The Ties That Bind

 В ожидании Дазай от скуки разглядывал информационные стенды, где была описана краткая история строения, что наваливалось на него всей своей массой. Он в очередной раз рассматривал развалины трибун ипподрома, размышляя о том, сколько еще лет они вот так вот простоят до того, как полностью придут в негодное состояние. Судьба Йокогамы изначально сложилась так, что ее вечно населяли и делили люди, которые вовсе никогда не рождались на этой земле и не имели ни капли крови тех, кто врос сюда корнями еще давно, и официально этот участок по-прежнему находился во владении иного государства, включая прилегающие закрытые территории. Даже мафии там делать было нечего, едва ли кто-то желал напороться на международный скандал. Дазай в меньшей степени интересовался этой темой, особенно последнее время, это, наверно, больше прерогатива кое-кого другого, и он сейчас бредет сюда, немного запыхавшись.  – Ты не мог выбрать иное место встречи? – Анго падает рядом с ним на скамейку, пытаясь отдышаться, и Дазай лишь хихикает.  – Совсем, видимо, ты заржавел от офисной работы.  – Я поехал изначально не с той стороны, сразу к парку, а надо было снизу подбираться, – Анго ворчал сам на себя и вообще-то как-то не особо реагировал на Дазая, потянулся внезапно, огляделся, несколько секунд изучал строение, окруженное забором да ко всему прочему колючей проволокой, а потом уже перевел взгляд на Дазая.  – Ты не мог себе еще дальше жилье найти?  – На электричке вполне быстро можно добраться до центра.  – Тут еще пешком сколько топать!  – Я люблю гулять. Да и не от меня одного зависел выбор.  Они пристально разглядывают друг друга, будто не прошло этих нескольких лет, которые каждый пережил по-своему и был бы явно не против откатить все назад и что-то исправить, но разве кто позволит? Анго поправляет очки, поджимая губы, а потом кладет свою сумку на колени, откуда выуживает планшет, включающийся от отпечатка его пальца.  – Надеюсь, я не оторвал тебя от твоих великих и важных дел?  – Если бы они были столь великими, то я точно бы не помчался сюда, – Анго даже не смотрит в сторону Дазая, который наглым образом подлез к нему и таращится на экран планшета, собираясь постигать тайны, которые и без того знает или догадывается о них. Может, поэтому Анго так и не двинул ему плечом в челюсть, словно случайно. Дернулось, бывает ведь? – На этого Томокава, что неприятно, ничего нет, – Анго оглядывается, словно кто-то может их подслушивать, но в это время в парке лишь гуляющие с детьми мамочки, старики, да парочка каких-то иностранцев, что устроили тут себе пробежку, да и то они все в отдалении бродят. – Лишь подтверждение того, что этот человек в самом деле существовал, но за ним не числится никакой способности. Да и роли тогда он в Овцах никакой, полагаю, не играл, иначе бы о нем мы знали гораздо больше. А вот этот Оока…  – Способность «Уголовное дело»? – Дазай уже сам пробегался глазами по строчкам. Краткая биография: предположительно родом из Токио, но в раннем детстве оказался в Йокогаме и, похоже, как и Чуя, рос среди Овец, скорее всего они сразу были знакомы. Несколько раз задерживался полицией, но совершал побег. Какой-то особо активности от него более не было зафиксировано, да и Дазай, в очередной раз порывшись среди пыльных воспоминаний, так и не припомнил, чтобы в Овцах в то время было нечто более опасное, чем Накахара во всей своей красе. Возможно, способность Сёхэя не была атакующей, но о ней тут конкретно ничего не было сказано и, сопоставив все вместе: эти данные и слова Юан – можно лишь строить предположения. Плохо. Дазай терпеть не мог, когда было непонятно, в чем заключается мощь эспера, особенно, если это не нечто, что может просто откинуть к стене или нанести какой иной физический вред видимым способом. Бесила завуалированность. – Даже из таких скудных сведений можно прийти к выводу о его немалом весе в банде.  – Вполне. Однако он покинул ее. Причем примерно в тот же момент, когда ее покинул Чуя-кун, переметнувшись в мафию не без твоих на то забот. Есть лишь краткие сведения о том, что Оока покинул страну и служил наемником на Филиппинах, где потом дезертировал, судя по всему, но более информации о нем нет.  – То есть сейчас он может пребывать уже в Японии, а вы более за ним даже не следите.  – Давай-ка без упреков, Дазай-кун. Если он и вернулся, то под чужим именем. К тому же, какая была необходимость за ним следить? А с чего ты вообще заинтересовался этой персоной? Он здесь, в Йокогаме?  – Полагаю, что да, – Дазай отодвинулся от Анго, засунув руки в карманы и глядя на то, как вороны кружат над руинами, присаживаясь на выступах, а потом снова срываясь в небо. Солнце собирается клониться к закату, вид тут сейчас восхитительный, немного даже какой-то пугающий, часть стен трибун уже начала снова зарастать густой зеленью, что единственная может соприкоснуться с этим призраком прошлого, летом на ветру она колышется, словно водоросли раскачиваются на волнах – выглядит это жутковато. Сейчас тихо, ветра нет и зелень не столь густа. – Ты бы мог отыскать его местоположение?  – В связи с чем я должен этим заниматься, Дазай? Ты вроде как детектив, и у вас есть этот Эдогава.  – Я не могу пользоваться служебным положением в своих личных целях, – с капризной ноткой звучит голос Осаму, и он так смотрит на своего собеседника, что того пробирает от старых воспоминаний: он будто бы видит снова перед собой пацана лет семнадцати-восемнадцати. И в то же время – нет, тогда Дазай порой казался даже более угрюмым.  – Личных целях? То есть мною ты можешь пользоваться в личных целях?  – Не подумай, что я это трактую как что-то дурное. Скорее это знак того, что даже спустя годы ты все еще тот человек, к которому я могу обратиться при необходимости. И заметь – в этот раз не делаю тебе никаких гадостей. Просто прошу. Ну и готов оказаться перед тобой в долгу.  – Ладно, я займусь. Но лишь потому, что ты ведь не прекратишь ныть!  – Хочешь, я тебя чмокну в знак благодарности?  – Воздержусь.  – Как знаешь, – Дазай коварно улыбается, зная, что смущает его каждый раз такими вот своими порывами из остатков прежней дружбы. – Но мне в самом деле будет важно получить от тебя хоть какие-то наводки. У меня есть мысли, но они мне не особо нравятся, да и не хочется мне без уверенности ворошить места с дурной славой. Я, кстати, просил еще тебя подсказать насчет развалин Мукуроторидэ: развеять или подтвердить мои мрачные, но небеспочвенные подозрения.  – Ты задумывался о том, почему руины так никто и не разобрал, а власти города ими даже не интересуются?  – Я много об этом задумывался, особенно с учетом того, что в том случае все участники той заварушки были прощены, а вот потом мы все дружно оказались в жесткой опале.  – В том деле с Шибусавой тогда все были замешены, Дазай-кун, нельзя было предъявить что-то вам или Мори, не оставшись в стороне, а потом – потом ты сам знаешь, как сейчас мы живем.  – Воздержись от напоминаний… Однако, предположу: военные все еще заинтересованы в этом месте?  – Ну, мельком ведутся разговоры о том, чтобы там все восстановить. Это только внешне кажется, что там все вконец заброшено. На самом деле за местом следят, там даже есть камеры. Конечно, никто не помчится туда отгонять всякого рода бродяг и местных жителей, что рискуют там искать укрытие, но более крупные элементы – едва ли бы некой банде дали волю там устроить себе базу. Это по-прежнему стратегический объект. Если уж так откровенно говорить, – Анго на миг замолкает, косясь на Дазая, а потом вновь смотрит перед собой, – если бы не присутствие в округе иностранных баз, то мы бы уже разрешили все эти вопросы, связанные с безопасностью, но это уже не моего личного поля деятельности тема, а тебе не стоит много знать, Дазай-кун, не обижайся.  – Не обижаюсь. Твои слова не обнадеживают до конца и не снимают моих подозрений, но дают возможность мыслить и вести поиски шире. Хорошо. Анго, ты же на машине? Подкинешь меня до центральной станции?  – У тебя какие-то еще дела? – Анго не возражает, убирая быстро свои вещи и показывая рукой, чтобы следовал за ним. – Или ты собрался завалиться в какой-нибудь бар?  – А ты хочешь составить мне компанию? Но только нам не по пути, боюсь, Гиндзу я в этот раз проеду.  – Просто спросил, – всего лишь пара фраз – и между ними снова выросла стена, и Анго слишком хорошо помнит момент их разговора в Люпине, и более их столкновения с Дазаем в этом месте вовсе не были приятными.  Они молча бредут вниз с горки по узкой дорожке вдоль проезжей части, однако пустой. Дазай оглядывается назад, а потом между делом замечает:  – Ты правительственный служащий. Явно имеешь право проезда к чужой территории, но машину поставил далеко.  – Если я перемещаюсь не по работе, то зачем нарываться, – пожал плечами Анго, при этом голос его звучал так, будто он был рад ответить – это смело напряжение. – Хотя едва ли кто-то бы заметил на самом деле. Подразделение военно-морской базы уже несколько лет как должно покинуть пределы Йокогамы, и мы в самом деле надеемся, что скоро эти территории освободятся. Но горе-арендаторы все чего-то тянут, хотя часть иностранных граждан уже покинули Высоты Нэгиси. Ты не замечал, как тут безлюдно стало?  – Я не так давно тут живу, чтобы чувствовать разницу, – Дазай зевает – он отоспался, но не выспался.  Когда отодрал голову от подушки, то в доме он был один: Куникида, скорее всего, отправился провожать свою предполагаемую суженную, и Дазай мог спокойно себе хозяйничать на кухне, где обнаружил сладости, принесенные Сидзуко-сан, за которые тут же схватился. В этом доме не так часто появлялось что-то вкусное.  Они с Анго более ни о чем существенном не говорили. Лишних вопросов он не стал задавать. Надо будет, и так узнает, в чем дело, с другой стороны, Дазай не видел смысла темнить в данном случае.  В поезде его снова стало клонить ко сну, ехать было далеко, а он уже готов был преклонить голову на плечо соседа где-то в районе Симбаси, но пришлось оживать, иначе бы пропустил пересадку. И какой все же черт дернул Чую уехать именно в этот Футю? Но, кажется, он уже начал привыкать к такому странному сочетанию.  Осталось приучить Чую к тому, что за его дверью теперь будет то и дело появляться долговязая фигура.  Думал, захлопнет дверь перед носом сразу, но нет. Придержал. Просто, чтобы послать.  – Иди к черту, Дазай, я более пускать тебя сюда не собираюсь!  – Не будь таким вредным!  – Я сказал: съебись! – он почти захлопнул дверь!  – Оока Сёхэй!  Почему-то Дазай только сейчас думает о том, что его каждый раз завораживал на самом деле момент, когда глаза Чуи внезапно от удивления расширяются – он всегда столь искренне выражает свое удивление, вызванное его словами. Губы чуть приоткрыты и по груди видно, как он задышал чаще, а потом уже отступил вглубь своего убежища, что Дазай воспринял, как знак, позволяющий пройти, но внезапно ему в грудь уперлась рука.  – Я пущу тебя. Но, если посмеешь выводить меня из себя, разобью голову об пол и выкину отсюда нахер, уяснил?  Дазай перехватил вдавленные в него пальцы, крепко сдавив, и быстро сократил расстояние между ними, оказавшись уже в гэнкане. Чуя хочет выдернуть руку, да не выходит. Но мучить его Осаму в этот миг не планирует, так что выпускает, к тому же его внимание сейчас больше сосредоточено на запахе, что заполнил этот дом. Тут что-то выпекается! И явно что-то вкусное! Чуя, готовящую вкусняшку, – Дазай и подумать не мог о том, что станет свидетелем подобного.  – А меня угостишь?  – Почему ты назвал имя Сёхэя? – Чуя пытается поймать его взгляд, что направлен ему за спину в сторону кухни.  – Потом поговорим. Что ты готовишь? – Дазай скидывает обувь с ног, стягивает с себя шустренько плащ, вручив его Чуе и даже не беспокоясь о том, что тот в отместку уничтожит его, раскрошив на мелкие кусочки, и уже мчится исследовать кухню!  Интересная сцена: за столом, извиваясь на стуле, возится Акира, пытаясь венчиком перемешать какую-то карамельного цвета массу в глубокой стеклянной чашке. Та явно сопротивляется, но мальчик, выряженный в фартук, старается и даже не сразу обращает внимание на примчавшегося гостя. А едва отрывает глаза от содержимого, что он так усердно старается превратить в нечто единое, чуть ли не затаив дыхание, смотрит на Дазая, кусая губы, словно пытаясь скрыть наползающую на лицо улыбку.  – Привет, Акира-кун, – Дазай приближается к нему, изучая взглядом массу, с которой тот сражается. – Что тут у тебя? – он хватает со стола ложечку и подцепляет ею маленький кусочек от того, что явно должно быть запечено.  – Мы готовим печенье из арахисовой пасты!  – Не лезь туда, есть уже готовое, – явившийся следом за ним на кухню Чуя кивает куда-то в сторону, где в самом деле уже ожидает свежеиспеченная партия печенья, к которой Дазай уже подлетает снимать пробу. – Тебе сколько лет, а?  – Печенькам уже нельзя порадоваться? – Осаму невинно хлопает глазами, запихивая в рот одну за другой, их уже целая гора и будет еще, так что ведь никто не будет возражать. – Вкусная штука! Сам придумал?  – В интернете подсмотрел, – Чуя как-то тяжело смотрит на Дазая, он взволнован из-за того, с чем тот к нему на этот раз заявился, но решает не применять пока к нему пытки, а вместо этого забирает у сына чашку с будущими печеньками и начинает яростно мять смесь из непосредственно самой пасты, сахара и яйца. Дазай как бы должен углядеть в этом намек, что будет с ним, если он начнет выебываться тут.  – Папа, я же сам хотел все приготовить, сегодня я главный на кухне! – Акира тянет его за руку, желая отобрать миску обратно себе, хотя Чуя, очевидно, достиг куда большего успеха в перемешивании ингредиентов.  Дазай бы съязвил сейчас что-нибудь, но его рот забит, да и если честно, он начал ловить какое-то невиданное прежде удовольствие от наблюдения за такими вот сценами, когда Чуя внезапно отключается от всех окружающих: он прислоняется своим лбом ко лбу Акиры, который забрался ногами на стул, и с хитрым прищуром задел его маленький носик своим.  – Но я тоже хочу перемешивать!  – Нет, я буду перемешивать! Папа! Это самое интересное, как все соединяется! Отдай! – Акира тянется, пытаясь выхватить без всякого шанса чашку, а Чуя быстро отставляет ее на стол, вместо этого подхватывая ребенка на руки, из-за чего тот приглушенно взвизгивает, ощутив себя на миг в свободном полете, когда его слегка подбрасывают, и он даже не сопротивляется, будто и так зная, что в этих сильных руках всегда будет в целости и сохранности, а потом его все же выпускают, ловко усадив за стол и придвинув чашку. Чуя целует его в макушку, взлохмачивая ему волосы и оставляя уже в покое.  Только потом замечает, что Дазай не отрывает от него глаз. Но этот очаровательный румянец на его щеках засиял еще раньше.  У Осаму на самом деле большие проблемы с пониманием себя. Особенно в этот момент. У него в голове опять – раз за разом – бесконтрольно опускаются сразу несколько рычагов, но срабатывает предохранитель, и Дазай просто продолжает смотреть на Чую, не понимая, откуда берутся эмоции, что он сейчас в нем вызывает. Ему бы хотелось не думать о том, что он пришел сюда говорить вообще-то о серьезных вещах.  – Ты приперся, потому что тебе негде ночевать? – Чуя будто бы задает этот вопрос лишь ради того, чтобы разбить тишину, и ему неловко от того, как его разглядывают.  – Ночевать... Пугает актуальность этого вопроса в моем случае. Куникида-кун завел себе новую невесту. Перспективная вдовушка. Милая, в его вкусе. Боюсь, такими темпами мне придется искать новое жилье, чтобы потянуть аренду.  – Успехов, – бросает Чуя, поворачиваясь к сыну, который очень старается перемещать содержимое своей миски. – Достаточно, А-тян, давай выкладывать на противень.  Дазай не говорит ничего больше. Лишь следит за тем, как они скатывают кусочки массы в шарики, кладут на противень и расплющивают крест-накрест вилкой, оставляя на будущей печеньке простенький узор. Акира делает это медленнее, но очень старается, чтобы было аккуратно, а по итогу довольно хлопает вымазанными ладошками.  – Мой руки, А-тян, – Чуя отправляет его к раковине, а сам замирает рядом в ожидании, изучая собственные вымазанные пальцы.  – Вот как ты ныне проводишь выходные, Чуя-кун, – хмыкает Дазай. – Никаких больше роскошных клубов и вина. Дом и печенье. Вкусное, замечу.  – Я, кажется, тебе четко дал понять, чтобы ты не открывал свой рот лишний раз, – Чуя внезапно быстро проводит пальцем по его щеке, вымазывая в остатках арахисовой пасты.  Дазай лишь на долю секунды растерялся, но тут же перехватил Чую за руку, лизнув вымазанный палец, слегка прихватив его зубами, и Накахара тут же шарахается от него, едва не скинув стакан с составленными в него чистыми ложками и вилками.  – Совсем ебн… Сдурел? – он смотрит дикошаро в ответ на ухмылку, и Дазай демонстративно вытирает вымазанную щеку, отправляя все в рот.  Чуя дергается и теснит тщательно намывающего руки Акиру, чтобы переключить уже скорее внимание от придурка Дазая, и потом упорно делает вид, что нет тут вовсе никого на кухне, кроме тех, кто на законных основаниях живет в этом доме.  Противень с партией новых печенек ставится в духовку, и Акира с любопытством смотрит сквозь прозрачную часть, как там поживают его маленькие творения. Чуя – ноль внимания на Дазая. Но ведь все равно придется реагировать! Чуя делает себе кофе, в то время как Акира роется в холодильнике, где находит какой-то очередной молочный напиток и устраивается за столом с готовыми печенюгами.  – Странно, но я опять удивляюсь тому, что у тебя есть охота и способности к готовке, – Дазай тоже лезет к кофемашине, когда та освобождается.  – Это самое примитивное. Даже болван вроде тебя способен что-то такое приготовить, – Чуя хватает одну печеньку и макает в горький кофе, который даже молоком не сдобрен. Он несколько секунд изучает печеньку, а потом снова повторяет ее экзекуцию с маканием в темную густоватую жижу. Чуя пьет до жути крепкий кофе!  – К сожалению, у меня никогда не было места для практики!  – Во времена работы в порту ты не представлял из себя конченого бомжа, жилье у тебя было приличное, ничего не мешало.  – Да, только в этом жилье я бывал не так часто. Из всего помню, что в большей степени меня туда тащили отлеживаться после ран и моих неудачных попыток убиться.  – Как ты всех достал ими.  – Ну, знаешь ли, у всех своя дурь. У меня суициды, у тебя Арахабаки…  Чуя хмурится, но при этом даже не смотрит на Дазая. Он не злится или что-то такое. Просто будто бы внезапно вспомнил о том, что таится внутри него и жаждет разорвать, дай только свободу. И Чуя сам давал. По своему решению или по чужой воле…  – Странно, но я последнее время практически об этом не вспоминаю, – вдруг следует признание. Чуя ставит кружку на стол и подходит к духовке, которая оповестила о том, что печеньки готовы, и он вынимает их, наполняя пространство еще более ярким ароматом, а затем ссыпает в чашку, из которой Акира тащил уже остывшие. – И нет этого беспокойства, что что-то пойдет не так. Даже не знаю, с чего такая тупая уверенность. Может, от того, что ты не маячишь рядом. Знаешь, когда ты свалил тогда, словно трусливая псина, было не очень. Я часто, отправляясь на задание, морально готовился к тому, что Мори-сан отдаст приказ воспользоваться «порчей», а потом даже привык к этому ощущению, и оно притупилось.  – То есть ты хочешь сказать, что у тебя совсем не было повода скучать по мне, – хмыкнул Дазай, не совсем понимая при этом, как ему реагировать на подобные откровения.  Чуя не ответил. Взял свою кружку с остатками кофе и отправился в гостиную, устроившись на диване. Котацу, как и прежде, был отключен, но он все равно запрятал ноги под столик, ожидая, что Дазай додумается сесть рядом. Осаму понимает, что с ним хотят поговорить, да и он сам наконец-то хочет со всем разобраться, но ему приятно было находиться на той кухне с Чуей и его мальчиком, а возвращаться к проблемам… Впрочем, Дазай все равно не сможет вечно оттягивать этот момент.  – Ты каждый раз являешься ко мне в дом с каким-нибудь заявлением, целью или не знаю… Но меньше всего я предполагал услышать от тебя имя, что ты произнес.  – По твоей реакции можно предположить, что ты очень хорошо помнишь этого человека, – Дазай устроился рядом, но ноги не стал прятать, сложил по-турецки, поставив на стол свою кружку с кофе и положив рядом пару печенек, что он захватил с собой.  – Мы росли вместе. С того момента, который я помню.  – Вы были вместе в банде Овец. Что стало с ним, когда ты оттуда ушел?  – Откуда такой интерес, Дазай?  – Догадаешься?  Чуя молчит. Явно давно сложил одно с другим, но по виду – сам с собой спорит и не хочет признавать. Раздражение четко вырисовывается у него на лице, и он никак не наберется сил, чтобы хоть слово выдавить из себя.  – Ты же не думал, что я не замечу, – Дазай не спускает с него глаз, зная, что так только бесит, но он смотрит не ради того, чтобы вывести из себя. Просто домашний Чуя в рубашке поверх футболки, с завязанным в хвост чуть спутанными волосами, весь пропахший печеньем из арахисовой пасты – Осаму и не думал, что такое бывает в этой вселенной. – Люди анэ-сан и сейчас караулят вблизи твоего дома. И ты ничего не сказал о том, что Овцы вернулись в твою жизнь.  – Ключевой момент – в мою, Дазай. Ты тут причем? – Чуя стреляет в его сторону глазами, он пусть и догадался, но все же видно было, вовсе не ожидал, что Дазай в самом деле прознает о том, что его так тревожило все это время.  – Вопрос не в этом. Я знаю, что ты с анэ-сан пытался сам заниматься поисками, но вы больно грубо действовали.  – Некогда было разрабатывать стратегии, – Чуя хмурится, недовольный из-за того, что у него что-то не получилось, а затем чуть откидывается назад, запрокидывая голову на спинку диванчика. – Я ждал проблем от кого угодно, но не от тех, кого уже и не вспоминал даже.  – А вот Ширасэ, по-видимому, тебя никак забыть не может. Хотя, уверен, дело не в нем.  – Что ты узнал? Раз уж выяснил, то колись, а не выпендривайся. Причем тут Сёхэй?  – Утром, пока ты тут приходил в себя после того, что надо мной учинил, – Дазай специально делает на этом акцент, из-за чего Чуя дернулся и почти испуганно уставился на него, проклиная всем своим видом за то, что Дазай не хочет вовсе это все забыть, – я пообщался с хорошо знакомой нам обоим Юан-тян. Помнишь ее?  – Где ты ее нашел?  – Там же, в Сурибачи. Но она зашухерилась, пришлось пойти на уловки. И она назвала мне два имени: Томокава Кадзуки и Оока Сёхэй. Теперь я хочу от тебя услышать, кто они, так как уверен, что не просто так они появились снова среди загибающихся Овец, потому что не верю в то, что за всем стоит Ширасэ.  Чуя молчит. Выражение его лица – что-то похожее на разочарование. Примерно что-то такое Осаму видел в тот момент, когда встретил Чую, едва-едва преданного своими. Только там все было сдобрено еще и ненавистью, часть которой распространялась на него, а сейчас этого не было. С кухни приходит Акира, забираясь к Чуе на диван, но тот что-то шепчет ему на ухо, и мальчик, кивнув, тут же ускакивает наверх.  – Томокаву я не особо помню. Мрачный тип, он был постарше нас. Резкий такой. Могло показаться, что он полный идиот, но на самом деле был себе на уме. А что-то еще сказать… Мне казалось, он недостоин моего пристального внимания, в том смысле, что забот хватало. А Сёхэй… Мы были очень близкими друзьями.*** До момента, когда у нас начались разногласия. Это как раз выпало на тот период, когда ты явился.  – С чем это было связано?  – Одним словом не опишешь. Но, наверно, больше всего моментов было связанных с управлением бандой. И со способностью Сёхэя.  – «Уголовное дело»?  – Ты уже успел нарыть информацию?  – Крупицы. Хочу услышать все от тебя. К тому же это все в твоих интересах.  – С чего бы вдруг тебе так возиться со мной, Дазай? – вдруг спрашивает Чуя, смотрит в глаза, пытается что-то понять, но усталость так и сквозит. – Если ты ищешь какую-то выгоду, то я, честно, не знаю, что мог бы тебе предложить.  – С моей выгодой позже разберемся, расскажи о его способности.  Чуя явно не знает, что точно может крыться под его словами, но куда ему сейчас деваться? Дазай снова ощущает эту власть над ним, но не во имя своего удовольствия, а ради того, чтобы удержать ближе… Почему-то раньше об этом он не задумывался.  – Довольно гадкая вещь эта его способность. Тогда это еще осознал. Все вроде бы как до отвращения прозаично, Сёхэй обладал даром выносить приговор, который чаще всего приводился в исполнение на месте. По сути, это могло бы быть даже атакующей способностью. Он обвиняет человека в преступлении и назначает ему кару, которая тут же может сразить – обычно это проецировалось в виде удушения. Но штука в том, что, если человек в самом деле не был виновен, она не действовала. То есть он не мог просто так взять и обвинить кого-то, кто ему не нравится, невиновного, к тому же, если это нечто тяжкое. В таком случае Сёхэй может пойти на уловку. И подставить свою жертву под обвинение, даже если это что-то косвенное. И тогда все срабатывало. В банде был свой суд, который как раз негласно Сёхэй и возглавлял. Все его решения априори становились справедливыми, к тому же считалось, что раз все решает способность, то ошибок быть не может. Но не все были в курсе, особенно изначально, что он поворачивал все так специально, чтобы его способность срабатывала. На почве этого мы с ним и начали расходиться путями, часто ругались, я пару раз даже его поколотил. Потому что устраивать суд в угоду себе, своим интересам – так нельзя.  – И все же ты слаб в качестве руководителя, Чуя, – Дазай рассматривал его, уперевшись локтем в мягкую спинку дивана, из-за чего было не очень удобно, и он чуть проваливался. Чуя виделся ему снова тем пятнадцатилетним подростком, которому явно не просто было принимать серьезные решения, но иного выбора не было.  – Дело не в этом, ты не слушаешь, – Чуя садится на колени, сдирает с волос тесьму и начинает нервно по новой их завязывать, что у него не особо удачно выходит, но, видимо, смысл всех его движений был вовсе не в этом. – Иногда доходило до того, чтобы доказать чью-то вину, Сёхэй устраивал подставы, которые требовали жертв. Так он избавлялся от неугодных и при этом не гнушался жизнями невинных.  – Дрянные же у тебя друзья, Чуя-кун.  – На себя посмотри, – тут же отозвался он. – Проблема была в том, что у него было свое видение правосудия и того, как надо управлять бандой. У него была какая-то своя философия, угодная ему. К примеру, он практиковал понятие того, что члены банды не обязаны знать всех внутренних ее законов, но это никак не избавляло их от наказания. Он говорил, что в данном случае незнание – это устрашение. Люди побоятся сделать лишний шаг, думая, что он может привести к наказанию.  – Он случайно не почитатель периода сёгуната? В те времена была такая практика, пришедшая к нам из Китая, как говорят, – хмыкнул Дазай, но Чуе было не смешно.  – Не знаю, откуда он этого набрался. Важно ли это в данном случае? При этом… Мы в самом деле были хорошими друзьями, несмотря на его эгоистичные заскоки и создание удобств для себя, в своих интересах. Он несколько раз выручал меня. Однако, повторюсь, что к моменту, когда завязывался этот конфликт с Портовой мафией и все сложилось к тому, что я сам там оказался, мы были не в самых лучших отношениях. Он заводил довольно сомнительные знакомства, хотя банда не являла собой образец преступной группировки, идея была в ином, она была в защите тех, кто нуждался в этом, оказавшись один, на улице, в непростой ситуации. Нам всем это было знакомо. Но глупо удивляться тому, что власть пьянит. Сёхэй никогда не стремился к миру. И то, что ты сегодня упомянул его имя… Ничего хорошего теперь ждать точно не следует.  – Он был среди тех, кто тогда присутствовал на кладбище, когда тебя ранили?  Чуя не сразу ответил.  – Я не заметил, как-то вообще не хотелось тогда всматриваться в осуждающие лица, но я не могу точно сказать, – вспоминать тот момент едва ли тянет. – А после выходки Ширасэ и твоих усилий в плане моей вербовки я уже не был в логове банды, не виделся с ним, но он пытался со мной пару раз связаться, и я знал, что он был очень зол из-за моего ухода.  – Это звалось для него предательством.  – Значения не имеет. Мы бы все равно не смогли дальше существовать так просто вместе. Не с его методами. Где гарантии, что он однажды бы не применил свою способность на мне? И это не нечто такое, от чего можно взять и отбиться. Я видел, как сдавливало горло у тех, кого осудил Сёхэй. Страшная смерть. Что ты так довольно киваешь? Тебе-то точно похеру на такое будет.  – Жаль, неплохой был бы способ суициднуться.  – Кретин конченый. Я еще в тот момент знал, что добром все это не кончится! Надо было тебя грохнуть еще в Сурибачи тогда.  – Не ворчи, Чуя, я предлагаю тебе помощь.  – А нахуя она мне от тебя? И, честно говоря, меня это даже напрягает, что ты начал возиться по этому поводу. Лезть к анэ-сан, я так понимаю…  – Враги рыщут вокруг твоего дома, где у тебя маленький ребенок, – не повод ли это для тебя быть посговорчивей? – Дазай произносил это без всяких угроз и наездов, скорее с попыткой уговорить и прижать кое-чью гордость, что распушила тут свой хвост; он прекрасно понимал, что Чуя будет против того, что он лезет в его дела. – Не говоря уже о том, что меня тоже не радует факт того, что в Йокогаме активизировалась старая банда, и пусть у них под прицелом сейчас ослабленная, на минутку, Портовая мафия, в дальнейшем это ни для кого ничем хорошим не кончится.  – Можешь мне хотя бы не петь о том, как благородно ты собираешься поступить, Дазай, хрен бы ты задницу поднял, если бы тебе не дали приказ или в этом не было бы личного интереса.  – Так я и не спорю, – Дазай догрызает печеньку, а потом тянет руку к Чуе, из-за чего он резко подается назад, подальше от него. – Я бы мог и далее без твоего ведома заниматься этим делом, но это глупо, тем более все это касается напрямую тебя.  – Ты хоть понимаешь, как ты меня достал, Дазай? Ты уже который раз врываешься ко мне в дом, то и дело лезешь в мои дела, ведешь себя так, что хочется…  – Выебать меня? – Осаму улыбается, словно загнал добычу в свой капкан, и Чуя в ответ глядит, будто ему под дых дали.  – Я бы ограничился просто тем, что свернул тебе шею, – он поднимается, перебираясь на пол. – Делай, что хочешь. Я готов снабжать тебя всем тем, что знаю о Сёхэе, об Овцах и прочем, но в остальном, Дазай, избавь меня от своего общества. Может, ты и сообразишь, как выловить их и угомонить, но в остальном толку от тебя никакого, сам подставишься под нож или пулю, едва тебе это долбанет в голову. Возиться мне с тобой некогда, сам заметил, а что касается непосредственно безопасности, – Чуя гравитацией поднимает брошенный им самим на край дивана плащ и швыряет в него, – тут я и сам разберусь.  – Выгонишь меня сейчас от греха подальше, да? Но я ведь еще не все тебе выложил. Самый неприятный момент – никто из нас понятия не имеет, где конкретно искать Овец, не говоря уже о том, что после наших набегов туда они могли затаиться, а у меня нет желания переворошить все темные углы Сурибачи, включая и развалины башни, какими бы подозрительными они не казались, – Дазай внимательно следит за Чуей – по его лицу видно, что их мысли нерадостные сходятся. – Но у меня есть маленькая наводка на то, где может скрываться Сугимото Юи, что поможет подбираться с более, эм, аккуратного угла? Тебе интересно?  Ну да, ему интересно, но Чуя все еще настроен на то, чтобы Дазай покинул его дом. Он колеблется, пока Осаму обнимается со своим плащом, изучая его поясок и карябая какое-то темное пятнышко – он уже давно подумывал о том, чтобы отдать его в чистку. Все-таки светлая ткань жутко маркая. С черным было проще. Он поднимает глаза на Чую.  – Я могу даже поделиться этой информацией с тобой, не говоря уже о том, что по-прежнему готов предлагать свою помощь, но с тебя тоже кое-что, о чем я давно прошу, Чуя-кун.  – Что тебе еще надо от меня?  – А ты забыл? Я же согласился при тебе искать этого Сюндэя. Время-то идет, а я бы хотел пообщаться с твоими студентами. И, между прочим… Насчет Сугимото – тоже.  О да, это должно было стать главным аргументом, и Чуя быстро оценил всю важность, но все еще упирается из вредности:  – Блядь, Дазай, ты со своими способностями мог уже бы и без чужих подсказок найти всех, кого надо!  – А мне лень! Я избрал более длинный путь, я не могу разорвать себя сразу на все дела, тем более насчет этого веб-автора, я делаю это только из-за того, что сдуру пообещал, а не в моих правилах обманывать милых девушек, ты же знаешь!  – Нет, блядь, не знаю!  – Ревнуешь, что ли? – Дазай с таким чистейшим ехидством стреляет в его сторону намеками, что Чуя готов уже закипеть, но все же сдерживает себя.  – Хорошо, завтра можешь пойти со мной. Покончим с этим, и ты от меня отстанешь. Не будешь появляться в моем доме, пока не разберемся с Овцами; я готов поддерживать какой-никакой контакт с тобой, выбора нет, но предпочту, чтобы ты был на расстоянии.  – Я не предлагал тебе ставить мне условия.  – А я иного не приму. Выматывайся, завтра утром приедешь ко мне в университет.  – Но, Чуя! Так далеко добираться сюда из Йокогамы! А сейчас тоже уже не хочется ехать!  Он уже на лестнице и не реагирует на нытье. Дазай ведь может это принять как знак к тому, что ему все же позволяют остаться?  Минут пять он таращился в стенку, прислушиваясь к звукам наверху, которые едва до него долетали. Интересно, о чем Накахара сейчас думает? Дазай поднялся, приблизившись к окну. Отсюда никого не видать, но он и так знает, что дом пасут люди Коё, быть может, уже доложили ей, что он тут застрял. Он вообще-то обещал ей сообщить, если что-то узнает, но… Дазай не хочет связываться с ней лишний раз. Надо будет, Чуя сам ей расскажет, но будет лучше, если он сам всем займется, чтобы никто не спугнул.  И Дазая на самом деле в данный миг волнуют вовсе не эти проблемы, всплывшие из прошлого. Ему смешно и одновременно как-то вовсе не весело от того, что у него совершенно не получается поговорить с Чуей кое о чем ином. Стоит признать, Накахаре хватает больше смелости на то, чтобы активировать «порчу», осознавая все последствия, нежели поговорить с Дазаем о том, что между ними произошло. И да, Осаму тоже прекрасно понимает, что проще на все это закрыть глаза, ну было и было, это, быть может, не самая смущающая ситуация, в которой они вместе оказывались, наверное, но Дазая такой вариант не устраивал.  Чуя его прибьет.  Он сидел тихо весь остаток вечера. Прислушивался, но эти двое вели себя поразительно тихо; Чуя упорно делал вид, что в его доме нет посторонних, даже когда спускался вместе с Акирой в ванную, и Дазай в тот момент сидел с закрытыми глазами на кухне, вдыхая остатки аромата печенек, будто это могло заглушить то, что произошло в том месте буквально вчера… Обычно он мог ощутить на себе крепкую хватку Чуи только в моменты, когда тот грозился наконец-то отправить его на тот свет, но вот то, как его руки обхватывали тело, крепко, как-то даже по-собственнически – Дазай вспоминал сейчас всякие мелочи, иные прикосновения, сортируя их и пытаясь зачем-то анализировать… Когда-то давно… Он не очень хорошо помнит этот день, потому что состояние было такое, будто его наизнанку вывернули, но все же в его памяти это сохранилось: он не выпускал его, боясь, что «порча» снова даст о себе знать, но в том не было чего-то, что он чувствовал сейчас. Желания?  Он видел, как обряженный в пижаму Акира проскакал из ванной к лестнице. При этом затормозил на ней, поймав взгляд гостя, и тут же провалился в дилемму: стоит ли подойти? Дазай и сам ощущал некоторое смущение перед ребенком, но в то же время был бы не против, если бы тот к нему пришел. Хрен его знает зачем, но этот мальчик… Чуя, взбираясь на лестницу, уводит его, и Дазай лишь вздыхает и берет печеньку. Они тут их целую гору наделали, никак не кончатся. Дазай часто любовался тем, что творил Чуя, когда гравитация возносила его над землей, способность у него на самом деле жутко красивая, и красивая даже в своей разрушительности, и в самой своей страшной форме, но теперь это все так померкло перед глазами. Потому что ну никак не отпускают его картины, когда Акира вблизи него.  Когда уже до едкой черноты стемнело, Дазай незаметно вышел на улицу осмотреться, но Овцы отныне не рисковали так близко подбираться после потери нескольких человек, и можно было особо не переживать. Дазай мельком подумал о том, чтобы найти сигареты Чуи и затянуться, но это из-за отсутствия постоянной привычки приведет к тому, что он начнет подыхать от кашля – неплохой для него вариант, но не в этот раз. И Чуя не простит ему, если он сдохнет под дверью его дома, а сейчас уж совсем не хочется его злить.  В ванне было шумно, и Дазай с минуту постоял под дверью, но решил, что это не лучшее место для разговоров, да и вообще уже подумывал о том, чтобы лечь спать прямо здесь внизу, этот диванчик с котацу прям завлекал своим уютом, а еще подбрасывал картины сидящего на нем Чуи, и Дазай поддался напору, погасив свет и устроившись поудобнее.  Но разве придет сон?  Сон, быть может, придет, но в нем будет один элемент, что так не дает покоя, и Дазай, покусав губы, помучавшись еще некоторое время, все же подымается наверх, потому что – так невозможно!  Дверь в комнату Акиры приоткрыта, там в приглушенном режиме горит гирлянда, заменяя ночник, и Дазай сам не знает, почему хочет взглянуть на мальчика, но в итоге не рискует, боится потревожить, зато куда смелее заглядывает в другую комнату, проскальзывая и закрывая бесшумно за собой дверь.  Как быстро Чуя привык к тому, что стал ложиться не под утро? Лежит сейчас, растянувшись по диагонали, едва скрытый одеялом, по дыханию слышно, что его глубоко вырубило, но едва ли он совсем потерял чуткость, что он и доказывает, едва Дазай присаживается на край: подскакивает, готовый его тут же уничтожить гравитацией, но Осаму быстро гасит его способность, хватая за руки, чудом увернувшись от удара, да держит крепко, пока Накахара щурится от белых вспышек, а потом уже пытается вырваться, шипит и ругается, и то, что он разглядел вторгнувшегося к нему гада, явно ситуацию не облегчило.  – Какого, сука, хуя ты тут забыл?! А? – Чуя выдирает свои руки из чужих, отпихивая от себя Дазая подальше, а потом отклоняется назад, ударив по кнопкам выключателя на спинке кровати – тускло загорелся светильник рядом. – А ну проваливай, долбоеб хренов! Я просил тебя не мешаться! Сейчас вообще из окна спущу!  Все это звучит таким злобным шепотом, что немного смешно, и Дазай не ощущает всего ужаса от угроз, что сыплются на него.  – Угомонись, – Осаму одергивает его, положив внезапно руку ему на голову, и тот, сам не ожидая, замирает, весь взлохмаченный, щурится от света, что аж глаз левый слезится, а потом хватает Дазая за запястье.  – Не трогай меня.  Руку его откинули в сторону, но Дазай все равно настырно тянется к нему.  – Поговорим? Ты же понимаешь, о чем я?  – Меня утром ждет работа, Дазай, я не собираюсь тут с тобой выяснять отношения, а если ты мне ребенка разбудишь, то сам отправишься его укладывать!  О, вот это в самом деле прозвучало жутко – Дазай не был уверен, что подобный скилл был заложен в его программу, каким бы уровнем гениальности она ни отличалась. Но он лишь улыбается. Пустые угрозы.  – Мы тихо. Обещаю. Только не бей меня.  – Говори, что хотел и проваливай, – недовольство и смущение в одном флаконе. Как же Осаму всегда нравилось доводить напарника до подобных состояний, но тут он сейчас превосходит себя, и ведь это Накахара сам дал тому почву!  Дазай думает о том, что в момент их встречи после долгой разлуки ему все время казалось, что он никак не может дотянуться до него, что он стал каким-то уж совсем далеким, чужим, и это изводило, заставляя постоянно анализировать ситуацию, мешало обычному течению жизни, даже суициды перестали отвлекать его! Но сейчас – Чуя близко, и не потому, что можно протянуть руку и коснуться его, рискуя, правда, получить за это в морду. На самом деле хотелось бы услышать что-нибудь от него, но тот точно не выдавит из себя ни звука.  – Не делай вид, что это не имеет никакого значения.  – А?  – Секс, Чуя.  – О, ебать, ты никак не угомонишься! – он дергается и пытается спрыгнуть с кровати, лишь бы не смотреть в чужие глаза. – Я же уже сказал: ну трахнулись, что тут такого? Это вопрос к тебе, что ты так близко к сердцу это принимаешь. Не знаю, что ты там себе придумывал, но можешь расценивать это как момент, когда наконец-то ты расплатился со мной за то, что всегда был откровенным мудаком. Я грозился тебя убить? Сейчас это бессмысленно, но это не значит, что я все забыл.  – Никогда не замечал за тобой злопамятства, но что-то твое поведение не несет в себе триумфа победы над врагом, Чуя.  – С тебя и этого хватит. Мне больше нечего тебе сказать, проваливай, – Чуя даже не тушит свет, а просто укладывается спиной к Дазаю, словно обиженный ребенок, и пытается зарыться под одеяло, на котором сидит вечный нарушитель его спокойствия, не собираясь вовсе с него слезать, он смотрит на эти нервные движения, а потом подбирается ближе.  Раз Чуя такой сложный, то следует с напором идти ва-банк! Он просто ложится рядом набок, ощущая, как тело, что пыталось быть от него подальше, сильно напрягается, и обхватывает рукой, что Чуя вообще замирает статуей.  – Скажи, тебе хоть было приятно? – Дазай и не ждет, что ему ответят быстро, и он в своей типичной манере начинает давить на слабые зоны – для начала нагло тычется носом в шею Чуи, ощущая свежий травяной запах шампуня, а нахальная рука больно проворно скользит под его футболку, оглаживая живот, который напрягается явно не от того, что кожу касаются холодными пальцами. Ничего, сейчас согреются.  Чуя, пока еще ясно соображая, отзывается ответом на его реплику:  – Издеваться над тобой – вполне, – звучит убедительно, быть может, Чуя в самом деле оторвался в этом плане, но не надо обманывать! Однако Дазай задает следующий вопрос, на который тоже можно ответить в ином значении, но он будет читать ответы так, как хочет их прочесть. Точнее, так как ощущает – они должны звучать:  – Ты бы повторил?  – Ага, черенком от лопаты.  – Да ты тот еще извращенец. А как твоя рука? Я смотрю, ты перестал носить повязку.  – На мне быстро все заживает, тебе ли не знать. Все мази извел, – при этом добавляет Чуя, – будешь должен.  – Без проблем, это моя тема, – Дазай вдруг забирается рукой под футболку глубже, пользуясь тем, что его так и не шуганули. Каков предел терпения? Чуя за эти годы смог его повысить? Честно говоря, пора бы уже нанести смертоносный удар, но Накахара лежит смирно, однако он все же вздрагивает, когда пальцы, коварно подобравшись, сминают сосок.  – Прекрати. Не знаю, что ты там себе надумал, но… – он сбивается, потому что сам позволяет все это с ним делать: пальцы, что скользят по груди, щипая за чувствительные места, вжатое со спины тело и язык, что кончиком проходит по шее все увереннее. – Я серьезно. Я… Я не трахаюсь ни с кем ради того, чтобы тупо снять стресс, если ты на это рассчитываешь!  – Ты сейчас себе противоречишь, Чуя, – Дазай убирает носом его волосы, чтобы не мешали ему выписывать влажные линии. Мать вашу, это слегка кружит голову – он прежде не ловил себя на том, как приятно делать такие почти невинные вещи своим языком.  – Я имею в виду, что… Блядь, там просто ты меня выбесил, но я не беру это в привычку. Не знаю, чего тебя понесло, недотрах у тебя или что, но ты зря тут пристроился. Отъебись!  – Я думал об этом, когда мы вместе были с тобой в мафии, – тишина. Ему не отвечают. Единственная реакция, легкие судороги тела, которое он пока что довольно невинно пытает. – Я о сексе с тобой, если до тебя не дошло. Просто из любопытства.  – Обойдусь без твоих больных фантазий, – голос звучит жутко хрипло и под конец вообще садится; Дазай, ощущая, как тело полнится хорошо процеженным вожделением, прижимается еще крепче. Стоит ли акцентировать внимание на том, что Осаму не просто так вжался сейчас в его задницу пахом? – И чтоб ты понял: я не собираюсь воплощать то, что ты там мог себе напредставлять, чтобы ты потом еще меня этим донимал.  – Тогда почему не гонишь? Слова твои, может, и несут в себе легкий грозный оттенок, но реакция тела, Чуя-кун – какой же ты лжец.  – Какая к черту реакция…  Дазай аж привстает на локте, когда Накахара захлебывается в глухом стоне от того, что в его штаны нырнула рука, да так ловко – сразу еще и в трусы, сдавив все сильнее твердеющий член. Интересно, у него хватит наглости делать вид, будто возбуждение сейчас не наполняет своими ароматами эту комнату? Чуя, опомнившись, стискивает зубы, но Дазай в этот миг просто чудовище: его палец давит на влажную головку члена, что буквально пульсирует уже в руке; пытка заканчивается, но тут же возобновляется, и Чуя, запрокинув голову, дышит через рот, плотно сжав веки. Осаму разглядывает его, но почему-то не решается склониться и поцеловать в приоткрытые губы, даже если это не призыв – это преисполнено незнакомой прежде чувственностью, густеющей с каждой секундой. Но смотреть на него – он много раз видел, как Накахара пытается удержать в себе страшные боли из-за собственной способности, а тут – он тоже пытается скрыть это, но то уже удовольствие, что румянит его щеки, и он весь уже горит – смиренно готов и в самый ад теперь спуститься за свои грехи, в которые его сейчас окунут.  Мог бы и не пытаться сдерживаться: пальцы, вцепившиеся в простынь, движения тела, что желает изогнуться от удовольствия, но не позволяют, сбитое к чертям дыхание – Чуя перехватил его за руку, да так и держит, даже не попытался убрать, не сжал ноги… Словно совсем не подставляется.  Дазай отпускает его лишь для того, чтобы стянуть с ног пижамные штаны и белье, и в этих действиях не встречает ни капли сопротивления, и, пока сам не опомнился, берет член в рот, из-за чего Чуя несдержанно дергается, погружаясь прямо в горло, а это с непривычки – то еще ощущение, но Осаму из собственного любопытства не отступает, а еще он хочет, очень хочет показать то, как он видит удовольствие и может им поделиться.  Он крепко сжимает голые бедра пальцами, думая о том, как все это ново, просто и в то же время – даже такое примитивное касание – уже несет в себе оттенок чего-то, что стремится стать сокровенным.  В этом теле столько скопилось напряжения! Дазай вдыхает через нос, пытаясь не поддаться головокружению – блядь, то, что он сейчас делает, буквально пробуя Чую на вкус, – это, наверно, выглядит жутко пошло, но, сука, почему только сейчас все к этому пришло?!  Чуя елозит, не зная, куда ему деваться от ощущений и заодно стыда, что сковывает его сдавшееся на милость суицидального маньяка тело. Быть может, он думает, что Дазаю проще – да нет. И дело не в том, как он старается работать языком впервые в жизни, проделывая нечто подобное, основываясь лишь на представлениях о том, как с ним это делали девушки, ему тоже непривычно понимать, что на постели с ним сейчас его бывший напарник, да и постель эта не его, и он просто нагло сюда забрался. Но он не думает о том, что делает что-то неправильное, и его желание обладать, обладать Чуей, сейчас в полной мере, готово трескаться от передоза эмоциями.  – Резче! – вдруг просит Накахара сквозь судорожные вдохи. Он приподнимает таз, прогибается, хватаясь одной рукой за простыню, а другой цепляясь за плечо Осаму и сжимая так, что больно даже сквозь рубашку от вдавливающихся коротких ногтей.  Дазай послушно внемлет просьбе или все же приказу – не совсем понял, но через миг внезапно отстраняется, заменяя наспех рот рукой, набирает больше слюны, но вместо того, чтобы снова дать упереться себе в щеку, проводит дразняще языком по мягкой малиновой плоти, лижет, прижимается губами, а его пальцы тем временем подбираются к отверстию меж ягодиц, и Чуя рефлекторно дергается, пытаясь отстраниться. Но еще одна попытка – настойчивость подкупает, и слышен смиренный выдох.  – Боюсь вторую ночь подряд я не готов принимать тебя в себе, – хмыкает Дазай, отрываясь наконец-то члена, который так старательно изводил. – Но потом – я весь твой.  Чуя, бросая на него даже в такой момент крайне раздраженный взгляд, отвечает что-то не совсем понятное, а Дазай пытается сообразить, что он сам только сейчас ляпнул. Но да черт с ним.  Он и прежде видел обнаженного Чую – ничего такого: общие раздевалки и душевые на тренировках, там были и другие парни, да, он рассматривал его, но таким вот возбужденным и твердым – узреть его не было возможности, и теперь глаза невольно цеплялись за каждый миллиметр тела, за каждую венку, посылая в мозг четкие сигналы, а тот уж совсем не скупился на то, чтобы отправить на время в нокаут здравый смысл.  – У тебя здесь есть что-нибудь типа смазки?  – Если ты перся ко мне заниматься сексом, то мог бы сразу об этом подумать. Нет у меня ничего, – Накахара недовольно дергается от щекотки своей задницы. – Тоже мне, блядь, гений, думающий на несколько шагов вперед. В осиирэ в коробке посмотри, там есть запас детского масла, если я не убрал его вниз.  Дазай тут же соскакивает, отодвигая дверцу шкафа, и роется в составленных тут коробках. Ну да, не учел. Честно говоря, он не думал, что Чуя позволит так далеко зайти. Нет, он вообще не думал, что сорвется, вот сейчас вообще не уверен, что все происходит на самом деле – сжимает пальцы на плетенной поверхности складного контейнера, где начал рыться, и пытается что-то там адекватное в голове включить. Боже, тот ли сейчас момент?! Сомневаться, когда позади него лежит Чуя, сдавшийся практически без сопротивления?! Ведь в самом деле Осаму хотел просто поговорить, пусть и с надеждой, но Чуя прав – он просчитался. И ему самому сейчас жутко тесно в штанах, аж больно, и в то же время в груди так приятно жжет. Он находит это чертово масло, что теперь будет вечно в его голове жить только в виде пошлых ассоциаций, стаскивает с себя одежду… Чуя молча следит за ним: они оба тормозят на одном моменте – бинты. Накахара лишь фыркает, сужая глаза, в нетерпении сжимая себя, а Осаму стаскивает то, что содралось легко, а остальное – похеру, и подбирается снова близко, касается губами живота, когда вымазанные в масляной жидкости пальцы давят на отверстие.  – Мне быть понежнее, Чуя-кун? Или отомстить тебе?  Тот не отзывается, лишь тянет за волосы, в которые вцепился, и что-то подсказывает Дазаю, что Чуя давно хотел нечто подобное сделать, он даже не возражает! Толком не осознав такое открытие, Осаму протискивает палец все же аккуратно.  Чуя лежит тихо, стараясь ничем не выдать своих ощущений, даже если ему неприятно, да и Дазай ловит его на том, что он не упускает момент: пристально изучает его самого, и есть соблазн даже подставиться, но он специально не дает касаться ни себе, ни Чуе, терпит, при этом не в силах скрыть улыбку, а Чуя лишь демонстративно закатывает, а затем прикрывает глаза, зачем-то пытается сохранить самообладание, и сам начинает двигаться, желая эти самые пальцы глубже в себе, забываясь и начиная себе яростно надрачивать, но Дазай, понаблюдав за ним в усладу себе, убирает его руку и пристраивается сбоку, отводя его ногу в сторону.  Медлит.  Чуя оглядывается на него через плечо, будто в ужасе, что тот вдруг передумал, но Дазай просто пытается дать мигу застыть, дать себе осознать, а Чуя все так и пытается на него смотреть, когда в него начинает проталкивать головка члена, едва с нее полностью сдвинули крайнюю плоть. Дазай почему-то уверен, что на него бы и дальше так смотрели, но Чуя упирается рукой в матрац, сминает простыни, инстинктивно напрягаясь и отворачиваясь, низко опуская голову, выдыхая со свистом воздух, но не отстраняется, как бы ему ни было неприятно и непривычно, и Дазай, пытаясь подавить в себе несдержанность, плотнее жмется к нему, чувствуя, как рыжие кудри липнут ко взмокшей груди.  Осаму запоминает все: как бьется его сердце, как – чужое, это недовольное шипение и в то же время вспыхнувшее еще ярче доверие. И вкус кожи на полуобнаженном плече, в которое он вжимается губами. Твою же мать, Чуя, ты бы только знал в миг сей, сколь сильно хочется яростнее вцепиться в тебя, грубее вбиться в тело, доказывая, кто кому на самом деле принадлежит, потому что кажется, что только в этих соприкосновениях теплится настоящая жизнь.  Шарахнуло по мозгам – Дазай будто бы впервые заглядывает за предел. Но не смеет, буквально запрещает себе быть грубым, иначе это будет лишь секс, о котором Чуя так не хочет говорить с ним. И раз так…  В этом даже есть что-то такое: постепенно проталкиваться, проникать все глубже, слушать стоны, которые Чуя глушит лишь из-за того, что могут нарушить чужой невинный сон. Смелея, Дазай толкается сильнее, со смехом вдруг осознавая, что где-то в этом доме – в чем он точно уверен, есть пачка презервативов, но та даже в памяти не попыталась всплыть, когда должен был настать ее звездный час. Где вообще витает здравый разум? Он ведь вообще-то серьезно относился к таким вещам, но так легко поддавшийся ему Чуя обескуражил, а теперь уже – какая разница? Осаму, все еще не осознав толком ситуацию, когда он вот так вот, полностью обнаженный, в постели с другим мужчиной, сводящим с ума, оказывается, сильнее, чем он мог представить, забывается, у него все переливается перед глазами от острой непривычности – его члену тесно, и это возбуждает до желания закричать.  Они не разговаривают друг с другом, не перебрасываются какими-то едкими комментариями, хотя какой простор для того… Разговор совсем иной, Дазай бы в шутку назвал его ознакомительным, попытка два. Потому что первая была – ну так, грубая демо-версия, хотя она стала определяющим фактором, направляющим.  Так томно, так приятно, так – в высшей степени близко и едино. Дазай всегда где-то на подсознании знал, что пространство меж их телами не должно существовать.  Он упустил возможность подмять Чую под себя, как того хотел: тот оказался проворнее и смело завалил Дазая на спину, устроившись на нем, скинув заодно с себя уже и без того мокрую футболку, и Осаму не против, раз уже ему открылся такой приятный вид, да еще и дают себя гладить, всего трогать, познать.  Чуя в этот миг и какой-то хорошо знакомый, и в то же время – будто потайная дверь открылась. И он странный. Почти не смотрит в ответ, но при этом, забив на все, откровенно наслаждается всем действием, несмотря на то что, возможно, по-прежнему ощущает дискомфорт, и по его движениям, немного неуверенным и явно ему непривычным, Дазай окончательно приходит к выводу о том, что его бывший напарник едва ли искушен в сексе с мужчинами, но Чуе откровенно похеру. Его тело горит в сладостном напряжении, он откидывается назад, движется то плавно-медленно, то ускоряется, что от трения хочется немедленно кончить, но помешать ему выстраивать свой ритм – таких мыслей не возникает; Дазай послушно подстраивается под него, удерживает за бедра – ему приятно ощущать жесткие мышцы под пальцами, рассматривает этого открывшегося ему совсем иначе за последние дни человека, насчет которого он, оказалось, так сильно ошибался, и, наверное, доволен тем, что от его тела готовы принять рассыпающиеся брызгами импульсы.  Чуя переменился – словно забылся, отпустил себя, не стесняется, будто ищет что-то во всепоглощающем его ритме, давит в грудь Осаму руками, но еще бы открыл свои глаза – в них, вне сомнений, столько всего плещется, и они сейчас, наверно, похожи на раскаленную карамель, но слов не хочется произносить, лишь смотреть на то, как самозабвенно Чуя движется на нем. Полностью утонувший в процессе, голодный до чувствительности – Осаму, в бесполезных попытках концентрироваться, балдеет от такого зрелища и понимает: что хочет попробовать именно в этот миг, резко отталкиваясь от кровати, вырывая тем самым сладкий стон от более чувственного проникновения – он садится, прижимая к себе Чую, и целует его в губы, задыхающегося и без того, но ловить ртом его напряженные вдохи – это что-то новое, да и Чуя не противится, отвечает, обхватывая его крепко за шею, вжимается, и еще сильнее дрожит от того, как его член трется о живот Дазая, а тот еще специально просовывает руку меж их телами и сдавливает, заставляя безумно желать повторить это действие.  Может, Осаму просто кажется, но такое чувство, что у него готовы сейчас забрать все, что он дает, а то вдруг больше не достанется. Чуя отнимает у него инициативу, целуется жадно, давит пальцами на затылок, насаживается сильнее, ему похуй на свою гордость и довольный оскал Осаму, когда они разглядывают друг друга с тенями на лице, что вуалью окутывают эмоции от все еще витающего где-то смущения, потому что – они же вовсе не знали друг друга таким образом прежде. Чуя усмехается, вроде как и сам бесится от того, что даже не попытался сопротивлялся, но чего скрывать, когда видно, насколько он доволен.  – Не имеет значения? Все еще готов так утверждать? – спрашивает Дазай, целуя его солоноватые щеки, шею – особо жадно.  – Не жди от меня большего.  Дазаю не нравится, как это звучит. Да и он не верит. И не дает ему врать и дальше, кусает губы в отместку за такие слова, да и тот уже сдался, лишь прерывисто дышит и подставляется под сжимающие его крепче руки и поцелуи, что сыплются на веки, и так интимно в тот момент губы собирают лишнюю влагу с уголков глаз.  Это выглядит слишком доверчиво, когда Чуя позволяет опрокинуть себя на спину, навалиться и дать теперь самому управлять ситуацией, где-то на срыве, что они оба едва сдерживают стоны, глушат их – и это можно расценить, как самый глубокий поцелуй, да воздуха едва хватает, потому что Дазай особо беспощаден, когда ощущает, что вот-вот накроет, и он вовсе не замечает, как стискивает запястья Чуи у него за головой, это все – острая грань, когда член ощущает давление горячего нутра, Дазай едва не пропускает момент, слегка отстраняясь, но не теряя близкого контакта, и он целует тяжело дышащего Чую теперь почти до крови, безжалостно прощупывая венки на обоих сдавленных в его ладони членах, а затем ощущая, как густое семя заливает пальцы, когда они кончают почти одновременно.  У Дазая нет особой любви к тому, чтобы вымазаться, но у него даже не возникает эта мысль – их вообще нет, во всяком случае, тех, которые могли бы сформировать адекватный мысленный процесс. У него только и выходит, что навалиться на Чую, который сам вцепился ему пальцами в плечо, тянет за оставшиеся бинты, вжавшись лбом куда-то в ключицу. Расцепиться бы, судорогой сводит, но в итоге так и пытаются прийти в чувство непонятным комом на кровати. Осаму облизывает губы, но ему кажется, что они то и дело сохнут, в горле тоже свербит, он чувствует, как по спине мелкими капельками наперегонки бегают бусинки пота, и от этого становится чуть прохладнее, приятнее. Даже силы будто бы возвращаются, и он подтаскивает Чую, желая усадить себе на колени. Тот не врубается, чего еще от него надо, и вообще Осаму уже начинает мерещиться, что тот сейчас опомнится, сорвется, напинает его и выставит отсюда к хуям, но он не сопротивляется даже, и Дазай склоняется к тому, что Накахару просто еще не отпустило, но ошибочно думать, что он сейчас совсем невменяемый, или то, как накручивает чуть влажные темные пряди волос себе на пальцы, – это в самом деле его проявление желания не отпускать?  – Блядь, мне утром на работу еще надо будет встать, – голос Чуи так внезапно разрезает сгустившийся вокруг них воздух. Вроде бы такое ни о чем не говорящее сожаление, но Дазай напрягается, не зная, чего ожидать, а Чуя вздыхает еще тяжелее. – Я что-то сомневаюсь, что меня теперь потянет в сон. Долбит так, будто опять половину Йокогамы разнес и даже «порча» не понадобилась.  – Ну, даже если бы из тебя полезли всякого рода божественные черти, то далеко бы им удрать не удалось.  Чуя не отвечает, и до Дазая не сразу доходит, что тот прислушивается, но потом спокойно выдыхает.  – Я вообще-то запер дверь, когда вломился сюда, – как бы между делом заметил Дазай, и Чуя, отрываясь от него, наконец-то смотрит прямо в глаза – правда это не взгляд, полный любви и обожания, в нем прям и читается: «дай мне еще один повод и въебу так, что более не встанет»!  – То есть дверь ты все же додумался запереть, а ебаную смазку взять мозгов не хватило!  – По вчерашним ощущениям скажу, что ничего страшного со мной не случилось, и ты переживешь. Мог бы и сам прикупить.  Они с минуту таращатся недовольно друг на друга, словно – как раньше – ругаются из-за всякой ерунды, насупились, одним словом – дети малые, и Дазай из вредности дергает за падающие на лицо пряди, за что тут же получает пальцами под ребра, да и его тут же заваливают на спину, что по новой дыхание перехватывает, и Чуя дергается куда-то, но его тащат обратно, заставляя распластаться на себе.  – Полежи со мной вот так, – Дазай специально погружает ему в волосы руку, запутываясь в них: и ему приятно, и Чуя лишний раз не дернется, опасаясь лишиться своей шевелюры.  Накахара не прям упирается, его просто что-то смущает, и Дазай уверен, что сейчас дело вовсе не в нем.  – Вокруг моего дома, быть может, кружат эти суки из банды, а я тут с тобой развлекаюсь.  – Сомневаюсь, что после того, что портовые сделали с их дружками, они рискнут повторно сюда подобраться, да еще и ворваться. В конце концов, с тобой связались люди, хорошо знающие, на что ты способен, пусть и отошел от дел.  Чуя приподнимается, упираясь Осаму в грудь руками, смотрит пристально, цыкает из-за чего-то недовольно и выдыхает немного свое волнение, низко опустив голову.  – Ты-то чего во все это ввязался? Совсем скучно? Или ты думаешь, что я оплачу твои услуги как детективной шавки?  – Как грубо. Вовсе не думал о подобном. Просто искал место, где перекантоваться, пока Куникида испытывает свою удачу на тех, кого приводит в арендуемый нами домик.  – Боже, о чем я вообще с тобой говорю? Не беси меня. Что уставился?  Дазай слабо улыбается в ответ и мотает головой, будто никаких мыслей в этот момент и не таилось вовсе, и Чуя может не хмуриться. Как-то вдруг страшно стало ему признаться и сказать, каким он его сейчас видит, и что от этого испытывает. Дазай немного не готов. Он запрокидывает голову, глядя на тьму за окном, что частично зашторено.  – Ты же не захочешь мне сейчас отвечать, почему тебе вчера сорвало крышу?  – Я разве не объяснил? – Чуя чуть отстраняется, хватаясь за покрывало, но ему как-то уже похуй на стеснение.  – Не верится.  – А меня не ебет, что там тебе не верится.  – Мне просто показалось… – Дазай так вымученно вздыхает, что Накахара только недовольно ноет, зная, что кроется за этих вздохом: сейчас начнет выстраивать свои даже не гипотезы, а точные версии того, что ему там показалось, но почему-то продолжение не следует, и они сидят молча несколько минут, пока Чуя не находит в себе силы сделать лишние движения.  – Ты можешь заняться, чем хочешь, только Акиру не разбуди, а я в ванную. Надо смыть с себя все это, – Чуя заводит руку за спину, ощупывая себя, а потом с очевидным скепсисом изучает Осаму, а у того своя песня:  – У тебя не найдется ли новый моток бинтов?  – А вот и еще один твой косяк помимо смазки! Перебьешься!  Недовольно пыхтя, он спрыгивает бесшумно на пол и подбирается к шкафу, откуда выдирает юката, собираясь завернуться, и голые бедра, с которых Дазай не спускает глаз, вмиг скрываются от его обзора, и он сам спускает ноги на пол.  – Я с тобой.  Чуя, запахиваясь, бросает на него взгляд, но не отвечает, он взъерошенный, слегка притормаживает, держит в руках пояс, словно не знает, что с ним делать, да в итоге так и отбрасывает в сторону. Едва ли Дазаю что-то перепадет, во что можно завернуться, и он стаскивает покрывало, пытаясь в него упаковаться, и семенит следом за Чуей.  Наверно, это жуткое зрелище, как они друг за другом в потемках тихо пробираются вниз; Чуя мельком заглядывает в детскую – там все спокойно, ребенок спит крепко, чем явно успокаивает своего папашу. На лестнице он оглядывается на Дазая и едва удерживает в себе смешок по поводу того, как этот придурок замотался вместе с головой.  И снова этот напрягающий факт того, что вдвоем в пространстве ванной комнаты жутко тесно, но Накахара никак не реагирует на это, лишь теснит Дазая к стене, из шкафчика он выуживает заколку, которой ловко собирает волосы, чтобы не мешались – и Осаму думает о том, знает ли Чуя, как выглядят сейчас его открытые плечи, совсем слегка припорошенные веснушками, – руки сами тянутся, и Накахара слегка дергается от прикосновений, но не скидывает, позволяет чуть сжать, выпрямляет спину, но потом все равно отстраняется.  Осаму не мешает ему, а ему самому ничто не мешает разглядывать его, впиваться глазами – Чуя касается себя, пусть и не ради удовольствия, это такая банальная гигиена, но не в одиночестве – и уже эротика, легкая версия, и Дазай едва ли о себе помнит, наблюдая за манипуляциями: вода, пальцы, пена, все еще красная задница, и вид очень даже ничего. Идеально, можно сказать.  – Отвисни, – слышит Дазай, сидя на краю ванны, неудобно, но он не обращает внимания, когда Накахара, разведя коленом его ноги, встает между них; он подцепляет край растрепанных бинтов, снимает их, никуда уже негодные, бросая прямо так на мокрый пол, где вода не до конца ушла в слив, который Дазай слегка зажал ногой; он касается бедер Чуи, но тут же получает по рукам, а тот снимает душ, что прежде вернул на место, и снова включает воду.  Дазай поджимает рефлекторно живот, по которому бегут прохладные струи. Чуя, чуть склонившись, смотрит ему в глаза, а рука уже на его члене, он словно бы стирает с кожи остатки размазанной спермы, но уж больно старается, больно сильно давит, сжимает, палец щекочет уретру, и Осаму не видит смысла давить в себе стон, дергая Чую за талию на себя и усаживая на колено.  Эта ванная комната, наверно, хранит в себе какое-то проклятье. Здесь прямо-таки хочется трахаться. Они всего лишь дрочат друг другу и стонут в поцелуй, но, блядь, жутко хорошо, одуренно хорошо, и Чуя на колене, обхвативший незанятой рукой за шею, – оказалось, отдельный вид блаженства, неописуемый, и волосы ему лучше распустить, и дать совсем забыть, что утром ему на работу, и что у него есть куча забот, и его волнения, его маленькая жизнь, что в объятиях сладкого сна, – Дазай хочет его всего такого. Вместе со всем, что прилагается.  Но на кровати все же удобнее.