***
Проснувшись рано утром, Барнс встряхнулся. Голова гудела, застоявшиеся мысли слипались в жалкие комки. Вспомнился разговор с Локи. Поморщившись, монах начал приводить себя в порядок, чтобы встретиться с «гостем» и попытаться поговорить. Было решено навестить его после утренней молитвы.***
День Локи начался с первыми лучами солнца. Время текло незаметно под шелест мыслей в голове. Трикстер всегда отличался своим упорством и бесстрашием перед проигрышем, а действия сквозили уверенностью в своих силах. Всегда, но не сейчас, когда он, лишённый магических сил, оставался в Мидгарде на правах иждевенца, армада Одина искала его, а по Ванахейму, за чью спину он сражался, как оказалось, прошёл слух о «двойной игре» Лофта, что последнему явно было не на руку. Поверженный, униженый и потерявшийся, влачил жалкое существование оставшееся время, которое с долей сожаления отсчитывал с каждым золотым восходом. Локи всегда удавалось выкрутиться и скрыться, но лимит имеют даже удача и свобода. Трикстера не покидало ощущение жизни в долг, будто с каждой новой точкой невозврата, испытывал нервы высших сил на прочность. Играл в метание ножа с дедом, имеющим безнадёжный тремор. Стоял с яблоком на голове, ожидая холодную сталь из дрожащей руки. Солнце вновь воссияет над нами — шептали розовые губы. Локи поморщился, внезапно вспомнив ночной инцидент с Джеймсом. Любопытство раздирало изнутри настолько сильно, что даже цепь голоса разума справлялась, откровенно говоря, очень плохо. — Треклятый Джеймс! — громко возмутился принц, кидая подушку в соседнюю стену. Ему казалось, что немного облегчить груз судьбы на своих плечах, можно лишь обвинив кого-то другого, разделив с ним часть свалившегося. — Подумать только! Верну силу — сразу найдёт Один, не верну — прирежут эти… — замявшись в конце последней фразы, продолжил уже тише. — Нет, нужно восстановиться и позволить судьбе сделать ход. Выпрямившись, Локи начал продумывать план по захвату алых цветков. Схема казалась довольно простой, но требовала изворотливости, шустрости и терпения, того, что было в дефиците. — Надеюсь на какое-то чудо сейчас. Джеймс поправил воротник и пригладил волосы. Монах смотрел вперёд, в неизвестность. Воздух казался тягучим от напряжения ещё с прошлой беседы Локи и Николаса, но именно сейчас ощущался особенно остро, будто грозовые тучи нависли над монастырём. Озон выжигал концентрированностью лёгкие. Решив отвести Локи в сад, Барнс надеялся немного растопить лёд между ними и всё обсудить вне стен — на «нейтральной территории».***
Тихий стук ворвался в живую тишину. — Кто? — лениво протянул принц. — Локи, это Джеймс. Я могу войти? Трикстер оживился. — Джеймс? Да, заходи. — Лофт встал с кровати и поднял подушку, ещё недавно лежащую на полу. Дверь тихо пискнула и на пороге комнаты появился Барнс, «как всегда зачаровывающий» — отметил для себя хозяин комнаты. — Не вижу еды или ведра с водой. — Локи резко опустил уголки губ, чтобы монах не подумал лишнего. — Ты голоден? Я могу принести что-нибудь. Думаю, повар не откажет старому приятелю. — подмигнув, продолжил. — Изначально я пришёл предложить тебе прогуляться по саду, если ты не против. — Надо же, у тебя есть связи. — Локи скрестил руки на груди, всё также сверля вошедшего взглядом. — Если сам Джеймс Барнс, старый приятель здешнего повара, приглашает в сад, то не смею отказаться. — наглая улыбка привычно заползла на лицо. По правде говоря, Лофт сам не определился, какие чувства у него вызывал Барнс. Когда он стоял напротив со своей обезоруживающей улыбкой — странную теплоту внутри, когда был задумчив — утягивал куда-то ввысь к своим мыслям, когда же смотрел в глаза, будто бросая вызов — желание переспорить. Конечно, он был рад такому нужному стечению обстоятельств, что не придётся совершать побег к алым цветкам, или обманом тащить с собой Барнса, однако ощущение подвоха настораживало. Этот смертный что-то задумал. Но что же? Он хочет меня отвести обратно на площадь? Прирежет сам — вопросы крутились в голове, не находя себе ответа. Решив не терять бдительности, улыбнулся и буквально протиснулся между застывшим на пороге монахом и дверью. — Веди. — кинув быстрый взгляд, прошептал Лофт. Оказавшись на улице, Локи морщился от слишком ярких лучей. Сильно отвыкнувшая кожа, казалось, зажаривалась, заставляя максимально укрываться от назойливого источника витамина D. — Джеймс, не подскажешь, где у вас алые цветы? — хриплым голосом протянул трикстер, решив скорее заполучить желаемое и вернуться в комнату. Принц чувствовал приближение чего-то скверного всем телом. — А? — монах оглянулся, будто проверял наличие «хвоста» за ними. Локи напрягся сильнее. — Похоже, только за воротами. — Тогда чего же мы ждём? Джеймс. — настойчиво «попросил» он, а наглый изумруд блескнул уверенностью. Минуя тропинки и гуляющих монахов, Лофт украдкой поглядывал на своего спутника, анализировал его взгляды и движения. Ничего не могло ускользнуть от цепкого взора: поддрагивающие пальцы, заметная отдалённость ведущей ноги от асгардца, редкое потирание шеи и старательно избегающие глаза, мечущиеся, цепляющиеся за каждый куст, как за спасительную соломинку. Эти сигналы говорили о встревоженности Барнса, нервозности и неуверенности. Локи хмыкнул. Неужели перед ним тот самый нарушитель законов — Джеймс? Верилось с большим трудом. Одинсон не подал виду о своей осведомлённости. Добравшись до заветного куста, асгардец принялся срывать алые цветы. Запихивал их в карманы белых брюк, а когда место там закончилось, наполнял отогнутый передник рубахи. От Джеймса, стоящего рядом, не укрылось странное поведение трикстера: необычная для него суетливость, по истине змеиная скорость и неподдающееся объяснению вожделение. — Локи, — мягко начал мужчина, на ходу продумывая «грандиозную» речь. Барнс волновался, а почему — не понимал сам. Несвойственная черта всё ощутимее сдавливала горло, пораждая страх. Страх спугнуть и потерять Локи — того, кто вновь показал красоту звёзд, росы, улыбок; того, кто открыл глаза и будто вдохнул настоящую жизнь в его очерствевшее тело. Жгучие воспоминания о руках на спине, мягких губах и тихом «Джеймс», протянутом на последнем выдохе, выбивали воздух из лёгких. Бьюкенен боялся разрушить их шаткие отношения, хотел удержать возле себя этого непокорного, прекрасного Бога. Вместе с этим осознанием чувство предательства рухнуло на плечи. Джеймсу показалось что он предаёт Изэбель. Да, она была всем, желала только счастья своему мужу. Однако те грешные мысли, змеями заползшие в сознание монаха, били не только по религиозным закаулкам естества, противоречащим его нынешней жизни и всем тем годам, что были потрачены на строительство своего духовного храма. «Верная дорога, пути Господни, Бог» — ориентиры, которые нельзя предавать; остатки нормальности и всего того немногого, оставшегося от прежней жизни. Джеймс вдохнул глубже и продолжил. — Нам нужно поговорить. Трикстер посмотрел на монаха с неким презрением, которое без труда читалось в холодных океанах. — О чём же, смертный? Локи сам знал, о чём. Зря он думал, что Джеймс забудет тот инцидент перед беседой с Николасом, Суртур* бы его побрал! Как бы не хотел Одинсон, собеседник запомнил его слабость и мимолётное желание, возникшее практически внезапно. — То, что произошло в твоей комнате. — Барнс стал неожиданно серьёзным: лицо осунулось, появились заломы морщинок на сухой коже. Локи приготовился к тому, что его, возможно, выгонят из монастыря за попытку мужеложства. Одинсон не боялся осуждения, нет, он опасался за своё будущее в ослабленном теле смертного, да и к физическому «объяснению» был готов, но всё равно отшатнулся на несколько шагов назад как раненый лис. — Сложно об этом говорить, но, пожалуйста, это важно для меня. Пообещай, что не исчезнешь после услышанного. Лофт лишь сглотнул и нервно кивнул. Исчезать было некуда в любом случае. — Знаю, какой глупостью это может показаться. Я сам не понимаю природу этих мыслей, более того — она кажется мне ненормальной и… — Джеймс виновато качнул головой, даже не пытаясь заглянуть в глаза Локи. Быть может, боялся увидеть отвращение или безразличие, способное убить его в это самое мгновение под тенью того самого раскидистого дуба. — Бог может аннулировать все мои старания и не позволить вознестись к нему, но… ты дорог мне. Даже очень. Прости, я не хочу, чтобы ты чувствовал себя неловко, но если промолчу сейчас, то не скажу никогда. Локи, ты вновь показал красоту этого мира и заставил почувствовать себя живым. Я безмерно благодарен тебе. Прямо сейчас меня могут выставить из монастыря, если узнают, но мне всё равно, понимаешь? Не смогу более жить по-старому без тебя. Твоего присутствия. — спешно поправил мужчина, в надежде сгладить накалившиеся страсти. Локи молча слушал, даже не встревая, чтобы вставить колкость. Горло сдавил сухой ком. Сердце больно защемило. Хотелось подойти к Джеймсу, прижаться к нему, но вместо этого вышло лишь тихое покашливание. Нельзя слабостям давать поводья от этой кареты. Быстро прикинув, что в случае возможной угрозы второй войны на Земле из-за очередного вторжения Одина, которая буквально чувствовалось сгущающимся напряжением, «Баки», скорее всего, погибнет. Если армада Одина найдёт его, то точно прикончит, чтобы сделать Лофту больнее. Скрепя сердце, Локи решил держать его как можно дальше от себя, даже если сам окажется несчастным или под вражескими копьями будет один, но Джеймс не подвергнется опасности. Возможно, принц будет сожалеть ещё тысячу лет о своих словах (как же, если повезёт — доживёшь до конца сезона), но хотя бы сейчас проявит твёрдость и не позволит случиться ужасному. — Что, прости? — Ты мне очень дорог, Локи. — просипел Барнс. Мимолётная улыбка тронула лицо принца, но тут же пропала. — Джеймс, думаешь, что я останусь няньчить тебя, смертного, всю твою жизнь на Земле? Ошибаешься, ты лишь крупица в моей жизни — не более. Спасибо за прогулку. — кладя последние цветки на верхушку горки, нарочито тихо и холодно, процедил асгардец. Сердце выпрыгивало через горло, раздираемое болью. До этого самого момента трикстер даже не понимал, что происходит, но сейчас прозрел и осознал. Почувствовал кинжал в своей груди, который сам засадил как можно глубже, пачкая руки. Столько крови, Бак… В это мгновение для Барнса перестало существовать лево и право, верх и низ, чёрное и белое. Внутри осталась только щемящая боль, ворвавшаяся лёгким уколом, а ныне разросшаяся до невероятных размеров. Локи, его Локи, спешно уходил. Нет, Локи был не его, никогда не принадлежал, и вряд-ли сможет. Зря Барнс хотел нацепить поводок на льва. Это решение было глупым и сомонадеянным. Хотелось выть до одури громко, чтобы не слышать в голове этого «Джеймс», но не сладкого, а холодного и острого, как клинок. Новый мир — прекрасная картина, которую подарил Локи, медленно рассыпалась на глазах: деревья больше не зачаровывали своим цветом, а отталквали холодным изумрудом, улыбки не вызывали радости, нет, напоминали скривившиеся тонкие губы, ещё недавно ласкавшие ухо. Всё было слишком для Джеймса. Ему казалось, что даже дух Изэбель насмехался над ним сейчас. Осквернённая память о его ангеле теперь била по рёбрам сильнее. Джеймс был раздавлен мыслями о собственной глупости и неприступном Локи. Его Локи! Нет, Локи, принадлежащем только себе.***
Перетирая в кашицу камнем лепестки, Локи задумался и прищемил палец. Больно стало не сразу, а лишь спустя несколько секунд и ещё одну атаку «глыбы». Трикстер терялся в мыслях о случившемся днём. Убеждая себя вновь и вновь в правильности своих действий, раздражался ещё больше, понимая, что потерял что-то важное, но гордость, давящая камнем, не позволяла изменить ситуацию. Джеймс не выходил из головы: его лицо с упавшими прядями волос, тихий голос и печальные глаза. Локи чувствовал вновь ожившее мучительное чувство боли, пульсирующее и жгучее. Сколько страданий он причинил всем немногочисленным, условно близким людям: Эйольву испортил свадебный день, Баки разбил сердце. Последний точно не заслуживал такого, однако, что мог сделать трикстер? Ничего, лишь позволить страдать, а самому упиваться горем по ночам, сбивать в кровь кулаки, «очищаться» и выть вместе с такой же одинокой Луной. Вновь он всех подвёл и понимал что заслужил Её, приготовленную лично Одином. Всю жизнь сбегая, лишь сейчас был готов принять, если придётся — проститься и перестать осквернять собой миры. Одинсон знал — расплата за все деяния близка, лимит свободы подходил к концу. Стоит завершить обряд, Хеймдалл обнаружит его, армада Одина направится прямо в этот безмятежный уголок, забытый богами. Нет, они ничего не смогут сделать этой деревне, Локи искупится, пусть и ценой собственной жизни спасёт как в ту войну… Когда пожар подползал к деревне, трикстер создал барьер, простирающийся на многие километры, и держал его часами, пока пламя не изжило себя. Даже смог помочь юнцу вытащить ногу из дорожной ямы. Когда тот потерял сознание, трикстер залечил его раны. Лофт не смог пройти мимо невинных, нуждающихся в помощи. Работая камнем быстрее, он и не заметил, что одними губами шепчет невнятные клятвы… и имя Барнса.***
Джеймс не явился на общую молитву, не пришёл в столовую, не вышел более из своей комнаты. Разростающееся чувство пустоты разрывало его лёгкие с каждым вдохом. Мужчина винил себя в глупости, спешности и эгоизме; сожалел о своих словах. Смотря в небольшое окно на небо, беззвучно вопрошал:— Господи, почему так больно? Боже, что я делаю не так?. О Локи напоминали лишь проходящие отметины на предплечье. Такие же, как сам Локи — мимолётные и болезненные. О «плохих» днях Барнса в монастыре знали, так что были не удивлены его отсутствию на собраниях. Сам же Джеймс провалился в глубокий сон, лишь боль разжала холодные руки на его груди.***
Крик Марии заставил Бьюкенена бросить колку дров и побежать в дом. Бредя в сумеречном мраке к внешне пустующему зданию, Барнс младший всё ещё сжимал инструмент. Влажное от пота и дождя дерево липло к руке, мысли суетились в голове: сплетались в нелепом вальсе роем пчёл, сменялись подобно изумрудным и бордовым листьям. Тревога не отпускала, сильнее вдавливая свои когти в недавнего мальчишку, который успел познать весь страх войны. Ворвавшись в коридор, он последовал за звуком повторившегося вопля и добавившимся к нему грохотом на кухню. Там, в свете нескольких свечей, застыла жуткая картина: Дван, сидящий на груди Барнса старшего, Мария с детьми, укрывающая собой сыновей от схватки, и опрокинутый стол. Присмотревшись лучше, Джеймс разглядел крупные, словно медвежьи лапы, кисти на шее отца. Юноша потерял контроль, сознание его погасло, подобно горящей свече, мозг перестал осознавать. Картинка перед глазами восстановилась лишь когда звонкий крик вновь прозвучал: она была воистину ужасной — хлещущая во все стороны кровь, перекрывающая видимость, мерзкое чавканье топора, входящего в спину Двана от каблука до, кажется, самой проушины, дикие глаза, разметавшиеся во все стороны волосы. Полностью Джеймс пришёл в себя лишь когда из дрожащих рук вывалился топор, и предплечья укрывали багровые рукава, кажущиеся в свете свечей бархатными. Скинув Кэйла на пол, метнулся к лежащему отцу. Руки того были холодны, как выпавший снег, лицо покрыто вздувшимися капилярами и синими пятнами. Встряхивая Джона за плечи, Барнс рыдал и бессвязно бормотал. Слёзы капали на тёмную куртку лежащего, смешиваясь с кровавыми отпечатками. В свете догарающей свечи, стоящей ближе всего к двоим, мужчина казался спящим, но ужасно уставшим со своими синяками под глазами и синими пятнами; маленький огонёк будто отмерял последние мгновения отца и сына. Перед глазами Джеймса почему-то пронёсся семилетний мальчик с серыми глазами на деревянной лошадке, сделанной отцом. Первый заезд уже повзрослевшего юнца на живой лошади и одобрительные крики приятного баритона. Венок из белых цветов в сильных руках. Барабанящие капли дождя о каменную изгородь их родного дома. Такие же громкие, как комья свежей земли о деревянную крышку. Такие же нереальные и сокрушительные, как последнее дополнение на горке свежей могилы, возле которой осознанно расположился венок из белых цветов с алыми подтёками, размываемыми слезами неба. В этот раз сделанный трясущимися руками.***
Раскаты грома нарушали ночную тишину. Локи, поместивший перетёртые цветы на металлическую гравировку, вздрогнул всем телом, когда в привычный оркестр звуков влился глухой крик. Выпрямившись, Одинсон боролся с желанием «разведать обстановку» и закрыть дверь плотнее. Поняв, что кричит, скорее всего, Джеймс, Лофт сразу же выскочил в коридор и опомнился уже стоящим возле чужой кровати. Барнс был прекрасным в свете редких электрических вспышек, боящимся и болезненным в свете недавних событий. Невероятно сложной задачей казалось наблюдать за мучениями монаха, мечущимся на кровати. Смертный почему-то стал единственным дорогим ему существом в девяти мирах. Недолго думая, трикстер переплёл свои пальцы с пальцами лежащего, свободной рукой убрал со лба прилипшие пряди. — Баки, Джеймс, Джеееймс! Пожалуйста — громко шептал принц, поглаживая щетинистую щёку. На этот раз он не мог просто уйти, что-то болезненно щемило внутри. Спустя несколько ничем не увенчавшихся попыток, глаза монаха распахнулись, а сам он резко сел. — Л-локи? — Да, я… Я…Как ты меня испугал! Трикстер ничуть не удивился, когда вдруг обнаружил себя обнимающим Барнса, прижимающимся к нему. На душе стало спокойнее от тепла чужого тела, которое совсем недавно вызывало только раздражение. Джеймс не принимал участие в контакте. Остранившись, Лофт заговорил первым. — Мне жаль. — нервная улыбка окатила ледяной водой разгорячённые щёки. — Плохая ночь? Баки потупил взгляд. — А у тебя? — Ты заставил меня переживать. — игнорировал вопрос трикстер. — Разве тебе не всё равно, Локи? — сухой голос процарапал в дыру душе. — К сожалению, нет. Ты, — асгардца перебили. — Но ты сказал сегодня днём, что… — Я знаю, что сказал тебе сегодня. — влажный блеск мелькнул в уголке глаза и тут же сбежал хрусталиком по щеке, освещённый одинокой Луной, а не тенью умирающей ночи, как тогда, на балконе своих покоев. — Я пожалею в любом случае о каждой прожитой минуте, но ты можешь пострадать, понимаешь? Тебя убьют из-за меня. — почти срывался с шёпота говорящий. Маска слетела булто гнилостным слоем мха с трухлявого дерева, утащила с собой кляп молчания резко, позволила сделать вдох. Горячая рука приподняла Лофта за подбородок. — Локи? Так что же ты натворил…? Джеймс был удивлён эмоциональностью Лофта, его присутствием и вообще обстоятельствам. — Я… я не могу, ты же знаешь. — горькая усмешка казалась той самой желанной передышкой в их марафоне. — Ты кричал. Что случилось? Плохой сон? Поняв, что вряд-ли сможет отвертеться от ответа, покорно произнёс одними губами: — Воспоминание. Поглаживая пальцами уже убранные со лба пряди, Локи сильнее сжал второй рукой Барнса. Их рукопожатие сохранял лишь Локи. — Это только воспоминание. — Локи посмотрел прямо в глаза собеседнику. — Знаешь, гроза настораживает меня. — встретившись с удивлённым взглядом, объяснил. — Напоминает одного человека, который может извергать молнии. Будто в подтверждение этому, особенно крупный разряд сверкнул на чёрном небе. — Расскажешь больше? Джеймс большим пальцем осторожно провёл по тыльной стороне ладони Лофта, заметив удивлённый взгляд изумрудных глаз. Вновь мужчина поймал себя на желании бесконечно любоваться этим прекрасным созданием. Воображение подбрасывало поленья воспоминаний в огонь разума. »…лицо Локи приобретало новые тени, так ярко подчёркивающие его зеленоватые, глубокие глаза, раскрытую шею, чёткую линию челюсти и дрожащее адамово яблоко, как тогда… у озера». Барнс знал, как Локи был безмятежен, повествуя о своём мире. Отчасти хотелось стереть печаль с нежного лица, отвлечь беседой, но не меньше грело любопытство. Баки выпутался из «плена» руки Лофта, и осторожно прикоснулся к его впалой щеке. Поднявшись выше, запустил пальцы в смольные пряди. Лофт закрыл глаза, отдавшись ощущениям. Сейчас трикстер был абсолютно беззащитен и, если бы Джеймсу пришло в голову прикончить его, то сам асгардец был бы не против такой гибели от руки человека, в чьих глазах отражался жалкой копией он сам. Но вместо раскрывающихся объятий Хель, увидел только приближающееся тело монаха. В следующее мгновение Баки прижимал к себе Локи бережно, но крепко, будто боялся потерять навсегда. — Может быть. — многообещающе заверил принц, уткнувшись в чужое плечо. Мужчины молча сидели на кровати, прижавшись друг к другу, не проронив больше ни слова. Лишь гром прерывал вязкую, но комфортную для двоих, тишину. Лишь гром был свидетелем преступления черты. Лишь гром был способен яркой вспышкой осветить мрачное болото тайн двоих, сидящих за границей Бога и Сатаны. Сурт* — великан, владыка Муспельхейма (один из девяти миров, согласно верованию скальдов)