Поговори со мной

Руслан курил тонкие сигареты со сладким привкусом непонятно чего, Макару они не нравились, но своих у него не было. Курил он редко, только под паршивое настроение. Сидели на Пушкинской. Сквозь листву пробивался солнечный свет, создавая витиеватый узор на асфальте. Макар смотрел на то, как он колышется от лёгкого ветра, и не принимал участия в разговоре. Обсуждали, где провести субботний вечер. Паша говорил, что он не против выпить, Таня с красивыми чёрно-розовыми волосами висела у Руслана на плече и канючила, что он обещал отвести её в приличное место. — Когда это я обещал? Она треснула его кулаком в плечо. — Не будь придурком. — Хорошо, не буду придурком. Тебя прямо сейчас отвести, Танечка? В два часа дня? Она снова его треснула. Дальше Макар провалился в себя и ничего не слышал. Внутри него было тихо и томительно неприятно. Ехать к отцу не хотелось, хотя каждый час стоил денег, а их нужно было экономить. Всё это мешало расслабиться и насладиться приятной погодой, касаниями ветра к лицу, гулом улицы. — Ну вы идёте? Макар очнулся. — В Мак, — пояснил Руслан. — Поедим и решим, что на завтрашний вечер. — Я пас. Работа. Руслан посмотрел на него пристально, прищурившись. — Не пойму, врёшь или нет, — сказал он, но тут же улыбнулся, махнул рукой с золотым браслетом на запястье. — Ладно, звони, если передумаешь. Догоняй, Тох. И они ушли. Антон копошился рядом — складывал карандаши в футляр. Скоро стало понятно, что копошился он нарочно. Стоило только компании скрыться из виду, и руки его замерли в воздухе, повисели как-то неуверенно и опустились на открытый футляр. — Я могу остаться с тобой? — спросил он, и Макар, никак не ожидавший подобного, поднял на него взгляд. Антон смотрел на него. Он сидел так близко, что можно было различить цвет его глаз — они были карие, оттенка некрепкого чая. Ветер слегка задевал его светло-русые волосы, и одет он тоже был во всё светлое: тонкий бежевый свитер и белые брюки. Макар никогда не обращал на него внимание дольше, чем сейчас. Это вдруг показалось ему таким странным, ведь, если подумать, Антон постоянно был рядом вот уже три года. Макар затушил сигарету и ответил: — Я хотел бы побыть один. Но Антон снова обратил на себя его взгляд, сказав: — Я так не думаю. Макар повернулся и сел боком, закинув колено на скамейку, стал смотреть на Антона, пытаясь понять, с чего всё это вдруг. — Ты можешь поговорить со мной, если хочешь, — сказал Антон. Слова задели Макара. Они буквально прошлись дрожью по его коже, и он выдал себя, подёрнув плечом. Стоило поддаться сейчас, просто наплевать на всё и высказаться, но из Макара по-прежнему рвались не слова, а чувства. — О чём мне говорить с тобой? Антон на мгновение опустил взгляд, пальцы невесомо закрыли футляр. Он пожал плечами. — Мне показалось, есть что-то, что тебя гложет, но ты не можешь решиться говорить об этом, потому что боишься равнодушия. — Ты меня не знаешь. — Нет, это ты не знаешь меня. Их глаза встретились. Антон смотрел искренне, не оставляя никаких сомнений в чистоте своих намерений, что не могло не подкупать. — Никто не знает тебя. Ты даже рисунки свои никому не показываешь. — Никто и не просил, — ответил он и просто протянул свой закрытый блокнот. Макар даже немного растерялся от такого откровения, ему почему-то думалось, что Антон всегда свои рисунки прятал, а он вдруг так легко отдал их, будто ему только и хотелось, чтобы кто-то попросил. Изрисованный почти до конца блокнот был наполнен воздухом. Макар на секунду подумал, что стоит отдать его обратно, не открывая, но всё-таки открыл. Никогда раньше он не видел, чтобы рисунки архитектуры были настолько личными. Антон рисовал храмы, но никогда не существовавшие в реальности, рисовал невозможные, выписанные до малейших деталей залы, мосты. Макар невольно увлёкся и, разглядывая рисунки, потерял счёт времени, даже забыл, что Антон ждёт ответа. А когда поднял глаза, увидел, что он сидит почти не дыша и смотрит заворожённо. В этот момент Макар понял, что нравится ему. Нравится так сильно, что все три года он не решался сказать рядом и слова. Макар вернул ему блокнот, быстро сказал, что ему пора, встал и ушёл. В понедельник Макар сорвался на Пашу. Всё это произошло из-за того, что он все выходные безвылазно провёл в доме. Нужно было заниматься учёбой, сделать несколько заказов по работе, готовить еду, кормить отца, делать ему уколы, менять и стирать пелёнки, как-то при этом не распадаясь на куски. Макару ещё никогда в жизни не было так одиноко, так обречённо и бессмысленно. Казалось, он ухаживает за мертвецом. Он уходил в дальнюю комнату или сидел на кухне, только бы не слышать телевизора, не слышать, как отец лежит за его спиной — вроде бы беззвучно, а на самом деле так громко, что невозможно было забыть о его постоянном присутствии, не чувствовать на себе взгляд, которого и не было вовсе. Вдобавок ещё позвонила мать, чтобы узнать, почему он не заходит, и снова стала спрашивать, не помер ли там этот гад, а у Макара и язык-то не поворачивался живым назвать, и он не отвечал. В этот момент его одолела жалость, он хотел было войти в комнату, сесть рядом и почитать книгу, но не смог. Потом по ночам, лёжа в тишине, не спал, включал тихо музыку на телефоне и утыкался лицом в подушку. И вот в понедельник Паша стал занудно к нему лезть, выспрашивать, почему опять не в настроении и советовать средство от бессонницы по рецепту очередного своего родственника. — Павлуша, отвали, реально не до твоих историй сейчас, — перебил его Макар. Вышло резко, и Павлуша обиделся, а обиженный Павлуша говорил ещё больше, ещё нуднее, и в этот раз совершенно не умилял, только выводил из себя, мол, он помочь хотел по доброте своей душевной, и вообще нечего его Павлушей звать, он не педик какой-нибудь. Не скажи он этой последней фразы, Макар, может, и стерпел бы, но в этот раз нелепая Павлушина гомофобия резанула слух. — Слушай, ты достал. У тебя какие-то проблемы с педиками или что? Ты только о них и говоришь. — Нет у меня никаких проблем в отличие от тебя, видимо. — О да, у меня проблемы. Я грязный педик. Пойди помой руки, а то ты сегодня со мной здоровался. Тебе бы, Павлуша, радоваться, что в мире педики есть, которых девчонки не интересуют, а то при твоих-то данных только на безрыбье шансы есть. — А за такое, вообще-то, можно и по лицу получить, — поправив очки, сказал Паша. — Так ты ударь. Макар встал с подоконника и сделал шаг ему навстречу. Рядом никого не было, чтобы остановить, и буря у него внутри разрасталась, искала выхода, а наивный Паша легко повёлся на провокацию. — Вот возьму и ударю, если не заткнёшься, — ответил он, вытянувшись. — Ты не рисовался бы уже, Павлуша, не перед кем, я тебя насквозь вижу. Ты же флиртуешь только с теми, кого Руслан тебе подсунет, а по факту ты ж дитя малое недолюбленное, всё тебе хочется быть полезным, совет умный дать, а то, что мне, может быть, реально плохо, на то ты плевать хотел, лишь бы тебя похвалили, за ушком почесали, как собачку. Паша смухлевал — ударил в солнечное сплетение, не сильно, но ощутимо. У Макара перехватило дыхание, а дальше его ослепила вспышка перепутанных в тугой узел эмоций, которые он всё это время давил внутри себя — боли, гнева, страха, — и на мгновение он потерял над собой контроль. Очнулся уже, когда занёс кулак над прижатым к стене Пашей, и сам себя не узнал. Он тут же опустил руку, бросил «извини» и ушёл. В туалете умылся холодной водой и вцепился пальцами в края раковины, пытаясь выдышать из себя всю эту враз прорвавшуюся мерзость. Тихо открылась дверь, и вошёл Антон. Он постоял немного, глядя на Макара, потом подошёл и хотел было коснуться плеча, но Макар отшатнулся, сделал шаг назад. — Чего тебе? — спросил. — Поговори со мной. — Мне не до тебя. — Я хочу помочь тебе. — Ты не можешь. — Я что угодно могу, Макар. Ты только скажи, что тебе нужно. — Он распахнул свои искренние глаза. — Мы можем заняться любовью прямо здесь, хочешь? Можем всё бросить и уехать, куда глаза глядят, можем с моста в воду прыгнуть, напиться до беспамятства, ввязаться в драку, только скажи, как облегчить твою боль. Макар не мог поверить, что этот парень стоит перед ним и предлагает всего себя. — Ты с ума сошел? Ты что несёшь, Антон? Мне только тебя сейчас не хватало с твоей любовью. А он шагнул вперёд и стал так близко, что можно было ощутить тепло его тела. — А ты попробуй, — сказал почти спокойно, но грудь поднималась от частого глубокого дыхания. Макар отвернулся и пошёл к выходу. Чёрт бы побрал этого Антона с его откровенностью. Чёрт бы побрал эту тупую боль, это невыносимое желание поддаться, эту жажду близости, которые не позволили ему открыть дверь. Блядь. Сука. Макар вернулся и, обхватив затылок Антона мокрой ладонью, поцеловал его до головокружения. И хотя это был всего полуминутный отчаянный поцелуй посреди университетского туалета, где их в любой момент могли застать, Макар почувствовал, что он снова может дышать. Потом он всё-таки ушёл.