтобы взять рядом с рюкзаком крышку баллончика краски и закрыть его. — Пойдём выписывать штраф, по дороге уже поговорим. — Серьезно, забей, — тихо, но со слышимой строгостью гнёт своё Хёнвон, не двигаясь с места, и встречает начатую надпись Минхёком дотошно присматривающимся взглядом. — Я сегодня просто прохожий, — добавляет он, спокойной мимикой давая пока нейтральную оценку работе, но черт его знает, понял это Минхёк или нет. (Пока он только понял, что над ним не прикалывались, и сейчас он в лёгкой перезагрузке от этой новости). — Подожди-подожди-подожди, — явно ожидая подвох, тараторит Минхёк, улыбаясь «не, я не поведусь на это», — присяги и правовой кодекс действительны тоже исключительно в рабочие дни? Минхёк, конечно, нашел метод переговоров, через которые он влетает в ещё более «выгодные» условия, взвывая Хёнвона к чести и напоминая про долги перед Родиной. — Ну, поехали в участок, если так хочешь, — тоном «повыпендривайся у меня тут ещё» парирует Хёнвон. Минхёк в ответ саркастично щурится: — Уже боялся, что ты не предложишь, — а затем прыскает от смеха, поправляя черные перчатки, заляпанные несмываемыми разводами краски, рабочие и с таким неубиваемой плотной тканью, что служит сразу «на века». — Спасибо, — говорит он уже серьезно. — Не в штрафе дело. Нет настроения возиться с этим всем. Любимчики_это_нормально. Вообще, Хёнвон не относится к этому легкомысленно. Он сам по себе, и без рабочих обязанностей, был человеком, взводившим в культ идею разделять всё в жизни по полочкам. (Исключительно в мыслях, в предметном реальном мире Хёнвон был не так хорош и не считал прям уж беспорядком то, на что другие закатывали глаза). Поэтому ему по-детски любопытен весь творчески-уличный беспредел таких как Минхёк. Это же как кино смотреть.  Моральный компас Хёнвона не всегда же этично указывает стрелкой на «правила», и, может, консервативность воспитания, дисциплинированность полицейской академии, а затем и требовательность работы сыграли своё, но он видит в Минхёке, с баллончиком в руках и сверкающим взглядом, безбашенный юношеский период, которого Хёнвон был лишён.  (Который он всегда хотел, но не так чтобы по-настоящему, а так, ну, на пару вечерочков и чтобы без последствий, а поутру проснуться обратно в чётко последовательном мире). — Так ты… — Хёнвон запинается. — Почему не продолжаешь делать надпись? Минхёк, шмыгнув носом от холода, чешет костяшкой большого пальца лоб чуть выше правой брови, поднимая им край шапки с одной стороны. А потом смеётся, качая головой и стебя Хёнвона усмехающимся взглядом «о, в нашу курилку отличник зашёл».  (Да, примерно таким свободно чувствующим себя в городе и хотел быть Хёнвон). (Во сне или в школьном спектакле, но не в жизни. В ней Хёнвона не хватит надолго в подобный стиль). И если уже рискнуть, кардинально меняя себя на час, Хёнвон выбрал бы не минхёковские замашки. (При всем уважении к Минхёку). Хёнвон бы разгулялся на все свои моральные догмы, выбрав тот самый тип хип-хопа характера, бьющий электричеством изнутри, когда можно не смущаться, горланя на улицах, размахивать руками, брать наглой харизмой города и находиться в прекрасном нарциссически-демонстративном состоянии. — При тебе рисовать граффити то же самое, что курить при маме, — Минхёку весело-весело, а Хёнвон до этого момента не видел его в настолько «ударном» настроении. (Возможно, потому что раньше штрафы он оформлял, а не отменял). — Хватит, — в лёгком раздражении закатывает глаза Хёнвон, ему быстро надоедает, что всё сводится к акценту на его должности; он же тут искренне хочет пообщаться без всех этих социальных положений в обществе. — Мы уже с тобой не чужие друг другу люди, — добавляет он в шутку. — Конечно, после стольких-то повесток в суд, — без какой-либо злобы поддакивает Минхёк, но соглашается и возвращается к надписи, ловким щелчком пальцев снимая крышку с баллончика (так, что она со стуком падает ему под ноги). — Ты как-то похудел, — вскользь оценивает Минхёк внешний вид Хёнвона, повернув к нему голову и как шейкер тряся баллончик в правой руке. — А как тут не похудеешь, бегая за всеми вами? — возмущается Хёнвон в ворчливо-старческой манере, и Минхёк по-детски озорно улыбается. — Да ладно, ты закреплён за тихим районом. — Ты там каждый месяц что-то выкидывал. На самом деле явно чаще. И явно это место было Минхёком любимо за близкую расположенность к своему дому, и ему куда проще было совершать ночные атаки на городские стены, оставаясь в по-родному знакомой местности. — Я самый лайтовый представитель нашей стрит-артовской расы, — утверждает Минхёк, переставая трясти баллончик и грустно вздыхая: — У меня даже арт-группировки нет.  Хёнвон не хочет снова выяснять разности сторон их баррикад. — Из-за чего не спится? — поэтому переключиться на тот стиль диалога, где они сделали вид, что Хёнвон временно (на ночь) безработный. — «Сейчас многие посещают церковь в свободное от грехов время», — с придыханием от гордости за свою идею говорит Минхёк. — Ты совсем охуел, — флегматично замечает Хёнвон. — Это спорно, — кривится Минхёк и снова смеется. Очень громко и звонко, Хёнвон еле себя удерживает от «люди вообще-то спят, тише ты». Минхёка Хёнвон бы не назвал ярким экстравертом, даже держа в уме тот факт, что в участке Минхёк умудрялся оставаться в курсе главных сплетен лучше, чем Хёнвон. И Хёнвон прикидывает, что попытка вести себя дружелюбно в ужасно дискомфортной и (первое время) пугающей ситуации — это элементарный защитный механизм, а вне подобных историй Минхёк в разы уравновешенней. — Извини, если я показался грубым, — сразу (и максимально! вежливо!) оговаривает Хёнвон, поздно поняв, что тут человек искусство же делает; своё личное искусство; вероятно, внутри он безумно хрупок и уязвим к любой, даже шутливой, критике. Минхёк дорисовывает линию у буквы, начиная новую, и Хёнвон даже в плохо освещенном переулке видит, как он довольно улыбается. — Ты не говоришь ничего лишнего, — Минхёк обрывает линию на середине, опуская руку с баллончиком вниз и разворачиваясь к Хёнвону. — Меня пару раз ловили другие и, — [тут Минхёк протяжно голосит усталое «ааааа»] — столько тупых вопросов: а зачем вы это делаете? А что, у вас дел других нет? Что вы хотите и кому доказать? — Минхёк закатывает глаза и тяжело выдыхает. — А тебе вроде как… Все равно? — с сомнением заканчивает он. Хёнвону не то чтобы всё равно. Он просто один раз об этом задумался, сделал свои выводы-причины, почему надписи появляются, и, в общем и целом, остался к стрит-арту равнодушным. — Смысл же в том, чтобы пустить сигнальную ракету во Вселенную, да? И Вселенная тебе ответит? — Хёнвон задумчиво хмурится, пряча руки в карманы куртки, и зевает как спросонья, не прикрываясь, а только опустив подбородок за высокий воротник куртки. — Разве вы не этим занимаетесь? — задаёт он третий вопрос, после протяжного зевка; да, у него накопились многие «почему?». — Все эти надписи разве не направлены на такие «сигналы»? Выводы-причины Хёнвона завязаны на самом себе. Он лично любит всю эту фишку с «мысль материальна», поэтому путешествия в формировании чужих причин делать стрит-арт и привели Хёнвона к близкому ему мировоззрению. — Как поэтично, — с лёгким издевательством улыбается Минхёк, но в его тоне Хёнвон не чувствует негатива или реальной грубой насмешки. (Наоборот, кажется, они тут прям друзьями-друзьями становятся). — Так правильно или нет? — допытывает Хёнвон, он очень не любит размытые слова, не понимая — «садись, пять» или он сейчас себя выставил дураком перед всем классом. — Понятия не имею, как это всё поделить на «правильно» и «неправильно», — возвращается к обычному тону и голосу Минхёк. — Это тебя учили, что есть «добро» и «правильно» — это твоя профессия. А есть «зло» и «неправильно» — это нарушающие закон. Меня как раз учили, что всё неоднозначно, так что я как-то… — Минхёк пожимает плечами, — …не умею так разделять, — он немного молчит, и добавляет: — Но твоя мысль мне нравится. И Хёнвон знает, что это сказано не из вежливости. Поэтому он подбивает поговорить на ещё пару тем, а Минхёк охотно трещит ответы на его вопросы, в середине беседы межстрочно вкидывая мнение, что они тут явно надолго заболтались, поэтому, может уже всё же дойти до того «секретного тайника» (вредных закусок и дешевого чая из маленьких магазинчиков). Они заходят в обитель лучших полуночных перекусов [(с) Хёнвон] в пяти минутах от места их встречи. Ничего из предложенного Хёнвоном в еде Минхёка не заинтересовывает, поэтому они оба берут классические готовые треугольные сэндвичи и выходят обратно на улицу, останавливаясь у входа в магазин. Минхёк снимает одну перчатку, потянув зубами за ткань на указательном пальце и сминая её в свободной от стаканчика кофе ладони. И вроде как выражает «давай, веди, куда дальше». Хёнвон (чувствуя себя невероятно охуенно с супер-химозным 0,5 латте в руке), хочет подать идею посидеть на скамейке как раз недалеко от магазина, но вспоминает, что граффити ещё не закончено, поэтому без организационных слов направляется в сторону их встречи. (Чтобы Минхёком это было расценено как еще один довод, что Хёнвон реально не против посмотреть на вандализм в онлайн режиме). Минхёк находит пару деревянных ящиков, вынесенных к «запасному выходу» продуктового магазина в соседнем доме. На них не холодно сидеть, а сбоку хорошо просматривается надпись (Хёнвон уже уловил, что у стрит-артеров какой-то кайф вдумчиво потупить пару минут в свою же работу, а потом отпустить её на всю жизнь). Хёнвон садится рядом (делая это очень осторожно, потому что ещё не наловчился чиллить на сомнительных деревянных полуразрушенных ящиках, а в темных переулках находить вайб «вот бы тут кофеёчек попить, параллельно задницей пытаясь поймать баланс во всём теле на шаткой «башенной» конструкции из двух ящиков»). (Хёнвон + его хип-хопское альтер-эго все ещё соулмейты). Минхёк же абсолютная рыба в воде в таких декорациях. Он просит подержать Хёнвона свой стаканчик чая и достает из рюкзака (вытряхивая на землю вместе с кучей мелкого и гремящего барахла) вторую куртку. Это огромный (издающий «шух-шух» звук) балахон, больше подходящий для дождевика, чем для полноценной верхней одежды. Такой широкий, что его хватает на двоих, когда Минхёк накрывает им их колени. С коллегами по работе, которых Хёнвон знает уже два года, он чувствует большую неловкость, чем чувствовал с Минхёком в первую их поездку в участок. — Значит, у вас есть типа арт-группировка? — припоминает Хёнвон, как бы между прочим. — Я отказываюсь давать тебе эту информацию, — тут же оттарабанивает Минхёк, забирая у него свой бумажный стаканчик. Хёнвон смеётся, потому что это вроде шутка такая, но и понимающе спокойно кивает, потому что в этой вроде шутке точно скрыто «всё, конечно, хи-хи ха-ха, но я всё ещё помню, кем ты работаешь». Они заходят в разговоре к теме сеульских уличных художников, которых оба знают лично (с очень разных сторон, да). — Как вы вообще всё это придумываете? — не выдерживает Хёнвон после очередного разъяснения смысла работы, которую он понял сложнее, чем требовалось (но вообще в этом и была её суть: чтобы велись на обманку и усложняли надпись в смыслах). — Просто… Разговариваем друг с другом, — теряется Минхёк, ему сложно подробничать про совместные проекты; на его счету серьёзных не так много, а Хёнвон заваливает вопросами про всё в общем, а не про личную деятельность на улицах конкретно Минхёка. — Тот парень, — ещё раз вспоминает Хёнвон художника, которого они уже вспоминали, и выяснили, что Минхёк видел его только уже по факту его стрит-артовских инсталляций, а Хёнвон по факту его проверки документов, — он приклеивал песок на слово «мы» и оставлял фразу в стеклянном кубе, наполненном искусственным снегом. Такая инсталляция на улице.  — Мммм, — быстро кивает Минхёк, улыбаясь от узнавания. — Ты знаешь про это! Куб только дня три продержался на улице, но я успел увидеть. Мне повезло, он был недалеко от моей работы. Ну… Через семь остановок вроде. Хотя я все равно шёл пешком, и мне казалось, что это довольно близко. Хёнвон ещё планирует научиться с Минхёком правильно задавать вопросы так, чтобы прилетали строго чёткие ответы, а не куча ненужной информации, на которую Минхёк отвлекается. — Если честно, то я не понял смысл этого куба, — возвращает к главному Хёнвон. — Типа песочные «мы» среди снега, просто же, понимаешь? Под «мы» каждый свою группу людей представляет. Кто-то только близких, кто-то всё человечество в общем,  — сбито тараторит Минхёк, размахивая свободной рукой. — Получается, «мы» — песок среди снега вокруг. «Мы» отличаемся тем, что по весне не растаем. Немного поддерживающая вещь, конечно, этот кубик — усмехается он. — Круто, — с умным видом выносит вердикт Хёнвон. Ладно, всё и тут оказалось не так многоэтажно, как он себе уже настроил и, запутавшись в своих же догадках, ничего не понял. — А ты что бы хотел написать? — по предвкушающему голосу слышно, что подобный вопрос у Минхёка как тест на определение вероятности совпадения в дружбу. — Представь, — продолжает он голосом, чуть-чуть напоминающим интонацию голоса хипховского альтер-эго Хёнвона, — нет работы, нет обязаности, полная свобода, можно написать что угодно и где угодно. Что это будет? На самом деле у Хёнвона много вариантов, но он делает вид, что задумался, на деле просто выбирая из трёх вариантов менее пафосный: — «С Богом, похожим на меня, ты не прожил бы на земле и сутки. Да, именно ты». Минхёк удивленно смотрит на него в таком ступоре, что, кажется, даже пар от его станкачика останавливается и замирает. — С меня краска, если решишься, — с каменным лицом обещает он спустя полминуты тишины, и Хёнвон снова скрывается до носа под длинным воротом куртки. Любому отличнику-в-душе-анархисту приятно, если «один из прикольных чуваков с последней парты» выражает ему респект. (И ни один томик Шиллера на книжной полке Хёнвона не подозревает, какими выражениями апеллирует его внутренний голос). Хёнвон в этом разговоре та еще рубрика «10 тупых вопросов», но лучше спрашивать очевидные вещи, чем зайти на ту тему, где Минхёк и рад бы — как ночной друг — рассказать про какой-то «секретик» своей работы, но у Хёнвона тоже есть очень определенный «секретик» работы, и даже сам Хёнвон ещё не до конца отпустил это напоминание, что уже говорить о Минхёке. — А личные послания кому-то конкретно можно оставлять? — восьмой тупо-очевидный вопрос от не шарившего в стрит-арт культуре Хёнвона, потому что долгое время все эти надписи на стенах ассоциировались только с желанием признаться в чувствах. — Это как-то… — без восторга и даже немного разочаровано мыслями Хёнвона бормочет Минхёк. — Я сейчас скажу, что их надо говорить лично человеку, а не писать на стенах, и ты… — О, какая прелесть, — утрированным умилительным голосом причитает Хёнвон, радуясь, что можно было отвести от себя удар. — Нет, ну, подожди, — Минхёк трясёт головой (немного выливает от резких движений на куртку чая) и вытягивает руку в жесте «стоп», давясь улыбкой, потому что и сам чувствует, насколько сейчас пафосно ляпнет: — Смысл в том, что ты хотя бы можешь сказать напрямую и лично что-то. А как я всему городу лично скажу «единственная ошибка — думать, что есть ошибки»? Где-то через полчаса Хёнвона всё-таки догоняет паранойя, что он так несмышлённо и грубо лезет в чужие творческие струны души. Надо было как-то подготовиться, а не тратить такой удачный момент на примитивнейшие вопросы. — Черт, — выдыхает Хёнвон, с видом «только вот сейчас дошло». — Ты сказал «как круто, что ты не задаешь лишних вопросов», а я сейчас сижу и делаю именно это. (Он сказал «чёрт», чтобы Минхёк думал, что это все доступные ему маты). (На самом деле ни разу). (Хёнвон — хип-хоп, аминь). — Если честно, то мне это и нужно, — Минхёк мешкается, подбирая слова; а у него хватает времени, пока Хёнвон снова пытается уловить ебливый баланс на этих блядских хуящиках (вот, например, доступные маты Хёнвону). — Я так долго не мог поговорить о стрит-арте, что теперь мне хочется обсуждать его часами, — он делает паузу и затем немного мягче продолжает: — У меня есть один друг, который, когда слушает, что я говорю про улицу и граффити, смотрит на меня, как будто я какой-то магией обладаю. И я начал ощущать, что делаю что-то не только мне интересное и таким же помешанным на городе, как я, но и другие в моих и чужих записях могут найти что-то, что им захочется обсудить. Их надо просто научить смотреть по сторонам. В его манере говорить и двигаться сейчас столько аккуратной трогательности и волнительного доверия, и из-за этого Хёнвон чувствует себя скованно и неловко. Вроде не Хёнвон тут искренность развёл, но чувство неудобства заполнило именно его. Он пытается держать границу вежливости, но и не углубляться в минхёковские загоны. Так ему кажется сделать правильно. — Ну, на магию вне Хогвартса это не тянет, — шутливо замечает Хёнвон, взглядом указывая на надпись. — Думаю, тебе льстят, — по-доброму подкалывает он, потому что тут очевидно есть за что подколоть. Минхёк широко улыбается и шутливо толкает его своим плечом так, что Хёнвон снова теряет баланс и чуть не выливает себе на руку охрененный химозный латте 0,5. — Нет, — с улыбкой, но твёрдо утверждает Минхёк, пока Хёнвон смиренно принимает в свою жизнь кофейное пятно на рукаве его любимой куртки. — Нет, — повторяет Минхёк уже не так уверенно и очень тихо, тряхнув головой. — Я не чувствую, что он мне врёт. О. Хёнвон слышит в его голосе робость, слышит, что он задел Минхёка чем-то очень мелко-детальным, но это отдало колебанием внутри так, что в итоге теперь надо переклассифицировать диалог из «про искусства в административных нарушениях» в «про беды в жизни». И. Хёнвон тем более хочет спрыгнуть с этого разговора, но, чисто по-человечески… Господи. Пиздец. Как. Любопытно. — А тебе именно его мнение так важно или не хочешь чувствовать себя обманутым? — Не хочу об этом говорить, — нарочито отмахиваясь, сбрасывает Минхёк. — Без проблем, забыли, — учтиво принимает его позицию Хёнвон. Личное всё-таки. Да и он не собирался вникать и в душу лезть. Правда, ещё любопытней стало, но ладно, раз Минхёк не хочет, Хёнвон совершенно точно ничего хитрого не сделает, чтобы через десять минут услышать: — Нет, понимаешь, в чём с Чангюном главная проблема, — прислоняя ко лбу пустой стаканчик, плывет по своим мыслям Минхёк. — С ним надо выбрать правильную дистанцию, чтобы не быть слишком навязчивым, но и не быть не существующим. А я понятия не имею, как это сделать, — как-то чересчур загруженно объясняет Минхёк. Минхёк, хоть и минутами мыслит вслух, не особо какие-то подробности выдает. Точнее. Хёнвон делает всё, чтобы у него было именное такое ощущение, потому что Хёнвон со своим хип-хопным альтер-эго уже втянулся в сериал и хочет знать, что там дальше. — Общаться в другие дни — это разве быть навязчивым? — хмыкает Хёнвон. Он пытается по большей части быть нейтралитетом, но когда Минхёку сильно важно — с радостью и поосуждает незнакомого ему чувака. — Не всё так просто, — хнычет Минхёк, дубася себя по лбу пустым стаканчиком, — у нас создается такая атмосфера… Ну, такая… — [периодичный стук уже смятым стаканом по лбу и периодическое усталое хныканье]. — И я боюсь, что если, буду предлагать встречи в другие дни, я разрушу её. И стану обычным другом. Слишком тонкие вещи вызывают у Хёнвона желание распутать их как можно быстрее.  Но клубок из ниток странных взаимоотношений конкретно в своём случае он не будет распутывать часами. Хёнвон изначально ничего не запускает. (Только если это не предметный реальный мир, да). — А что плохого в том, чтобы быть другом? — в логичном замешательстве и Хёнвон, и его альтер-эго, и его химозный 0,5 латте, и его освоенный баланс. — Ну… — в резком тупике замолкает Минхёк, медленно расправляя в руках смятый стаканчик в изначальную его форму. — У меня другие планы, — скованно бросает он в тишину. — Аааааа, — догоняюще тянет Хёнвон, и, видя, как Минхёк опускает голову, ещё внимательнее разглаживая бумажные стенки стаканчика, флегматично заканчивает фразой: — Я нихера не понял. Какие планы? — Минхёк толкает его плечом во второй раз, уже специально сильно, и Хёнвон принимает это за положительный жест. Его вообще не напрягает в этой истории графа пола человека, рассказывая о котором у Минхёка меняется голос. Где-то вторая поездка «эконом-класса» в отделение с Минхёком у Хёнвона прошла под шум не радио, а разговора Минхёка по телефону. Минхёк вроде и пытался в разговоре перенести выяснения на более подходящее время и место, но на другой линии придерживались позиции «нет, здесь и сейчас», и из-за этого Минхёк легко забывался в ссоре на пару секунд, допуская в своих репликах прямо сообщающую информацию о его личной жизни. Поэтому. Все принятия ориентации Минхёка у Хёнвона прошли за всего лишь одну поездку. И тут точно так же, как и с темой граффити: один раз Хёнвон понял, как и почему не все люди разделяют его ориентацию, и остался к этой теме равнодушным. Какая разница парень или девушка, если, судя по тому, что он слышит от Минхёка (и тогда в машине, и сейчас в балансе с ящиками), проблемы везде одинаковые. — А у тебя как с личной жизнью? — спрашивает Минхёк немного в сомнениях и быстро добавляет «если что можешь не отвечать», и Хёнвон это понимает. То, что Минхёк про себя всё рассказывает, как-то привычно в той раскладке, что напротив него сидит всё же полицейский. Но Хёнвон тоже играет честно, поэтому расслабленно улыбается. Он не чувствует какую-либо опасность в том, чтобы рассказать личное в ответ. — У меня полгода назад закончились пятилетние отношения. И сейчас я… — «заебался бояться начинать новые» — должно было быть дальше, но Хёнвон почему-то говорит: — Жду, когда на стенах города укажут стрелкой на подходящего человека. — А у тебя есть… Критерии? Типаж? Ааай, — хмыкает Хёнвон, смотря ему в глаза, — Минхёк так пытливо и с интересом спрашивает, что реально ему хочется слить все сплетни и про себя, и про других. — Я бы хотел встретить кого-то с аналогичной моральной основой. Минхёк зависает. Хёнвон смотрит на него с выражением лица «не понял ты ещё эту жизнь». — Чего? — Чтобы мы совпадали во взглядах на жизнь, — поясняет Хёнвон, он-то всю сознательное существование потратил на то, чтобы прийти к конкретно таким запросам. — Мы можем не совпадать в увлечениях, в стиле одежды, но должны совпадать в принципах. — Это звучит так же, как та надпись, которую ты не понял, — выдыхает Минхёк, видимо, ожидая какие-то другие анкетные требования к кандидатке. — Хочется усложнить смысл сказанного, но всё очень просто.    Хёнвон чокается своим химозным латте 0,5 с нервно-измятым 0,4 стаканчиком Минхёка. А когда они расходятся спустя два часа, оборачиваясь, зовёт его по имени. — Мм? — разворачивается к нему и Минхёк. Хёнвон указывает рукой на свежую надпись, и, перед тем, как улыбнуться и пойти в своём направлении, честно сообщает: — Я не вижу здесь порчи городского имущества.