Бабочка, что соткана из параллелей

Свет постепенно померк, уступив место непроглядной тьме. Тело не чувствовало ничего в этой пустоте, сознание исчезло, на смену ему пришло блаженное забвение. Это было похоже на сон. Никакие мысли не тревожили, а время не ощущалось вовсе, потому неизвестно, сколько вообще продлилось это состояние. Однако ему все-таки пришёл конец. В какой-то момент рецепторы на коже начали просыпаться, постепенно появилось странное и необъяснимое ощущение, словно её окутывало нечто тёплое и мягкое. Колыбель, что оберегала и убаюкивала всем своим естеством. Спокойствие и безмятежность пронизывали как всё пространство вокруг, так и саму девушку, всю её душу. Какой-то странный звук эхом разливался во всем пространстве и слышался, словно через толщу воды. Такой глухой, едва уловимый, но не менее мелодичный. Порой, казалось, что эта симфония состояла из голосов различных людей, которые просто разговаривали, но отчего-то это создавало лишь чувство покоя, слишком уж нежно и счастливо звучал столь гармоничный мотив. А порой, что это действительно была мелодия, сладкая, ласковая и тёплая, такая же бархатная, как и всё вокруг. Чувство умиротворения одурманило девушку, и та, без сомнений, была готова забыться и утонуть в этом блаженстве, позабыв про весь мир. Безбрежная нега втягивала её с головой все глубже и глубже, под аккомпанемент иллюзорного мелоса*… Утопия приняла в свои объятья израненную душу и преподносила лишь светлые воспоминания. Хотя, скорее всего, они приходили из-за общей атмосферы, которая просто не могла натолкнуть на что-то плохое или ужасное. Наконец раздался голос собственного сознания. Добродушная усмешка невольно сама собой всплыла от воспоминаний — «ха-ха, помниться, нечто похожее я испытывала тогда…»       «…когда мы развлекались с ребятами на очередных занятиях». — Welcome to the new age, to the new age, — раздался справа голос тихий голос Макса, что начал вслух намурлыкивать себе под нос песню, покачиваясь в такт музыке, но не отрываясь от измерительного прибора. — Welcome to the new age, to the new age, — так же спокойно и мелодично влилась в обстановку безмятежности моя дорогая подруга, не переставая фильтровать раствор. — Whoa, oh, oh, oh, oh, whoa, oh, oh, oh, I'm radioactive, radioactive, — я не осталась в стороне, блаженно напевая вместе с ними, даже и не задумываясь, что, в отличии от остальных, голосом обделена, не спасал даже хороший слух и относительное попадание в ноты. Когда-то я жутко стеснялась этого, но никто никогда упрекал меня за не самый приятный тембр, все просто не обращали внимания и не говорили ни слова. Никаких банальных фраз из серии: «ничего страшного», «у тебя нормальный голос», «не обращай внимания». Нет. Просто молчание. Игнорирование. Песня, идущая от души и наполненная любовью. От этого волей-неволей, но я раскрепощалась, ведь пели мы при каждой удобной возможности, и голос мой звучал все увереннее и громче. Никого в группе не волновали вокальные данные, это последнее, о чем мы думали в такие моменты… Хотя нет. Мы даже не задумывались об этом, и потому былая робость уходила сама собой. Со временем подключилась уже вся группа, особенно задорно проговаривая слова «I'm radioactive». Даже смеяться не требовалось, все просто веселились душой, понимая комичность ситуации, хотя, на самом деле, в лаборатории и вовсе не было радиоактивных веществ. Дружную и разнобойную акапеллу сопровождали звон стекла различных склянок, гудение приборов, шарканье ручек по бумажкам… Именно такое приятное умиротворение и некое единение всех дарили спокойствие и безмятежность. Преподаватель спокойно оставляла нас одних и, даже слыша этот хор, не собиралась мешать, пели мы достаточно тихо, чтобы не мешать соседним аудиториям, и свои работы выполняли, не даром одна из двух самых сильных групп на потоке. *** И ведь не только подобные концерты были для нас отдушинами, но и всяческие бессмысленные разговоры: — У него просто лапа легка, — краем уха услышала я, проходя мимо нашей парочки, чай, не супружеской. — У кого лапа легка? — с легким смешком кинула я через плечо, неся мытые пробирки к сушильному шкафу. — Лапа лёгкая? — совсем в непорядках кинул Илья, сидевший недалеко от шкафа. Я, лишь спокойно хмыкнув, бросила быструю улыбку и прошла дальше заниматься работой. К чему это всё было? В чём шутка? А чёрт его знает, но было просто забавно. Все улыбнулись просто от детской нелепости самой фразы. *** Ну или ещё более глупые моменты: — А ты голос разума моего… разума? — с небольшой заминкой, но тем не менее на полном серьёзе, спросил у меня Никита. Секундная пауза и его солидная мина сменяется нелепой гримасой, а потом он начинает ржать, осознавая, что только сморозил. Я тоже не сдерживаю смеха, хоть и намного более спокойного, а вот подруга смеётся заливисто. — Тебе не хватает немного разума в твоём разуме, — с наставнической интонацией произносит она, указательным пальцем показывая вверх. — Да?! Это так вы осмысляете смысл моего осмысления? — радостно скалится парень. — Я всеосмысленно осмысляю твое осмысление и в этом есть смысл! — гордо завершает дискуссию моё солнце, при этом выглядя так, словно только что сдала курсовую. — Боже, вот уж точно разговоры будущих учёных, — саркастично приподнимаю бровь я, вставляя свои пять копеек. На губах играет задорная улыбка, — прям-таки смысл бытия осмыслили. Действительно глупые… Просто глупые, бестолковые, и от того такие тёплые, задушевные и… «мои родные». Дружный смех раз за разом разносился в нашей группе. И я была счастлива, забывая обо всём, и просто поддаваясь моменту, позволяя в такие минуты голове быть пустой, и отдыхая от любых тяжелых мыслей. Просто расслабляясь. Лишь одна мысль разносилась, сквозь эти юные и безмятежные годы.       «Как бы я хотела, чтобы эти дни никогда не кончались.» — Учитель, это подарок от всей нашей группы и наша благодарность за все те знания что вы нам дали! И за подготовку к экзаменам, если бы не Вы, мы бы так хорошо не смогли сдать! Спасибо вам за этот прекрасный год! Вы прекрасный учитель! — искренний огонёк благодарности в юных глазах моих любимых балбесов просто не мог не растопить «старческое» сердце. Когда-то и мы так же благодарили своих преподавателей. — Ну вот, разводишь детей на подарки. Отбираешь последние копейки студентов своей идеальностью! Как тебе не стыдно? — вставляет на родном языке это наглое рыжее создание, стоило детям отлепиться от меня и дружной капустой побежать благодарить других преподавателей. Ярко голубые глаза светятся азартом, как и всегда, а локоны снова играют огнем. Изначально, она была шатенкой, но всю жизнь экспериментировала с красками, причём, в основном, красными, рыжий шел к её веснушкам. И так, ещё где-то в двадцать лет, каштан перемешался с красным, дав необычный бордовый оттенок, что не сильно понравилось подруге, потому — пошла в ход великая и могучая хна. В итоге получился просто невероятный эффект, который она усердно сохраняла до сих пор. В темноте волосы казались темно рыжими, почти красными, но стоило этому яркому лучику появиться на родном для нее солнце, как, внезапно, те полыхали ярко-оранжевым золотом, создавая перелив целой гаммы оттенков. От этого волосы становились похожими на огонь. Такой же яркий, буйный и согревающий одним своим присутствием душу, как и она сама. И при необходимости огонь мог обжечь, особенно, когда речь шла о близких людях. Я просто не могла не любоваться этим светом. — Завидно — завидуй молча. — лишь усмехнулась я, — тебе предлагали взять классные часы. — Ты же знаешь мой характер, я их скорее поубиваю там! — раздался заливистый смех. Действительно, лёгкая и задорная, но она была с крайне вспыльчивым характером. — Проверено лично, кто там свесил на меня свои часы потому, что просто было влом идти из-за ночных посиделок за диссертацией? — а ещё злопамятная, зараза! — Я тоже могу страдать недосыпом, к полному отсутствию сна ни один организм не привыкнет! — тут же попыталась я сделать вид усердной работы, старательно печатая на клавиатуре текст. — Ага, поэтому до этого целый день дрыхла? — парировала она. — Ну сова я! И вообще — отстань, сама знаешь, на меня порой накатывают подобные приступы депрессии, и я тогда вообще делать ничего не могу. — бубнила себе под нос. — Не отмазывайся… — дверь открылась, и в лабораторию зашла молодая блондинка девятнадцати лет, — О! Привет Эми! Ты к **** по поводу работы? — ласково обратилась на английском это чудо в перьях и, благополучно, свистнуло мой чаёк. Мой чаёк! Я попыталась возвратить Святой Грааль с живительной влагой на место, но все оказалось тщетно. — Да! Научрук мне сказал, что ты теперь мой аспирант и должна будешь дать мне литературу и показать этот новый прибор. — звонко отозвалась моя новоиспеченная балбесина. Эх, сколько жизнерадостности. — Никак имя научрука не запомнишь? — улыбнулась я, на что ответом стал смущенный смех. — Ну смотри, — я повернулась к компьютеру и начала искать нужные файлы, — литературу я тебе скину, работа твоя пока будет заключаться просто в снятии вольтамперной кривой и изучении электрохимических свойств мембран. Прибор… Честно, мне самой ещё некогда было посмотреть, что там привезли, с ним работаем вместе… Ну… Давай через две недели, как раз с азами успеешь закончить, а там уже считай пойдет твоя первая проектная работа. — Хорошо! — счастливо выкрикнула Эмили. *** Солнце уже опускалось за горизонт, окрашивая бело-голубые стены лаборатории в свои тёплые оттенки. Все уже ушли домой, кроме нашей извечной троицы. Мы всегда оставались здесь допоздна, чтобы поработать в тишине. Вообще, такая привычка была у меня, я не терпела толпу ещё с первого курса: шумно, тесно, возни много. Подруга меня в этом поддерживала. Эмили, за год работы со мной, тоже прониклась этой атмосферой спокойствия, а ещё немного подучила русский, слушая наши перебранки на родном языке. Да и эти два сангвиника с, похоже, одним на двоих, шилом в причинном месте, даже слишком быстро спелись. Хотя, Эми все же была поскромнее, явно держа себя в руках перед старшими. — Эми, милая, сколько тебе ещё осталось? — громко позвала я девушку, откинувшись на спинку стула и повернувшись к ней. — Всего два измерения. Минут… Ну, двадцать-тридцать, наверное, — не отрываясь от дел пробубнила та. — Уи-и! Еще немного и поедем домой, приготовишь сырнички на ужин? — обратила на себя внимание рыжая, на что ответом ей стало просто «угу-м». — Эх, ночевать у тебя одно удовольствие, где бы я ещё так вкусно поела? — «Вот, блин, нахлебник!» — Хе-хе, вижу твоё выражение лица и скажу даже больше — с тебя завтра лазанья! — Ты — наглая рыжая морда. — констатировала я факт. И ответом мне стало очередное: «хе-хе». — Эмм, а можно вопрос? — отчего-то даже слишком робко отозвалась Эмили. — Мы все во внимании. — улыбнулась подруга. — Ну… Это немного… Гм, ладно, похер , — «Опа, наша школа!» — вы же обе переехали вместе в Канаду, после обучения во Франции? — Ну, не совсем, нам предложили заканчивать магистратуру там. Короче, во Франции мы пожили где-то месяца два-три и только защищали там дипломы. Затем аспирантуру предложили в этом университете, и вот мы тут уже второй год. Почти все проекты мы делали в паре, да и работали всегда вместе, так что шли комплектом по умолчанию, — легко рассмеялась моё личное солнце. — Да и кто бы, кроме меня, смог сработаться с этой затворницей? Старушке и так двадцать шесть, а она ворчит похлеще меня. А я на целый год старше! — на что ответом был мой скептический взгляд. — так, к чему вопрос? — Я просто тоже хочу уехать. Мне уже предложила одна фармацевтическая компания, после окончания этого проекта начать другой в Швейцарии, но… — Эми сидела на стуле и неловко перебирала пальцы — родители не отпускают. Говорят, что мне это ни к чему, да и мало ли, что случится. Понимаю, они волнуются, но не должна же я отказываться от такого предложения! Я ставлю им в пример вас двоих, у вас же все хорошо, живёте и работаете, занимаетесь любимым делом… Ну, вопрос, как вы родителей уговорили на переезд? Как у вас они отреагировали? Я бы хотела узнать. Подняв взгляд на нас, я услышала, как Эмили невольно сглотнула. Не мудрено, отведя взгляд на окно, уверена, я выглядела мрачнее тучи. В отражении стекла, заметила, что подруга смотрит на меня, словно ожидая перешагнет ли Брюс Беннер свою зеленую черту. Такой вопрос выбил меня из колеи, давно уже зареклась вспоминать прошлое, живя с чистого листа. Детские травмы и, пусть и неволей, вбитая в меня психопатическая личность никогда не исчезнут, но по крайней мере, находясь так далеко от «дома», я больше не погружалась настолько сильно в депрессию. Лишь временами на меня накатывало это состояние на пару с каким-то помешательством на грани шизофрении. И об этом знал лишь один единственный человек, который всю жизнь был со мной. Я посмотрела в голубые глаза, в которых видела сильное беспокойство. Мотнув головой, показала, что все в порядке. «Да, теперь у меня другая жизнь, и я не одна» — утешала саму себя. — У меня родители тоже против были, ссора была такая, что будь здоров. Но они смирились, мой старший брат тоже в свое время переехал в Германию, так что им не в первой было. А вот… **** со своими родителями не особо… ну, в общем, жила одна, так что ей не особо надо было спрашивать. Поэтому — думай своей головой и, если чувствуешь, что тебе это необходимо, то не сомневайся. Твоя жизнь, никто кроме тебя её не построит, — постаралась как можно аккуратнее закрыть тему подруга. Эмили больше ничего не спрашивала и не говорила, она поняла, что тема слишком скользкая и не приятная. Два года назад — долго сомневалась, стоит ли брать учеников такому человеку как я. Конечно, мои психологические расстройства отражаются только на мне, но подруга настояла, чтобы я нашла новые привязанности кроме неё. Чем больше у меня позитивных психологических якорей, тем реже подступает депрессия. И я решилась. И за два года ни разу не пожалела. Дети действительно стали для меня отдушиной. Даже когда они шумели, не слушались, баловались — я видела в этих счастливых лицах нашу группу и невольно окуналась в те чувства, что испытывала тогда. Шутки и веселье на лабораторных, неумелые попытки списать на контрольных… Всё это так напоминало те времена, что я действительно смогла привязаться к моим балбесам, и уже все мысли были поглощены ими. Одной подруги не хватало, чтобы заполнить всю пустоту, но теперь ворох мыслей о каждом из тридцати двух человек заполнял всё свободное время, не оставляя места для моих проблем. А потом появилась и Эмили, уже моя личная и первая подопечная в научной сфере. Она была милой и очень целеустремленной девушкой, готовой работать, и именно это подкупало меня, как её руководителя. Всегда приятно видеть таких детей. Сразу хочется помогать, объяснять, ну, или просто пить чай и рассказывать о весёлых случаях в лабораториях, когда мои идиоты целой группой подрывали бедным органикам пробирки.        «Целой. И полной.» Резкая боль пронзила сознание. Рьяной, грозной и оглушающей канонадой наваливая на меня ворох воспоминаний. Они распечатывали то, что изо всех сил удерживало в своих глубинах сознание, дабы не позволить и без того бездомному и саморазрушающему океану депрессии развалить эту хлипкую платину адекватности и здравомыслия. На смену идиллии пришёл страх, до дрожи пробирающий и сковывающий саму душу.       «Нет… Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Такого просто не могло произойти! Почему?! Нет, не с нами! Не со мной!» Обрывочные мыли сливались в какофонию. Неверие, нежелание принимать действительность. Ужас. Первородных страх смерти сковал мышцы собирая их в тугой и болезненный комок. Окровавленное тело на руках было обезображено настолько, что выворачивало наизнанку от одного его вида: нижняя челюсть выломана так, что кость разорвала кожу от правого края губ до скулы; половина тела представляла собой месиво костей и мышц; некогда золотые волосы были грязными и слипшимися от крови и пыли. Вокруг была разруха, от здания остались лишь завалы бетона и камня. — **** — голубые глаза были наполнены слезами и срывающийся голос меня звал по имени и старался привести в чувства, но я уже ничего не видела и не слышала. *** — Так, Штирлиц, ты провалился. Признавайся, у кого списал? — обратилась я к Дену. — Ну учи-и-итель! *** — Учитель, а можно мы выльем это в раковину? — Конечно, если вы готовы поработать потом саперами и уборщиками в одном лице. Ах да, еще вонять будет на кафедре знатно! *** — Так ладно, вопрос из серии «Уж не в Омах ли измеряется сопротивление?». Какие ионы жесткость* воде дают? — Ну кальций, магний… — Отлично, а теперь, что надо сделать, чтобы их не было? — Убрать? — Гениально! Наконец! Садись учить теорию в методичке! *** — Эми, смотри, при ионном обмене у тебя ионы заходят в поры мембраны и там меняются с жильцами дома, выгоняя их на улицу, но что будет если дверь будет слишком маленькая? — Они не пройдут и ионы сохранят свою квартирку. — задорно подыграла блондинка. — Ага, ипотеку — усмехнулась я на родном языке. — А если дверь нормальная и один гость просто слишком большой? — Он не даст пройти другим! — Значит… — Поры должны коррелировать* с ионами! Я взяла не подходящую соль с катионами слишком большого радиуса! — Умничка! Дуй переделывать. *** Кровь, окрасившая одежду цветом смерти, стекала по рукам и пропитывала запахом железа всё вокруг. Хаос. Померкший безумный мир. Черный цвет. Серый цвет. Грязно-бордовый цвет. Алый цвет. Горло пересохло и болезненно раздиралось от песка и пыли, которыми я надышалась. В нём стоял ком. Все произошло слишком резко, слишком внезапно, слишком… Слишком. Резкий взрыв. Обвал. Смерть. Один несчастный случай унес столько жизней. «Почему не мою?» — эхом раздавалось мысль в голове, что все явственнее и отчетливее слышалась среди других. — Л**а — снова услышала я хриплый, захлебывающийся в слезах голос. Я медленно повернула к нему голову, все ещё не способная здраво соображать. В голове была пустота и, в тоже время, столько мыслей носилось где-то там, слово вдали — Мы… Дол… Ны… — она захлебывалась от слез и не могла нормально проговорить ни слова. Жуткий стресс, вызванный страхом и мгновенность произошедшего. Сейчас его чувствовали все, и каждый по-своему. Сглотнув слюну, и будто вместе с ней и панику, она наконец смогла что-то выговорить хриплым, едва слышным голосом — Мы должны выбираться от сюда. Спасатели скоро прибудут… Твой… — ужас снова отразился на лице, когда она сфокусировала свое внимание на моей левой глазнице. — Кх… Агх… — «Я пыталась», — кха… Йа… — «Я пыталась её спасти», — я… — слова не выходили из горла, лишь непонятные звуки могли пробираться сквозь ком. Но со временем он стал рассасываться. Осознание произошедшего начало доходить до разума. Губы дрожали, у края глаза началась копиться слеза. Он дрогнул, я еле заметно отрицательно качнула головой, надеясь прогнать наваждение, словно все это дурной сон. Слеза из правого глаза скатилась по щеке, а вместе с ней скатилась капля крови из левой глазницы… — А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! — яростный и душераздирающий крик вырвался наконец из меня. Накатила колоссальная истерика. Подруга, стараясь не смотреть в сторону трупа, аккуратно заставила меня выпустить его из рук и притянула к себе изо всех сил, не тревожа свою сломанную ногу. Перелом был открытый, но ни она, ни я сейчас не чувствовали никакой боли… Стресс был насколько огромен, что организм просто не воспринимал боль. А в моём случае ещё и разум был полностью поглощен им. Я ничего не понимала.       «Я не хотела этого понимать.» Водоворот словно втягивал тело девушки в свой омут. Внезапно, резь пронзила лёгкие, их словно обожгло огнём. Яростный крик вырвался болью воспоминаний из глубины души через горящие лёгкие наружу. Кожа почувствовала сильный холод, который вскоре сменился теплом от мягкой ткани. Глаза словно слиплись и не хотели открываться. Отовсюду стал раздаваться непонятный шум. «Громко. Слишком громко! Что происходит?!» — девушка хотела закрыть уши руками, но те, как и глаза, отказывались слушаться хозяйку. Гомон был оглушительным и не отчётливым. Очередная разноголосица посторонних звуков и собственных мыслей. Голова буквально раскалывалась от свалившейся на неё информации и вороха воспоминаний, что, то и дело, путались между собой. От такой перегрузки сознание просто отключилось, не успев толком проясниться. — Это девочка. Твоя младшая сестра, — с счастливой улыбкой протянула женщина своему старшему сыну. Каскад черных волос отливал синевой, а глаза — словно два оникса. Как и у остальных членов семьи. Ребенок подошел к младенцу и легонько ткнул его пальцем в щёку. «Жизнь! Новая жизнь!» — промелькнуло в голове у парнишки. Подошедший отец взял ребёнка на руки. — Решил, как её назвать? — спросила мать. — Хм, да, Саске. Учиха Саске. Пусть я и ожидал мальчика, но это совсем не проблема. У нас есть будущий наследник клана, теперь есть и его химе, — гордо и с явным довольством произносил мужчина, держа дочь на руках. — Оу, хорошее имя, но это же… — хотела было она уточнить, как оказалась перебита. — Да, это имя отца Третьего. Я уже получил от него разрешение. — Ясно. — Саске… Мы вырастим её так, что она никогда не опозорит это имя, — победно произнёс отец и радостно засмеялся. В это время старший ребёнок, который молча стоял рядом волей-неволей, но вспомнил своё детство. Улыбки, весёлый хохот родителей и младенца, эйфория от всеобщей любви, исходящей от членов семьи, счастье, с которым слетало с уст Фугаку и Микото его имя — «Итачи». «Такой же как я…» — снова пронеслась мысль. Дополнительную иронию придавал факт, что Итачи считалось женским именем, а Саске — мужским, тем не менее, как иронично они с сестрой оказались названы.* Какое-то время все дружно любовались новорождённой, но отец семейства больше не мог задерживаться, ведь Глава Полиции Конохи — должность, что накладывает колоссальное количество обязанностей и… «Отчеты… Надо будет составить Сарутоби за прошедший месяц. Затем разобраться с теми происшествиями, недалеко от деревни, хотя, подозреваю, что панику ребята зря наводят, но отправить команду расследования нужно, а значит ещё одна кипа листов и пару документаций о рождении дочери сверху», — вздохнув, Фугаку направился в сторону отделения, всё дальше отдаляясь от больницы. Счастье этого дня погребено под очередным завалом макулатуры. Микото и Итачи же задержались в больнице. Так как муж займется всем официальным оформлением, женщина могла спокойно приходить в себя и любоваться дочерью. Как и любая мать, она была счастлива, рождению девочки, отчего-то с ними всегда проще, хотя и сын у неё был послушным золотцем, но всё же, не все женские секреты можно обсудить с мужчинами, да и помощь по хозяйству лишней не будет. Микото с замиранием сердца посмотрела на дочь, но что-то было не так. Ребёнок спал, это нормально, но не сразу после рождения. Обычно лишь после первого кормления они могут уснуть. И самое главное… Слишком уж глубоким был сон, дыхание почти не слышалось, это не давало ей покоя. Так не кстати вспомнился её крик. «Я прекрасно знаю, как звучит крик новорожденного, но этот вопль был какой-то… болезненный. Что-то определенно не так», — покоя не давала и реакция ирьёнинов на это. Они явно были удивлены, но действовать надо было быстро, и потому сумели провести лишь первичный осмотр, показавший, что ребенок был здоров. «Слишком быстро успокоился…» Попытавшись разбудить новорожденную, Микото легонько качнула её. Ничего. Затем ткнула пальцем по щеке. Нет реакции. Спит. — Мама, что-то не так? — Итачи сразу уловил беспокойство матери. Её взгляд на сестру говорил сам за себя, и это очень волновало. — Я позову ирьёнинов, — мгновенно поняв, что требуется, он удалился после кивка матери. Итачи постоянно задавался вопросом о том, что значит жизнь. Он видел смерть, теперь увидел рождение. «Жизнь — это рождение. Жизнь — это смерть», — ясно отпечаталось в детском разуме. Но что это под собой несёт — не понимал. Пока не понимал. Но одно было явно: смерть — это конец. И его новорожденная сестра точно не должна умереть. Обеспокоенный, с толикой испуга, взгляд матери стоял перед глазами. Прежде не изведанный страх закрался на подкорках сознания. «Она сильная», — подумал ребёнок и тряхнул головой отгоняя дурные мысли, — «Смерть — это конец. Смерть — это боль… Она будет жить». Бежать пришлось недолго, ирьёнины дежурили неподалеку. Завидев бегущего к ним мальчика, они заметно напряглись: крик ребёнка и так не сулил ничего хорошего, но он не выглядел больным. Врачи изо всех сил надеялись, что все обойдется. — Итачи, что-то не так с сестрой? — сразу в лоб спросил мужчина, переглянувшись с акушеркой и медсестрой. Как же они не хотели видеть этого утвердительного кивка. Зайдя в палату, персонал сразу же встал возле женщины. — Микото-сан, опишите, что произошло? — спросил ирьёнин, пока медсестра аккуратно забирала из рук роженицы ребёнка. Мужчина сразу обратил внимание на крепкий сон ребенка и слишком тихое дыхание. — Она спит. Совсем не просыпается. Даже еды не требовала, просто сразу уснула. — беспокойство все больше закрадывалось в голос. «Что если с Саске что-то не так? Что если она больна? Что если она умрет?» — вопросы начали принимать совсем дурной оборот. Беременная женщина и так весьма эмоциональна, а стоило представить, что есть хоть малейшая вероятность потерять ребенка сразу после его рождения, наводила ужас на женщину. Ещё бы немного и она бы начала паниковать, но внезапный голос сына разломил стену сомнений, что начала было уже воздвигаться в душе, и рой плохих мыслей просто исчез. — Она будет в порядке. — внезапно, столь уверенный голос мальчика обратил на себя внимание всех. Итачи взглянул на сестру, что уже лежала в специальной койке для новорожденных, под зеленым исцеляющим свечением чакры ирьёнина, которая осматривала девочку. — Я это чувствую. Такой непоколебимый тон моментально смягчил начинающую накаляться обстановку, пусть и медики всё ещё были напряжены, осматривая чакроканалы ребёнка. Микото положила руку на голову сыну и мягко улыбнулась ему. Ей сразу вспомнился тот снежный день, когда Итачи так же уверенно заявил, что родится дочь, и что он чувствует это. И, коль это чувство его не подводит, то и она доверится ему. Двадцать минут обследования, длились, казалось бы, целую вечность. Однако, больше волнение не затуманивало разум присутствующих. — Микото-сан, сразу хочу сказать, что волноваться о физическом состоянии не стоит, ребёнок точно здоров и его жизни ничего не угрожает, — на этих словах мать выдохнула, а уголки губ Итачи приподнялись — однако… — тут он обратил внимание на старшего ребенка, — гхм, без вашего разрешения продолжить при сыне не могу, сами понимаете, — формальность для галочки, но она необходима. Очевидный кивок, и мужчина продолжил, — итак, её чакра очень необычна. У девочки колоссальный перекос в сторону Инь. Духовная составляющая чакры аномально высокая, в соответствии и объём также велик. Я бы сказал, что представляет собой половину от того, с которым обычно рождались дети клана Узумаки. — от такой новости в памяти Микото всплыла её дорогая подруга Кушина, тем не менее, радостной эта новость не была. Отнюдь нет. Женщина сразу поняла, что скажет медик, и серьёзно посмотрела на него, — да, вижу вы уже поняли. Помимо огромных запасов чакры, Узумаки от природы имеют и тело, которое может их спокойно выдерживать. Однако у вашей дочери такого, по понятным причинам, нет… Со временем, я уверен, что этот недостаток будет поправлен, в любом случае, при взрослении физическая составляющая будет также расти и станет достаточной, чтобы гармонировать с духовной. А сейчас — тело испытывает большие перегрузки, от того она и спит. Ближайшие пару лет мы будем тщательно следить за её развитием, поэтому обследования пропускать нельзя. И ещё, вплоть до шести лет ей будет запрещено проводить любые манипуляции с чакрой, — от такого заявление мать передернуло. «Как? Клановый шиноби, да без тренировок? Я понимаю необходимость, но она и так девочка, а тут… Она просто будет отставать от других детей. Позже это выправится, уж мы приложим все силы, но…» — Микото закусила губу, — «Выправить-то выправится, но успеет ли она это сделать, до начала серьёзных миссий?» — я понимаю, о чём вы думаете, и сожалею, но другого выбора нет. Зато, на физические тренировки надо будет бросить все усилия, чтобы ускорить процесс. Да и с контролем будет тяжеловато, по меркам Учих. И ещё, сама её чакра слегка необычна, есть едва заметные отличия от той, что обычно бывает у вашего клана, но пока ничего сказать по этому поводу не могу.* Микото уходила из больницы в смешанных чувствах. Много мыслей вертелось в голове, но одно она знала точно — ребенок жив и ему ничего не угрожает, а это главное. Итачи тоже переваривал всю ту информацию, что услышал — его сестра особенная, он сразу понял это. Но ей будет тяжело. Мальчик посмотрел на лицо своей все по прежнему спящей сестры — «Ничего, твой старший брат будет рядом. Я сумею тебя защитить». Снова на губах появилась улыбка. «Жизнь — это рождение. Жизнь — это смерть.» «А как считаешь ты, младшая сестра?»