Danseur noble

— Каждый из вас может стать главным героем, важно прочувствовать историю, понять её, — наставник Хан сидит, подпирая спиной стену, а вокруг него десятки любопытных глаз, жаждущих скорее узнать сюжет грядущей постановки. Чонгук и Тэхён держатся за руки, изредка друг другу что-то нашёптывая, а Чимин возле них перематывает себе пальцы на ногах, усиленно стараясь не морщится из-за болезненных ощущений. Прошло несколько дней с тех пор, как им объявили о новом балете, так что каждый тренировался усерднее обычного, чтобы не ударить в грязь лицом, а коснуться ресницами небес, если представится возможность. Чимин знает, что за ним присматривают. Безмолвно. Нет смысла говорить что-то, если глаза кричат. Омега тёплые взгляды ощущает на себе, когда танцует, а потом возле двери находит мази, пластыри, а ещё судочки с едой. Ему больно выбрасывать её, почти нетронутую, ведь это наверняка Тэхён готовил, вспоминая детство, но и мысль о том, что придётся лакомства съесть… тоже причиняет боль. Вокруг её слишком много. — Нашим творчеством, хоть мы и в Корее, возможно людей переносить во Францию, поэтому покажем события, происходящие на юге родины балета. Мартин, омега, живёт в полной и достаточно богатой семье, его руки приходят просить довольно часто, но он отвергает всех, ссылаясь на то, что его сердце занято. Родители этим недовольны. В один из дней в дверь дома Мартина стучится очередной потенциальный жених, поэтому вопреки всем отказам, мать заставляет его пойти на прогулку, и вот они кружатся в танце до самого леса, минуя улицы и площади, заполненные людьми. Альфа хотел показать своему избраннику луг, усеянный чудными цветами, но они наткнулись на лесничего, который к Мартину тоже не равнодушен. Они танцуют. Альфы соревнуются между собой, совсем не замечая, как мальчишка ускользает от них, разрезая воздух лёгкими движениями. Он сталкивается на рынке с тем человеком, которого любит. Полюбил уже очень давно, но с ним быть ему не судьба. Он узнаёт лишь имя — Ганс, а потом в слезах тащится домой за разъярённым отцом, увидевшим разговор сына с обычным продавцом. Мартина запирают дома, он танцует, выплёскивая гнев и безысходность, к нему присоединяется его брат, подкидывая весьма любопытный вариант побега. Омега поздно вечером, когда звёзды спрятались, покидает дом через окно, целуя на прощанье брата в лоб, понимая, что тот с ним не уйдёт. А Мартин не вернётся, он хочет найти Ганса, узнаёт у прохожих, где дом нужного ему человека, а они указывают направление, очень печально кивая головами. Омега понимает почему, когда стоит перед руинами, оставшимися после сильного пожара. Мартин падает на колени и горько плачет, когда вдруг слышит голос, загадочный зов. Он поворачивается в сторону, замечая вдали крутой обрыв, и незамедлительно срывается в том направлении, останавливаясь в нескольких сантиметрах от пропасти, — наставника обрывает Хосок, смаргивая слёзы: — Он прыгнет? — спрашивает на выдохе. — А как думаете вы? — осматривает он присутствующих. — Бывало ли у вас, дорогие мои, такое, что, стоя на самой высокой ступени лестницы, либо же на крыше, да перед любым обрывом, необъяснимо хотелось сорваться вниз? Думаю, восемьдесят процентов из вас это ощущали, не смотря на то, что жизнь безоблачная, всё более-менее неплохо. Первыми на это явление обратили внимание писатели. Эдгар Аллан По, ещё в 1845-м году, описал это явление в рассказе «Бес Противоречия»: «Мы стоим на краю пропасти. Мы глядим в бездну — у нас кружится голова — нам дурно. Наше первое движение отступить от опасности. Непонятным образом мы остаемся. Среди страстей нет страсти более дьявольской и более нетерпеливой, чем та, которую испытывает человек, когда, содрогаясь над пропастью, он хочет броситься вниз. Позволить себе, хотя бы на одно мгновенье, думать, — означает неминуемую гибель; ибо размышление велит нам воздержаться, и потому-то, говорю я, мы не можем», — Чимин слышал об этом, его кожа покрывается мурашками. — Позже, в 1943-ем году, подобные мысли описал Жан-Поль Сартр в книге «Бытие или Ничто»: «Страх возникает не от того, что я могу упасть в пропасть, а от того, что я могу в нее броситься». Он даже дал имя этому феномену — «L’appel du vide», что с французского переводится как «Зов Пустоты». И, конечно же, нельзя не вспомнить Фридриха Ницше с его известным «если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя». — Романтизация суицидальных мыслей? — слышится из толпы. — Писатели прошлого века действительно были охвачены именно такими мыслям, но современная наука нашла этому объяснение, — серьёзно говорит Хан, находя взглядом альфу, задавшего вопрос. — Проведя исследования, учёные пришли к выводу, что, подойдя к краю пропасти, у нас мгновенно срабатывает механизм самосохранения, и мы делаем шаг назад так быстро, что даже не успеваем осознать этого. Это случается, даже когда никакой опасности и нет вовсе, например, когда между нами и пропастью есть ограждение. Затем, когда уже никакой опасности нет, мозг начинает анализировать, почему мы стояли у края пропасти, и приходит к самому очевидному выводу — мы хотели прыгнуть вниз. И чем чувствительнее человек к физическим проявлениям тревожности, тем выше шанс такого поведения. Ученые назвали это High Place Phenomenon — Феномен Высокого Места. — Я слышал, что есть и другая версия! — поднимает руку в воздух Тэхён, сверкая глазами. Наставник кивает ему. — Антропологи считают, что это просто поведенческий рудимент, который достался нам от дальних предков. Древние приматы, от которых произошли современные люди, много времени проводили на деревьях, перепрыгивая с ветки на ветку. По мнению антропологов, наше странное желание наклониться вперед и прыгнуть с высоты — это и есть тот самый предпрыжковый рефлекс древних приматов, и не более того. Он словно зубы мудрости — все еще существуют, но уже не нужны, — его одаривают уважительными взглядами, так что он удовлетворённо усмехается, поворачиваясь к Чонгуку: — Понял, какой я у тебя? — шепчет он, наклоняясь. — Это я тебе рассказывал, хитрюга, — улыбается альфа, щёлкая парня по носу. — Ты молодец, Ким, — соглашается Хан Дуын. — Кто в итоге прав — писатели, психологи или антропологи? Может быть, есть правда в словах каждого из них? — Мартин покончит с собой? — Он прыгнет?! — Судьба несправедливо обошлась с ним, забрав дорогого человека, поэтому, услышав странные голоса в голове, он действительно понял, что утратил смысл жизни, — объясняет наставник, опустив глаза. — Стоя уже на краю пропасти, в придачу его охватила та пустота, о которой мы с вами говорили только что. Сорвётся он вниз, — поднимает одну руку перед собой мужчина, — или же отступит, решив, что всё можно преодолеть, — поднимает он вторую руку. — Это выбор, который я возлагаю на вас. Тот танцор, который покажет мне достойную концовку, и будет Мартином, — студенты начинают взволнованно шептаться, искоса поглядывая на наставника, удивляясь такому сложному заданию. — Когда первый показ? — интересуется Хосок, поднимаясь с пола. Все следуют его примеру. — У вас есть неделя для того, чтобы решить: спасти его или толкнуть в неизвестность, — вокруг все ахают, это небольшой срок. — Альфы, — обращается он к подопечным, — Гансом станет тот, кто передаст мне сцену пожара так, чтобы я плакал, — он кивает и уходит, оставляя в помещении невозможное количество мыслей.

🩰

Никогда не думал об этом, но без касаний можно чувствовать ток под кожей. Это ложь, что, лишь влюбляясь, мы теряем и сон, и голову тоже. Это ложь, потому что я любить не умею, не смею, но давным-давно сам не свой. Это ложь, несмотря на его океаны, волны и птиц, парящих над синевой. Это ложь, повторяю себе уже несколько дней, убеждая. Но так и не верю, как ни стараюсь.

🩰

Юнги не представляет, как отец справлялся со всем в одиночку, быть ответственным за целую Академию действительно тяжело. Было бы, конечно, гораздо проще мотаться туда и обратно без мыслей, заполненных одним единственным омегой. В памяти так отчётливо воспроизводится последняя встреча, будто это было вчера. Не он пришёл, его нашли. Окликнули. Чимин забавный, думал тогда альфа. И сейчас так считает, в принципе. Он стоял на ногах неуверенно, робко поглядывая большими глазками на незнакомого парня, и пытался что-то сказать, но то и дело кусал губы, прогоняя слова. Кто-то тогда Юнги управлял вместо него. Нагло взял власть в свои руки и коснулся мальчишки, который этого явно не ожидал. Но, признаться, лучше так, чем никак. Пальцы до сих пор помнят тепло его запястий. Эти ощущения напоминает детство, встречу со своим кумиром, когда после того, как он похлопал по плечу, грозишься никогда не мыть тот участок тела, храня воспоминания. Мин слишком взрослый для подобного, но… Господи, он правда думал об этом! Если бы не уверенность в том, что он встретит омегу вновь, его руки не знали бы воды и мыла. Плевать на микробы, они тоже влю… Неужели? Если бы Юнги знал, что он встретит омегу, идя домой по этой улице, то ночевал бы на обочине, дожидаясь. В лунном свете его силуэт ещё краше: тоньше, изящнее, по следам вьются розы. Он не идёт, а танцует, и непонятно из-за привычки это или из-за того, что даже во время ходьбы репетирует намеренно. Юнги восхищён. — Чимин! — в ночной тишине имя звучит как мольба Богу, Луна светится ярче, насыщаясь силой.

Prière Молитва

Омега поворачивается, не веря своим глазам, и еле заметно улыбается. Соскучился, но отгоняет от себя дурацкие мысли. Он всегда возвращается домой в такое время и ни разу его маршрут не прерывался никем, кроме загадочного альфы. Сегодня особенная ночь, наверное. Омега делает шаги к нему, понимая, что пункт назначения уже изменён, а в картах он позже обязательно местоположение черноволосого и кареглазого вобьёт под словом «Дом». Чтобы знать, куда путь держать. Но это потом. Юнги тоже делает шаги, но увереннее и шире. Звёзды сегодня на месте, шепчут о том, что всё правильно в данный момент, что так нужно. К ним разворачивают свои лепестки тёмно-красные розы и растворяются, оставляя танцора в покое. Но только сейчас, потому что их попросили вежливо. — Ты всегда занимаешься, пока ноги не отказывают? — спрашивает Юнги, внутри очень-очень беспокоясь, и преодолевает оставшееся расстояние. — У меня ещё полно сил, — зачарованно утверждает младший, понимая, что это не ложь, как предполагалось. Рядом с этим человеком — пополняются резервуары. — Тогда… — задумывается, потирая пальцами подбородок. — Потанцуешь со мной? Чимин думал об этом, думал о странной просьбе, так и не понял мотивов, но, если человек действительно перед ним хочет молчать танцем, кричать, умолять, значит, ему нельзя отказать. Даже если бы очень хотелось, то не получилось. Но не хочется. — Ты обещал. — Я не обещал, — только мысленно. — Просто танец, на балет я не буду способен точно, — он улыбается. Так красиво и ярко, что на фоне меркнут небесные тела. Волшебство, думает Чимин и уже перебирает мысленно подходящие композиции. — Может, ты знаешь Людовико Эйнауди? — Знаю. — А его «Divenire»? — Слышал. — Тогда представь, что она звучит сейчас, — омега снимает с плеч рюкзак и бросает на траву, отходя на проезжую часть.

Ludovico Einaudi — Divenire (Live In Berlin 2010)*

В месте, где люди дорогу переходят только с разрешения светофоров, сейчас безлюдно. В месте, где люди дорогу переходят по зебрам, следуя правилам, совершенно точно безлюдно. Автомобилей тоже нет, но красные, зелёные, жёлтые огоньки всё равно сменяют друг друга на случай, если послышится шум колёс. Небо кричит, что это опасно. Ему новые жильцы не нужны, перенаселение. Но Ангелы так просто не прощаются с жизнью. — Я могу включить на телефоне, — предлагает Юнги, думая, что так будет лучше. — Нет, представь. Чимин стоит среди начерченных дорожных полос, кажется, будто он создан для этого момента. Он и есть — момент. Мин глупо улыбается, признавая поражение, его обыграли. Идея с танцем была надеждой на то, что он завоюет хотя бы частичку внимания омеги, а в результате — проиграл всё своё. Взрослые учили не выбегать на дорогу, так что альфа летит к ней. — Без касаний, — шепчет Чимин, вытягивая ладонь вперёд. Юнги протягивает свою, замирая в сантиметрах от тепла руки.

без касаний можно чувствовать ток под кожей

Если присмотреться, то пространство между ними — молнии. Мечутся от одного к другому, но почему-то не ранят, хотя смертельны. Ветер даёт о себе знать, воя, но Чимин взглядом его прогоняет, напоминая, что существует сейчас лишь одна композиция. Лишь один ветер. И он двигается, на расстоянии держа человека, отражающего каждое движение. Ноги Чимина скользят плавно, а свободная рука замерла за поясницей, дожидаясь, когда и ей дадут волю. У Чимина зеркало — Юнги. Это ложь…

мы теряем и сон, и голову тоже

…он его озеро. Когда омега сверкает второй ладонью, ведя в танце каким-то волшебством, Юнги покорно следует. Он хочет грубо нарушить условия, схватить мальчика перед собой в охапку и убежать, так далеко и надёжно спрятать, что и сам однажды не сможет найти. Сделал бы так обязательно, но только не с ним. Он так драгоценен, Господи! Это ложь…

океаны, волны и птицы, парящие над синевой

…он бесценен. Когда Чимин приближается, сгибая руки в локтях, а потом отдаляется, это кажется пыткой. Не движение, а самое настоящее издевательство, потому что коснуться хочется, нужно лишь податься вперёд совсем немного. Но коснуться страшно. Чимин хрусталь. Это ложь…

повторяю себе

…он кристалл.

верю

Его беречь бы, даже от самого себя, но он позволяет кружиться с ним в танце. Он позволяет видеть, как его волосы уже исследованы Юнги вдоль и поперёк, спадают на лоб, отрезая все мысли о поцелуе. Альфа так благодарен, что может просто смотреть, как тёплое серое худи на глазах превращается в шёлк, обрамляющий хрупкое тело. Хорошо, что больше никто не видит, как обычный прохожий становится птицей. И Чимин прикрывает глаза. Омега всегда танцует с закрытыми глазами, когда нет никого рядом… Но темнота никуда не переносит сейчас, не показывает прошлое, не являет будущего. Настоящее. То самое, когда, вопреки самому себе, Пак попадает в плен рук, самостоятельно закружившись. Плен ли это, если добровольно сдался? Он дрожит, Юнги тоже. Не ожидал. И они больше не двигаются, не считают молекулы воздуха, но танцуют до сих пор. А вокруг них — скорбь, боль, горе, страх, вселенные, розы, ветра… Их не хочется прогонять, ведь без них не существует чего-то светлого, чего-то более значимого, чего-то, за что жизнь отдать — не жаль. За что жизнь отдать — честь. — Ты говорил без… — Да… Чимин спиной прижимается к тяжело вздымающейся груди, а на животе своём чувствует руки, скреплённые в замок. Если для того, чтобы их убрать, нужен ключ, то не говорите, где он находится, а уничтожьте, похороните, развейте над звёздами его прах. Он чувствует горячее дыхание возле шеи, это не монстры, это тычется носом похититель, втягивая шумно воздух. Похититель ли, если Чимин добровольно сдался? Он просил не касаться, потому что это значит — привыкнуть. Он просил не касаться, потому что отвыкнуть — больно. Поймёт только тот, кого однажды схватили за рёбра и вытащили их из груди, на глазах вдребезги разбив, чтобы пройтись грубыми ботинками по осколкам. Они трещали, пищали, молили собрать и вернуть на место, а Чимин из них только бусы сделал, повесил на шею, не заметив, что те в грязи. Омеге страшно, потому что он чувствует, как руки Юнги тянутся к ним, желают восстановить и вернуть жизнь. Омеге страшно, потому что после всего следует боль. Реставраторы не вечны, как и предметы их работ. Проходит вечность прежде, чем Чимин отступает, кланяясь уважительно своему партнёру. Юнги повторяет, сдерживается, чтобы не упасть на колени. — Я должен вернуть… — рубашка, которая в портфеле всегда, как талисман, у хозяина должна быть. — Она твоя. — Имя? — голос ломается, а в глазах черти, подлые такие, говорящие, что он не имел права забыться. Альфа это понимает, читает на красивом лице план побега, но обещал же… — Юнги, — подписывается под своими словами. Кровью. После чего из-под земли вновь вырастают розы, плетясь по шагам убегающего омеги. Мин ступает следом, прощая шипы, что врастают в стопы.