Сercles de l'enfer Круги ада
Если Юнги попадёт в Ад, при условии, что такое место действительно существует, то его будут преследовать слёзы Чимина. И он не справится. Свои руки вонзит себе в грудь, достанет сердце и бросит к его ногам, надеясь успокоить. Упадёт, перестанет дышать, а потом воскреснет, чтобы вновь наблюдать, как по нежным щекам катятся слёзы. И он не справится. А потом снова и снова. — Я уже рядом, — успокаивающе говорит альфа, осматриваясь по сторонам. Он добежал до сквера, находит глазами вывеску того магазинчика, что назвал ему Чимин, и переводит взгляд в противоположную сторону. Замечает его, находит. Омега сидит на массивной деревянной лавочке, которую еле освещает свет фонаря, немного мигающего. Блондинистые волосы отражают свет, будто зеркало, и Юнги замечает блестящие слёзы, что падают на дрожащие коленки. — Чимин! — выкрикивает Мин и быстрым шагом идёт к младшему, сразу же присаживаясь на корточки перед ним, ладони уместив по обе стороны от его бёдер. — Что случилось? — он склоняет обеспокоено голову набок, совсем не понимая, что делать. Никогда он омег не успокаивал подобным образом. Только они его, вечерами, ночами. По утрам нет — альфа никогда не задерживался на завтрак. — Юнги… — шмыгает носом Пак и опускает голову ещё ниже, стыдясь себя. Сколько раз он предстал перед своим предметом воздыхания в плохом свете? И это не о фонарях, подло гаснущих в данный момент. Во мрак погружается аллея, а Чимину всё равно светло, хоть перед глазами и плывёт, — в груди старшего, там, где сердце, он отчётливо видит причудливых светлячков. Если это что-то вроде бабочек в животе, то у омеги точно такие же, даже больше их. Ведь он сейчас без ума от человека напротив. Такого заботливого, нежного, касающегося трепетно щеки, как любит часто делать. От него пахнет тем же уютом и счастьем, ничем лишним, ничем отталкивающим. Чимин успокаивается, из последних сил всхлипывает, не замечая, как альфа садится рядом, обхватывая руками заплаканное лицо. — Солнышко, — играет не по правилам. Конечно, если так называть Чимина, то он выдаст тайну страны, не то, чтобы рассказать ту ерунду, из-за которой потревожил, — что, — медленно говорит, как ребёнку, — случилось, — по слогам, — м? Чимину неловко, пылают щёки, краснеют уши, а нос леденеет. Альфа читает мысли — целует в самый кончик, поджигая. Оказывается, это его прикосновения действуют так тепло-горячо. — Я… — набирает больше воздуха в лёгкие Чимин и начинает кашлять, глупо стуча себя кулачком по груди. — Я не смог… — печально он мотает головой, вновь заходясь приступом кашля, но уже от вновь подступающих слёз. Мин беспокоится, обнимает, прижимает к себе, чувствуя, как острый подбородок находит пристанище меж его ключиц. Руки гладят хрупкую спину, похлопывают неспешно, не торопя. Юнги просто ждёт, утыкаясь носом в копну мягких волос, вдыхая любимый запах. — Рассказать родителям о том, что меня выбрали, не смог… — наконец говорит младший, действительно удивляя Юнги. Он думал, что поделиться с родными — первоочерёдная задача. — Почему? — тихо спрашивает он, надеясь на ответ. И двух месяцев не прошло с момента их первой встречи, и совместной ночи жаркой не было, несмотря на поцелуи, а Юнги так сильно привязан, будто его кто-то специально ниточками сшивал с омегой, как первоклассную поделку. Он надеется, так сильно надеется, что Чимин тоже чувствует подобное, а поэтому — доверится, расскажет. Альфа наконец чувствует маленькие пальчики, перебирающие его футболку на спине, и ему становится легче. Ему становится легко. — Я был совсем ребёнком, когда меня отдали в балетную школу, — начинает рассказ Чимин. Он прячет от старшего взгляд, сосредотачивается на своих мурашках на руках, думая, что появились от холода, и обо всём, без утайки, говорит. О своих лучших друзьях: Чонгуке и Тэхёне. Об их совместных вылазках, шалостях, странных поступках. Спешит опередить все вопросы, признаётся, что за странности всегда отвечал и будет — Тэхён. Другого не дано. Честно признаётся, что был худшим в балете, но упорно тренировался, вспоминает. Днями напролёт — в зале, ночами — в своей комнате, ударяясь постоянно мизинцем о мебель. Он, так жаль, покалечился сильней всех остальных пальчиков на ногах. От друзей своих отдалился, когда отдалились от него родители. Сказали, что не способен на большее, зря тренируется, что мешают ему друзья и любое из занятий, что не танцы. Угрожали. Чимин от друзей отдалился, перекрыл все пути к отступлению, убежал, сломя голову. А они сблизились, найдя, кажется, в друг друге поддержку. Он очень этому рад. С тех пор он — один. Не волк, а второстепенный танцор, за года так и не переплюнувший Хосока. Хосока, на которого так влюблённо смотрит Чжинхо. Альфа, которого родители навязали в семнадцать лет, обещая хорошее будущее и ему, и всему их роду. Омега не хотел этого, плакал, сбегал из дома, а его ловили, волокли назад. Обжигающие пощёчины, обидные слова, он вздрагивает. Юнги обнимает крепче. Он для отца стал всего лишь омегой, способным родить детей. Точнее, наследников. Он для папы стал всего лишь омегой, который должен быть во всём первым. Он для себя стал — оболочкой, пустой и глупо присматривающей за своими друзьями. Чимин, конечно же, наблюдал за ними, чтобы знать, хорошо ли всё. Чимин рассказывает всё, чувствует, как мокнет ткань футболки старшего, впитывая солёную влагу, но не останавливается. Он чувствует всем нутром, что его, такого жалкого, внимательно слушают. — Если я сказал бы сегодня, что буду открывать постановку, то что было бы? — риторический вопрос, понимает Юнги. Молчит, поджимает губы, кусает их и быстро-быстро моргает. Если такое состояние у человека, что вот-вот заплачет, то… да. Ему Чимина не жалко. Ему за Чимина — больно. Там, в груди, где стучит беспокойно и яростно сердце, хочет вырваться и проучить всех нахальных людей, посмевших возомнить из себя царей. Не тот век, не та планета. — Если я сказал бы, а потом бы не справился?.. — обречённо выдыхает он, отодвигаясь от Юнги, чтобы заглянуть в глаза. — Если не справлюсь? — одними губами говорит, а старший чувствует, как по его щеке катится дурацкая слеза. Он должен быть сильным ради него. А Чимин должен соответствовать, ловит прозрачную капельку рукой, как тогда в зале Юнги, и замечает, как она расплывается по линиям ладони, впитываясь. — Я тоже теперь хранитель, — улыбается он грустно, сжимая влагу в кулак. — Можно? И альфа совсем не соображает, перехватывает запястье, целует попеременно пальцы, костяшки. Лечит этими незамысловатыми действиями душу. — Ты справишься, — говорит он, в глазах находя благодарность. Юнги имеет ввиду не только балет, он имеет ввиду всё на свете. Разве может быть что-то неподвластно такому, как он? — Справлюсь? — переспрашивает зачем-то младший, а Юнги ему кивает убедительно, улыбаясь кончиками губ. Омега постарается ради него.🩰
Мин возле своей кровати на пол бросает матрас, что чудом нашёлся в кладовке, и стелит постель, пока младший смущённо стоит в дверях. Каким чудом удалось уговорить его остаться на ночь, чтобы не возвращаться домой и не расстраиваться ещё сильнее, — Юнги не знает. Он надеется очень, что светловолосый не испугался такого напора. Хочется, чтобы омега чувствовал себя в безопасности. По дороге домой напросилось одно лишь решение — родителям сказать о постановке уже после того, как Чимин успешно выступит. Не потому, что он может не справиться, повторяет Юнги, а потому, что так ему будет менее тревожно. Перед важными событиями нельзя забивать голову дурными мыслями, а до выступления около месяца. Когда омега назвал дату, альфа крупно задрожал. У него на тот день на самолёт уже куплены давным-давно билеты. Пока что рано говорить об этом, решает он для себя. Академия популярна, так что по ящикам обязательно будут трубить об удавшемся дебюте нового балета. Родители не пропустят ничего, если захотят, то посмотрят на экране, как Чимин танцует. Или на следующее выступление явятся, ведь обязательно они будут ещё после успешного рывка. Так успокаивает себя Пак, надеясь, что родители на расстроятся, пропустив дебют. Он успокаивает себя, а внутри кишат тараканы и кусают за нервы клопы — а пришёл бы хоть кто-то из них, узнай они сейчас о том, что Чимин теперь первый? Вряд ли. Поэтому он и промолчит. — Тебе не холодно будет в футболке и шортах? — спрашивает Юнги, стоя у открытого шкафа. Чимин смущается ещё сильнее, понимая, что наденет на себя одежду альфы. Это походит на злоупотребление гостеприимностью, проскакивает такая мысль в его голове. — Нет, лето же, — тихо бубнит. — Ночи холодные, — серьёзно говорит старший, копаясь в вещах, затем протягивает Чимину стопку одежды. — Вот, можешь переодеться в ванной. Думаю, тебе так будет комфортнее, — неловко чешет он затылок, указывая направление. Омега часто-часто кивает, благодаря Юнги за понимание, и на цыпочках, боясь разбудить хозяев, крадётся к нужной двери. Чимин справляется быстро, но после ещё стоит у закрытой двери минуты три, прислонившись к ней лбом. Что лучше: встретить разъярённого Чжинхо у себя дома, недовольным раскладом событий, или сгореть от стыда в доме альфы, который нравится сильно? В огне, говорят, больнее всего умирать. Чимин не против. Он проскакивает в приоткрытую дверь комнаты, по просьбе Юнги щёлкает выключателем и аккуратно плетётся к кровати, стараясь ничего не задеть. Всё-таки в чужом доме нереально ориентироваться. Юнги понимает это, включает на телефоне фонарик, чтобы младшему был виден путь. Тот морщится от неожиданно яркого света, но не теряется. Лишь пальцы, теребящие края футболки, выдают его нервозность. Мин подмечает всё: тоненькую фигуру, на которой его вещи смотрятся мило, изящные мышцы, взъерошенные волосы. — Ты без носков не замёрзнешь? — переживает старший, бросая взгляд на босые ноги, на что Чимин отрицательно мотает головой, уже запрыгивая на кровать и кутаясь в одеяло. — Точно? — хмурится брюнет, выключая фонарик. — Точно, точно, — шепчут ему в ответ. Чимин ворочается на простыни, не может уложить правильно ноги, руки. Он вертится, то укрываясь одеялом с головой, то подминая его под себя. Подушку он два раза взбивает, прежде чем слышит голос старшего: — Всё хорошо? — шуршат ткани, Чимин понимает, что альфа приподнялся, пытаясь найти силуэт своего гостя. — Мне неспокойно, — признаётся омега. — Можно с тобой полежать? — неожиданно для обоих спрашивает, пугаясь такого порыва. — Да, конечно, — тепло говорит Юнги, пока Чимин уже скользит вниз, на пол. — Тебе будет удобно здесь? — спрашивает альфа, как через секунду поперёк талии его обхватывают маленькие ручки. — Удобно, — сонно уверяет его светловолосый. Юнги так и застыл: в неудобном для него положении на спине. Грудь тяжело вздымается, а перед глазами, увы, лишь темнота. Он впервые так сильно жалеет, что в его комнату не заглядывает Луна. И ночника тоже нет. — Спишь? — шепчет он спустя несколько минут. — А ты? — слышит он улыбку в голосе младшего. Юнги не сдерживается, позволяет себе повернуться набок и тоже обвить одной рукой омегу, немного прижав к себе. Тот тычется носом в нос альфы, не специально, конечно. — Извини, — неловко шепчет он. — Сладких снов, солнышко, — целует в лоб Юнги, желая навеки остановить стрелки часов. Настенных, наручных, вселенных.