Бутылочка

Девочка слышала тихий голос, манящий, такой родной и приятный. Каждое колебание воздуха в помутненных мыслях заставляло все дальше и дальше идти, отбрасывая желание вдохнуть. Легкие словно отпали от белокаменных ребер, улетев в черные небеса птицей, чьи крылья состояли из бумаги. Ни один бумажный журавлик не был столь же красив и изящен. Каждый шаг по пустой душе давался все легче и легче, пока внутренняя энергия не позволила побежать. Немного синеватая кожа была мягкой и нежной, точно шелковая перина. Лазурные губы расплылись по океану эмоций соленой улыбкой, что без движения рассказывала истории. Глаза сияли будто пелена из тысяч маленьких слезинок которые никогда не вырвутся в огромные серые тучи. Руки стали не холодными, как разваленная снежная крепость, а лишь слегка прохладными, точно недавно подстреленная полевая птица. Ладони покрылись белой дымкой, напоминающей иней после мороза. Вместо старого серого платья на девочке, появилась белоснежная накидка, с около невозможным количеством кружев, бисера, бусин и оборок. На продрогших безжизненных ногах стали вырисовываться белые гольфы и ботинки, точно со старого фильма про средневековье. А в детских тоненьких пальчиках материализовалась зайчиха, пригревшаяся к ладоням. У зверя были милые ушки, хвостик и глазницы. Так же ребра, точно из бежевого фарфора, и позвоночник, состоящий из пепельных серых комков. Кусочки печени, желудка и практически всех органов, когда то хранившихся внутри животного просто разлетелись сотней тысяч крошечных мотыльков. Голова упала и треснула, залив кровавым напитком воображаемый пол, мгновенно разделившийся на три миллиона и семь осколков. Падение не ощущалось должным образом. Лишь появилось неприятное холодное дуновение в спину и резкое желание покашлять, но нечем. Бабочки в грудной клетке продолжали появляться, вытесняя воздух и слезы. Изо рта потекла то ли желудочная кислота, то ли глазные яблоки, что расплавились от холода, обретя вид соленых рек, текших с пустых полушарий лица. Отверстия от глаз моментально заросли кожей, но та была похожа на воспаленную, красно зеленые оттенки пытались перебить друг друга, в результате чего выкрасили веки, закрывшиеся навсегда, в два белых круга. Казалось, их начертили от руки. Окантовка глазниц покрылась красной коркой, словно зрительный орган просто вырезали, в следствии чего образовались царапины, излучающие кровь и гной. Бледно-каменные руки стали шершавыми, точно одеяло, сотканное из чистой шерсти, вскоре - начали рассыпаться пылью. Множеством движений обессиленных рук, девочке удалось содрать гной с глаз и поднять веки. Все вокруг нее моментально рассеялось в пепел, пролетевший около края сознания, на секунду изобразив пламя. Колетт попыталась приподнять веки снова, но желания убежать от физической и моральной боли могли перевесить чашу, ответственную за жизнь. Розово-персиковый язык почти перекрыл гортань, сил в слабом, остывшем организме не хватало даже на банальный вдох. Девочка не могла вымолвить ни слова. Её осипший голос, напоминающий зов призрака, отчетливо браковал лишние колебания воздуха. Она чувствовала перемещение, хотя не могла удостовериться в своих предположениях. В кладовой маленького мира было несколько мыслей. Первая идея детского разума заключалась в том, что ее несут на похороны. Маленькими шажками подходят к яме, что вырыта в холодной, местами ледяной земле, и кидают тело словно бесполезную тряпку, чем и считала себя малышка. Вторая мысль была более сказочной, фантастичной, но не менее печальной. Идея была коротка, но не проста. Что если Колетт уже умерла? Ее остывший труп валяется где то в этой же яме, а душа бродит, оставляя за собой след из пепла и блесток. Призрак ищет жертву, а может избранное существо, чтобы вселиться и продолжить никому ненужное существование на земле без улыбок, радости и возможностей. Когда девочка совсем отчаялась, мысленно попрощавшись с любимой игрушкой - плюшевым зайчиком без глаза, что валялся дома на старом диване, сделала последнюю попытку прорваться в реальность. Было безумно больно. Кажется, за эту миллисекунду ее успели окунуть в адский котел, сварить до полной готовности в кастрюле с ароматом лука, и разбить об стену, чтобы крупицы черепа заполнили щель между досок в старой квартире. Веки наконец удалось поднять, но привстать на локтях не представлялось возможным. Пыльно-матовые глаза оглядели пустое помещение облачного цвета. Разум, до этого не способный направить взгляд в конкретный объект вселенной, сообразил за миг, что Колетт находится в комнате. В белой комнате больницы.