***
Шаги глулким эхом раздавались по мрачному коридору, изредка прерываемые шумным дыханием Джеймса. Двое двигались вглубь монастыря, погружаясь, словно на дно лесного озера. Подойдя к одной из многочисленных дверей, расположенных напротив витражных окон, на которых виднелись библейские сюжеты, Бьюкенен остановился. — Локи, ты действительно Бог обмана. Такое смог выдать… Лгать — грех, но ложь во благо — спасение, хоть и далёкое от искупления. « — Ты непокорный и слишком своенравный! Но я покажу тебе подчинение во всех проявлениях.» Одинсон усмехнулся. Открыв деревянную дверь, Локи вздохнул с неким разочарованием. Нет, конечно, он не ожидал королевского комфорта, но увиденное расстроило: узкая кровать, над ней же крохотное окошко, маленький столик. Принц развернулся к Джеймсу. — Бак, где ты обитаешь? — К несчастью, через две комнаты. Вот, — Барнс указал на стопку одежды в углу столика. — ты можешь переодеться, если, конечно, хочешь. Я принесу ведро воды и тряпку, чтобы ты смог оттереть грязь. Барнс развернулся к двери и уже хотел уйти, но тихий шёпот остановил его, заставляя глаза расшириться и холодок пробежать по коже. — Джеймс… — Да. — неуверенно ответил он, пытаясь скрыть свою растерянность. — Ты не поможешь мне? — Локи слегка улыбнулся. — В этот раз мне действительно нужна помощь. — развёл руки в стороны Одинсон. — Никак не дотянуться до спины сейчас. — Да, конечно. — как можно более непринуждённо прошептал Барнс и скрылся в плаче скрипнувшей двери.***
Локи сидел на кровати спиной ко входу, вытянув спину. Принц смотрел в крохотное окошко на незатейливый пейзаж: кусочек красивого сада; лес; яркое, окрашенное в переливистые оттенки золотого, небо. Последнее навевало мысли о доме… о бывшем доме, если то место можно вообще назвать домом. Что ждёт Локи впереди? Сколько он тут сможет продержаться? Когда его настойчиво попросят уйти? Как вернуть свою силу в кратчайшие сроки? Куда он отправится после Земли…? Локи никто не ждёт, как это не прискорбно осознавать. Или кто-то ждёт? Что насчёт милого горожанина — кудрявого русого юноши с нежными, янтарными глазами? О, да… Он был именно таким, чтобы Локи позволил себе потерять контроль: нежные пальцы, губы — розовые лепестки цветов, похожие на те, которые они собирали возле дворца, добрые глаза… В этом юноше было что-то цепляющее и невесомое, то самое, манящее к его губам, тянущее попробовать их на вкус, пробежаться пальцами по ключице и выше, очертить тонкий подбородок, вдохнуть запах кожи… Хотелось до одурии сильно обхватить руками его спину, почувствовать биение сердца, заглянуть в глаза и взмолиться не потерять рассудок. Локи расплылся в улыбке. Эти воспоминания были чем-то осязаемым, большим, чем просто картинками, всплывающими в больном мозгу. Разумеется, никакой юноша теперь его не ждёт. Столько лет прошло и Локи уже давно не мальчик, чтобы понять — это была молодость, а тогда глупости казались возвышенной истиной, бредовые фантазии имели смысл и шанс на осуществление. Конечно, с этим парнем дело не дошло даже до поцелуя. Было обидно осознать, что губы, находящиеся в двадцати сантиметрах от лица принца, никогда не были тронуты им. Трикстер мог сотворить с юнцом всё, что пожелает, а последний ничего не смог бы сделать, но Одинсон хотел абсолютно другого — беспрекословного подчинения было слишком много в его жизни, и так не хватало искренности, ответных чувств. Парень был таким светлым и чистым, таким, что Локи стыдил себя за каждое «случайное» касание его холодных пальцев к коже, когда руки сталкивались и неосторожно вздрагивали в попытке сорвать очередной цветок. В такие особо трепетные мгновения появлялось навящивое ощущение — Локи прожигал своим грязным присутствием это место, чистый воздух, прекрасный сад и не менее прекрасного парня. Конечно, надеяться на взаимность было абсолютно глупо и даже бессмысленно. Такой молодой юноша, называющий его мягким, тихим голосом исключительно — «Господин Локи», никогда даже и не подумал бы о тех бессовестных чувствах принца, что к лучшему. Под пристальным взором многочисленной стражи, Локи даже и не посмел бы тронуть парня. Да, он хитёр, ловок и горд, но дело было в другом — принц ценил своё достоинство и честь, как полагает царской особе. Несмотря на столь неоднозначные чувства, он искренне наслаждался обществом «простолюдина», обучающего Локи таинству плетения венков из свежих цветов. Лофт хитро прищуривал глаза и кидал быстрые взгляды на лепестки губ. Тёплый асгардский ветер нёс запах трав и пряностей, а также лёгкую «тень» русоволосого. В такие моменты хотелось коснуться угловатого колена, пробежаться пальцами выше и выше, ощупать рельеф спины… Вместо этого Локи нервно, пытаясь скрыть напряжение, одёргивал и без того длинные рукава чёрной кофты почти до первой фаланги большого пальца, укрывая безобразные шрамы, так грубо возвращающие с небес на землю. О чём он только думал? Конечно, эта мимолётная русоволосая фантазия не воспринимала всерьёз редкие встречи с принцем и их хобби. А Локи — напротив, запоминал каждый миг, кудряшку, робко спадавшую на прямой лоб, складочку в уголках губ, когда парень улыбался. Всё это делало его невероятно привлекательным и милым, настолько, что рвало крышу. Бедный, бедный, бедный Локи. В такой тёплый день Один, как гром среди ясного неба, встретил Лофта, тонущего в улыбке, возвращающегося в свои покои. Опять всё повторилось — кровь, тихий стон, маска, благодарность. Из раздумий Локи вывел пронизывающий душу скрип двери. Барнс пришёл. Принеся в комнату Локи ведро холодной воды и тряпку, Джеймс закрыл за собой дверь. Непонятно почему у Барнса возникло такое чувство, будто он сам закрывает за собой решётку, оказываясь с голодным тигром один на один. Нервно сглотнув ком тягучей слюны, ухватившей с собой часть напряжения, развернулся лицом к хозяину комнаты. — Быстро ты. — промурчал под нос Лофт, не оборачиваясь. Мягкий свет падал лишь на верхнюю половину лица Локи, выделяя глубокий цвет глаз, скулы и высокий лоб. — Локи, повернись, пожалуйста, мне нужно осмотреть тебя. — Барнс уже держал в руке смоченную тряпку и дожидался пострадавшего, стоя совсем близко к кровати. Принц медленно поднялся с нагретого места и опустил босые ступни на каменный пол, отбирающий с трудом накопленное тепло. Лофт подошёл к Джеймсу. В этом было что-то таинственное, такое новое, но в то же время настолько забытое, первобытное, будто каждая клетка тела напоминала о давнем обещании жгуче и с азартом, поднимающим жар от поясницы к затылку, заставляя волосы шевелиться. Зеленоватые глаза Локи попали под рассеянный лучик света, падающий из маленького окошка над кроватью в противоположной от двери стороны. Отразил глубину его умных, изучающих глаз, покрытых голубыми вкраплениями, напоминающими ясные озёра на свежих лугах. Барнс смотрел и не мог оторвать взгляд, впервые увидев Локи таким. Белоснежная кожа заискрилась, будто не замечая слоя грязи, пыли и пота. Осторожная улыбка коснулась лица. Сложно сказать, о чём думал Локи, заглядывая сверху в глаза монаха. Почему-то было ощущение, что так надо. Кому? Почему? Зачем? Что же Локи делать дальше? Во-первых, нужно насладиться мгновениями спокойствия и попытаться подступиться к этой крепости — «Джеймс», которая не позволяла так легко миновать стены, воздвигнутые, скорее всего, им самим, чтобы защититься от боли. Во-вторых, хотелось дольше пробыть вдали от заносчивого Тора и напоминаний о Фригге и Одине… старый сумасшедший маразматик, не заслуживающий даже быть объединённым союзом с этой чудесной женщиной. Опять. Да, конечно, столько лет прошло. Локи усмехнулся бы, как делал это всегда в случаях, когда его старательно приклеенная маска начинала сползать. Можно подумать, что именно этим действием он уподабливался ребёнку, натягивающему в ночи одеяло до лба, чтобы спастись от монстров под кроватью. Увы, в жизни Локи были монстры, но они не стремились с головой залесть под кровать, наоборот — они загоняли самого Одинсона туда, где толстый слой пыли и нечем дышать, а вязкую тьму разрезает лишь тень огонька из дальнего коридора. « — Стража видела тебя с горожанином. Объясни, что ты делал за пределами дворца. — Отец, я… мы… мы собирали цветы возле дворца. — стоя на колене перед золотым троном, Локи даже не взглянул в глаз допрашивающего. Холодный пол обжигал кожу через ткань. — Ты помнишь, что я говорил тебе? Внутри так много слабостей, делающих тебя несовершенным, безвольным, за которые ты так страстно цепляешься. Ты никогда не станешь равным Тору, Локи. Слова разрезали на тоненькие кусочки сердце принца, руки бессильно сжимались в кулаки, а губы — в тонкую полоску, глаза тяжелели. Одинсон знал, что в такие моменты особенно близок к точке невозврата, поэтому тут же натягивал свою маску, поднимал глаза, метко выстреливая ими прямо во встречный взгляд сверху, и скалился в безумной улыбке. Тор, Тор, Тоооор. Любимый сын, лучший воин, всегда #1 для каждого в Асгарде. Этот вспыльчивый, импульсивный, жадный… брат, всегда накрывал Локи своей тенью. Какие бы заслуги не демонстрировал брюнет, эта голубоглазка всегда норовила его переплюнуть, и, да, у него это выходило. Как всегда. Пора перестать удивляться. Пора смириться. Пора принять её. Локи поднялся с колен и выпрямился. Голова его гордо смотрела вверх, оттуда окидывая взглядом стражу, Одина и интерьер. Принц аккуратно, пытаясь не задеть холодными пальцами гематомы, оттягивал рукава по локти. В тускловатом свете массивных факелов и городских огней из окна, цветущие синяки казались чёрными гнилостными пятнами, кровавые полосы напоминали уродливую вышивку. Локи вытянул руки перед собой, соединил вместе кисти и самодовольно ухмыльнулся. Глазами он имел право насмехаться, ненавидеть, показывать привязанность, только не плакать, не понять жгучие слёзы на мерзкий, вычищенный до блеска пол. Один любил подчинение, Один любил показывать, как должна выглядеть покорность, Один любил… Локи казалось, что всех, кроме него — слабого снаружи мальчугана, а теперь — лицемерного мужчины. Всеотец не считал его мужчиной, не воспринимал Локи как равного себе, обходился с ним ровно также. Тора перестали «учить показывать благодарность» ещё очень и очень давно, настолько, что нет смысла вспоминать. Только Локи остался на нескольких десятках повторных курсов для «непокорных». Всеотец поднялся с трона и приказал страже выйти, а сам неспеша направился вниз по ступенькам к Локи. В такие моменты у последнего перехватывало дух, становилось сложно дышать, кружилась голова и в воздухе пахло колючим страхом, перебивающим аромат горящих факелов. В мгновение ока в руках короля возник светящийся золотом хлыст. — Ты больше не выйдешь из дворца, пока я не позволю. Что, думаешь, можешь свободно разгуливать? Горячее дыхание прошлось по уху Локи, мерзко забираясь внутрь. Он знал, он всё прекрасно понимал. Одинсон уже вызубрил проклятый алгоритм до боли в руках, спине и затекающих ногах. Было несложно предсказать дальнейшие события, нужно только сломить гордость, нужно только сломить себя, пасть перед собой, позволить наступить. Нужно только… показать благодарность. — Буду ждать твоих указаний, Всеотец. Локи медленно, с долей сарказма, превышающего допустимые значения, поклонился человеку с хлыстом, сдерживая внутри стон боли, когда саднящие, пульсирующие кисти проехались по шершавому костюму. — Ты всё равно получишь урок, ты примешь его, почувствуешь.» — Я не вижу твою спину, Локи, позволишь посмотреть? — нервное подобие улыбки оглушило обоих раскатом напряжения. — Джеймс, ты хочешь на это смотреть? Трикстер отвернул голову, но цепкие пальцы сероглазого повернули её обратно. — Локи, послушай, я обещал тебе, что попытаюсь помочь. Позволь мне немного позаботиться о тебе… о твоих ранах. Одинсон непонимающе уставился в глаза Барнса, отшатнулся на два шага. — Что ты сказал? — шёпот прозвучал сипло и резко, а сам Локи выглядел так, словно его окатили холодной водой: плечи напряглись, взъерошенные волосы упали на лоб, лицо исказилось. — С тобой всё в порядке? Я что-то сделал не так? — Джеймс положил влажную тряпку на столик, отошёл к двери, явно не ожидая такой странной реакции. — Если тебе нужно время, то… прости, мне стоит уйти. — Барнс отвернулся от асгардца. Одинсон почувствовал резко наростающую холодную пустоту внутри себя. Определённо, он не хотел оставаться в таком уязвимом положении здесь и сейчас в одиночестве. Ошеломительные слова всё ещё звенели эхом в голове «я обещал», «позабочусь», «о тебе», «о твоих ранах», «я обещал». — Это всё выходило за рамки ожиданий Локи — поддрагивающие пальцы на его подбородке, мягкая серость глаз, забота. Последнее казалось самым безумным из всего предыдущего. Невозможно. Джеймс, этот странный мидгардец Джеймс, не смотрел на него холодным, обрекающим взглядом, как смотрят на изменника, грязного убийцу, глупца, как смотрят на него все, как смотрели все, кроме Фригги и Эйольва — той самой русоволосой фантазии. Как иронично, что именно Эйольв — надежда с лепестками губ и русыми кудрями, сам того не понимая, дожал Локи. Не специально, нет. Скорее всего, даже не догадываясь, что Локи — искуснейший, по его мнению, боец, грациознейший и обаятельный Одинсон, питает к нему зачатки светлых чувств, пустивших корни так глубоко в холодное сердце. Сам же Локи был, если не напуган, то очень удивлён, заметив в себе желание улыбаться милому горожанину, аккуратно поправлять волосы перед встречей с ним, надевать красивейший наряд перед выходом из дворца, чтобы быть готовым в любой момент поймать добрый взгляд. Эйольв, похоже, что единственный, считал Локи, нет, «Господина Локи», добрым, несмотря на его козни, которых в день было не счесть. Это добро жило где-то на дне зеленоватых глаз, изредка сверкающих ярким огоньком. Казалось, что оно иногда переливалась игривым блеском, сгорающим в сиянии тени его улыбки. Ещё чуть-чуть, и чувство вырвется потоком гортанного смеха, лёгким касанием, осторожным взглядом, но… нет. Ничего подобного не происходило. Никогда. Локи слишком умело манипулировал людьми, их восприятием в его глазах и наоборот. Было весело смотреть, как Эйольв слегка покрывался румянцем, когда Локи «нечаянно» касался холодными пальцами его руки. Да, это была славная игра. Но принц хотел полюбить по-настоящему, полностью, не просто влюбиться, избавшись от своей коллекции уродливых масок, или не уродливых… Маски. Локи так искусно клеил их, наделял эмоциями и характером, носил слишком долго, что стало невозможно снять — они приросли своими гнилостными шипами вовнутрь, не стесняясь и не прячась: нагло, безобразно. Когда же принц пытался слегка подковырнуть их, шипы впивались глубже, его искренняя боль смешивалсь с бутафорской в общий шквал, холодный водоворот страха, тянущий в бездну — тот самый, в котором Локи тонул, закрывая измождённые глаза. Тупой болью отдавали синяки при любом движении, запёкшаяся кровь рвала несросшиеся раны, а сердце рассыспа’лось мелкой дрожью, как тогда, как там — в Асгарде, перед троном отца Тора. — Бак, Джеймс, пожалуйста… — хрипловатый голос разрезал тишину, хрупкая ладонь обхватила кисть бывшего кузнеца. — не уходи. — хотелось до безумия сильно сжать Барнса, крикнуть — «не оставляй меня с ними!», взмолиться, принести свою благодарность, позволить бить себя, унижать, лишь бы не остаться одному. Вместо этого вырвался лишь гортанный хрип, пачкающий грязным, ничтожным звучанием все вокруг: тёплый свет из окна, странный монастырь, Барнса. Горячие слёзы отчаяния подступали, заполняли собой глаза, словно дуновение морского тумана по утру. Рот раскрылся в беззвучном стоне. Джеймс развернулся, удивлённо уставившись на гостя монастыря. Глаза Одинсона выражали глубинную грусть, истерично бегали по лицу сероглазого, будто ожидая, что он его оттолкнёт, может, ударит. От прежней игривости и беспечности не осталось и след — ладонь на кисти бывшего кузнеца крупно задрожала, резко похолодев. Лицо вытянулось в безмолвном ожидании дальнейшего шага. — Я не ухожу, всё хорошо. Пойдём, тебе нужно присесть. — Джеймс слегка потянул за руку Локи, усаживая его на кровать. Асгардец послушно тянулся за цепкой хваткой руки; холодную кисть обжигало теплом чужого тела. Казалось, что голос пропал, вытянувшись с последним хрипом. Какой же Локи сейчас жалкий в своих глазах — смиренно ждёт судьбы, приподносит благодарность. «За что? Это не в твоём стиле, Локи! Очнись!» — кричали отголоски боли из разных частей тела и закаулков сознания. Показывает смирение, а зачем? Неужели это теперь инстинкт? Барнс не выглядит угрожающе, его прикосновения осторожны и мягки. В случае возможного нападения с его стороны, Локи сможет легко отразить атаку, но он так устал отражать атаки со стороны мира. Осознание пришло к нему незаметно — хитро подкралось и ударило со всей дури до боли, противного звона в ушах. Морщиться совсем не осталось сил. Локи устал, сломлен, но вновь и вновь заклеивает свой «стержень» заносчивостью и лицемерием. Сейчас он не в Асгарде, Хеймдалл не видит его, а холод секиры палача остался где-то позади, значит, нет оснований для столь неожиданной «искренности» и податливости. Теперь же Барнс выглядит напряжённым, он не отводит глаз от лица Локи. Одинсон дрожащими руками потянулся к своей грязной рубашке, стянул её через голову с тихим стоном, зажмурил глаза, и откинул куда-то в угол, тихим шелестом заполняя воцарившуюся тишину. Барнсу открылось ужасающее зрелище: белоснежная кожа была раскрашена багровыми подтёками и чёрными пятнами синяков. На ключице виднелась алая полоса уже запёкшейся крови, живот был особенно сильно тронут гематомами. Опустив взгляд ниже, ужаснулся и сначала не поверил увиденному — белые шрамы уродливым кружевом укрывали руки Локи от кисти до предплечья. Линии не выглядели новыми — напротив, чувствовалось, что они были осмыслены, приняты и выстраданы, а это одновременно вызывало уважение и отталкивало. Значит, там — в озере, всё было по-настоящему, и уродливая россыпь не привиделась… Но откуда они там взялись? Тонкие, толстые, длинные и наверняка глубокие. Джеймс боялся себе представить, как Локи смог получить их, что с ним случилось, почему сидящий на кровати так спокоен? Почему его зеленоватые глаза, горевшие таинственным огоньком, просто потухли, как по щелчку пальцев? — Что? А, это — надежда. Одно колено Джеймса приземлилось возле босой ступни, рука с осторожностью потянулась к кисти Локи, так, будто Барнс пытался покормить дикого оленя — не совершая резких движений, нежно, будто спрашивая разрешения даёт время подумать. Последний же закрыл глаза, шумно выдохнул, сжав губы в тонкой линии. Локи не пытался уйти, спрятать уродливые шрамы, спрятаться самому. Почему-то он почувствовал, что устал бегать, примерять новые и новые маски. Трикстер решил плыть по течению, а что потом с ним станет, если результат его попыток будет очень неприятным — волновало в последнюю очередь. В прикосновениях Джеймса он чувствовал трепет и осторожность. Неужели… Как предсказуемо. Было ещё что-то. Это было что-то странное… тоска…? Светлые волосы, голубые глаза. Стоп. Он где-то это уже видел. Конечно! Это Изэбель. Джеймс думал о ней, когда касался руки Локи. Локи глупец! Как он мог поверить хоть частичкой себя в то, что кто-то такой, как Джеймс, будет действительно заботиться о нём? Просто так? Просто потому что испытывает симпатию? Точно не Джеймс. Как слеп Локи. Он же мог раньше раскусить этого лжеца, но нет «я хочу играть с тобой на равных». Глупый, глупый, глупый Локи. Джеймс чувствовал себя очень странно. Во-первых, он никак не мог предсказать именно такую смену настроения Локи. Во-вторых, Барнса пугал его странный вид. Как этот хамоватый, наглый… Бог…? Как он мог резко стать таким испуганным и беззащитным? Откуда уродливые шрамы на изящных руках? Сделал ли Джеймс что-то не так? Да, скорее всего, он затронул какую-то очень личную для Локи тему, но какую? Как можно парой обыкновенных слов сложить человека таким образом, чтобы тот сам настаивал на любых вещах, которые предложит первый? Откуда в нём это полное подчинение? Знакомо, Джеймс, не так ли? Барнс аккуратно потянулся к особенно толстой полосе шрамов, но осёкся, поднимая глаза. Локи перехватил из-под полуподнятых ресниц этот, по истине, детский взгляд, усмехнулся и откинул голову вверх, раскрывая шею. Синие венки слегка вздулись, адамово яблоко задрожало, послышался гортанный смех.Такой тихий и бархатный, что становилось больно почти физически. Звук будто протыкал насквозь, заполнял комнату, выливался вязким туманом. Джеймсу не приходилось прежде слышать что-то подобное — наполненное смятением, страхом, неясными страданиями. Это не было вовсе похоже на смех. Так не смеются счастливые люди, так смеются те, в ком нет больше слёз, чтобы вылить их, те, кто потерял всё и не знают, куда им нужно идти, так смеётся Локи. Джеймс помедлил немного, борясь с противоречиями в себе, но всё же осторожно коснулся белого уплотнения в шелковистой коже. Лофт замолчал. Поднялась обжигающая тишина, неловкая и тянущаяся липким мёдом, но Джеймс не останавливался, вновь и вновь рисуя неясные узоры на зарубцевавшейся коже. — Локи, они… это ты… — Всеотец. — прохрипел Одинсон и выхватил свою руку из слабой хватки монаха, потирая разбитые костяшки. — Джеймс, из нас двоих — я искусный лжец. Скажи мне честно, зачем. Локи резко опустил голову и холодным взглядом уткнулся в ошеломлённого Барнса. — Что з-зачем, Локи? Громкий рокот хриплого смеха прокатился по комнате, отрезвляя и одновременно пьяня обоих. — Зачем ты тратишь время на эти любезности? Думаешь, я не знаю, что тебе от меня нужно, а? — принц выглядел взвинченным и злым, когда практически выкрикивал последнее предложение. Нижняя губа Локи припухла и блестела в свете рассеянных лучей — принц грешил рвать её зубами, когда нервничал. Волосы, казалось, взъерошились ещё больше, глаза широко распахнулись и из них исчезли кромки зеленоватого света, оставив только лёд после себя. — Мне не нужно от тебя ничего, Локи, ты же знаешь, что я. — Барнса грубо оборвали. — Обещал. Конечно… Конечно, Джеймс! Я всё прекрасно вижу. Знаю, что хочешь её вернуть, слышишь? Думаешь, что я похож на глупца и забыл про желание? Конечно, Джеймс. Давай, скажи, чего ты ждёшь от меня на самом деле!.. Молчишь? Зато я могу сказать! Локи схватил руку Барнса, готовясь увидеть там вновь облик юной девушки, но было пусто. Совсем пусто. Вместо тоски страх — всепоглощающий, отражающийся в мягкой серости. Трикстер застыл, с непониманием уставившись на собеседника, который преклонил колено перед его кроватью, уверенно смотрел прямо в глаза, пытаясь спрятать страх. Но, не может быть. Нет. Джеймс… Джеймс стоял и смотрел на него так знакомо, но будто с другого угла, как Локи на отца Тора. Нет, кто угодно, только не Одинсон. Он не может быть таким, как его отец — жестоким, властным и холодным. Тот, кого так боялся Локи, стал его тенью, тем, кто иногда выглядывал из зеленоватых глаз, искал себе воплощение в поступках и словах. Один был ему мерзок, отвратителен. Локи сейчас был с ним так схож: жестокий взгляд, лишённый всего человеческого, властный голос, крепкая хватка… хватка. Трикстер опустил взгляд на свою руку и увидел: пальцы настолько сильно впились в атласную кожу, что побелели до костяшек и оставили после себя большие покраснения, всё ещё безжалостно впивались. Локи посмотрел на лицо Джеймса и ужаснулся: вишнёвые губы побледнели, сжавшись в тонкую полосу, ноздри раздулись, а глаза замерли, смотря в пустоту. Одинсон резко раскрыл ладонь и отпрыгнул от Джеймса назад, будто в испуге. Слёзы закрыли белым полотном взор, сердце начало выпрыгивать из груди. — Дж… Джеймс, я… я не знаю, что на меня нашло. — когда же приступ слепой ревности отпустил, а ненависть разжала стальные пальцы, высвободив шею Локи, принц увидел, как безрассудно он поступает. Почему не смог сдержаться? Почему позволил себе эту мерзкую слабость? — Я чудовище. Монстр, которым родители пугают детей перед ночью. Он отполз на дальнюю сторону кровати, резко перебирая под собой руками. Одинсон не сводил глаз с Джеймса, который понемногу отходил от ужаса. Барнс медленно оглядел свою руку, на которой были видны пять отметин, саднящих и припухающих. Такой поворот событий был явно внезапным, хотя, если спросить прямо, ожидал ли чего-то такого Джеймс, тот не задумываясь ответил бы «да». Похоже, что Локи свихнулся. Конечно, он был не прав, глуп и рука всё ещё болела, но Джеймс знал, что нельзя оставлять людей в таком состоянии. Однажды он сам был свидетелем ужасного зрелища, о котором промолчал, принимая постриг, тем самым беря на себя уже два непростительных греха.***
Как-то летом, когда последние лучи солнца забирали с собой тепло, Джеймс закрыл свою мастерскую раньше на три часа. Изэбель утром не здоровилось и Барнс отправился к одной женщине, державшей пасеку, за баночкой тягучей сласти. Зайдя в маленький, но не менее уютный домик, Джеймс застал Амэрэнту — тётю своей любимой, безутешно рыдающей за деревянным столиком. Барнс знал эту женщину давно, достаточно, чтобы понять, что случилось что-то ужасное. Всегда улыбающееся, пропитанное тёплом лицо, карие глаза лукаво прищурившиеся, а русые волосы игриво блестевшие — обычное состояние Амэрэнты. Сейчас же женщина выглядела как бледная тень той самой пасечнецы, которую любил весь город. Подойдя ближе к ней, Джеймс аккуратно погладил её плечо. Женщина подняла уставшие глаза и прижала ближе его руку своими поддрагивающими пальцами, на одном из которых было крохотное колечко. — Хулио больше нет. Джеймс тяжко сглотнул. Хулио — любимый муж этой женщины. Раньше он работал строителем, а как оказалось позже — работа его и погубила. Напарник не удержал его лестницу и кареглазый брюнет упал вместе с ней, раскроив череп на две части о белый камень, предназначающийся стене местной школы. Барнс протянул несколько монет Амэрэнте, забрал банку с мёдом и поспешно удалился, оставляя женщину одну в домике, освещённом лишь пламенем свечи, стоящей на столе. На следующее утро её нашла родная дочь, повешеной в собственном доме. Под посиневшими ногами лежало кольцо — первый подарок покойного мужа.***
Джеймс вспоминал этот случай каждый раз с заходом солнца, знал, что мог помочь, утешить, но, если честно признаться самому себе, хотел быстрее попасть к Изэбель, обнять её, увидеть яркие глаза. Ему не хотелось ещё грузить на себя горе женщины. Как же было эгоистично, мерзко… Но не спасти теперь уже Хулио и Амэрэнту, а Локи ещё можно, главное не оставлять его одного в таком состоянии, хотя безумно желал уйти. — Тише, Локи, мы всё ещё должны промыть раны. — Джеймс подобно лисице крался, вытянув руку слегка вперёд. — Не подходи, я опасен! — Одинсон обхватил худыми руками плечи, а где-то глубоко внутри себя, всё ещё не мог понять, как дошёл до такого. — Давай, иди сюда. — Джеймс вновь сел возле Локи, но на этот раз встал на оба колена напротив гостя. Локи прикрыл глаза и нервно сглотнул. Монах лишь протянул руку к нему и аккуратно обнял за лопатки, стараясь не давить на возможные раны спины. Прикосновение вышло лёгким, но согревающим и неожиданным. Одинсон вздрогнул, распахнул глаза. Хотел было вырваться, убежать, но размеренное биение чужого сердца совсем близко к собственному успокаивало, тепло руки дарило странный комфорт. Хотелось растечься от осознания того, что Локи не обнимал никто уже несколько десятков лет, а так искренне, как Джеймс, никогда. Внутри начало ворочиться что-то странное, а в ответ на это прорезался внутренний крик, приказывающий отпрянуть и убежать, скрыться в лесу, ждать возвращения силы, да что угодно, лишь бы не находиться тут со странным мидгардцем. Почти физически маг почувствовал, как глаза загорелись едким зелёным светом, тело напряглось, а сам он уже был готов бежать, куда глаза глядят. Что-то остановило его на мгновение и в заполненной жаром голове промелькнул блеск светлой мысли: «Зачем?». Локи замер, не найдя разумного ответа на этот вопрос. Тело понемногу начало обмякать вновь, глаза прикрылись, губы задрожали. На смену минутному порыву пришло осознание собственной беспомощности и жалкости. Лофт находился тут около суток, и за всё время ему встречались только дикари, кричащие «Ведьма!», да «Сатана!», а Джеймс был совсем другим — внимательным, аккуратным, привёл его в место своего обитания. Да разве выжил бы Одинсон в этом слабом теле, если бы Барнс не имел ключа от клетки? Очевидно, что нет. Дело было даже не в чувстве долга, а в чём-то другом. Прикосновения Джеймса не казались чем-то отталкивающим — в них плескалась искренность и непонятное чувство, которое Локи не смог идентифицировать, а вновь залезать в чужую голову сейчас не хотелось — даже в своей творился кавардак. Решив, что иногда, чтобы не сойти с ума, нужно впустить безумие, он прошептал: — М-можно? Джеймс только еле заметно кивнул, приготовившись к очередной атаке, может, к чему-то подобному, инстинктивно сжал ладонь сильнее на спине Локи. Принц осторожно положил хрупкие кисти на широкую спину бывшего кузнеца и прикрыл глаза, шумно выдохнув. Барнс замер, рука расслабилась и немного сползла вниз. Он ожидал, кажется, всего, но только не этого. Осознание ситуации пришло к нему только сейчас — он стоит на коленях перед кроватью странной личности, показавшей ему озеро в собственной голове, оставившей пять отметин на руке, которую придётся тщательно прятать до полного заживления, чтобы не возникло лишних вопросов у окружающих, да и вела себя странно, а сейчас Джеймс просто обнимает эту самую личность (Бьюкенен пока не определился, кем считать нового знакомого — Богом или человеком, но было ясно, что Локи не относится ни к первому ни ко второму). Одинсон слегка прикоснулся носом к макушке, еле заметно вдохнул запах мягких волос и прижал ближе к себе тёплое тело. Всё ещё поддрагивающий Локи отзывался на робкое поглаживание пальцев. Принц чувствовал лёгкие разряды, проходящие через тело, жар в местах соприкосновения их кожи, и удивительное спокойствие. Тревога будто покидала тело Локи, вытекая размеренным потоком воздуха из ноздрей. — Бак, прости меня. — Локи слегка шевелил губами, практически не выдыхая. Пальцы нервно сжимались и разжимались на крепких плечах, но никак не хотели отпускать, губы вздрагивали, глаза всё ещё слезились. — Уже простил. Как ты? — Джеймс прошептал также осторожно, но в ухо, слегка обжигая его своим дыханием. Шея Локи покрывалась мурашками, бегущими по телу с бешеной скоростью. — Я… ты задеваешь какую-то рану на спине. — Локи усмехнулся, когда Джеймс начал пытался отклеиться от холодного тела, отодвинуть руку, но ничего не получалось, потому что Одинсон держал его крепко. — Мне не больно, успокойся. Асгардец положил голову на плечо монаха, свободной рукой слегка коснулся затылка, будто прощупывая почву, ища допустимую границу. Джеймс вздрогнул; по уставшему телу пробежалась волна мурашек, подгоняемая холодком. Было настолько щекотно и странно, что согнутые колени, казалось, подгибались. В движениях Локи не было какого-то подтекста, или намёка на что-то странное. Просто холодные пальцы, перебирающие пряди. Джеймс шумно выдохнул, так, будто с его спины убрали тяжёлый груз, залежавшийся там. Локи лишь улыбнулся и подобрался всё ещё поддрагивающими пальцами к шее, осторожно пробежался сверху вниз до воротника и обратно. Барнс улыбнулся, закрыл глаза, сдерживая тяжёлый вздох. В голове промелькнула мысль — «Хорошо, что Локи не видит». В ответ на это, брюнет лишь сдержал смешок, уткнувшись лицом в крепкое плечо сильнее. Лофт почувствовал, что теряет контроль над собой. Пытка болью — привычная вещь, не пугающая неизвестностью, а пытка удовольствием — нечто новое и неизвестное. Просидев так неопределённый промежуток времени, Локи приподнял голову и носом слегка коснулся места над ухом Джеймса. По телу последнего прошла лёгкая дрожь, не скрывшаяся от внимания Локи. Спустившись ниже, асгардец практически невесомо, слегка прикасаясь, очертил губами раковину, выдохнул. В голове Джеймса тут же что-то щёлкнуло, он позволил себе раствориться в тихом выдохе. По спине пробежали крупные мурашки, ставшие влажными пальцы, крепче сомкнулись на внешне хрупком Локи, губы которого что-то шептали. Что именно, Джеймс расслышал только с третьей попытки. — Я готов, Джеймс. Тихий шёпот забрался внутрь, бархатный тембр эхом прокатился по стенкам сознания, заставляя плыть всё перед глазами. Тело Барнса обмякло и он слегка навалился на Локи, прижимая влажную ладонь сильнее, позабыв о ранах на спине. Еле раскрыв тяжёлые веки, Джеймс заставил себя ответить. — К-к чему, Локи? Пальцы вновь пробежались по открытой коже шеи, слегка царапая ноготком. — К выполнению твоего обещания. — Локи перестал легко касаться уха Джеймса. Горячий шёпот пробирал каждый миллиметр тела. В ухе было жарко и влажно, рука тряслась, сильнее сжимая пальцы на хрупкой спине. Джеймсу потребовалось около минуты, чтобы прийти в себя и вытолкнуть все мысли из головы, остудиться. — Да, к-конечно. — голос Барнса звучал неуверенно, терялся в узком пространстве комнаты, кажущейся необъятной из-под смольных кудрей, растворялся, доходя до высокой ноты. Локи усмехнулся, на прощанье коснувшись уха Джеймса носом и отстранился. С трудом отлепился от нежной кожи, будто излучающей холод. Пьяными глазами он скользил по губам, припухшим от покусываний, ярким глазам, смотрящим в ответ, тонким скулам, на которые падал рассеянный свет. Мужчина встал, стряхивая с лица нагло прилипшие каштановые пряди, но остановился, чтобы ещё раз зацепить глазами уютную картину. Локи всё ещё сидел на кровати без рубашки, наклонив голову вбок также, как Джеймс, и улыбался. Не скалился, нет — уголки его губ были подняты вверх и обнажали красивые зубы. Одинсон не мог точно сказать, что значила эта улыбка. Скорее всего, лишь отображение недавнего момента застыло тонкой плёнкой на уставшем лице. Впервые за долгое время Локи чувствовал лёгкость, какую-то еле уловимую свободу, кричащую каждой клеточкой тела. Принц тонул в этой мягкой серости глаз. Жгучее желание разгадать Джеймса, вытянуть его грязные секреты из их могил, познать его — улетучелось. Хотелось только смотреть, что он и делал, а именно, не разрывал зрительный контакт очень долго, но внутри вдруг резко закричало, защемило и сжало. Что-то глубокое билось внутри, в кровь стиралось и вновь ударяло. Оно требовало, чтобы Локи ушёл, требовало не смотреть на Джеймса, не касаться, не поддаваться слабости. Улыбка медленно слезла с лица Локи, ясные глаза вновь затуманились, а лицо потускнело. Локи понимал, что какой-то из двух голосов — стон десяток масок, абсолютно ненужный, гнилостный и коварный, но какой из них взывал к побегу…понять так и не смог. Внутри опять что-то ворочалось, сопело, ворчало, лезло наружу, но Локи проигнорировал это. Потом опять и опять, пока оно не затихло и не позволило трезво мыслить. Одинсон не знал, не представлял, сколько так просидел, глядя в пустоту, но вновь посмотрев в глаза Джеймса, понял, что прошло не больше двух минут, потому что тот всё ещё стоял и смотрел на брюнета. Локи вновь улыбнулся и тихо произнёс: — Задумался, Бак. — Локи, почему именно «Бак»? — Джеймс развернулся, бросил тряпку в ведро и пододвинул его к кровати ногой. — Я… я даже не знаю. Мне кажется, что это очень подходит тебе. — Локи развернулся на кровати спиной к Джеймсу и медленно начал убирать смольные пряди, спадавшие на шею и плечи. В рассеяном свете, падающем на плечи и шею Локи, брюнет казался таким недосягаемым и приземлённым одновременно, что перехватывало дыхание. Джеймс видел в нём прекрасное существо, манящее к себе, притягивающее чем-то невидимым и лёгким. Монах слился понять, почему хотели люди отнять жизнь у этого создания, которое сейчас осторожно поглаживало уже очищенную от прядей шею. Разве можно так нагло врать о том, что обычный человек, возможно, никогда не узнает и не постигнет? Локи так беззащитен и слаб — сухие, израненные ступни, натёртые кисти и открытая спина. Или эта слабость была обманчива? Барнс своими глазами видел, как Локи разорвал цепь, которая сковывала запястья. Да, видел. Безусловно. Но сейчас Локи больше походил не на выходца неизвестного мира, а на мученика. Мученик, точно! В Библии говорилось о святых великомученниках! Может, Локи — тот самый Бог, который описан в книге? Или следующие не написанные людьми страницы предназначаются ему? Нет. Нет, это звучит очень странно и даже глупо. Локи говорил, что он Бог обмана, да и вспомнились недавние события у настоятеля. Но Локи не заслуживал казни. А как расценивать поступок Джеймса? Он нарушил законы, солгал всем (и даже себе?), но спас и согрешил (или не согрешил?). « — Господь наказал нам любить ближних своих. — отведя взгляд в никуда, прошептал Локи, а слёзы беззвучно покапали на его ладони.» — Перед глазами вспыхнуло воспоминание, жаром прокатывающееся по щекам. Локи… Живо представилась ужасная картина: тугая петля обрамляет изящную шею, натирает до сщуривания опухших глаз, взъерошенные волосы укрывают уши от выкриков людей, а пустой взгляд направлен на восходящее солнце. Лучи последние для пленника и первые для людей, легко целуют скулы, выделяют синяки под глазами. Стук пня под ногами брюнета. Затуманенные глаза последний раз скользят по своду неба. Зелёный огонёк перегорает. Закрываются навсегда тяжёлые веки. Джеймс вздрогнул. Нет. Не позволит он этому случиться. Нет. Только не с Локи. Пожалуйста, не с ним. Пожалуйста? Впервые за долгое время, Барнс чувствовал, что его слушают и понимают. Да, странно так отзываться и Боге (Боге, ли?) обмана, но… что-то внутри не могло не верить, заставляло поверить. Джеймс сжал мокрую тряпку в руке. Прохладная вода затекла на отметины, успокаивая чувствительную кожу. Подойдя к спине Локи, он аккуратно прикоснулся к левому плечу. Послышался тихий вздох удивления. Барнс не останавливался — его рука медленно скользила от маленькой родинки возле шеи до продольного шрама на лопатке. Переодически промывая тряпку, мужчина пока обходил осторожными движениями раны, которых было довольно много. Почти все увечия имели рваные края и больше походили на приобретённые в результате скатывания голым торсом со скалы. Каждый раз, когда Джеймс старательно избегал слишком грубого контакта повреждённой кожи с жёсткой материей, Локи крупно вздрагивал. Было видно: он старается не подавать виду, что ему больно. Складывалось впечатление, что Одинсон — истинный гордец, но Джеймс, по понятным лишь ему причинам, не признавал это. Наоборот — Локи, казалось, имел детские замашки в виде напускного пафоса, неконтролируемых эмоций и тщательного скрытия искренности в своём «спокойном» состоянии. Джеймс усмехнулся и, забывшись, съехал холодной тряпкой к широкой ране, разместившейся вдоль позвоночника. Локи резко выпрямился, изогнул назад спину и выдохнул. — Локи, прости, я… мне очень жаль. — Барнс положил тряпку в ведро, вода в котором потемнела от грязи и пыли, принялся осторожно гладить левое плечо брюнета. — Джеймс… — Локи тяжело выдохнул через нос. — не надо. Лофт прикрыл глаза, почувствовав вновь пальцы на спине. Уголок рта приподнялся и резко вздрогнул. Тьма перед глазами сменилась приглушённым веками светом. Принц почувствовал знакомый до дрожи, обволакивающий и пьянящий запах пряностей. Едва уловимая знакомая «тень» щекотала что-то под ребром. Кисти коснулось что-то маленькое и нежное, затем чья-то рука. Локи медленно раскрыл глаза. Прямо перед ним, слегка прищурившись, сидел Эйольв. Свет на мягких кудрях. Лепестки губ. Сияние кожи. Тихий щебет птиц. Подметив все детали, зацепившись за них, отдаваясь мягкому течению, Локи не дышал. Боялся спугнуть, потерять вновь. Что-то больно кольнуло. Прикрывая глаза лишь на короткий миг, выдохнул. Видение рассеялось, рассыпалось жёлтыми листьями по зелёной траве, объявляя конец. Казалось, что чёрный пепел пожирал в мгновение ока прекрасный летний вечер, дикие цветы, чистое небо, Эйольва и его самого. Хотелось выть, разделить печаль с такой же одинокой Луной, что приходит со смертью света. Каждый день Солнце покидало Локи, когда он так нуждалался в нём — последней защите от всепоглощающего страха, захлёстывающей боли и отравляющего отчаяния. « — Солнце вновь воссияет над нами» — тихо пел иногда Эйольв, переплётая стебли цветов. Что-то натягивалось внутри и больно обрывалось на пике подобно струне каждый раз, когда особенно яркие лучи забрызгивали лицо перед тем, как утонуть во мраке. Слабость. Локи должен очиститься. Нет. Какое очищение? Что значит «очиститься»? Запачкать руки и голову? Грязно замараться? Нет, нужно замереть, не подкармливать тварей в озере. Локи, где твои маски сейчас, когда они особо нужны? Где твоя холёная холодность? — И ты молчишь. Вновь. Отрезвляюще и непокорно. Молчишь и подставляешь шею секире. Позволяешь себе проваливаться в гнилую почву, позволяешь ледяной воде залиться в лёгкие, позволяешь огню охватить голову. Ты позволяешь. — Я буду аккуратен, обещаю. Пальцы медленно перебежали на шею Локи, начав осторожно растирать сначала её, затем плечи. Локи выдохнул и немного расслабился: изящная спина слегка согнулась, мышцы шеи больше не были такими твёрдыми. Неожиданно для обоих, тонкие пальцы накрыли собой кисть Джеймса. Прикосновение вышло рваным и слишком мимолётным. Тонкая кожа белым сиянием промелькнула в лучах солнца. Барнс замер, как и его рука, но к тому моменту, как лёгкий холодок прикосновения пропал, он не успел и понять, что произошло. Локи тоже не мог понять. Не хотел понимать.