The Ties That Bind

Сначала дико пожалел, что так резко подскочил, приготовившись к тому, что сейчас все тело прострелит сотрясающей болью. Даже затаил дыхание, ожидая и призывая, ну же, когда?  Чаще всего он очухивался в состоянии «добейте, пожалуйста», и приходилось еще валяться дальше в постели, пока отпустит. Мори-сан обычно заглядывал к нему, беседовал с ним о всякой ерунде, но не о прошедшем деле, и накачивал обезболивающими. Особенно сильно, когда все только началось, а потом тело окрепло не без сотен часов тренировок, но даже так – Чуя потом еще некоторое время ощущал разбитость. Хотя, честно говоря, случаев, когда его приходилось серьезно латать, было не так уж много. Да, в тот раз, когда город обесточило. Тогда было очень плохо, и Чуя без всяких заминок признавал, что тогда Дазай сделал все возможное, чтобы успеть достать его в самый последний момент.  И вот в этот раз. Перед тем как отключиться ему казалось, что все онемело, и вот она – смерть какая, и он обставил Дазая во встрече с ней, но вот он сейчас сидит, упираясь сзади руками в футон и осматривая полутемную комнату, где были плотно задернуты шторы и пахло духами, явно не дешевыми, и, кривясь, догадывается, чего это его не скрючивает от судорог во всем теле.  Единственное, что напрягало, это что-то твердое под задницей, и пошлятина всякого рода явно тут была ни при чем: Чуя просто дрых на цепи, что так и болталась на его джинсах. Его вообще так и завалили на футон, разве что куртку с него стянули, да переодели в футболку, изъятую из его же вещей. А вообще – и следа от его очередных сумасбродств в компании Арахабаки не осталось. Эта дамочка с бензопилой – или чем она там его разделывала – сработала чисто, впрочем, по-иному не бывает. Чуя сталкивался с доктором Вооруженного детективного агентства исключительно на поле боя, но Мори не раз вспоминал ее с сожалением. Быть может, если составить шкалу его утрат-потерь, то на первом месте обнаружилась бы суицидальная мумия, а на втором эта любительница крошить и собирать заново. Мог ли Чуя добавить себя в этот клуб тех, о ком его бывший босс до сих пор думает, подавляя вздохи в груди, полнящейся сожалениями? Он знал историю Акико и вполне мог понять ее причины, почему она более не желала иметь с Мори дел, он вполне даже мог согласится с тем, как покинул мафию Дазай: в конце концов, надо было очень постараться, чтобы вывести эту скотину на подобного рода эмоции, довести до точки, когда он решил, что более тут поймать он ничего не сможет. А он сам? В его уходе из мафии не было трагедии. Мори не подставлял его, не пользовался им, ну как, да, для него он всегда был гарантией мощи мафии, но все же Чуя не испытал на себе чего-то такого, из-за чего в глаза бы больше не хотел видеть более босса. Но с другой стороны… Он и сам порой удивлялся, как Акира перевернул в нем все, внезапно показав, что можно попробовать по-другому. И не для себя…  Чую передернуло от мысли, что его ребенок сейчас далеко, с чужими людьми, а уже, судя по оттенкам за окнами, – время склонилось к вечеру, и он сам провалялся в полном блаженства сне, пока Акира там остался с этой кучкой неадекватов. Чуя был строг, и если так объективно: это самые безобидные люди, среди которых он в самом деле мог оставить сына, зная, что заберет его потом целым, но сердце все равно было не на месте, потому что где-то рыщет Сёхэй, и он даже не знает, чем там дело кончилось на набережной, и как бы он ни пытался успокоить себя тем, что оставил Акиру среди не самых слабых эсперов, нервишки начинали устраивать обезьяньи пляски, и хоть закидывайся успокоительным!  Пора отодрать уже зад от футона, и пойти выяснить, что там сталось-то, когда его перестало колбасить древним божеством. Сдох ли Ширасэ? У Чуи было нехорошее предчувствие, основанное на том, что он никак не мог взять в толк, почему у него не получалось никого толком ранить и, вроде бы только ударив уже со всей мощи, он смог положить тех эсперов, да и то не был уверен, и Ширасэ… Не могли же у него открыться способности! Или с ним что-то такое сделали… Ай, бля, чего ломать голову!  Чуя, прежде чем выйти из комнаты, еще раз осмотрелся. Была включена лампа, оставленная на полу, довольно пусто, но и не сказать, что аскетично. Комната создавала такое впечатление, будто до этого была довольно обжитой, но внезапно ее покинули. В углу маленький столик с подушечкой рядом, где аккуратно были сложены какие-то медицинские справочники и блокноты, осиирэ был распахнут, по-видимому, именно оттуда достали футон, и в нем виднелось другое белье, но не более. Также на полу стояло какое-то подобие икебаны, куда была вставлена совершенно не в тему ветка с засохшими цветками сакуры – чуть тронь и все осыпется. Но аромат парфюма – он все еще не приелся, все еще ощущается, и это что-то довольно изысканное и в то же время легкое, сладковатое, грустное.  Как-то неуютно стало, и Чуя спешит скорее выйти, отодвигая створку. В соседней комнате никого, но она более обжита, и Чуя первым делом врезается в стопку модных журналов, которые едва не сносит и ловит только при помощи гравитации, и невольно даже всматривается в обложки, понимая, что это даже не совсем журналы, а каталоги одежды и косметики.  За соседней створкой слышно было голоса, чуть приглушенные, и Чуя сначала подкрадывается, словно собирается подслушивать, но потом считает, что это выглядит как-то уж совсем по-ребячески, поэтому отодвигает эту красивую имитацию традиционных фусума. Он ничего такого и не рассчитывает увидеть, но все равно хмурится, когда разглядывает сначала Осаму, сидящего в какой-то незнакомой черной рубашке, что вроде бы и свободно сидит на нем, но в то же время как-то особо подчеркивает все же его стройность, а не сутулость, как порой кажется. Вид у него немного сонный, хотя, быть может, Чуя путает это с задумчивостью – порой неверно смешивает его эти состояния, и в то же время какая-то в нем напряженность проскальзывает. Обычно он сидит в куда более расслабленной позе. Волосы у него влажные, словно недавно из душа. Ёсано тоже сидела на коленях в домашнем кимоно, и по виду ее не скажешь, что она готова сейчас устраивать тут показательное расчленение. Даже толком голову не повернула в его сторону.  Они с Дазаем сидели и жевали китайскую еду из коробок, ковыряясь палочками в остатках. И такое было впечатление, будто болтали о чем-то своем и вовсе не касающимся произошедших ранее событий. И это почему-то… Смущает?  – Очухался. Обычно вы все как-то резвее подскакиваете после моих процедур, – Акико наконец-то удостоила вниманием и слишком уж оценивающе оглядела его, будто проверяла, все ли на месте, и Чуе захотелось задвинуть фусума. Эта женщина его нервировала своим видом какого-нибудь психа из голливудских фильмов про бензопилы и просто пилы. Как-то все же не думаешь, что что-то такое подобное водится в жизни, да еще и скрывается под вполне себе приличной и адекватной личиной. Впрочем, Чуе бы сказать слова благодарности, но он все еще слегка растерян, поэтому больше смотрит на Дазая, который сейчас уже в коробке дыру проделает палочками, так отчаянно пытаясь что-то там зацепить.  – Он всегда отсыпается после своих чудных подвигов, – Дазай вроде как подкалывает, но как-то вяло, а потом поднимает глаза на Чую – улыбается совершенно без всякой издевки, будто рад видеть его. Живого и целого. – Если хочешь есть, Чуя-кун, можешь взять там на столе. Мы на всех заказали.  Он с места не двигается, лишь смотрит в темный угол, где вроде как виднеется кухонная зона, и он в самом деле голоден, и то, что он успел сжевать ранним утром, не просто переварилось, но еще и хорошенько сотряслось.  – Почему ты не говоришь, чем все закончилось? – Чуя спрашивает напрямую. Без ответа на этот вопрос, он не сможет впихнуть в себя ничего съестного.  – Потому что ничего еще не закончилось? – Дазай облизывает губы, собирая с них остатки соуса, а потом с тоской заглядывает в коробку. – Ты знаешь, что эта атака в парке была своеобразным приглашением?  – Поясни-ка? – у Чуи все холодеет внутри.  – Ну, я предполагаю лишь… Но в ней не было смысла. Из гражданских никто не пострадал, кстати. Повреждения солидные, но из гуляющих там никого не было, и выставочный зал – почти – не был разрушен, не говоря уже о том, что всех смогли эвакуировать. Я просто так представил: если бы Овцы хотели жертв, то точно бы обеспечили их огромное количество. Сотни. Представляешь бы, что было? Но нет, они просто стали все разносить в довольно популярном месте Йокогамы и при этом с утра еще не успевшем заполниться толпой. Нас, тебя, Чуя, ждали. И намекнули, что будет, если ты не пошевелишься и не предстанешь перед своими бывшими братьями и сестрами. Блядь, звучит как секта. Я тебе никогда не рассказывал? Еще во времена мафии, как-то торчал в парке Ямасита, и какая-то бабуля, очень милая женщина, показывала мне какие-то брошюры. Я вчитался и понял, что меня приглашают стать частью секты. Даже визитку дали. Я еще подумал: вот бы Мори-сан обломался, оставь я мафию ради подобного. По приколу надо было так сделать!  – К чему ты сейчас клонишь? – Чуя совершенно не поймет, что он сейчас такое несет!  – Да ни к чему. Всего-то рассказал историю. Я просто тогда подумал, что любая организация, может быть подобна секте. Не важно, есть ли там религиозные постулаты или нет. Даже участие в фан-клубах групп и известных певцов – тоже можно сравнить с сектой, учитывая, что там еще и взносы надо платить. Зато вроде как получаешь удовольствие. В мафии мы платили своими нервами и здоровьем, а в обмен… Что ты получил там в обмен, Чуя-кун? Я вот нихуя не получил!  – Ох, Дазай, опять тебя несет…  – Он что-то принял, что ли, что за дерьмо от тут городит? – Чуя всматривается в Акико, будто ищет у нее немо спасения.  – Нет, ничего я не принимал. Сенсей все спрятала, зная, что я тут появлюсь. Я просто думаю о твоем друге, Чуя. О том, ради чего столько стараний. Мне прям интересно с ним будет встретиться. Скоро пойдем. Нас будут ждать.  – С чего ты взял?  – Предсказание?  Чуе никогда не нравились его предсказания. Это сразу звучало, словно приговор. Бесило неимоверно. И вообще ему не нравилось, что Дазай так рвется в логово Овец, у него в голове непонятные задумки, и Чуе не хочется их разгадывать, поэтому он начинает ворошить пакеты с доставки на столе, выуживая оттуда коробку и запихивая ее в микроволновку, потому что все давно остыло, а ему хочется самым банальным образом согреть нутро. Пусть он и чувствует себя хорошо после манипуляций этой женщины, что точно сейчас таращится ему в спину, но внутри все равно царит какой-то неприятный холодок. Неуютно.  – Где остальные? Расскажи, что я там наворотил, – Чуя садится за столик, сжимая палочки пальцами и смотрит на Дазая в упор: только бы не пришлось его еще и уговаривать сейчас!  – Ну, Кёка-тян должна отработать смену в раменной, ее подработку никто отменить не в силах, но я бы поленился идти, – Дазай так трагично вздыхает, что Чуе это передается: он бы тоже, если честно, не горел желанием еще отработать потом смену после такой разборки, но Кёка в самом деле довольно невозмутимая девушка. Может, это ее способ сохранить здравый ум. – Куникида-кун дежурит в агентстве, хотя, думаю, он больше отсыпается, и на стреме там Ацуши-кун.  – Кто-то следит за предполагаемым местом нахождения Овец?  – А к чему? Уже и так понятно, что они там, утренняя слежка это показала. Изначально я продумывал, конечно, план вторжения, была мысль распугать их там белым тигром, – Дазай с какой-то чуть ли не нежностью об этом говорит, и Чуя хмыкает: надо же он редко видел, чтобы этот человек выдавал подобное отношение к своим воспитанникам. Чуя прекрасно знал о его сложных отношениях с Акутагавой, о преданности последнего, и никогда не лез с расспросами, хоть и был во многом не согласен, но мальчишка ни разу не усомнился в своем наставнике, и Чуя мог видеть, что между ними есть какое-никакое взаимодействие, и Рюноскэ-кун дал еще раньше достаточно поводов, доказывающих, как он вырос, и наставник это признал, но все же видеть вот такое его отношение… Чуя тогда спросил, не хотел бы Дазай себе ребенка, но он на самом деле опоздал с этим вопросом, потому что тот уже умудрился вырастить двух проблемных детей, дав им шанс еще раз вернуться к жизни. И Осаму, кажется, это даже не осознавал в подобном ключе. Это умиляло до тошноты, но Чуя теперь не мог видеть это как-то иначе, и хотелось даже подколоть, но он молчал и слушал. – Но после этой атаки необходимость вторгаться внезапно отпала. Они и так понимают, что мы придем по их души. И с тобой ведь хотят поговорить Чуя, а не убить. Так пойдем, значит, и поговорим.  – Со мной хотят поговорить. Остальных – убьют просто.  – Вот Ширасэ твой – да, может так поступить, еблан еще тот, ничего не меняется, и тебя бы он грохнул, но…  – Он жив?  – Пока что да. Удача или нет: до него ты не успел достать. Ему повезло, что до тебя достал я.  – Сколько жертв? – Чуя намеренно игнорирует его пристальный взгляд в тот момент, когда он задевает тему обнуления «порчи». Чуя не хочет об этом говорить при посторонних, а Акико внезапно начинает дико смущать. Чего она так его разглядывает?  – Все эсперы, которые там были. Все-таки против подобного они оказались бессильны. Если честно, смотрелось свирепо и жестоко. Словно этот бог внутри тебя был голоден до чужой смерти.  У Чуи аж лапша в горле застревает. Какое четкое определение. Он думал об этом всегда: до и после активации «порчи», во время бессонных ночей и в те дни, когда Дазай был далеко, и он не мог отделаться от мысли, каким будет его конец.  – Я прекрасно это знаю. И всегда знаю, что несу ответственность за то, что делаю. И мне, наверно, должно быть их жаль – им на вид всем явно было меньше двадцати. Хотя я не видел того, кто устраивал эти взрывы и землетрясения.  – Лучше тогда и не думать. Не ты ответственен за путь, что они выбрали. И должны были сразу все понимать.  – Неужели бывший мафиози погряз в муках совести? – Ёсано не упускает повода зацепить его, хотя смотрит вовсе беззлобно, просто вопрос сам собой напрашивался.  – Я всегда думал о том, как избежать максимального количества жертв. В отличие от кое-кого.  – Да-да, все и так знают, какой беспринципной скотиной я был и, быть может, остаюсь, – Дазай поднимается с места, сминая в руках коробку, его едва ли задевает этот разговор. – Но каждый сам выбирает, как ему проще разбираться с собственной совестью. Между прочим, мне звонила Наоми-тян.  Вот вроде чего такого сказал Дазай? А Чуе словно острейшим ножом по сердцу. Еще и суток не прошло, а он уже скучает и изо всех сил сторонится своей бурной фантазии. Да, блядь, Дазай прав: едва ли Акиру кто-то из его коллег посмеет обидеть, скорее затискают даже, но у Чуи банально еще не было просто привычки не видеть его дольше, чем он пребывал в детском саду, к тому же вечером он всегда уже был подле него, и сейчас он бы просто хотел взять и отвезти его снова куда-нибудь в Токио, и гулять по улицам, показывая то, что вызовет в нем восхищение. Да нет, даже здесь, в Йокогаме. Ему очень хочется показать Акире его родной город, показать порт, когда над ним сгущается темнота, озаряемая тысячью огней, и эти местные высотки… Акира точно бы весь извелся в ожидании забраться на вершину Landmark Tower, не говоря уже о том, какое бы на него впечатление произвела собственность Мори-сана.  От разлуки неприятно сводит, но Чуя не хочет этого показывать, и его слегка бесит, как Дазай поглядывает на него.  – Причин переживать нет. Сыт и здоров. Наоми говорит, он отрубился на несколько часов после твоего отъезда, но, думаю, просто досыпал, все же рано встали. Если хочешь, можешь сам позвонить, я так понимаю, его скоро спать уложат.  Чуя теряется. Хочется, чтобы Акиру позвали к телефону, он бы мог как-то подбодрить его, и в то же время это сломает его собственную выдержку. Но в итоге решает, что сам он как-нибудь перетерпит, поэтому забирает телефон, на котором идет дозвон, и уходит в соседнюю комнату. Он рад, что на звонок отвечает Танидзаки Дзюнъитиро, а не его прибабахнутая сестрица, и парень хоть и слегка удивлен его слышать, но кратко отвечает, что позовет Акиру, а Чуя садится прямо на пол, упираясь локтями в колени и прижимая к уху телефон. Он прикрывает глаза в ожидании и тянет носом воздух. Запах китайской еды проник и сюда, и он бы съел еще чего-нибудь, и такого, более изысканного. Не то что он не уважает обычную лапшичку, просто осознание того, что он сейчас находится в Йокогаме, напомнило о совсем иной жизни со своими оттенками и вкусами. И вроде бы не так много времени прошло, и он ведь был тут, когда первый раз отправился на поиски Овец, но покалывает от ощущений так, словно он не возвращался сюда целую вечность, и вечность внезапно прошла, вернув в прошлое.  – Папа!  Чуя не хочет уже в прошлое. Там его никто так не зовет.  – А-тян, привет! Ты там не скучаешь?  – Не скучаю, мне, представляешь, сегодня показывали огромных зайцев! Такие толстые! – Чуя прям мог представить, как он сейчас пытается изобразить это руками, и главное, чтобы телефон не выронил. – Они там живут в домике на заднем дворе! Очень пушистые! Я положил на одного руку, и она утонула!  – Это хорошо, что у тебя там есть компания пушистая. Ты хорошо себя чувствуешь? Спать не хотел днем? – Чуя давит изо всех сил себе в висок, словно пытается унять стук в голове. Как только он начинает думать, что внутри этого крохи таится какая-то способность, то будто бы дышать мерзко становится. Будто бы он за это ощущает непосильную вину.  – Нет, пап. Мы с котиком весь день на улице были. Ты же скоро за мной приедешь?  – Очень скоро.  – Хочу погулять с тобой. Где-нибудь далеко, куда мы не ходили! В лес!  – Хорошо, погуляем, – Чуя тут же просчитывает все варианты в голове, и о таких вот приятных мелочах ему хочется думать, а не отталкивать от себя мысли о том, что утром произошло на набережной залива и что Акира сейчас один с чужими людьми. Он что-то опять говорит ему про зайцев, и появляется даже слабая надежда, что его интересы переключатся с медуз на что-то попроще, и, если попросит, можно купить ему кролика или еще что-то мягкое.  – Папа, ты же очень скоро приедешь? – слышит Чуя сквозь свои фантастические мысли об аквариуме с армией медуз – на самом деле смотрелось бы невъебенно, чего уж тут, и был бы он исполнителем мафии – поставил бы такое нечто где-нибудь в холле штаб-квартиры. Мори-сан прихуел бы слегка, но Элис бы точно оценила.  – Да, А-тян, завтра увидимся, – произнося это, Накахара полностью полагается на то ли в самом деле услышанное, то ли приснившееся ему обещание Дазая. Наверно, он зря сейчас это сказал, но… Чуе было стыдно за то, что он колебался перед активацией «порчи», он никогда так не делал, никогда не заводил с Дазаем разговоров, едва наставал момент, лишь соглашался, но в этот раз он сбился, проявил слабость, пытаясь дать понять Дазаю, что на собственную жизнь ему как-то похуй, но тогда Акира останется один… Ай, вашу ж мать! Обещал ведь себе не загоняться! Вот поэтому и не хотел звонить сыну, но и не сделать этого не мог.  – Папа, тогда я буду ждать тебя! – голос его радостный, и в то же время Чуя явственно слышит в нем нотку сна, что начал накатывать на него, а он еще и не заметил. Чуя, будь он рядом, мог бы подхватить его на руки и потащить умываться, мог бы искупать, устроив пенный потоп, из-за чего потом бы, уложив его, спустился бы еще и вытирать воду с пола, но сейчас не об этом думать, не мучать себя, и Чуя негромко заверяет его в том, как сильно любит и после того, как уже отключил вызов, сидит в тишине и задумчивости, вороша собственные волосы и размышляя о том, что надо бы вытрясти из Дазая план дальнейших действий, но для этого надо подняться, а ощущение, будто и не излечили все его раны способностью. Но проблема ведь в том, что в душе все равно что-то продолжало царапать, а потом драть когтями, с удовольствием снимая слой плоти, один за другим.  Дазай заглянул к нему, когда Чуя все еще плавал в прострации. Он убрал с лица волосы, чтобы видеть его лучше, и протянул телефон хозяину.  – Что дальше делаем? Громим развалины в Нэгиси?  – Громим? Нет, зачем такую красоту разрушать. Мне нравится это строение. Его творец покоится на одном из кладбищ Йокогамы, а трибуны все еще держатся и напоминают о старых временах, – Дазая опять долбануло на поток речи, и хочется треснуть его, но Чуя лишь закатывает глаза, все еще продолжая делать себе массаж головы – это слегка освежало. – И, пока не забыл, Куникида просил передать тебе, чтобы, если все будет очень хреново, то постарайся не увеличивать зону разрушений до нашего дома. Там хорошая арендная плата для таких бомжей, как мы, так что присоединяюсь к его просьбе.  – Идите вы оба нахуй. И плевал я на эти руины. Какой план?  – Спать. Полезный сон, – Дазай прошел в соседнюю комнату, где очнулся до этого Чуя, и принялся тащить из осиирэ футон.  – Блядь, ты что? Спать? А как же…  – Чуя, это тебя хорошо так разделали, что ты теперь живее всех живых, а я вот не очень и нуждаюсь в отдыхе на плоской поверхности.  – Ты даже толком не рассказал о последствиях и…  – Последствиях? Каких? Для тебя? Для тебя никаких. А мы как-нибудь разберемся, когда покончим с Овцами.  – Мы не покончим с ними, пока будем отсиживаться черт знает где!  – Это не черт знает где, а квартира Ёсано-сенсей. Чуя, – Дазай расстелил футон рядом с тем, где валялся тот, где лежал Чуя, – доверься просто мне и все. Не надо рваться туда, где пока еще не ждут.  – Что за хуйня? А момент внезапности?  – Не всегда он работает на руку. А я еще не все приготовления завершил.  – Единственные приготовления, что ты совершаешь, это ко сну. Ты тут собрался развалиться? И вообще… Это у вас в порядке вещей ночевать друг у друга?  – Дома не особо сейчас будет, хотя едва ли кто знает, где я живу; в агентстве осадное положение и уставший Куникида, а у Ёсано-сенсей все равно ночная смена в госпитале, она уже уходит и будет совсем не против, если мы тут потусуемся, правда? – Дазай крикнул, чтобы услышать подтверждение, которое, по его мнению, должно было успокоить и убедить Чую в том, что им в самом деле дозволено будет тут остаться.  – Я почти уже ушла, – девушка заглянула в комнату, завязывая на талии пояс легкого плащика. – Дазай, ты, надеюсь, помнишь, что кондиционер замкнуло? Будет холодно, грей из других комнат, не спали квартиру!  Тот лишь отмахивается, мол, как ты можешь подумать обо мне такое, и скрывается в ванной комнате.  Чуя переглядывается с ней. Наверно, надо поблагодарить, но кто бы в такой ситуации знал, как начать и при этом не потерять достоинство. Он все еще не утратил этой дистанции относительно детективов. Вроде бы только сложил в голове слова в фразы и чуть сдавил руки на горле гордости, как Акико, проводя расческой по волосам, будто невзначай бросила:  – Вы тут это, бардак мне только не устраивайте.  – С чего вообще такие мысли? – Чуя не успел шарахнуться в сторону, когда она нависла над ним – гадство, даже эта женщина выше его, но он тут же забывает об этом смущающем факторе, потому что простреливает совсем иным, когда Акико оттягивает ворот его футболки и будто бы в чем-то убеждается.  – Ну да, начали уже сходить, – она ткнула пальцем ему в грудь. – Не заметить было сложно, при этом странно, под чокером ничего нет – а я всегда думала, ты их там скрываешь.  – Чего? – Чуя так оторопело смотрит на нее, что можно понять эту хищную улыбку Акико, как будто она его за чем-то таким поймала.  – Ой, не буду лезть, чтобы потом не выслушивать капризы всяких маленьких шляпных вешалок, – она наконец-то отстала, но что-то Чуе совсем не полегчало. – И, эй, Дазай, сделай так, чтобы я тебя не увидела рано утром с жуткими ранениями в госпитале, ты понял?  – Договорились, я потяну время, чтобы твоя смена закончилась, – отзывается он из ванной.  – Ключи не потеряй, – она хватает свою сумочку, которая явно стоит поболе, чем можно заработать при ее уровне достатка, и покидает квартиру, оставляя лично Чую в легком замешательстве. Блядь, это что сейчас были за намеки?!  Выбравшийся почти сразу следом за звуком хлопнувшей двери Дазай, вытирая лицо полотенцем, словно у себя дома, спешно устраивает себе лежбище, а потом тащит к себе ближе валяющийся у окна рюкзак – выуживает из него рубашку, судя по всему, чистую, но вид такой, что и из задницы достали бы менее мятую. Но ему плевать. Он снимает с себя черную, и Чуя, у которого и так щеки горят от осознания, до чего додумалась Ёсано, все равно задней мыслью сначала мельком сожалеет о том, что зря – в этой рубашке Осаму выглядит так, что почти в штанах стоит, да Накахара просто не дает волю этим мыслям, однако его сожаления чуть развеиваются, когда он разглядывает уже обнаженный, без бинтов, торс, но тут снова анализирует слова Акико… И, о пиздец, она догадалась?!  Чуя отвернулся, будто эта женщина до сих пор зорко следила за ним и могла заметить его откровенный интерес к мужскому телу напротив, и отмахнулся от своих похотливых мыслей, кусая с силой губы. Вот уж проблема. Дазай его проблема. Помимо всех сотрясающих его волнений, эта была самой ебучей. Чуя и так вымотан и не может взять в толк, почему все свалилось на него сразу, он ощущает себя виноватым из-за того, что Акира не с ним, и начинает накручивать себя старыми муками совести на тему того, что он прежде и знать сына не желал, и, если бы не обстоятельства, он бы никогда не прижал его к себе. И тут еще Сёхэй… Он не справился тогда со своими обязанности, и едва-едва реабилитировался в собственных глазах, будучи членом Портовой мафии, как потом бросил все, но прошлое вернулось и заставило вспомнить – смотри, ты весь погряз в ошибках!  А на Дазая лучше не смотреть. И вообще не думать о нем. Потому что Чуя без понятия, к чему это приведет.  – Как бы хуже все не стало, – Чуя ощущает себя не особо комфортно в чужой квартире, не говоря уже о том, что понятия даже не имеет, в какой они части города находятся, а спросить – не хочется ни о чем спрашивать. На этот вопрос, быть может, и ответит, но вообще сука эта всегда бесит тем, что любит отмалчиваться и думать наперед. А он так не умеет.  – Хуже? Все не так плохо, – Дазай странно позитивен, а еще он стягивает с себя джинсы – и нет, Чуя не смотрит, и вообще – честно говоря, ему так хуево от всех факторов сразу, что хочется просто зарыться под одеяло и ждать, когда этот болван решит, что настал момент делать хоть что-то, а не прятаться тут!  – Дазай! Как ты можешь… Сегодня утром опять часть города разнесли, не без моих стараний, а тебя будто это не ебет!  – Признаюсь честно, да, я не думал, что будет все так серьезно, но этот выпад меня не удивил, – Дазай выглянул в соседнюю комнату, гася свет. – Но – этим происшествием можно будет воспользоваться, – он вдруг замирает, хватаясь за фусума и бездумно двигая створку туда-сюда, создавая мерзкий грохот. Смотрит на Чую, который не перестает хмуриться и таким видом требовать хоть что-то разъяснить, но куда там! Бесполезно. Тоже стягивает с себя только джинсы и прячет ноги под одеялом.  Осаму, чуть пошатываясь, топает к своему футону и зарывается под одеяло. Чуя сейчас тоже не против уйти под него, такое теплое, с головой. И желательно вообще оказаться в одиночестве. Потому что он устал. Вымотан и нервы сдают, а там еще где-то совесть и прочие вечно мучающие качества. И Дазай, и сука Дазай, которого он меньше всего сейчас желает видеть рядом с собой, потому что еще не успел ничего обдумать, ничего не успел, и часами ранее вообще не был уверен, что еще что-то успеет… И… Почти до слез. Нервный срыв? На него не похоже, но какое-то пограничное состояние, и качаясь на его ледяных волнах, что и колют, и обжигают, Чуя еще глубже зарывается в свое одеяло, заматываясь в него, словно создавая вокруг себя кокон, который обязан, как по волшебству, защитить его и как бы в это поверить, как бы спрятаться, как бы заснуть и проснуться не здесь, а там где сердце бьется в ровном ритме и лишь радость заставляет его ускоряться.  Не в его характере создавать мир утопий, но хотелось хотя бы чуть-чуть отвести душу, хотя бы на грани этого сна в чужом доме и вдали от того, к чему он так легко привык, найти спасение в мнимом покое, а не вздрагивать, когда за плечо сначала легко дергают, а потом кладут на него подбородок.  Чуя не умеет притворяться, что спит. Так что можно не жмурить глаза или пытаться свои ресницы заставить не дрожать, но и смахнуть черную пелену век – не хочется. Его в самом деле окутывал легкий сон, потому что тело-то ощущало себя неплохо, и готово было вполне себе включиться в ночной режим, когда надо еще поднабраться сил, но чужой слегка колючий подбородок тычется в его торчащее из-под одеяла плечо, игнорировать его трудно.  Можно дать в челюсть, сломать все нахер, выбить зубы, но тогда толку от Дазая будет мало, а с Овцами еще не покончено, поэтому лучше покалечить его иначе, да Чуя не шевелится, а просто терпит. Да, сука, терпит, как его лапают, как выдыхают, словно специально дразнят воздухом изо рта, и суют свои, сука, гребаные длинные пальцы под футболку, давя на позвонки.  – Отъебись, Дазай. Делай, что хочешь, а я сплю! – ну, может, толком и не спит, но не суть! Этот гад специально не лезет руками туда, где Чуя мог бы его шибануть. Можно было бы и локтем в ребра, но между ними плотные одеяла – толку никакого от этой атаки.  – В смысле, что хочешь? – это не к добру, что он начинает цепляться к словам.  – В прямом, – твою ж… Что-то, что настырно пытается залезть ему в трусы, подсказывает, что он зря так ответил. О да, для полного счастья ему еще не хватало чужой руки на собственном члене вкупе с мыслями о том, что докторша из детективного агентства просекла их не только партнерскую связь, о чем откровенно намекнула.  Как тут сопротивляться, когда совсем недавно утром – а это не забыть – ему фактически признались в любви, и Чуя так не и уложил в себе это, желая подтверждения, но будучи уверенным, что не время для сопливости и слюнявых поцелуев, что становятся ядом, едва заканчиваются, он не мог отвлекаться, он же не какой-нибудь дорвавшийся до секса с желанным партнером сопляк… Вот именно, что дело не только в сексе!  Дазай опять за его спиной, и ничего не говорит, лишь жмется ближе и давит пальцами на основание члена, потом отпускает, касаясь уже между ягодиц, задевая сокращающиеся мышцы – что толку скрывать, что хочется? И пусть место весьма сомнительное, но Чуя готов поддаться, да только вдруг рука исчезает, и Дазай тянет его на себя, заваливаясь на спину.  – Раз уж сунул свои лапы, то доведи до ума! – Чуя недовольно на него уставился, сминая грубо то ли свое, то ли чужое одеяло – он чувствует, как внутри все сиропом вязким растекается, как карамелизуется – твердеет, а Дазай смотрит пытливо, словно ждет от него чего-то, а потом поднимается на руках – совсем близко – засахаривающийся сироп топит грудь, ему тесно, и Чуя дышит, приоткрыв рот, глядя на него во все глаза, не понимая и чего-то боясь… Почему ему всегда становится страшно, когда все только начинает разгораться?  – Не так, Чуя. Я хочу, как в тот раз. Во мне.  Накахара несколько раз пытается нормально вдохнуть, но ему не очень хорошо, и он внезапно хочет сорваться с места, но его хватают за руки – не дают удрать, обхватывают прямо за задницу и жмут к себе, прекрасно понимая, как чувствительно упрется он членом ему прямо в живот, и это сногсшибательно, но то, о чем он просит в этой темноте, только их всецело…  – В тот раз? Ты спятил? – Чуя все еще пытается сползти с Дазая, но гад не отпускает, а Чуя, растерянный, обнаруживает себя слабее его. – Я фактически изнасиловал тебя, – шипит он сквозь зубы, все же пытаясь хотя бы сползти на футон и скрыть, как его кроет от более сильного возбуждения, потому что отрицать, что его дико вставило тогда, бесполезно.  – И?  – Что и? Я… Я не знаю, что ты подумал, да и я не говорил… Не считай, что для меня это нормально, что я практикую вообще нечто подобное, это… Отвратительно.  – Чуя, неужели ты думаешь, что такого психопата, как я, можно смутить чем-то подобным?  – Пиздец, только не говори, что тебя вставляет насилие! – Чуя вообще-то не удивится, если тот это подтвердит, и вообще это может даже показаться нормальным с учетом всех заскоков Дазая и атмосфере, в которой проходила его юность.  – Ай, нет, я не об этом, – Дазай все равно тянет его на себя, при этом улыбается – улыбка – хочется выебать в рот, все это так уж сладостно выглядит, но к разговору о насилии – что-то Чуя не готов брать силой. Морально. А вот в остальном – до него только сейчас дошло, каким образом хочет его Дазай. Хотел еще в прошлый раз, но так сразу не решился. – Я о тебе, – Дазай властно ловит его рукой за подбородок и тянет к себе, целует – вдыхает в себя, приглашает в свой рот, заманивая языком, но тут же преграждая путь и покусывая губы. Еще бы не болтал: – О том, что хочу тебя, и, – Чуя не дает ему произносить слова, от которых он вспыхивает, пусть темнота сейчас это скрывает, и сам руками с радостью скользит под рубашку Дазая, наваливаясь на него сильнее, когда он тянет за собой, подставляется и – непривычно – хочет, чтобы им управляли  – Я не собираюсь трахать тебя в чужой квартире, – ох, Чуя сам себе противоречит, вылизывая его рот так, будто жажда мучает, и он готов забрать себе всю влагу, он сам заставляет Осаму прижиматься пахом к себе.  – У меня все с собой…  – С собой?.. – Чуя как-то не сразу врубается, а потом садится, отталкиваясь рукам от груди Дазая, дышит прерывисто и смотрит во все глаза, пытаясь убрать с обзора волосы – Дазай вцепился в них и устроил перекати поле. – Серьезно? Ты вообще о чем думаешь?  – О тебе, – Дазай говорит это таким тоном, мол, Чуя, ты совсем тупой?  – Блядь, Дазай, – Чуя собирается сползти с него, несмотря на желания собственного тела, которому напомнили, как хорошо, когда касаются руки, которых так давно ждал, получил, да не насытился, – сейчас не время начинать очередной марафон, тем более тут, тем более после того, что было утром, это как-то… Я не устраиваю развлечений, подобных этому, накануне серьезных операций…  – Развлечение, Чуя? Я не собираюсь развлекаться с тобой, – Дазай тянется к нему, чтобы провести рукой по груди: сначала скользят вниз все пальцы и только один остается в тот момент, когда шаловливое движение заставляет член ныть сильнее. – Я хочу, чтобы ты сейчас перестал изводить себя сразу всем, что так жестко треплет тебя, и я это вижу, и развлечение – с тобой, мне показалось с самого начала, что ты придавал много значения нашей близости.  Дазай так говорит, что в самом деле хочется за все эти слова его оттрахать, но так, чтобы от оргазма голова кружилась и встать нельзя было, потому что подламывает от удовольствия. Чуя, блядь, ведь верит этим словам, хотя все еще не может принять то, что прозвучало утром, потому что это всегда звенело лишь в его фантомных фантазиях, да и не требовал он его слов любви, просто хотел, чтобы показали, что он нужен.  – Нет, ты правда сюда притащил? Когда успел, извращенец ты хренов?  – Секрет, – по слогам произносит он, ухмыляясь, чем дико бесит, и хочется дать в морду, хочется снова приставить мордой к стене, но Чуя лишь командует:  – Перевернись, на колени, живо.  Прыткость феноменальная, хотя заметно, что Дазай чуть покривился, но ныть о своих болячках не стал; тем временем Чуе предоставлено почетное право стащить с него боксеры – видно, как он в нетерпении поддается, едва холод лизнул зад, и Чуя специально включает лампу на полу, потому что хочет видеть это все во всей красе. Да уж, обалденно. Так присмотреться – хорош, прям лучше, чем был когда-то, и Чуя встает на локоть рядом, заглядывая Дазаю в лицо, а тот немного изумленно смотрит на него, не понимая, чего он тянет. Чуя гладит пальцами его по щекам, задевая губы, а потом снова давя на щеки. Эта легкая щетина – очень сексуально. Никогда прежде не было возможности так вот специально прикоснуться, и внутри приятно щекочет от того, как подушечки пальцев задевает едва пробившиеся волоски. Чуя целует его в щеку, и слышит у своего уха томный вздох – ну да, он еще и член его сжал в руке – уже твердый и чуть влажный, но тут же отпустил, отстраняясь и устраиваясь сзади.  Это почти и сладкий эротический сон, и кошмар в одном флаконе – Дазай в подобной позе перед ним; он, огладив аккуратно пальцами заработанные не так давно царапины бледнеющие следы от ушибов, целует его слегка в поясницу. Один раз, два, дразняще долго, так – будто бы растягивает время до момента, когда они снова отвлекутся друг от друга и, не зная, чем же все кончится. Чуя ловит момент, как и в прошлый раз, когда, пропустив через себя волны боли и смущения, заполненный, наслаждался затем каждым движением, касанием, той мечтой, что так и не сгорела в нем за все эти годы, и делал это, плевав на то, как будет жечь потом, но вот он снова готов стать с этим человеком одним целым, и, кажется, привкус горечи почти отступил – лишь вкус кожи под языком.  Он проводит им, смоченным слюной, прямо по отверстию, лишь кончиком пытаясь проникнуть чуть внутрь, дразнит, отстраняется, коварно слушая вздохи возмущения, чуть шире руками разводит ягодицы, и снова эти дразнящие движения, легкие покусывания и внезапное фырчание, которое как-то выбивается из всего обряда по совращению задницы.  – Чего ты там замер? – Дазаю явно уже не терпится, чтобы с ним сделали что-то уже более существенное, дабы он перестал то и дело дергать руку к члену, по которой тут же получал – несильно, но нарываться тоже не рисковал.  – У тебя там родинка.  – Что?! – Дазай аж извернулся, точно не поняв, какую точку на коже Чуя имеет в виду, а тот склоняется, задевая кончиком языка чувствительно место возле самой дырочки, таким образом указывая на то, что его так заинтересовало.  – Ты не знал?  – Блядь, я, по-твоему, рассматривал там себя?! – и правда открытие, и Чуя не может сдержать смеха, но его это вдруг дико возбуждает. Небольшая родинка в таком месте на заднице, о, Осаму точно должно понравиться, что он хочет проделать еще своим языком.  Вот так и приобретаются фетиши. И у Чуи полдня копилась нерастраченная нежность, и задница Дазая, конечно, столько сразу не заслужила, но если то и дело пинать его за косяки, то вечность уйдет, а Чуя не уверен, что такое потянет, так что он ухмыляется довольно, когда слышит вместе со сбитым дыханием стоны, и перехватывает руку Осаму, который тянется к нему, пытается то ли погладить, то ли взлохматить ему и без того уже спутанные волосы. Не особо поза, если честно, мало телесного контакта, но ведь еще наверстают, да?  Чуя убирает со своего рта слюну, собирая ее пальцами, а потом слегка вводит их. Ночь еще только вступает в свои права, и можно не дергаться, не торопиться – изводить, закусывая от удовольствия губы, и неожиданно шлепнуть по заднице.  – Ты, чувствую, входишь во вкус, – звучит приглушенный голос Дазая, уткнувшегося в подушку, он смотрит в сторону, когда ощущает, что Чуя сменил местоположение и теперь роется в рюкзаке, четко угадав, что именно там стоит искать и флакон с прозрачной субстанцией, и захваченные с точным расчетом с собой сразу несколько презервативов. Чуя хмыкнул себе под нос, когда вспомнил ту упаковку, что притащил Дазай. Он закинул ее в ящик возле кровати, перед тем как полчаса над ней медитировал тогда, пытаясь понять, серьезно ли это все или просто такой жесткий прикол.  – А ты уже передумал? – Чуя наклоняется к нему, чтобы заглянуть в глаза, и Дазай изворачивается, заваливаясь на бок.  – Разве я лишу тебя возможности лапать меня, как вздумается, ай! – он получает блестящей упаковкой по носу и прячет лицо в подушку, шипит, сводя ноги, потому что там все крутит, а Чуя тащит его к себе ближе.  – Шикарный вид!  – Нравится мой член?  – Нравится, что можно делать с тобой, что угодно, – но вообще-то да: Чуя таращится неприкрыто и опьяняет себя мыслью, что можно видеть это в реальности, а не забивать мечты гравитационными бомбами, чтобы они не изводили.  Он выдавливает себе смазку на руку, размазывая ее пальцами – прохладно и приятно, и столько сразу мыслей о ее применении, и пальцы, ныряющие глубже – это только так, часть от всего, и к этому плюсом стоны, которые можно не сдерживать, потому что не услышат, и Дазай сам лезет целоваться, приподнимаясь на локте, подставляясь всем телом для прикосновений, да еще и умудряется лапать руками, но Чуя не против, когда его самого сдавливают сквозь ткань трусов. Он специально устраивается так, чтобы иметь возможность не просто подготовить кое-чей зад, но и доставить тем самым удовольствие, и в то же время можно было бы не прекращать целоваться, потому что это почти как мечта подростка. Да, лет в шестнадцать Чуя больше даже хотел именно поцелуев от Осаму, потому что первое время от осознания того, что его тянет именно к этому человеку, ему было непривычно и неловко, и он не мог переселить себя подумать о чем-то более интимном, чем касание этих вечно искривленных в злобной усмешке губ. Простенькое желание, но сколько времени он к нему шел без надежды на то, что оно может материализоваться в реальности, да в этой самой, а не в какой-нибудь глючной.  Чуя не прочь еще потерпеть, но Дазай уже извелся, всем телом показывая, что рук мало, и не об этом он просил с самого начала, сам откидывается назад, разрывая поцелуй, жмурясь от довольствия и напряжения. Не отрывая от него глаз, Чуя стягивает с себя всю одежду, и руки чуть дрожат от предвкушения, когда он рвет упаковку презерватива – Дазай следит за его движениями, пока тот надевает его, себя же этот паршивец не касается, но возится так, будто совсем уже нет силы терпеть.  – Ты хочешь, чтобы я тебя, как женщину, брал? – Чуя откидывает назад волосы, а потом выдавливает еще смазку на руку, ощущая все еще отдаленно стыд за то, что тогда устроил в ванной, и поражаясь одновременно тому, что Дазай после этого желал заниматься с ним любовью именно таким образом. Все-таки он порой ошибался в том, насколько этот человек любит подчинять.  – Да, хочу, – просто – вот так вот совершенно просто, будто они в постели проводят вместе каждую ночь, отзывается он, всматриваясь, словно заклиная о чем-то. – Я получаю удовольствие с тобой, а не самоутверждаюсь.  – С трудом верится.  – Мне сделать на заднице для тебя пригласительную татушку, мол, Накахаре Чуе-сану вход всегда свободен?  – Блядь, – Чуя впервые за последние дни смеется без доли цинизма, сарказма, иронии или злорадства. Они такую ебаную чушь обсуждают вместо того, чтобы забыться уже, но правда – Осаму, такой податливый, желающий – немного смущает, но он подбирается к нему, пристраиваясь.  Сначала все же еще раз проникнув пальцами, а потом уже постепенно входя, зачем-то задерживая дыхание. Он перехватывает ладонь Дазая, когда тот в попытке отвлечься и привыкнуть гладит его по груди, намеренно задевая в этот миг особо чувствительные соски, Чуя прижимает ее горячую к своему рту, целует, толкаясь глубже, на миг замирая, чтобы понаслаждаться давящим ощущением – тесновато и так хорошо, и пусть он знает, что потом опять ему придется вернуться к своим переживаниям, но сейчас как-то легче их будет принять. Он позволяет Дазаю обхватить себя ногами, а сам ложится на него: движения небыстрые, но резкие, немного грубоватые, с силой, и на каждое – вскрик, и Чуя чувствует напряжение в чужом горле, когда он осыпает шею поцелуями, и балдеет от того, что Дазай вконец замучил его волосы, зарываясь в них пальцами, и лишь на особо сильных толчках выдергивая руку и цепляясь за одеяла и простыни.  Почему-то вспоминается та дурацкая ночь, когда он впервые выпустил «порчу» наружу, и просто чудом был возвращен в нормальное состояние тем, от кого вовсе не ожидал. Страшно, дико было страшно, и впервые захотелось проявить слабость, прижаться к кому-то и если не разрыдаться, то вот так вот просто вцепиться и не отпускать в страхе, что все повторится. Дазай тогда был так близко, и сквозь полыхающее сознание и боль Чуя чувствовал лишь его, даже не собственное тело, и вот в этот миг – было нечто похожее. Он так ясно ощущает его сейчас в непрерывном потоке противоречия и радости, что подминают его под себя, пока он, оглушенный шумом водопада чувств, вдавливает сам своего любовника в футон, рискуя слишком забыться и потерять опору.  Прежде Чуя позволил себе немного подразнить, поиграть: выскальзывал, шаловливо проводил по распухшим складкам пальцами, а потом снова заполнял, но теперь – намеренно ускоряет движения, когда понимает, что Дазай готов сдаться раньше, да еще специально изводит его, синхронизируя свои движения с тем, что он издевательски творил рукой и не прекратил даже в тот момент, когда по пальцам потекла сперма, а на него уставились, словно на самое желаемое исчадие ада, одними губами прося, чтобы не прекращал. Накахара срывается, и даже не чувствует, что ему царапают бедра, а потом тяжело упирается на руки, ощущая, что его сейчас точно набок закинет, потому что слабость с сжигающим до охуевания пиздецом движется по костям, мышцам, венам, заставляя кожу гореть еще сильнее, и он позволяет себе развалиться на груди Дазая, ловя себя на том, что ему нравится телом ощущать чужое удовольствие.  В комнате слышно их тяжелое дыхание и постанывания, а потом еще и причмокивания, сквозь которые Чуя негромко бормочет:  – Хочу попробовать потом стоя.  – Не особо уверен, что с твоим девчачьим ростом это прокатит легко и просто.  – Ты сейчас в весьма уязвимом положении, не нарывайся.  – Да, это очень возбуждает – голым лежать под тобой. Стоит риска. Может, распалю тебя еще на разок, а?  Чуя приподнялся, чтобы видеть эту наглую рожу. Неужели так просто? Неужели всегда было так просто? И он бы давно мог вот так вот предаваться с ним любви? У Осаму волосы налипли на лоб, и взмокший – он выглядит охуенно, не считая того факта, что Чуя на нем, желает быть вновь в нем, и хочется и дальше так вот растекаться. А Осаму все смотрит, доводя его до смущения, и тут Чуя все же пытается отстранится, невольно жалея, что нельзя все это без конца растягивать, но Дазай тянет на себя, чуть приподнимаясь и целуя в щеку, не отпуская и покусывая ухо, в которое шепчет:  – А я догадывался, Чуя. И даже тешил этим свое самолюбие, не понимая всей серьезности.  – Ты о чем? – он дергается, чтобы посмотреть на него, но не дают.  – О том, что ты чувствуешь ко мне. Чувствовал тогда.  – Хватит хрень нести, – Чуя не хочет в это верить: страшно представить, что это могло быть тогда столь очевидно. – Ничего ты не догадывался. По факту уже говоришь.  – По факту? То есть сейчас ты готов признаться?  Чуя все же отрывается от него, садится и не уверен – а момент ли сейчас для откровений. Но вообще-то Дазай сделал свой шаг – следующий за ним, но как-то все равно не хватает духу, пусть его и раскусили. Но Осаму не собирается над ним издеваться или давить. Он тоже садится, еще более настойчиво притягивая его (обязательно надо было облапать зад!) к себе чуть ли не на колени, и уже точно никуда не спрячешься.  – Почему ты тогда не признался? – он спрашивает, оставляя поцелуй на ключице, снова перебирая волосы, и так открыто смотрит, что устоять сложно.  – Не признался? Я… Изначально и не был уверен, и… Мало ли что я тогда придумал себе относительно тебя. Мозгов не было…  Чуя замолкает, не решаясь произнести, и понимает, что целуют его в губы ради того, чтобы выпросить продолжение.  – И ответных чувств тоже.  – Это слишком сложно – открыться.  – Только не ври мне сейчас, – Чуя проводит ногтями по его груди, томно вдыхая, потому что иначе не среагируешь на то, как пальцы коварно и нагло пытаются пробраться глубже, при этом явно не собираясь так вот сразу дать большего. – Не говори, что еще тогда могло бы быть иначе.  – Нет, не было бы, – Дазай тут же соглашается. – И ты можешь ненавидеть меня за это, но мне достаточно было, что ты подле и никуда не денешься.  – Мерзко. Я не собственность.  – Извини, но я так считал.  – А сейчас будто бы не считаешь, – Чуя все же не настолько доверчив, чтобы прям вот сразу купиться на глубокую и вечную любовь, хотя хочется, жутко хочется, сорваться в бездну, а там пусть будет больно, потому что иногда лучше так, чем вообще никак, чем в одиночестве до самой его глубины, в сожалениях.  – Это оказалось так восхитительно, – Дазай скользит по нему глазами, и Накахара уверен – сейчас отсутствует в них искра похотливости, но он совершенно не понимает, что тот имеет в виду. – Ты – такой. Увидеть тебя – таким. И осознать, блядь, да, осознать и смириться, что ты давно мне не принадлежишь, и любишь так всецело и поглощающе, но не меня вовсе.  Звучит неподдельно грустно, и как-то даже страшно. Если Дазай проявляет грусть – время насторожиться. Потому что Накахара видел ее однажды, переросшую в жгучую скорбь и ненависть прежде всего к себе, в тот самый момент, перед его уходом из мафии. Дазай постоянно выебывается, бесит и скрывает все, но грустит всегда по-настоящему, поддается этому чувству, и вот тогда правда ни один смысл не способен воззвать его выдернуть свои пальцы из руки смерти.  До Чуи доходит, и он теряется. Никогда бы даже не додумался, что такое могло быть в его случае.  – Ты ревновал, что ли? К Акире? Но это же совсем другое, – вот так приплыли. У Чуи от такого открытия – словно кровь в лед оборачивается, и это какой-то сладко-горький лед. У него и мысли не могло возникнуть, для него ведь это все разные вещи. То, что он испытывал к Дазаю, всегда отзывалось болью, и он пытался придушить и заткнуть это чувство, чтобы не изводило, но Акира – он всегда был уверен в том, что это не пресловутый инстинкт, не обязательство родителя, его любовь к сыну нарастала стремительно в ответ на то, что он получал от него, он стал утешением тому, чего был сам лишен, начиная с детских лет, и сейчас был, мало сказать, обескуражен. Да, он понимал природу того, в чем признался Дазай, но не думал, что нечто подобное могло повлиять на человека, подобного ему, вообще случиться с ними.  – Да, другое, – Осаму спокойно продолжал разглядывать его, будто смирился со своим положением. – Но осознать, что ты отдал всю свою душу кому-то другому, а мне не ухватиться – я подумать не могу, что Вселенная надо мной так пошутит.  – Я даже не знаю, что сказать.  – Ничего. Ничего не надо говорить или делать. Я просто буду вспоминать эту весну с ассоциациями о том, каким нежным Накахара Чуя может быть.  – О, блядь, прекрати, – хочется вывернуться и свалить куда-нибудь, потому что от Дазая такое слышать… Но его не пускают, придавливают к себе, целуют то в щеки, то в плечи, дразнят, чтобы смутился еще больше, шепчут слова, от которых аж кости от желания заламывает, но Чуя упорно пытается вырваться, за что его заваливают на спину и оставляют на груди новые следы, из-за чего он снова вспоминает: – Ёсано нас расколола, херово.  – Да и так все уже догадались, – равнодушно реагирует Дазай, водя языком где-то в районе живота.  – Сука, чего?!  – Да успокойся ты, я просто предполагаю.  – Дазай! Я… Не подумай, что что-то меня смущает, но это личное! Что ты там разболтал уже?  – Успокойся, – Дазай снова скользит губами выше, накрывая его распухшие, и долго целует, хотя Чую это не особо успокаивает, и он пихает его в грудь. – Никому я ничего не болтал. И, если честно, не думаю, что мысли коллег относительно нас с тобой забрались так далеко. К тому же, прося их помочь, я делал упор на то, что это не ради тебя, а ради избавления от банды, что может навредить городу, ну и все же при тебе есть Акира. Кто оставит маленького ребенка в опасности?  – С твоей болтливостью… Станется с тебя.  – Я, знаешь ли, никогда не распространялся о своей личной жизни, даже несмотря на то, что живу сейчас не один, хотя девушки из кафе, которым я каждый раз не упускаю случая уделить внимание, несмотря ни на что, давно нас с Куникидой поженили, но Доппо-тян слегка наивен в этом плане, поэтому до него еще не дошел этот момент так, чтобы как-то смутить, – Дазай при этом мерзко хихикает, будто так и ждет, когда до того доберется весь смысл о том, какое впечатление они создают из-за всего лишь совместной аренды жилья. – А так – кому есть дело, до того, с кем я? А Ёсано… Ну, женщины в этом плане догадливы, я бы удивился как раз, если бы она не заметила и если бы промолчала, но едва ли из-за этого стоит переживать.  – Мы потрахались с тобой в ее квартире.  – Будет, что вспомнить.  – Ты придурок.  – Ты тоже, если честно, – Дазай отодвигается и тянет его ногу к себе, чтобы коснуться губами колена, а потом стягивает с Чуи презерватив, до которого в пылу признаний руки так и не дошли. – Но хорошо, что ты все еще был влюблен в меня и не гнал, когда я к тебе ломился.  – Сильно-то губу не раскатывай, я не так уж плохо жил все это время.  – Поверю, но все же не как в раю.  Чуя закатывает глаза сначала от того, как же бесит самоуверенность этого гада, а потом уже от касаний его рта. Подставляется сразу. Всем телом, словно хочет, чтобы его измучили до самого конца, особенно в этот миг, когда он еще не успел уложить в голове то, в чем признался Дазай, и Чуя не знает, чему именно он улыбается: своей внезапной власти над этим человеком, чему способствовало совершенно невинное создание, которое ни о чем не подозревает, или же тупо от того, как головка члена упирается в мягкое горло – кое-кто явно улучшает свои навыки минета, но Чуе его умения пока что нахер не сдались, достаточно того, что он может более не мучить себя мыслями, предположениями, воспоминаниями и сожалениями.  – Как же ты бесишь, Дазай! Каждый раз ты лезешь ебаться в тот момент, когда на утро куда-то надо! – ворчит Чуя, меняя постельное белье. Уделанное ими закидывает в ванную, четко попадая в Дазая, который колдует над стиральной машиной, и что-то подсказывает, что такими методами он тут устроит потоп, и лучше Чуя сам разберется. Ничего сложного.  – Есть еще время отдохнуть, – спокойно отзывается тот, только радуясь тому, что Чуя сделает все сам. – Овцы, каким бы психом этот твой Сёхэй ни был, сами не нападут в ближайшее время, тем более что мы лишили их весьма мощной атакующей силы.  – Но все же: чего ты выжидаешь? Не надо было давать им передышку!  – Во-первых, она нужна была нам. Я, знаешь ли, тоже не железный, чтобы скакать по развалинам за тобой, когда ты можешь зашибить в любой момент. Куникида-кун не пострадал, царапины заживут, но и ему нужен отдых.  – Помимо твоих коллег, есть еще анэ-сан и…  – Я уже говорил, не спорь, никакой мафии.  – Да почему ты так…  – Я говорил об этом с Коё, – Дазай немного раздраженно выдыхает. – И Мори не позволял ей более действовать, пока ты не дашь согласие на возвращение в мафию. Ты бы дал?  Чуя замер с порошком в руках, а потом резко ответил.  – Нет. Я знаю его цену. И ради нее я хочу со всем покончить, чтобы Акире ничего не угрожало. А ты не пиздишь случаем?  – Как ты научился мне не доверять, а ведь самое ценное вполне позволяешь взять в рот, – Дазай ойкает, когда получает с ноги. – Не бей меня, но, если что, ты можешь хоть сейчас сам спросить Коё. Да и… Ты не хуже меня знаешь ставки Мори-сана. И я принимаю его политику, но не участвую в ней. Он все еще жаждет того момента, когда я не смогу отказаться от его помощи и это заставит меня вернуться, но это не тот момент. И в твоем случае тоже. От мафии уже оказано достаточно помощи, они обеспечивали защиту твоего дома, но более связываться с ее руководящим составом… Мое руководство тоже будет недовольно.  – Боюсь спросить, как ты убедил вашего директора привлечь вас всех.  Дазай загадочно улыбается, а у Чуи опять внутри все приятно подгорает. Сука, теперь опять не будет покоя от мыслей о том, чтобы снова переспать с ним!