The Ties That Bind

Раньше, насколько помнил Дазай, а память его едва ли серьезно подводила, тем более, не в таких вещах, Накахара часто врубал в машине какой-нибудь тяжеляк, что-нибудь олдскульное или более современное в зависимости от настроения, и давал по газам. Дазай ворчал в такие моменты, и вовсе не из-за страха разбиться, потому что скорость была просто зашкаливающей, а как раз наоборот: Чуя им бы при всем желании не дал кончить единым кровавым омлетом. И виной тому была не гравитация, которую суицидник мог отрубить в любой миг, Чуя просто в самом деле обладал достаточной реакцией, чтобы отследить на дороге буквально все. Хрен убьешься. Признаться честно-честно, это было очень даже весело, и Дазай, если настроение было не таким дерьмовым, даже наслаждался поездкой. Сейчас – они ползли по меркам того, как Чуя ездил раньше. И дело было не только в том, что Накахара внезапно открыл, что на дорогах светофоры существуют не для того, чтобы соревноваться с ними, а вроде как призваны ради безопасности регулировать потоки движения, Чуя просто тупо ехал, как все, по всем правилам, да еще и излишне осторожничал.  Однако Дазай смог воздержаться от комментариев. Он и так был удивлен, что его не прогнали, но проверять свою удачу дальше не рискнул. Он мельком думает о работе, но больше о Сидзуко-сан, которая готовилась к запоздалым похоронам мужа. Настроение у нее было – сложно описать – не скорбь и не жалость к себе от всего пережитого, она была словно пустая, и словно пыталась делать вид, что трагедия и открывшиеся события – это не про нее. Акико сразу же заметила, что адекватнее всего будет обратиться за профессиональной помощью в этом плане, и она даже может посоветовать специалиста, но на это ей лишь вежливо улыбнулись, и Ёсано быстро решила, что более навязываться не к чему, хотя было видно, что несчастной она сочувствовала искренне.  При этом сама же Сидзуко-сан никак не комментировала разгадку Рампо, к тому же, как вещал особо переживавший за нее Куникида, ей явно было жутко неприятно, что раскрылись подробности ее с виду самого обычного брака, и теперь это еще начнут обсуждать в новостях, а ей бы сейчас погрузиться в полный покой после всего пережитого. Но недели две точно будут ворошить и действовать на нервы. Да и с Сюндэем совсем уж тупо получилось.  Дазай морщится. У него ощущение, что он что-то очень плохо сделал, не доработал. Может, по этой причине согласился помочь Сидзуко перебраться обратно в ее дом, которым она владела теперь на правах наследницы, благо, что в этом случае никаких подстав ее не ждало. Дазая можно было обвинить в том, что он решил не упускать возможности поприставать к молодой симпатичной женщине, но на самом деле его интерес к ней зиждился лишь на одном конкретном моменте, да только Сидзуко все же пока еще не дошла до кондиции, когда ей захочется заглянуть за завесу – а что же там за гранью? И это больше Куникида-кун суетился вокруг нее, и именно с его подачи все это началось, и именно он способствовал тому, чтобы отодрать Дазая поздним утром от футона и потащить в Токио. Уже и так было ясно, что Доппо начинает переключать свое внимание с Кикуко, впав в фоновый режим депрессии по причине того, что у них не клеится, а подкатывать в несчастной вдовушке так вот открыто – нет, он так не может. Вот и тащит с собой несчастного Дазая. Впрочем, и самой Сидзуко, кажется, так было комфортнее, потому что она жутко стеснялась внимания Куникиды, а с ее консервативными взглядами – в трауре, и сразу с кем-то посторонним… Дазай лишь посмеивался, но и скучал, так как совсем не годился, по его скромному мнению, таскать доставшиеся ему коробки с кучей томиков манги и посудой, судя по кривоватым иероглифам, обозначавшим содержимое. Куникида сказал, что он только на это и годится. Почти обидно. Хотя Доппо сильнее обиделся, когда Дазай поддел его на тему того, как он расфуфырился перед Сидзуко-сан. Пытался уверить Осаму в обратном, но тут выяснилось, что продуктов в доме совсем нет, и этот ненормальный рванул в магазин.  Здесь-то Дазай и решил удрать подальше, так как для него веселье давно закончилось. Но побег сорвался, едва начавшись, да и побегом это нельзя было назвать, так как Сидзуко-сан он предупредил, на что она смиренно кивнула. Осаму много чего в этой жизни мог предсказать, предвидеть, угадать с точностью, которой многие позавидуют и даже не поймут, что он мог обвести вокруг пальца, но все его навыки оказались херней полной, когда он едва не занырнул под машину по собственной невнимательности. И на самом деле он бы вовсе не расстроился, если бы исход был отрубающим его на веки вечные, да только водитель попался со слишком хорошей реакцией, не говоря уже о том, что еще и способностью мог владеть.  И нет, он не подумал сразу на Чую. Это могло быть одним из предположений, он бы постепенно к нему пришел, потому что была парочка факторов на это указывающих, но мозг это все прокрутил скучным фоном и перешел сразу к констатации невероятности ситуации, ведь Дазай уж точно не думал о том, что может встретить Накахару где-то в районе Минато.  Вообще над этим стоило задуматься. Как можно умудряться сталкиваться уже повторно с человеком в огромном мегаполисе, и при этом прежде не видеться по несколько лет? Что-то не особо хотелось верить в провидение и прочую хуйню, от которой рациональный ум вело от дикой боли, но Дазай, сидя сейчас рядом с Чуей, сытый и довольный, не мог прийти к каким-то адекватным причинам, почему так вот происходит, да за такой короткий срок.  Уж очень Дазаю хотелось задать этот свой вопрос самому Чуе. Но что-то подсказывало, что если его не пошлют, то просто угрюмо промолчат в ответ. Накахара сразу был каким-то взвинченным, хотя всеми усилиями пытался скрыть это, но Дазай все же не просто болтал, когда говорил, что очень хорошо знает все его повадки, и сейчас прекрасно видел, что у того в голове засел какой-то очень колючий раздражитель нервов, который он приметил еще в прошлый раз, но не стал тогда приставать с вопросами, списав все на свое очередное появление. Осаму от чего-то не рисковал оглядываться, лишь наблюдал за тем, как Чуя то и дело поглядывает в зеркало назад, но в какой-то момент все же извернулся.  Мальчик, пристегнутый к чуть отклоненному креслу, мирно спал, приоткрыв рот, и ничего такого в нем беспокоящего не было. На первый взгляд. Хотелось поприставать к Чуе на тему излишней заботы, но Осаму в кои-то веки включил мозг и решил, что все же неуместно будет лезть сейчас, к тому же разговор с Чуей ни на одну тему не клеился, при этом Дазай уже замучился гадать, почему его взяли с собой. Опять же лишь догадки, но он не стал донимать, довольный тем, что не надо искать предлог для того, чтобы навязать ему свою персону в очередной раз.  Они немного не доехали до дома Чуи, когда он вдруг начал тормозить. Вопрос просто не успевает прозвучать, Дазай и так уже видит, как рядом светится FamilyMart в сгущающихся каких-то даже уютных сумерках; Чуя что-то бормочет о том, чтобы посидел здесь, а сам быстро ныряет в магазин, и Осаму не имеет возможности что-то выдавить из себя.  Сидит смирно минут пять, пытаясь за большими окнами разглядеть, скоро ли там Накахара, но потом смахивает с себя это нахлынувшее волнение и с минуту смотрит в окно на безлюдную улицу, а потом оборачивается снова назад.  Акира по-прежнему спит, и внешне Дазай не замечает в нем ничего такого, что могло бы вызывать волнение, хотя он мог ошибаться, и Чуя был таким дерганным вовсе не из-за этой маленькой посапывающей причины.  Все еще много смешанных чувств. Они, словно дикие вьюны, оплетают мягко, но удушающе, и вот вьются-вьются так незаметно по ребрам. Дазай то сядет ровно, размышляя о том, что надо было пойти следом за Чуей в магазин, то снова разворачивается и разглядывает мальчика, пользуясь тем, что иного случая может не представиться, потому что ему было как-то неловко, когда тот глазел на него в ответ. Как поразительно. Что можно такого сделать, чтобы заработать столь тесную привязанность? Осаму пытался это уложить в голове, и он вполне себе мог это представить, но не в отношении Чуи. В отношении Чуи вообще все это не укладывалось в ровный понятный строй, особенно то, что он сейчас сидел в его машине, разглядывая его сына, невольно выискивая новые сходства. Дазай множество раз видел спящего Чую, и даже не все эти моменты относились к тем, когда его крыло от усталости, и он невольно накладывал ту картинку… Дазай в самый последний момент ловит себя на том, что тянется рукой, но одергивает ее потому, что краем глаза видит, как Чуя с пакетами вылетает из магазина.  Осаму резко садится ровно, словно пытается таким образом скрыть какое-то преступление и лишь прислушивается к глухому стуку багажника, а затем уже Накахара появляется рядом, резким движением пристегивая ремень. Он не особо обращает внимание на Дазая, а просто заводит двигатель, и они едут уже напрямую до дома. Дазай молчит, он все ждет, когда же его погонят к чертям, но по итогу Чуя впихивает ему те самые пакеты, а сам ныряет в салон. Дазай послушно, понимая, что лучше не нарываться, ждет у калитки, замечая, что мальчик умудрился уже проснуться; он выбрался из своего кресла, но все еще сидит в машине, свесив ноги наружу и пытаясь сообразить, как он мог внезапно так из уютного кайтэн-дзуси в шумной Сибуе переместиться в мгновенно засыпающий с наступлением темноты Футю. Чуя сидит рядом с распахнутой дверцей на корточках, не слышно, что он ему говорит, говорит ли, хотя Акира на что-то отвечает, то кивая, то мотая головой, но затем он сам спрыгивает на землю и бредет к дому.  Дазай заходит за ними последний, все еще уверенный, что сейчас у него заберут пакеты из рук и пинком выставят прочь, но Чуя негромко – о боже, правда негромко?! – просит его разложить продукты, а сам, заперев дверь на все замки, поднимается с ребенком наверх, едва разувшись.  Предполагая, что его снова тут надолго бросили, Дазай неторопливо раскладывает на полку то, что купил Чуя, при этом изучая в руках продукты, которые он сам никогда не покупал. Столько сладостей – интересно, а Чуя сам их уплетает? Сейчас сезон ханами, поэтому на прилавках полно всякой ерунды типа со вкусом сакуры, при том что кроме невыразимо красивых цветков ни запаха, ни приличных плодов это дерево выдать не в состоянии, но коммерция – тут не попрешь против. Дазай трясет в руках какой-то шоколадный напиток и на полном серьезе размышляет о том, чтобы купить себе что-то такое, словно он никогда не пробовал продуктов с обычной вишней. Несколько розовых моти, украшенных по виду каким-то словно бы замаринованным цветком сакуры, наверно, гадость еще та, но вот сам розовый комочек выглядит аппетитно, да еще и с бобовой пастой внутри. Это куда интереснее на самом деле, чем сладости, что Дазай последнее время таскал у Рампо, но у него пока что совесть не треснула на то, чтобы так вот нагло таскать чужую еду, если это не Куникида-кун, скажем.  Чуя спускается довольно быстро. Он уже умудрился переодеться, и Дазай на миг остолбенел, ощутив, как его окунули в домашний уют, который здесь, судя по всему, жутко привычен, и Чую нисколько не смущает даже посторонний на его кухне. Он пролетает мимо, перехватывая на затылке волосы резинкой, и задумчиво осматривается.  – Я что-нибудь приготовлю в течение получаса, если ты вдруг не наелся, но можешь и заказать себе что-то.  – Внезапный для меня обед был сытным, перевариваю, – Дазай хлопает себя по животу. – Но не отказался бы отведать потом, что ты такого можешь приготовить. Ты же меня никогда не баловал, – Дазай, чувствуя, что теперь точно можно расслабиться, стаскивает с себя пиджак, в котором было жутко неудобно, и расстегивает пуговицы на манжетах рубашки, садясь за стол.  – С чего я должен был? – Чуя вертит в руках силовую вилку от рисоварки, а потом откладывает в сторону, так и не вставив в розетку.  – Ну, не знаю. Отравить меня? Не ты ли каждый раз угрожал меня убить?  – Все еще верю, что это избавило меня бы от многих проблем, – он достает телефон из кармана своих домашних штанов и начинает что-то печатать одной рукой.  Дазай лишь усмехается, разглядывая его со спины, потом немного судорожно мотает головой и изучает уже взглядом поверхность стола. В комнате горит приглушенный свет, пахнет чем-то фруктовым, чего в прошлый раз он не заметил, но запах был каким-то знакомым, может, дело было в пирожных, что купил Чуя, а Дазай не успел их убрать, и они сейчас стояли на столе.  – Не ожидал тебя встретить, честно, – зачем-то говорит Дазай. – И не знал, что у тебя есть недвижимость в Минато.  – И слава богу. Хоть что-то ты не знал.  – Опять огрызаешься, – качает головой Дазай, это не особо такой упрек: Чуя отвечает ему спокойно, хотя видно, что сдерживается, но причина вовсе не в госте. – Тяжелый день?  Чуя жмет плечами, словно хочет сказать, что ничего такого, да только он не хуже всех осведомлен о том, что Дазай легко читает поведение человека, определяя степень его нервозности, но раз Накахара не хочет болтать, то чего к нему лезть? Дазай все убеждал себя, что не собирался ни в коем случае вламываться в его жизнь, хотя он уже это сделал и не раз, даже смел что-то комментировать, и вообще! – он был уверен, что с возрастом эта его изводящая всех настырность, с которой он докапывался до людей, постепенно сдала свои позиции.  Чуя косится на него с подозрением, может, даже удивлен, что его не донимают, однако Дазай, хоть и не озвучивает ничего, все равно продолжает следить.  – Арендатор сорвался, – Чуя собирается открыть одну из створок верхних полок, но лишь застывает на ручке кончиками пальцев. Дазай помнит: в прошлый раз он выудил оттуда спиртное. Накахара быстро перемещается к кофемашине. – Теперь придется снова возиться, кого-то подбирать.  – Большой спрос на элитное жилье?  – Интересуешься?  – Почему бы и нет? Я не говорил? Мне приходится жить вместе с Куникидой! У него такие занудные подружки, хотя его занудство ничто не возьмет. Была бы возможность, я бы удрал от него подальше.  Чуя оборачивается и специально делает вид, будто оценивает его товарные данные.  – Такие чмари вроде тебя мне не подходят. А из жалости точно селить не стану.  – Вредный ты, Чуя.  – Ты торчишь у меня дома, я тебя не выпинул, имей совесть.  – Сделаешь мне кофе?  – И делаю тебе кофе – оцени мой порыв не дать тебе в морду или не ошпарить кипятком.  – Забыл уже, что с тобой порой было весело, – Дазай вдруг смеется, облизывая губы, внезапно ощутив, что в самом деле дико хочет кофе, будто ему не давали его.  Акира тихо появляется на кухне, и Дазай мысленно задается вопросом в очередной раз о том, что правда ли этот ребенок такой тихий или же слишком стесняется его самого.  – А-тян, надумал все же что-то пожевать? Спать не хочешь? – Чуя ставит вторую кружку на решетку – запах изумительный!  – Нет. Папа, можно я попью что-нибудь? – он запрокидывает голову, глядя на него, и Чуя тянется, чтобы прижать ладонь к его лбу, прикладывает пальцы к щекам, что ребенок мужественно терпит, а потом отправляется на поиски к холодильнику и достает тот самый шоколадный напиток с сакурой.  Пока взламывает упаковку с соломинкой, косится на Дазая, который смотрит на напиток с завистью, но мальчик также тихо уплывает из комнаты, сунув соломинку в рот. Все, он точно зайдет теперь в магазин и купит себе что-то подобное. Осаму страдальчески переводит взгляд на Чую, а тот тоже какой-то снова слишком задумчивый. Акира уже скрылся с глаз, а он все смотрит в сторону большой комнаты, куда он ушел.  – И все же что-то сильно тебя волнует.  – Ничего такого, – Чуя сразу возвращается обратно. – Просто… Акира иногда слишком быстро переутомляется или что это. Он не болеет, в отличие от его матери ему вроде как повезло, но, знаешь, сложно избавить себя от накручивания на вроде как пустом месте. А, бля, опять витамины забыл купить, да чтобы их, мать вашу! – он делает глоток из своей чашки да, похоже, обжигает язык, потому что тут же злобно шипит, а полную ставит перед Осаму. – Ай, не обращай внимания, это все не особо интересно, хотя, наверно, кажется попроще забот Портовой мафии.  – Не знаю, вид у тебя неприлично загруженный, если честно, – Дазай не то что прям сочувствует, но вот уже не первый раз улавливает его волнение, оно цепляется и к нему, и тут так просто не промолчишь.  Чуя кивает, но он как будто прослушал его фразу. Смотрит куда-то в окно, напряженно, видно, как плотно сомкнуты его зубы и чуть дрожит подбородок, но затем он хмурится и слегка расслабляется. Он смотрит уже на Дазая, словно ждет от него реплики, которую на самом деле прослушал.  – Сядь, Чуя, – Дазай хлопает по стулу рядом с собой, он смаргивает, будто ему кажется, что все это мерещится, а потом не особо уверенно подкрадывается, опускаясь на стул рядом. – Мне кажется, тебе надо просто выдохнуть.  Он цыкает, не особо веря в такое простое решение его проблем. Дазай и не пытается их решить, он понятия не имеет, что именно его гнетет, вообще даже толком не уверен, так ли это, просто, как всегда, угадывает. Накахара вряд ли захочет говорить с ним о чем-то таком, и раньше подобного почти не было, а теперь, когда прошли годы – странно вообще, что они умудряются находиться так близко друг к другу. Но Осаму почему-то рад, что Чуя столь легко уселся. И все еще не убил его.  – Ты хоть видишься с кем-то из Порта? – Дазай делает глоток и застывает губами на кружке, разглядывая Чую – он очень близко, можно хорошо рассмотреть, волосы его забраны – прекрасно просматриваются шрамы, тянущиеся от левого уха по шее, они белые, выглядят, как совсем старые, но Дазай не помнит, откуда подобное появилось на его теле, а потом ловит себя на мысли: а с чего он вообще должен помнить?  – Нет, давно уже никого не видел. Сейчас в этом нет смысла, – он проводит рукой как раз по месту, где тянутся шрамики, а затем крепко обхватывает себя за шею, пытаясь ее размять, и откидывает голову назад, что аж слышится легкий хруст костей.  – Мне сложно поверить, что ты здесь вот так вот живешь один, – Дазай при всем своем желании не может никак связать одно с другим. – Да еще и добровольно на это подписался.  – Ты намекаешь на то, что мне тут одиноко, что ли? – Чуя поворачивает голову, глядя на него холодно, словно Дазай сейчас лезет уж совсем не в свое дело. – Не знаю, как это выглядит со стороны, но это последнее, что может меня заботить. Опережая все остальные твои вопросы: нет, я не думал о том, чтобы вернуться в мафию, пусть там и был дом. Наверно, был. Сейчас это все не имеет значения. Куда важнее то, почему тебя это вдруг так интересует.  – Мы давно не виделись, Чуя. Я анализирую изменения, что произошли за последнее время.  На него смотрят, словно он тупость какую сморозил; Накахара фыркает немного забавно, а потом вдруг пододвигается чуть ближе, всматриваясь, из-за чего становится как-то не по себе – Чуя так может взять и глаз выколоть, ну или просто вдарить.  Он снова прицокнул языком, словно обнаружил наконец-то нечто, что его разочаровало, а потом сел ровно.  – Ничего не меняется. Все такой же фальшивый, обернутый в бинты. Честно говоря, странно, что ты до сих пор так и не убился.  – Иногда вроде как хочется пожить. Но эти моменты проходят неосознанно, – Дазай и отвечает на автомате, пытаясь одновременно сообразить, что значили слова Чуи. Не особо приятно прозвучало, лучше, когда тебя просто обзывают мудаком и долбоебом. Это привычнее.  – Ты правда живешь с этим Куникидой? Хуже только твой уход из мафии.  – Говорит мне бывший мафиози, который живет в скромном домике с малолетним ребенком.  – Это хотя бы выглядит нормально, в отличие от твоей версии!  – Нормально? Страдаешь предрассудками? – Дазай сначала игриво вскидывает брови, затем щурит один глаз, явно напрашиваясь на то, чтобы поспорить.  – Не в этом дело, просто с этим твоим Куникидой только конченый псих будет жить.  – Да ну брось! С ним весело, можно поиздеваться, и так каждый день! Это почти как в те времена, когда мы были вместе в мафии. Можно было на тебе отвести душу, а ты каждый раз попадался, люблю наивных людей.  – Дазай, ты никогда не думал о том, что не найдется в этом мире человека, который реально сможет терпеть тебя, поняв, что ты за создание такое?  – Да ну брось, от меня столько людей в восторге!  – Представлю, что они думают, когда наступает момент разочарования в тебе, – Чуя выдыхает так тяжело, что можно подумать, что он сам пережил нечто подобное, и от этой мысли у Осаму внутри что-то нехорошо пробирает, и он только в последний момент сжимает руку на спинке стула крепче, чтобы не потянуться к острому плечу, скрытому рубашкой, что была ему заметно большой.  – И что ты думал, Чуя?  Тот снова смотрит на него в упор, немного зашуганно, будто чем-то смущен. Дазай лишь улыбается, он задней мыслью думает о том, что вполне бы мог принять от него слова о том, что он самый конченый в мире человек, но Чуя отмалчивается не в пример себе, и вообще эта задумчивость, что то и дело отражается на его лице, ему вообще не идет. Хочется ткнуть в него чем-нибудь острым, чтобы наконец-то ожил, вспылил, попытался прибить, как он обычно это делает, Дазай бы даже не расстроился, если бы он снова его покалечил. Его только сейчас внезапно задевает мысль о том, что воспоминаний о тех днях могло быть и больше.  Чуя не собирается отвечать. Допивает уже остывший кофе, а затем подскакивает с места.  – Я так понимаю, нет смысла пытаться тебя выставить прочь? Дазай, я охреневаю: ты даже не паришься относительно своего уже не первый год бомжеватого состояния. Хотя не думал, что мне выпадет такая кара тебя приютить.  – Зато ты, Чуя, не изменяешь себе: знаешь, какая я сука, а все равно не выгоняешь. Этот секрет все еще хранится между нами – хороший напарник знает, когда надо прийти на помощь, поэтому я не сомневался в том, чтобы влезть в очередную задницу, даже если накануне ты грозился меня выпотрошить – все равно приходил следом. Вот и сейчас – не гонишь, хотя что тебе мешает?  Осаму даже уж слишком довольно улыбается, разглядывая его, отправленного в глубокий ступор. Редко бывает – но Чуя будто бы испуганно даже на него смотрит. Не совсем понятно, чем это вызвано, но зато он слегка отвлекся от каких-то иных своих дум. Чуя дергается, когда телефон в его кармане издает слабую короткую трель. Ничего так и не ответив, он вынимает его на свет и отправляется в гостиную, устраиваясь на краю диванчика. Дазай так и сидит за столом, стреляя в его сторону глазами, точнее на то, как быстро он набирает какой-то текст на экране, сосредоточенный и снова напряженный. Время от времени замирает, кажется, удаляет что-то ранее написанное, а затем – по новой. С кем он так бурно переписывается? Дазай делает себе еще одну чашку кофе, а Накахара даже не реагирует на яростный шум перемалываемых зерен. Кофемашина после капризничает, требуя слить скопившуюся в поддоне воду, и Дазай даже снисходит до того, чтобы немного поухаживать за бытовой техникой, заслужила, кофе варит отменный! Сколько денег Чуя за нее вломил?  Осаму садится обратно на свое место, откатывая назад весь их разговор. Чуя так искренне не понимает, чего он к нему цепляется, когда начинает пенять на его нынешний образ жизни. Интересно, он правда не понимает? Дазай прекрасно знает его реакции, и здесь видно каждый раз его чистейшее удивление и раздражение. Смешно, Чуя, но ты даже не осознаешь, что его самого раздражает собственное поведение, и Дазай достаточно адекватно оценивает все свои поступки и то, что их провоцирует, из-за чего становится как-то не по себе.  Самое сложное – признать, что ты не прав. Дазай довольно долго отбивался от этого чувства, но оно подбиралось к нему все ближе и ближе, пока не приклеилось намертво. И тут он сам виноват. Слишком много времени за один короткий срок стал проводить в доме Чуи.  Осаму сидел тихо, обхватив кружку с кофе ладонями. В этом доме сейчас так уютно, уютнее всех мест, где он пытался прибиться за все последнее время, всегда? Да только в этот, несмотря на вторую большую порцию кофе, усыпляющий вечер он точно был здесь лишним. Его не гнали, а, может, и зря. А Чуе уже было будто бы все равно, что кто-то посторонний постоянно крутится вблизи – совершенно не обращал внимания.  Чуя, забравшись поглубже на диван и скрестив ноги, все продолжал с кем-то активно переписываться, не прекращая хмурить брови и нервно убирать волосы, падающие на лицо; порой он замирал, словно прислушивался к чему-то, эта настороженность его бросалась в глаза, но ощущение ее развеялось, когда вдруг со второго этажа примчалась мелочь с книгой в руках и проскакала сразу к своей цели. Дазай тут же сделал вид, что ему не интересно, но в итоге даже незаметно пересел поближе. Чуя, убрав телефон и стянув с волос резинку, которую закинул на столешницу котацу, улегся, зажав сына между спинкой дивана и собой, а тот, устроившись поудобнее, раскрыл притащенную книженцию и тихо что-то стал там пытаться читать, да еще и, похоже, комментировать какие-то картинки – Акира то и дело водил пальцами по листам. Обложка книги Дазаю ни о чем не говорила – ясно лишь, что какой-то детское чтиво, да еще и увлекательное, учитывая, как интерес проявлял маленький хозяин книги.  В доме не было никаких посторонних шумов, но Дазаю все равно приходилось вслушиваться в их воркование.  Чуя, уставший после длинного дня, давно перестал вникать в то, что там пытался читать ребенок, он вроде как слушал, время от времени что-то бормотал, исправлял, но надолго его не хватило, он отвлекался невольно, лежал, массируя слабо пальцами глазные яблоки под прикрытыми веками. Акира, бросающий на него то и дело взгляд, ища одобрения, в какой-то момент отодвигает от себя книгу, положив голову Чуе на грудь. Лежит тихонько, лишь скребет аккуратно пальцем по пуговицам уже слегка выцветшей рубашки Чуи. Дазай наблюдает за ним со своего места, суживая глаза. Мальчик аккуратно зарывается пальчиками в рыжие волосы, перебирает их, слегка тянет, выпрямляя волнистый локон; он тянется еще ближе к папе, прячет нос ему в шею и снова начинает перебирать волосы. Такая откровенная нежность вызывает приступ смущения, но Дазай смотрит, не отрываясь. Акира заставляет чувствовать себя неловко, и будь это кто другой, и будь его отец кем-то другим – Дазай бы вообще не ощутил ничего, но у него дыхание от чего-то перехватывает, и такая текучая внезапно окутавшая мягкость этого вечера грубо сминает его, и этот мальчик...  Акира смеется, когда Чуя, повернувший к нему наконец-то голову, перехватывает так и скользящую по его волосам руку сына и целует несколько раз подряд пальцы. Мальчик с приглушенным визгом пытается вырваться, но его перехватывают, щекочут – ясное дело, у кого преимущество в этом сражении, но все самое приятное достается именно сдавшейся в плен стороне, и в итоге Чуя, внезапно оживший, садится, устраивая одним ловким движением сына на коленях, целует в щеки, скулы, лоб, в макушку, тот же умудряется отбиться, но не удирает – приподнимается на коленях, удерживаемый крепко. Они даже ничего друг другу не говорят, Акира просто смотрит в такие же, как у него, глаза цвета застывшей темной смолы, сжимая плечи, в которые упирался, и Дазай может лишь гадать о значении этого немого диалога, свидетелем которого он становится уже не первый раз, то и дело ощущая, что его самого в этот момент здесь быть не должно.  Как можно вообще представить себе, что Чуя, способный хладнокровно уничтожить целый отряд подготовленных бойцов, который, если ему прикажут и он не усомнится в необходимости, пойдет на любые жертвы, какими бы невинными они не выглядели, окажется столь нежным и ласковым в отношении с ребенком? Как бы Дазай ни пытался обвинять его в том, что он взял на себя роль, которая вовсе не его, пошел не потому пути, все действия Накахары просто обесценивали любые попытки Дазая высказывать свое мнение.  Акира обнимает его за шею, Чуя ему что-то едва слышно говорит, а тот мнет пальчиками ворот его рубашки и отвечает шепотом. Ничего не слышно, лишь какой-то шелест, и Дазаю кажется, что это специально, чтобы чужие уши не задели слова. Теперь Чуя молчит, слушает, склонив низко голову, водя носом по волосам мальчика, и в какой-то момент смотрит в сторону, прямо на задолбавшего своими визитами гостя. Взгляд слегка расфокусирован, в этот миг совершенно умиротворенный, и у Дазая создается впечатление, что ему нет дела до всего того, что несет проблемы, пока в его руках любовь всей его жизни; ему плевать на самого Дазая, потому что он на самом деле остался для него в том сгинувшем прошлом, и едва ли Чуя по-настоящему об этом жалеет, когда его обнимают с таким искренним чувством теплоты.  Можно до последнего убеждать себя в том, что все это фальшь, и Осаму ни во что не верит, но его слегка сносит где-то внутри от осознания, что никогда прежде до этих запутанных весенних дней в бело-розовом сиянии, он не видел Чую таким красивым. И дело было не во внешности.  Дазай из-за своих мыслей слегка отключился, пропустив тот миг, когда Акира уже оказался на кухне со своей книгой. Устроился напротив Дазая, а Чуя тем временем, ответив на какие-то последние сообщения, и сам притопал на кухню, в этот раз решив заварить себе зеленый чай, при этом в процессе он собрался приготовить бэнто для Акиры.  – Чего сидишь без дела, Дазай? – Чуя, обходя его, пинает ножку стула. – Помоги мне, порежь хлеб ломтями на маленькие сэндвичи. Надеюсь, на это хотя бы твоих способностей хватит, бестолочь?  – Как тебе нравится меня оскорблять, Чуя, – сопротивляться бесполезно, да и Дазай, если честно, не против занять чем-то руки, а то его до сих пор коробило от чувства неловкости, что вселяли эти двое. – А к чему столько возни с бэнто? Как я понял, завтра же его не надо вести в детский сад.  – Я всегда, если это выходной или вот как в этом случае – форс-мажор, готовлю ему что-нибудь на утро заранее, так как он подскакивает в эти дни раньше меня, имеющего право полежать мордой в подушку подольше. Очень удобно – можно не дергаться, а он тут сам уже возится.  – А ты, смотрю, разбаловал себя, дрыхнешь подолгу.  – Знаешь, я просто научился ценить сон, – Чуя рассматривает Дазая так, будто пытается найти у него хотя бы долю понимания. – Прежде даже не сознавал его важности. Мне не проблема встать рано на работу, но, если есть возможность поспать подольше, я выбираю ее.  Ну, тут Дазай согласится. Проблема здорового сна в мафии – серьезный вопрос. Он сам страдал от этого. А учитывая, как он и лень любят друг друга…  Акира разложил на столе свою книгу, но спустя минуту соскочил и обратно примчался уже с планшетом, врубив на нем какую-то игру. Чуя незаметно так подсунул ему под нос порезанное на дольки яблоко, и мальчик принялся хрустеть, при этом не отрываясь от какого-то задания, что ему надо было выполнить, судя по визгам, что доносились приглушенно из динамиков. Дазай, нарезая тонко вареное яйцо, стараясь сделать так, чтобы не раскрошилось, все равно то и дело поглядывал, что Акира там творит, замечая, что он сам следит за ним. Изначально ребенок вообще показался ему каким-то индифферентным ко всему, но то оказалось лишь природная стеснительность, которая не пряталась даже в присутствии Чуи, однако, если честно, Дазаю становилось еще более неловко от того, что к нему начинали проявлять внимание.  – А у тебя не такие уж кривые руки, – Дазай пропустил момент, когда Накахара оказался за его спиной, из-за чего едва не напугал до полусмерти своей репликой, еще и потянулся, чтобы стырить один крохотный сэндвич и оценить.  – Чего лапаешь? Я вроде не для тебя стараюсь!  – Я же должен проверить, что это съедобно.  – Ну знаешь ли! – Дазай просто чисто по какой-то вспыхнувшей из прошлого инерции двинул локтем ему прямо по ребрам, внезапно вспомнив, что это довольно весело – лупить Чую, правда, до тех пор пока не прилетит в ответ.  Но тот дает лишь подзатыльник и возвращается к столу, за которым возился до этого.  – Некрасиво при ребенке избивать взрослых людей, – с наигранной обидой бормочет Дазай.  – Пусть знает, что гадам вроде тебя надо давать сдачи. Слышал, Акира-тян? – Чуя одним движением придвигает его к себе вместе со стулом. – Если кто обидел – бей в глаз! А если это нечто, вроде вот этого стропило, то надо вдарить ногой под колено – тогда дотянешься до глаза. А потом еще по зубам! Тебе ясно?  – Да, папа! – Акира сначала оторопел от таких наставлений, но в итоге весь озарился энтузиазмом, забравшись на колени на стул и не сводя глаз со своего сенсея.  – Охренеть, Чуя-кун, чему ты учишь ребенка! Он же тебе там половину детского сада уделает, не боишься?  – Не уделает, – Чуя треплет его по волосам, устраивая там бешеный танец статического электричества.  – Ну, тогда я рад за него, что ему не передалась эта твоя дурная черта: сначала разнести все вокруг, а потом думать, что же с этим делать. А, точнее после думать приходилось мне, перекраивая на ходу план, потому что тебе было невтерпеж, и ты несся все крушить! Мори-сан вообще должен был мне за подобное платить куда больше.  – Может быть. Только не в йенах, а в бинтах.  – Ты злой, Чуя-кун.  – Ты иного не заслуживаешь, правда, А-тян?  Тот неожиданно мотает головой, и Чуя с таким искренним удивлением вскидывает брови, садясь на колено перед ним и отзеркаливая его движение, спрашивая таким образом, почему нет.  Мальчик не отвечает, лишь улыбается, затем тянется к Чуе, обнимает его за шею, шепча что-то на ухо. Чуя лишь усмехается, а потом его выпускают, и он поднимается, возвращаясь к своему занятию, а Акира двигается обратно к столу, схватившись снова за свой планшет.  Дазай только и может, что молча таращиться на них. Пора бы привыкнуть. Акира уже откровенно бросает на него взгляд, улыбается несмело. В голове мелькает искра понимания, почему Чуя принял решение держаться подальше от мафии и всего, что с ней связано. Он поднимает глаза на Чую, который стоит, вжимаясь спиной в стол, держа в руке морковку и вытворяя с ней какие-то непотребства ножом. Дазай следит сначала несколько секунд, а потом не выдерживает и поднимается с места, чтобы увидеть вблизи.  – Не знаю, за что там тебя гнобят детсадовские мамаши и иже с ними, но это выглядит оху… – Дазай тут же прикусывает язык. – Короче, ты понял!  – Да? – Чуя скептически разглядывает морковину, которую он почти что превратил в еловую шишку. – Это единственное, что я умею. Раз сделал рыбку, но Акира решил, что это было морское чудовище. Подобная критика меня уничтожила.  – Сделай мне такую же, – Дазай произносит это невольно, не отрывая взгляда от его движений ножом, которым он наводит финальные штрихи, а еще он представляет эту самую рыбешку и зачем-то радуется, что Чуя ему сказал о ней.  Морковная шишка готова, и ее внезапно протягивают ему. Где подвох?  – Бери. Она все равно кривая вышла, я еще сделаю. Чуя хоть понимает, что только что сломал Дазаю весь мозг?  Тот берет аккуратно морковку – ее и грызть-то жалко, но Дазай исходит из того, что лучше съесть, нежели дать пропасть, поэтому тут же зажимает зубами. Он не любитель сырой моркови, но нечто подобное пробует впервые в жизни.  – Где ты научился подобному? Зависал в инете?  – Я и раньше немного умел, просто ты не замечал, – Чуя пожал плечами, таким образом будто бы говоря о том, что Дазай больше кичится своей наблюдательностью, а на деле ни черта не видит. Вообще-то Осаму в самом деле никогда не видел, чтобы он подобным образом орудовал ножом. – Просто тренировался не на продуктах. Ну и да, посмотрел несколько роликов… Чертова рыбка, как они ее там делали? Почему у меня вышел какой-то монстр? – Чуя трагично уставился на то, как у него в руках творится очередная шишка, а Дазай понятия не имел, что сказать на такое. Ему бы такие заботы. Хотя нет, за ними стоит нечто более сложное для его понимания.  Осаму, догрызая морковку и делая вид, что не замечает, как от него не отрывают глаза, возвращается на место, утыкаясь взглядом в свои небольшие кулинарные творения. Миленько, но искусство тут точно где-то заблудилось. На что Чуя его вообще подписал? Снова это дурацкое чувство, что вблизи него вроде бы знакомый, но совершенно чужой человек. Накахара, у которого ночь от ночи руки были в крови, стоит сейчас на кухне и измывается так изысканно над морковиной, а потом вручает ее Акире, который сначала водит пальцем по вырезам на ней, а затем начинает грызть с довольным видом.  – Не думал, что дети могут быть в восторге от обычной моркови, – негромко хмыкает Дазай, проглатывая остатки своей.  – Главное, заинтересовать, – Чуя пожал плечами так, будто это для него совершенно обыденные вещи. Впрочем, так и есть. Это Дазая все еще клинит, он все еще не смог принять, но никак не может отрицать, как этот вечер буквально топит его в своем уюте, несмотря на некоторую нервозность Накахары, хотя было заметно, что его немного успокаивали манипуляции с ножом, и вот тут Дазаю куда привычнее, и ему вдруг стало интересно, а где же старый нож Чуи, тот, что он таскал с собой? Задевал куда-то или же все же держит где-то здесь при себе? Задать сейчас ему этот вопрос или отмолчаться?  Осаму стал что-то слишком много думать и не озвучивать. На кухне тишина, если не считать звуковое сопровождение игры, с которой возился Акира, Осаму чуть вытягивается, чтобы видеть, что он там творит – какие-то машинки гоняет, и вот еще одно воспоминание – когда они с Чуей резались в автоматах, чтобы снять напряжение и не поубивать друг друга, потому что Мори-сан запретил. Он бы и сейчас с ним сыграл. Смешно, наверно, о таком думать.  – И ты каждый вечер проводишь вот так? – Дазай спрашивает это не ради того, чтобы как-то поддеть из своих гадких побуждений, он просто пытается как-то вникнуть в то, что происходит вокруг него и имеет странный вкус.  – Нет. Обычно я пытаюсь разгрести всю ту работу, что сваливают на меня семпаи, – Чуя кривится – естественно, привыкший управлять огромной толпой народа, оказывается сам в подчинении, да еще там, где ему совсем не место, и Дазай довольно ухмыляется, но Чуя в этот миг на него даже не смотрит, так что можно не распинаться, да и откровенно ебал он все то, что думает там Дазай.  Он больше ничего не сказал, просто быстро завершил готовку и убрал все в холодильник. Осаму сидел тихо, наблюдая то за ним, то за мальчиком, который все больше отрывался от своей игры, следя за возней своего родителя, а тот, перекинув полотенце через плечо, замер и перевел дух. Вокруг чисто – на его лице удовлетворение.  – Дазай, если ты действительно решил остаться, то можешь занять ту же комнату, где ночевал в прошлый раз. Только не шуми здесь, а то выставлю пинком, что потом на зад свой сесть не сможешь.  – Да, уверен, ты все еще способен провернуть такой трюк.  – Не нарывайся, – рявкает он, что Акира невольно вздрагивает, бросая озадаченные взгляды то на одного, то на другого.  – Какой ты все же вредный, Чуя-кун.  И описывать не надо, каким взглядом его смерили. Но Чуя на самом деле едва ли придает значение его шпилькам, все это ерунда, не задевает ни капли. Накахара выуживает из кармана тесьму, захватывая ею волосы, а потом забирает у Акиры планшет и отправляет его умываться. Мальчик не решается спорить, покорно покидает кухню. Дазай еще сидит некоторое время, дожевывает оставшиеся кусочки яйца: на зуб попал мелкий осколок скорлупы, хруст раздражает, хочется запить – Осаму влил в себя остатки холодного кофе и поднялся из-за стола, собираясь обследовать выделенное ему место, глупо радуясь про себя, что Чуя снова его тут решился оставить. Может, просто не стал мучить свои нервы.  Дазай видел, что он поднялся наверх, а мелкий спустился вниз и теперь плескался в ванной комнате. Чуя внезапно обнаружился в детской, где по-прежнему горела гирлянда мягким золотистым цветом, создавая своеобразный уют. Накахара сражался с кроватью, перестилая белье, при этом он даже не сразу заметил, что кто-то вошел, погруженный в свои мысли, и лицо его выглядело снова напряженным, движения были резкими, хотя и отточенными.  – У тебя такой вид, словно ты собираешься отчитываться Мори о провале какой-то операции.  Чуя мельком на него бросает взгляд, бормочет что-то и забрасывает на кровать игрушки, а потом тянется к окну и со всей дури херачит по раме, что та на этот раз все же захлопывается – свист, который сразу обратил на себя внимание, когда Дазай только вошел, тут же прекратился. Чуя что-то еще высматривает в окно, а потом задергивает плотно занавеси, замирая и о чем-то напряженно думая, упав на кровать. Чужое присутствие его сейчас вообще никак не задевает. Он берет в руки игрушку, что валялась на кровати, какого-то старого кота, сжимает его на коленях, и с совершенно теперь уже отсутствующим видом смотрит перед собой, будто пытается принять какое-то важное решение, но потом все же сбрасывает с себя это не совсем свойственное ему состояние накатывающего отчаяния, и встает с места, зашвырнув кота в угол кровати.  – Что хотел?  – Узнать, чего так тебя кроет.  – Откуда столько заботы? Тебе же обычно похуй.  – Ты больно явно демонстрируешь свою тревожность. А мне любопытно.  – Свали отсюда вместе со своим любопытством и поебитесь там за дверью, за входной.  Осаму бы среагировал на откровенную грубость, но тут мимо него юркнуло нечто мелкое и пришлось стиснуть зубы.  – Дазай, иди отсюда, не мешайся.  Он и не собирался. Даже дверь прикрыл, но в комнатку, что выделили ему с ядовитой любезностью, он не направился, а спустился снова вниз, завалившись на диван и застыв взглядом на потолке, хотя так и не особо удобно было сидеть – шея тут же начала затекать, но он прикрыл глаза и просто отключил все свои ощущения.  Чуя спустился тихо. Дазай не следил, чего он там крадется по комнате из одного угла в другой, глаза приоткрыл лишь в тот момент, когда почувствовал, что тот уселся на пол, упершись локтями в подушки дивана, позади которого пристроился. Осаму поворачивает голову, всматриваясь в своего бывшего напарника, который глядит чуть сонно, и уже кажется, что сейчас всех тут отправит спать, но Чуя вдруг спрашивает:  – Выпить хочешь?  – Тащи, – без заминки отзывается Дазай.  В ответ получает довольный оскал, и Чуя уже спешно перемещается на кухню, где негромко стучат дверцы шкафчиков, в которых он хранит алкоголь, а Осаму вытягивает вверх руки, пытаясь размять спину. Он только сейчас начал чувствовать, что у него слегка побаливает задница, после того как он растянулся на асфальте перед машиной Чуи. Он уже и думать забыл о том, что днем помогал Сидзуко-сан, размышлял о том, что с ней случилось и все пытался проанализировать поведение ее мужа. Странно, очень странно. О том же то и дело говорил Ацуши, но дело закрыто, а сомнения – не улики.  Чуя убирает все лишнее со столика котацу, куда ставит бутылку вина, при этом Дазай замечает, что на этот раз ему выбор не предлагают, но он так пригляделся к названию – Chateau Margaux, за такую бутылочку можно выложить в среднем порядка ста пятидесяти тысяч йен, хотя Дазай в этом плане был не столь искушен, и ему мало чего говорили все тонкости в плане вида винограда, года и прочего. Он просто в таком случае мог полагаться на то, что Чуя никогда не ошибется. Поразительный человек: он готов стеснить себя подобным жильем, вместо того чтобы шиковать где-нибудь в квартале Мотоадзабу, где заимел себе квартирку, как выяснилось, но при этом бутылочки все свои держит при себе. Другая странность – решил распить одну такую вместе с Дазаем. Чуя, ты ли это в самом деле?  Он сам разливает вино, прежде пробуя и делая вид, что не обращает внимания на то, как за ним при этом следят, а зрелище то еще – хочется засмеяться, но это не из-за того, чтобы подколоть, просто Дазай вспоминает, он все еще помнит: Чуя строил из себя такого вот дегустатора и в те годы их совместного пребывания в мафии, и Осаму не особо верил в то, что он действительно в этом что-то понимает. Но, блядь, нет, реально знаток оказался, вот как так?  Чуя непременно замечает, как его изучают, и сразу смотрит с этим вечным выражением «что тебе еще от меня надо?!», но Дазай лишь качает головой, а потом протягивает руку, когда ему собираются вручить наполненный бокал. В комнате не горит весь свет, цвет оценить трудно, какие-то отблески рубинового, но какая разница? Дазай делает глоток – крепость совсем небольшая, это расстраивает, но вкус приятен, ему уже давно не доводилось употреблять чего-то в самом деле изысканного, и это вроде как не потеря, даже интереса нет, но глоток, еще один – внутри становится приятно, и даже как-то легче.  – Ты бы жутко удивил меня, если бы распродал свою коллекцию.  – У меня не бедственная ситуация, и никогда не была. Распродавать – лучше выпить. Никуда она не денется, только цена вырастет.  – Не жалко на меня тратить?  Чуя снимает пробу, задерживая жидкость во рту, прежде чем проглотить. Он прикрывает глаза и мотает отрицательно головой. Они снова вместе пьют в этом доме, и Дазай думает о том, какая на этот раз случайность привела его сюда. Случайность в лице Коямады, получается? В том, что он был таким вот извращенцем, что решил напугать свою жену, да затея зашла слишком далеко? Какая длинная цепь, но первые звенья какие-то банально скучные, судьба обычно творит выкрутасы покруче, а тут – что-то стала сдавать, но Осаму не жалуется. Он подбирает под себя ноги, тоже чуть прикрывает глаза, делая глоток за глотком, облизывает губы, проникается тем, как вино оглаживает своим жаром внутренности, хотя хотелось бы, чтобы там расцвело настоящее пламя, но, может, так оно даже лучше.  Немного непривычно сидеть с Чуей в тишине. Он тоже устроился, подобрав под себя ноги, время от времени посматривает наверх, вслушивается, наливает себе еще один бокал.  – Ты в самом деле более не думал возвращаться в Йокогаму? – Дазай придвигается чуть ближе, просто чтобы внимание переключили на него.  – А смысл? Да и тут безопаснее.  – Безопаснее? Безопаснее было бы, если ты бы скрылся где-нибудь, не знаю, на Окинаве, или закутался в снегах на Хоккайдо. А ты здесь.  – Не еби мне мозг, я и без тебя разберусь, где лучше, – Чуя вытягивает ногу, упираясь ею в бедро Дазая, будто таким образом хочет отодвинуть его подальше. Он залпом допивает то, что у него было, а потом тянется подлить еще, при этом затем вытягивается вперед и подливает еще Дазаю, хотя тот и не просил. – Однако, учитывая, что ты тут стал слишком часто ошиваться, имеет смысл удрать подальше. Тебе хоть зарплату платят в твоем вшивом агентстве?  – Зря пеняешь. Между прочим, в мафии сейчас дела не лучше. Правительство куда жестче контролирует деятельность Мори. Однако… Ты прав. Сравнивать нельзя. За расследование дела Коямады нам вроде как должны были откатить неплохую сумму, правда, все надеялись, что объявится коварный и жестокий убийца, но пресса сочла, что человеческая тупость – сойдет взамен некоего абстрактного существа – все довольны вроде как. С полицией у директора отношения стали получше. Теперь нас так не будут сильно зажимать. На самом деле ситуация забавна: мы вроде как нужны, и в то же время нас побаиваются. Если бы не Анго… Впрочем, не хочу поминать его добрым словом.  – О, надо же, вижу наконец-то в тебе что-то, похожее на настоящие эмоции, – Чуя смеется, отнимая бокал от лица. – И это жутко похоже на так и не прошедшую обиду.  – Разве я это скрывал? Оно всегда было со мной.  – Кто бы мог подумать, что Дазай Осаму такой обидчивый. На Мори-сана до сих пор смотришь так, будто за спиной сжимаешь в руке пистолет и ждешь удачного момента.  – Он однажды настанет, – кивает Дазай, допивая содержимое своего бокала и тянется налить еще – внезапно проникся вкусом, хотя он и не чувствовал себя пока что пьяным хотя бы слегка.  – Мне в таком случае приготовиться после него, полагаю? – Чуя слегка пинает его ногой, больше для того, чтобы заставить смотреть на себя.  – К тебе у меня претензий нет, это вообще-то ты каждый раз угрожал меня убить.  – Ты бесишь. И другого отношения не заслуживаешь.  – Так это мне надо тебя побаиваться? Где гарантии, что ты, к примеру, не смазал мой бокал ядом, что к утру прикончит меня? Ах, хотя они есть. Первое – не твои методы, ты бы явно применил физическую силу, прирезал бы меня. Второе – в этом доме ты вряд ли стал бы таскать трупы, все-таки тут маленький ребенок, – Дазая отчего-то передергивает, и он допивает залпом содержимое. – Сейчас бы что покрепче, если честно. Не угостишь?  Накахара молчит пару секунд, смотрит на бутылку: ему хорошо, его может раскочегарить и градусов с четырнадцати, если влить их в нормальном таком объеме, а вот Дазая не пробирает до нужной кондиции. Но нет, Чуя не собирается ему потакать.  – Не хочешь – не пей. Тут тебе не бар.  – Бар… Знаешь, а я давно не сидел с кем-то в баре, в хорошем. Где бы атмосфера располагала. И круг людей. Когда можно поговорить о всякой ерунде, может, чуть-чуть о работе, пожаловаться на нее. Когда я последний раз заходил в Lupin, там были одни незнакомые люди, и даже привычный виски показался какого-то иного вкуса. Я пристал к бармену с просьбой убедится в том, что пью то, что он подавал мне раньше.  – Избавь меня от этого трепа, – Чуя подливает себе еще и отодвигается к противоположному краю. – Меньше всего сейчас хочется слушать твои воспоминания тех дней. Только доставать и можешь подобным. Кого вообще это ебет?  Дазай немного не ожидал от него такой реакции. К тому же… Вообще-то он никогда ничего подобного не обсуждал с Чуей, не жаловался ему, чтобы достать, чтобы он сейчас так вот ядовито ему грубил, и не потому, что ему в голову бьет вино и он выглядит усталым и заспанным.  – Не совсем понимаю, что тебя так возмутило в моих словах…  Чуя отмахивается, мол, проехали. Он отвернулся, дует свое вино, плечи его напряжены, и вообще такое ощущение, будто он пытается что-то такое сдержать в себе.  – Надо было выставить тебя нахуй отсюда, – бормочет Чуя, собираясь потянуться к бутылке, чтобы вылить все остатки себе, но вдруг поворачивает голову, всматриваясь во мрак прихожей.  Дазай тоже реагирует, оборачивается, видя в потемках очертания привидения, что медленно сползает по ступенькам, шурша тапочками и пробираясь к какой-то своей цели.  – А-тян, – Чуя перебирается с дивана на пол, направляясь к своему чаду, что бродит там во мраке, и Дазай почему-то мысленно готовится к тому, что его снова отругают, что он шумит и мешается тут, нарушая хрупкий сон пацана. – А-тян, все нормально? – Чуя зажигает в прихожей свет, и Акира тут же зажимает ладошками глаза.  – Папа, погаси! Погаси, я не заблужусь без света!  – Черт, не подумал, – Чуя и сам щурится от рези в глазах: они-то сидели при слабом свете лампы, что озаряла угол в дальней части комнаты.  Дазай не вникает, что у них там случилось, специально пытается все пропустить, полагая, что Чуя сейчас уйдет заново его укладывать, да и там завалится спать, но Накахара в итоге гасит светильники, оставив мягкую белую подсветку в коридоре, что вел в дальнюю часть дома, и возвращается обратно.  – Я тебя уже и не ждал, – Дазай в самом деле удивлен, что он тут вот приземлился рядом с ним.  – Да-а, – Чуя отмахивается, – до туалета и обратно сам дойдет. Он давно уже меня не будит посреди ночи. Странно, но особо даже не боится бродить по темному дому; я оставляю обычно подсветку внизу гореть, чтобы не убился в потемках. Честно говоря, он слегка на сомнамбулу похож в такие моменты, и будто бы не особо соображает, – Чую пробирает какой-то искренний и даже вовсе не пьяный смех, но он потом словно вглядывается в своего собеседника, вспоминая, кого он так и не выставил пинком под зад из своего дома, и сразу как-то сникает. – Ай, я вроде бы говорил не обращать внимания на мою болтовню.  Дазай не обращал бы, но у него не получается!  – Ты… Уровень твоей заботы о ком-то… Это выглядит непривычно, – Осаму давно хотел сказать что-то подобное. Подобное – нет, он сейчас выразил не совсем то, что давно трепыхалось у него в голове, но пока что вслух не особо получалось.  – Непривычно? Или ты хотел сказать ненормально?  Сука, Чуя! Да, почти это и хотел сказать! Но Осаму не подтверждает его догадку.  – Боюсь представить, что ты обо мне думаешь, если тебе это кажется чем-то ненормальным, не говоря уже о том, что ты сейчас, сидя здесь, там у себя в башке крутишь. Но, – Чуя резким движением убирает волосы с лица, впиваясь пальцами затем в голову, сильно-сильно, будто его мучают боли и он пытается их унять любым способом, – мне реально похуй на тебя и какие-то твои комментарии. Почему-то я перед всеми, оказалось, должен оправдываться за Акиру, за свои решения относительно него, за поведение с ним, будто это касается еще кого-то кроме него и меня. Ты – так вообще. Почему вы все задаете мне вопросы, с чего вдруг вас так интересует, почему я решился послать все в дальние ебеня и жить здесь с ним? Какое нахер вам дело? Кого вы все во мне видите, если считаете, что для меня это ненормально, а, Дазай? – Чуя подбирается ближе к нему, совершенно оторопелому, не ожидавшему, что можно так вот зацепить, что от этого станет неприятно, замирает, довольно больно упираясь рукой в бедро, и Осаму кажется, что сейчас еще и руку на его шее, как всегда, зажмут, чтобы уж не было сомнений в намерениях убить, но Чуя ничего подобного не делает, он хочет услышать от него ответ. – Хоть ты, не знаю, ответь, раз расселся тут и комментируешь все, что видишь и не видишь! Ну же! – он сильно вонзает пальцы в ногу, что даже сквозь штанину чувствуешь, как неприятно, точно потом синяки останутся.  – Чуя, – Дазай пытается его чуть отодвинуть, но тот уперся, и что-то подсказывает, что это не только алкоголь сейчас бьет ему по голове. Хочется как-то посмеяться, обратить в шутку, но его точно побьют, если он сейчас попытается. – Я не в курсе, кто там и что тебе уже говорил, но помню одно – то, о чем ты сам мне еще несколько дней назад рассказывал. Ты сам сказал, что дети тебе были не нужны, и ты не пошевелился даже в тот момент, когда был поставлен перед фактом, что у тебя сын родился. Твои стремления всегда были очевидны, ты их не скрывал, и всем твоим смыслом, твоей семьей была мафия. Но как понимать то, что тебя внезапно переключило… Все бросить, буквально все, Чуя, и скрыться от глаз всех вместе с маленьким ребенком, которого ты прежде и видеть не желал. Ты никогда не убедишь меня, что в тебе в один миг вдруг проснулся инстинкт добродетельного родителя и ты осознал свой путь, да ну, хуйня все это полная! Но ты так с ним возишься… Я не знаю, как это трактовать!  – А нахера тебе это как-то трактовать? С чего тебя вообще волнует, как я живу, с кем, почему? Тебе вообще обычно, в принципе, было похер на меня и на всех остальных, а тут – посмотрите! Он что-то там пытается в своем чердаке, где кроме бинтов ничего нет, уложить! Чего ты носишь эту марлю? – Чуя дергает его за бинт на шее – неприятно, сразу начинает резать кожу. – Все так и пытаешься вздернуться и вскрываешься? Ты никогда не думал, что при всей твоей гребаной гениальности, это так и останется твоим пределом, за который ты никогда не уйдешь?  – Хороший вопрос, но мы сейчас о тебе говорим, – Дазай убирает его руку, да Чуя не особо сопротивляется.  – Обо мне, – одними губами произносит Накахара и отодвигается. Дышит он тяжело, снова погружается в свои мысли, лицо у него раскраснелось, и даже кажется, что он может сейчас провалиться в сон, но этот обманчиво. Он реагирует на шорохи, когда Акира все так же тихо пробирается теперь обратно наверх, что-то бормоча себе под нос. Он уже скрылся из виду, а Чуя все так и таращится в сторону лестницы.  Осаму пытается как-то изменить позу, у него все уже затекло, и вообще у него по телу будто бы какой-то озноб бродит, но это не похоже на какую-нибудь простуду, лихорадку, просто нервяк какой-то вдруг стал щекотать тело. Может, вино так на него действует и надо было все же выпросить виски.  – Я нисколько не врал, когда говорил тебе о том, как все случилось, – голос у Чуи звучал совсем хрипло, он пытался прочисть глотку, но не выходило. – И потом, когда я уже забрал его, я множество раз корил себя за то, что это было опрометчиво, потому что понятия не имел, что с ним теперь делать, как себя вести, и вообще: какого хрена я решил, что справлюсь. Акире еще двух не исполнилось, он, может быть, уже что-то такое чувствовал и едва ли легко воспринял тот факт, что сначала оказался среди кучи незнакомых людей, включая его родственников, что тоже не собирались обременять себя, а потом его забрал какой-то непонятный человек, который внезапно оказался его папашей, о котором он и понятия не имел. Я не имею представления о том, как он жил, пока Рика была жива, как она о нем заботилась, с виду с ним все было хорошо, он был здоров, но ты даже представить не можешь, чего мне стоило попытаться хоть как-то до него достучаться.  – Есть психологи…  – Да какие, блядь, Осаму, психологи? – даже сквозь громкий шепот Чуи можно почувствовать все переливы его интонаций. – Они что, возьмут и вдолбят ему в голову, мол, это твой папа, люби и почитай, чего ждешь? Тут еще все вокруг постоянно намекали отдать его… Но как-то постепенно, по чуть-чуть – стало выравниваться, и я… Я не знаю, – Чуя тянется к бутылке и делает всего глоток, успевая стереть капли с подбородка, прежде чем они капнули ему на рубашку. Он несколько секунд проникается жгучими ощущениями, а потом откидывается на спинку дивана, подтянув к себе ноги обхватив колени. – Я не могу сказать, что мы стали привыкать друг к другу, это не так называется. Он явно тоже по-своему следил за мной, что-то там думал себе. А он тихий совсем, и до меня потом стало доходить, что это вызвано не тем… Что дело не только в том, что он поначалу с опаской относился ко мне, он просто сам по себе такой, стеснительный… безумно ласковый, и это даже он быстрее и намертво привязался ко мне, перестав стесняться оказываться в моем обществе. Это подкупает, когда к тебе так относятся. Что мы, будучи в мафии, много испытывали подобного? Не знаю, как остальные, я – никогда и ни от кого. И странно было обнаружить, что можно нечто подобное почувствовать самому, поддаваясь. Это как, – Чуя сглатывает, а Дазай так вообще едва дышит, вслушиваясь в его слова, в его дыхание, кажется, даже – в биение сердца, – как влюбиться в кого-то. Ответно. Чего я прежде не знал, не свезло, а тут – со всей отдачей, снося порывами раз за разом, ничего не требуя, совершенно чисто и невинно. Сразу… Я не знаю, как это еще можно описать. Я не знаю, почему я поддался этому. Может от того, что кто-то впервые взаимно ответил мне?  Дазай понятия не имеет, стоит ли ему хотя бы выдохнуть. Ждет ли вообще Чуя от него каких-то комментариев… Едва ли. И даже если сейчас у Осаму хватит ума сморозить очередную бредятину, то Накахара просто пропустит ее мимо ушей. Он молчит, но выглядит уже не так напряженно, смотрит в пространство перед собой – будто куда-то уплывает, теперь уже спокойно.  Зубы очень больно сжимают щеки изнутри, но Осаму не обращает внимания, хотя рискует сейчас прокусить. Одергивает себя, но лишний раз шевельнуться не рискует. Все, что Чуя говорит ему – ни капли сомнений в его искренности, всех его действий – теперь все вместе – от этого слегка не по себе, от такого Чуи. Странно, что до этого Дазаю он казался чужим, таким, каким быть не может. Он смотрел на него сейчас, не совсем понимая, почему это чувство рассеивается, и почему стало и легче дышать, и в то же время в ребра будто что-то острое вставили, и оно царапается, и хочется даже содрать с себя жилетку, забраться рукой под рубашку, нашарить и убрать, да только вот так легко это не делается!  – Я думал, Мори-сан не отпустит. Даже о радикальных мерах размышлял при каждом разговоре с ним, а их было много. Я не впадал с ним в откровения, но в какой-то момент он стал смотреть на меня с сожалением и сказал, что у него более нет выбора. Он сказал, что при нынешнем положении вещей я не устрою его в качестве своего приближенного, потому что мне будет, за что его предать, а он не хочет повторять этот опыт. Он говорил, что эта сентиментальность загубит меня, а заодно и его самого, и лучше будет в таком случае, если я в самом деле все оставлю. Если есть, что терять, невозможно демонстрировать преданность, я – больше не смогу ее демонстрировать. Наверно, я должен был что-то такое испытать от того, что не оправдал его ожидания, но это чувство прошло мимо, оставив лишь страх того, что однажды мне это аукнется. Однако… Со временем… Мне стало плевать на все. Мне плевать на то, что это может выглядеть сентиментально, кому вообще какое дело, да и никого вокруг меня нет, все исчезли или я сам их заставил так поступить, чтобы не слышать этого убеждающего меня в том, что я не прав, шепота. И ты исчезнешь, так что – да, похеру. Любое разочарование в этой жизни стоило того, если оно вело меня к этой точке: банально просто оказаться в том баре, познакомиться с Рикой, переспать с ней, не испытывая ничего кроме приевшейся похоти, а потом оказаться один на один с Акирой, что случилось бы неизбежно, учитывая, что у Рики были эти хронические проблемы со здоровьем. Это жестоко, но я даже рад, что сейчас ее образ стерся из его памяти, хотя это точно – я много на себя беру, считая, что смогу вытеснить из его головы мысли о том, что ее нет рядом. Расти и провести всю жизнь с подобным сожалением – я слишком хорошо представляю, что это вообще за чувство такое. Да и не в этом дело. Я люблю его, и это не что-то слепое, я не хочу задушить его в этом, но уверен, что пока есть этот момент, я могу им пользоваться и быть с ним рядом, независимо от того, что вы все об этом думаете.  Осаму всегда был уверен в том, что знает Чую лучше всех. Что ему прекрасно известно все, что происходит в его голове – это было легко. Ему даже нравилось это – быть тем, кто прекрасно понимает его, не говоря уже о том, что это можно было всегда использовать для себя с выгодой. Только теперь, когда прозвучало столько слов, хочется еще больше провалиться на месте от своей тупой самоуверенности.  – Я не прошу от тебя как-то понять все, что я сказал, но, может, хотя бы перестанешь спрашивать всякую хрень и постоянно говорить мне о том, что это не мое и как я могу так жить. Я и так постоянно думаю о том, что каждый мой шаг может быть ошибочным. Так что обойдусь без твоих усердных напоминаний.  Словно переведя дух, Чуя поднялся с места. Его слегка ведет, но едва ли он пьян настолько, насколько может показаться. Соображает уж точно хорошо, хотя вино вне сомнений способствовало тому, что он сейчас высказал. Контуры его тела слабо светятся, слегка мерцают, он сжимает свое запястье, словно пытается так себя успокоить, а потом движется прочь.  – Если еще не собираешься ложиться спать, то веди себя тихо, не шуми, надеюсь, на это у тебя мозгов хватит. Будешь возиться – выставлю нахер, – доносится шепот с лестницы. Негромко, но Осаму все разобрал.  Он послушно кивает, но Чуя уже поднялся, он не видит, да и Дазай даже не смотрит в ту сторону. Косится на бутылку. Там есть еще на дне капли вина, но ему хочется чего-то крепче, да только он не может заставить себя встать и обшарить запасы хозяина дома и не потому, что тот потом вставит ему за подобное нахальство.  Это вино. Можно подумать, что оно могло довести Чую до того, что он позволил себе выплеснуть все то, что накипело, но не просто были какие-то спонтанные эмоции. Эти откровения, кажется, копились в нем все это время, и, быть может, он и не думал ими с кем-то делиться… Наверно, так не просто. Человеку с его складом характера. Это Дазай был привыкшим к тому, что все эмоции всегда складывались внутри него, и он мог найти на них управу, но Чуя…  Мельком Осаму думает о том, чтобы в самом деле пойти спать, день был утомительным, и он все еще мысленно жалел, что подписался на то, чтобы помочь Сидзуко-сан, но он растягивается на диване, забравшись ногами под котацу, и так как-то даже уютно стало, хоть отопление и не было включено, и Дазай не знал, работает ли эта штука. В темном потолке ничего интересного, и он закрывает глаза, изучая и соединяя мелкие блестящие точки, что прячутся всегда под веками, улыбается чему-то, с каким-то стеснением прокручивает в голове образ молодого мужчины и мальчика на его руках. Видно так четко, что хочется протянуть руку и ухватиться, но в реальности это сделать – он не дотянется, кажется.  Вздрагивая, Дазай приподнимается, не желая здесь засыпать, и прокрадывается тихо в ванную комнату, хотя едва ли кого-то может серьезно потревожить на первом этаже. Он даже свет не включает – достаточно блеска подсветки, что попадает сюда их коридора, умывается небрежно, наплескав себе воду в лицо, дабы стереть всю собранную дневную пыль. Он оглядывается назад, изучая на полочках очертания всяких тюбиков. Тут целая куча всяких детских принадлежностей, и Осаму сам не понимает, почему его тянет улыбаться.  У лестницы он замирает, прислушиваясь. Чуя бродит, кажется, с кем-то по телефону говорит. Еще не особо поздно, но все же Осаму любопытно, с кем он в это время может вести беседы. Невольно так подкралась мысль: встречается ли он с кем-то? Слабо верилось, что тот тратит все свое время на ребенка, и должен же у него быть кто-то. Банально просто стресс снять. Если Дазай додумался бы задавать вслух подобные вопросы, то его точно расплющили бы где-нибудь без права прийти в обратную форму, да только теперь он может и не лезть со своим мнением. Ему слишком доходчиво все объяснили, и эти слова до сих пор внутри отдаются, и Осаму не совсем определился еще с тем, как ему это в себе уложить. Правильно уложить.  Сейчас ему все равно немного любопытно, что же за дела могут быть у Накахары, и он поднимается в надежде хоть что-то подслушать, но Чуя к тому моменту уже прекратил разговор и сам зачем-то идет вниз, при этом делая вид, что Дазай в его доме всего лишь невидимый призрак, которого можно даже не обходить стороной, а просто ловко пройти мимо, словно ничего и не мешает. Накахара зачем-то проверяет замки на двери. Чем он еще там занят, Дазай уже не выясняет, он ловит удаленные от него звуки, замирая напротив комнаты, где спит Акира. Совсем слабо горит подсветка аквариума в качестве ночника, видно лишь очертания под одеялом, что краешком сползло до пола. Чуя, кажется, возвращается, и Дазай спешит в комнатку, что, можно сказать, ему тут выделили.  Не включая свет, он расстилает себе футон. Прислушивается, раздеваясь и слегка хмурясь. Он уже стянул с себя рубашку – теперь по коже гуляет не особо приятный холодок, хочется поскорее закутаться в одеяло, но он выглядывает все же в коридор – дверь в спальню Чуи приоткрыта, оттуда льется слабый флуоресцентный свет. Осаму колеблется и прежде подходит к окну, из которого, в отличие от того, что был в выделенной ему комнатке, видно хоть что-то. Он смотрит в темноту, на огоньки в соседних домах, сжав руки на ремне, слегка позвякивая пряжкой, но тут же отдергивая руки, испугавшись, что может таким образом разбудить мелкого обитателя этого дома, хотя звук глухой, едва ли кого-то побеспокоит.  Темный Футю из окна кажется обманчиво мирным.  Осаму совсем тихо прокрадывается к спальне Чуи, заглядывая, даже не удивляясь тому, что тот, мгновенно реагирует на вторжение, оторвав взгляд от лежащего перед ним на кровати ноутбука. Чуя молчит, выглядит слегка растерянным и смущенным как будто бы. Он курит, Дазай еще в коридоре ощутил, но такое ощущение, что ему и не особо хочется – просто спасается монотонностью действия. Вбирает в себя воздух, тяжело так, очень тяжело. Он выглядит заспанным, но, скорее всего, это действие вина. А казалось, что выпил он гораздо больше, чтобы отключиться. Может, теперь алкоголь в его крови срабатывает уже не столь агрессивно? Есть что-то такое, что расстраивает в этой мысли, и хочется ее озвучить, но Дазай говорит о совсем ином:  – У тебя точно все хорошо? – он не просто так задает свой вопрос. Накахара это лучше всех понимает. Они сейчас, глядя друг на друга, прекрасно могут и не озвучивать ничего, и Дазай видит сразу несколько ответов на его лице, но в итоге и не удивляется, когда Накахара отрицательно качает головой, всем своим видом намекая на то, чтобы раздражающий в этот миг элемент свалил и не мешался тут.  Дазай ушел бы, но напоследок все же окидывает Чую взглядом, размышляя о том, что он бы мог ответить ему на то, что он поведал ему внизу, но только тот едва ли захочет слушать, не в этот же вечер, и Дазай, ощущая, как непонятное разочарование в самом себе начинает царапаться, словно взбесившийся злобный кошак, отправляется спать в довольно ранний еще для себя час, хотя отключает его не сразу – он так и продолжает все вслушиваться в посторонние звуки, которые, кажется, уже начинает придумывать себе где-то на грани сна, который все больше увлекает его в запутанный лабиринт из обрывков того, о чем говорил ему Чуя, что пытался донести. И так до самого рассвета в тумане он все еще слышал чужие задевшие куда глубже, чем могло показаться, слова.