***
Резким, въедающимся в уши звуком айфоновского оповещения телефон сообщает мне о пришедшей смске, в которой Незборецкий извиняется и предупреждает о том, что приедет в течение двадцати минут. Надежда на что-то хорошее восстаёт из мёртвых, и уже в следующий момент я отправляюсь на поиски нормальных вещей, в которых можно было бы отправиться домой. Какой же всё-таки странный парадокс — теперь домом я называю место, где не прожила и четверти года, а, казалось бы, родное место проживания, в котором я провела некоторую часть своего осознанного детства и сложного подросткового периода, стало для меня совсем чужим. Никогда бы не подумала, что ценности у людей меняются так быстро, так резко и так глобально. Голова гудела от самых различных мыслей, от которых я старательно отбивалась, желая добиться покоя хотя бы на ничтожно малое время. Несмотря на все мои усилия они атаковали меня и не давали элементарно порадоваться за скорейшее воссоединение с Кириллом, которое уже сделает сложившуюся сложную для моего морального восприятия ситуацию намного проще. Я думала и о Голубине, и о сказанных им словах, адресованных Ти, и об объявившимся отце, который своим внезапным появлением и долгами испортил жизнь и мне, и всем моим друзьям, и о том, как теперь будут складываться отношения между мной и Кириллом, и даже о словах Шатохина, что он сказал мне накануне отъезда с дачи Глеба. Все эти разом навалившиеся происшествия и не думали оставлять мою несчастную голову в покое, и к уже перечисленным думам прибавлялась ещё одна — пора бы записаться на приём к психологу, а иначе моё ментальное здоровье скоро подведёт меня. Во время ожидания Незборецкого я благодарила саму себя за то, что оставила какую-то часть зимних вещей в доме матери. Искать долго не пришлось, и у меня даже был выбор: длинный, почти достающий пола пуховик чёрного цвета, или красная куртка длиною до коленей в комплекте с утеплёнными джинсами, вообще предназначенными для долгих прогулок — чтоб уж наверняка не замёрзнуть. Я выбрала второй вариант из-за отчего-то очень сильного желания хоть как-то скрасить эти серые дни. Настроение, конечно, было не на красный цвет, но надевать унылый чёрный казалось мне совсем уж скучным решением, которое только усугубит моё паршивое настроение. Ноги пришлось утеплять толстыми шерстяными носками, которые когда-то мне вязала бабушка специально для промозглой погоды. Подходящей зимней обуви в моём шкафу не оказалось, и единственной правильной идеей представлялось надеть осенние ботинки вместе с этими носками. И почему сейчас не лето? Почему все самые дурные события в моей жизни происходят в самую неподходящую, а иногда и поистине отвратительную погоду? Горько усмехнувшись этой странной мысли, я закрыла шкаф и уселась на компьютерный стул и запрокинула голову назад. В сумраке комнаты узоры на потолке чудились мне зловещими, а висящие на стенах фотографии, которые я не увезла с собой, навевали ещё большую грусть. Счастливые улыбки на них как будто становились грустными, а тон настроения определённо был прощальным. Невольно меня посетила мысль о том, когда же теперь я появлюсь в этом доме снова. В какой момент судьба решит, что вот оно, то самое мгновение, в которое я должна объявиться в материнском жилище? С учётом последних событий я должна быть предельно осторожна, ведь не исключена такая возможность, что случится что-то непоправимое. Кто знает, может, я вообще нахожусь здесь в самый последний раз. Идя в таком направлении рассуждений, я непроизвольно наткнулась на ту истину, которую должен знать абсолютно каждый человек. Любого возраста, любого пола и любого социального статуса. Все мы должны быть предельно осторожны. И никто и никогда не будет знать, когда настанет его последний вздох, последний стук его сердца, последний взгляд и последняя мысль. Жизнь совсем непредсказуема, но этим она мне и стала интересна. Трель входящего звонка резко вытягивает меня из всех философских и не философских мыслей, в которых я конкретно успела завязнуть за эту четверть часа, и я нетерпеливо вскакиваю со стула, отвечая на вызов и подходя к окну, собираясь высматривать знакомую машину оттуда. — Я почти подъехал. Как ты собралась сваливать? — голос Незборецкого хотя и не говорит мне никаких приятностей, но я всё равно расплываюсь в улыбке, едва заслышав этот волшебный тембр. — Ну, как… со своего окна по водосточной трубе вниз, а потом через забор. — Ты не в том состоянии сейчас, чтобы в скалолазы наниматься, — устало отмечает Кирилл, заставляя меня закатить глаза. — Всё нормально будет, я не в первый раз, — заверяю его я, оглядывая собственную комнату в попытке найти что-то, что мне определённо стоит взять с собой. — Не подъезжай слишком близко к дому, вдруг тебя мама заметит. Договорив последнее предложение, я скидываю трубку и выключаю телефон, не глядя забрасывая его в карман куртки. Взгляд мой натыкается на фотокарточку, которая висела под выключенной гирляндой среди нескольких десятков других фото. К слову, для любого другого человека она ничем не выделялась, но для меня этот снимок значил очень многое. На нём изображены мы с Глебом. Это был его день рождения. Последний день рождения в детстве, который нам с ним довелось отметить вместе. До моего переезда у нас обоих почти не было друзей, и мы являлись чем-то на подобии объединившихся волков-одиночек. Все праздники праздновались в компании друг друга, а оттого совсем не делались хуже. Я поджимаю губы и, осознав, что времени у меня уже не остаётся, срываю фото со стены и прячу её в карман, куда перед этим забросила мобильник. На ровной поверхности, где до этого висел снимок, остаётся белый след от оторванного скотча, и я медленно провожу по нему рукой, ударяясь в воспоминания, а именно в тот день, когда клеила сюда фотографии несколько лет назад. Тяжело вздыхаю и всё-таки отрываюсь от стены, забираясь на белоснежный подоконник и открывая окно нараспашку. Ледяной морозный воздух обдаёт своим резким порывом всё моё тело, и я вздрагиваю, ощущая на себе ещё и залетающие в комнату хлопья снега. Не спеша и максимально аккуратно я покидаю пределы здания, цепляясь всеми конечностями за водосточную трубу. Пока, тщательно обдумывая каждое своё движение, ползу по ней вниз, успеваю тысячу раз проклясть саму себя за то, что не надела найденные в шкафу перчатки — они сейчас значительно упростили бы моё передвижение. Все трубы, как известно, выплавлены из металла, а эта материя на морозе становится настолько холодной, что некоторые части тела вообще могут примёрзнуть к такой поверхности. Я же обошлась без происшествий, и следующим моим препятствием был забор. Сугробы с внутренней стороны нашего участка были весьма полезны для этого побега, и я в ускоренном темпе сгребла снег в горку, которая позволяла мне забраться выше, и с её помощью запрыгнуть на верх широких колонн было в разы проще. Уже порываясь сделать этот прыжок свободы, спрыгнуть с забора и оказаться вне территории участка, я вдруг заметила знакомую фигуру на противоположной улице. Недолго думая, я сползаю вниз и несусь навстречу Незборецкому. Только что выпавший, не побывавший ещё ни под чьими-либо ногами снег приятно скрипит под подошвами моих ботинок, когда я совершаю шаги. Темнота улицы не мешает мне увидеть лицо парня, и я развожу руки в стороны, когда расстояние между нами сокращается до минимума. Влетаю в его объятия, пока улыбка на моём лице растягивается всё шире и шире. Одеколон парня окутывает органы чувств, отвечающих за обоняние, и меня накрывает волной дикого наслаждения от этого момента. Вечерняя темнота. Запах его парфюма. Сильные руки на моей талии, ощущающиеся даже под толстым слоем утеплённой ткани куртки. Снег, который валит не переставая, засыпая вместе со всеми поверхностями наши головы и плечи. Он. И я. И будто бы нет больше в этом мире людей, будто бы не существует у меня никаких проблем, а атмосфера этого прекрасного вечера создана специально для нас двоих. — Спасибо, что приехал, — тихо шепчу я, пряча нос в его плечо. — Ну и куда я от тебя денусь? — грустно, будто бы даже обречённо, но в меру и с нотами любви в голосе отвечает Кирилл.***
На улице всё так же беспрерывно валил снег, а тишину в салоне заглушали лишь шумы дворников, в ускоренном темпе моющих лобовое стекло и сигналы машин, которые не поделили между собой дорогу в этом гигантском сборище автомобилей. Пожалуй единственное, за что можно ненавидеть зимние вечера — пробки. Каково бы не было очарование от времени года, от этой прелестной темноты, так и навевающей спокойствие на душу, от медленно падающих вниз осадков, завораживающих особенно сильно, если находиться под источником света, — всё равно стоять в длинной, просто гигантской очереди, чтобы просто доехать до нужного тебе места назначения было не из самых приятных занятий. Как правило такие пробки сопровождались скачками температуры в салоне — то слишком жарко, то слишком холодно, а для многих водителей был убийственно неприятен тот факт, что после такой вот поездочки их автомобиль будет выглядеть так, словно ему не меньше двадцати лет, и за все эти года его ни разу не мыли. Отвратительное месиво на дорогах, состоящее из снега, песка и грязи непременно испачкает собой не только шины колёс, но и всю нижнюю часть тачки. При одном только взгляде на эту жижу хочется сморщиться и отвернуться — настолько оно мерзкое. Я старалась не смотреть конкретно в сторону плохих видов, полностью пропитанных отрицательной энергией от остальных людей, которые, не сдерживая свои эмоции, открыто ругают погоду и других водителей просто за то, что им понадобилось ехать по этой дороге именно сейчас, на пересечении с ними. Для моих глаз не стали невидимыми картины, как некоторые люди открывали окна и выглядывали из них, то ли с целью снова кого-то обругать, то ли просто увидеть конец этой бесконечной толпы автомобилей. Своё внимание я пыталась концентрировать на действительно прекрасных вещах. Негатив последних дней сильно измотал меня, и брать акцент на ненужные, даже отвратительные вещи не хотелось совсем. Разглядывая снежинки на стёклах нашей тачки, постепенно превращающиеся в аккуратные, но не идеально круглой формы капельки, я наслаждалась теплом, исходящим от кресла пассажирского сидения. Изредка я поглядывала на Кирилла, на его красивое худое лицо, выхваченное из вечерней темноты светом от приборов на панели управления и некоторыми огоньками от других машин, попадающими в салон. Что-то определённо изменилось в парне, но обнаружить, что же это в конкретике я так и не смогла. Внешность осталась прежней — те же синяки под глазами, похожие уже на какие-то лунные кратеры, ровный нос и точёные скулы. Перемены чувствовались скорее на каком-то энергетическом уровне, а поведать такое было задачей не из лёгких. Настроение приняло состояние нейтралитета, и больше я не чувствовала в себе депрессивные мотивы и тягучую грусть. Преобладало лишь приятное ощущение спокойствия, и присутствие близкого человека рядом его усиляло, хоть мы и не разговаривали и всё пространство между нами было пропитано молчанием. Когда-то я уже подмечала у себя в голове тот факт, что с Незборецким приятно даже молчать. Мне всегда нравилось по-разному взаимодействовать с ним: и вступать в диалог, и слушать его пространные рассуждения на самые разные темы, и даже наслаждаться такой вот тишиной. В данный момент я была бы не против побеседовать с ним на тему наших отношений, но незнание с чего начать перекрывало мне возможность это сделать. На протяжении нескольких минут я боролась с лёгким страхом внутри себя, старательно намереваясь начать этот волнительный диалог, но в итоге череда мыслей завела меня куда-то вглубь воспоминаний. Тёплый, но дождливый сентябрьский день предстал перед моими глазами так детально, словно это было не несколько месяцев назад, а только вчера. Фрагментами я будто бы снова пережила его, испытала то же мнительное недовольство от пробуждения и те же бабочки в животе от первого зрительного контакта с Кириллом. Внезапно мне даже стало понятно, что же именно поменялось в блондине. Сейчас усталость в его глазах читалась слишком отчётливо, и измученное выражение лица так и кричало мне о том, как сильно ему хочется по-человечески отдохнуть. Осознание того, что не меня одну измотали последние дни да и в принципе события резко просвятило меня, и только сейчас мне стали понятны слова, сказанные кем-то совсем давно и подразумевающие то, что я думаю только о себе. В последнее время мне действительно приходилось размышлять о своих проблемах, и я совсем перестала обращать внимание на чужие невзгоды. Хотя, с учётом серьёзности и масштабности моих бед меня ведь можно понять? В какой-то момент мне резко захотелось обнять Кирилла и просто сказать ему, что скоро всё закончится. Не может эта проклятая чёрная полоса длиться так мучительно долго и нудно. Внутри всё сжимается от одной только мысли о том, что я порчу ему жизнь своими вечными переживаниями и всей этой дикой историей с Глебом. Если детально разглядеть, кто я и кто Незборецкий, то его можно было бы сравнить с величественной райской птицей, с каким-нибудь статным павлином, а меня с дикой растрёпанной курицей, которую знатно помотала жизнь. У Кирилла большое будущее, чего я не могу сказать о себе, во всяком случае в данное время, когда вокруг происходит столько криминальщины, из-за которой я элементарно не могу подготовиться к экзаменам, что уж говорить о самой обыкновенной размеренной жизни, о которой я так мечтаю. А мы с Глебом стоим друг друга.***
Квартира белобрысого встречает нас темнотой и сквозняком — накануне отъезда отсюда Незборецкий зачем-то открыл абсолютно все окна, из-за чего в помещении создался невозможно промозглый холод. Первым делом мы с парнем отправились закрывать их, чтобы тепло наконец начало заполнять собой пространство, и пока мы находились в разных комнатах, я наконец решилась на долгожданный разговор по душам, который требовал немедленного свершения. Сняв куртку и оставив её на одном из крючков в прихожей, я отправилась искать блондина, так как не видела его точное местонахождение до этого. Увидев Незборецкого за прозрачной стеклянной дверью, отделяющую балкон от остальной квартиры, я двинулась в его сторону, стараясь сохранять уверенность не только в своей походке, но и в душевном состоянии. — Кирилл, — тихо окликаю его по имени, прикрывая за собой дверцу и глядя на парня. Белобрысый не медлит и сразу же оборачивается, не изменяя своему задумчивому виду и продолжая затяжно курить, в экстазе от собственных действий вдыхая полные лёгкие никотина. Несколько секунд я завороженно смотрю на это зрелище, но потом всё-таки вспоминаю, для чего я вообще отвлекла его от этого занятия. — Я хотела поговорить, — начинаю я, не сводя с него глаз. Он тоже не думает разрывать со мной зрительный контакт и будто бы специально старается действовать на меня гипнотически. — О чём? — спрашивает он каким-то будничным, но при этом туманным тоном, облокотившись на стену позади себя. — О нас с тобой и вообще обо всех последних событиях, — под конец произношения этого предложения мне становится не по себе от его взгляда, и я на какое-то время отвожу глаза в сторону. — Разве от нашего разговора что-то изменится? — блондин стряхивает образовавшийся на кончике сигареты пепел в стакан. Когда он успел разбить пепельницу? — Объективно нет, но… мне нужно кое-что тебе сказать, — я делаю шаг вперёд, оказываясь совсем близко к нему. Незборецкий почти не шевелится, и в какой-то момент мне даже кажется, будто он затаил дыхание, ожидая дальнейших действий с моей стороны. — Послушай… я уже столько раз косячила, столько проблем доставила тебе, и я очень ценю заботу с твоей стороны, хотя по моим поступкам, о которых тебе недавно стало известно, так, наверно, не скажешь. Мне хочется отметить, что я просто не достойна тебя. Я никогда не думала, что буду себя перед кем-то принижать, но всё-таки, если быть честной, то это самая чистая правда. Я бы хотела начать всё с чистого листа, хотела бы доказать тебе, что я не настолько ужасный человек, каким представляюсь тебе в данный момент. Своей речью я вогнала Ти в дикое замешательство, и примерно с минуту он неотрывно смотрел на меня, переваривая всё мною сказанное. Что-то мне подсказывает, что если бы не догорающая сигарета между его пальцами, которая обожгла ему кожу, тем самым напомнив, что мы не играем в гляделки, а обсуждаем серьёзные вещи, он бы так и стоял весь оставшийся вечер. — Недостойна? Мы все совершаем ошибки, а я вроде не злопамятный человек, чтобы загонять мне такие душещипательные тирады. В конце концов, вы с ним просто общались, и это общение не выходило за рамки. Я, даже являясь твоим парнем, не имею право мешать тебе с кем-либо дружить. Наши с ним ссоры — они на то и наши, и с ними мы разберёмся сами. Можешь продолжать контачить с Голубиным, меня это не касается. — Кирилл пожимает плечами, а я удивляюсь его безразличию, пытаясь правильно понять все сказанные им слова. — Тебе плевать? — этот вопрос буквально спрашивается моими устами сам, и я толком не успеваю обдумать его. — Ну да, — блондин достаёт из кармана расстёгнутой куртки пачку сигарет и вытягивает из неё ещё одну. — Почему должно быть иначе? — слова из этого предложения получаются немного исковерканными в произношении из-за никотиновой палочки, которую он держит во рту, рыская по карману в поисках зажигалки. — Разве ты не ревнуешь? — осторожно задаю данный вопрос, опасаясь вывести Кирилла на нервы. Незборецкий усмехается в ответ на мой вопрос, оголяя зубы и едва не роняя эту несчастную сигару на пол. — К кому? К Голубину? — насмешка не сползает с его лица, и наконец он отыскивает свою любимую красную зажигалку, поджигая ею палочку, из которой уже в следующий момент начинает сочиться изящный белый дым, выделяющийся на фоне городских пейзажей позади блондина. — А у меня должны быть поводы для ревности? Как бы он там не был тебе важен, согласись, что Глеб просто морально обиженный человек. С виду пафоса-то сколько! На деле тряпка. Хотя к чему говорить о нём, если речь идёт о наших отношениях? Разве у тебя есть к нему чувства? — под конец сказанного у Незборецкого пропадает улыбка, а взамен ей на лицо приходит выражение чистой серьёзности, не разбавленной никакими другими посторонними эмоциями. — Нет, — отрезаю я, хотя где-то в душе меня терзают смутные сомнения на этот счёт. Я плотно стискиваю зубы, когда ко мне приходит осознание того, что я люблю их обоих. — Ну вот, — отмечает он и поворачивается спиной ко мне, устремляя взгляд своих голубых глаз в сторону окна. Его тяжёлый вздох доходит до меня дымом, и только в этот момент мне становится понятно, отчего я ощущаю такой дискомфорт — на территории балкона не сильно теплее температуры улицы, а я стою здесь без куртки. По неведомой причине уходить отсюда не хочется всё равно, и на душе плотно ощущается этот завязавшийся отвратительно крепкой вязкой ком разочарования и сожаления, от которого не самые позитивные мысли вновь возвращаются в мою голову. Я стою за его спиной ровно до того момента, пока сигарета не догорает до конца. С полным отторжением на лице он кидает её в тот же стакан, в который кидал прошлую, после чего бросает ещё один задумчивый взгляд куда-то вдаль города и разворачивается лицом ко мне, намереваясь покинуть территорию балкона. Перед тем, как выйти, Кирилл что-то говорит мне о том, что сейчас отправляется спать из-за чувства сильной усталости, а мне советует не стоять здесь слишком долго в таком виде — мой организм и без того сейчас слаб и простужен, осложнения были бы не очень кстати. Едва заметно я киваю ему, и он заходит в квартиру, оставляя меня наедине с собой и своими мыслями. Отчего-то мне самой хочется курить, но я решаю воздержаться от этого желания, так недалеко ещё и обрести зависимость, а она, как известно, никого и никогда не приводила ни к чему хорошему. Я подхожу к окну и оглядываю весь открывшийся мне вид на дороги и дома, ощущая дикое желание пройтись сейчас между каких-нибудь улочек, проветрить наконец-таки мозг и отдохнуть. Моим хотелкам как и в большинстве случаев приходится сказать нет, потому что болеть я и вправду совсем не хочу, да и в такое позднее время суток гулять одной в таком положении, как у меня, когда любое моё неверное действие может стать решающим в моей судьбе, является одним из самых очевидно глупейших решений. Ещё какое-то время я стою неподвижно, лишь изредка меняя предмет слежки. То провожаю взглядом проезжающую машину до тех пор, пока она не скроется с моего поля зрения, то просто гляжу на какой-то кусочек этой живой картинки, витая далеко, в самых глубинах своих мыслей. Когда холод начинает пробираться до самых костей, я наконец ухожу с балкона, прикрыв за собой дверь. Последовать примеру Незборецкого и пойти спать не представляется возможным, так как у меня элементарно нет желания окунуться в этот тягучий омут сна, и поэтому я принимаю решение просто привести себя в порядок. Тихо прокрадываюсь в спальню, стараясь не мешать белобрысому пребывать в сладостных объятиях Морфея, и достаю из шкафа любимую пижаму, состоящую из широких штанов и футболки, которая на два размера больше меня самой, про себя радуясь тому, что уже через несколько минут я надену нормальную одежду, а самое главное — свою. Чистую, так сказать, родную и не рваную. После снова выхожу оттуда, тихонько прикрывая дверь и бодрым шагом направляясь в ванную комнату, по которой я, если быть честной, успела соскучиться. С каким-то детским восторгом оглядываю ящик с моими средствами для ухода, вытаскивая оттуда почти всё и переставляя на край ванны, чтобы было удобнее доставать их во время самого мытья. В быстром темпе снимаю с себя всю одежду, закидывая её в корзину для грязного, и пока иду от неё до места принятия душа, взгляд мой цепляется за отражение в зеркале. Останавливаюсь на полпути и оглядываю многочисленные синяки и царапины, которые за эти дни всё ещё не успели зажить до конца. Усталый вздох срывается с моих уст, и не желая больше видеть этого кошмара на своём теле захожу в ванну, задвигая занавески и включая самый мощный режим воды. Жидкость буквально бьёт меня сильным порывом, но эти удары кажутся мне очень приятными — наверно, это из-за тёплой температуры. Потом, правда, я всё равно убавляю напор, теперь уже подставляя под горячие струи всё своё тело. Желание смыть с себя весь скопившийся негатив кажется мне настолько навязчивым, что я намыливаюсь гелем для душа целых три раза прежде, чем успокоиться и начать мыть голову. Капли стекают по коже, в точности повторяя каждый изгиб моих очертаний, словно художник, рисующий портрет с натуры. Наслаждение во мне зашкаливает, и я довольно улыбаюсь всем ощущениям, желая раствориться в этой воде и утечь куда-то далеко-далеко вместе с остальными каплями, стать частицей моря или какой-нибудь никогда не пересыхающей реки. На простом мытье мои водные процедуры не заканчиваются — я набираю полную ванну горячей воды, добавляю туда специализированную для этого дела пену и окунаюсь в эту маленькую в сравнении с любым значительным водоёмом лужицу наслаждения. Запрокидываю голову на задний бортик и вновь улыбаюсь своим ощущениям, вдыхая полные лёгкие аромата каких-то приятных трав и фруктов. — Как же хорошо… — шепчу я самой себе, от удовольствия закатывая глаза и чувствуя приятное тепло со всех сторон. Времяпровождение в воде заканчивается только тогда, когда температура в ней начинает падать. Нехотя я сливаю набранную жидкость и вылезаю из мраморной ванны, вытираясь белым махровым полотенцем, таким мягким и приятным наощупь, а после облачаюсь в принесённые мною вещи. Первой мыслью, которая приходит ко мне в голову, становится воспоминание о телефоне, но не о том старом, каким пришлось пользоваться для срочного вызова Незборецкого, а о мобильнике, который, если мне не изменяет память, остался где-то в гостиной. Отправляюсь в сторону этой комнаты и включаю в ней свет, и на моё собственное удивление, я нахожу свой сотовый подключённым к источнику питания и лежащим прямо на телевизионной тумбочке. Беру в руки смартфон и первым делом решаю разглядеть общий список пришедших уведомлений, а уже потом подчеркнуть из него что-то особенно важное. В огромном множестве различной рекламы, одинакового спама, каких-то оповещений о новых лайках и прочей ненужной ереси из социальных сетей мне удалось отыскать тревожные непрочитанные сообщения, отправленные от самых близких людей ещё на прошлой неделе. Подсчитав дни, я поняла, что это как раз те даты, в которые для многих я таинственно исчезла, хотя в сущности никакой таинственности в этой пропаже не было — только хладнокровное, бездушное похищение с множеством вытекающих из него последствий. Читая смски, я почувствовала, что моё лицо расплылось в улыбке. Приятно осознавать, что кому-то есть до тебя дело и не такой уж ты одинокий в этом безжалостном мире, полном жестокости и криминала. Самым удивительным для меня оказался тот факт, что мне написал Кизару. Олег всё-таки решил объявиться, но отчего-то у меня совсем не было желания открывать переписку с ним. Да и для этого не было никакой надобности, ведь сообщение и так целиком высвечивалось в центре уведомлений. Олег Нечипоренко: Ты живая? Его вопрос даже заставил меня усмехнуться, и я просто удалила это оповещение, после чего зашла на платформу инстаграма, где первым делом стала набирать никнейм Голубина. Тревога за него и остальных участников династии никак не переставала бушевать во мне, и я всё-таки решилась написать ему, задав все интересующие меня вопросы. Конечно, писать в такой форме, как Кизару, я делать не собиралась, а поэтому выразилась более тактично:thydeadh: Глеб, с вами там всё в порядке?
Было неприятно ощущать, что больше всего моя персона волновалась конкретно за Глеба, но я старалась не зацикливаться на этом, чтобы лишний раз не трепать самой себе нервы и не портить только что улучшившееся настроение. В ожидании ответа я успеваю перемыть всю скопившуюся за время моего здесь отсутствия грязную посуду, пролистать все имеющиеся на телевизоре каналы и попытаться вникнуть в суть некоторых передач, что с трудом удавалось мне из-за нетерпения и предвкушения ближайшего будущего, послушать музыку самых разных жанров и стилей и даже снова постоять у окна, задумчиво глядя на город, погружённый в ночную темень. Мне было неспокойно, и я никак не могла придумать, чем можно занять себя так, чтобы отвлечься и не слишком масштабно тревожить нервную систему. От безысходности я уже собиралась искать в интернете способы скоротать время, когда мой телефон всё-таки начал звонить, уведомляя о новом вызове. Несколько секунд я медлила с ответом, глядя на имя контакта и нервозно закусывая край нижней губы, но после всё-таки взяла трубку, плотно приложив телефон к уху и выйдя на балкон — благо волосы на голове успели высохнуть к тому времени. — Алло, — начала разговор я, прервав несколькосекундную тишину между мной и Голубиным. — Привет, — здоровается Глеб в своей привычной манере монотонности голоса. — У вас всё нормально? — Если ты спрашиваешь про здоровье, то да, а если про дела в целом, то нихуя не нормально, — тем же тоном произносит белобрысый. — Что-то случилось? — Мы не можем найти этого подонка и его мать. Они как будто сквозь землю провалились, — эти предложения получаются у него намного злее, а я злюсь вместе с ним за компанию. — И как вообще так получилось, что он сбежал? — Через окно вылез, пока все спали. Видимо, той ночью все спали как отрубленные, — выдвигает предположение блондин, а после его слов я слышу звук щелчка зажигалки, из чего делаю вывод, что он подкурил сигарету. — Вы с Даней помирились? — Хах, — усмехается длинноволосый. — Это не ссора, это предательство. Согласись, он ведь как крыса поступил. Зачем мне налаживать с такими людьми отношения? По-моему это было бы чистым мазохизмом. — А о чём вы тогда говорили с Кириллом? — Я всё не перестаю задавать парню вопросы, боясь, как бы не вывести его на нервы. — Не волнуйся, я не стал говорить ему о том, что ты тогда сказала мне. Если ты хочешь скрыть свои чувства ко мне, я не буду этому препятствовать, — и почему они оба, чёрт возьми, такие правильные сегодня? Один говорит, что не в праве запрещать мне общаться с кем-либо, второй вот, помогает выглядеть в глазах его противника честным человеком. Почему-то, когда другие делают мне добро, я чувствую себя самым ужасным и грешным человеком на свете. Хотя, быть может, так оно и есть? — Ты серьёзно? — Вполне. В любом случае, когда-то тебе придётся выбрать. Но я же такой плохой, значит, ты выберешь его, не хочу портить ваше с ним доверие. — С чего ты взял, что я буду выбирать? Я уже в отношениях, а мы с тобой друзья. — Друзья? Сегодня ночью ты сказала мне, что наше общение бессмысленное, — горько усмехается Голубин, наводя на мою душу больную тоску. — Когда ты ведёшь себя по-дурацки, оно действительно становится бессмысленным, — подмечаю я, вспоминая некоторые моменты, в которые Глеб задавал глупые вопросы, а я была не в силах ответить на них. — По-дурацки? А ты себя как ведёшь? Сама затираешь мне про свои чувства, а потом бежишь к Незборецкому. Как он там, кстати? Вы помирились? — Мы с тобой оба хороши. Давай больше не будем ничего друг другу предъявлять. И вообще… — я жмурюсь из-за того, что мне следует сказать о вынужденном прекращении нашего общения, о котором мне сегодня сказал Шатохин, но я чувствую боль и мне тяжело произносить такие слова вслух. — Нам лучше бы… не общаться больше… — Ты действительно думаешь, что сможешь теперь без меня? А обо мне ты подумала? — Глеб, так будет лучше. — Кому лучше-то? Кириллу лучше? — У Голубина начинается порыв злости, и я сама сжимаю кулаки от неизбежности и разъедающих меня изнутри чувств. — Нет, так будет лучше для нас в первую очередь. Я не хочу мучать тебя и себя, не хочу никому врать и… — Ответишь мне всего на один вопрос? — Блондин резко перебивает меня, и я молчу несколько секунд, прежде чем ответить хоть что-то. — Конечно. — Если бы его не было, мы могли бы быть вместе? Или дело вовсе не в Кирилле? — Глеб, я же тебе тысячу раз говорила, что я не знаю, что было бы в таком случае. Я люблю его. Я не могу представить свою жизнь без него, понимаешь? — А без меня можешь? — Не могу! — Значит, мы с ним наравне? Почему к нему ты относишься с таким трепетом, а ко мне как к какому-то говну? Я не человек что ли? — Глеб, поставь себя на моё место! — Я ставил и не раз! Я не понимаю твою точку зрения! Я бы уже тысячу раз бросил Незборецкого и ушёл! — Но ты же Кищук не бросаешь! — А в этом нет никакой надобности, хотя, думаю, она сама скоро свалит от меня. — Глеб, давай просто распрощаемся и всё. У всех станет меньше проблем. — Я не хочу, — настаивает Голубин, только усиляя мои неприятные моральные ощущения. — Я тоже не хочу, но надо. — Своими словами ты доказываешь мне совершенно обратное. — Мы не можем быть вместе, Глеб. Понимаешь? Мы не пара, — произнеся эти слова я сбрасываю вызов и откидываю телефон куда-то на подоконник, закрыв одной ладонью глаза. Мне стыдно признавать свои чувства, стыдно признавать, что сейчас я испытываю дикую боль, но только от одного мне становится немного легче — этот поступок определённо является благим делом. Может, для меня он потом аукнется не самым приятным происшествием, но Голубину станет гораздо проще. Сперва, конечно, будет тяжело, но когда-то он определённо встретит ту самую, когда-то станет счастлив и даже поблагодарит меня за то, что я порушила ещё даже не начавшуюся романтическую историю. Быть может в какой-то параллельной вселенной, где у нашей семьи нет проблем, где круглый год за окном стоит знойное лето, где все люди на земле добрые и учтивые, мы с Голубиным вместе. И там всё является приятной, чудесной сказкой на ночь, которая, если бы имела письменный конец, обязательно заканчивалась словами «и жили они долго и счастливо». А может в какой-то из подобных вселенных всё остаётся неизменным, таким же, как и в нашем несправедливом мире, но ни у кого из нас двоих нет чувств друг к другу, у Глеба есть чудесная, красивая и умная девушка, возможно, даже зеленоглазая, как я, а у меня нетронутое никем счастье с Кириллом. Думаю, если бы у нас всё было именно в таком раскладе, жизнь и существование в ней были бы намного проще.