Тиамат

— Ну что это за наглость за такая, а? — раздаётся сквозь пелену сна скрипучий старушечий голос. — Что ты тут лежишь? Вот что ты тут лежишь, сволочь поганая? Я медленно размыкаю веки, не сразу понимая, в чём дело. Глаза слепит брезжащий свет утреннего солнца. Я потягиваюсь и обнаруживаю, что унизительно, как бомж, проспал всю ночь на деревянной скамейке возле дома Алисы. А надо мной грозно возвышается сварливая старуха, держащая на поводках четырёх косматых собак с жадно высунутыми языками. Причём каждая кажется страшнее и грязнее другой. — Иди отсюдова, — не унимается собачница. — По-русски не понимаешь, шо ли? Ты ж глянь, а… Что ты зыркаешь, пиздоплюй? — переходит она на дивный культурный жаргон. — Уходи, кому сказано! Налижутся и валяются по лавкам… Дома у себя валяйся! — и с этими словами негодующая старуха замахивается клюкой, с глухим стуком опуская её на дощечку в паре сантиметров от моей головы. — Алкашня дрочливая... — с брезгливостью указывает она на расплывшееся подростковое пятно на моих светлых льняных брюках. Я поспешно вскакиваю, но бросаться в словесную баталию не тороплюсь. Жизнь с Тамарой Георгиевной научила меня одной премудрости: не лезть на рожон. Не вставать в позу, не вступать в спор. Всё равно доказать что-либо полоумным людям невозможно. Куда проще согласиться со всеми мыслимыми и немыслимыми обвинениями и отойти от греха подальше. Поэтому я пячусь к крыльцу дома Алисы. Шея, затёкшая во время сна на неудобной скамейке, мучительно ноет. — Думаешь, я рожу твою поганую не запомнила? — несётся мне вслед неугомонное. — Запомнила-запомнила! Покажись только, я тебе таких пиздюлей отвешу! Будешь знать, как по лавкам мудя разваливать! Собачья свора заливается одобрительным лаем. И я торопливо тяну на себя железную дверь, которая — о чудо! — поддаётся, впуская меня в невозмутимую прохладу подъезда. Не помня себя, не дожидаясь лифта, я взлетаю по широкой лестнице на четвёртый этаж. С непонятной муторной надеждой вжимаю кнопку звонка. Дверь не спешит открываться. А когда наконец недоверчиво распахивается, я не сразу узнаю Алису, стоящую в проёме. Болезненно-бледная, в широком чёрном пеньюаре, сквозь который проглядывают капли сосков, она тягостно зевает, непонимающе хлопая ненакрашенными ресницами: — Ты кто? Я поражённо молчу, и медленно мутный взгляд её проясняется, озаряясь узнаванием. Бледные бескровные губы смешливо растягиваются, выплёвывая брезгливое: — А-а-а… этот. Её слова унизительной пощёчиной обжигают моё самолюбие, и во мне впервые с исступлением вскипает непереносимая, почти детская обида. Пеленой застилающая глаза, наполняющая вязкой горечью рот. Выплёскивающаяся через край: — Не помнишь? — задыхаясь от возмущения, сжав кулаки, спрашиваю я. И гневное эхо, как мяч, отскакивает от подъездных стен. — Забыла, да? Забыла, как я весь день скакал перед тобой на цырлах? Как последний кретин! Тебе плевать! Алиса не говорит ни слова, наблюдая за этой сценой со снисходительным любопытством. А я не могу остановиться, меня несёт: — Иди ищи других идиотов! Да, давай ищи! Пусть ползают перед тобой! Ты ведь так это любишь! Любишь, когда у тебя в ногах валяются. А я не буду! Слышишь? С меня хватит! Пошла ты! Шлюха, — добавляю с желчной оттяжкой, с упоенным восторгом самолюбования. И, довольный собой, разворачиваюсь и делаю шаг обратно к лестнице. Чтобы услышать нескрываемый бесстыдный смех, опаляющий спину, жгучей болью сводящий лопатки. Я чувствую, как кровь приливает к голове. И в бешенстве оборачиваюсь, намереваясь высказать всё, что думаю, не утаивая ничего. Но встречаю лишь равнодушно молчаливую закрытую дверь. — Плевать, — говорю ступеням, сбегая вниз. — Да чёрт с тобой, — на ходу бросаю подъездной двери, толкая её и оказываясь на улице. — Не больно-то и хотелось, — отмахиваясь от утреннего солнца, как от назойливой мухи. Но уже пора ехать на работу. Сколько там времени? Стоит торопиться или можно неспешным шагом прогуляться до метро? Я ощупываю барсетку, отыскивая телефон. И, опустив взгляд, замечаю расплывшееся срамное пятно на брюках, о котором уже успел забыть. Твою-то мать! Какой позор! Как в таком виде можно показаться на людях?! Нет, придётся сперва заехать домой и переодеться. Надеюсь, времени хватит. Или не хватит? Я наконец достаю телефон и зажимаю боковую кнопку включения — экран вспыхивает белизной, с предательской точностью показывая половину девятого. И я обречённо вздрагиваю, вспоминая, с каким перекошенным, раскрасневшимся от гнева лицом заявится к нам в кабинет Королёв, стоит мне переступить порог конторы хотя бы парой минут позже девяти ноль-ноль. Они давно грозятся ввести штрафы за опоздание. И, чувствую, мой несвоевременный приход станет последней каплей, переполнившей чашу корпоративного терпения. Ладно, делать нечего, поеду так. Прикроюсь барсеткой, как-нибудь досижу до конца рабочего дня. Всё равно под столом не видно. Никто не заметит. И, кажется, в самом деле не замечают. Во всяком случае, когда я, взмыленный, взлетаю по лестнице на третий этаж и распахиваю дверь кабинета ровно в девять утра, стыдливо прижимая барсетку к паху, никто даже не смотрит в мою сторону. Юля и Алёна по утреннему обычаю проходят перед работой нелепые психологические тесты из разряда «какой ты сегодня хлеб?» и «кто ты из “Секса в большом городе”?». В шутку — а может, и нет — утверждая, что результат составит портрет типичного сегодняшнего клиента. Мишаня Тарасов скрупулёзно роется в рюкзаке, с бережностью вынимая оттуда йогурт, яблоко и злаковый батончик — низкокалорийную печаль вечно голодного диетика. И, замечая меня, поднимает взгляд, дружелюбно сверкая толстыми стёклами очков. — О, здорово, старик. — Привет, — отзываюсь, в изнеможении опускаясь на стул. Переводя дыхание после забега по широкой лестнице. Тарасов зябко кутается в растянутый пуловер — на дворе уже июнь, а он по-прежнему ходит в зимне-весенних свитерах. То и дело жалуясь, что в кабинете холодно, хотя от духоты не спасает ни настежь открытое окно, ни полудохлый вентилятор без одной лопасти, слёзно выпрошенный у рекламщиков. Которые, между прочим, выбили у начальства кондиционер — Королёв посовещался в «Телеграмме» со старшими, и всемогущие боги, которых никто никогда не видел в лицо, милостиво дали добро. Ещё бы: пиарщики, SMM-щики и таргетологи — конторская элита. Это они, а не мы — вшивые операторы, — делают всю прибыль. Именно их усилиями наскоро состряпанные красочные баннеры наводняют сайты в опрометчиво не прикрытых щитом «адблока» браузерах, всплывают в новостных лентах соцсетей. И неопытные пользователи интернета — наша золотая жила, — у которых ещё не выработалось нутряное отвращение к нарочито броской, вызывающе пёстрой рекламе, попадаются на удочку. — Королёв сказал, ты болеешь, — с набитым ртом, как хомяк, говорит Тарасов, тщательно пережёвывая яблоко. — Я? — непонимающе оборачиваюсь. Но тут же спохватываюсь, вспоминая собственную легенду: — А, да это пицца... Так живот скрутило, думал, сдохну. — Значит, хорошо, что я не ел, — утешается он, запивая яблоко обезжиренным йогуртом. И в кабинете снова повисает тишина. Всё изменится, когда придут Женя и Илья — неугомонные весельчаки. На местах их ещё нет, хотя у Тимофеева стоит на столе чашка с дымящимся кофе, а машина Сопшина добропорядочно припаркована во дворе. Видимо, опять ушли в курилку. Эти двое придерживаются девиза «всё, что угодно, лишь бы не работать». Древнее предание гласит, что, если раз в тридцать минут бегать в уборную, раз в час уходить на перекур, а в перерывах между этими увлекательными занятиями спускаться на второй этаж и обсуждать с другими менеджерами козлов-клиентов, день будет проходить быстрее и обязанностей станет втрое меньше. Королёв, впрочем, так не считает и, влетая в кабинет, размахивая бумагами, с порога орёт: — Биба и Боба, два долбоёба! Где они опять шляются?! — Курить ушли, — скучливо отзывается Алёна, потирая бровь, в которой поблёскивает металлическое кольцо. Клацая мышкой, на автомате продолжает заполнять графы в очередном опроснике, не обращая внимания на вопли Королёва. Все давно по большей части воспринимают их неотъемлемым элементом интерьера. Конечно, лишь в том случае, если причиной этой истерики не являешься ты сам. — Кури-ить, — со злорадным блеском в глазах протягивает тот, поправляя галстук — он один на весь офис с павлиньей гордостью носит костюм, едва не расходящийся по швам на выпирающем животе. — Ага. Ну конечно, куда ж ещё. Я щас эти бычки в жопу им запихаю, — делится он сокровенной мечтой. — А чего случилось-то? — подаю голос, нажимая на кнопку включения на системнике. Глядя, как чёрный экран монитора освещается логотипом «Виндоус». Королёв, кажется, только сейчас замечает меня. И его самодовольно поджатые губы искривляются в одобрительной ухмылке. — О, явился, болезный. Чё, как живот? — с деланой заботой осведомляется он. — Нормально. — Да? А выглядишь хреново, — комплимент выходит вполне в стиле Вадима. — На, полюбуйся, — он бросает мне распечатанную статистику, которой только что экзальтированно размахивал. — У пятерых Тимофеевских гавриков, блядь, посылки уже неделю висят невыкупленные! Хули он тут делает, я не пойму. А, девочки? Может, вы мне объясните? Юля и Алёна с неохотой отрываются от заполнения тестов, но ничего не говорят. По молчаливому согласию позволяя Королёву и дальше вести гневный самоупоенный монолог: — А этот красавец, — жестом указывая на стол Жени, продолжает он, — вчера раньше всех с работы свалил. Меня увидел — и бегом-бегом за дверь. Догоняю и спрашиваю: «Что, все заказы принял?» Клянётся, божится, сука. Ну не потащу ж я его за шкирку проверять. Сам потом поднялся посмотрел. И чё ты думаешь? — он заглядывает мне в лицо, будто ожидая ответа. Но через мгновение заводится снова: — У него со вчера семь заявок висит непринятых! Семь, блядь! Я вот никак не пойму. — Обведя взглядом кабинет, Королёв вкрадчиво спрашивает: — Вы, ребята, думаете, что я тут самый тупой, что ли? Что меня, как ваших лохов, можно развести?! Времени у них, бля, нет. Зато яйца чесать в курилке мы завсегда готовы! — разведя руками, заканчивает он спектакль. Девчонки давят короткий смешок, а я пожимаю плечами. — Ну, я могу разобраться… — тихо предлагаю, путаясь в статистических перипетиях. Если проводить градацию между самыми омерзительными рабочими обязанностями и более-менее приемлемыми, то звонки клиентам, не выкупившим заказы, можно без сомнений отнести к первой категории. Но делать нечего. — Да ты уж разберись, — с ехидством передразнивает Королёв. И, круто развернувшись, выходит в коридор. Чтобы в эту самую минуту столкнуться с лодырями, возвращающимися из курилки, и обрушить на них всю силу праведного гнева: — Я вас щас поувольняю к ебени матери! Вы как работаете вообще?! Но я стараюсь не вслушиваться. И, надев наушники, набираю первый из череды номеров. — Мария Павловна? Добрый день, я по вашему заказу номер три-два-восемь-ноль-ноль-икс-джи. Вам приходило уведомление о доставке? Нет? Вы уже можете забрать заказ, он готов к выдаче. Напоминаю, что посылку нужно будет выкупить, поскольку это наложенный платёж. Всего доброго. И, не кладя трубку, звоню дальше: — Андрей Викторович, здравствуйте. Ваш заказ шесть-два-один-четыре-два-зет-эй уже давно на пункте выдачи, вам необходимо забрать и оплатить его… Что? Уже купили?.. Нет, я понимаю. Это ошибка оператора. Мы можем предоставить вам скидку в двадцать процентов на следующий заказ. Но вы всё равно обязаны получить посылку. Либо мы будем вынуждены взыскать проценты в соответствии с пунктом три статьи четыреста восемьдесят шесть Гражданского кодекса. А если оплата не поступит — внести вас в чёрный список интернет-магазинов... Ну смотрите. Вы захотите сделать заказ — необязательно на нашем сайте, вообще в интернете. Но не сможете. Потому что будете в чёрном списке. У всех магазинов есть единая база. И данные недобросовестных покупателей: контактный телефон, и-мэйл, адрес, — хранятся в этой базе. Я не говорю именно о вас. Но предупреждаю, что такая ситуация может сложиться, и… Хорошо, спасибо, будем ждать. До свидания. — Нина Семёновна, ваш заказ… — Ирина Владимировна, вы оставляли заявку… В конце концов у меня начинает идти кругом голова, и я, отодвигаясь от стола, откидываюсь на спинку кресла. Почему-то вспоминая слова, произнесённые беспощадно багровыми губами: «Ловкая сделка с собственной совестью». И передёргиваюсь, прогоняя наваждение. — Ты смотрел «Гарри Поттера»? — спрашивает Юля, сидящая неподалёку, не отрывая взгляда от монитора. Так, что я не сразу понимаю: вопрос адресован именно мне. — А? Я? — удивлённо хлопаю глазами. — Да, но давно, — отзываюсь, опомнившись. Не уточняя, что видел лишь первые две части, а дальше как-то не пошло. — Помнишь, там были конфеты «Берти Боттс»? — Ага, — вру не моргнув глазом. — Я в «Буквоеде» такие взяла. Хочешь? Возьми, — она, позвякивая браслетами, протягивает мне фиолетовую коробочку с разноцветными драже. — Интересно, что тебе попадётся. Нам с Алёной достались бубль-гум и корица. А есть даже со вкусом рвоты и ушной серы, — хихикает она, поворачиваясь. На её белой футболке изображена мемная «мыш», которая «кродёться». — Рискнёшь? Я пожимаю плечами и, забывшись, встаю, чтобы взять неведомые чудо-бобы. Барсетка, всё это время прикрывавшая пятно на брюках, с грохотом падает на пол, и коллеги оборачиваются на звук. Становясь свидетелями моего позора. Но быстро отворачиваются, деликатно делая вид, что не заметили. Я, охваченный жаром стыда, торопливо и, может, даже с излишней грубостью выхватываю из рук Юли коробочку и усаживаюсь обратно. Забрасывая в рот первый попавшийся боб. — Фу, что это? — не удерживаюсь от возгласа, разжевав диковинную конфету. — Земля? — Почти угадал. Земляной червь, — улыбается Юля. И под всеобщий хохот я сплёвываю гадкое месиво в стоящее под столом мусорное ведро. Но все мы отлично знаем, что смеются они не над неудачным выбором драже. А над свидетельством моего ничтожества, расплывающимся по брючной ткани. Взмокшими руками я кладу на место барсетку, оставляя на ней потные отпечатки пальцев. И неожиданно вспоминаю покрытые истомной испариной, блестящие в свете софитов бесстыдно разведённые бёдра. Меня бросает в горячечную дрожь. Не в состоянии унять её, я снова тянусь к телефону, надеясь, что рабочие обязанности отвлекут от неотвязных мыслей. И набираю следующий номер, обведённый красным маркером. Вслушиваясь в монотонный ритм гудков, отыскиваю взглядом имя-отчество клиентки. С запоздалым липким ужасом осознавая, что её зовут Алиса. А-ли-са. Не дождавшись ответа, срываю с головы наушники и бросаю их на стол. Слишком поспешно и нервно, чтобы это могло укрыться от пытливых взглядов коллег. — Проблемы? — хмыкает Тимофеев. Но вместо привычного гнусавого баса я слышу: — Какие-то проблемы? — вкрадчивый голос, звенящий в ушах. И отрицательно качаю головой, мыча: — Н-нет, всё в порядке. Она просто не отвечает. — У меня всё хорошо, — уверяет голос. С ледяной жестокостью добавляя: — Не звони мне больше. Заставляя меня содрогнуться. А заодно со жгучей горечью пожалеть о совершённом. Зачем, зачем я наговорил столько глупостей? На что рассчитывал? Хотел добиться от неё извинений? Оправданий? От Алисы?! Безмозглый кретин! Теперь, после всего сказанного, она больше никогда не захочет меня видеть. — Ты будешь скидываться? — над ухом снова раздаётся голос — на этот раз он принадлежит Королёву. Я едва не подскакиваю в кресле. — А? — Говорю, у Даши Семёновой со второго этажа днюха в понедельник. — А, да-да, — с поспешной машинальной покорностью тянусь к барсетке. Не решаясь возразить, сказать, что не знаю никакую Дашу и в глаза её не видел, вынимаю две сторублёвые купюры и с тягостными муками скряги, расстающегося со своим состоянием, протягиваю их Королёву. Она-то, может быть, уже и не вспомнит о моём существовании. А вот смогу ли я позабыть о ней? Хватит ли у меня сил навсегда вычеркнуть из мыслей терпко-кровавые губы, пахнущие можжевельником, и лукавые чёрные глаза? Стереть из воспоминаний влажную жаркость разведённых бёдер? Возможно ли оставить всё в прошлом и существовать как прежде: ходить на работу, слушать молитвы Тамары Георгиевны, заправлять «двенашку», — так, словно ничего и не было? Вновь вернуться в серую обыденную жизнь, не потревоженную её присутствием? И хочу ли я этого? — Значит, так, — объявляет Королёв, убирая деньги в задний карман, — сегодня до конца рабочего дня жду предложения по товарам. Прошерстите «Инстаграм», форумы, узнайте, что щас в трендах: маски, хуяски, восковые полоски для депиляции жопы, двадцатые «айфоны», — мне, в общем-то, насрать. Чтоб к вечеру идеи были у меня в чате. Второй этаж уже коллективно напрягает извилину, учтите, — добавляет он напоследок, хватаясь за дверную ручку. Это вроде как должно мотивировать отдел: кто придумает наиболее оригинальную идею для несуществующего товара, который продастся лучше остальных, получит премию. — Почему извилину? — зачем-то, не подумав, бросаю я. Королёв, оборачиваясь, смотрит на меня как на умственно отсталого. — Потому что она у них одна на всех. А у вас — две с половиной. И, довольный своим остроумием, торжествующе выходит. — Крем против 5G-облучения, — первой в повисшей тишине выпаливает гениальную идею Алёна. Лентяи Сопшин и Тимофеев тут же отмахиваются: — Да ну, это же жирный развод! — А мы чем занимаемся? — хмуро фыркаю я, от нечего делать вертя в руках маркер. — Ты не сравнивай, да? — снисходительно, как дураку, поясняет Женя. — Здесь даже самый последний лох поймёт, что его разводят. — Слушайте, жирный, не жирный, — заступается Юля, скролля веб-страницу, — а на «Авито» чуть ли не в топе продаж. — Лох не мамонт, — произносит дежурную, давно набившую оскомину фразу Алёна. — К тому же, — в её блёклых глазах вспыхивает озарение, — можно реально присылать им какой-нибудь крем. Я не знаю, ну какой там самый дешёвый? Закупить партию. Отдать дизайнерам, пусть сделают этикетки, поярче что-нибудь, позавлекательнее. Псевдонаучную херню сгенерируют — да там даже думать особо не надо. Налепить — и готово. Супертрендовый продукт на рынке. Налетай! А? — обводит она просительным взглядом кабинет. Скромно резюмируя: — По-моему, круто. — Пиши Королёву, — говорю, поддевая большим пальцем колпачок маркера и опуская обратно до щелчка, — всё равно ничего лучше не придумаем. — А чёй-то сразу? — обиженным хором протягивают Сопшин и Тимофеев. — Ну давайте, гении, — смеётся Юля. — Сочиняйте. Сопшин напряжённо сводит брови, что знаменует крайне тяжёлый умственный труд. И с видом Эдисона, изобрётшего лампочку, выдаёт: — Жидкое стекло. — Было в прошлом году, — отметаю я. — А ты откуда знаешь, что было, а чего не было? — тут же набрасывается Илья. — Ты тут не работал. — Я статистику смотрел. — Всё равно. Повторение — мать учения, — не унимается он. — Товар хайповый. Взлетел один раз — взлетит и во второй. — Ну, с таким успехом можно и ультрафиолетовые ручки, и микронаушники продавать, — подаёт голос Тарасов. — Ну а что? Сессия же на носу. — Не наша целевая аудитория, — снова покровительственно отзывается Женя Тимофеев. — Да шучу я, расслабься. Он яростно раздувает ноздри, намереваясь вступить в спор, но быстро остывает. — Ладно. Тогда умный стимулятор мышц против храпа, — предлагает, очевидно, отыскав это чудо-устройство в первом попавшемся списке самых бесполезных товаров года. — Это можно, — соглашаюсь, отталкивая колпачок так, что он улетает в другой конец кабинета. — Вау-эффекта не будет, но пойдёт. — Ну предложи лучше, — усмехается Тимофеев. — А то сидеть критиковать и я могу. — Да, кстати, — напоминает Юля. — Ты до сих пор ничего не придумал. — Я же сразу сказал. Алёну не переплюнуть. Так что извините, ребята, но я пас. Сопшин криво усмехается, с недоверием протягивая: — Премию не хочешь, что ли? — Хочу. Но у меня мозги сегодня не работают, — признаюсь. — А они у тебя когда-нибудь работали? — Воу-воу, ребята, — Алёна поднимает руки в предупредительном жесте, — давайте только без срачей. — Не, ну а чё он начинает? — взвивается Илья. — Сидит тут умничает. Я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Лицо Сопшина с напряжённо поджатыми губами и прищуренными глазами выражает единственно имеющуюся альфа-самцовую мысль: «Заткнись и не высовывайся». — Да всё-всё, молчу, — отказываюсь вступать в конфронтацию, поднимаясь из-за стола. — И вообще, мне на обед пора, — с этими словами, поправив барсетку, захватив смартфон, выхожу в коридор. В конце которого громко урчит микроволновка, разогревающая чью-то рыбу. Спустившись во двор, отойдя подальше от окон и любопытствующих взглядов, я запускаю приложение и пишу в чат услужливое и умоляющее: — Алиса, прости меня, — зная, что она не ответит и, скорее всего, даже не посчитает нужным прочесть. Сообщение уходит в пустоту, мелькая ничего не означающим значком «доставлено». С вынимающей душу досадой я убираю телефон в карман. И принимаюсь бесцельно бродить по улицам, не замечая людей, вывесок магазинов и кафе, не чувствуя хода времени. Нигде не останавливаясь, чтобы поесть: живот сводит мучительными спазмами, но при мыслях об обеде меня охватывает жгучая тошнота. И, возвращаясь в офис, открывая программу с толкающейся очередью непринятых заявок, я понимаю, что мутит меня не от еды. А от бесстыдного вранья, от необходимости торговать воздухом, доказывая клиентам, что это самый выгодный, самый лучший из представленных на рынке товаров. Угрожая несуществующими чёрными списками, продавливая законами, благодаря которым несведущий потребитель всегда остаётся дураком, а фирма продолжает держаться на плаву. Но работа есть работа. В конце концов, это не мы, операторы, отправляем заказы. И не мы вынуждаем людей расставаться с деньгами. Они сами находят наши сайты. Сами оставляют заявки. Итоговый выбор делают именно они, покупатели. Ищущие нереалистично дешёвые гаджеты, средства для похудения, брендовые вещи. Жаждущие великой халявы. Я перезваниваю по нескольким номерам, указанным в заявках. Потом в лице отдела качества отзываюсь на гневные претензии обманутых клиентов, по привычке выслушивая пожелания мучительной смерти всем моим родственникам до пятого колена. Поначалу, когда я только устроился, это вызывало боль и обиду. Всколыхивало совесть, выворачивало наизнанку душу. Сейчас же звучащие в мой адрес оскорбления стали делом привычки. Неотъемлемой частью рабочего процесса. Рутиной, над которой я стараюсь не рефлексировать. И я говорю: — Оставьте заявку, мы перенаправим её в технический отдел, — прекрасно понимая, что она повиснет в пустоте, примкнёт к сотням, а то и тысячам остальных, с которыми никто не станет разбираться. Так же, как мои сообщения, отправленные Алисе. Что ж, значит, мы с клиентами, если можно так выразиться, находимся по одну сторону баррикад. Ждём несбыточного. И в глубине души прекрасно понимаем это, но всё же не можем удержаться: нажимаем кнопку «купить», открываем окошко безразличного чата. Потому что предвкушение наслаждения, растянутое во времени, всегда острее, ярче, чем бледная тень неги, которую мы получаем в результате. Если получаем вообще. — Всем пока, — говорит Алёна, забрасывая на плечо джинсовую сумку. Я с колкой дрожью в пальцах перенаправляю последнюю заявку в техотдел и, выключив компьютер, тоже поднимаюсь из-за стола. Спускаюсь во двор, выхожу через арку на оживлённую улицу. И в магнетическом, сомнамбулическом оцепенении разворачиваюсь в противоположную от метро сторону. Ноги сами несут меня туда — к стылому негостеприимству напряжённо сведённых колен, к опаляющему жаром взгляду, к язвительно смеющимся багровым губам. И я не могу противостоять этому мороку. Умоляя все адские силы, чтобы она оказалась дома. Чтобы серебристая «Тойота» мирно спала на стоянке. Но она уже пробудилась и, ехидно помаргивая фарами, в привычной презрительности фыркая заведённым мотором, готовится тронуться с места. Чтобы оставить меня в пустоте переполненной парковки, в надменном молчании зажигающихся окон. — Алиса! — кричу, со всех ног бросаясь к машине. — Алиса… — умоляю неприступное стекло, не решаясь прикоснуться к нему, запачкать его взмокшими пальцами, — прости меня. Прости-прости! Я идиот, я… Стекло медленно удивлённо опускается, являя ярко накрашенные алые губы, тронутые снисходительной полуулыбкой. — Садись, — милостиво позволяют они. — Поехали. Не помня себя, не веря благосклонному кивку фортуны, я опасливо тяну на себя дверную ручку с пассажирской стороны и опускаюсь на самый край сиденья. Ожидая, что сейчас Алиса обернётся и с безжалостной усмешкой добавит: «Я пошутила. Пошёл вон». Но она молча выруливает с парковки на проспект, прибавляет скорость и вылетает на эстакаду. Почти не останавливаясь на светофорах, со своевольной неумолимостью не пропуская прохожих, мчится по опустевшим улицам в набрякающую темноту. Разрешая ветру, врывающемуся сквозь приоткрытое окно, спутывать волосы, а неоновому блеску вывесок тонуть в бездне её глаз. «Тойота» неуклонно несётся вперёд, в сумерки, перетекающие в ночь. В зажигающийся тысячами огней взбудораженный город, сдёрнувший бледную маску дневной обыденности. Оставляя позади мелькающие многоэтажки, гипермаркеты, автомойки — унылую, тягостно приличную жизнь. Алиса пролетает несколько кварталов, сворачивает в узкий переулок. И замирает перед призывно мерцающей ярко-красной вывеской бара, у входа в который курит и смеётся разгорячённая, подвыпившая толпа. В темноте раскалёнными звёздами сверкают горящие кончики сигарет. Она распахивает дверь, позволяя алому отблеску подобострастно тронуть, обласкать колени, обтянутые мелкой сеткой чулок. И, спустившись по ступеням, исчезает в чёрной ненасытной пасти бара. Я тороплюсь следом, боясь упустить её. Толкаю дверь, окунаясь в давящую, чадную темноту. Которая тут же обрушивается на меня музыкальным гвалтом, нетерпеливо толкает в спину, в потоке выносит к барной стойке. Возле которой я отыскиваю взглядом чёрные локоны, рассыпанные по непринуждённо расслабленным плечам. — Садись, — оборачиваясь, кивает Алиса на стул рядом. И я покорно опускаюсь. Она ставит передо мной низкий стакан с толстым дном, покрывая его блестящей прозрачной жидкостью, льющейся из большой поспешно заказанной бутылки. — Что это? — спрашиваю, хотя уже заранее знаю ответ: — Джин. — Чистый? — Чище некуда, — невозмутимо улыбаются ещё не разгорячённые губы. И я снова решаюсь заговорить: — А почему без тоника? — Тебе не нравится? — с насмешливостью блестят широко распахнутые чёрные глаза, жадно глотающие красный свет барных ламп. — Нет, просто… — Я никогда не решусь признаться, что с трудом переношу джин, что меня мутит от его едкого можжевелового запаха. Если только, конечно, им не пропитан горячий язык Алисы. — Его очень тяжело пить, — добавляю, помолчав. Кровавые губы покровительственно растягиваются, приоткрываясь в алчном нетерпении. Обхватывая край моего стакана. — Глупости, — заявляет она, не меняясь в лице, высовывая острый кончик мокрого языка, слизывая с губ терпкие капли. — Очень легко. После чего вновь наполняет стакан. Который я послушно принимаю, едва касаясь её прохладных пальцев. И прижимаюсь губами к кровавому отпечатку, оставленному на поверхности стекла, ещё хранящему тепло влажного рта. Она замечает это и склабится: — Пей. Зажмурившись, опрокидываю в себя джин, и он охватывает жгучей горечью рот, опаляет горло, ударяет в нос терпким запахом можжевельника. Отчего я принимаюсь глупо размахивать руками и тяжело дышать. Алиса смеётся и снова неумолимо прижимает горлышко бутылки к краю стакана. Льёт на дно прозрачную духмяную жидкость. Взглядом приказывая мне выпить и эту порцию. А потом ещё одну. Я молча повинуюсь. Чувствуя, как спирт обжигает глотку, ударяет в голову, окутывает сознание вязким алкогольным маревом. И духота размазывает красный свет барных ламп. — Как там тебя зовут? — спрашивает голос откуда-то издалека, из-за туманной стены. И я протираю глаза, глядя на Алису в упор. Медленно открываю рот, принимаясь шевелить налившимся тяжестью языком. Но она уже не слушает, отвернувшись. Мои слова тонут в оглушающем гвалте однообразно ритмичной музыки, похожей на удары молотком по черепу. — А где работаешь? — снова обращается Алиса. И я угадываю её беззвучный вопрос лишь по шевелению губ. — Я… — начинаю и с сомнением замолкаю, смутно вспоминая, что, кажется, о чём-то таком мы уже говорили. Или нет? — Я оператор в интернет-магазине, — говорю. — Мы продаём… Она кивает, и я, внезапно охваченный горькой досадой, с горячностью продолжаю: — Да ничего мы не продаём! Ничего, понимаешь? — и сам тянусь к стакану с джином. — А деньги… деньги получаем, — опрокидывая его в рот. Уже не зажмуриваясь, почти не чувствуя обжигающего привкуса на губах. Глотая легко, как воду. Чёрные дурманящие глаза напротив вспыхивают заинтересованным блеском. — Ты думаешь, мне это нравится? — обижаюсь, находя в этих глазах одобрение. — Не-е… Я их всех ненавижу. Клиентов. Коллег. Королёва. О-о… — и образ багрового, перекошенного от ярости тупого лица отчётливо вспыхивает в памяти. — Королёв, он же был один из нас. Понимаешь? Сидел в соседнем кабинете, заявки принимал. Потом… — откручивая крышку бутылки, наполняю стакан. — Потом кто-то из старших уволился. И Королёва, это самое... — щёлкаю пальцами, забыв вылетевшее из головы слово, — назначили, во, — озаряясь воспоминанием. — А он решил, что самый умный. И всё. Стал с нами как с говном… Да не, — замолкаю, задумавшись, — на говно хотя бы не орут, — выдаю глубокую философскую мысль. — Его просто не замечают. Вот как ты меня. Да, Алиса? Она с недоумением вздёргивает брови. — Не-не, я не обижаюсь, ты не подумай, — продолжаю пламенный монолог. — Ну да, наговорил ерунды. Но это ж не со зла. Напридумывал чего-то, а кто виноват? Сам идиот. Да, — и меня охватывает острая желчная ненависть к себе. — Конченый кретин, ничтожество. Кто я? Говно и есть. И ничего не говори! — принимаюсь махать руками, когда алые губы приоткрываются. — Я знаю, что это так. Ты ж посмотри на меня. Ни квартиры, ни машины — ведро с болтами. Ни работы нормальной. Ни бабы. — Я снова наполняю стакан. — Знаешь, что сказала мне Нина, когда уходила? Что я идиот, — трясясь от нервного смеха, делаю глоток, проталкивая вставший в горле ком. — А было это… я даже не помню когда, — признаюсь. — Курсе на первом. И всё. Больше никого не было. У меня же на лице написано, — и хлопаю себя по лбу, — что я убожество. Понимаешь? Огромными такими буквами: «У-БО-ЖЕС-ТВО», — отчеканивая по слогам. — Да ты и сама их видишь. Все видят. Алиса… — зазывным полушёпотом спрашиваю я, подаваясь вперёд, вспоминая о давно терзающей мысли, — почему ты согласилась встретиться? Но она лишь равнодушно, беспощадно молчит. — Зачем? — как побитая собака, скулю я, в изнеможении опуская голову на вытянутую на стойку руку. — Что ты наделала? — утыкаясь взглядом в полупустую бутылку джина. — Жил бы как раньше. Понимаешь? Своей убогой жизнью. А теперь… — протягиваю, отвинчивая крышку. Припадая губами к горлышку. — Уже не хочу. Не могу-у-у, — взвываю, снова роняя голову на стойку. Алиса вынимает из моих рук бутылку и наполняет стакан — на этот раз уже свой. — Как подумаю, что в понедельник на работу… — вспоминаю с безнадёжной горечью. — Аж блевать охота, — признаюсь, передёргиваясь. И убеждённо объявляю: — Мы будем гореть в аду. Всем отделом. Знаешь, какие мы мрази? Я говорил? Не дожидаясь ответа, продолжаю: — Весной нам позвонила женщина. Пенсионерка. Мы тогда продавали швейные машинки. Ну, как обычно: акция, распродажа, два часа до закрытия… — я выпрямляюсь, чувствуя, как в голове неожиданно проясняется. — Позвонила и стала спрашивать, что за машинки. Хорошие, говорю, немецкие. Ну, сайт производителя открыл и оттуда параметры зачитываю… Она долго меня держала. То одно, то другое спрашивала. У неё то ли дом сгорел, то ли квартира. А делать, говорит, что-то надо. Вот и решила шить. На последние деньги хотела машинку купить. И я продал, — исповедуюсь, смотря в немигающие чёрные глаза. — Продал ей эту машинку. Не знаю, что там пришло в итоге. Она не звонила. Ну, или звонила, но уже не мне… За такое горят в аду, да? — помолчав, умоляюще вопрошаю пустоту. Которая отзывается с неожиданной безмятежностью: — Хочешь коктейль? — дыша мне в лицо горьким можжевельником. — Коктейль? — глупо смаргивая, переспрашиваю я. — Ну не знаю, может, если только… — и замолкаю, пытаясь решить: какой именно? «Дайкири»? «Манхэттен»? Когда-то мне нравился «Б-52», но в последний раз я пил его так давно, что уже не помню вкуса… Но Алиса отказывается узнавать, чего я на самом деле хочу. И встаёт, хватая со стойки сумку-клатч, на ходу бросая небрежно-нетерпеливое: — Всё, поехали. Мне ничего не остаётся, кроме как повиноваться.