Легенда о кельте, покорившем Персию

Это было верным решением. Гераклион — шумный, яркий, суетливый, полный ругани, звона монет и цепей, где любой невзрачный корабль может привезти прекраснейшие сокровища. Здесь не было дворца, подходящего его положению, но была вполне неплохая вилла, на чьей террасе хорошо было сейчас сидеть, пока солнце садилось за горизонт. Да, Колин трусливо сдал столицу и бежал, чего не смогли бы добиться ни афиняне, ни кто либо еще, но смог всего один кельт. После возвращения из Пасаргад, между ним и Тэроном ничего не изменилось, удивительно, что омега ему хоть спасибо сказал, хотя наверняка это было сделано под влиянием момента. Он продолжал исчезать и появляться, когда ему заблагорассудится, словно не замечая, что альфа горит, горит как головешка в костре и скоро весь истлеет окончательно. Не выдержав, Колин решил, что нужно что-то с этим делать, и прямо сказал Тэрону, что тому нужно как следует поразмыслить над их отношениями. Он вернется, когда распустятся первые цветы на деревьях, и тогда пусть омега решает, хочет он быть в тот момент в его дворце или нет. Ответом стали короткое «хорошо» и совсем незнакомый взгляд, который Колин бы поразгадывал, если бы так от всего этого не устал. Здесь было не так уж плохо, говорят, что морской воздух полезен, а уж как полезно держаться подальше от того, кто ему всю душу вымотал. Как и всегда, с наступлением сумерек он начинал думать о Тэроне, ночь ассоциировалась у альфы с его появлением из темноты, с оружием и его всегда упрямым лицом, которое от этого только привлекательнее. Сможет ли Колин когда-нибудь забыть о нем или правы те легенды, в которых предназначение решает все, связывая людей красными нитями. Сейчас бы смотреть, как омега обрывает кисть винограда, не делясь с ним, потому что «сам возьмешь, если захочешь». Снаружи холодает как всегда быстро, как только темнеет, Колин поднимается и идет в дом. Тут хорошо, в меру просторно, уютно, трещит огонь, в кувшине молодое вино, где-то недалеко за стеной спорят местные омеги, которых сатрап прислал с наилучшими пожеланиями. Регент не отослал их назад, ведь вдруг случилось бы чудо и Тэрон бы убрался из его мыслей. А еще они так болтают, что за ними собственных мыслей не слышишь, что очень сейчас кстати. Впрочем сегодня хотелось тишины, так что Колин передает приказ им заткнуться и располагается в своих покоях подле огня на мягких звериных шкурах, поверх ковра. После приторно сладких фиников вино кажется кислым, но это даже приятно, Колин крутит блюдо с фруктами, с которого с недавних пор совершенно пропали персики, вида которых альфа теперь не переносил. Он берет кисть темного винограда и вдруг замечает, что он уже прилично ощипан и специально уложен так, чтобы этого не было заметно. Это уже наглость, регент поднимается, выходит, чтобы велеть сделать внушение проклятым омегам, которые совсем что-то расслабились оттого, что здесь их не бьют и не насилуют. Буквально через несколько минут Колин вернулся обратно, устроился на подушках, и… все фрукты были надкусаны. Это какая-то глупая шутка? Очень зря, ведь он больше не столь милосердный, как был раньше, и кто бы то ни был, головы ему не сносить. Громкое фырканье позади заставило обернуться, и альфа почти простонал, когда из тени, как в его снах, от которых не избавиться никак, шагнул Тэрон. И он был… волшебным. На нем была вся та одежда, которую его никогда нельзя было заставить надеть, пурпур и золото, только Колин на нее и не взглянул. — Нееет, только не ты! — это вырывается у регента непроизвольно и таким несчастным голосом, что у омеги лицо тут же гаснет как свеча. — Я же специально уехал, чтобы не видеть тебя. — А, — только и может ответить на это Тэрон, но у него губы трясутся, он не знает, куда деть руки, и все потому, что он идиот! Думал, что все решил, сорвался так глупо из Персеполиса, а его здесь и не ждали. — Ты хоть знаешь, каково мне видеть тебя? Как у меня болит все здесь, — Колин давит раскрытой ладонью чуть ниже груди, посередине, и сжимает зубы. — Тебе все равно, я понимаю, ты этого не чувствуешь. У меня в горле твой запах, и хочется драть ногтями кожу, потому что невыносимо уже. Тэрон делает шаг вперед, и тут же альфа отступает, трет пальцами глаза, лоб, тянет за волосы. После такого долгого перерыва все в разы сильнее, не поймешь — хорошо или плохо, это просто есть, вокруг него и в нем. Омега все равно подходит, останавливается рядом, на расстоянии руки, которую Колин вытянул, не желая подпускать к себе. — Хватит усугублять уже, тебе просто нравится смотреть, как я корчусь? Мне нечего больше тебе дать, у тебя есть уже я, есть вся Персия, что еще тебе надо? Я не хочу тебя любить, это слишком больно, а ты заставляешь меня. Всегда безразличный, дразнишь и оставляешь меня, смеясь над тем, как я выпрашиваю поцелуй и не получаю его. Хватит с меня! Колин захлебывается негодованием, когда видит, что Тэрон улыбается, складывает руки на груди с суровым видом, который чуть не теряет, когда омега тянется к нему и коротко целует в губы. Альфа громко сглатывает и выдыхает, но все равно хмурит брови. — Считаешь, что сделал это и я расстаю? Ты бессовестный, самоуверенный, невыносим… Это было бесчестно, виснуть на альфе и снова его целовать, доказывая, что — да! — расстает позорно быстро. Тэрон был такой приятно-фруктовый на вкус, немного царапался щетиной и пах так, что пальцы немели на ногах. — Как же ты вкусно пахнешь, — Колин держал его в своих руках несмело, ожидая, что вот-вот Тэрон извернется из них и опять исчезнет за окном. — Терпеть не могу эту фразу! — если бы омеге давали по золотому дарику всякий раз, когда ему говорят это, он давно уже себе такую же виллу прикупил. — Что я могу сделать, если это правда? Хочешь убить меня за это? — Колин усмехнулся острому тычку под ребра и уткнулся лицом в сгиб между шеей и плечом, оттянув ворот в сторону. — Ты ведь останешься со мной? — Останусь. — Тэрон сказал это не сразу, и пока он молчал, альфа не дышал. — Ты голоден? — Нет. — На мгновение омега ощутил зубы на своей шее, но они не сжались на его коже, Колин пересилил себя и немного отстранился, все равно продолжая держать его. — Собирался меня укусить? Регент мотнул головой не особо убедительно и, не дожидаясь, пока его ноги окончательно подкосятся, опустился на пол, обхватив руками Тэрона за бедра и лбом уперевшись ему в живот. Он и так держится, как может, прячет свои глаза, в которых можно читать все яснее, чем если бы это написали на арамейском. Да, ему хочется укусить, сжать зубами намертво, древним инстинктам порой сложно противостоять. Тэрон поднимает его голову к себе, смотрит на опущенные ресницы, большими пальцами раскрывает рот и трет зубы и десны, словно знает, как они зудят сейчас. Колин сминает в руках широкий пояс, который стоит дороже, чем его жизнь когда-то. Омега опускается вниз, вклинивая колени между ног регента, мягкая шкура словно пружинит. Кислый запах яблок вытесняет все остальные, Тэрон напрягается, как и всегда, не сразу привыкая к этому, словно кожура скрипит на зубах. Как будто ему было просто, можно подумать. Сколько бы он ни сбегал, всякий раз седлая коня, желая покинуть Персеполис навсегда, вновь и вновь поворачивал назад, иногда через день или два, ненавидя себя за это. Омега не отказывает себе в удовольствии укусить Колина, больно оттянув кожу под ухом, потому что ему позволено вообще все и он, наконец, хочет этим воспользоваться. С молчаливого согласия Тэрона, альфа поворачивает его спиной к себе, дает откинуться ему на грудь и вцепиться в запястья, словно этим он сможет конролировать все прикосновения. Колин выдергивает ткань из-под пояса, запáх расходится на груди, являя несколько шрамов, иногда заметных только на ощупь, иногда очень ярких. Альфа тянет весь этот пурпур с плеча, открывая зажившую темную отметину, что осталась после того, как гильдия отпустила Тэрона. Это злит — смотреть на следы, что оставили на нем другие люди, вызывает сожаление, что он не убил их всех. Колин поворачивает лицо омеги к себе и целует как следует, почти не сдерживая напор, крепко сжав под ребрами. Тэрон тихо простанывает горлом, непроизвольно разжимает пальцы на чужих запястьях, и к его стыду у него начинают дрожать колени. Когда регент отстраняется, он видит мокрые потемневшие губы и затянутые, словно в дымке, глаза, почти не веря, что это тот же опасный парнишка, что бегал с копьем и вечно хмурым видом. — Ты так требовал одеть меня в эту твою дорогущую одежду, а когда я сделал, как ты хотел, тут же снимаешь ее с меня, — Колин, который в тот момент потянулся развязать узел на его поясе, фыркнул. — Как я хотел? Ты никогда не делаешь ничего, как я хочу, скорее все наперекор мне. Я был бы счастлив найти в том проклятом сундуке тысячу змей, нежели тебя. Тэрон улыбается, альфа не видит этого, но знает: это как некое шестое чувство, которое связано только с ним. Потому он сразу убирает руку, когда омега напрягается, вцепившись ему в запястье. Глаза испуганые, Колин видит это, когда поворачивает его голову к себе и вдруг понимает, что вряд ли кто-то касался его раньше по его воле, ведь пусть они оба и были рабами, но это далеко не одинаковый опыт. Он разворачивает Тэрона к себе, сажает на колени, крепко прижимая к груди, и смотрит снизу вверх. Это ложь — про тысячу змей, сколько бы нервов ему не вымотал омега, как бы больно ни делал, все забыто. Как в той афинской байке, он открыл свой ящик Пандоры, пусть, вместо всех бедствий мира, там было только одно, с рассеченой губой и слишком заметной родинкой на шее. — Ты же знаешь, что я не причиню тебе зла? Неважно насколько сильно я хочу тебя сейчас, насколько ты мне нужен, если ты не готов, я не трону тебя. Колин закусывает губу, чтобы стало побольнее, кроме этого больше ничего не помогает ему понемногу разжать руки, отпуская омегу. И тот действительно его отталкивает, жестко упирается в плечи, пока альфа не оказывается лежащим на полу, с таким дурным взглядом, которого Тэрон у него никогда не видел. Колин накрывает глаза руками, у него нет сил смотреть на омегу, чья одежда, на манер халата, сползла до локтей, а пояс уже ничего не держал. Пусть сделает уже что-нибудь, раз не разрешает ему! Он выгибается, запрокидывая голову, и несколько мгновений держа омегу на весу. Нет, нет, не трогать совсем — нереально, Колин сжимает его пальцами под коленями, подтягивает чуть выше, и словно молния пробивает ему поясницу, когда их члены соприкасаются под тканью. Тэрон стонет и почти сразу закрывает себе рот ладонью, его колени крепко сжимают альфу, Колин чувствует его возбуждение сильнее, чем свое. Дальше Тэрон двигается уже сам, остановившись только, чтобы немного разобраться с одеждой, рвет то, что не может снять, упершись ему в живот руками, чтобы не упасть. Колин видит только его запрокинутую голову, линюю челюсти и натянутую на шее кожу. Локти у омеги начинают трястись, и его тянут наконец, чтобы он мог полностью лечь и отдать инициативу. Теперь стоны слышно с каждым выдохом, держать их в себе нет никаких сил, они мешают говорить, а омега очень хочет сказать. — Ты можешь… — Колин замирает, и его тело ненавидит его за это, Тэрон приподнимает голову, чтобы смотреть ему в глаза, — можешь меня укусить. Это было последней каплей, он бы посчитал до трех, успокаиваясь, но не было больше ни цифр, ни чисел, ни слов, вжав в себя омегу, он сжал зубы на его коже ровно в том самом вкусно пахнущем месте, между шеей и плечом. Над его ухом раздался вскрик, ногти на плечах оставили бы царапины, если бы не одежда, тело на нем забилось и почти сразу обмякло, а Колин все не мог отпустить, совершенно не соображая, что уже кончил. Тэрон больно надавил на его челюсть, заставляя разжать зубы, и потер пальцами глубокий след, убеждаясь, что нет крови. Это будет грандиозный синяк, назвать его меткой язык не поворачивается, но он не станет лгать, будто это того не стоило. Омега лежал пластом, о том, чтобы подняться, даже речи не шло, он перевернулся, только когда Колин бережно уложил его рядом, впрочем, и тогда двигаться не хотелось. — Тебе что-то нужно? — альфа наклонился над ним, погладил место укуса, не скрывая, как ему это нравится. — Да. — Тэрон потянул его на себя, поцеловал так, что у Колина голова закружилась, и ответил: — Я бы поел.