Вазочка для нарцисса

Теперь мысли Локонса, оставленные беспощадным вихрем, приобрели другое направление. Они ступили на старый, хорошо известный им путь, которым, однако, хаживали последний раз так давно, что трава уже вовсю пробивалась по всей его ширине и длине. Невзирая на ехидное быльё, Локонс шёл вперёд, смело подняв голову, из-за чего автоматически вздёрнулся нос. Приключения на эротическом поприще обычно не сулили таких опасностей, как борьба со злом, да и сталкивали его, к счастью, не с троллями и упырями. С другой стороны, они были полностью реальны… Златопуст облизал сухие губы и осторожно спрыснул свежий пергамент духами — не больше десяти сжатий помпы. Если он будет слишком усердствовать и дальше, сюда сбегутся все медсёстры, причём отнюдь не для того, чтобы попросить пшикнуть им на запястья. Локонс знал, что тут не терпят широких проявлений его натуры, ещё с тех пор, как он настойчиво пытался устроить в палате творческий вечер. Наверно, главный целитель обиделся, что Златопуст сочинил для него слишком короткую речь, и с тех пор затаил злобу — по крайней мере, этим легко объяснялись все тяготы, которые Локонсу пришлось испытать в Мунго. Смешно даже подумать — вроде такой серьёзный маг… Однако сейчас не о нём. Поглаживая перо чуткими пальцами, Златопуст стал думать о Доминикусе. Нельзя было не признать, что вожделение его письма вызывали с самого начала — пусть ещё трепетное, воздушное. Так, бывает, ласкаешь пушистой стороной пера пергамент, прежде чем уверенно сделать первый росчерк. Но теперь желание разгорелось столь сильно, что хотелось срочно измерить температуру. Златопусту чудилось, что парфюмом, который до сих пор ощущался на коже влажными пятнами, потеет он сам. Локонс ощутил, что напряжение в паху усилилось, и задумался, считается ли это признаком выздоровления. Затем ещё раз облизал губы и начал писать. «Дорогой мой друг Доминикус Грир! Ведь мы с Вами уже друзья, не так ли? В который раз убеждаюсь, что мои поклонники — люди очень умные и сообразительные. И Вам вовсе незачем так нервничать: поверьте, в Вашем признании нет ничего оскорбительного. Да, Доминикус, я именно таков, как Вы думаете. Немыслимо очарователен, неподражаем, бесподобен… Не смущайтесь, я порой люблю подшутить над собственной горделивостью: полагаю, это первый признак адекватной самооценки. Конечно, на самом деле я имел в виду, что вы оказались правы насчёт моих предпочтений. Редкий случай, когда сплетни не лгут. Редкий случай, когда не лгу я сам…» На этом месте Локонс неосознанно сжал губами пишущий кончик пера, слегка дотронувшись до него языком. Заметив это, он усмехнулся и снова обмакнул его в чернила. Жалко, что бедняга Грир не видел такого зрелища. «А что касается моего писательского таланта — он, разумеется, несомненен, и это Вам подтвердят в любой книжной лавке магического мира. Но я не могу додумать Ваши мечты за Вас — я уже пробовал лезть в чужие головы, и, как мы знаем, это не привело ни к чему хорошему. Прошу, не стесняйтесь — вообразите, что я рядом с Вами и направляю Ваше перо своей деликатной, но твёрдой рукой. Расскажите о своих желаниях. Расскажите обо всём. Не вырывайтесь из пут этой пленительной сладости. Если Вы боитесь быть обнаруженным, Вы можете заколдовать письмо так, чтобы его не могли прочитать те, кому оно не предназначено. Разве Вы не владеете почтовой магией в совершенстве? Самого меня, впрочем, перспектива быть раскрытым совершенно не волнует — теперь я готов даже к тому, что вести с моего любовного фронта окажутся на первой полосе». Локонс снова облизнул перо и блаженно улыбнулся, подумав, что сделалось бы с Гриром, узнай он, что в чернила, которыми написано его послание, подмешана толика его слюны. «И знаете, дорогой Никус — я ведь могу называть Вас так? — давайте отринем этот дутый титул — «почётный член Лиги защиты от тёмных сил». Ведь мы с Вами встали на путь правды — отчего же мы до сих пор предпочитаем венок из обтрепавшейся мишуры венцу из свежего лавра? К слову о свежести: Вы, вероятно, уже почувствовали цветочный аромат с нарциссом в шлейфе и мятой в сердце — я очень любил его, когда был так же, как он, свеж и юн, а ещё полностью свободен от лжи… Если парфюм, дух которого хранит предыдущее письмо — моё изысканное выходное облачение, то этот — утреннее неглиже. Ведь Вам наверняка хотелось бы лицезреть меня в таком виде, не так ли?.. С наилучшими пожеланиями, Златопуст Локонс, рыцарь Ордена Мерлина третьего класса, величайший сочинитель Великобритании, пятикратный обладатель приза «Магического еженедельника» за самую обаятельную улыбку, и если герой, то чувственный герой Ваших грёз». То ли вместе с таким «повышением в чине» полагалась новая почтовая птица, то ли старую уже нельзя было заставить к нему летать, но факт оставался фактом: Локонс отправил письмо с неясытью, а получил ответ с ушастой совой. Эта сова была явно умнее и покладистее: она заметила окно и аккуратно постучала в него клювом. Не требовала она и угощения: вместо этого устроилась на карнизе и принялась наблюдать за Локонсом через стекло. Что ж, на письмо Грира Златопуста и впрямь тянуло реагировать более чем зрелищно. «Драгоценнейший Златопуст Локонс, рыцарь ордена Мерлина третьего класса, величайший сочинитель Великобритании (великолепно придумано!), пятикратный обладатель приза «Магического еженедельника» за самую обаятельную улыбку и чувственнейший герой моих и не только моих грёз! Сперва мне придётся коснуться отвлечённых тем, чтобы не создавать Вам лишних трудностей, — простите очередное занудство. Как Вы могли заметить, в этот раз письмо Вам доставил новый почтальон. Мало какие совы способны пробиться через защиту — а тем, что пробиваются, периодически нужен долгий и хороший отдых. Теперь вместо неясыти по имени Ариадна я буду посылать к вам ушастую сову Ключа. Я бы не утруждал Вашу недужную память именами, но они говорящие, мистер Локонс, и повествуют они о том, как важно мне всегда было найти путь к Вам — и физически, и духовно. Ключ гораздо понятливее и дружелюбнее Ариадны, поэтому наверняка вам понравится. Ничего страшного, если Вы забудете его кличку или захотите придумать новую — он способен откликаться на любое имя, лишь бы его произносил голос хозяина. А Вы, конечно, полномерно владеете всем, чем владею я — включая и моих сов, ведь я давно в Вашем распоряжении сам. Отрадно, что Вы уже не боитесь реакции презренной толпы на обстоятельства Вашей жизни: если Вы не хотите предпринимать каких-либо мер для сокрытия нашей переписки, то не стану и я. Однако считаю своим долгом рассказать, что обыкновенно в таких случаях используются невидимые чернила. Я готовился к нашей переписке, мистер Локонс, долго готовился, и потому, решив, что Вы можете не счесть обычные меры достаточной защитой, лично разработал чернила, которые делает видимыми не стандартная словесная формула, а условленный пароль. Мои способности к палочковой магии в силу некоторых причин довольно слабы, из-за чего я всегда старался развить в себе другие… Ах, я так ни к месту разговорился о себе — но это лишь для того, чтобы мы, оценив арсенал вспомогательных средств, могли больше говорить о Вас. Теперь к главному, дражайший мистер Локонс… Вы делаете со мной невероятное. От Ваших последних писем мои виски так потеют, что постоянно приходится вытирать их вспотевшей ладонью, а голова от изысканного парфюма так кружится, будто я снова вдыхаю его аромат, стоя рядом с Вами в магазине «Флориш и Блоттс». Да, мистер Локонс, я уже имел счастье обонять его в одну из наших, незаметных для Вас встреч — тем больше моё смущение от сравнения, которое Вы сделали… И пусть глупцы, которые перебивали Вас, крича, что в помещении срочно надо проветрить, в наказание больше никогда не увидят Вашего прекрасного лица!.. Но, кажется, я опять заговариваюсь. Вы называете меня другом. Вы расположены ко мне, Вам, я смею думать, хорошо, когда Вы со мной общаетесь… Не знаю, чем только я могу отплатить Вам. Спасибо, дорогой мой и любимый, наилучший мой друг мистер Локонс, спасибо! Я не верил в то, что буду говорить с Вами о подобных вещах так, как маглы не верят в магию. Им кажется, что это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, что в это может верить только дурак или безумец… Точно так же я думал о возможности столь откровенной переписки с Вами. Да что там, то же самое я думал в первые минуты нашей встречи о Вас самом! Будучи рождён в семье волшебников, Ваш верный Доминикус привык к магии с раннего детства, а потому на его долю не выпало того восторга, какой испытывают при встрече с магическим миром маглорождённые, — от этого ему всегда немного было жаль подобных ему, всех, кто так редко удивляется чуду. Но когда Ваш любосмиренный Доминикус встретился с Вами — о, он понял, что для таких волшебников в этом мире тоже уготовано своё чудо, нечто, переворачивающее сознание, перелицовывающее всю личность — будто ты всегда жил наизнанку, а теперь всё стало, как нужно. Вы — чудо из чудес, мистер Локонс, Вы — истинный волшебный мир, открывающийся тем, кто думал, будто уже живёт среди магии, и именно поэтому Вы — «Само волшебство». Я неизбежно подхожу к сокровенной сути письма. К тому, о чём Вы просили. Знаете, Вы сказали, что, дабы я стал увереннее, будете водить моей рукой, держащей перо… Я сразу представил, что Вы сидите со мной рядом — очень близко и немножко сзади. Мягкий рукав Вашего халата соприкасается с моим запястьем, дыхание звучит совсем близко у уха, а колени иногда касаются моих… Благодарю Вас за такую отзывчивость, ибо перо в моей руке действительно дрожит. Прежде всего я хотел бы поцеловать Вашу руку, так благосклонно направляющую мою. Поцеловать обе Ваши руки. Они такие красивые и мягкие. Быть может, они обняли бы меня? Вы бы не возражали, если бы я коснулся губами Вашей щеки? У Вас такая нежная и вместе с тем пленительно-зрелая кожа. Я знаю, что Вы не из тех, кто стремится весь век выглядеть юнцом, и это очень будоражит. А потом, с позволения, я поцеловал бы Вашу улыбку. Мне так давно хотелось это сделать. Вы позволите целовать Ваши ноги? Я видел их лишь в общих чертах — на одной колдографии, где Вы босиком гуляете по саду, и на другой, где Вам делают педикюр. Они такие нежные, розоватые, с такими округлыми пятками и пальцами… Мне всегда очень хотелось погладить их, но я не хочу показаться непочтительным даже Вашим колдографиям — пусть и знаю, что это только изображения, не имеющие души. Поэтому ночами, лёжа в постели, я лишь смотрю, как они двигаются в рамах на стене, иногда позволяя себе коснуться их плеч или локонов  — но не ног. Лишь смотрю — и сгораю. А утром, как феникс, возрождаюсь снова. Я хотел бы целовать и ласкать всё Ваше тело. Обоняя и вбирая каждой порой Ваш естественный запах, что благоуханнее любых духов, упиваясь им до головокружения… Я буду очень волноваться, мои руки будут сильно дрожать, но, возможно, Вам это понравится? Я хотел бы ублажать Вас… Отдаваться Вам… Хотел бы делать всё, что Вы хотите и как хотите, следуя любым должным путём. Угодно ли Вам дать мне направление, чтобы я не посмел от незнания перечить Вашим желаниям?.. Помешанный на Вас и давно в Вас растворённый, Доминикус Грир». Держа письмо на весу, Локонс по мере прочтения всё ближе подносил его к лицу, и причиной тому было не только тусклое освещение. К этим строкам стремились и глаза, и губы — он сам не знал, что хотел разглядеть и поцеловать больше: пьянящие описания Доминикуса, или себя самого, проступающего через них. Так или иначе, он, не устояв, медленно провёл по последней строке губами — сдержанный поцелуй тоже может быть долгим… Внезапно вспомнив о Ключе, Локонс задёрнул занавески. Оставаться сейчас в поле зрения слишком понятливой совы в его планы не входило. Затем, удобно устроившись в кресле, он поднёс к глазам кисть, любовно рассмотрев с обеих сторон пальцы и даже успев заблудиться ласкающим взглядом в линиях ладони. Он томно погладил её пальцами другой руки и, представив, как сделал бы это Доминикус, поцеловал. Распахнув халат, Локонс продолжил ласки, скользнув нежными ладонями вниз по груди. Он не собирался оставлять без внимания ни одного дюйма своего тела — по крайней мере там, где мог дотянуться. Много сладостных минут прошло перед тем, как Златопуст наконец открыл сомкнутые наслаждением глаза и устало повёл ими вокруг. До чего же контрастировала убогая больничная обстановка с тем, что он только что испытал! А впрочем… Разве не благодаря случившемуся несчастью, не благодаря, в том числе, этим больничным стенам, он наконец-то обрёл себя, — обретя первого настоящего поклонника? Быть может, Доминикус от любви к нему и помешался (он знал, что рано или поздно это случится!), зато, сойдя с ума, он пошёл вместе с ним заветным — «любым должным» — путём, сулящим сплошные блаженства. И только сейчас, оглянувшись вокруг, Локонс в полной мере осознал, что этот тайный путь — часть другого, великого, грандиозного пути. Пути, который он страстно мечтал проделать в буреломном лесу, будучи юношей, да так и забросил. Его истинной дороги славы.