Где пересекутся наши пути

Кисть в руках смотрелась чужеродно, не к месту. Неуклюже обхватывая пальцами тонкое древко, Ацуши силился унять дрожь. Затея была глупой с самого начала. Как ни пытался, он не мог вспомнить, что конкретно послужило поводом для приобретения кисти и чернил для каллиграфии. Будь то скользящий мимо задумчивый взгляд Акутагавы или глубокий, усталый вздох, последовавший после очередной подначки Ацуши о скудности его эмоционального спектра, все это не имело значения. Ведомый зудящим наваждением, Ацуши потратил немалую часть зарплаты на вещи, которым навряд ли сумеет найти достойное применение в будущем. И о чем он только думал? Не думал, и в этом все дело. Как и всегда, стоило лишь коснуться темы их навязанного партнерства с Акутагавой, и сознание, мигнув пару раз напоследок, гасло, уступая бразды правления слепящим и распирающим эмоциям и чувствам. Сперва то был гнев: всего несколько лет назад от непонимания мотивов и жизненных принципов Акутагавы до боли сводило зубы и свербело внутри. Ацуши часто говорил о ценности человеческой жизни, но за право быть частью общей картины мироздания — тем самым отшлифованным кусочком пазла, гордо стоящим на ряду с остальными, — он был готов пожертвовать прежде всего своим существованием. Акутагава в упор не желал видеть логику в этом парадоксе. Он упрямо шел по головам, оставляя за собой горы окровавленных тел. Расемон, за годы миссий пропитавшийся кровью жертв, пропах металлом и солью. Ацуши не надеялся на успех, предлагая сделку, но не был бы собой, не попытайся спасти и Акутагаву тоже. Он бросил утопающему спасательный круг лишь раз, оставляя дело за напарником, и только позже осознал, что сам все это время отчаянно барахтался в тянущих на дно волнах. Они натужно и медленно добирались до кормы корабля, периодически отбрасываемые водными шквалами обратно, вместе и по отдельности, пока не удостоверились в том, что ноги наконец стоят на твердой поверхности, а жизненные ориентиры, покосившись, сменили направления. На смену злости пришла гордость. Она перехватывала дыхание и кружила голову. Сойдя с мертвой точки, они учились взаимодействовать заново, притираясь острыми углами и продолжая биться лбами из чистого упрямства. Чувство легкости и не подумало проходить со временем, разве что стало более приземленным. С ним смешалось иное. Что-то решительно точащее изнутри, пульсацией раздающееся в черепной коробке. Ацуши назвал его стремлением. Он пытался понять Акутагаву, знал, что тот привык умалчивать о многом, прячась за прозрачной серостью внимательных глаз. Набор для каллиграфии, выставленный на витрину скромной книжной лавки, притянул к себе магнитом. Как-то раз, возвращаясь с совместной миссии, их будничная беседа с осмотрительной и тонкой подачи Ацуши завернула к литературным предпочтениям, а от них перетекла к увлечениям. Тогда-то Акутагава и признался — будто вскользь и совершенно непричастно, — что интересуется искусством красивого письма. Ацуши новую информацию мимо ушей не пропустил и запомнил, про себя отметив, что Акутагаве подобное занятие на удивление подходит. Он ежедневно собирал образ напарника по крупицам и крохотным деталям, заглядывая в того, словно в бездну, что отзывалась эхом лишь через раз. Кисть, сияющий белизной лист и чернила стали очередной зацепкой в затянувшейся погоне за пониманием. Ацуши удобнее перехватил кисточку и, топорно опустив ее на бумагу, принялся выводить собственное имя. Линии иероглифов ни в какую не желали выходить складно: расползались в разные стороны, оставляя за собой рваные хвосты. Следующим на очереди было имя Акутагавы, которое с первых мазков постигла та же участь. На мгновение в сплетении штрихов Ацуши привиделись лоснящиеся ленты Расемона. Он поспешил прикусить щеку, давя улыбку. Телефон по правую руку, звякнув, коротко завибрировал, и Ацуши выпустил кисть из руки. Та, мазнув по пальцам, упала на середину листа, где тотчас расцвела чернильными кляксами. Ацуши оглянулся вокруг, но не найдя поблизости ничего, чем бы можно было оттереть пальцы, потянулся к мобильному чистой рукой. Не забудь папку. Глаза метнулись к времени. 15.57. Вмиг подорвавшись на ноги, Ацуши скрылся в ванной. Они договорились с Акутагавой на половину пятого, и если он не хотел опоздать, не помешало бы выйти прямо сейчас. Наскоро сполоснув руки и наведя порядок на столе, накинул куртку и лишь на выходе вспомнил про папку с делом. За несколько лет Акутагава сумел хорошо изучить его привычки, это пугало и будоражило в равной степени. Неприметная кофейня на пересечении двух тихих улочек Йокогамы стала негласно одним из самых посещаемых ими мест. Столы внутри были расположены в удобном отдалении друг от друга. Мягкая обивка диванов поглощала звук, и вести здесь непредназначенные для чужих ушей беседы было намного удобнее, чем где-либо еще. Акутагава уже ждал его за столиком у последнего витражного окна. Откинувшись на спинку стула и скрестив ноги, он неспешно потягивал свой заказ. Напротив дымилась вторая кружка с очередным сортом чая, который Ацуши предстояло распробовать. Акутагава не оставлял попыток приучить его к качеству, из раза в раз заказывая на них двоих. Лишь четырежды Ацуши удалось прибыть на место раньше него. В первый подобный случай он взял две порции одного из чайных напитков из ассортимента. Акутагава выпил его с большой неохотой, продолжал морщить нос, и в итоге заказал по его словам «настоящий чай, несравнимый с этой бурдой». Скинув куртку на спинку стула и приземлившись за стол, Ацуши обхватил замерзшими пальцами теплые бока чашки. — Спасибо, — пробормотал он и, подтянув кружку, глубоко вдохнул насыщенную горечь чая. — Ты бежал всю дорогу? — Акутагава разглядывал его, насмешливо приподняв бровь. — Нет, — из упрямства ответил Ацуши, а затем, опомнившись, принялся поправлять взъерошенные ветром и скоростью волосы. Акутагава лишь хмыкнул и, знающе прикрыв глаза, сделал очередной глоток. В отличие от черного чая перед Ацуши, жидкость в его чашке была светло-рыжего цвета. — Папку принес? Встрепенувшись, он потянулся к сумке. С годами в числе доверяемых им миссий появились полноценные дела, требующие иногда долгого, тщательного расследования и работы под прикрытием. Они удачно чередовались с оперативными заданиями по захвату. Вклад Ацуши в создание долгосрочных стратегий был неоспорим, и, тем не менее, он постоянно старался прислушиваться к мнению Акутагавы, чьи навыки холодного и точного расчета продолжали вызывать невольное восхищение с уважением. Даже сейчас, стоило едва открыть папку с документами и уликами, Акутагава, отставив кружку на край стола, сосредоточенно уставился в записи. Губы его сжались в тонкую линию, бесцветные брови сошлись к переносице. Ацуши наблюдал за тем, как напряглись обтянутые темным джемпером плечи, словно в попытке забрать себе половину того давления, которому подвергался разум. Указательный палец отстукивал неспешный ритм по обложке дела, и это Ацуши тоже было знакомо. Он мог с уверенностью сказать, что следом Акутагава слегка прикусит щеку изнутри, кривя рот в на вид недовольной гримасе. Когда Ацуши успел запомнить все детали, он и сам не знал. В перерывах между сознательными попытками разгадать друг друга они сумели запечатлеть на подкорке собственного мозга многим большее, нежели рассчитывали. Процесс всегда шел в обе стороны: пока Ацуши изучал Акутагаву, тот приглядывался к нему. Они вели безмолвное сотрудничество уже четыре года, закладывая фундамент для дальнейших возможностей, о которых было боязно думать. Какой бы прочной ни казалась основа, Ацуши подозревал о том, что впереди лежит еще долгий путь до той самой точки, достигнув которой он не побоится задать интересующие вопросы Акутагаве в лицо. Но до этого момента… Ацуши пропустил миг, когда, оторвав глаза от листов, Акутагава уставился на него в ответ. Вопрошающий, чуть прищуренный взгляд, вскользь пробежавшись по его лицу, вновь замер на глазах. Акутагава из прошлого не стал бы терпеть такого пристального внимания, тотчас оскалившись. Акутагава из настоящего брал его измором, обращая любое столкновение в шутливое с нотками издевки соревнование. И к этому Ацуши тоже привыкал. Пару раз моргнув и показав напарнику кособокую ухмылку, которой явно не хватило едкости, он опустил взор в чашку. — В чем у тебя руки? — Акутагава кивнул на его пальцы, осторожно подтягивая к себе собственный чай. Вывернув запястья, Ацуши обнаружил темные пятна на ребре ладони. Чернила. Въевшаяся краска не захотела оттираться от кожи. Мельком осмотрев одежду на наличие других следов, но, к облегчению, ничего не обнаружив, Ацуши обвел глазами помещение. — Не знаю. Может, в транспорте испачкался. Взгляд Акутагавы задержался на нем на долю секунды дольше положенного, но и этого было достаточно для того, чтобы понять: ему не поверили, но выпытывать не собираются. Напарник вновь вернулся к изучению дела. Однажды Ацуши определенно узнает все, что его интересует и гложет изнутри. Может, даже признается Акутагаве в том, что дома у него лежит когда-то приобретенный набор для каллиграфии, уговорит показать ему, как того слушается кисть и иероглифы словно оживают под рукой. Все это однажды, а сейчас, довольно вздохнув, Ацуши вкрадчиво попросит Акутагаву рассказать о своих мыслях по поводу их нового дела.