Я закрою глаза, я забуду обиды, Я прощу даже то, что не стоит прощать. Приходите в мой дом, мои двери открыты — Буду песни вам петь и вином угощать. Приходите в мой дом, мои двери открыты — Буду песни вам петь и вином угощать
(Михаил Круг)
— Милая, давай я помогу. Не дожидаясь разрешения, Гарри принимается за салат. Чистит огромную морковь. Энн, впрочем, не возражает, у неё тут же появилось новое задание — принялась вытирать тарелки из кухонного шкафа. За всё время, что он тут, ни разу не видел, чтобы она их доставала. — Вы часто так собираетесь? — с интересом спрашивает он. — Нет, — с некоторой досадой в голосе признаётся Энн, — во всяком случае, не в таком составе. Всё больше маленькими группками. То Софи с Региной заглянут, то дети Гаса. — А сейчас пируете, да? — безо всякой злости подтрунивает он. Энн улыбается в ответ. Гарри продолжает нарезать морковь. Выходят не очень аккуратные, крупные кубики. Энн с любопытством взглянула на его кулинарный шедевр, но ничего не сказала. Видимо, дала добро. Хотя он знает — она всегда нарезает помельче. Завершив своё дело, Гарри подходит к жене, и ласково обнимает сзади за талию. Она прижимается к нему спиной, вздыхает, закрывает глаза. — У тебя чудесная жизнь здесь, любимая, — спокойно и тихо произносит он, — небольшой домик, уютный сад, красивый розарий. Виноград, который обвивает всё вокруг. Я мечтал, что однажды мы будем жить вот так, вместе. — Я год прожила в Париже, — вздыхает она, — красивый город, но очень грустный. А я искала покоя. — Почему решила жить именно здесь? Как выбрала этот дом? — Мы с приятельницей отдыхали в Бискароссе. Небольшой, уютный городок, зелёные улочки, хорошо подходит для размеренного созерцания. Я вернулась в Париж, окончательно понимая, что больше не могу там жить. За год передала в управление бизнес, сохранив за собой почётную должность, не больше. Но и в Бискароссе, и в Биарицце жильё довольно дорогое. К тому же, летом там начинается кошмар. Я начала раздумывать переехать в Сан-Тропе, но ведь это тоже легендарный городишко, и все приезжают посмотреть на жандармов. В общем, я поняла, что мне нужно какое-то тихое, спокойное место, где можно хорошо отдохнуть. Совсем в глуши жить не хочется. В общем, это место оказалось отличным компромиссом. Я дважды приезжала сюда, чтобы осмотреться. Сперва хотела купить другой дом, в конце улицы. Но там были слишком высокие потолки, и я поняла, что, чем дольше нахожусь внутри, тем сильнее на меня что-то давит. Проезжала по улицам, и заметила, что этот дом тоже продаётся. Но хозяев не было, они уже давно уехали жить в Ниццу. Продажей занимался их сосед. Так мы познакомились с Гасом. — Он сразу тебе понравился? — Да, — Энн улыбается, — он очень живописно описал это место, к тому же, был галантным, и цитировал Рильке. Парижане, как по мне, довольно удушливы, а Гас, на их фоне, был глотком свежего воздуха. А ещё из супер-маркета ехала Софи. Взрослая дама за рулём — это как мисс Марпл за делом, — Гарри смеётся, — в общем, я почувствовала себя уютно, словно дома. И всё было решено. Гарри пытается вспомнить, что он в это время делал. Ах, да. Загнал себя, бегая по больницам, сдавая маркеры на онкологию. Не самый лучший период был тогда у него. Хорошо, у Энн всё было в порядке, жизнь налаживалась. — Я хотел бы, чтобы, если это будет возможно, мы с тобой съездили в Париж, — он прижимается носом к её шее, целует маленькую родинку, — для меня столица — тоже слишком меланхоличный город, но, возможно, вдвоём там будет не так грустно. Что скажешь? Энн осторожно поворачивается к нему. Ласково глядит в глаза, обвивает за шею. Смешно щекочет носом слегка колючую щёку. — Ладно. — Правда? — С тобой — куда угодно. Когда они познакомились, когда начали отношения, он часто брал её с собой в маленькие экспедиции. Они посетили Титикаку, побывали в Эквадоре, а в джунглях, где провели второй совместный отпуск, на них напали туземцы. Перед свадьбой Гарри свозил её в Китай (Энн реагировала на всё с присущим себе любопытством, но ей, хоть и не призналась, там не понравилось). Медовый месяц они провели в Испании, на солнечном побережье, а чуть позже удалось вырваться на Касабланку. У них всегда были совершенно разные впечатления от мест, в которых были вместе, но оба пришли в восторг от светящихся пещер Вайтомо, последнего места, в которое отправились как счастливая пара, в первый день нового года. Энн подарила ему эту вылазку, исполнив, тем самым, его мечту, и призналась однажды, что оставила там своё сердце. — Ты всё ещё мне доверяешь? — Что за вопрос? — на её лице на миг появилась тень. — Конечно, я доверяю тебе. Мне стоит приготовиться, что в этот раз ты будешь особо внимателен, и разрешишь мне дышать только в твоём присутствии? Гарри вздыхает. Он был крайне осторожен, когда они путешествовали вместе. Старательно заботился о её здоровье, комфорте, и ограждал от любой возможной опасности. Не всегда, впрочем, получалось, были и досадные происшествия, вроде столкновения с туземцами (после этого Гарри почти два года бойкотировал совместные путешествия), но, в целом, он, действительно, делал всё, чтобы уберечь её от беды, брал всю ответственность, и, если приходилось, весь удар на себя. Энн прижимается к нему, нежно целует в губы. — Мы отвлеклись. — Да. Давай возвращаться к готовке. Хотя, знаешь, я, правда, не думаю, что обязательно так торжественно провожать Мод и Харпер домой. Энн вдруг сжимается в напряжённый комок. Маленькая, хрупкая, она стоит рядом, словно воробышек, и смотрит на него, не отводя небесно-голубых глаз: — Ты ведь понимаешь, — с досадой добавляет она, прикусив губу, — возможно, это в последний раз, когда я их вижу. Хочу, чтобы Харпер запомнила, как уплетает бабушкины пироги, а я улыбаюсь ей в ответ. — У неё и так есть сотни чудесных воспоминаний о тебе, — Гарри уже даже не чувствует горечи или вообще какого-либо негатива; смерть в их случае — это обыденность. — Она рассказывала, как ты чинила ей платье. И хвасталась рисунком, для которого ты помогла нарисовать бабочку. Энн смеётся. Гарри быстро целует её в светлую макушку, а затем — в весок. — Она хотела нарисовать другую бабочку, но я сумела только махаона. В любом случае, может случиться так, что этот день станет её последним воспоминанием обо мне. Я знаю, как важно последнее воспоминание. Последнее, что я помню о своей бабушке — как она уписалась в постель и громко стонала — у неё был рак, а морфий почти не действовал в конце. Я не хочу, чтобы Харпер помнила что-то такое. И, кстати, это — ещё одна причина, почему я решила не сообщать родным о болезни. — Да, — кивает Гарри, — я понимаю. Теперь — понимаю. — Рада, что ты понял. Он снова кивает, теперь молча. Они возвращаются к готовке. Но отвлекают громкие, полные решимости, шаги, и топот детских ножек следом. Сперва на кухне появляется Мод. Она говорит сурово. Гарри всегда считал, что у неё несколько суровая красота, пожалуй, порой она выглядела, словно гордая орлица. Мадлен нахмурилась, на лбу пролегла небольшая складка: — Цены отвратительные. Они что, каждый день здесь вверх ползут? — Что ещё подорожало? — Овощи. На вес золота. Если бы ты по-прежнему занималась политикой, я бы потребовала от тебя законопроект об уголовном наказании тех, кто так накручивает цены. — Я не настолько радикальный политик — улыбается Энн. — Не скромничай. Ты более чем радикальна. И, пожалуй, даже агрессивный. — Была, — кивает Энн, — в лучшие годы. Гарри ласково проводит по её шее носом, и, улыбаясь, говорит: — Что значит, в лучшие годы? Ты всегда прекрасна. — Ну вот, — озорно улыбается Мадлен, — так и знала, что ты именно это скажешь. — И ты всегда прекрасна, Моди. — Льстец. — В лучшие политические годы, — поясняет Энн, но улыбка довольная, — где Харпи? Куда подевалась? — Она сказала, что пойдёт к Гасу. Будет смотреть у него книжки. — В доме Гаса можно найти разве что учебники анатомии, — Энн ссыпает салат в миску, — что она собирается читать? — Не знаю. Может, медицинский атлас? — Около года назад она всем говорила, что хочет быть доктором — вмешался Гарри, — где мясо? В морозилке или ты достала оттуда, Энн? — На верхней полке. — Угу. Начали прибывать соседи. Вряд ли их можно было назвать гостями — они вели себя здесь, словно дома, впрочем, Энн всё равно среди всех выделялась. Она была настоящей хозяйкой, командовала, какие чашки брать, какие тарелки куда нести и куда ставить. Гарри старался, но не может об этом не думать. Незадолго до его поездки (а, на самом деле, побега) в Китай, они купили новый дом. Старый, в котором жили, Энн отдала внукам. Он смотрит на жену, как она хозяйничает, и вспоминает, как она суетилась во время переезда, как бегала среди гостей на празднике по случаю новоселья. Она, казалось, была тогда везде и всюду, но, хоть не признавалась, Гарри знал, понимал, что ей неуютно. В то время ей не нравилась роль домохозяйки, она не очень умела развлекать гостей и, как сказала Мод по секрету, говорила ей, что понятия не имела, куда себя деть на той вечеринке, всё время борясь с желанием убежать. Он так хотел, чтобы она чаще времени проводила дома, меньше работала, чтобы пеклась о семье, детях и внуках. Хотел, приходя с работы, видеть её у камина, с очками, упавшими на кончик носа и газетой в руках. Готовить для неё завтрак, и чтобы они вместе решали, что приготовить на ужин. Чтобы она порхала дома в симпатичном халате и в вязаной кофте, которая была ей великовата, отчего в ней словно тонули худенькие плечи. А после понял, что ждёт от неё невозможного, и даже решил, в какой-то миг, будто их пути уже разошлись, ей нужен более зацикленный на работе и карьере мужчина, а он нуждается в другой женщине, согласной ждать греться каждый вечер у его ног и часами возиться в розарии. Эта мысль тогда привела его в ужас. Гарри даже задал себе крамольный вопрос: действительно ли он любит Энн, любил ли он её, а не придуманный образ, по-настоящему? Любовь, казалось ему, если настоящая, то будет длиться вечно. А их чувства погасли, утонули в пучине бытовых и личных проблем, которые, как не пытались они оба их решить, не решались. А сейчас она хлопочет по дому. Ждёт гостей. Воркует с соседями. Сама. И чувствует себя, очевидно, хорошо. Она стала той, какой он, однажды, очень захотел её видеть. Не по его настоянию, сама. Потому что была к этому готова. И она, наверняка, счастлива, вот только это счастье продлится недолго. — Гарри! — он вздрагивает от её слишком громкого голоса. — Гарри, эй! Что с тобой? — А? — только теперь он понял, что плачет, и поспешно трёт глаза. — Прости. Извините меня. Я задумался. — Ты думаешь не о том, — Энн коротко целует его мокрые от слёз щёки, — перестань. Всё хорошо. Отнеси баклажаны к столу, поставь. И возвращайся, кому-то нужно возиться с мясом. Гарри кивает. Проходя мимо Мадлен с блюдом в руках, он старательно прячет глаза, чтобы уйти от её излишне проницательного взгляда. И, как бы он не пытался убежать, всё равно слышит обрывок их тихого разговора: — Часто он так? Не помню, чтобы он вот так, просто, плакал раньше. — Нет, но иногда он как будто отключается. Парит в своих мыслях, не слышит меня. Я ненавижу такие моменты. Почти уверена — он тогда меня хоронит. Гарри неспешно ставит тарелку на стол. Бегло улыбается Регине, перебросившись парой слов с бойкой Софи, прячет в уголках рта тяжёлый вздох. Как хочется войти туда, снова ворваться в кухню, обнять Энн и сказать, что она не права, и всё это — неправда. Но она, увы, попала в точку. Он слишком часто думает о том, что их время вышло. И больше нет возможностей для счастья, хотя всё, о чём оба мечтали, откладывая «на счастливую старость» — маленький городок, небольшой дом, красивый садик и степенные соседи на вокруг — сейчас реально, буквально приплыло Энн в руки. Что делать с домом, когда её не станет? Как он сможет жить? Опять начинать всё с начала, когда уже за пятьдесят, и полжизни минуло? Столько вопросов, но он не знает ответов. Ответов, попросту, нет. Новый приступ непрошенных слёз прерывает появление Гаса и внучки. Сняв ботинки, Харпер спешно бежит к нему, протягивает руки и вмиг оказывается в объятьях. Её детское личико радостно сияет, глаза наполнены счастьем: — Дедушка, Гас мне атлас с человеком подарил! Я теперь знаю, что у людей внутри! — и она простодушно протягивает ему старую потрёпанную книжицу, хвастливо добавив, — Гас разрешил мне её разукрасить. Тут только белые рисунки. — Здорово, — улыбается он, делая вид, что рассматривает подарок со всем вниманием, — спасибо, Гастон. — Не за что. Я разрешил ей взять любые книги, какие она захочет. Всё равно давно уже без дела лежат. Минни обожала читать, постоянно покупала всё новые, и новые. А сейчас это уже никому не нужно. Не знаю, что с ними делать. — Может, отдашь в библиотеку? — Я думал об этом. Но это как будто предать память о Минни. Я уже раздал в приют её одежду, отдал дочери украшения, а Дэни — многие фото. Если избавлюсь от книг, кажется, в доме ничего от неё не останется. Гарри ни за что не признался бы, но этот разговор, тем более начатый сейчас, его ужасно пугает. Вскоре ему тоже предстоит решать, куда деть вещи Энн. Что с ними всеми делать, как распорядиться её книгами, как ухаживать за её садом. А он не готов. Да и как к такому вообще можно подготовиться? После смерти мамы он почти перестал бывать дома. Всё реже приезжал к отцу, и они часто ругались, потому что тот упорно не хотел никуда переезжать, а Гарри не мог себя заставить провести в доме, где вырос, и нескольких часов — всё вокруг напоминало о маме. Только теперь он, кажется, был в состоянии понять отца. Для этого потребовалось прожить, словно ветер в поле, несколько десятков лет. Харпер, до этой минуты обнимающая Гарри за ногу, пустилась вскачь по дому, прыгает в направлении кухни. Вскоре он услышал, как она хвастается своим новым богатством бабушке. — Гас, — раздаётся из кухни голос Энн, — помоги Гарри разложить стол. — Сейчас. Идём. И, кстати, ты неважно выглядишь. — Дурные мысли лезут в голову. — Думаешь о смерти Энн? — Стараюсь не думать, но, похоже, это неизбежно. — Неизбежно, — кивает Гас, — да. Я тоже смотрел, как умирает моя жена. Но, знаешь, чем ближе финал, тем чаще ты думаешь о смерти близкого, как о благословении. — Не хочу, чтобы момент, когда я буду думать о её смерти так, наступил. — Но он наступит. — Понимаю, и от этого только хуже. Гас вздыхает. Вряд ли его можно упрекнуть в чёрствости. Он врач, и смотрит на всё профессиональным взглядом. Здоровый цинизм — часть его профессии. И всё же, внутри ноет, плачет, болит. Гарри окинул гостя пристальным взглядом, сощурившись, будто решая, можно ли ему доверять: — Послушай, ты ведь военный хирург, Гас. У тебя наверняка, есть связи. Есть ли хотя бы призрачный шанс найти нужное сердце? Подвинуть кого-то в очереди? — Ты же понимаешь, это не так просто. К тому же, есть моральная сторона. Что ты будешь делать, зная, что, откинув кого-то в очереди ради Энн, ты обрёк на смерть другого человека? Гарри кивает. Медленно выдыхает, закрыв глаза: — Я думал об этом. Много. У меня было время подумать. И, честно говоря, мне плевать на других людей. Знаю, это звучит ужасно. Да это и есть ужасно. Но я должен спасти Энн. Хотя бы попытаться. Сделать всё, что возможно. Никто не поможет ей, кроме меня. — Это эгоизм, — выносит вердикт Гас, — но я прекрасно тебя понимаю. Я пытался. Привлекал все возможные связи. Не вышло. У Энн возраст, и нетипичное течение болезни, плюс, не самая удачная, для пересадки, группа крови. Это значительно усложняет задачу. Если бы был хоть один шанс спасти её, я бы его использовал. Поверь мне. — Я не теряю надежды, — упрямится Гарри, — не могу потерять. Если это однажды произойдёт, мне кажется, я умру. Энн нужна мне. Мы так сильно любим друг друга, но как-то так получается, что, несмотря на это, большую часть времени мы провели не вместе. Я хочу исправить ошибки. Наконец, я должен дать Энн всё то, чего она заслуживает. Гас кивает: — Энн нужны её дочь и внуки. Она до безумия любит Харпер, ведь она — твоя внучка, и хочет видеть, как она растёт. Почти у всех пациентов с такими диагнозами не семья, а цирк. Как-то так получается, поверь моему опыту, что часто люди, стоящие в очереди на пересадку сердца, мало кому нужны. Британские учёные всерьёз утверждают, что одинокие люди чаще подвержены болезням сердца и сосудов. — Британские учёные много чего утверждают — с юмором отвечает Гарри. — По крайней мере, в этом я с ними согласен. Так что, я понимаю тебя, твои чувства, и желание, во что бы то ни стало, помочь Энн. Признаться, я до сих пор сержусь на неё за то, что она тогда уступила тому мужчине. Это огромная ошибка, но я не смог ей это объяснить. Я могу лишь пообещать, что, если появится хоть один шанс сделать пересадку, мы его используем. Уже давно я попросил коллег мониторить ситуацию, изучать этот вопрос. Подвижек, пока, нет, но ситуация, правда, может измениться. И, хоть время играет не на нашей стороне, но Энн сильная, и борется. Это даёт надежду. Я пригласил тебя, втайне надеясь, что это придаст ей сил. И, как вижу, не ошибся. — Не ошибся, — кивает Гарри, и улыбается, — Энн боец, и сейчас она твёрдо намерена дожить до Рождества. — О чём вы там болтаете? — Энн выплыла навстречу с подносом в руках. На нём, издавая невероятный аромат, восседала жаренная утка. — Так и не разложили стол. — Сейчас — спохватившись, Гас бежит к столу, и Гарри спешит следом. За столом Гарри любуется женой, с нежностью смотрит на внучку. Энн выглядит спокойной и совершенно здоровой, если не считать покашливания, которое издаёт время от времени — он читал, и знает, что это — одно из проявлений болезни. Харпер вытянулась, подросла за лето. Его малышка взрослеет на глазах, и вот её уже не нужно держать за руку, когда ходит, и соски давно остались в прошлом, пылятся дома, в шкафчике, в верхнем ящике, в подписанном пакете. Стелла так и не решилась их выбросить. Чудная Софи флиртует со всеми, не обращая никакого внимания на своего поклонника, а тот, в свою очередь, вздыхает, как и положено отвергнутому рыцарю. Регина завела спор с Дорой о жизни низших каст в Индии, и женщины явно пожелали видеть его, Гарри, своим арбитром. Гарри в Индии был разве что проездом, недолго, не очень хорошо знаком с обычаями и традициями этой страны, но лгать не стал — честно признаётся, что представления о жизни в этой стране ближе у Доры. Та очаровательно улыбается в ответ, и, чтобы Регина не слишком расстраивалась, Гарри провозглашает её гуру индийских песен и танцев — знания о них она, наверняка, почерпнула из фильмов Болливуда, которые Стефан назвал отстойными. За столом все счастливы и веселы, и Дора просит попробовать её салат, подаёт хлебцы. Иногда Гарри ласково сжимает руку жены под столом, а Энн ласково улыбается. Мод непринуждённо общается с Гасом и его детьми, Гарри даже почти не бесит Дэни. Хапрер, устав набивать рот, отправляется в спальню, неся анатомический атлас под мышкой. Гости разошлись поздно, когда в небе уже зажглись звёзды. Гарри и Мадлен взялись убирать со стола и мыть посуду, а Энн искупала Харпер и отправилась укладывать её спать. Войдя в комнату, где спит внучка, Гарри останавливается на пороге, замерев. Энн спокойно спит, обняв малышку, а та вся прижалась к ней, отвергнув от себя игрушечную мышь. Прокравшись к тумбе, Гарри достаёт фотоаппарат. Клацает, с наблюдательного поста на пороге. Сощурившись, разглядывает результат на дисплее. Энн нахмурилась, а Харпер открыла ротик. Смешные его девочки. Подойдя к постели, он целует по очереди жену и внучку, поправляет сползшее с Харпер одеяло и оставляет их, тихо закрыв дверь. В спальне одному неуютно. Кровать выглядит чересчур большой, даже неуместной. Зеркало только подчёркивает это. Впрочем, если любоваться в нём обнажённой Энн, это будет здорово. Мальчишеская, немного хулиганская улыбка, ползёт по губам, когда он представляет эту прелестную картину. Возможно, стоит однажды ей это предложить. Гарри открывает шифоньер, в поисках тёплой пижамы. Где-то там, говорила Энн, должна быть. Он не решился спросить, после кого у неё дома осталась мужская пижама. Не взревновал, но посчитал, что это — не его дело. Открыв шифоньер, он улыбается. Все его вещи, наконец, там. Рубашки развешены по вешалкам, брюки — в другом отделе, свитера и рубашки аккуратно сложены на верхней полке. Переодевшись, он юркает в постель и закутывается в одеяло, словно в кокон: — Наконец, приняла. И простила. Он практически совершенно счастлив в этот момент.