Тиамат

Вязкое алкогольное марево не покидает меня всю неделю. Словно каждый день, открывая налитые тяжестью глаза, я тянусь к невидимой неиссякаемой бутылке джина. Но меня не мутит от собственного общества, не хочется выбраться из осточертевшей, охваченной зудом стыда кожи, как бывает каждый раз, когда я напьюсь. Напротив, мною владеет удивительная окрыляющая лёгкость. Потому что сегодня Алиса благодушно позволяет мне остаться ночевать на кухонном диване. И, свернувшись в клубок, как котёнок, уткнувшись носом в пахнущую можжевельником обивку, я впервые в жизни понимаю, что по-настоящему счастлив. Здесь и сейчас. И не испытываю ни удивления, ни разочарования, когда глубокой ночью, часа в три, она неожиданно поднимает меня, объявляя строптивое: — Уходи. — Выставляя за порог прежде, чем я успеваю натянуть ботинки и набросить на плечи куртку. Я стою босиком на холодном плиточном полу в сонной подъездной полумгле перед немилосердно захлопнутой дверью и ощущаю разливающееся по телу упоение. Потому что знаю: Алиса позволит мне прийти снова. Прийти и преданно уснуть на кухне под мерное перестукивание стрелки часов. Неуклонно отсчитывающей время до моего ухода. Впасть в блаженное, почти пьяное забытье. Пробудиться засветло, бесшумно собраться, чтобы не потревожить её сна, и тенью выскользнуть за дверь. Вернуться в прежний тягостно рутинный мир, где нужно перезванивать клиентам, принуждать их выкупить заказанный товар, убеждать в гарантии качества пустоты. Где Королёв требует беспрестанно генерировать идеи для заполнения новых, только что созданных сайтов-однодневок. И орёт, потрясая бумагами и брызжа слюной: — Ты как работаешь вообще?! Я с неохотой поднимаю голову, отрываясь от собственных мыслей. — А? — Подъём, принцесса! — тут же скалится он, обнажая жёлтые зубы. — Двадцать заявок со вчера! — принимаясь вопить. Но слова его с трудом долетают до меня сквозь вязкую пелену. — Двадцать, ёбаный в рот! А ты чё делаешь? Хуи пинаешь?! — Да откуда? — неверяще бормочу, открывая окошко с программой. Глядя на спускающийся через весь монитор хвост непринятых обращений. Странно. — Быть не может, — удивляюсь, прокручивая страницу. — Всё же разбирал. — Да чё ты мне паришь-то?! — ещё сильнее ярится Королёв. — Я что, не вижу? Совсем уже охамели! — обводя рукой притихший кабинет. — Сидят в открытую пиздят! — Да я правда разбирал, — говорю, поджав губы. Обидевшись на несправедливо выставленное обвинение. Которое к тому же вынуждены выслушивать коллеги. — Вчера. Когда Юля ушла. Королёв изумлённо округляет глаза, а потом принимается хохотать, отчего подбородки его трясутся, как кожистые наросты на бороде у индюка. — Вчера?! — вопит он так, что смех, доносящийся из соседнего кабинета, испуганно утихает. — Юля отпрашивалась три дня назад! У тебя совсем крыша поехала?! Ты на даты-то глянь! Я снова поднимаю затуманенный взгляд на монитор. Путаясь, блуждая в хитросплетениях ничего не означающих цифр: девять, десять, одиннадцать… Двенадцать. Кухонные часы бьют полночь, и я понимаю, что волшебству приходит конец: карета обращается в тыкву, а расположение Алисы — в прежнее бессердечие. — Ключи, — требует ослепляющий белёсый свет софитов, рассеявший марево дремоты. — Я уезжаю. Смиренно тянусь к карману, в котором позвякивает брелок в виде пентаграммы. Алиса нетерпеливым рывком выхватывает ключи от машины из моих ослабших рук, едва не полоснув остро заточенными ногтями по запястью. — Вставай, — непреклонно приказывают хищные кроваво-алые губы. И я на ватных ногах поднимаюсь, пошатываясь, выхожу в коридор. Едва коснувшись дверной ручки, в надежде оборачиваюсь, умоляя: — Я зайду ещё? — Не сегодня, — обдают могильным холодом жестокие губы. День растянулся на целую вечность и не закончится никогда. А значит, мне больше не позволят опуститься в душную темноту салона «Тойоты», свернуться в клубок на кухонной тахте, провалиться в сладкое небытие под похоронный марш стрелки часов. В отчаянии я хватаюсь за наличник двери, чтобы продлить мгновение, задержаться в присутствии Алисы хотя бы на секунду. Потому что, стоит выйти за порог, мир изменится, поблёкнет, превратится в вязкий муторный сон, которому не будет конца. Я не хочу снова опускаться в этот тревожный кошмар. В котором Королёв неизменно орёт: — Ты время видел?! Время течёт само по себе, по каким-то неведомым законам, не считаясь с моим присутствием. Я барахтаюсь у берега, не в силах зайти в кипучий поток, и он проносится мимо. — Опять? Опять?! — багровеет Королёв, указывая трясущимся от возмущения пальцем на часы, висящие в коридоре. — Ты совсем охренел?! — Я отработаю, — говорю машинально, не задумываясь. Лишь краем сознания понимая, на какой ужас только что подписался. — Ты у меня бесплатно пахать будешь! Я это всё из твоей зарплаты вычту! Каждую секунду, понял?! — визжит он. Я киваю и в бессилии опускаюсь в кресло, потирая пульсирующие от боли виски. — Это что за показатели?! — снова принимается распаляться Королёв, появившийся из ниоткуда, размахивая у меня перед носом распечатанной статистикой. Я пытаюсь разобрать написанное, но буквы сливаются в единое чёрно-серое пятно. — Что за показатели, ёбаный в рот?! — буйствует он. — Заявки висят! Посылки не выкуплены! Техподдержка завалена! Ты нахуя вообще на работу ходишь?! Яйца чесать? Так чеши в другом месте! — продолжает Королёв. — Думаешь, раз я этих долбоёбов уволил, то тебя оставлю? Да на хуй ты мне нужен?! И только сейчас я, обернувшись, вижу, что столы Сопшина и Тимофеева пустуют, с их мониторов вместо всегда открытой программы смотрит темнота. И меня бросает в липкую дрожь. Когда это произошло? Почему я ничего не помню? На мгновение морок рассеивается, уступая место стылому ужасу. Сковывающему горло, мешающему дышать. Если Королёв меня уволит, всему придёт конец. Я не смогу платить за комнату, не смогу содержать машину. Да и куда меня возьмут? Кому нужен работник, у которого всего одна запись в трудовой — и та трёхлетней давности? Я больше ничего не умею. Только разбирать заявки и продавать воздух. А кто поверит? Где доказательства, что у меня есть опыт? Я опасаюсь поднять взгляд. Потому что знаю: к этому моменту непостижимым образом пройдёт ещё три часа, и Королёв снова материализуется у моего стола с очередной кипой бумаг. Нужно сосредоточиться. Вспомнить, по каким принципам работает время. Ухватить его за хвост, подтянуть к себе. В году триста шестьдесят пять дней, в сутках двадцать четыре часа, в часе шестьдесят минут. Один звонок длится в среднем пять минут, значит, за восемь часов рабочего дня, если не отвлекаться, я должен успеть принять… Так, надо посчитать. Шестьдесят поделить на пять и умножить на восемь, итого девяноста шесть заявок. Или не так? Шестьдесят умножить на восемь и поделить на пять. Восемьдесят четыре… Нет-нет, должно было получиться одинаково. Я где-то ошибся. Но где? Откуда взялось второе число? И тут меня наотмашь ударяет воспоминание, такое отчётливо яркое, что начинает кружиться голова. Всё правильно, это не число заявок, а номер дома, к которому сказала приехать Алиса. И от этой мысли меня охватывает тревожная эйфория, немеют от пугливого восторга пальцы. Нужно спешить. Трястись по улицам, нетерпеливо сжимать руль кашляющей дымом «двенашки», со скрипом останавливаться на светофорах. Считать мучительно медленно тянущиеся секунды до того, как загорится зелёный свет. Вжимать педаль газа, пролетать кварталы, оставлять позади автобусные остановки, магазины, рекламные щиты. Чтобы заглянуть в чёрную бездну глаз — утонуть и забыться. Исчезнуть, не помня себя. Дома, полосы дорожной разметки, автомобили и пешеходы проносятся перед глазами, сливаясь в единое неразборчивое месиво. Всё движется само по себе, отдельно от меня, словно существует в какой-то другой, параллельной, реальности, за которой я наблюдаю через запыленное стекло «двенашки». Внезапно раздаётся удар — и мир вокруг странно замедляется, схлопывается, затихает. И в следующее мгновение обрушивается тяжёлым грохотом на капот. Я выскакиваю из машины и подбегаю к лежащей на «зебре» сухонькой старушке. Её цветастый платок съехал на шею, из-под него выпростались седые волосы, авоська вылетела из рук, и теперь по блестящим бутылочным осколкам на асфальт, расплываясь лужицей, вытекает молоко из порванного пакета. — Ой, господи… — едва слышно причитает старушка, охая от боли. Меня сковывает панический ужас. Я стою, не в силах пошевелиться и что-либо сказать. Пытаясь вытащить дрожащими, одеревеневшими пальцами телефон, чтобы вызвать скорую. Но он тут же выскальзывает из взмокших рук и падает на асфальт. Не дождавшись помощи, старушка, опираясь о капот, со скрипом поднимается, пригибаясь к земле. Тут же обрушиваясь возмущениями: — Что творишь-то, а?! Не видишь, люди тут ходят? — Её поджатые губы мелко трясутся. — Чуть не прибил, прости господи! — добавляет она уже на тротуаре, смешиваясь с толпой, размахивая авоськой, из которой по-прежнему мелкой струйкой течёт молоко. В машину я залезаю ни жив ни мёртв и не сразу решаюсь взяться за руль. Руки не слушаются, по лбу медленно, спускаясь к переносице, ползёт капля пота. Кое-как справившись с обуявшей меня паникой, я трогаюсь с места. Чтобы прождать Алису до наступления темноты, невидящим взглядом провожая кучерявые облака, плывущие по небу, людей, идущих по тротуарам, и нескончаемые потоки автомобилей. И в конце концов смириться с безнадёжной мыслью: она не придёт. Не облагодетельствует меня снисходительной улыбкой, не позволит раствориться в бездне своих глаз, как в небытии. Опустошённый и измотанный, по-прежнему не замечая течения времени, я плетусь по ночному городу, почти не разбирая дороги. Хотя чего я ждал? Что Алиса сдержит слово? Нет, в глубине души я догадывался, что она в очередной раз передумает и не захочет меня видеть. Или вовсе позабудет о моём существовании. Но я рассказал ей всё, чем жил, открыл нараспашку душу. А она за всё время нашего знакомства ни разу не заговорила о себе. Я до сих пор не знаю о ней ровным счётом ничего. Куда она уезжает по ночам? К кому? И чем занимается на самом деле? Алиса сидит на диване, вертя бокал, отчего блики света, отражающиеся в стекле, плещутся в гранатовом вине. Она покровительственно молчит. По негласному договору позволив мне опуститься на пол и ощутить манящую теплоту её ног, свободно заброшенных на мои плечи. Но я не решаюсь прикоснуться к белеющим в сумраке чулок коленям, провести рукой по шёлковой темноте бёдер. И могу лишь украдкой обводить пальцем округлые бока чаши. — Пей, — раздаётся требовательный голос, не знающий возражений. — Я сегодня очень устала на работе. И не хочу пить одна. Беспрекословно делаю глоток, чувствуя, как язык сковывает сладковатая гранатовая терпкость. Алиса же осушает бокал так поспешно, что вино тонкими струйками стекает от уголков её багряных губ по подбородку к шее, как невыпитая кровь. — А ты работаешь? — напрягаются непринужденно расслабленные ноги, покоящиеся на моих плечах. Отчего по горлу проходит волна горячечного возбуждения. — Я же тебе рассказывал. В баре, — говорю. С сомнением напоминая: — А ещё в машине. — Да? — удивляются блестящие в свете софитов колени. — Я не слышала. Было очень шумно, — иронично добавляют они. И, помолчав, с внезапным любопытством просят: — Расскажи ещё. Так, будто моя жизнь и в самом деле имеет какое-то значение. — У нас… Нет, не пойдёт. Слишком банально. — Я пришёл туда, потому что… — начинаю, помедлив. И снова замолкаю: это звучит так, будто я хочу обелить себя, оправдаться перед ней — гордой и беспощадной, — в надежде вымолить её прощение. Убого и жалко. — В общем… — предпринимаю третью попытку, собираясь поведать одну из забавных историй, произошедших на работе. Такую, чтобы без лишних предисловий и пояснений сразу стало понятно, чем мы занимаемся. Я открываю рот, чтобы начать рассказ. Но в этот момент губы предательски дёргаются и против моей воли выпаливают самозабвенно-самоубийственное: — Я тебя люблю. — Эти слова терпко-сладкой горечью разливаются во рту, как гранатовое вино. И опаляют жаром мучительного стыда. Зачем, почему я это сказал?! Развязный смех дрожит в её груди, охватывает остро выпирающие ключицы, поднимается по горлу, искривляет уголок напомаженных губ, рябью отражается в вине. И вырывается наружу, разрезая неловкую тишину. Нависая надо мной дамокловым мечом. С каждым порывом неудержимого хохота, от которого по длинным тонким пальцам проходит судорога, Алиса вбивает в меня новые и новые невидимые колья. А на что ещё я рассчитывал? Думал, она поймёт? Проникнется? Клинический идиот! — Ты забавный, — отсмеявшись, подтверждает она мою мысль. И я, вспыхнув, вскакиваю. Когда Алиса выставляла меня за дверь с унизительным пятном, расплывающимся по штанам, это было меньшим позором, чем тот, на который я обрёк себя сейчас. Тогда она не обращала внимания на мои метания, не замечала, в какую истязательную пытку превращается для меня ожидание её благосклонности. Искренне не помнила, кто я такой. А теперь — теперь она увидела всё. И выступление понурого клоуна её развеселило. Этому нужно положить конец. Пока ещё можно, пока она полностью не опутала меня липкой паутиной и не высосала жизнь. Нельзя оставаться, открывать душу — Алиса вырвет её с мясом и костями. Я делаю шаг к двери, хватая лежащую на подлокотнике кресла куртку. — Ты не договорил, — раздаётся флегматичный голос, холодом обжигающий спину. Заставляющий в оцепенении замереть и медленно повернуться. — Что? Алиса, склонив голову набок, с неожиданной внимательностью смотрит мне в лицо. И чёрные глаза её, хмельно блестящие, лукаво улыбаются: — Про работу. Ты что-то хотел сказать, — напоминают они. — Ты же не будешь слушать, — с досадой бросаю я, отворачиваясь, не в силах выдержать её неотрывный взгляд, пригвождающий к стене. Она забрасывает ногу на ногу, и короткая юбка скользит вверх, обнажая кружевной край чулка, к которому прикреплена подвязка. — С чего ты взял? — искусительно растягиваются гранатовые губы. — Ну… — я мысленно загибаю пальцы, припоминая каждое свидетельство её бесчувственности. Но тут же стыдливо умолкаю. В чём я обвиню её? В равнодушии? Невнимательности? Но разве обязана она была слушать мой бесполезный трёп? В конце концов, кто я для неё? Назойливая муха, жужжания которой стараешься не замечать. — А ты? — говорю, всматриваясь в голодную бездну её глаз. Подходя ближе. — Что я? — Расскажешь что-нибудь? — А давай сыграем, — с неожиданно вспыхнувшим азартом предлагает она, отставляя бокал и подаваясь вперёд. И я даже не решаюсь спросить, во что. Надеясь, что мне хотя бы позволят выйти отсюда живым. — Один вопрос с тебя, другой с меня, — добавляет Алиса. — Любой, — заговорщически уточняет она. — Откуда мне знать, что ты скажешь правду? — помедлив, выцеживаю я. Из влажной мглы её рта показывается игривый кончик языка. — А у тебя нет выбора, — нараспев возвещает она. — Как и у меня. И то верно. Я на мгновение задумываюсь. Что же спросить? Что мне хочется знать о ней больше всего? Настоящее имя? Род занятий? И, не успев сформулировать мысль, под влиянием выпитого вина выпаливаю дурацкую непристойную пошлость: — Когда ты лишилась девственности? Боже, да кто меня за язык сегодня тянет?! — Девственность — социальный конструкт, — беззастенчиво смеются опьянённые губы. — Им очень удобно манипулировать. Не дала никому — целка. Дала кому-то, кроме тебя, — шлюха, — она перекатывает это слово на языке, разгрызает острыми зубами, смотря на меня в упор. Будто напоминая о недавнем восстании моего уязвлённого самолюбия. — А что считать потерей девственности? Сюда входит оральный секс? Обоюдная мастурбация? Или, может, — о ужас! — она понижает голос, и шея её подрагивает от бархатистой хрипотцы, поднимающейся по гортани, — забавы с резиновым дилдо? Потупившись, как ребёнок, услышавший неприличные слова, произнесённые в присутствии родителей, я опускаюсь на край кресла. — Ну как же… — стыдливо бормочу. Мысленно проклиная себя за то, что поднял эту тему. — А девственная плева? — робко поднимаю взгляд. Наталкиваясь на смеющийся над моей дремучестью свет софитов, прыгающий по трясущимся локонам. — Это миф, — заявляют они. — Инструмент общественного давления. Не более того. — Алиса замолкает, прищуриваясь, будто смотрит в прицел. И продолжает невозмутимо расстреливать мои привычные убеждения: — Да и потом. Можно годами заниматься исключительно анальным сексом. И с точки зрения устаревшей морали оставаться девственницей. А как называть женщину, которая каждый день пихает в себя вагинальные шарики? И при этом ни с кем не ложится в постель. Тебе не кажется, что в этой концепции что-то не складывается? — Я… — открываю рот только для того, чтобы не молчать как идиот. Признаваясь: — Не знаю. Никогда об этом не думал. — Конечно, — обвинительно щурятся насмешливые глаза. — Ты принимаешь уже готовую картину мира, чтобы не рефлексировать. Так чем, говоришь, ты занимаешься? — снова осведомляются они. Не оставляя выбора. И я, потупившись, пересказываю ей историю своих мытарств. Жалуюсь на Королёва, описываю типичный рабочий день, упоминаю, как бессовестно обманутые клиенты меня проклинают, а я обещаю им разобраться с ошибками на складе. В конце концов исповедуясь бездне, смотрящей с алчным любопытством. — Я хочу уйти. — И что тебе мешает? — усмехается она одним уголком кровавых губ. — Знаешь, сколько я искал работу? Столько мест оббегал — никуда не брали. Да даже сейчас иногда смотрю вакансии. А там всем нужен либо опыт, либо профильное образование. Или и то, и другое. — А кто ты по специальности? — Да никто, — во мне вспыхивает тоска. — Я даже первый курс не закончил. Вот и что мне остаётся? Полы мыть? Продукты в «Магните» раскладывать? А жить на что? Машину заправлять? — я чувствую, как сознание снова обволакивает вязкая муть безысходности, и предупредительно замолкаю, чтобы не позволить себе в очередной раз впасть в отчаяние. Только не здесь и не сейчас. Алиса не отвечает. Лишь запрокидывает голову и произносит что-то туманное, будто обращаясь к раболепно немым стенам: — Делай что изволишь — таков весь закон. Я непонимающе оборачиваюсь. — Алистер Кроули, — снисходит до пояснения она. — Его слова. Из «Книги Закона». — Я… не знаю, кто это. — Чёрный маг, оккультист. И просто интересный человек, — её губы трогает слабая тень улыбки. — А ты веришь в магию? — Смотря что имеется в виду, — покровительственно отзывается Алиса. — Если вызовы дьявола, ритуалы с петухами и менструальной кровью для приворота, то нет. Магия — это прежде всего самопознание и направленная воля. Очень мощный механизм. У меня идёт кругом голова. К теологическим разговорам я оказался явно не готов. Религия и философия всегда были теми областями, к которым я не испытывал ни малейшего интереса. Предпочитая жить насущным, решать сиюминутные проблемы, а не задаваться вопросами о происхождении мира и таинствах бытия. Потому что, в конце концов, это не имеет никакого отношения к реальности. Но Алиса уже забывает предыдущую мысль. И, оборачиваясь, с дьявольски обольстительной улыбкой распоряжается: — Сделай для меня кое-что. — Всё что угодно, — не задумываясь выпаливаю я. И только после этого решаюсь уточнить: — А чего ты хочешь? — Иди сюда, — требуют бритвенно-острые ногти. Заставляя меня подняться и сделать неловкий шаг. — Сядь, — стучат они по диванной обивке. И я робко опускаюсь, опасаясь подвинуться ближе. Алиса сама тянется ко мне, обхватывает ледяными пальцами шею, ласкает волосами щёки. Проведя мокрым языком по губам, наклоняется к моему уху, обжигая его шальным шёпотом. И слегка хриплый голос её щекочет голову изнутри, окутывая сознание сладким дурманящим маревом. Меня бросает в экстатическую дрожь. Но блаженство тут же сменяется цепким ужасом, когда я разбираю услышанное. — Нет! — умоляю, сбрасывая колдовское наваждение. Вжимаясь в диванную спинку. — Я не могу! — Ты сказал «что угодно», — безжалостно напоминают влажные губы, блестящие в свете софитов. Отчего кажется, будто Алиса только что испила крови. — Да, но… так нельзя, это… это… Она снова прижимается к моему уху. Почти касаясь языком, опаляет кожу горячим дыханием. Поднимая во мне трепетное возбуждение, смешанное с леденящим страхом. Искушая невозможным, обещая немыслимое. И я молюсь, чтобы эта сладостная пытка никогда не кончалась и голос Алисы продолжал отдаваться в моей голове. Но она уже равнодушно отстраняется. — Хочешь? — спрашивая вслух, заглядывая мне в глаза, проводя кончиками ногтей по подбородку. — Принеси доказательства. Чтобы я видела. На работу я иду как на собственную казнь. С тягостными муками нажимаю на домофоне цифры «9-8-7-6» и, когда железная дверь пригласительно распахивается, ещё долго не решаюсь переступить порог. Поднимаясь по лестнице на третий этаж, не перешагиваю через ступени, как делаю всякий раз, если боюсь опоздать. А, наоборот, последовательно встаю на каждую, чтобы отсрочить наступление неизбежного. Потому что, когда я зайду в кабинет и надену наушники, деваться будет уже некуда. Проходя второй этаж, нащупываю в кармане пропуск, чувствуя, как взмокшие пальцы скользят по пластиковой поверхности карты. Вынимаю её, прикладывая к считывателю, и, дождавшись одобрительного писка системы, делаю шаг в безмолвный коридор. Где на стене меня по привычке встречают часы, стрелки которых показывают без пяти минут девять. — Ну неужели, — тут же раздаётся ехидный голос всевидящего Королёва, по отвратительной привычке караулящего подчинённых. Несмотря на то, что каждый вход-выход фиксируется системой, и можно с лёгкостью посмотреть, кто в какое время переступил порог, когда ушёл на обед, сколько минут и секунд провёл в курилке, — а потом кошмарить полученными данными весь офис. Но Королёву этого мало. Ему требуется застать нарушителей рабочего порядка прямо на месте преступления, схватить их ещё тёпленькими, пока они и сами не забыли о совершённом грехе. И от души отчихвостить, выступив гласом совести и корпоративной морали. — Неужели спящая красавица явилась вовремя! — он по-старушечьи всплескивает руками. И, потрясая пальцем-сосиской, с грозностью Бабы-Яги предупреждает, как маленького ребёнка: — Смотри мне! Настроение у него, что ли, сегодня хорошее? Дай-то бог. Тягостно вздохнув, я толкаю дверь кабинета, на которую кто-то приклеил распечатку с обалдевшим котом Саймона, держащим возле уха телефон. И невольно улыбаюсь. Так лаконично наш отдел ещё никто не характеризовал. — Слушайте, кто кота повесил? — говорю. — Идея — огонь. — Я, — с гордостью отзывается Мишаня Тарасов, сидящий один-одинёшенек в пустом кабинете. — У меня Танька его обожает, часами смотрит. А я сам вчера как увидел эту мину, так сразу про нас подумал. Нравится? — приосанивается он, поправляя очки, сползшие на нос. — Мне — очень! Я одобрительно хмыкаю и опускаю барсетку на стол. — А Королёв-то не против? — Да ты что! Он в таком восторге был, когда увидел, — с детским ликованием объявляет Тарасов, впервые получивший одобрение нового начальства. — Сказал для всех найти и распечатать. Вот я и думаю… — и снова напряжённо утыкается в монитор. — Рекламщикам какой больше подойдёт? Как считаешь? Глянь, а? — жестом подзывая меня к себе. На экране высвечиваются ряды одинаковых контурных котов на белом фоне. Различающихся лишь позами и выражениями морд. — Э-э-э… не знаю, — признаюсь. — Может, левый верхний? Где он с куском курицы бежит. — Не, — качает головой Мишаня. — Неинформативно. Надо такой, чтоб посмотрел — и сразу понятно было. Вот как у нас. — А для самого Королёва нашёл? — Ну тут даже думать не надо. Вот этот, — и он щёлкает мышкой, открывая картинку с суровым котом, замахивающимся бейсбольной битой. Я не могу сдержать смешок. — Рожа один в один, — говорю. И Тарасов, довольный собой, тоже хохочет. Но, глянув на часы внизу экрана, меняется в лице и поспешно закрывает вкладки браузера. — Ладно, — вздыхает, надевая наушники. — Работать пора. Я тоже опускаюсь на стул, тянусь к кнопке пуска компьютера. И веселье тут же сменяется муторной тревогой, дёргающей за нервы. Зачем я согласился?! Нет, это безумие. Ей захотелось развлечься за мой счёт? Опустить, унизить меня, заставить переступить через собственные принципы? Чего она добивается? Но, с другой стороны, разве не тем же самым я занимаюсь изо дня в день? Тогда в чём разница? Почему в одном случае совесть должна молчать, а во втором — восставать возмущённой защитницей моральных устоев? Я дважды кликаю по ярлыку программы. Открываю список непринятых заявок. Нет, здесь совсем другое. И мы оба это понимаем. Вот почему она дала такое поручение — чтобы проверить, как далеко я смогу зайти. И хватит ли у меня духу. Собираюсь набрать первый номер, но тут дверь распахивается, и в кабинет запоздало вваливаются запыхавшиеся Юля с Алёной. В спину им несётся гневное: — …и ещё раз увижу — уволю на хрен! Меня бросает в холодный пот. Нет, точно не смогу. Если он решит прослушать этот звонок, можно будет бронировать койко-место в морге, не дожидаясь, пока Королёв разразится истерикой. — Ой, да пошёл ты! — исподтишка — чтобы он не услышал — раздражённо бросает Алёна, захлопывая дверь. — Сука, — и с оттяжкой цедит, швыряя рюкзак на пол. После чего, переведя дыхание и окинув взглядом кабинет, вспоминает о нашем с Мишаней присутствии: — Привет, ребят. — Чего он опять? — хмыкаю я, снимая наушники. Лишь бы не звонить клиентам, не испытывать муки позора. — Минут пятнадцать назад вроде нормальный был. — Ну как же, — ухмыляется Алёна, отчего её бледные губы складываются в тонкую нить, — я посмела опоздать аж на целых пять минут! Раб, вспомни, перед кем стоишь и с кем дерзаешь перекоряться! — она в театральном жесте воздевает руки, демонстрируя накал пафоса — а заодно издержки филологического образования. Но быстро возвращается к тому, с чего начала: — Тьфу, сука. — А кто Саймона на дверь прицепил? — подаёт голос прежде молчавшая Юля. Тарасов поднимает указательный палец, со знающим видом поправляя: — Это не Саймон. Это его кот. — Ну так я про кота и говорю. — Я имею в виду, что он безымянный, — продолжает экскурс Мишаня. — Никто не знает, как его зовут на самом деле. А Саймон — это хозяин. Вообще, несправедливо, по-моему, — он часто моргает, будто пытаясь избавиться от попавшей в глаз соринки. — Кот, по сути, главный герой, а ему даже кличку не удосужились дать. — Авторский замысел, — разводит руками Юля, надевая наушники, — ничего не поделаешь. Я листаю список заявок, сверяясь с артикулами. Значит, три заказа на видеорегистраторы, один на четвёртую PlayStation с комплектом из нескольких игр (весь офис с замиранием сердца ждёт выхода пятой консоли, продажники, потирая руки, уже готовят рекламу: это, бесспорно, будет хит сезона, можно даже не генерировать другие идеи), два на беспроводные наушники и восемь… на набор каких-то корейских патчей. Ого, да у нас тут новый ходовой товар! Знать бы ещё, что это такое. — Девочки, — спрашиваю, поворачиваясь, — а для чего нужны патчи? — А, ну… — без особого энтузиазма отзывается Алёна, принимаясь объяснять максимально доступным языком: — Представь, что ты всю неделю бухаешь, а к выхам тебе надо срочно из потомственной алкашки превратиться в инста-диву. Вот кладёшь эти штуки под глаза — и всё, ты красотка. — Неужели помогает? — изумляюсь я. — Нет конечно, — не меняясь в лице, говорит она. — Но ты же понимаешь, главное — верить. Я убеждённо киваю и набираю первый номер, чтобы осчастливить одну из клиенток, возжелавших чудо-патчи. Поздравляем, вы успели к концу акции, и в честь этого мы дарим промокод на скидку в четыреста рублей на следующий заказ. А если прямо сейчас возьмёте ещё один набор, то заплатите всего лишь восемьдесят процентов от первоначальной стоимости. Она ожидаемо соглашается — человеческая жадность не имеет границ, — и я добавляю в заказ вторую позицию. После чего повторяю ту же самую речь следующим клиенткам. Все как одна просят пополнить их корзину дополнительным набором корейских патчей с экстрактом чёрного жемчуга и био-частицами золота. Но это не то, не то. Я снова открываю список заявок. По-прежнему ничего подходящего: в ожидании подтверждения висят всё те же заказы на наушники и видеорегистраторы, к которым добавилась парочка смарт-часов и планшет. Хотя… может быть, стоит попробовать. По крайней мере, попытаться. В конце концов, я ничего не теряю. Если они откажутся, значит, так тому и быть. Я вспоминаю горячий заговорщический шёпот Алисы и вздрагиваю. Нет, она не позволит мне явиться ни с чем. Украдкой глянув на коллег, вставляю в свой телефон вторую сим-карту, которая предательски скользит между пальцев, не держится в слоте, падает на стол. Вытерев руки о футболку, я предпринимаю новую попытку. И, услышав щелчок, сую карту обратно в разъём. После чего вбиваю один из номеров, указанных в списке заявок, в заметки. Несколько раз проверяю порядок цифр и, сунув телефон обратно в карман, поднимаюсь из-за стола. На ватных ногах выхожу в коридор. Боже, лишь бы не столкнуться лицом к лицу с Королёвым! Каждый мой шаг отдаётся глухим стуком в голове, когда я иду вдоль чужих кабинетов, откуда слышны обрывки разговоров и смех. Путь до туалета кажется бесконечным, непреодолимым. И, когда дверь не поддаётся, паника сменяется радостным облегчением: значит, можно вернуться на место и попробовать позже. Как-нибудь потом — не сейчас. Но тут дверь распахивается, и выбора не остаётся. Не чувствуя ног, я вваливаюсь в туалет, стены которого пропахли дешёвым цветочным освежителем. Задвигаю заслонку замка и первым делом бросаюсь к раковине. Умываю лицо, долго держу руки под струёй ледяной воды, пока пальцы не сводит от холода. Бросаю взгляд в зеркало — и отшатываюсь к стене. Нет, так дело не пойдёт. Надо успокоиться. Я упираюсь руками в раковину и, закрыв глаза, медленно втягиваю и выпускаю носом воздух. Ладно, чем быстрее получиться с этим разделаться, тем лучше. Достаю телефон и набираю сохранённый номер. Мысленно умоляя невидимого собеседника не отвечать на звонок. Но тут тягостно длинные гудки сменяются недоумённым женским голосом: — Алло? — Здравствуйте, — говорю, пытаясь унять дрожь. — Вы оставляли заявку на планшет Lenovo Tab M8 на тридцать два гигабайта. — А, да-да, — спохватывается невидимая собеседница. — К сожалению, товар уже закончился. — А почему на сайте написано, что есть в наличии? — тут же принимается возмущаться она. Я провожу мокрой ладонью по волосам и включаю обаяние продавца. — Понимаете… — говорю, — администраторы ещё не успели обновить. На сайте информация появляется не сразу. Но этих планшетов уже нет на складе, мы с утра последние отправили. — А-а, — разочарованно протягивает женщина, — ну ладно… — готовясь отключить звонок. И я с неожиданной для себя поспешностью добавляю: — Но есть очень хороший ноутбук-трансформер. — Нет, не интересует, — с холодной неумолимостью отказывается она. — Мне нужен именно планшет. — Так, понимаете, — принимаюсь объяснять, — это два в одном. И ноутбук, и планшет. На пару секунд повисает тишина. — Как это? — Он сгибается пополам. Как книжка. С одной стороны у вас экран, с другой клавиатура, — я взмахиваю рукой, изображая чудо-устройство, как будто собеседница может меня увидеть. — Но по характеристикам, конечно, ни один планшет рядом не стоит. Они часто виснут, памяти мало, люди жалуются. И качество матрицы экрана, скажем прямо, э-э-э… никудышное. В основном встречаются TN и VA, — вворачиваю искусную ложь, надеясь, что клиентка не разбирается в электронике. — А нужно, чтобы было IPS. Иначе глаза будут уставать. — Да? — удивляется телефонная трубка. — А я сыну хотела брать… — и, помолчав, недоумевает: — Слушайте, а вот у вас на сайте нет этого ноутбука. Я вытираю лоб, успевший в очередной раз покрыться испариной. И говорю: — Да, в том-то и дело. Понимаете… у нас буквально на днях акция шла, я себе такой взял. Он ещё новый лежит, в упаковке. Но у меня тут обстоятельства… — и на мгновение выразительно замолкаю. Торопливо продолжая: — Фирма вообще-то запрещает нам торговать б/у. У нас ведь всё очень строго, по лицензиям. Но вам… вам я могу продать свой ноутбук. Ещё новый, — повторяю с нажимом. Женщина не отвечает, видимо, обдумывая заманчивое предложение. И с недоверием протягивает: — А сколько стоит? — Я брал за двадцать… — Ой, нет! — разочарованно перебивают меня. — Дорого. — Но вам отдам за пятнадцать, — спешу уверить я. — Очень срочно нужно продать, понимаете… — продолжая: — Могу отправить по предоплате. Где вы живёте? — В Воронеже, — неуверенно отзывается она, ещё не определившись, стоит ли мне доверять. И тогда я говорю: — Если хотите, пришлю скан паспорта. — Зачем? — Ну как… чтобы у вас была гарантия. Что я вас не обману, — убеждаю. И добавляю: — Дешевле вы вряд ли найдёте. Эти ноутбуки от двадцати пяти тысяч начинаются. Можете в интернете посмотреть. Нужно дать ей время. Пусть посоветуется с сыном, поищет аналогичные модели. Приглядится к ценам. Нельзя давить слишком активно, это может показаться подозрительным. — В общем, если что, мой номер у вас есть, — добавляю напоследок. — Если надумаете — звоните. Или пишите в «Вотсапе». У вас есть «Вотсап»? — Да, — протягивает она. Тут же спохватываясь: — Ладно, спасибо. Будем думать. — Всего доброго, — с привычной благосклонностью отзываюсь я. И отключаю звонок. Ну вот, думаю, толкая дверь и выходя в коридор. Было не так уж сложно. Во всяком случае, самое страшное позади. Если она откажется, будет даже обидно. Я старался! Такую проникновенную речь толкнул. И, кажется, прозвучало весьма недурственно. Что ж, теперь остаётся только ждать. Я захожу обратно в кабинет и опускаюсь на свой стул, потирая виски. Надеваю наушники, открываю список заявок. Отменяя заказ на планшет. Надеясь, что Королёв не влетит в кабинет, размахивая статистикой, выясняя, почему я посмел отказать. А даже если спросит, отвечу, что клиентка передумала брать товар. Такое случается, ничего не поделаешь. Во всяком случае, это маленькое происшествие вряд ли вызовет серьёзные подозрения. От прежнего беспокойства не осталось и следа. С привычной рутинностью я откликаюсь на другие заявки, напоминаю забывчивым покупателям о выкупе посылок, пытаюсь угомонить разъярённую обманутую толпу, перенаправляя её в несуществующую техподдержку, объясняя, что мы — операторы — ничем не можем помочь. Телефон отзывается только к вечеру, уведомляя вибрацией о доставленном в мессенджер сообщении: — Мы с вами говорили по поводу ноутбука. Какая модель? Я тут же реагирую: — Ещё раз здравствуйте, — добавляя обязательный доброжелательный смайлик. — Это Asus VivoBook, — и прикрепляю фото, найденное в сети. Сообщение помечается двумя синими галочками. Не дожидаясь ответа, потягиваюсь, разминая затёкшую за день спину. И обращаюсь к Тарасову, бережно укладывающему рабочую кружку, пустые контейнеры и ежедневник обратно в сумку. — Мишань, может, по пивку? — Сейчас? — недоумевающе моргает он из-под толстых стёкол очков. — А… в честь чего? — Так пятница же. Не знаю, как ты, а лично я страшно задолбался. — Ой, слушай, — Тарасов с сомнением поводит плечами, — не знаю, нам с утра на дачу к родителям ехать… Но прямо не отказывается. — Да ладно тебе, — ободрительно улыбаюсь, — по стаканчику — и по домам. Я тебя подвезу, — говорю, зная, что Мишаня к своим тридцати трём годам так и не обзавёлся машиной, даже самой паршивой: он панически боится садиться за руль. Предпочитая духоту переполненного общественного транспорта личному комфорту. Тарасов переводит взгляд на запястье — по какой-то старой, прошловековой привычке он до сих пор продолжает носить наручные часы, хотя посмотреть время в телефоне гораздо проще и быстрее. И, поколебавшись, согласно кивает: — Ну ладно. Если только по стаканчику. Спортивный бар, в который мы приходим, ничем не отличается от десятков других, расположенных дальше по улице. Он встречает нас полутёмным залом, пропитанным кислой бражной вонью, смешанной с запахами хлорки, тянущейся от свежевымытого пола, и прогорклого масла — такой всегда бывает в дешёвых забегаловках. На стенах, небрежно отделанных кирпичом, висит широкий плазменный телевизор, транслирующий запись футбольного матча. Отчего по барной стойке, круглым деревянным столикам и сиротливо приютившемуся в углу роялю — очевидно, служащему лишь элементом незамысловатого декора — скользят зелёные и белые блики. Несмотря на время — вечер пятницы, — посетителей почти нет, если не считать парочки небритых мужиков лет за пятьдесят, угрюмо сидящих с пивными кружками и от скуки глазеющих на экран. Бородатый бармен с татуированными руками, словно не замечая нас, невозмутимо протирает бокалы. — А давай сюда, — предлагает Тарасов, указывая на столик у стены, рядом с которым стоит вешалка с одиноко висящей джинсовой курткой. Мы заказываем светлое нефильтрованное и опускаемся за столик. Мишаня долго всматривается в шапку белой пены, вертя тяжёлую пол-литровую кружку и так и эдак, не зная, с какой стороны лучше подступиться. Я же делаю первый глоток, чувствуя, как на языке разливается хмельная горечь. И спрашиваю: — Слушай, а чего с идеей в итоге? Он непонимающе хлопает короткими белёсыми ресницами. — Ну, с котами, — напоминаю. И маленькие глазки под стёклами очков вспыхивают озарением. — А-а, да вроде нашёл пару вариантов… — он брезгливо принюхивается к пиву, будто проверяя, не отравлено ли. И делает робкий глоток. — Надо Танюшке ещё показать, пусть выберет. — А она понимает, чем занимаются SMM-щики и сисадмины? — усмехаюсь. — Так я объясню, — с отцовской важностью говорит Тарасов. И снова подносит кружку к губам. Я барабаню пальцами по столу, не решаясь задать давно мучающий меня вопрос. Опасаясь, что это прозвучит бестактно. Но в конце концов любопытство пересиливает. — Знаешь, я вот не понимаю… — протягиваю. — А ты чего сюда пошёл-то? Он с удивлением выпрямляется на стуле, отчего свитер неэстетично обтягивает выпирающую по-женски округлую грудь. — Куда? — Ну к нам, в контору. У тебя же семья, — напоминаю голосом совести. — А тут ни больничных, ни отпусков. Да и вообще… — я неопределённо взмахиваю рукой, конфузясь произнести вслух то, что думаю. Как Тарасов объяснит своей дочери, когда та подрастёт, чем он занимается на самом деле? Сможет ли посмотреть ей в глаза? Вместо ответа он только тяжело вздыхает и снова прикладывается к кружке. — Не знаю, — признаётся. Тут же жалобно протягивая: — А куда ещё? Сколько лет он здесь работает? Кажется, дольше всех. Во всяком случае, всех новоприбывших, включая меня, инструктировал именно Тарасов. Значит, вот какое будущее меня ждёт? Я передёргиваю плечами. — У тебя-то опыта всяко побольше. В те же кол-центры попробовать сунуться, — говорю. — Только в нормальные. — Да был я в этих кол-центрах, — устало отмахивается он. — Не зашло? — Ты что, это ужас! — с убеждением отрицательно качает головой Тарасов. — По двенадцать часов сидишь претензии разбираешь. Не дай бог слово не то скажешь, интонацию не ту сделаешь — так шею взмылят, что нашему Королёву не снилось. Ещё и из зарплаты всё вычтут. Это у нас, — с облегчением вспоминает он, — можно отдохнуть, если клиентов нет. А там клиенты всегда. Да ещё и зарплата копеечная. Так послушать, наша контора — прямо рай на земле. — Конечно, если попадётся что получше — так я сразу уйду, — добавляет Тарасов, стыдливо опуская взгляд. И мы оба знаем, что это ложь. Он не сдвинется с места без острой необходимости, потому что лень и страшно что-то менять. Но я понимаю почему. Зачем снова бегать по унизительным собеседованиям, доказывать эйчарам, что тебя — именно тебя, а не Васю, ждущего в коридоре, — нужно взять в молодую развивающуюся фирму на потрясающую перспективную должность уборщика? Если уже есть нагретое местечко в офисе с привычным коллективом и начальником. Пускай он орёт и грозится уволить за каждую мелочь, но от него хотя бы знаешь чего ожидать. А что может быть хуже нового, неизвестного лиха? — Не хочешь что-нибудь взять к пиву? — переменяю тему, оглядываясь на барную стойку. — Может, луковые кольца? Или гренки? Тарасов тоскливо поводит плечами, напоминая трагическим полушёпотом: — Я же на диете. — Ну и что? — тут же бросаю я. И, глядя на умоляющую грустную мину Мишани, смеюсь: — Ой, да ладно. — Да ты знаешь, сколько в одном пиве калорий? — он потрясает кружкой, на стенки которой налипла белая пена. — Штук двести. А в закусках… Я вздыхаю и потираю глаза. Не могло же всё быть так просто. — Ты ведь даже не видел, что у них есть, — говорю. — Там же целое меню. Сходи посмотри, — кивая в сторону бармена. — А я пока вещи посторожу. Тарасов с сомнением оглядывается, напряжённо ссутуливаясь, и в очках его отражается мерцание экрана телевизора, который семь дней в неделю круглый год показывает зелёное поле и бегающих за мячом мужиков, отличающихся друг от друга лишь цифрами и фамилиями на футболках. Не знаю, я никогда не любил и не понимал футбол, как и любой другой профессиональный спорт. Мне кажется, на самом деле он глубоко деструктивен. — Ну ладно, — наконец решается Мишаня, оживлённо хлопая себя по коленям. И, со скрипом отодвигая стул, поднимается из-за стола. — Пойду гляну. Когда он делает шаг к барной стойке, меня снова обуревает вязкое, колкое беспокойство, отдающееся тошнотой, подступившей к горлу. Украдкой посмотрев по сторонам, я осторожно достаю из кармана джинсов зиплок, сжимаю его в кулаке под столом, чувствуя, как пугающе немеют пальцы. И, как только Тарасов, деловито поправив очки, утыкается в меню, вынимаю круглую белую таблетку, и она сама выскальзывает из рук в доверчиво оставленную кружку. Нет-нет-нет! Что я делаю, чёрт побери?! Алиса ведь даже не посчитала нужным уточнить название вещества! А если это убьёт его, милого беззащитного, ни в чём не повинного Тарасова? В паническом ужасе раскаявшегося преступника я торопливо сую пальцы в кружку, пачкая их в пиве, чтобы вытащить таблетку, но она уже опускается на дно. Растворяется с едва слышным шипением, и на поверхность поднимаются мелкие пузыри, смешиваясь с остатками пены. Тогда в отчаянии я меняю кружки местами. Чтобы не позволить Тарасову сделать ни глотка. Зачем вообще было соглашаться принимать участие в этой жестокой, подлой игре?! Ради чего? Откуда мне знать, что Алиса сдержит обещание? Ведь она уже несколько раз со своевольной беззаботностью забывала о данном ею слове. Но нет, теперь всё иначе. В её чёрных глазах вспыхнул бесовский азарт. Она ждёт меня, нетерпеливо пригубливая вино, и алчет доказательств. Хочет знать, на что я готов пойти ради неё. Тарасов, изучив меню вдоль и поперёк, вытрясши из бармена всю душу вопросами о калорийности каждой из закусок, наконец выходит из себя. В голодном исступлении заказывая креветки в кляре, сырные палочки и жареные крылья с соусом чили. И с острой, душераздирающей безнадёжностью я снова тянусь к его кружке, возвращая её на место. Господи, надеюсь, это был хотя бы не цианистый калий. В конце концов, она не настолько сумасшедшая. Во всяком случае, в это хотелось бы верить. — Прощай, диета, — с обречённостью крякает Тарасов, опускаясь на стул, который тут же издаёт болезненный скрип. — Это всё ты виноват, — говорит, поднося кружку к губам, без тени недоверия делая глоток заколдованного пива. Под стёклами очков мелькает недоумение, и на мгновение мне кажется, будто он обо всём догадался. — Я? — повторяю испуганным эхом. — Ну а кто меня сюда затащил? — разводит руками Тарасов, опустив кружку на стол и вытерев губы тыльной стороной ладони. — Жена меня убьёт, — с придыханием добавляет он. — Так не говори ей, — я пытаюсь изобразить подобие улыбки, но вместо этого криво усмехаюсь. И он протягивает, едва не плача: — Не могу. — Значит, не ешь. И в самом деле, что может быть проще? — Да я хочу, понимаешь?! — взвивается несчастный оголодавший Тарасов. — Третий месяц пожрать хочу нормально, по-человечески! Бургер купить, шашлык пожарить, — остервенело взмахивая руками, выплёскивая накопившееся возмущение. — А она мне кабачки тушит! Творог обезжиренный покупает! Кефир с семенами чиа вместо завтрака даёт! Да что я, курица, в конце-то концов?! Сидящие в другом конце зала подпитые мужики с вялым интересом оборачиваются. Бармен насмешливо поводит бровью. А Тарасов, в несколько крупных глотков осушив кружку, заказывает вторую. Непонятно, зачем вообще нужна была эта таблетка. До нужной кондиции он дошёл бы сам. Хотя разве можно до такой степени окосеть от безобидного пива? Я дёргаю Тарасова за рукав свитера с пятном от соуса чили, заглядывая в раскрасневшееся потное лицо. — Миш? Миша, ты как? Стараясь не задеть широкие блюда с лужами соуса, в которых размокают скомканные грязные салфетки, деревянную доску со стоящими на ней пивными кружками со следами налипшей высохшей пены. Тарасов с усилием приподнимает голову, и скособочившиеся очки, едва держащиеся на кончике носа, блестят непониманием и недовольством. — Спа-а-ать… ха…ачу, — из последних сил, напрягая остатки трезвого разума, мычит он. И голова его снова безвольно свисает к груди. — Не здесь! — я торопливо подхватываю подбородок, жирный от масла и взмокший от пота. И хлопаю по мясистым щекам, заставляя Тарасова очнуться. — Тебя жена дома ждёт. На мгновение он испуганно выпрямляется, и в осоловелых глазах его, подёрнутых мутной пеленой, мелькает тень упрёка. Но тут же гаснет, и взгляд снова затягивается ничего не выражающей пустотой. Тогда одеревеневшими руками я беру его сумку, висящую на спинке стула, и, поискав, вынимаю оттуда паспорт. Фото которого делаю прямо в диалоге с клиенткой. Она давно — я знал это наверняка, даже не требовалось проверять — согласилась на покупку. И ждала только обещанного доказательства моей искренности. — Спасибо, Михаил, — чуть погодя отзывается телефон, когда я поспешно сую недовольному таксисту сторублёвую купюру, чтобы он помог дотащить пьяного и ничего не соображающего Тарасова до машины. Запихнуть его мешком на заднее сиденье, усадив как тряпичную куклу, пока он не пришёл в себя. Я захлопываю дверь, и такси, раздосадованно моргая фарами, отъезжает. Оставляя меня трястись от озноба в душной темноте. И отсылать клиентке реквизиты, с трудом попадая дрожащими пальцами по сенсорной клавиатуре. А заодно лелеять надежду, что Алиса ещё не спит и по-прежнему не потеряла ко мне интереса.