The Ties That Bind

Дазай застывает на пороге, видя по аккуратно составленной обуви, что у них гости. Кикуко-сан явилась. Голосок у нее немного нимфеточный, и вообще она казалась какой-то странной. Осаму до сих пор не мог понять, что с ней не так. Вроде вся такая милая и воспитанная, такая же стукнутая, как и Куникида, но дело не в этом. Было ощущение, будто она специально нацепила на себя весь этот образ. Милые платья, бантики, украшающие ее длинные волосы. Вся такая аккуратная. Кажется, она была помладше Куникиды, говорила, что работает учительницей в начальной школе (о, это точно судьба), но Дазай, уж на что вечно падкий на милоту, всегда настораживался в ее присутствии, словно ему кто-то подсовывал пирожное, сдобренное ядом. Вот и сейчас слышал, как они щебетала из соседней комнатки, и даже не знал, стоит ли туда заглядывать и приветствовать. У него в руке пакет с продуктами, которые надо сунуть в холодильник, а для этого все же придется потревожить покой двух голубков, и Дазай заглядывает в комнату.  – А, Кикуко-сан! Доброго вам вечера! Вы снова почтили нас своим визитом! Я всегда вам рад и каждый раз удивляюсь, как вы все же выдерживаете этого зануду! – Дазай ловко перепрыгивает через ногу Куникиды, которой он хотел его так довольно болезненно лягнуть.  – Сволочь! – приглушенно шипит Куникида.  – Что вы, Дазай-сан! У нас довольно много общих интересов, так что время пролетает мгновенно! – заверяет Кикуко, скромно опустив глаза в пол. Эти двое сидят вокруг отключенного котацу, поверх лежат какие-то книги, раскрытые на определенных страницах, но Осаму не всматривается, он добирается до той части комнаты, где у них начинается нечто похожее на крохотную кухню, и не к месту вспоминает дом Чуи, который кажется сейчас до одурения уютным. Он мотнул резко головой, словно хотел выкинуть эти воспоминания из головы.  – Где ты шлялся? – интересуется Куникида, видимо, боясь, что сейчас тот сморозит какую-нибудь пошлость в ответ Кикуко, как он порой уже делал, чтобы посмущать их. – Ты съездил в Минато с Рампо-саном?  – Конечно! Как я могу нарушать указания и отлынивать от работы? Ты когда-нибудь видел, чтобы я делал что-то подобное?  – Каждый день.  – Видите, Кикуко-сан, он только с вами такой добрый!  – Хватит ныть! Что сказал Рампо-сан?  – Что он скажет? Куда подевались Сюндэй и его жена, неизвестно, ты сам общался с человеком, который сдавал им тот дом. Сидзуко-сан в трауре, готовится к похоронам. Спешно она, тело мужа ей пока еще никто не обещал отдать. Рампо-сан… Он зачем-то ездил в Гиндзу, ничего не объясняя, а еще сказал, что надо установить причину странных ранений Коямады. Как раз поехал еще раз изучить тело, а потом, сказал, что отправится допросить соседей Сидзуко-сан, мол, у него появилась какая-то догадка, и он хочет удостовериться в ней.  – Почему сам не поехал с ним? – Куникида косится на свою подружку, а Дазай делает вид, что ничего не замечает: увлеченно расставляет покупки в холодильнике, зачем-то повторно изучая сроки хранения на упаковках. Жизнь с Куникидой на самом деле была не так плоха: Осаму стал меньше всякой дряни и просрочки тащить из магазина. Не сказать, что он раньше как-то от этого страдал, и съесть карри, срок которого истекает вот уже сегодня – еще ни разу не отравился, но вот Доппо заверял, что не надо каждый раз надеяться. Дазай поверил. Эта дотошность не напрягала, но лишь в таких вот удобных мелочах. Почему не поехал? «А что, Куникида-кун? – так и хочется сказать. – Ты рассчитывал, что твой коллега проторчит где-то полночи, а ты, пользуясь своим выходным, будешь тут сидеть и умничать со своей подружкой?» Что они там пьют? Это даже не алкоголь. Calpis Soda – совсем детский сад… Черт, о детях сейчас как-то думать было… Болезненно.  – Я отправил с ним Ацуши и Кёку. Пусть развеются, а то совсем заскучали в своей раменной, в конце концов, неправильно так их использовать, – иначе и не скажешь. Дазай даже уже втихую подумывал о том, чтобы пойти на какую-нибудь сделку с Хироцу-саном и попросить его брать к себе на время этих двоих, чтобы было где потренироваться. Это он со своей способностью может страдать откровенной хренью, а эти двое – ай, блядь, такой дар пропадает! Жалко! Но едва ли удастся о подобном договориться и не нарваться на какие-нибудь завышенные требования. К тому же Дазай и так уже подвязался… Впрочем, там обошлось без потерь в плане наживания долгов, но вот свой покой он точно растревожил.  – Свалил свои дела на других.  – Нет, Куникида-кун. К тому же Ацуши-кун сам просился давно. А у нас в холодильнике пусто. Надо было зайти в магазин, я и так пришел туда, когда уже все растащили. Представь, все мелонпаны разобрали!  – Я тоже люблю их! Особенно с зеленой глазурью! – оживает Кикуко. – Они так похожи на черепашек. Даже жалко порой есть!  Дазай оглянулся на девушку. Может, он зря косо на нее смотрит? Милая ведь! Он выкидывает из пакета на стол одноразовые палочки, что ему сунули в магазине, а затем уже собирается пойти к себе переодеться, принять душ, что смоет с него всю эту пылюгу, собранную пока мотался по городу, но тут рядом с ним возникает Куникида с жутко серьезной миной, и Осаму начинает подозревать что-то нехорошее.  – Дазай, – одна нотка официальности в тоне его голоса просто убивает! – Я правда надеялся, что ты задержишься в Токио.  – Вот я сука, что, как всегда, нарушила твои планы, – хихикает он, словно конченный дебил.  – Сделай одолжение.  – Одолжение? А какое? А? Не мешать вам? Кикуко-сан, – он высовывается из-за плеча Доппо, – я вам разве мешаю? А то Куникида-кун недоволен…  – Что вы, Дазай-сан…  Она смущенно замолкает, когда того протаскивают довольно грубо за шиворот, а он улыбается ей, точно ловит кайф от этого, но Куникида-садюга, тащит его затем по узенькой лестнице, где они вдвоем не разойдутся – домик у них очень уж компактный, особенно учитывая габариты их обоих, благо, что не в ширь, и вот уже наверху, Куникида отпускает его, но серьезный вид этой вечно важной мордахи – не радует.  – Я намекать не буду, а прямо скажу: не мешайся сегодня!  – Да что ты переживаешь! Я тихонько посижу у себя! Вы и не заметите!  – Ты не понял? Я прошу тебя хотя бы раз, Дазай! Просто по-человечески! Погуляй где-нибудь…  – А, ясно, Куникида-кун, в твоем графике наконец-то подошло время! Только, знаешь, если тебе наконец-то приспичило потрахаться, для этого существуют лав-отели, и не надо выпинывать на улицу на всех имеющихся правах проживающих тут и честно выплачивающих свою долю людей!  – Не умничай! – Доппо выглядит слегка смущенным. Его вообще каждый раз начинало потряхивать, когда дело доходило до всякого рода интимностей, а Дазай еще и специально давил на это. – Лав-отели… Я не поведу в такое место Кикуко.  – Ой да ладно, я часто там бываю…  – Я, блядь, не ты! – резко выдает он и тут же пугается, как бы его внизу не услышали. Все возможно – стены, разве что не картон. – И у меня, в отличие от тебя, есть планы на семью, и вообще я тоже имею право устроить личную жизнь!  – Херово выходит, раз до сих пор живешь со мной.  – Ну, это выгодно.  – Балдею от твоей практичности. Понимаю.  Они смотрят друг на друга несколько секунд.  – Ай, черт, да ты издеваешься?! – сдается Дазай. – Там скоро темно будет! Куда я потащусь на ночь глядя? Ты бы хоть заранее предупредил!  – Я думал, ты будешь работать!  – Это же я! Ебать я хотел твои графики.  – Дазай!  Дазай ловит себя на странной мысли, что ему нравится, когда на него так умоляюще смотрят, просят. Не сказать, что прям вопрос жизни и смерти и что Доппо прижало в одном месте, но это забавляет. Забавляло всегда. И в те темные дни, когда он был исполнителем Портовой мафии. Тогда люди смотрели на него со страхом и мольбой, а он мог одним словом приговорить их жить и страдать или умереть. В мучениях или легко. Власть. Над Куникидой он сейчас ничего подобного не ощущал, это скорее раздражало, потому что догадывался, что его и так выпинут отсюда. С другой стороны, мог ли он его обвинять? Для людей вроде как нормально это все, стремиться создать с кем-то единое целое, что в обиходе зовут семьей, а ему не понять.  – Кенджи вполне бы мог пустить тебя к себе переночевать.  – О нет, – Дазай что-то не в настроении провести вечер, полный рассказов о возделывании почвы, а, учитывая, что сейчас была весна, иных тем от него ждать не придется. Миядзава ему просто мозг всем этим взорвет. Правда, вариант с ночевкой – в самом деле не самый плохой, но Дазай все же пытается вспомнить кого-нибудь из своих недавних подружек. Но что-то и на них нет настроения. – Я… Ладно, черт с тобой. Надеюсь, вы хотя бы не скучно проведете время. Пойду прогуляюсь. Но ты, Куникида-кун, должен будешь!  – Можешь заплатить за следующий месяц только половину из своей части! – заявляет вдруг он.  – Чего же ты сразу с этого не начал! – Дазай так херачит ему по спине в знак вечной дружбы рукой, что у бедняги едва очки не слетают, и тот дергается, словно собирался их поймать. – Я только переоденусь, а ты иди, обрадуй свою пассию, надеюсь, ты ее не разочаруешь. Блин, Куникида-кун, вы уже несколько месяцев шарахаетесь, и только сейчас тебя вставило! Я бы не смог!  – Заткнись уже, не ори на весь дом!  Дазай нахально лыбится, а потом все же скрывается в своей комнатушке, обряжаясь в черные брюки и меняя рубашку на такой же мрачный цвет, который на самом деле ничего не значит, просто так комфортнее, когда собираешься бесцельно вывалиться на темнеющие улицы. Он не удерживается от провокационных комментариев на выходе, из-за чего Кикуко густо краснеет, а Куникида практически выпинывает его наружу, кидая ему вслед плащ и захлопывая дверь. Дазай мысленно хочет пожелать ему какой-нибудь гадости, но отмахивается и, натянув свой бедный плащик и запихав руки в карманы, бредет в сторону Лесного парка Нэгиси.  Они в самом деле с Куникидой довольно глубоко забрались вглубь Йокогамы. Местечко тут отличалось, однако, особой живописностью, подчеркиваемой неизменной холмистостью города, огромным парком, где когда-то еще в эпоху Мэйдзи приехавшие в город ради расширения торговых связей иностранцы устроили ипподром, и отсюда же открывался недурной такой вид на сияющий что днем в солнечный день центр Йокогамы, что в бархате ночи – словно спустившееся с небес скопление ярчайших звезд. Осаму взбирается по ступеням наверх, и его взору сразу же предстает мощное строение, что является парковой достопримечательностью, и неискушенным горожанам, и гостям, проходящим здесь впервые, кажется оно каким-то заколдованным замком, являясь на самом деле тем, что осталось от трибун первого класса ипподрома Нэгиси. Дазай невольно каждый раз тормозит, чтобы взглянуть на величие архитектурной мысли, что так нещадно было заброшено. Ему еще во времена работы в мафии пришлось побывать в этих краях, когда они столкнулись с тем, что вражеская группировка эсперов зашухерилась здесь, пользуясь тем, что формально руины находились на территории другого государство, что никак не возвращало земли Японии со времен послевоенной оккупации, и пришлось очень попотеть, чтобы выкурить гадов оттуда и не устроить международный скандал. Дазай тогда руководил операцией и тщательно изучил старинные планы, чертежи. Трибуны были построены в конце 20-х годов взамен утраченных во время землетрясения, что произошло годами ранее. Осаму смутно представлял, к чему надо было строить такую махину: высоченное здание, разделенное на три секции, внутри находились переходы, лифты и даже комнаты для важных персон, чуть ли не отель. Самих мест, где некогда были скамьи для зрителей, не было видно – они как раз были обращены в сторону закрытой территории, но и с обратной стороны, конструкция, окутываемая в жаркое время года плющом, с забитыми окнами, постепенно разрушающаяся и окруженная забором с колючей проволокой, производила какое-то давящее, но и восхищающее впечатление. Поразительно, как удачно все было вписано в общий вид парка, где мирно гуляли люди в этот вечерний час. Порой он замечал здесь каких-нибудь любителей старины, что шарились вокруг с фотоаппаратами, или косплееров, использующих место в качестве эффектного заднего вида, а потом шли глубже в парк позировать на фоне зеленых холмов и прудов. Там и правда очень живописно и по-своему тихо из-за удаленности от центра. Осаму невольно порадовался даже тому факту, что во время той операции они не разнесли округу, не уничтожили этот хрупкий, как каждый раз оказывается, мир, тем более что ему самому теперь приятно тут пройтись. Перед Йокогамой за свои планы операций Дазай будет в вечном долгу. И за самый последний раз до сих пор не рассчитался, кажется, но тогда в самом деле нехорошо вышло, и Чуя…  У Осаму как-то нехорошо щелкает в голове, когда он вспоминает в очередной раз бывшего напарника. И уже не в контексте того ада, что они вместе сотворили, в очередной раз уделав полгорода, а в свете совсем недавних событий, которые так и не отпускали, и Осаму даже не знал, жалеть ли ему теперь о том, что он тогда имел наглость ввалиться в дом Накахары, или же… Вот правда не знал! Чувства остались – не описать. Нет у него таких слов, и даже теряешься, словно утратил способность к красноречию. Непросто объяснить то, что прежде не будоражило. Тут и смятение все же от того, что у Чуи действительно есть ребенок, о котором он столь нежно заботится, покинув ряды мафии, вступление в которую далось ему кровью и внутренней борьбой, связанной с выбором пути всей жизни, как тогда казалось, и сюда же вбивалось неприятное чувство от того, как Чуя встретил Дазая. Куда лучше было бы, если бы он начал язвить, демонстрировать свое презрение, играть в ту игру, что всегда негласно начиналась, едва они двое сталкивались.  Дазай все это уже, наверное, в сотый раз пытается как-то уложить внутри себя, бредя по улочкам, где перепады высот так явно намекают на то, что тут особо не побегаешь туда-сюда, и Осаму часто ныл, что можно было бы поселиться где-нибудь пониже, но сейчас он, не уверенный в своих дальнейших действиях, добрел все же до станции Яматэ. Осматривается скрытно, словно он тут чужой и впервые оказался в этом месте, мысленно проклинает от нехер делать Куникиду и зачем-то представляет, как тот трахает Кикуко, но лучше таким не забивать свое богатое воображение, и он просто озирается по сторонам, словно пытается судорожно образумить себя от того, что собирался сделать.  Погода сегодня довольно приятная, в Йокогаме сакура не ударилась в капризы, а дарила всем радость своим видом. Безмятежность, розовые цветочки. Когда он получал от чего-то подобного удовольствие? Не хочется рефлексировать. И надо решаться – стоит ли его долбаная идея риска или он просто болван. Смотрит на вход на станцию – здесь ходят поезда линии Кэйхин-Тохоку/Нэгиси, и он может прямо отсюда взять и доехать прямо до Токио. А из Токио…  О бля, да что такое?! Сколько еще можно искать ебучий предлог вернуться в Футю?! Что ему там делать?! В голове нет ни одного адекватного предлога, почему бы он мог снова припереться домой к Чуе и раздражать своим присутствием, не говоря уже о том, что Накахара едва ли окажется снова таким сговорчивым. Выставит его нахер, да еще и огреет чем-нибудь. Или просто даст пинок под зад, чего Дазай определенно заслуживает. Какого хрена он вообще имеет право лезть в его жизнь, когда тот оставил все в прошлом?  Дазая ломало: до сих пор не мог сопоставить Чую, которого отлично знал, с Чуей, которого увидел впервые на том чертовом мосту в Асакусе, будто ему мало головных болей из-за этого места. Осаму хмурится, кроет себя последними словами, но потом все же проходит через турникет, щелкая проездным, и движется на платформу в сторону Токио. На станции Йокогама в последний момент он все же, правда, пересаживается на ветку Токайдо, чтобы сэкономить время, а не тащиться по длинной и долгой линии поездов, но все еще не уверен, что поступает правильно, но это начинало уже влезать в его сны – что мерзко, жутко и до рыжих бликов перед глазами плохо, мать вашу!  Чего он хотел?  Дазай не стал присаживаться в поезде, стоял возле дверей, вцепившись в поручень. Смотрел на пролетающие мимо улицы, на солнце, что клонилось своим поджаренным до красна бочком к закату, искал внутри себя причины, отвергал и снова в них рылся. Да, чего он хочет? Убедиться в том, что Чуя хотя бы отдаленно еще тот человек, которого он знал?  Когда покинул его дом, то долго не мог как-то анализировать эти события, пугаясь слегка того, насколько порой люди внезапно могут отдалиться. Интересно, Чуя думал о нем так же, когда они снова встретились спустя четыре года после эпичного ухода Осаму из рядов мафиози? Как много больших промежутков в истории их знакомства, аж диву даешься, но все это мало волновало, потому что у Дазая не особо получалось сравнить ситуацию со своей, так как он смутно представлял чувства Накахары в тот миг. Он просто не следил за ними, будто смысла то не имело, хотелось произвести эффект и понаслаждаться реакцией. Насладился. Да так, что Чуя, явно того не ведая, отомстил ему спустя время, удивив куда хлеще того, что устроил Дазай.  Одни и те же мысли крутятся безжалостно в голове. Как от них отделаться?  В понимании Дазая Чуе едва ли подходит образ заботливого папаши. Даже ржать тянет. Его самого дети не интересовали, не говоря уже о довольно эгоистичном образе жизни, который не сказать, что прям дико устраивал, но Осаму хотя бы ощущал какую-то принадлежность самому себе, пусть и не свободу; Чуя, как ему казалось, разделял немного его принципы. И, боже, как глупо! Потратить столько времени, сил, здоровья, нервов на то, чтобы добиться подобного положения в рядах Портовой мафии, а потом все бросить нахуй ради… Ребенка? Пусть он был и его, но… У Осаму это не очень в голову укладывалось. Сначала сам забил на него, а потом – поглядите, какой правильный стал, аж тошно. Раздражение пожирает. И особенно бесило то, что Чуя, как ему показалось, даже можно сказать, со всей силы бросилось в глаза, нисколько не изображал своего отношения. Ему что, реально стало похуй на столько лет в мафии? Дазай пытался перетранслировать это все на себя, сравнить со своим уходом… Нет, все равно не получается. Он сам никогда не ждал от этой организации ничего такого, хотел лишь попробовать, да не вышло и болезненно ударило. В его случае все было иначе, но Чуя…  В эту поездку Осаму планирует маршрут тщательнее, чтобы не уехать, как в прошлый раз на станцию Тама, откуда больно долго добираться, а он не расположен сейчас к долгим прогулкам с наступлением позднего вечера. Дом Накахара, как чувствовал, что зло придет, выбрал черт знает где, но непосредственно со станции Футю – всего минут двадцать, если карты не врут. И эти двадцать минут – самый последний момент – такие необходимые, учитывая, что Дазай обманывает себя, обещая, что придумает предлог, зачем он притащился, пока будет топать пешком. Но стремительно темнеющие улочки Футю, который сейчас уже перестал казаться каким-то тихим городом, когда Дазай осмотрелся повнимательнее, оказавшись в центре, не особо навевали на него гениальные идеи о том, что он скажет рыжему, перед тем как тот вмажет ему меж глаз. Забавность, которая вовсе не казалась забавной: он может придумать гениальный заковыристый план без единого слабого места, но вот предлог, какого хера он решил потревожить чужой покой – операция провалена заранее. Не говорить же в самом деле, что его выпер из дома Куникида, чтобы провести время с подружкой! К тому же, это снова не повод тащиться в такую даль, в чужой дом… О бля, Дазай давно не ощущал себя таким мудачьем. И это еще он мягко про себя.  Чем вообще Чуя занимается по вечерам? Наверно, уже успел отвыкнуть от режима, когда с темнотой вся работа только начиналась. Осаму с трудом представлял его сидящим вместе с этим мелким дома, и он даже ускорил шаг, будто хотел убедиться, что это вовсе не так, и Накахара не мог деградировать до такого состояния.  Уже у самого коттеджика запал немного стал спадать, и Осаму уже не с таким рвением был готов вороваться, но и возвращаться было теперь уж глупо, раз потратил не один час на то, чтобы добраться сюда. Он сразу приметил, что свет в доме горел, в основном на верхних этажах. В округе никого, все уже сидят дома, и посреди полутемной улицы как-то по-дурацки себя ощущаешь. Словно он что-то нехорошее пришел вершить, но Осаму – видит небо – явился без дурных намерений, но с мыслями все же тяжелыми. Машина Чуи стоит на месте, и Дазай с легким презрением фыркает, замерев перед ней, раздумывая, следует ли вдарить по ней ногой. Чуя, которого он хорошо знал, не стал бы себе покупать столь простую модель. Не сказать, что дешевка, вовсе нет, но совсем не его уровня тачка. Как и все в округе, простое и скучное. Или Дазай просто себе напридумывал что-то, и Чуя на самом деле никогда не был таким, каким он видел его в мафии? Он попытался откатить свои воспоминания до того периода, когда этот мелкий повелитель гравитации был предводителем Овец, но Осаму на тот момент не так уж хорошо его знал, а дальше уже Чую удачно удалось переманить.  Дазай переводит снова взгляд на дом. В одном из окон наверху гаснет свет, но потом вспыхивает где-то внизу. Чего Накахара из себя строит? Все это вокруг здесь совсем с ним не вяжется, уж Дазай это знает лучше всех, и его снедает ощущение какого-то показушного вранья, и ему все сильнее хочется доказать Чуе, что он не прав.  Осаму все же не решается тут же ломиться в дом. Бродит вокруг еще минут двадцать, потом все же замирает рукой на звонке и давит на него, думая о том, сколько у него еще есть секунд, чтобы успеть отсюда удрать незамеченным. Нежелание выглядеть перед самим собой полным идиотом заставляет все же остаться и ждать, когда его пошлют нахуй. Приглашения в этот раз Осаму не ждет; ничего такого, чтобы Чуя впустил его, он тоже не придумал, поэтому тупо стоит и прикусывает губы. И давит на звонок еще раз, внимательно прислушиваясь к тому, что происходит внутри. Из окон определенно можно разглядеть незваного гостя, и Чуя будет на самом деле прав, если не пожелает открыть, хотя и глупо делать вид, что просто не слышал, а то, что он дома – сомнений не вызывает. Дазай звонит еще раз, набирая полную грудь воздуха и начиная по-дурацки волноваться, когда видит, как на первом этаже в прихожей вспыхивает приглушенный свет, а потом все же слышит скрежет замков.  Чуя лишь немного приоткрывает дверь и молча смотрит на него какое-то время. Вот опять! Снова они встречаются и молчат. Где все те ласковые слова ругани, которой обычно Накахара кроет Дазая в момент встречи? Они написаны на его лице в этот миг, но особо не разглядеть, и он их не собирается, видимо, озвучивать. Вымученно вздыхает, сжимая пальцами дверь.  – Мне показалось, я в прошлый раз полностью удовлетворил твое любопытство, и более мы не назначали встреч. И, блядь, только не говори, что ты оказался здесь проездом.  – Ну что ты!  – Какого хера приперся? Съебись!  – Снова будешь угрожать тем, что вызовешь полицию? Слушай, а твои соседи вообще в курсе, чем ты раньше занимался? Я бы опасался такой близости с бывшим мафиози. Мало ли, вдруг тебя переклинит или твои ненавистники тебя выследят. Странно, что твою тачку никто еще не взорвал, – Дазаю специально хочется его немного взбесить – вот, да, сейчас прям одно удовольствие наблюдать за тем, как меняется его лицо. Замечательно просто!  – С твоим появлением я в самом деле стал переживать за машину, – Чуя смотрит ему за спину, словно проверяет на месте ли та. – Черт, теперь действительно придется подумать о смене места жительства.  – Не драматизируй.  – Дазай, серьезно, иди нахуй!  – Пойду. А утром тут все будет в листовках о том, кем ты являешься, – Дазай как бы и шутил, и в то же время намекал на то, что в самом деле не даст Чуе спокойной жизни. Так откровенно доебываться – видно, что Накахара готов взбеситься, но он лишь отмахивается, мол, хрен с тобой, недоразвитый, входи.  Дазай чуть ли не радостно оказывается снова в доме, тут же стаскивая с себя плащ и разуваясь, и только потом поднимает глаза на застывшего возле лестницы недовольного Чую.  – Что это с тобой?  Он оглядывает его вопросительно с ног до головы, только при более ярком свете заметив, что простая серая рубашка на нем вся мокрая, да и брюкам тоже досталось. С прядей волос до сих пор капает – Чуя наспех их собрал резинкой, из-за чего везде торчали вихры. Такой домашний, но немного странный вид озадачивает, Осаму даже теряется, а на него смотрят с нарастающим напряжением.  – Ты охереть как не вовремя приперся, не говоря уже о том, что я вообще надеялся, что тебе хватит мозгов забыть сюда дорогу, ну а на то, что ты все-таки где-нибудь убьешься, рассчитывать особо не приходилось, – цыкает Чуя, а потом уходит куда-то вглубь дома, где горит свет, судя по всему, там находится ванная комната.  – Ну, я не совсем в курсе, какой тут у тебя график, – Осаму и сам ощущает раздражение, но не от того, какая он сволочь и как смеет беспокоить людей в это время, хотя и не сказать, что так уж поздно, Чуя его из-за чего-то раздражает и хочется сказать что-то такое колкое. – Хотя, наверно, да, ложишься ты спать теперь не в девять утра, как раньше, к примеру, а в девять вечера, совсем детское время.  Дазай не уверен, что его слова долетают до адресата, зато прекрасно слышит негромкий детский голос, а спустя минуту Чуя является со свертком из ярко-бирюзового полотенца на руках. Ну, теперь понятно, чего он весь такой мокрый, только Дазай что-то не представлял, что обычное принятие ребенком ванны подразумевает, что его родитель должен выглядеть так, будто его самого туда пытались окунуть. Они там что, в морской бой играли?  – Иди уже в комнату, чего встал? – Накахара мельком бросает на него взгляд, начиная подъем по лестнице, придерживая болтающего босыми ногами мальчишку, который тут же извернулся, чтобы глянуть на гостя.  Так и смотрят друг на другу, пока Чуя не пропадает со своей ношей из виду, и Дазай, если честно, уже не хочет никуда проходить, а просто взять и уйти из этого дома, более никогда сюда не возвращаясь, но его не вдохновляет особо выбираться на темную улицу, и он все же почти что прокрадывается в гостиную, а через нее на кухню, присаживаясь за стол. У Чуи тут все довольно чистенько, правда в раковине можно заметить посуду, но, судя по всему, он еще просто не успел до нее добраться, и Дазай кривится, думая о том, как его воротит от такого быта, и он еще сильнее ощущает этот диссонанс. Накахара хоть бы себе тут кого завел раз уж матери у ребенка нет. Сплавил бы на нее всю эту рутинную работу. А так… Мори вообще хоть представляет, в какой мир отпустил одного из своих лучших, чего уж тут скрывать, людей?!  Чуя спускается минут через десять, врубая свет ярче, и быстро оглядывается в поисках чего-то, словно не замечая Дазая, но вдруг выдает:  – Из-за тебя, идиота кусок, ребенок только что начал постижение мира очень плохих слов.  – Причем тут я? – Дазай возмущенно на него смотрит, не понимая, в какой вдруг такой хрени его решили обвинить.  – Акира спросил, почему ты снова пришел, ну и я ляпнул, – не глядя на Дазая, отвечает Чуя, копаясь в своем телефоне. Он стоит, прислонившись к перегородке между гостиной и кухней, что-то сосредоточенно изучая на экране.  – Можно подумать, до этого ты прям сдерживался.  – Легко. Когда нет ебучего раздражителя, – Чуя наконец-то смотрит на него. Слишком даже пристально, будто вычисляет, насколько гадкие намерения привели Дазая в его дом в очередной раз.  На нем все та же влажная рубашка, прилипшая к телу, но его это будто бы особо и не волнует. Если уж Чуя раньше не брезговал запачкаться чужой кровью и отмывать ее уже после того, как можно было просто потереть кожу, и кровища сама сыпалась сухой пылью с тела, то чего уж говорить о таких мелких неудобствах. Но дело не в этом. Дазай пытается себе это представить, и – нет, Чуя, который возится с ребенком, готовая его ко сну – для него слишком авангардный образ, который он не готов принять ни под каким углом, только Накахару это вообще никак не ебет. Он стоит сейчас, весь какой-то занятый, то и дело, словно бы прислушиваясь к тому, что творится наверху – Дазай сам не понимает, как замечает это, но в глаза бросается. В какой-то момент Чуя отмирает и быстро снова топает прочь, и уже с лестницы где-то слышно:  – Минут через двадцать курьер придет с моим ужином, открой ему, заказ уже оплачен.  Дазай сначала даже теряется. Чуя так просто просит его об этом. Серьезно не думает о том, что Осаму может сделать мелкую пакость и не пустить? Впрочем, Дазай лишь так мельком провернул эту гадость в мыслях. Ему было странно, что его бросают спокойно одного, Накахара пусть и суетится немного, но не сказать, что гость его так уж напрягает, просто явился не вовремя. Ужин? А разве он не ужинал? Дазай приглядывается и только сейчас до него доходит, что посуды не так уж много, и она явно будто на одну персону. Маленькую. Подмывает внезапно встать и обойти жилище, чтобы лучше представлять о жизни, что протекает здесь, но Осаму колеблется, лишь прислушивается к тому, что происходит наверху, но ничего такого не слышит. Ведет себя смирно, как будто хочет даже убедить хозяина дома, что ему можно доверять, и он не устроит тут какую-нибудь невиданную хрень. Совесть пока что превалировала.  Курьер оказался шустрый. Явился четко. Дазай забрал у него заказ и оттащил коробки на кухню. На упаковках значился логотип какой-то кафешки, где подавали французские блюда, на что Осаму хмыкает и тянет носом запах. Горячее. Только сейчас доходит, что скотина Куникида-кун выставил его из дома, при этом ужин, который Дазай так заботливо выбирал себе в магазине, остался в районе той маленькой кухоньки, и он так и не успел его вкусить, а сейчас об этом внезапно вспомнил, подумав даже о том, что прежде его крутило вовсе не от тупого волнения, а от голода, но Чуя вряд ли с ним поделится, правда, если честно, он сжевал бы что попроще. Чуя же не будет против, если он хотя бы чай себе заварит?  Накахара должен был слышать, что еда прибыла, но так и не спустился. А уже минут пятнадцать прошло, и Дазай успел прикончить кружку с чаем, а также пару печенек с шоколадом, что нашел в верхнем ящике. Некрасиво, наверно, было брать чужое, но запах из принесенных коробок слишком больно давил на желудок. И где этот придурок рыжий там застрял? Все остынет ведь! Дазаю больно было смотреть на эту еду и знать, что свежесть ее улетучивается с каждой минутой, не говоря уже о том, что ему самому скучно тут торчать одному, поэтому он допивает остатки чая, даже споласкивает кружку и ставит на место, а потом топает уверенно к лестнице наверх, хотя второго этажа достигает уже не в таком яром порыве.  Кто ему разрешал вообще подниматься сюда? Он видит, как из одной из комнат льется слабый свет, и, кажется, ему туда – да только вот… Осаму сейчас раздражает сам себя, поэтому плюет на все и заглядывает в комнату, оправдывая свою догадку о том, что здесь располагалась детская.  Комнатка небольшая, типичная для домов с такой планировкой, но выглядит до боли уютно. Особо не разглядишь, так как источником света служит небольшая лампа, прикрепленная над кроватью, стоявшей у скрытого плотными жалюзи окна, да свисающая вдоль маленьких до потолка полочек гирлянда с мелкими золотистыми огоньками, служащая здесь, видимо, вместо ночника. А еще аквариум с рыбками, о котором Осаму уже наслышан был в весьма саркастичной манере – от него исходит мягкое белое сияние, совсем приглушенное. Весь струящийся из разных источников свет приятно и словно бы едва касаясь окутывает помещение, но Осаму особо не вглядывается более в обстановку, он замирает взглядом на Чуе, который полулежит поперек кровати, склонившись и устроившись щекой на макушке мальчика, прижимая его к себе; тот листает какую-то книгу и, кажется, пробует в ней что-то читать, но появление Дазая его сбивает. Ребенок смотрит как-то смущенно, словно это и не в его маленький мир ворвался какой-то странный мужик в бинтах, Чуя же лишь тяжело выдыхает, и ему будто бы даже лень комментировать появление Дазая.  – Там твой ужин стынет, – Дазай, оглядываясь при этом назад, просто не находит, что еще бы он мог ответить, ему как-то неловко. Он изначально вообще хотел ляпнуть что-то такое, что неприятно зацепит Чую, но в итоге проглотил все слова. Сам себе подивился.  – Ничего страшного, – Чуя садится ровнее. – Хочешь, можешь взять оттуда что-нибудь.  – Правда? – Дазай это спрашивает слишком живо и радостно, будто счастлив, что его не выставили отсюда отборным матом, но далее по взгляду Чуи понимает, что лучше все же свалить вниз, а то есть риск, что его вздернут на этой золотистой гирлянде.  Дазай, однако, уже не такой угрюмый, тупо потому, что ему позволили поесть, спускается на первый этаж и начинает потрошить коробки. Интересно, не слишком ли нескромно подумать, что Чуя, оформляя заказ, учел своего позднего гостя? Какая разница – разрешили, надо пользоваться. Дазай не особо смыслит во всей этой гастрономической херне, и, если честно, всегда считал, что Накахара больше выпендривается со своими замашками, но, надо признать, всякую дрянь он не ел. Так что радостно вгрызается в курицу в каком-то сырном соусе, казалось бы: должно быть жирно, но нет. И даже очень вкусно, особенно со свежими овощами, тоже чем-то политыми. Осаму косится на кофемашину, но впервые думает о том, что сюда бы сейчас больше подошло вино, но ворошить ценные запасы без разрешения – вот тогда Чуя точно его завяжет узлом и вышвырнет прочь. Или он в самом деле стал более сдержанным? Проверить или нет?  От возможной смерти Осаму удерживает то, что он все же слышит, как Чуя наконец-то спускается вниз. Он вырядился уже в другую рубашку, только застегнул ее как-то криво, на что вовсе не обращает внимания, проходит на кухню, замирая перед столом и рассматривая коробки так, будто удивлен, что Дазай не успел сожрать все, а потом тянет к себе одну, заглядывает как-то вяло и садится, тяжело выдыхая.  – Это становится нехорошей тенденцией.  – Ты конкретно о чем? – Дазай хрустит огурцом и моргает невинно, будто не понимает намеков.  – О тебе.  – Но ты же впускаешь меня.  – Я прекрасно понимаю, что ты так просто отсюда не съебешься. Лучше так, нежели ты будешь бродить возле дома и привлекать ненужное внимание.  – Кому есть до этого дело? Подумаешь, кто-то в гости пришел.  – У меня не бывает гостей, – отрезает Чуя.  Дазай и так уже догадался на самом деле. И это настораживает его в очередной раз. Чуя-затворник – это тоже никак не вписывается в старые представления о нем. Накахара еще пару минут сидит без движений, может, надеется, что Осаму испарится на его глазах, ну или хотя бы просто свалит обычным образом через дверь, но чуда не происходит, и хозяин дома берет вилку и тоже принимается за еду, да только без особого энтузиазма.  – И как ты живешь в такой рутине? – спрашивает Дазай, когда молчать уже становится невыносимо, и кусок в горло перестает нормально проваливаться.  – Рутине?  – Ну да. Мне, Чуя, знаешь ли, память не отшибало, и я помню твое отношение относительно образа жизни мафиози. Тебя от этого перло, хотя часто было нелегко, и мне до сих пор не особо верится, что в здравом уме ты мог это променять на… нечто подобное.  – Дазай, ты точно будешь последним в списке тех, кому я должен буду объяснять тот или иной свой выбор. Не говоря уже о том, напоминаю снова, что твой пример съебывания из мафии был тот еще отстой.  – Ну-да, ну-да, ты меня этим попрекал, только посмотри где ты сейчас сам, – голос звучит слегка ядовито, и Дазай жалеет, что не смог скрыть это.  – Где я сам? Дома, у меня все неплохо, в чем проблема?  – В том, что ты строишь из себя не понять что? А? – Дазай и не думал заводить этот разговор, да еще и высказывать свое истинное мнение о том, что он узнал о Чуе и еще толком не переварил, но вырвалось, да легче не стало. И Чуя… Смотрит сейчас на него как-то растерянно и даже разочарованно. – Пытаешься что-то доказать, а выглядит не особо убедительно, – Дазай, чего уж тут, тоже сейчас звучит не особо убедительно, но все же говорит эту фразу, чтобы поддеть, надавить, зацепить. У Чуи все равно особо нет аппетита, так что вряд ли он ему испортит ужин.  – Кому, Дазай, я что-то пытаюсь доказать? О чем ты?  А тот и сам не знает, о чем он. Чуя отмахивается, все же доедает, а остальное убирает в холодильник; Дазай так и сидит за столом, не понимая, как может все сильнее сгущаться вокруг них эта тишина. Раньше так не было. Раньше они орали друг на друга, спорили, огрызались, могли даже подраться. С этим Чуей, которого он увидел спустя три года его отсутствия, даже толком не получается перекидываться подколами. Он заранее как-то флегматично настроен, и Дазай понятия не имеет, как можно проломить эту стену.  – Ты раньше таким скучным не был, – бубнит Дазай, вертя вилку между пальцев и наблюдая за ней, будто это было и то интереснее всего вокруг, затем резко сжимает ее в руке.  – А я вообще никогда не подписывался на то, чтобы тебя веселить… Дазай, сука, ты сдурел?!  Реакция у него по-прежнему изумительная, и Осаму смотрит с чувством былого восхищения, которое никогда не демонстрировал, но в тайне все же прятал внутри себя, когда видел, что его напарник может творить при помощи своей способности. Прилетевшая внезапно почти что в глаз вилка замирает, удерживаемая силой гравитации. Дазай до последнего был уверен, что та сейчас со всей дури полетит в него обратно, но проходит еще несколько секунд, и столовый прибор падает со звоном на пол, и вроде как угроза миновала, но Чуя в один миг оказывается возле Дазая, встряхивая его так, что сомнения в том, что он не растерял свою былую форму, тут же отступают назад.  – Совсем охуел, мудило ты обдолбанное?! – шипит Чуя прямо в лицо, встряхивая еще раз, из-за чего Дазай едва не падает вместе со стулом. – Какого хера ты творишь?!  – Хотел проверить просто, насколько ты тут покрылся пылью и детскими соплями. Рад видеть, что еще не совсем захирел.  – Тебе давно никто не въебывал, я не пойму? – Чуя отпихивает его от себя, и Дазай, навалившись на спинку стула, почти готов был встретиться затылком с полом, но Чуя успевает задержать стул ногой в последний момент, и положение Дазая сейчас до буквальности шаткое. – Какого хера ты припираешься опять ко мне домой, даже не пытаешься как-то это объяснить, несешь всякую ахинею и вообще страх потерял быть вздернутым? Мне сейчас ничего не мешает тебя отпиздить хорошенько, я более не исполнитель мафии, ко мне никаких претензий, да еще и спасибо скажут!  Ответить особо-то и нечего, но Дазай ощущает в себе воодушевление, хотя, возможно, просто путает его со страхом жахнуться башкой об пол, но все равно – он лыбится точно идиот конченый, глядя на Чую, а тот, понимая, что говорить с ним бесполезно, дает стулу все же грохнуться, правда уже у самого пола. Даже не больно.  – Ты проявил милосердие к моему затылку, – Дазай не сразу заставляет себя подняться. Переводит дух.  – Акира спит. Не хочу, чтобы звон от твоей пустой башки разбудил его.  – О боже, посмотрите на этого заботливого папашу! Меня сейчас от приторности разъест всего! – не сдерживает Дазай пропитанных язвительностью ноток в голосе, чувствуя, что еще чуть-чуть и его в самом деле выкинут из этого дома пинком.  – Да ебать, какого хера ты вообще до меня докопался? – Чуя судорожно выдыхает воздух, стараясь сильно не кричать, как он это обычно делает. – Если что-то надо, то так и скажи хотя бы! Если ничего – вали, и чтобы больше я тебя никогда не видел! Доставай в своем гребаном агентстве кого-нибудь, мне реально до тебя дела нет!  – Со мной все ясно, но я все равно не могу понять твоего ухода из мафии, – Дазай все же отскреб себя от пола и теперь замер, прислонившись к столу. – Так проебать годы того, на что ты работал. Мне кажется, даже мой уход не выглядит так жалко, как твой. И ради чего, главное? Ну поебался ты с какой-то девкой, облажался, но это ли повод…  Дазай знал, что грубо нарывается, и все же не думал, что в голове может так звенеть, когда его схватили за горло и приложили о стену.  – Ты сейчас выйдешь из этого дома, а потом навсегда забудешь дорогу сюда, и даже больше слова не выдавишь из себя, не пискнешь, а попытаешься, я нахуй тебе шею сверну, и ты знаешь, как легко я могу это сделать! Тебе ясно? – Чуя еще раз шарахает его об стену, а потом вдруг резко отпускает и отстраняется.  Дазай почти сразу разлепляет зажмуренные глаза, перед ними плавают круги, но он вроде как видит все, да только не сразу понимает, почему еще до сих пор не оттащили к выходу. Присматривается спустя секунды, видя, как в кухонной зоне появляется привидение в пижаме, замирая неуверенно и глядя то на одного, то на другого, и Дазай с тоской думает о том, что сейчас Чуя еще и обвинит в том, что он разбудил его отпрыска. Накахара, кажется, раньше умудрился услышать его приближение и не стал добивать гостя на глазах у ребенка, но это не значило, что он успел взять себя в руки.  – А-тян, тебя разбудили? Он уже уходит, не будем больше шуметь, – быстро произносит Чуя, сверкая глазами в сторону своей недобитой жертвы.  – Нет, – он мотает головой, при этом усиленно трет левый глаз. – Окно опять свистит. Можно я к тебе пойду?  Чуя вымученно опускает голову, игнорируя вопросительный взгляд Дазая.  – Идем наверх, – он подходит к сыну, разворачивая его тут же за плечи и подталкивая вперед, – сейчас придумаю что-нибудь.  И все. Дазая опять оставляют, и по уму бы – бежать, пока не помогли, но он лишь прокрадывается в гостиную, а оттуда к лестнице, будто хочет услышать, что там происходит наверху. Чуя чем-то грохочет, и Дазай вслушивается еще пару минут, но потом садится прямо на ступени, ожидая все же продолжения экзекуции, хотя втайне надеется, что Чуя вернется не таким злым.  Он спускается спустя минут двадцать, и задница Дазая так и готовится принять всю силу ноги возмездия, но Чуя внезапно садится на ступеньку ниже, и это, если честно, пугает куда больше. Он закрывает лицо руками, при этом зевая, и только сейчас заметно, что вид у него в самом деле какой-то замученный. Он сам трет глаза, проводя затем пальцами по волосам, стягивая с них резинку и взлохмачивая. Дазая тут же окутывает какими-то цитрусовыми запахами, похожими на те, что обычно используются во всяких детских пенах для ванн или чем-то подобном.  – Чертова рама, – вдруг произносит он. – Все же придется кого-то вызывать, чтобы заменили. Сука, ничего ее не берет, никак не получается нормально захлопнуть, чтобы воздух там не свистел. Днем незаметно, а ночью бесит дико. Причем иногда выходит все же как надо вставить на место, а иногда такая вот херня.  Повисло молчание. Дазай сидит тихонько, разглядывая Чую, который положил подбородок на колени, сцепив пальцы в замок на шее. Смотрит в одну точку. Дазай может ошибаться, но, кажется, Накахара сейчас вовсе не об этой задолбавшей его оконной раме думает, а чем-то куда более его гнетущем, и причина тому уже явно не мудак, что сидит вблизи него и даже не помышляет свалить из чужого дома.  – Не нальешь мне чего-нибудь крепкого? – спрашивает Дазай, проявляя умопомрачительную наглость. Ох, как ему нравится балансировать каждый раз на грани.  – Я думал, тебе хватит ума вынести отсюда свою тушу и прикрыть дверь, пока я был занят.  – Так лень сейчас топать до станции. У тебя не очень удобно расположен дом.  – Блядь, прям теперь ломаю голову, почему я не учел твои интересы при его выборе, – Чуя встает с места, направляясь в комнату, и Дазай, довольный, семенит следом за ним. Он внезапно мысленно благодарен мелкому пацану: пока Чуя заново укладывал его спать, градус бешенства удачно так упал до минимальной отметки.  Накахара начинает рыться на верхних полках. Часть запасов стоит глубоко, и он, чтобы не мучиться, приподнимается над полом, выуживая что-то на свет. Виски. Ха, Дазай даже не думал, что здесь может нечто подобное водиться, но Чуя все же не изменяет себе в плане алкоголя: следом достает еще и бутылку вина. Бокалы у него есть под любой вид алкоголя, он быстро их споласкивает и ставит на стол, а Дазай тут же подмечает, что все бутылки запечатаны.  – Будешь нести какую-нибудь хрень, дам по башке, – Чуя кивает на тяжелую бутыль, где бултыхается вискарь, и Дазай лишь скалится, зная, что он в самом деле может.  Они молча разливают алкоголь каждый по своей таре, а потом все в той же тишине обжигают им горло. Чуя выпивает сразу бокал и прикрывает глаза в легком блаженстве. Наверно, он редко сейчас позволяет себе что-то подобное, и у Дазая чешется язык подколоть его на эту тему, но он все же молчит. Чуя наливает себе еще немного, но теперь лишь цедит. Рассматривает своего гостя, чего даже не пытается скрыть.  – Тебе совсем нечем заняться, что ты решил меня подоставать?  – Ну, как я надеюсь, мы на пути к тому, чтобы закончить расследование, – Дазай при этом мельком думает о том, чем там сейчас занят Куникида, но тут же отбрасывает эти мысли – не хочет представлять, – моя помощь сейчас не особо нужна. И ты же знаешь, что доставать тебя я могу в любой ситуации.  – Даже знать не хочу, за что Мори-сан продал тебе эту информацию.  – Зря грешишь на него. Есть другие пути, стал бы я связываться лично с ним. Знаешь, я все равно не понимаю твоих причин ухода из мафии.  – Я твоих тоже никогда не понимал, – Чуя зажимает пальцами ножку бокала. – И ты сам не нашел важным мне что-то объяснить. Просто съебал и пропал на четыре года. Сдох – живой ли, кто знал? Но сам же ты практически врываешься ко мне, и, блядь, да, я впустил тебя, но просто знаю, что иначе не отстанешь ведь, и вот ты требуешь от меня каких-то пояснений, обвиняешь и сам при этом нихера даже не понимаешь, о чем говоришь. Меня это не удивляет, но послать тебя хочется жутко.  – Хорошо, объясни тогда.  – Да с хера ли? Дазай, – Чуя подается вперед через стол, и Осаму почему-то отклоняется назад, будто боится, что получит по носу, – назови мне хоть одну причину, чтобы я тут распинался перед тобой? К тому же ты все перевернешь так, как это понимаешь только ты, а мне, знаешь ли, похуй на твое мнение, на мнение Мори и кого-либо еще, – Накахара так тяжело выдыхает, что Дазая почти начинает точить совесть. Зачесав пятерней волосы назад, Чуя так и замирает, прикрывает глаза и впивается пальцами себе в череп, сильно вдавливая их и схватывая определенного вида кайф. Осаму совершенно случайно ловит себя на том, что таращится на его шею – нет чокера. Это и раньше ему бросилось в глаза, но сейчас стало как-то до боли очевидно. Он вспоминает Чую в пятнадцать лет, зачем-то сравнивает, но мыслей вслух не высказывает.  – Ты мог бы и не идти на такие крайности, как уход из мафии. У тебя, не сомневаюсь, хватило бы денег отдать пацана в какое-нибудь заведение, где бы с ним носились, словно он принц крови, а ты бы мог навещать его, приди тебе в голову такая блажь. Это вообще было бы куда логичнее.  – Думаешь, это ты сейчас такой умный, и я не рассматривал этот вариант? – Чуя внезапно тянется к пустому бокалу Дазая, где остался лишь подтаявший лед, и добавляет туда еще небольшую порцию, после чего делает несколько глотков, кривится и отставляет в сторону. – Первым делом представил такой выход из ситуации, когда на меня вышли, потому что эта… Рика засветила все же мое имя. Почти два года она меня не трогала, а тут ее не стало – и я попал. Все способы стал рассматривать, как отвязаться, не говоря уже о том, что можно было вообще послать все к чертям, кто бы посмел мне его всучить? Меня бы и не нашли второй раз. Даже думал раскрыть о себе правду, чем именно я занимаюсь, но благо ума хватило так не сделать. И я с чего-то решил съездить и посмотреть на него. Любопытство, наверно. Анэ-сан тогда мне сказала для начала хотя бы удостовериться, мой ли он вообще, и тогда я бы точно мог при отрицательном результате тупо забить на все это, не мои проблемы, раз нет других желающих – есть детский дом, отъебитесь и разбирайтесь сами. В первый раз я даже подходить к нему не стал. Глянул издалека, – Чуя на миг замолкает и улыбается как-то невесело своим мыслям. – Потом мне отдали результаты, хотя, если честно, и так не сомневался, но все же тогда точно бы прекратил всю эту возню, но теперь уже так легко бы не отделался. Хотя… Как-то уже тогда, наверно, знал, что буду делать дальше. Я снова приехал, ему едва объяснили, кто я вообще, а я сразу же сказал, что заберу его. Еще даже не успел ничего толком обдумать, но точно был уверен, что с работой придется завязать. Кажется, это решение далось легче всего в тот момент.  – Ага, а думать дальше о последствиях ты уже не стал, – сделал вывод Дазай, честно говоря, он все надеялся услышать не только голые факты истории, которую он и так уже себе представлял.  – Ебать я хотел, что ты там сейчас у себя в башке прокручиваешь, – Накахара встает с места, а потом убирает все бокалы со стола и тащит их споласкивать, с грохотом ставя в раковину и тут же недовольно цыкая. – Какая тебе разница, Дазай? Тебе это мешает или что?  – Не вижу ни одного серьезного мотива для такого поступка. Только твою откровенную глупость.  – То есть тебе можно менять кардинально образ жизни, а мне нет? Посмотри на себя, уже сколько лет изображаешь из себя хорошего, следуя заветам этого твоего Оды, но, если ты обманываешь себя, это не значит, что я делаю также, – выдает Чуя, включая напор воды сильнее, будто таким образом хочет заглушить то, что прозвучит в ответ на его реплику.  Он, наверное, думает, что Дазай сейчас начнет возмущаться или что-то в этом духе, но он лишь закусывает губы и держит при себе слова о том, что Чуя сравнивает вещи, которые совершенно различаются, это вообще другое… И вообще не охуел ли ты, Чуя-кун? Но Дазай почему-то молчит. Притягивает к себе оставленную на столе бутылку виски и делает небольшой глоток. Лучше бы имя Оды тут не звучало, а то сразу стало как-то паршивей обычного.  – Ладно, хватит, выметайся отсюда, – Чуя выключает воду, справившись с посудой, и наспех вытирает руки бумажным полотенцем, – у меня более нет желания вести с тобой беседы, мне завтра надо быть в университете, со следующей недели начинается учебный год, дел полно, а тебя я развлекать не намерен.  Дазай кивает ему, хотя он вовсе не хочет отсюда выпроваживаться. Атмосфера хоть и сложилась какая-то дерьмовая, да и он на миг слишком глубоко погрузился в те последние дни до смерти Одасаку, но все же на этой кухне сидеть было куда спокойнее, чем выходить на темную улицу и тащиться на станцию. В такие моменты в самом деле жалеешь, что нет своего автотранспорта, но Дазай сомневается, что в процессе его езды, даже если бы он водил на должном уровне, ему не трахнет в голову взять и врезаться во что-нибудь. Обидно будет грохнуть тачку. Но все это меркнет на фоне того, что он так и не придумал, где же ему переночевать. Так не хочется укладывать свою тушу в капсульный отель. Тут в самом деле начинаешь рефлексировать на тему того, что будь он частью Портовой мафии, то не докатился бы до такого, но Дазай не хотел бы все переворачивать.  – Ты специально не реагируешь? – Чуя все это время смотрел на него, ожидая, когда же гость оторвет зад от стула и выйдет уже за дверь.  – Странный дом, Чуя-кун. Простенький. Не скажу, что тут плохо, но как-то – не в твоем стиле. Ты вроде не бедствуешь, судя по обстановке здесь, мог бы и поприличнее себе что-то приобрести.  – Не вижу смысла.  – У тебя, насколько я помню, была какая-то недвижимость в Токио, почему туда не перебрался?  – К чему допрос?  – Да не понимаю я тебя, – Дазай поднимается с места и потягивается, разминая спину.  Чуя цыкает, раздраженно передергивая плечами.  – Часть всего, что у меня было, я продал. В Йокогаме ничего не осталось. А в Токио – выгоднее сдавать. Ты же понимаешь, что я в жизни бы не разошелся так на то, что мне перепадает на официальной работе. А так я вполне могу не бедствовать, часть суммы откладываю на отдельный счет для Акиры.  – О, надо же, какой ты дальновидный, оказывается.  – Дело не в дальновидности, – Чуя гасит свет, кивая головой в сторону, мол, выметайся уже, – а в том, что я пусть и оставил свою работу, только прекрасно понимаю, что может случиться так, что она однажды вернется за мной. Где гарантии, что ты, к примеру, не пришел ко мне в дом пристрелить меня, а, Дазай? Ты этого, ясное дело, не сделаешь, потому что ты бы явно грохнул меня каким-нибудь иным способом, выбрал бы что-то более изощренное, чтобы поглумиться, но помимо тебя желающих явно много, и… В общем, ай, нахуй, чего я перед тобой вообще распинаюсь? Вали уже, хватит тут топтаться.  Осаму молчит. Он особо не реагирует на попытки его выставить. Переваривает услышанное, оглядывает снова дом, а затем все же произносит:  – До Йокогамы так долго добираться, – не хочется признаваться в том, что домой он вернуться не может сейчас.  – Даже не пытайся! Какого хера, вообще, Дазай?!  – Чуя, но…  – Блядь, ты явился поздним вечером ко мне домой, даже толком не объяснил зачем, несешь полную хрень, докапываешься до меня… У меня вообще нет повода тебе доверять. И шума от тебя больно много.  С минуту, наверно, они стоят и смотрят друг на друга, и Осаму догадывается, как его сейчас хотят убить за этот включенный режим невинной овечки: Чуя прекрасно знает, как обманчив этот образ, ни за что не купится, но и заниматься рукоприкладством и громить свой дом, видимо, тоже не желает.  – Слушай, а тебе вообще есть, где жить? – вдруг ехидно интересуется Накахара.  – Я не буду тебе мешать.  – Конечно, за дверью ты мне не будешь мешать.  Дазай уже и так понял, что спорить бессмысленно, у него нет аргументов, хотя его правда очень ломает вываливаться на улицу и соображать, куда бы прибиться, грустно думает о том, чтобы в самом деле напроситься к Миядзаве, да и тот, наверно, будет рад гостю, но от этого решения становится еще более тоскливо, потому что тащиться туда – не ближний свет, а у Осаму уже и сил не осталось, и вообще его тут едва не покалечили! Он спускается в гэнкан, чтобы обуться, но вдруг Чуя быстро проносится мимо него, открывая дверь, и Осаму уже было подумал, что его сейчас прям за шиворот вытурят отсюда, но Чуя просто замирает в дверях, смотрит на что-то, а потом ныряет обратно в дом, хватает свою сумку с нижней полки, откуда выдергивает ключи и вырубает орущую сигнализацию.  Дазай, который вообще не придал изначально никакого значения звукам снаружи, слегка даже удивился. Чуя наспех обувается и выходит на свежий воздух, приближаясь к машине и обходя ее, затем осматривает улицу, но тихо – никто не ходит, посторонних нет, а местные все дома. Можно было особо и не вникать, чего он так вдруг засуетился, но Дазай все же обращает внимание на отблески способности на теле Чуи, словно он пытается ее сдержать, еще раз оглядывается, а потом ныряет обратно в дом, закрывая дверь изнутри на все замки. Совершенно не реагируя на Дазая, быстро поднимается наверх, а тот, так и не обувшись толком, бросает это занятие и шустро следует за ним, пытаясь спросить, в чем дело, но его принципиально игнорируют. Чуя заглядывает в детскую комнату, но Дазай не понял сначала, чего он вдруг выругался, Накахара тут же открывает дверь с другой стороны и тяжело выдыхает, замирая на пороге. Осаму вырастает рядом с ним, бесцеремонно заглядывая вовнутрь. Падающего из коридора света достаточно, чтобы разглядеть безмятежно спящего ребенка на большой отцовской кровати. Акира устроился прямо поверх покрывала, при этом пришел со своим одеялом, в которое уютно так закутался, что Дазай даже невольно ему позавидовал – он тоже хочет так вот сладко спать.  Чуя, чуть отпихнув Дазая плечом, проходит в комнату и аккуратно приподнимает Акиру, умудряясь при этом содрать покрывало в сторону, ему даже собственная способность ни к чему, а потом кладет его обратно, приглаживая волосы рукой, пока тот во сне вытягивает руки и ноги. Несколько секунд о чем-то думает, а потом выходит, возвращаясь обратно в детскую – Дазай так и преследует его, силясь понять причину такой суеты. Он всматривается, пытается поймать взгляд чужих глаз, которые сначала ничего не выражают, а потом сужаются.  – Слышишь? – вдруг звучит вопрос.  Осаму не переспрашивает – вслушивается. Сначала не поймет, что тут такое можно услышать, а потом становится как-то неприятно. Звук тонкий и жуткий. Будто какое-то животное, нет, хуже, женщина где-то завывает, да еще и что-то бормочет. Так тоскливо и до мурашек по позвоночнику. Фантазия сразу пускается в пляс и подкидывает образы всяких теток в белом с длинными лохмами, но память тут же откатывает назад, и, включив рациональность, Дазай понимает теперь, почему Чуя так раздражался из-за окна. Свист из-за плохо закрывающейся рамы просто жуткий. Дазай бы сам не выдержал тут спать.  – Я бы на твоем месте в самом деле задумался о переезде, – хмыкает Дазай, а на него глядят вдруг так, словно он тут случайно обнаружился, хотя должен был давно уже валить в сторону станции. – Я честно хотел уйти! Это ты чего-то начал суетиться.  Однако Чуя уже не так резко настроен. Он закрывает дверь и идет чуть дальше по коридору, включая свет в еще одной комнате поменьше. Здесь стоят какие-то коробки, ящики, все довольно аккуратно. Из некоторых торчат вещи – судя по всему, какие-то старые детские игрушки.  – В осиирэ есть футоны. Разрешаю использовать, – раздается голос Чуи. – Можешь, конечно, и внизу устроиться, но там что-то с проводкой котацу было не то, я еще не разобрался, а если ты поджаришься, то начнешь жаловаться ведь. Если выживешь…  – Чуя, я все же знал, что ты добрый! – Дазай так внезапно дергает его за руку к себе.  – Ай, иди нахер, – отпихивает он его подальше, – больно надо с тобой возиться. Отцепись! Веди себя тихо, будешь греметь – точно выставлю. И чтобы утром свалил, и более я тебя здесь не видел! Боже, прекрати так мерзко лыбиться, идиот!  – Признайся, ты скучал по тому, как я доебывался до тебя!  – Ой бля… Точно придется переехать, – Чуя выходит из комнаты и специально закрывает за Дазаем дверь.  Нет, все же некоторые вещи не меняются: Чуе проще сдаться под его напором, нежели спорить и портить себе нервы, хотя Осаму не настолько слеп, чтобы не заметить, что оставили его тут вовсе не из-за жалости, которую к нему вообще едва ли испытывают, а по некой иной причине. Никаких особых выводов он не делал, но все же не мог не отметить неестественно возникшую взвинченность в поведении Чуи. Лезть к нему опять Осаму не собирался, к тому же предстояло обустроить себе спальное место.