Где пересекутся наши пути

Дневная удушливость полотном стелилась по нагретой земле. Спертый еще пару часов назад воздух стремительно остывал с приходом сумерек. Даже такой он с трудом просачивался в легкие. Случись все немногим загодя, и — Ацуши не сомневался — захлебнулся бы прогретой солнцем влажностью. В груди валуном засела тяжесть, распирала изнутри в противовес опустевшей голове. Там, в черепной коробке, не за что было зацепиться, внутри гулял ветер и шелестел песок, сплетаясь с монотонным стрекотанием цикад. Ацуши ощущал себя старым глиняным кувшином, воду из которого выкачали, оставляя на дне ороговевший каменный налет. На руках выше запястий виднелись подсыхающие брызги крови: Ацуши мыл руки, не глядя, судорожно тер их под шумным напором, не сводя взора с собственных остекленевших глаз в мутном зеркале. Пустота в голове пугала. Он вышел из дома в надежде сделать глоток свежего воздуха, но теперь, сидя на покосившейся деревянной лавке, понимал, что и этого недостаточно. Из приоткрытых седзи несло кровью, а разбежавшиеся в панике мысли продолжали прятаться по углам. В какое-то мгновение Ацуши почудилось, словно он проваливается сквозь пространство. Пришлось неловко дернуться, поджав пальцы ног. По телу пробежала дрожь. Желая твердо ощущать землю под подошвами ботинок и лишний раз напоминая себе, где находится, Ацуши усилием воли один за другим воскресил в памяти образы того, как тигриные когти входят в мягкую, теплую плоть, разрывая органы. Около получаса назад он убил человека. Ацуши сам до конца не понимал, что пошло не так. Все было словно в дымке, казалось смазанной чередой несвязных событий. «Каждый имеет право на спасение» пульсировало неоспоримой истиной в такт сердечному ритму. Он был готов даровать второй шанс всем заблудшим и потерянным, стараясь глушить липкое осознание того, что некоторым и жизни не хватит расплатиться за содеянное в прошлом. В подобные моменты возвышенное наименование «спасение» мутировало в «наказание», но, как и все другие неугодные идеи, оставалось лежать кипой пожелтевших газет за порогом осознанности. Около получаса назад его силу превратили в орудие самоубийства, ухватившись за заминку. И злиться на то, что им так варварски воспользовались, не хватало сил. Может, дело было в словах, или в том, как он их проговаривал? Преступник вслушивался в каждую фразу, будто знал наперед, что скажет Ацуши, будто ожидал еще чего-то, но так и не дождавшись, замкнулся в себе. Блеск в глазах напротив потух, с лица схлынули все краски, оставляя лишь болезненную серость, а после — горячая кровь на руках и статичный шум в голове. Кому предназначалась та тирада с приевшимися «еще не поздно все исправить» и «это не выход»? Кого Ацуши надеялся ими убедить, если собственная вера жалостливо скрипела по швам с каждым неудачным исходом? Он не мог дождаться, когда наконец окажется дома, одновременно опасаясь этого момента больше всего. За закрытой дверью трусливые мысли, словно голодные крысы, почуяв безопасность, вопьются в нервы и под аккомпанемент крошащихся идеалов не позволят сомкнуть глаз этой ночью. Ацуши измученно смежил веки, а вновь распахнув глаза, наткнулся взглядом на носы черных ботинок. Акутагава возвышался над ним, выжидающе рассматривая, точно диковинную зверюшку. Он приоткрыл рот и вобрал в легкие воздуха, казалось, желая что-то сказать, но передумал, выдыхая через нос. Взор скользнул мимо Ацуши к небу. Плащ и брюки Акутагавы были в пыли, побелке и крохотных щепках. Одну из таких Ацуши бездумно смахнул с его левого бедра. Акутагава вздрогнул, возвращаясь к нему глазами, и устало нахмурился. В отдалении послышался шелест шин и рокот мотора. Ацуши неохотно окинул взглядом собственную окровавленную рубашку и испорченные штаны. При мысли о том, что в таком состоянии придется садиться в чистый салон автомобиля, заныло в висках. Ненадолго склонившись над коленями, он медленно поднялся со скамьи, но тотчас же был отправлен обратно острым тычком в плечо. Акутагава бесшумно подсел рядом. — Куда ты собираешься после? — От долгого молчания голос Акутагавы сорвался в хрип, гармонично сплетаясь с окружающими звуками. — Домой, куда же еще, — сперва прочистив горло, отозвался Ацуши. Лишь сейчас он заметил, что они, словно склеенные, соприкасались бедрами. — Оплакивать несправедливость жизни? — отвернувшись в сторону и не позволяя разглядеть свое выражение лица, бросил Акутагава. Ацуши поджал губы и, не пряча раздражения, прошипел: «Да». Вышло до того жалобно, что в горле против воли начал собираться ком. — Ты ведь понимаешь, что не все зависит от нас? — Акутагава наконец повернулся к нему, принимаясь рассматривать. В носу неприятно защипало, очертания рук на коленях предательски поплыли, и Ацуши склонил голову, зажмуриваясь. Пустующая еще пару минут назад голова раскалывалась от какофонии эмоций: скрежещущей обиды, завывающей безнадеги и потрескивающего жарким костром «нас». — А от кого же тогда? — Переждав шквал возмущения и проглотив мерзкий ком, он посмотрел на собеседника с вызовом. Акутагава ответил не сразу. Несколько долгих мгновений изучал его с непонятной тоской во взоре, словно пытаясь понять, серьезен ли он, и лишь затем, не меняясь в лице, произнес: — Ты слишком много на себя берешь. — Видимо, недостаточно. — Собственные слова вернулись бумерангом, прокатываясь по ушам. Ацуши поморщился. Он ощущал себя глупой маленькой собачонкой на привязи, без продыху тявкающей на прохожих, что тотчас боязно замолкает, стоит сковывающей ее цепи лопнуть. Акутагава ему не поверил. Раздраженно насупился, бегая глазами по окружению, точно пытаясь найти точку опоры и не вспылить. — Ты когда-нибудь бывал в Санкэйен? — спустя несколько мгновений вновь заговорил он. Подумав, что ослышался, Ацуши повернулся к собеседнику, наталкиваясь на невозмутимый, внимательный взгляд. — При чем здесь Санкэйен? — Давно не заглядывал в это место, — словно считывая текст с листа, натянуто продолжил Акутагава. — Отчитаемся перед подкреплением и поедем туда. Мысли в голове заметались с удвоенной силой, от чего в висках кольнуло болезненным позывом. Ацуши казалось, что он невольно пропустил значительную часть их разговора. Досада вылилась в возмущенное «Никуда я не поеду». Акутагава не дрогнул, будто не услышал его вовсе. Лишь скосив глаза на наручные часы, продолжил: — Возьму только свою машину. Ацуши рассматривал его профиль, оглаживая взором опущенные бесцветные ресницы, сжатые в тонкую линию губы и играющие на скулах желваки. Он смотрел и не верил. Акутагава, что всегда бросался в пекло битв и охотно кичился перед противниками собственной силой, сейчас неловко деревенел в попытках отвлечь его от угнетающих мыслей. Ацуши часто заморгал, борясь с хлынувшей к мозгу легкостью. От нее очень некстати онемели кончики пальцев и заслезились глаза. Сделав медленный вдох, он тихо заметил: — Мне нужно переодеться. Не ехать же в этом. Вмиг избавившись от оцепенения, Акутагава окинул его насмешливым взглядом. — Не наблюдаю разницы между этим и твоим повседневным видом. Ацуши возвел глаза к небу в напускном раздражении и потянулся правой рукой к лицу. Ее настойчиво перехватили прохладные пальцы. — Не размазывай грязь. Ладонь отпустили не сразу, и спустя долгое мгновение, глядя на сплетение их рук, Ацуши перестал понимать, где заканчивается один из них и начинается другой. Именно поэтому, стоило Акутагаве ослабить хватку, Ацуши сжал его пальцы с удвоенной силой и, запрокинув голову к небу, с мольбой прошептал: — Всего пару секунд. От его прикосновения отстраняться не стали — лишь упрямо сжали ладонь в ответ.