Поговори со мной

Макар сидел на подоконнике, весь осыпанный лучами майского солнца, и наспех доделывал рисунок на зачёт. Выходила какая-то дрянь, но начинать сначала уже не было времени, так что приходилось давить отвращение к себе, и без того в последние дни достигшее критической точки. Он бросил карандаш и устало потёр глаза. Сосредоточиться не получалось. — Мака-ар! — театральным голосом возвестил Руслан, вырывая его из забытья. Он сидел рядом и как всегда сверкал улыбкой, белоснежной рубашкой и бляхой на ремне. — Так ты расскажешь, где тебя три дня носило? Макар поднял голову и, окинув взглядом компанию, подумал, кому из них он мог бы довериться. Руслан ему всегда нравился. Макар имел привычку звать его Русей и подшучивать над бесконечным множеством его любовных связей. Он был из «золотой молодёжи» — любимый сын богатых родителей, холёный прожигатель жизни и порой совершенно невыносимый кретин, но чувствовалась в нём такая лёгкость и естественность бытия, какой Макар никогда не ощущал в себе. С Русланом он мог позволить себе напиться и вести себя идиотски, сбросить напряжение. Но делиться своей болью? Он не думал, что Руслан сможет воспринять это серьёзно. Рядом, облокотившись плечом о стену, стоял Паша. Он бы всерьёз воспринял, но счёл бы, что от него хотят совета или помощи, поправил бы очки на носу, свёл густые чёрные брови и принялся бы помогать и советовать. У Паши на всё был свой жизненный пример, своя история: а вот моя троюродная бабушка по мужу папиной сестры… И не сказать, что советы у него были не дельные, но Макара он, скорее, забавлял своей нарочитой серьёзностью, и нельзя было при встрече не спросить, как поживает его шестиюродная племянчатая бабушка из Сургута, нельзя было не называть его Павлушей, хотя за бабушку он мог обидеться, а за привычку Макара коверкать имена обзывал его голубым. Последним из дошедших до третьего курса парней в группе был Антон, но о нём Макар знал мало, а голос его слышал только на экзаменах. Он всегда держался в стороне и не отрывал взгляда от учебника или блокнота. Сейчас он сидел на лестнице и рисовал карандашами, склонив над блокнотом голову. Макар никогда не видел, что он рисует, да и никто не видел. Девушек в группе было больше, но Макар общался с ними только в рамках университета, чаще всего по учёбе или просто так, ни о чём. — Работу нужно было срочную сделать, — ответил он Руслану. Макар в свободное время занимался фрилансом: делал дизайны для сайтов, реклам, книг. На деле же сейчас ему было совсем не до того: три дня он потратил на тягомотину с отцом. Когда стало ясно, что бесплатного места для него нигде не найти, пришлось звонить главврачу из седьмой и просить помочь с оформлением инвалидности, чтобы получать хоть какое-то пособие. Потом Макар собирал документы, стоял в бесконечных очередях и искал сиделку на полдня, так чтобы порядочную и недорого. — Да ладно, можешь не рассказывать про работу, — сказал Руслан. — Видел я, как вы в субботу общались с Антониной. «Ой, Макар, я тут шампанское разлила НА ГРУДЬ, вы мне не поможете?» — перековеркал он. Макару не хотелось улыбаться, но он улыбнулся. — Отвали, Руся. Руслан рассмеялся, Паша цыкнул и, поправив очки, спросил в своей манере: — Ты уверен, что он вообще по Антонинам с грудями? Макар ничего не сказал и вообще перестал слушать разговор. Он снова взялся за рисунок и только краем глаза заметил, как замерла рука Антона над блокнотом. Зачёт Макар провалил. Преподаватель отчитала его за халтуру, а он не стал себя выгораживать и просто молча выслушал, проигнорировав в том числе и шутку Руслана о том, что у него, мол, была уважительная причина. Он уехал быстро, не прощаясь, спешил, не потому что хотелось, просто боялся, что придёт сейчас, а сиделки нет, и нужно будет снова справляться самому. Но вот он открыл дверь и увидел её туфли на полке, почувствовал едкий запах лекарств и услышал звонкий с переливами голос. В доме стараниями Макара теперь было светло и чисто, не воняло сигаретами, но всё равно было что-то неприятное в выцветших обоях с разводами, в неуютной скупой обстановке — работы было ещё много, но Макар понимал, что как бы он ни старался, войти сюда с лёгкой душой он не сможет никогда, даже если тут уже не будет отца. — Дарья? — зачем-то спросил он прямо у входа. Голос тут же оборвался, и она вышла на кухню — невысокая, округлая, с румяным лицом, в цветном платье и старых тапочках. — Ой, Макар, вы уже? А я вот Степану капельницу поставила и решила почитать немного да нашла на полке Герцена. Чай не дурак был когда-то, а? Она улыбнулась, на щеках появились ямочки, и Макар улыбнулся тоже, на этот раз невольно. Дарью он нашёл по объявлению в газете, позвонил и сразу ощутил симпатию к её простоте и открытости. Ей было где-то близко к сорока, она много лет работала медсестрой у лежачих больных, но после развода пришлось оставить больницу, которая отнимала много сил и времени, и управляться самой с детьми, перебиваться временными заработками. Когда Макар сказал, что помощь ему нужна на неполный день, она тут же обрадовалась и попросила больше никому не звонить, потому что идеальную сиделку он уже нашёл. — Всё в порядке? — Всё замечательно. Покушал, в туалет сходил, лежит себе. Повезло, что он такой тихий, а то, знаете, Макар, какие иногда приступы бывают, ужас просто. — К счастью, не знаю. Он переобулся в домашнее, достал из рюкзака бумажник и отсчитал деньги. Их оставалось так мало, что он едва представлял, как дотянет хотя бы до конца недели, если не бросит всё и не возьмётся за работу прямо сейчас. Занимать у матери Макар, конечно, не стал бы, и без того каждый раз, когда он заходил домой что-нибудь взять, приходилось давиться её слезами и упрёками. Дарья поблагодарила и, не пересчитав, убрала деньги в карман платья. — Вы покушайте супчик, — сказала. — Я вам оставила на плите. — Спасибо. Завтра приезжайте, пожалуйста, к девяти. Она взялась обувать свои туфли с ремешками. — Совсем забыла. Соседка приходила же, милая такая женщина. Из того дома, который слева. Повздыхала над Степаном, сказала, если что — обращайтесь к ней за помощью. Чай не злой, с соседями дружил, а? — Я мало его знаю, — ответил Макар. Управившись с застёжками, Дарья выпрямилась и взяла с вешалки свою сумку. Вздохнула. — Вот ведь как Господь распорядился. Ни вам, ни ему покоя нету. Может, от того его тут держит, что он что-то сказать вам хочет. Макар смутился, не нашёл ответа, только опустил глаза и пожелал ей хорошего вечера, когда она попрощалась. Ещё с минуту он стоял, глядя на закрытую дверь. Снова стало тихо, только рычал холодильник. Макар поел, а потом зашёл в комнату. Закончилась капельница, и он снял пакет с дверцы шкафчика, вынул иголку из отцовской руки. Рука была холодная, похожая на желе. Рядом лежала раскрытая книга Герцена с жёлтыми страницами, Макар закрыл её. Было странно не говорить ничего рядом с живым человеком, Макар мучился своим молчанием, как неловкой паузой, но не знал, о чём говорить. Ему было всё равно, что думает о нём отец, всё равно на его жизнь, он был бы рад больше его не видеть, ни таким, ни ходящим — никаким, никогда. Отец вдруг позвал его по имени, и хотя голос его звучал едва слышно, Макар вздрогнул. Это было первым, что он сказал за все пять дней. Но взгляда не поднял, смотрел вниз, добавил только: — Там… за иконой. Единственная в доме икона висела во второй комнате над кроватью. Макар осторожно снял её с гвоздя, это было старое, потрескавшееся изображение Божьей матери, украшенное бусинами. На обратной стороне был прикреплён конверт. Макар сел и пересчитал деньги. И какое-то странное им овладело чувство, то ли облегчение, то ли жалость к себе — он и сам не сразу заметил, что плачет.