Бабочка, что соткана из параллелей

Свист. Удар. Свист. Яркая резкая вспышка луча на металле. Удар. Снова Удар. Треск дерева. Четвёртый удар. Пятый. Шестой. Приземление, еле слышное, не выдающее себя. Как и требуется для сильного шиноби. Очередная тренировка подошла к концу. Итачи поднял взгляд на небо. Солнце давно ушло с зенита и, судя по положению, — «уже, примерно, половина шестого. Пора домой. Мама должна вернуться вместе с Саске». Собрав кунаи, мальчик развернулся и пошёл по направлению к дому. Небольшая рощица находилась всего в трёх кварталах от дома. Учиха неспешно проходил между домов, гомон улицы создавал атмосферу спокойствия. Люди расслаблены. Они смеются, плачут, возмущаются, злятся. Они живут. Такой мир и должен быть. Без войны, без боли, без страха, без убийств. «Без шиноби», — снова промелькнула мысль, столь явная и отчётливая, заставившая посмотреть под ноги и задуматься о том дне. Мальчик видел смерть, он видел истинное лицо мира шиноби, что отец показал ему тогда на поле битвы. Горы трупов, чья принадлежность к скрытым деревням даже не определяется в этой безумной пляске смрада, гнили и железа. «Отец считает, что таковы шиноби, что мир не изменить. Поле битвы — неотъемлемая часть этого мира. Война будет всегда. Но я сумею это изменить», — именно эта мысль, вопреки ожиданиям отца, несокрушимым монолитом впечаталась в сознание Итачи. Он тренировался каждый день, прилагал все усилия, чтобы стать самым сильным, «стать лучшим шиноби из когда-либо существовавших и прекратить войны во всем мире» — глупая, детская мечта, но не для него. Факт есть факт — если будет существовать сильнейший и непобедимый шиноби, то против его воли не пойдет никто. Это цель и смысл жизни, которые выбрал Учиха, и, несмотря ни на что, добьётся этого. Добьётся спокойного мира, в котором никто не будет знать боли, а люди будут просто жить, прямо как сейчас. Вороний крик раздался где-то вдалеке и заставил Итачи вернуться в реальность. Мальчик вновь посмотрел на улицу. Каждый человек занимается чем-то своим: вот дети играют в догонялки; вот мужчина зазывает покупателей к своему магазину овощей; вот уже пара подходит к этому магазину; вот трое шиноби смеются, говоря о чем-то своем; вот женщина идет с мужем, положив руку на уже округлый живот… «Рождение», — Итачи вспомнил двадцать третье июля. День, когда он увидел, что значит истинный «день рождения», а не цифра, что меняется раз в году. Ведь, какое дело, что в июне ему исполнилось пять? Что это меняет? «Ничего» — ясно для себя осознал мальчик, но вот истинный «день рождения» — день, когда ты родился, когда впервые появился на свет, вот что на самом деле имеет значение. Тот самый день, когда появилась его младшая сестра, когда он задался новым вопросом…       «Что значит «рождение»?» Прошло уже девять часов с момента рождения ребёнка. После того, как Саске не очнулась даже спустя пять часов, к нам пришел ирьёнин. — После родов, она так до сих пор и не получила еды, поэтому пока придётся использовать капельницу. Неизвестно, когда она будет просыпаться, капельницы будут ставиться, только, если она не просыпается в течение десяти часов. В остальных случаях используйте это, — он протянул маме пакет. Спустя время ирьёнин снял капельницу и ушёл. А сейчас я смотрел на всё ещё спящую сестру, сидя возле неё и поджав под себя ноги. Мы находились на кухне, мама уложила комочек сопящей ткани на мягкую подстилку поверх татами и принялась готовить ужин. Глухой звон металлической посуды, шипение масла на сковороде, бульканье закипающей воды в кастрюле, тихий и мелодичный напев незамысловатой песни — этот шум эхом разносился по комнате, создавая домашний уют. Лишь тихое сопение младенца возле меня немного выбивалось из ставшей привычной, за пять-то лет, мелодии. Такая маленькая, хрупкая и беззащитная, точно как фарфоровая кукла, стоит проявить малейшую неосторожность — сломается в одночасье. Каждый раз смотря на это крохотное тельце, странное чувство зарождается в груди. Это не было похоже на любовь к матери или отцу. Нечто странное и неизведанное, то, что я впервые ощущал. Даже то чувство в больнице не было похоже на это. Тому необъяснимому чувству уже нашелся ответ — впервые увидев рождение, я просто не хотел видеть смерть и принимать сущность этого мира, которая проникла своими щупальцами настолько глубоко, что даже в столь мирной обстановке, новорожденный может распрощаться с жизнью. Но одного взгляда на спящую сестру хватило, чтобы понять — не в этот раз. Я всем нутром чуял исходящую от неё силу, и это была не чакра. Предвосхищение?.. Когда услышал о том, что её дух даже слишком силен для тела, наступило понимание. Я с самого начала почувствовал: мы будем похожи. Стоило нежно ткнуть пальцем в щёку Саске, как та дёрнулась, отчего я тут же отстранил руку. В какой-то момент промелькнул испуг — «Я сделал что-то не так? Вдруг я навредил ей? Младенцы слишком хрупки… ». Присмотревшись, появилось осознание, что вечно спящая и спокойная мордашка, начала активно шевелить мышцами лица. Не в силах скрыть удивление, я снова ткнул по нежной младенческой коже. Точно мягкий шёлк, который пока не успел огрубеть от жизни в этом жестоком мире. Сестра открыла глаза. Два оникса мутным взглядом смотрели в мои, бровки едва сдвинулись к переносице. Хмурое детское личико смотрелось до нельзя нелепо и так забавно, что уголки моих груб невольно дрогнули. — Саске… — впервые вслух вырвалось имя сестры. Отчего-то это теплое чувство в груди заиграло с новой силой. — Хм?.. О! Неужели проснулась! — счастливо отозвалась мама и, убрав сковороду с огня, поспешила к нам. Присев рядом, она нежно провела рукой по голове, где проступали короткие и пока не сильно густые волосы. Глаза матери светились и были переполнены любовью, когда она разговаривала с дочерью. Я невольно залюбовался на эту картину, по-прежнему чувствуя это тепло. Сестра же блуждала взглядом по округе, изо всех сил стараясь разглядеть хоть что-то сквозь пелену слабого детского зрения, словно пытаясь понять происходящее. Она издавала странные и тихие звуки в которых проскальзывала едва уловимая вопросительная интонация. Проведя рукой по её щеке напоследок, мама вернулась к готовке. Я же снова придвинулся поближе, заглядывая в темные глаза, в которых так и читалось непонимание. «Такой осознанный взгляд. Да и вообще…» — невольно подумалось, после чего та с любопытством посмотрела на меня, не переставая хмуриться. — Такая странная… — тихо прошептал, заканчивая мысль. Маленькая, нелепая, даже не осознающая, что происходит с ней. Такой слабый огонек жизни… Что, словно, может потухнуть в любой момент. Уснуть, и так и не проснуться, вопреки словам медиков. «Прямо как тогда, в больнице», — вновь полыхнули эмоции, что я испытал уже каких-то десять часов назад, хотя, кажется, это было так давно. Сейчас, глядя в эти глаза, было видно — что-то заметно изменилось в них. К тёплому ощущению в груди прибавилось ещё одно, стоило только мысли возникнуть в голове — «защитить» . Да, теперь некое чувство ответственности появилось во мне. Я должен сберечь эту крохотную жизнь. — Позаботишься о своей маленькой сестричке, м? — раздался голос мамы, что словно прочитала ход моих мыслей. Все это время она наблюдала за столь умилительной, для неё, сценой между детьми. Я активно закивал в ответ.       «Я должен… Стать сильным, не позволить познать боли. Стать сильным, изменить этот мир. Теперь я еще больше уверен в этом. Моя цель обрела новые грани». Погруженный в воспоминания, Итачи даже не заметил, как уже дошёл до дома. «Мама дома? Странно, они должны были вернуться позже», — мальчик аккуратно сложил вещи в прихожей и прошел в дом. — Я дома, — оповестил он мать. Вещи были разобраны, стопка документов лежала на столе, Саске, уже так привычно, спала. Послышался шум столовых приборов. Зайдя на кухню, старший сын сел за стол, где уже накладывала порцию мать. Микото приветственно улыбнулась и продолжила готовить. — Почему вы так рано? — Саске проснулась прямо в больнице, так что капельницу ставить не пришлось, лишь переговорили и ушли. Заняло это вообще-то минут двадцать, но потом я встретилась с Кушиной-чан по дороге, — объяснила женщина, улыбаясь. — Мам, у Четвертого тоже будет ребенок? — внезапно всплыло осознание в голове Итачи — «Та пара, что я сегодня видел. Если вспомнить как выглядела женщина… У нее были красные волосы, а вот мужчина был без плаща, но ярко желтые… Точно!». И ведь действительно, на тот момент он так сильно был погружен в свои мысли, что не предавал значения людям вокруг, смотря скорее на общую картину. На саму суть происходящего, чем на отдельные лица в частности. — Да. Ха-ха, интересно, кто у неё родится? Уверена, они с Саске подружатся, — весело отозвалась Микото, оставляя посуду со свежеприготовленным мисосиру*, — мне нужно уйти, отец тоже весь в делах, так что хорошенько поешь и присмотри за Саске. — в ответ получила кивок. Через время мать забрала документы со стола и вышла из дома, оставляя детей одних. Итачи взял ребёнка на руки, перекинув импровизированную «переноску» из ткани через плечо, и вышел в сад, присев на крыльцo. Через время, он почувствовал, что ткань зашевелилась. — Ты проснулась, имото, — «что? Кто? Агх… Чёрт, опять голова болит». Девушка невольно поморщилась, только вот на детском лице это отразилось, как всегда, немного странной, но все также хмуровато-недовольной, гримасой. Итачи уже привык к этой, не совсем нормальной для детей, мимике, как объясняли медики — «это связано с тем, что излишки чакры могут причинять дискомфорт слаборазвитому телу, ведь ни тенкецу, ни чакроканалы не развиты в должной степени. Однако, и развивать нарочно слишком опасно, высока вероятность, что избыток духовной энергии просто разорвёт их своим потоком. Так или иначе, они сами собой перестраиваются вместе с телом и уплотняются во время взросления. В шесть лет дети идут в академию и выбора особо не остается, но мы, как раз, прогнозируем, что к этому времени опасность снизится до ничтожного минимума»**. Он услышал этот разговор между родителями и пришедшим ирьёнином через два дня, после рождения сестры. И если Микото не собиралась сдаваться, то вот Фугаку воспринял информацию крайне неоднозначно — «это лотерея со слишком большим сроком ожидания. Она может как стать великим шиноби, так и вовсе оказаться обузой. Надеюсь, хоть её интеллект будет приближен к уровню Итачи, тогда ещё будет шанс, что из неё, как шиноби, будет толк», — так он в итоге выразил своё мнение по этому поводу, и эти слова сильно засели в голове брата. «Ты не прав», — вторил он себе в который раз. Снова политика отца, снова его мнение: ты — часть мира шиноби, мира смерти, этого не изменить, это неизбежно, все рассматривается лишь с точки зрения силы и «полезности». От мыслей отвлекла внезапная попытка маленькой ручки ухватит черные волосы брата. Итачи удивленно взглянул на сестру, такая детская непосредственность была ему всё ещё в новинку, а уж, тем более, проявление внимания от сестры, обычно всегда сопящей. Но не это выбивало из колеи, а её взгляд. Он всегда был очень разумный, но какой-то затуманенный, а сейчас… Та смотрела на него так ясно, будто осознавала происходящее в полной мере. И совсем не как младенец. Все бы ничего, но почему именно сейчас? Именно в эту лунную ночь, что и так отчего-то тревожила парнишку. Его интуиция буквально ревела! И с каждой минутой все громче и громче… — Полная луна, Саске — решил он оповестить проснувшуюся малышку и позволил протянутой руке схватить его палец. «Нет… Все-таки, на глюк не похоже… Слишком все натурально», — лишь проносилось в голове у ребёнка прежним голосом девушки — «в который раз я уже просыпаюсь? И каждый раз приходится снова вспоминать, что было. Боже, какой сумбур в башке. Чёрт. Но сейчас я мыслю здраво и сознание хотя бы удерживается без проблем. До этого, всё ощущалось, словно через сон, а тут прям прояснилось, будто костыль какой-то появился что-ли… Что-ж, это радует, в любом случае», — былая паника уже не подступала, как в первые моменты пробуждения, и собраться с мыслями было проще. — «А теперь снова надо подумать, что происходило и что происходит сейчас».       «Первое пробуждение было… Хм, странным? И, пожалуй, единственным, что я так ясно помню». «Что происходит?» — когда мое сознание начало просыпаться, и я смогла мыслить, это было первым и самым очевидным вопросом. Тело было словно не моё, я ощущала его так странно. «Не могу пошевелиться!» Осознание этого внезапно начало давить мне на голову, как и нечто, что давило на это самое тело. Непонятное чувство появилось на лице и раздалось по, начинающим просыпаться, нервным окончаниям. Я не понимала, что происходит, а, попытавшись открыть глаза… «Ничего. Зрение такое мутное, вижу только какие-то очертания. Что это? Или кто это?» — паника начала разрастаться, комом в горле застряли сотни, или даже тысячи, вопросов. Потом послышалась чья-то речь, гулким эхом раздававшаяся в голове, слова были не ясны вовсе. «Что? Что здесь творится? Разве я жива?!» — казалось бы, вот-вот и мой мозг, который совсем не понимает происходящего, включит свой защитный механизм под названием «истерика», особенно после осознания того факта, что никаких механизмов он уже включать не должен. Его в принципе существовать не должно. Внезапно почувствовались странные, но очень ласковые прикосновения, раздался некий бархатный голос, что был так и пропитан любовью. «Это очень странно…» — я даже не знала, ужасаться ли мне или радоваться, но человека, что был так нежен со мной, точно не могло существовать… «Стоп. Ладно. Этот тон меня определенно немного успокоил, по крайней мере, он доброжелателен, а теперь пора думать. Паникой я все равно ничего не добьюсь…» — вдох, задержка, выдох, задержка, дыхание по квадрату всегда помогало успокоиться — «самое главное, я, определенно, в безопасности, и, судя по всему, жива… А как я умерла? Странно, я уверенна, что-то произошло, и это что-то не должно было оставить меня в живых. Fuck!» — очередной приступ головной боли заставил поморщиться, миг, и я почувствовала тепло ладоней на щеках, а голос стал говорить немного с беспокойством, хотя быстро снова перешёл в непринужденный и лёгкий. «Так, я жива… Ну видимо… В голове каша, скорее всего, черепно-мозговая травма и частичная потеря памяти. Раз сейчас такой сумбур, то стоит оставить его в покое. Пока головная боль не пройдет — воспоминания лучше не тормошить специально. Значит… Я находилась в коме? Или нахожусь в коме? Вроде слышала, что даже в коме люди слышат окружающий мир, хотя, кажется, у меня какое-то промежуточное состояние, в конце концов мышцы я ощущаю и лицевыми, определенно, двигаю. Этот язык… Меня отправили в больницу куда-то… Куда?» — я попыталась прислушаться к женскому голосу, язык был явно мне знаком, но какой? — «думай. Думай». -…****, ****… ****..... Ока-сан, Ото-сан…- «Стоп! Японский?» Удивление и шок — вот, что я испытала. Я попыталась обратиться к ней на английском, чтобы выяснить где я. Ничего. Изо рта просто выходит звук. Я абсолютно не контролирую речь. Ни связки, ни губы, ни язык — весь речевой аппарат атрофирован. «Класс», — не удержалась я от сарказма. А монолог набрал новые обороты с удвоенной силой, но на неё я уже больше внимания не обращала. «Итак, меня отправили в больницу в Японию. Похоже, я проснулась, и, чтобы не дать снова впасть в кому, бедная медсестра забалтывает, как может. Причём тут мои родители?.. Нет! Не важно! Только не сейчас. Я не должна забивать голову… Надо сосредоточиться. Что-то случилось, я должна была умереть, в итоге — выжила. Память отшибло, тело тоже не в лучшей форме, зрения почти нет, слух плохой…» — очередная попытка задать вопрос, очередной провал — голоса нет, — «меня направили в Японскую клинику. Это очень развитая страна, могу поверить, что их оборудование может в чем-то превосходить Европу… Хотя, всё равно это слишком странно, ну да ладно, факт есть факт — язык японский, а о их медицине судить не могу. Что дальше?» Я даже не заметила, когда медсестра замолчала, но вот от мыслей меня отвлёк пристальный взгляд. С трудом различала очертания лица, но этот взгляд буквально чувствовался телом, каждой его клеточной. «Кто это?» — не могу сказать, что это вызывало какое-то жуткое чувство. На удивление — нет. Никакого беспокойства. Мне было вполне комфортно, скорее даже всё равно. Я попыталась рассмотреть человека. «Я почти не вижу его, но… Он определенно молод, черты лица даже… Да, я бы сказала детские, ещё — нет ярких цветов, он шатен или брюнет, глаза тёмные. И этот взгляд слишком странный. Вряд-ли он сын той женщины, Япония не та страна, где в палату больной иностранки приведут просто так ребёнка. Но при этом я не припомню, чтобы у меня были похожие знакомые… У меня вообще никого не осталось, кроме…» — резкая боль вновь отшибла подступающие воспоминания и, выдохнув, снова сконцентрировалась на ребёнке. Чувство было странное, я не могла описать то, на что похож был этот взгляд, как и эмоции, которые он у меня вызывал. Единственное описание было — «такой странный…» — подумалось мне, а в унисон прозвучала какая-то фраза мальчика. Теперь уже точно нет сомнений в возрасте — голос детский. *** «Что происходит?» — похоже, эта фраза стала уже моей визитной карточкой во время пробуждений. Теперь это комната… «Может, я всё-таки сошла с ума? Хотя разве могло мое состояние развернуться в такое русло? Хотя, если учесть, чем оно было вызвано… А чем?» — факты того, что происходило то или иное событие, которое вызвало именно этот результат, но, при этом, не подкреплённое воспоминаниями, уже становились нормой для меня. Я чувствовала что-то, понимала, откуда идёт это чувство; я знала о проблеме, понимала, когда она появилась; я знала о последствии события, понимала, в каком временном промежутке оно было, — но стоило копнуть чуть глубже, вспомнить, что же конкретно происходило в тот момент, как невидимый барьер блокировал мою память, сами события оставались за семью печатями. Раз за разом просыпаясь то в одном месте, то в другом, я все больше начинала смиряться с тем, что «ни черта не понимаю, что, вашу мать, происходит». В какой-то момент осмысливать происходящее стало просто влом, я устала, да и всё равно это было тщетно. Проблески сознания были слишком редкие, слишком мимолетные. Я либо не успевала думать, либо разум был так затуманен, что уже ни одна мысль не была ясной. «Большие провалы в памяти, резкая смена обстановки, шок от сюрреалистичности происходящего — пошли определенно на пользу», — горько усмехнулась я про себя, пусть не помню и своего имени, но точно осознаю, насколько тяжелой была моя жизнь, и какими психическими расстройствами она меня наградила. В глубине души я надеялась, что они ещё не скоро дадут о себе знать. Я существовала в этом состоянии добрые четыре года, поэтому теплилась надежда, что эта психологическая встряска даст хоть сколько-нибудь длительный эффект. Я осматривалась вокруг. Раздался странный шум, будто открылась дверь, и, действительно, в комнату зашли несколько человек: мужчина — видела его пару раз; женщина — та самая медсестра, которая, видимо, ей все же не является; ещё один мужчина — судя по тому, что вытаскивает из сумки, врач. Врач и начал осматривать меня, а я мысленно сглотнула слюну. Большой. Слишком большим он кажется. «Да не может этого быть. Если подумать, то и во все те разы было также… Бред какой-то, нет! Я не медик, но понимаю, что травмы мозга настолько серьёзная вещь, что последствия абсолютно невероятны! Да, вероятно, мозг просто неправильно интерпретирует происходящее». И вот, человек поднёс ко мне руку, которая полыхнула, окутавшись зелёным цветом. Мои глаза, уверена, полезли на лоб от вида этого флуоресцентного свечения вокруг руки. Всё бы ничего, но с какого она сама собой вспыхнула? Да и так ярко, что цвет отчётливо был виден, при прямом солнечном освещении? «Какого хера здесь происходит?» — мозг тщетно пытался найти обоснование поступившей в него информации, выдвинуть хоть мало-мальскую гипотезу, но всё, что он выдал, можно охарактеризовать не иначе, как «Error». В это время рука, что он водил у тела, перешла на глаза. От неё чувствовалось тепло, и оно накрыло левый глаз. Я смотрела правым на… Врача? «А точно ли?» Шок не проходил. Потом накрыл правый глаз. Все также шокировано смотрю левым. Погоди. «Стоп. Что?» Резкая боль ударила по голове, и обухом вылились на меня воспоминания. Воспоминания, несущие за собой осознание того, что всё здесь было не просто неправильно. Это всё было безумием. Безумием, которое казалось невозможным, даже, если упасть на самое дно кроличьей норы! «Как? Как я могла такое не заметить? Как могла пропустить подобное из виду? Как всё это объясняется? Как вообще подобное возможно?» Опять головная боль. Опять потеря сознания. Опять блаженное забвение.       «Остальные пробуждения были еще более сумбурными, даже восстановить так отчетливо события не удается. Но сейчас очевидно — я ошибалась. Хотя, это безумие — последнее, во что мне хочется верить…» Девушка взглянула на того самого мальчика, теперь понятно, что было не так. «Взгляд слишком взрослый и отстранённый. Не такой должен быть у ребёнка. Он постоянно находится в своих мыслях, вроде здесь, а вроде и вдалеке. Этот взгляд мне очень знаком, хотя в нем нет ни ненависти, ни обиды… Скорее, пустота, такой же я получила после… Чего?.. Опять провал. По крайней мере, осознание, что что-то было, есть. Но об этом стоит задуматься позже», — она снова бросила взгляд на палец… Который держали её маленькие и определённо детские ладошки. — «Боже…» Истинное осознание вещей начало прокалываться ещё на пробуждении третьем. Порой, она понимала, что её буквально кормили из соски… Но, изо всех сил, старалась объяснить это рационально, ведь на одних капельницах человек может долго держаться, но организм «спасибо» не скажет. «Желудочно-кишечный тракт должен функционировать, иначе, потом могут возникнуть проблемы. И как иначе кормить человека, что не может есть сам? Трубка кажется ещё менее гуманной… В конце концов, зачем изобретать велосипед?» — так девушка и пыталась объяснять происходящее, пусть и понимала, что, порой, «рациональность» была весьма сомнительной. Смена пелёнок обосновывалась также. «И лучше бы так и оставалось!» — мысленно ревела она, — «хоть суть и необходимость от этого не меняется, но по гордости бьет». Только вот то, что её несли на руках, объяснению не поддавалось, как и то, что она видела. Зрение с каждым пробуждением становилось яснее, и не всегда это были больничные стены. Да и вещи вокруг, угол обзора, соотношение размеров — все наводило на одну единственно возможную и поражающую своим безумием мысль. Но финальный штрих внесло осознание того, что видела она обоими глазами. По началу, зрение было затуманено, понять что-либо было тяжело. Затем общий шок происходящего не давал обратить внимание на эту маловажную деталь, но уже после… «Поздравляю, атеист, ты переродилась», — нервно усмехнулась про себя девушка. — «Всё указывает только на это. Господи, какой же бред… Но если всё-таки существуют души и реинкарнация, то разве память не должна стираться? Хотя, провалы у меня есть, большие, но все же… Что происх… Агх, черт! Итак, я младенец, держу пари, этот парнишка — мой старший брат, а та женщина выходит мать… А отец кто?.. Ладно, дальше, я в Японии, надо учить язык. На этом можно и закончить. Пока не выучу язык, ничего не смогу больше узнать. Да и не стоит сбрасывать со счетов, что я могу быть в коме, а это лишь бредни больного мозга». Детский взгляд снова сфокусировался на старшем ребёнке, который безотрывно смотрел на луну, что возвышалось над непривычно тихой деревней. Странное чувство тревоги все ещё гложило его. Подул ветер, и, вместе с его стонущим воем, тягучее чувство беспокойства вязкой желчью обволокло и сердце девушки. Словно какая-то часть её, находящаяся где-то далеко, оказалась в опасности и пыталась предупредить. «Не нравится мне это чувство, ой как не нравится…» — она все также смотрела на брата, — «старший брат, да? Ха… Бог явно решил пошутить надо мной. Хотя, ладно, вероятность иметь старшего очень велика, не стоит понапрасну винить эти сущности, коль они есть. Хм… Ну и что мне делать теперь? Как я, по вашему, должна жить, при этом не имея возможности откинуть прошлое? Начать с чистого листа — не смешите. Это не возможно. Вы сами забрали эту возможность не сумев отнять опыт прошлой жизни. Я просто никак не смогу осознавать себя в этом мире в полной мере», — мысли снова перебило чувство беспокойства. Теперь уже это был не зов, а вопль. Что-то ощущалось самим нутром, словно в груди полыхал пожар, словно мрак бездны начал просачиваться через чёрную дыру, но не просто внутри души, а скорее в самом мире. В воздухе так и витал страх, а нагнетающая тишина не сулила ничего хорошего. — Что это? Что это за чувство? — произнес Итачи, а затем почувствовал, как маленькие ладошки сильнее сжали его палец. Саске начала мычать, словно пытаясь сказать что-то. Брат было подумал, что тоже почувствовав эту опасность, сестра хочет расплакаться. Но нет. Итачи смотрел в глаза младенца, но младенца ли… Он все чаще не мог понять это. Взгляд был по взрослому серьезен, в нём точно было и беспокойство, и испуг, но ни слезинки. Будто она понимала важность спокойствия в такой ситуации. «Как всегда тихая», — не бойся, Саске. Чтобы не случилось, твой нии-сан тебя защитит. — произнес тот, наклонившись к ребенку. «Хм, видимо — моё имя Саске. Ну, да, как ожидалось это брат, могу даже предположить, что он сказал. Контекст тут очевиден…» — внутренний монолог был перебит оглушительным ревом, что резонировал с раздавшимся взрывом. Взрыв. Голова младшей снова начала раскалываться, причём так сильно, что та не смогла сдерживаться. Итачи подскочил на ноги и направился к выходу, но быстро идти не удавалось из-за задёргавшийся сестры. «Почему так резко?! Она такая спокойная. Не похоже на плачь. Какой-то болезненный крик», — несмотря на беспокойство, мальчик старался не сбавлять темпа, неся тяжёлый и большой груз с максимальной аккуратностью. — Тише, всё хорошо, — старался успокоить Итачи сестру, но та его не слышала. Выйдя на улицу, Учиха увидел разбегающихся в панике людей. Крики смешивались между собой, но одни слова слетали с уст чуть-ли не каждого: «Он вырвался. Бегите». Взрыв. «Я помню. Помню тот день. Несчастный случай. Один из переломных моментов моей жизни. Помню, как он ворвался в неё, оглушая, ослепляя, разбивая, забирая». Очередная стена была снесена, несколько бездыханных тел, хотя нет, их ошметков, были разбросаны по улице. На искривленных и обезображенных лицах навеки застыли гримасы ужаса, мольбы о помощи, агонии смерти. Итачи прижал к себе все ещё орущую от боли сестру, загораживая от летящих обломков. Ударная волна. Мальчик быстро среагировал и прижался к земле, накрывая младенца собой, всё по-прежнему не выпуская из рук того, кого он поклялся защитить. «И самое главное. Я помню, что бабочкой, взмахнувшей крыльями и создавшей лёгкий, едва заметный и ощутимый, ветерок — была я. Одна незначительная просьба, — сходи за водой в кабинет, — начала перерастать в порыв: случайно задетый кабель аппарата, что перегонял дистиллят». — Саске. Все хорошо. Не бойся, — со спокойной улыбкой произнёс ребёнок, стоящий посреди горы трупов. Раздался шум сирены, оповещающий о Юго-Западном убежище. Итачи сразу направился туда. «И последующий ураган, что унёс сотни жизней. Рушащееся здание, крики ужаса и отчаяния. Моя Эмили, что так не кстати оказалась под обрушивающимся потолком. Рывок. Попытка выхватить из лап смерти юную девушку, что только-только добилась успеха и должна была начать жить. Провал». Обломки бетона пролетали мимо. Камень смешивался с пылью. Звуки, то и дело, смешивались один с другим: плачь ребёнка, возле остывшего тела матери; ругань шиноби, что, истекая кровью, пытались судорожно придумать хоть какой-то план. Среди хаоса так тяжело было разобрать что-то явное, но все же, вдали Итачи заметил знакомую девочку, которая звала родителей. — Иди сюда! — крикнул он ей. — Итачи! — Живее! — Хорошо! Снова взрыв. В последний момент они отпрыгивают и избегают удара. «Разрушающийся пол подо мной. Крик подруги, что пыталась схватить меня за руку. Противный звук рвущейся ткани. Вопли несчастных жертв на фоне». Визги людей, что тщетно пытаются скрыться от катастрофы. Запах крови и горящей плоти. Гомон ада, что раскрыл свои объятия, оглушал, не позволяя даже мыслить ни о чём, кроме смерти. И в этой смуте, посреди пекла сражений и разрухи, двое детей с младенцем на руках изо всех сил бегут к спасительному убежищу. «Металлический штырь карниза. Боль. Падение. Стоны тех, кому повезло меньше. Запах органических соединений, сероводорода*, аммиака, плоти, что покрывалась кровавыми волдырями от случайного смешения реактивов. Крик. Её крик. Крик моего единственного луча света. Мой крик. Трупы, что предаются земле». Итачи пытался держаться изо всех сил. Он не мог дать слабину ни на секунду. Он защищает сестру. Он не даст ей погибнуть. Они бежали не так уж и долго, но мальчик уже задыхался. Нет. Не из-за того, что устал, не из-за того, что физическая нагрузка была слишком велика. Велико было психологическое давление. Этот кошмар накладывался на картину поля битвы, которую он имел честь лицезреть будучи четырёхлетним ребенком. Тупая боль пронзала глаза, на мгновение мир окрасился алым. Итачи с новой силой рванул вперед, таща за собой девочку. "Война…" «Случайность…» "Боль". «Страдание». "Война приносит горесть утраты". «Случайность лишь часть нашего Рока». "Смерть — это конец". «Смерть порождает забвение». "Я сумею изменить мир и судьбу". «Река жизни будет течь неумолимо, как не старайся». "Если рождение — начало пути". «Если конец в итоге один». Тогда что значит жизнь?