The Ties That Bind

Заранее предупреждаю, что глава получилась грубо-напряженной – не обессудьте. _____________________  Чуя все же надеялся, что этому недоумку хватит ума, но, видимо, опять переоценил на свою голову. Дазай довольно быстро его догоняет, чем ни капли не удивил. Только разозлил.  – Ты хоть понимаешь, как далека моя физическая форма от твоей, чтобы так вот носиться? – он вроде как пытается отшутиться, но понимает, что это бесполезно. – Чуя!  – Отвали! Просто отвали! – на улице можно чуть и повысить голос, но он тут же жалеет об этом, чувствуя, как Акира вздрагивает. Чуя замирает на месте, вытягивая перед собой раненую руку, чтобы это мудило даже не думало приблизиться. – Дазай. Хватит. Ты развлекаешься, но у меня это восторга не вызывает, так что просто прошу – иди к черту! Я еду домой…  – Может, тебе надо все же к врачу…  – Это тебе надо к врачу. К Мори – чтобы пальнул в голову, и ты бы уже не доставал людей вокруг!  Что толку с ним пытаться говорить? Чуя просто идет дальше и очень хочет представлять, что за ним никто не последовал, но куда там! Он ставит Акиру на землю, рука болит, возиться неудобно одной, устраивает его после на заднем сиденье. Звонить или не звонить Коё? Если бы он был сейчас один, то плевал бы на какие-то угрозы, но Акира… На Дазая старается не смотреть, эта падла так и маячит рядом, хрен с ним. Чуя отходит чуть в сторону и набирает Одзаки. Она не отвечает, но спустя минуту приходит сообщение, что все вычищено. Чуя потом расспросит ее. Он хочет домой. Садится в машину, и уже даже не знает, как реагировать на наличие этой скотины рядом. Можно поехать, а потом выкинуть его на ходу, но Накахара не уверен, что так легко сможет это провернуть.  – Выметайся, Дазай. Или мне иначе как-то тебе объяснить?  – У меня к тебе просьба. Ты же слышал наш разговор с Нисой?  – Иди ты знаешь куда со своей Нисой!  – Твои студенты, Чуя. Я хочу с ними поговорить. Надо же мне с чего-то начать поиски этого неуловимого и подозрительного Сюндэя!  – Не мои проблемы.  – Хватит капризничать из-за своих личных заскоков.  – Ясно, как ты это называешь, Дазай! Поумерь свои! Выйди из машины!  – Папа!  – Чуя, не пугай ребенка, поехали. В дороге можно поговорить.  Накахара вдыхает судорожно, не зная, как в самом деле лучше поступить.  – Я не хочу с тобой разговаривать.  – Пап!  – Что, А-тян? – Чуя наконец-то обращает на него внимание, а тот смотрит испуганно. Наверно, это было слишком резко. Блядь… Он протягивает руку и легонько касается его коленки. – Извини. Все хорошо? – Чуе неудобно к нему тянуться, но Акира сам перехватывает его за кончики пальцев, кивает, а потом отпускает. Ладно, вроде несильно напугал.  Похуй на Дазая. Чуя трогается с места, по привычке берясь за руль, но ладонью больно касаться, поэтому ослабляет хватку, хотя сейчас так хочется что-нибудь крепко сжать, да так, чтобы воздух нельзя было глотнуть. Лучше просто не думать… Он старается вести машину плавно, старается не смотреть на Дазая, и даже помышляет выкинуть его возле входа на станцию Икебукуро, но в итоге так и едет дальше.  До дома отсюда где-то полчаса, но сейчас дороги загружены, значит, придется ехать дольше. Может, оно и к лучшему. Еще бы не сидел кое-кто рядом. Какого хрена Чуя вообще его везет опять к себе? Дазай не смотрит в его сторону, время от времени лишь реагирует на сообщения на своем телефоне, в какой-то момент вообще расслабляется. Чуя следит за Акирой в зеркало заднего вида – того отрубило. Просто ли он заснул или опять это переутомление, или что… Чуя не хочет об этом думать, ему и так нехорошо.  Они уже подъезжают к Футю, когда Чуя цедит сквозь зубы:  – Я могу тебя высадить прямо на станции.  – Мы не поговорили, Чуя. Смысл мне тащиться с тобой в такую даль, а потом через весь Токио домой?  – Ты болван, это вполне в твоем духе.  – Не утрируй.  Судя по всему, у Дазая тоже было настроение так себе, и хотя бы это порадовало.  – Я не пущу тебя к себе в дом. Соглашайся, пока не проехали, а то высажу в любом месте, еще придется топать пешком.  – Ты слышал меня? Я сказал, что мы с тобой не договорили. И дело касается не только Сюндэя.  – Чего оно еще может касаться? – Чуя едва не проехал на красный, хотя до этого удавалось сконцентрироваться.  – Успокоишься, тогда поговорим.  – Я успокоюсь, когда ты будешь далеко от меня. Желательно мертвый, – нет, Чуе вполне нормально ему такое говорить. Еще бы и больше сказал, но тогда они точно не доедут.  Решение принято. Он просто не пустит его в дом, плевать на угрозы.  Решение проебано. Дазай все же зашел следом за ним, когда он вносил все также спящего сына. Чуя еще на подъезде первым делом оценил ситуацию: его дом стоял цел и невредим, ничего такого, но он внезапно так представил, что окажется с Акирой один на один с неизвестной проблемой… Это был всего лишь миг не паники, но взыгравших нервов, и – Дазай в доме. Спустя пару минут Чуя уже жалел, но было не до этого. Он отправил гравитацией пакет с игрушками на столик котацу, а сам, едва разувшись, потащил Акиру наверх. Стянув с него верхнюю одежду и обувь, Чуя оставил его на кровати, а сам решил осмотреть дом.  Дазай хозяйничал уже наглым образом на кухне, но Чуя решил игнорировать. Пусть лучше мучает кофемашину, чем его. Вроде бы с виду было все нормально. Ладно, потом выяснит у анэ-сан, что тут были за проблемы такие. Голова разболелась.  Он кидает таблетку в воду и переодевается, пока та с шипением растворяется. В комнате свежо, приятно, Чуе хочется просто лечь спать, но у него внутри все перебито волнами дисгармонии, его так легко не отключит. Он цедит лекарство вместо того, чтобы выпить все за раз, когда слышит, как Акира зовет его из детской, и, чуть облегченно выдохнув, допивает остатки, отправляясь к нему в комнату, перехватывая на ходу волосы потуже тесьмой.  – А-тян, ты проснулся? – Чуя включает свет поярче, Акира сидит на кровати, оглядываясь и потирая глаза. Он, видимо, не понял, что отрубился в машине, и сейчас был слегка удивлен, что уже оказался дома. – Ты хорошо себя чувствуешь?  Он кивает, щурясь немного. Чуя садится рядом, проверяя температуру, сначала прижавшись ко лбу губами, а потом накрыв рукой.  – Есть хочешь? Я тебе могу что-нибудь приготовить, а то от одного мороженого толку никакого.  Акира пожимает плечами, не зная, чего он хочет, лезет к Чуе.  – Рука болит? – его голос звучит приглушенно, из-за того, что он уткнулся носом в бок.  – Уже прошла, – ну да, проще соврать. – Игрушки свои будешь разбирать?  Акира чуть отстраняется, отыскивая глазами свой драгоценный пакет, который его папа предусмотрительно закинул сюда. А потом все же сползает с кровати.  Чуя сидит с ним в комнате еще где-то полчаса, пока ребенок возится с игрушками, это отвлекает от мыслей о том, кто там притаился на первом этаже, и даже голова перестает донимать болевыми импульсами, хотя ладонь все еще зудит.  Акира может так долго определяться, голоден он или нет, так что Чуя решает за него, поэтому они вместе идут вниз, преждевременно взяв с собой все новые игрушки, так как Акира еще не успел ими налюбоваться. Вялость прошла, но Чуя снова переживает, не зная уже, какую проблему решать в первую очередь. Можно было для начала хотя бы выгнать Дазая, но связываться не хочется. Вообще говорить с ним не хочется.  Весь ужин Акира не осилил, но хоть что-то впихнул в себя. Укладывать его вроде как еще рановато, да и он теперь так шустро не заснет. Но Акиру особо не надо развлекать, он снова сгребает все свои игрушки, тормозит немного в районе дивана, где сидит Дазай, но так и не решается как-то к нему подлезть, поэтому топает к себе наверх.  Чуя минут пять размышлял, стоит ли ему выпить, но в итоге отказался от этой затеи. Он уже немного успокоился. И даже вид долбаного гостя не бесит с прежней силой. Чуя так и сидит за столом на кухне, наблюдая за ним. Все не отрывается от своего телефона, при этом звонков никаких не совершает.  – Если у тебя там такой рабочий завал, не умнее ли будет вернуться в свой вонючий офис, и делать все там, а не у меня дома?  – Нет, я вполне справляюсь и здесь, – Дазай вдруг поднимается с места, пихая мобильный в задний карман джинсов и подкрадываясь к Чуе. Он повторно заваривает себе кофе.  Накахара лишь с презрением отворачивается. Надо бы помыть посуду, но рука… Дазай замер возле него, и Чуя краем глаза изучает ткань его чуть примятой рубашки. Нижние пуговицы расстегнуты, видно пряжку ремня и совсем небольшой участок кожи. У Чуи на самом деле было херово в плане эротических фантазий на тему собственного напарника. В юношестве он вынужденно все это отвергал, считая, что это глупость, и мозг худо ли бедно, но подчинялся, не изводя сильнее, чем мог бы. Контроль – он прекрасно это умел. Во всяком случае, уверял себя в этом. А сейчас чувствует, как по кончикам пальцев скользит холодок от банального желания коснуться. Может, у него просто обычная и тупая нехватка секса? Он встречался с некоторыми женщинами, но по собственной инициативе не заводил отношений, не хотел, да и… Если бы это был только вопрос физиологии. Секс не избавлял его от невеселых мыслей о собственном добровольном одиночестве, но вроде он не так уж и страдал из-за этого, пуская энергию в другое русло. Может, однажды, когда бы Акира подрос… Но в том «однажды» все равно не было никаких Дазаев.  – Ты так напряжен, что мне это передается, – Чуя буквально вздрагивает, когда Дазай кладет ему руку на плечо, рискуя при этом быть опрокинутым жестким образом на пол с ударом ногой в челюсть. Были в прошлом моменты, когда Накахара тайно раскаивался за то, как сильно его избивал, но теперь был уверен, что надо было бить еще сильнее.  – Отъебись.  – Полагаю, поговорим мы с тобой завтра.  – Завтра? Ты опять тут ночевать собрался? Какого хуя, Дазай? Тебе что, больше прибиться некуда? Тебя из дома выперли совсем, что ты у меня трешься?  – Если так честно, то да, домой не особо хочется, Куникида утром наорал на меня…  – У тебя там целый офис коллег, попросись к ним, раз ты такой долбоеб и не можешь существовать с этим своим Куникидой.  – Сомневаюсь, что они пожелают приютить меня.  Опять этот его мерзкий тон в голосе! Будто он бедный и несчастный! Сволочь.  – Да, я их понимаю. Как они тебя еще вообще не прогнали. Хотя с другой стороны, почему бы и не воспользоваться твоей жалкой шкурой, я их понимаю, потому что в ином ключе общаться с тобой…  – Ну, мне всегда казалось, что они по-своему вполне с симпатией ко мне относятся, – его не особо смутили слова Чуи, а тот уже встал, не собираясь терпеть его и далее так близко рядом с собой. – Это ты вечно чем-то недоволен. Что сейчас, что тогда в мафии. Не знаю, может, это комплексы какие. Не смотри на меня так злобно. И не бей посуду больше, – Дазай делает спокойно глоток кофе, и Чуя в этот момент снова не сдерживается: херачит рукой по дну кружки, из-за чего весь кофе оказывается на Дазае, который еще и получает кружкой по зубам – жаль целы остались.  А вот одежде капец.  – Блядь, слизняк ебаный, совсем охренел?! – вот теперь видно, что Дазай тоже может срываться! Он откидывает внезапно ставший опасным предмет в сторону, и несчастная кружечка падает на стол, не бьется, но у нее откалывается краешек – сегодня прям день битых кружек, и тут же пытается содрать с себя рубашку, злобно шипя.  – Сам виноват. Считай, расплатился, – Чуя вообще никак не реагирует на все рекомендации, куда ему провалиться, а вот бесплатный стриптиз – он просто отворачивается. – Знаешь, где ванная.  Дазай довольно грубо посылает его, но в самом деле отправляется в ванную. А Чуя вполне себе доволен. Словом он его уязвить так сильно не может, а вот просто отлупить, ну или облить горячим кофе – все приятнее сбить спесь с наглой морды. Хочется еще позлорадствовать, и Накахара, убрав несчастную кружку, идет следом.  Дверь распахнута, Дазай стянул с себя рубашку, швырнув ее в ванну, а сам смоченным в холодной воде полотенцем пытался стереть с себя остатки кофе и охладить кожу. Бинты грязным комком валяются в раковине. Вид у него недовольный, ну да, неприятно, и больно, наверно – последнее особо прям радует Чую, пусть мучается, но помучиться и ему приходится – Дазай, вытирающий свой обнаженный торс полотенцем – по крайней мере, этим вечером, особенно после слов этой Нисы – к такому Чуя был не особо готов.  – Я вполне понимаю, почему ты один живешь, Чуя-кун, – Дазай отшвыривает с отвращением полотенце и изучает красное пятно на груди в зеркале. – Какая женщина согласится жить с такой вот истеричкой.  – Точно так же скажу: какая нормальная женщина согласится жить с суицидником вроде тебя? Есть ли вообще хоть один человек, Дазай, который в самом деле готов тебя терпеть? Серьезно? Хм, да, припоминаю, был один такой, – Чуя подходит чуть ближе, ему хочется сказать все это прямо в лицо. – Да только он давно на том свете прохлаждается, да и то еще вопрос, сколько бы он смог тебя терпеть.  – Давай ты пасть закроешь, а? – Дазай разворачивается к нему, глядя сверху вниз, и Чуя смотрит в ответ также, с давно знакомой злобой. Ну да – вот, сейчас снова его видит, как в мафии. Такое же выражающее ненависть лицо. У Дазая есть эмоции, просто вылезают они, если очень сильно надавить.  – А что такого? Или мне нельзя об этом говорить? Ты только и делаешь, что носишься с этим Одой, а кто он был? Где его заслуги? Мафиози, который не убивает, да? Так пусть бы валил нахуй из мафии, и ты бы с ним вместе тогда, и проводили бы вдвоем чудесно дни, наслаждаясь обществом друг друга. Все бы были счастливы, и вы на пару, и мы остальные – подальше от тебя.  – Чуя, ты вроде бы руку поранил, а не мозги! Чего тебя так несет? – Дазай все же держит себя в руках, даже наклоняется за рубашкой, пытаясь ее застирать под мощной струей воды.  – Меня не несет. И это не я врываюсь то и дело в чужой дом. А ты сразу вон какой недовольный, стоило зацепить этого неудачника. Что, все еще больно? Блядь, какой ты привязчивый. Как это жалко выглядит, что единственный человек, который все еще тебя волнует, покоится в могиле, а ты даже не смог ничего сделать!  – А тебя это все ебет? Какого хера вообще вспомнил? Ты его даже толком не знал, не общался, откуда претензии? Или это претензии лично ко мне?  – Нет у меня никаких претензий! Ебать я хотел, чем вы там занимались! – Чуя уже на миг жалеет, что поднял эту тему, потому что об Оде он с Дазаем не говорил никогда не потому, что это было какой-то больной темой для самого Осаму, это было больной темой Чуи.  – О, так я вижу, тебя это сильно задевает, раз ты сейчас в меня швыряешься такими фразами, – Дазай наклоняется к нему, довольно сильно рискуя. – А что так, Чуя-кун, что так сильно тебя задевает? Что я чаще виделся с Одасаку, чем с тобой? Ну да, в его компании было здорово. Расслабиться, выпить. Или что ты там думал? Что мы спим вместе? Серьезно? Тебя это волновало?  – Совсем уже ебнулся? – Чуя пихает его подальше от себя, в ванной места совсем мало, типичная такая, по-японски маленькая, и Чуя сейчас хочет проклясть всех тех, кто придерживается этой упоротой традиции – уж в целом доме-то можно было сделать нормально, но куда ему сейчас о такой херне думать? – Иди нахуй из моего дома!  – Чуть что, ты сразу пытаешься меня выгнать…  – Надо было сразу не пускать тебя! Заебал уже, давно бы мог же присоединиться к этому болвану, подохнуть и никому не мешать!  – Чуя, заткнись уже о нем такое нести!  – Тебе, значит, позволительно открывать рот и покрывать меня дерьмом, а тебя не тронь, да? – Чуя довольно ощутимо толкнул его к стене, что Дазай аж стиснул зубы от удара головой и спиной. – Потерпишь, уж это точно ты потерпишь, сука недобитая. Мне похуй на вас обоих, и я буду только рад, если ты испаришься отсюда, навсегда, сдохнешь или нет, без разницы!  – А ты будешь тут дальше сидеть, изображая из себя примерного папашу? Что? Что ты прикидываешься? Чем отличаешься от меня?  – Я не изображаю из себя конченого садиста, который решил вдруг стать, блядь, хорошим!  – А кому от этого плохо? Или это лично как-то тебя задевает? Ты сам не лучше, ты тоже предатель, потому что съебал из мафии в самый тяжелый для нее момент ради личных интересов, которые явно можно было устроить иным путем, а не сидеть тут и жаловаться на мамаш в детском саду, посмотрите, страдалец какой нашелся!  Дазай пытается сделать глубокий вдох, но Чуя так просто не позволяет ему – давит пальцами на горло сильно, останутся точно синяки, хотя он все же ослабляет чуть хватку, словно дает шанс слегка глотнуть воздуха перед новой пыткой, но на самом деле ему просто больно, потому что схватился он за него больной рукой. Дазай начинает глухо ржать, из-за чего ему еще хуже, но все же выдавливает из себя:  – Можешь тут не упираться… Все равно… Сколько угроз было… Ну и что ты мне…, – он – вызывая внутри Чуи волну цунами – всего лишь жмурит слезящиеся глаза, сползая по стене вниз, и вздрагивает, когда получает коленом в живот, – что ты мне сделаешь? Добьешь?.. Придушишь наконец-то? Я по глазам вижу, как тебе хочется сделать мне больно, всегда хотелось, до дрожи, правда? Может, еще выебешь меня? А, слабо тебе, Чуя? Ничего там, не атрофировалось?  До дрожи? Да – правда. И придушить, и ненавидеть, и просто убить, на что Накахара за все эти годы так и не решился, и это стало бы его спасением, но он ведь не ищет это самое спасение, знает, что его не существует, особенно – вот, сейчас, когда тело тяжелеет, когда Дазай ближе положенного, и всегда был в этой близости, в чем Чуя проебался, и теперь – он просто замучился ощущать себя полумертвым из-за всех своих подавленных чувств. Намеренные оскорбления только сделали все хуже.  Это не любовь – ну не повернется у Чуи язык это так назвать, потому что это все – гораздо хуже. По типу смертельного заболевания.  Дазая, кажется, все же отключило на короткий миг из-за нехватки воздуха, иначе бы не сполз он так легко на пол. Чую мутит, ему самому трудно дышать, он не может смотреть этому еблану в лицо, но и не может оторваться от него – когда он вот такой слегка пришибленный и безвольный; просыпаются внутри прежде забитые здравым смыслом желания – и как вообще можно оторвать взгляд от губ, любой черточки – всего, к чему смертельно привычен? Чуя, все еще не веря в свои помыслы, переворачивает Осаму к себе спиной – кожа его прохладная, и он прижимается к ней, пытаясь дышать глубоко, да этого не хватает, и еще сложнее справиться одной даже здоровой рукой с чужим ремнем. Может, еще от того, что эта гребаная рука дрожит. То ли от злобы, то ли от возбуждения. Все тело потряхивает, и Чуя с отвращением осознает, что у него в штанах просто каменно стоит, и одних прикосновений ему будет мало – неужели он смел сомневаться в своей голодной испорченности? Ему не только до одурения хочется снять стресс – когда это точно началось? – он, наверно, лет с шестнадцати безуспешно ругал себя при попытках грезить о том, чтобы переспать с Дазаем, а то, что он сейчас, отключенный, буквально в его власти – в этом вся его перевернутая фантазия о том, когда пробуждение после «порчи» сопровождается чужими интимными касаниями и поцелуями, шепотом и обещаниями, и – как же, блядь, стыдно было Чуе даже пытаться представлять подобное, а теперь – Дазай сам вырублен, и – это не из области нереальных миров, и раз все то несбыточно было – почему он должен заставить себя остановиться?  Пока не поздно.   Без разницы где, без разницы, как это все пройдет, Чуе плевать, у него нет никаких предрассудков, он просто хочет этого мужчину, вцепляется в него сейчас, заваливая на полу собственной ванной в маленьком пространстве, где жутко тесно, хрен знает, как они вообще тут помещаются. Шум воды бьет по голове, он не понял: будто бы гравитация пыталась проявить себя, но откровенная близость кое-кого не давала той разыграться, но Чуя даже не осознавал, не ощущал своей способности; закрыть бы дверь, но столь разумные мысли слишком далеки от него, и они все дальше, не получается их поймать – на языке уже вкус чужой кожи, солоноватой – как и представлялось в его клишированных недофантазиях. Чуя хаотично касается ладонями всего, до чего удобно тянуться, его пальцы, пробежавшись по бедрам в ласковых судорогах, давят, скользят по коже и чуть вторгаются в расслабленное, но сухое отверстие, и Чуя, пытаясь сообразить – хватает несчастное детское масло, выливая сразу треть флакона на руку и швыряя его рядом с собой.  Дазай очухался, но долго соображает, почему перед глазами стена, а заднице холодно и скользко, и он дергается, но Чуя даже больной рукой держит крепко.  – Мать твою, Чуя… – Дазай еще раз пытается извернуться, но у него все еще слегка кружится голова, его буквально придавили к полу, не разобрать, что еще он пытается сказать, и он лишь втягивает агрессивно воздух от того, как пальцы с трудом, пусть и вымазанные маслом, проникают в него.  Чуя не особо понимает, как он должен сейчас все воспринимать, все свои действия, Дазай дергается, и ему хочется заломить руку до боли, вообще хочется сделать очень больно. Ну нахуй! Он просто стягивает с себя домашние штаны вместе с бельем, лишь раз проводит рукой по члену, ощущая, как ему простреливает где-то в области затылка, и наваливается на вжимающееся еще сильнее в пол тело, входя тяжело и грубо.  Дазай со стоном выдыхает и шипит даже больше от неожиданности, и Чуя просто затыкает ему ладонью рот, боясь, как бы Акира наверху все это не услышал. Эта мысль его вообще дико ужасает, но уже поздно, его член сильно сдавливают упругие складки – блядски охуенное чувство, развратное и острое, томящее – кричать хочется; Дазай так близко, как никогда не мог быть раньше, всегда до обидного далеко, равнодушно далеко, невыносимо, так же нестерпимо выносимо, как и прекрасно сейчас чувство жгучего трения, и единственное, о чем Чуя не забывает в таком водовороте – не убирать руку ото рта, из которого доносятся грудные стоны. Как он сам не стонал в голос – понятия не имел.  Он никогда не занимался сексом с мужчинами. Прямые намеки поступали не раз, и как-то, когда Чуя только устроился на работу в университет, один молодой коллега сначала робко, а потом уже откровенно пытался привлечь его внимание, едва даже не поцеловав. Можно было, конечно, попробовать, но это был бы лишь секс. И ничего более. Он не пускал никого в свою жизнь не потому, что в ней слишком большое место занял Акира. В самом начале этой жизни было то, о чем он ни с кем не мог поделиться, а это значило бы, что ему придется умалчивать и скрывать. А потом выслушивать претензии, не говоря уже о более неприятных последствиях.  Быть может, если бы внутри зародились какие-то чувства, то Чуя бы и рискнул, он тоже не железный, но вся проблема была, что эти самые ебаные чувства зародились слишком давно, и мешали ему всю жизнь, порой даже неосознанно. И сейчас они звенели внутри, верещали, бились о стенки, в которых их держали, и прорывались, разрывая тонкую плоть. Так больно и в то же время приятно. Ебаная физиология-предательница.  Дазай вцепился в предплечье руки, которая зажимала ему рот, из-за интенсивных толчков он не один раз уже треснулся макушкой о стену, но Чуя не останавливается, он целиком внутри, тесно, этой твари явно больно, Чуя не может не ощущать, как тело под ним дрожит, и он даже изворачивается, запуская руку под него, и давя на живот, и пальцы задевают твердый и влажный член. Слишком долго не прерывается этот контакт. Мысль о том, что Осаму вся эта дрянная ситуация тоже заставила возбудиться, кружит голову сильнее, и уже даже кажется, что Дазай сам специально подставляется, и Чуя позволяет себе думать, что так и есть, и ему похуй, если он себе это только придумал.  Он кончает прямо так, подавляя стон в горле и глубже зарываясь носом во влажные темные волосы, желая застыть в этом пряно-горьком аромате – ну хотя бы еще чуть-чуть! Еще несколько секунд, совсем немного, прежде чем до него окончательно дойдет, как сильно его сорвало и чем это закончилось. Он просто от бессилия убирает руку ото рта Дазая, и тот кашляет, кажется, даже что-то говорит, но Чуя не слышит, в нем все еще звучат отголоски удовольствия, но они уже начинают разъедаться реальностью: они все еще в его ванной, дверь распахнута, оба с голыми задницами, взмыленные, а наверху маленький ребенок, который в любой момент может отвлечься от своих занятий и захотеть к папе, да тот не особо соображает сейчас.  Чуя отталкивается от пола больной рукой, хватаясь за край ванны и протягивая руку, чтобы набрать воды и плеснуть себе в лицо. Ледяная, она слегка отрезвляет, но дрожи не унимает. Дазай выкарабкивается из-под него, и Чуя даже не представляет, что он сейчас сделает, он вообще не хочет на него смотреть, но видит, блядь, не может не видеть, как тот кое-как усаживается, упершись спиной в угол между ванной и стеной, закинув голову назад и закрыв глаза. Дазай, подавляя сотрясающие его самого вздохи, стискивает зубы и очень грубо – собственный член – он не кончил, и Чуя не собирается ему в этом помогать, он вообще не может на это смотреть, потому что его заливает стыдом до тошноты и новой волной желания прикоснуться к Осаму, развратно взять в рот….  Чуя хватает оставшееся сухое полотенце и буквально сбегает из ванной, плевав на полуголого Дазая на полу. Штаны кое-как натянул уже на лестнице, мимоходом заглядывает к Акире, но зайти не решается, а скрывается у себя, падая бессильно на кровать.  Такое ощущение, будто и не снял напряжения. Он лежит некоторое время, пытаясь выровнять дыхание, мерзко, хочется переодеться, потому что все заляпано маслом и спермой, но даже толком пошевелиться не получается. Видела бы его сейчас Ниса… Блядь, это ведь все частично из-за нее… Да нет, глупо, девушка ни в чем не виновата. Чуя давно погряз в этом, а возвращение Дазая в его жизнь внезапно стало страшным катализатором, и в итоге он проиграл бой с собственным телом, и оно не слушается, и Чуя дышит, глубоко, вспоминает все боевые практики, но ничего не помогает, его дубасит от осознания, что у него только что был секс с Дазаем, что это было спонтанно, резко, почти изнасилование и до одурения, до мерзкого осознания… приятное! Накахара считает про себя, пытается заставить подняться, проверить, что там внизу, потому что, не дай бог Акира спустится, не дай бог сюда войдет, но Чуя не может, не может просто все это от себя оттолкнуть. Все только хуже, и он, понимая, что все равно уже давным-давно провалился в собственных глазах, ныряет рукой под одежду, надавливая сразу же большим пальцем на головку члена и невольно вскрикивая, и тут же утыкаясь лицом в покрывало. Какая мерзость! До безумия томящая... У него теперь есть целая фантазия для того, чтобы кончить с содроганием от собственной руки, однако сквозь шум в голове ему кажется, что он слышал голос Акиры, и Чуя, памятуя о том, что на эмоциях не удосужился запереть дверь, срывается с места, додумавшись лишь до того, чтобы упасть на пол и прижаться к ней спиной, чтобы не дать войти, при этом рука все еще сжимает член, и Чуя шепотом проклинает Дазая, опускаясь от бессилия до этих банальных «ненавижу» и «убью». А ощущения – это все не то, не так, как когда он был там внизу, с ним, но возбуждение ебашит кувалдой, и возиться долго не приходится.  Звуки застревают где-то в груди, удовольствие слезами жжет глаза. Он водит рукой по члену, размазывая семя по нему, смотреть на это не хочет, будто так легче, и глухо смеется от отвращения к себе, пытаясь подавить на самом деле всхлипы.  Акира попасть к нему вовсе не пытался – померещилось, но от этого не легче. И подняться тяжело, и накрывает все сильнее, и он уже жалеет, еще сильнее ненавидит Дазая. Чуя в последний момент соображает, что лучше не зарываться здоровой рукой в волосы, а раненая ноет дико, растревоженная, на ней бы поменять повязку, но он все еще не может отдышаться, пытаясь понять, что хуже: секс с Дазаем или потом мастурбировать, сидя на полу в спальне с мыслями о нем. Телу, сука, сладко, аж будто какой-то груз сбросили, но башка-то понимает, что ее надо свернуть, чтобы не чувствовать всего этого, вместе с нарастающей паникой и вопросами, что теперь-то?!  Чуя все еще мучает себя прикосновениями, хотя в данный миг ему это все дико отвратно, но эта самая малость и близость, пусть и совершенно бесчувственная и животная – он без понятия, как лучше, и спустя еще минут пятнадцать метаний все же подымается с пола, дотягиваясь до полотенца и стирая с себя уже подсохшую сперму. Отвратно. Чуя разоряет шкафчик, где валялась упаковка влажных салфеток и выдирает их оттуда целой пачкой. Он не хочет спускаться вниз, не хочет видеть Дазая, если тот не съебал вообще и вообще живой, он не хочет даже выходить из этой комнаты.  Пока возился, вроде отвлекся, но потом замер – по новой стало крыть. Вспомнил все, что сказал ему Дазай, начиная еще с кафе, вспомнил и свои слова, хотя они звучали уже в каком-то плотном воздушном пространстве. Сука! Дазай просто сука! Провоцировал, специально бесил! Ему нравится доводить людей, а Чуя и без того был последние дни сам не свой, еще и эти недобитые Овцы, и Акира, из-за которого каждый раз сердце стынет.  Интересно, то, что вот сейчас подбирается к нему огромными прыжками, это и есть истерика? Он разумом-то понимает, что вроде как – ну подумаешь, был секс с Дазаем, его давно надо было отыметь в грубой форме, Чуя еще постарался хоть какой-то комфорт обеспечить, хотя старался больше для себя. Чего теперь трястись? Но эти убеждения совершенно не работали, и Накахара, переодевшись в одежду посвежее, так и сидел в темной комнате на кровати, собрав все салфетки и закинув их вместе с комом из полотенца и одежды гравитацией в угол. Надо выползти отсюда, проверить, как там ребенок, его бы спать уложить, но Чуя не может, просто не может. Его все еще потряхивает, словно он какой-то мальчишка неумелый, который дорвался до запретного удовольствия, но не понял в итоге, что с ним приключилось. Секс всегда расслаблял его, а тут его всего ломало от все еще льнущего к нему удовольствия и отвращения к себе.  Дазай то и дело обвиняет его в том, что он зациклился на ребенке, но будто у Чуи еще есть что-то кроме Акиры. Что в этом плохого? Он не понимает. Дазай вообще не соображает, что несет. Но и Чуе не стоило развязывать язык. Зачем, блядь, зачем он только ляпнул что-то про Оду? Да, хотел отомстить, но Дазай и не простит. Да еще и наговорил ему в ответ на это…  Отвратительно это признавать, но он в самом деле ревновал. И в самом деле был уверен, что эти двое спят, да и сейчас полагал, что так и было. Тогда он старался не обращать внимание на то, сколько времени Дазай проводил в компании своих друзей, Чуя в такие моменты рвался к своим, и нет, тогда он не ощущал себя страдающим влюбленным, потому что относился к своим чувствам жестко, не позволял себе расклеиваться, а вот сейчас почему-то выходило сложнее. Правда в том, что в своем нынешнем состоянии он бы, наверно, не смог уже быть в мафии: куда деваться, но Акира невольно сделал его мягче. Чуя все еще мог въебашить, не пожалеть, но то, как он к этому относился…  Даже то, что он сейчас вот так вот валяется на кровати, подобрав ноги ближе к груди, уже само по себе могло бы убить остатки его репутации, если бы кто увидел. Он никак не может составить в голове какое-то оправдание этому, не может подняться и проведать сына, хотя прекрасно знает, что надо, блядь, встать, тупо потому, что Акира может заиграться и отрубиться прямо на полу. Есть ли предел переживаниям из-за глупостей? Или это не глупости? Или это тупо обидно и больно?  Все, на что его хватает, это вытряхнуть из аптечки пластыри, бинты (блядь, ебаные бинты!) и антисептик. Порез ноет, но это все терпимо. Света фонарей из окна ему достаточно, и Чуя даже рад, что четко не видит опухшей из-за такого неаккуратного обращения раны, он обрабатывает тщательно, уж это он хорошо умеет, какой бы ни была ситуация, хоть на поле сражения, неприятно, но это ерунда. Обматывает все, нечем закрепить бинты – поэтому так и раздирает зубами, обвязывая покрепче, а потом снова опускается на кровать, пытаясь выкинуть из головы картинки чужого тела и ощущения, что испытал, когда дорвался до него.  Чуя дергается, словно его сейчас застали за тем, что он устроил в ванной, когда слышит, как с легким шорохом открывается дверь в его комнату, и он даже не знает, что хуже: Акира или Дазай, который решил разобраться с ним. Но прокрадывается именно маленькая тень. Чуя и рад его увидеть, и в то же время боится, что напугает ребенка своим поведением: пусть он сам и взрослый, и типа сознательный, но у всех бывает какой-то предел, и у Чуи он закончился слишком давно, капсула была повреждена еще раньше, и через эту трещину постоянно вытекали запасы, и теперь вот, кажется, все. Неужели он не может взять себя в руки?  Позорище. И самое ужасное, что в этот момент отчаяния Акира оказывается рядом с ним и все видит, а Чуя просто не в состоянии его отослать. Он сам тянется к нему, как только тот забирается на кровать и подползает ближе, тихо спрашивая, почему он тут сидит в темноте и не выходит. Что ему на это ответить? Где все эти умные люди, которые забрасывают вечно советами, как разговаривать с детьми? Слишком их много, но не один из них точно не знает, как тут поступить!  – Прости меня, А-тян, – Чуя крепче прижимает его к себе, еще раз пытаясь заставить себя отослать его прочь, занять чем-то и выпить уже хотя бы успокоительного. Или вколоть. Где-то были запасы. Проспаться. Но нет, Чуя вцепился в это маленькое спасение. Радуется лишь тому, что голос его не надломленно звучит. – Прости, пожалуйста.  – Папа, ты чего? – Акира не вырывается, вроде бы и не паникует, но определенно обеспокоен. – У тебя болит что-нибудь?  – Нет, А-тян. Просто… Устал немного, – Чуя сжимается в комок, при этом стараясь сильно не сдавливать его, он совсем хрупкий, Чуя чувствует, как трепещет сердечко, и материт себя со страшной силой, стараясь сдержать в груди судорожные вздохи.  – Папа, ты расстроился из-за чего-то? Потому что поранился? Пап! – Акира пытается как-то достучаться до него и уже в самом деле начинает переживать, разве что в слезы еще не ударился, и Чуя все же пытается взять себя в руки, но у него только голова кружится, когда сын крепко обнимает его за шею. – Папа, не переживай, пожалуйста! Давай я помогу тебе! А? – он пытается все взглянуть на него, ластится, гладит по голове, и Чуя чуть привстает, удерживая его одной рукой. – Я все могу сделать! – неожиданно важно заявляет Акира. – Я даже знаю, как дойти до аптеки, где работает Исида-сан! Я могу тебе оттуда что-нибудь принести. Я не заблужусь!  – Боже, Акира, я еще не настолько развалился, чтобы ты ходил за меня в аптеку, – Чуе и смешно, и хреново, из-за того, что ребенок так распереживался. – Все хорошо. Не надо ничего, – он пытается как-то с ним сесть, хотя все тело ломит уже без всякого удовольствия, и в груди давит. Акира возится у него в руках, но потом все же затихает, сам берет его за руку, совсем аккуратно ведет пальцами по нескрытой бинтами коже, а затем снова хочет заглянуть в глаза, но Чуя боится, не смотрит. – Пойдем, я тебя спать уложу…  Акира мотает головой, вовсе не собираясь никуда идти спать. Вцепился – теперь точно не отодрать. Чуе, если честно, от этого не легче. Его все сильнее кроет от мысли, что кроме этого котенка в его руках, у него никого больше и нет… Сложно сказать, что для Чуи страшнее – потерять его, или же оставить одного. О да, для полного счастья не хватает еще вернуться к своим старым, страхам, давай, Накахара, добей себя. Это все сука Дазай! Не было его, и он не психовал так! Те годы в мафии без него были не так уж плохи. Нервы уж точно были целы! Черт, и чего он не ценил свое положение в то время?  – Прости, А-тян. Твой папа тот еще болван. Что ты мотаешь головой, не согласен?  Акира не знает, что ему ответить, но зато на него наконец-то все же смотрят, его это успокаивает, а Чую убивает изнутри, но разве у него есть выбор? О чем он вообще смеет думать, кроме него? На что-то рассчитывать, тем более, когда прекрасно понимает, что изначально ему ничего не светило. Так, стоп. Если он сейчас продолжит рефлексировать, то его точно вывернет. Чуя и так внутренне сейчас прикладывает все силы, чтобы гравитация никак не проявила себя.  – Папа, – Акира гладит его по щеке, у него в глазах слезы скапливаются, но Чуя быстро утирает их еще до того, как они начинают бежать по щекам.  – Тсс, тихо, А-тян, только не реви. Все хорошо… Прости, я немного напугал тебя, – Чуя целует его в лоб и замирает на короткий миг – Акира пахнет чем-то сладким, невинное ласковое создание, которому просто не повезло родиться в нормальной семье, а не с папашей, который изначально был с изъяном, да и потом особо ума не набрался, чего уж тут скрывать. Но уже нет смысла на себя роптать. Сейчас просто надо успокоиться, сбросить с себя эту слабость, когда А-тян так близко ему в самом деле легче, и Чуя хотя бы не сомневается в том, что когда-то решился растить его сам. – А-тян, эй, котенок, ты так и уснешь на мне.  – Я не хочу спать у себя. Останусь с тобой, чтобы следить, что ты не расстраиваешься. Папа, это потому, что ты мало отдыхаешь! – он в самом деле хочет спать, трет все еще слегка воспаленные из-за слез глазки. – Это тебе надо ложиться. Ложись, – давит со всей силы Чуе на грудь, заставляя откинуться на подушки – Чуя и не сопротивляется, позволяя сыну собой руководить. – Вот! Погоди!  Он сползает с кровати и тянет покрывало, Чуе приходится чуть сдвинуться, чтобы дать Акире себя укрыть. А тот запаковывает его прям на радость, правда особо не вникает в то, что надо бы раздеться, но у Чуи подобные, если честно, тоже мысли не возникли. Мальчик даже пытается опустить жалюзи, почти победив их, и забирается обратно на кровать.  – Все, ты будешь теперь спать, а я тебя караулить!  – Да ты сам скоро отключишься, ай, – Чуя кривится, когда лазающий по нему Акира попадает коленом прямо в живот.  – Нет! Буду сидеть с тобой до самого утра! А утром я буду тебя лечить! – он устраивается рядом под боком, укрываясь краешком покрывала.  – И ты знаешь как?  Акира задумывается.  – Да. Я же почти научился читать. Прочитаю.  Боже, Чуя не заслужил такого ребенка. Он гладит его по волосам, думая о том, что сейчас дождется, когда его отрубит, и тогда можно будет отнести в детскую и уложить нормально спать, но сам не замечает, как просто отключается еще раньше, успев лишь подумать о том, что надо бы позвонить Коё.  Около шести утра, когда уже рассвело, Чуя продрал глаза, не сразу сообразив, что такого могло случиться, что Акира спал с ним, обхватив за руку, что теперь слегка затекла.  Лучше бы не вспоминал. Захотелось застонать в голос. В детстве так бывало: что-то неприятное приключилось, переживаешь, но проспишься – и утром все уже не так трагично. А тут – нихера! В паху приятно вдруг пробирает – и хочется закатить глаза от того, как предательски ведет себя тело, получившее зачетную дозу разрядки, что по утру кажется сомнительным. Думать о том, какое состояние у него было после этой дозы – словно передоз, ломало будь здоров. Надо же было так расклеиться.  Чуя чуть приподнимается. Несмотря на то, что переживания снова начали долбить по нему, чувствовал он себя не так ужасно, даже голова не болела. Он первым делом посмотрел в окно – на улицах пустота, воскресенье, никакой угрозы в поле видимости. Какой же он безалаберный! Но уже достало себя ругать. Сил нет.  Откопав новую пачку салфеток, Чуя вытер ими лицо, чтобы освежиться немного, а затем аккуратно поднял Акиру с постели и отнес в его комнату. Поколебавшись, все же попытался переодеть в пижаму, благо тот спал крепко и даже не почувствовал никаких манипуляций. Укрыв его, Чуя еще сунул ему новую мягкую игрушку, и приготовился наконец-то совершить спуск вниз, на который вчера так и не решился.  Тихо. Внизу пусто. Но витает аромат кофе, легкий совсем, уже почти выветрившийся. Дазай все же тут ночевал. Чуя подошел к входной двери. Заперта. Постояв и потупив, он предположил, что тот уехал, едва электрички начали ходить.  Что ж, оно и лучше. Совсем не хотелось его видеть после такого. Побродив туда-сюда, Чуя все же свернул в сторону ванной, не зная, что там такого хочет увидеть. Интересно, Дазай отстирал свою рубашку? Волновало ли это его вообще после того, как Чуя посмел завалить его. Накахара так оглядывается, ощущая, как подкатывает смех. И не нервный, истерический, а просто смех. А гордость этого болвана, интересно, не треснула, когда его вот так вот подмяли под себя? Это же Дазай! Всегда над всеми, и над Чуей в особенности, и дело не в росте. Он же обычно знает, чем кончится та или иная его авантюра… Знал ли, что окажется распластанным в маленькой ванной, в неудобной позе, оттраханным в задницу с немалым удовольствием? Чуе все еще горько, но уже не так сильно жаль. Стараясь меньше подключать фантазию, он все же нашел в себе быстро ополоснуться в этой ванной комнате.  Вроде даже хочется есть, и эта мысль бодрит еще больше, хочется чего-то простенького, и Чуя греет воду и лезет в шкаф, где стоят стаканчики Cup Noodle на случай, если он не успевает приготовить себе что-то еще, а уже надо куда-то бежать. Он выбирает один, синенький, с морепродуктами, и ждет потом, когда тот заварится. Там же где-то валяются одноразовые магазинные палочки.  Чудесное утро. Сидишь себе в тишине, лопаешь лапшу, размышляя снова о том, что бы могло быть, если бы он не удрал из ванной, а задержался бы там. Но Чуя рад, что он не пересекся с Дазаем. Он, кажется, никогда не придумает, что ему на все это сказать.  Почти доел, когда слышит внезапно скрежет в дверном замке, ощущая, что сердце готово сейчас двигаться через глотку навстречу лапшичке, и он почти не колеблется, собираясь зашвырнуть столом при помощи гравитации, и вся херня в том, что вваливающийся в его жилище, мать его, Дазай, не повод изменить своим разрушительным планам!  Стол в полет не отправляется, а вот давление у Накахары точно подскакивает. Дазай тоже может видеть его с прихожей, но он возится с обувью, запирает дверь и шуршит пакетами, пытаясь стянуть с себя плащ. До Чуи только сейчас доходит, что этот гад взял его ключи и куда-то вышел. А потом вернулся. Просто взял и вернулся!  Надо было не трахаться с ним, а просто стукнуть головой об ванну, а потом выкинуть туда, где бы никто не нашел!