О чем не пишут в преданиях

По лицу отца сложно было сказать, доволен он или нет, но Ботар-эль не позволял себе думать о хорошем: отец последние лет двести ничем не бывал доволен. - Восхитительная работа, - он провернул меч в руке, остановил движение, проследил, как вспыхивают и затухают руны. – С нетерпением жду возможности опробовать его в бою. Благодарю. Мать улыбалась – кажется, даже искренне. Визит вышел не таким уж и плохим – он старался не начинать лишних тем и не заходить в лишние комнаты. И все равно сбежать от воспоминаний ему не удалось. В саду лениво раскачивались под ветром качели, все так же прикрытые сверху переплетениями синих и фиолетовых цветов. Идея цветочного козырька принадлежала Стелле; Ботар-эль не знал ни названия этих цветов, ни как они ухитрились прижиться, зато помнил, как они вдвоем чуть не свернули эти самые качели, выравнивая цветочную конструкцию. Сестра вообще проводила на этих качелях времени больше, чем в доме. Когда-то он полагал, что этого требует ее обостренное чувство прекрасного, и только многим позже понял – отсюда ей просто было гораздо легче ускользать незамеченной. Под ним качели скрипнули недовольно, сердито. Она болтала босыми ногами и пела, хохотала, раскачиваясь до прямого угла и выше, насколько позволяла конструкция, летела обратно с развевающимися, будто крылья, рукавами платья, и снова взмывала вверх. Однажды она крикнула: - Поймаешь? – привлекла внимание и прыгнула ему в руки быстрее, чем он успел ответить. Наверное, он должен был сказать, что она безумна, но тогда они оба только расхохотались. Сейчас он упирался в землю пятками сапог, оставляя неглубокие борозды. Воспоминания всегда были светлыми – в конце концов, они даже ссорились больше эмоционально, чем обидно – но тоска и ярость, приходящие следом за ними, раздирали душу в клочья, превращая память в клетку с торчащими из стен пиками. Отчий дом тоже превратился в эту клетку. Ботар-эль сдавил руки в кулаки, чувствуя приступ острой неконтролируемой ненависти к паршивому сыну стражника. Стены его неизменной клетки привычно съезжались к центру. Он был готов, что этот нелепый разговор неизбежен, и отреагировал привычным безразличием, хотя ярость подняла голову у него внутри и клацнула зубами: - Тебе давно следует жениться. - Это ни к чему. - Ты уже не в том возрасте, чтобы позволять себе такие ответы, - вежливо, равнодушно произнес отец. – У тебя государственная служба, представляющая определенный риск для жизни. Ты же сам все прекрасно понимаешь. На данный момент, продолжить род – твоя прямая обязанность. Ботар-эль не понимал этого, не чувствовал – всеми силами старался прийти к этой очевидной мысли, но так никогда и не смог ее воспринять. Он жил работой – может, несколько более рьяно, чем следовало бы, но так уж сложилось. Там он чувствовал себя на своем месте – видимо, потому что только там он на своем месте и был. Он мог не появляться дома месяцами, и, привыкший иметь дело с равными по силе и способностям, совершенно не желал быть над кем-то господином, от которого непосредственно зависят. Жизнь дала ему на это полный карт-бланш – он, мужчина, был сам себе хозяином, лишенным необходимости найти подходящего супруга в подходящем возрасте просто для того, чтобы никто не усомнился в его репутации и статусе, чтобы не лишиться денег или положения. Отец пытался этот карт-бланш отнять, приводя почти нелепые доводы. - Я не девица, чтобы меня так назойливо сватать, - попытался отшутиться он. – Когда с работой станет чуть посвободнее – можно будет об этом подумать. - С твоим отношением – не станет. - Я не вижу в этом разговоре смысла. - Он в том, что этот смысл вижу я. Очень хотелось встать и хлопнуть дверью – Ботар-эль улыбнулся холодно и вежливо. - Мне очень жаль, что мы никак не придем к взаимопониманию. Отец улыбнулся ему в ответ – почти искренне, и эта улыбка почти испугала. - Мне тоже. Мне тоже. До осени никто ухитрился не умереть, ничего не взорвать и не провалиться прямиком в преисподнею – везение на грани фантастики. Кэйтра старательно пыталась придумать причину, которую можно было бы оформить вместо «беру отгул», но Ботар-эль только рукой махнул: - Выписывай, как есть. Один раз живем. - А я не о вас беспокоюсь, а о себе. - Потерпи пару сезонов, я тебе официальный отпуск подпишу. - Ну ничего себе, как заговорили! От вас же снега зимой не допросишься! - Кэйтра. - Текстовки для путевок можно с вас писать, - чуть понизила тон эльфийка и на всякий случай поставила перед собой защиту из кипы бумаг. – О том, как ксентаронский климат омолаживает, возвращает доброжелательность, уважение к подчиненным, лечит пси… - Кэйтра! В Энии Ботар-элю совершенно искренне казалось, что выкрутасы собственного сознания он научился усмирять и брать под контроль – на Ксентароне это обманчивое ощущение раскололось, неожиданно больно ударив по здравомыслию и самолюбию. Гилтиас встречал их практически как родных. Эльф был счастлив видеть его – как мальчишка, задержал руку в рукопожатии – и отчего-то безумно злился на себя за этот безалаберный восторг. У него впервые не было ни малейшего плана на выбитые дни, ни единого хоть сколько-нибудь логичного обстоятельства – он просто примчался сюда, как умалишенный, чтобы усесться за стол напротив лениво перебирающего карты Гилтиаса. Осознание выдалось внезапным и почти страшным. Не почти. - Не ведитесь, если еще не повелись! – замахала руками Кэйтра. – Это самое беспринципное жулье, которое я только видела! - Зависть – плохое чувство, - назидательно произнес Гилтиас и потянулся постучать по ее переносице сомкнутыми пальцами. - Крапленые карты – дурной тон! - Как можно! - Вы оба – как малые дети, - вздохнул Ботар-эль. - Ну вот я посмотрю, что вы скажете, когда он с вас все, вплоть до перевязи с мечом, снимет, и заставит заложить имение! - Ты перебарщиваешь, - Гилтиас широко улыбнулся, в очередной раз открывая острые зубы, и задержал на эльфе взгляд. – Имение мне совершенно ни к чему. Людей было уже гораздо меньше – сезон заканчивался. Тепло еще сохранялось, но порывы ледяного ветра прорывались, напоминая, что зима уже совсем близко. Снова – рано, снова – слишком рано. Ботар-эль чувствовал странное, необъяснимое отчаяние от этой перемены. Ладонь сомкнулась на перилах почти до боли – вместо свежести холодный ветер лишь еще больше сгущал тоску. За спиной шагали слышно, но легко; мысль, что шаги он узнавал, тоже отдала дурным оттенком неудовольствия. На левое плечо легла ладонь, чуть сжала его, к правому прислонился горячий лоб. Гилтиас опирался на него, будто бы был пьян – чего за те минуты, что он был оставлен с публикой и карточными фокусами, не могло произойти точно. Свободная ладонь накрыла лежащую на перилах руку. - Это чем-то объясняется? – поинтересовался Ботар-эль, настойчиво глядя вперед и пытаясь погладить большим пальцем ребро чужой ладони. - Объясняется. - Я о перемене климата, - зачем-то уточнил эльф, чувствуя, как левая рука дракона мягко поглаживает плечо и задевает шею. - Это тоже объясняется. Молчать одновременно хотелось и не хотелось: это молчание получалось таким чертовски уютным и интимным, что, казалось, выдавало их с головой. - Чем? Отчаянно колотящееся сердце оно тоже выдавало – хотя Ботар-эль прекрасно понимал, что это паранойя. Гилтиас чуть повернул и приподнял прислоненную к его плечу голову, заговорил в основание шеи. Играть по правилам он явно не собирался. - Ничем хорошим. Есть древнее пророчество о вечном холоде и конце света. Солнце замерзнет. Зима разрастется, захватит все времена года, все территории и станет вечной. Ксентарон покроется вечным льдом и снегом. Однажды. - Ты в это не веришь? - Отчего же. - А почему говоришь так спокойно? Паршивец быстро поцеловал его в шею и вновь отодвинулся на приличествующее расстояние. - Это вековая тайна. Ботар-эль усмехнулся. - Будущее, которое мне опасно знать? - Настоящее, которое уютнее рассказывать в других обстоятельствах, - Гилтиас сдавил его плечо напоследок и отстранился. – Лучше бы приходило раннее наступление темноты, а не ранний холод. Я обещал познавательные полеты, а свои обещания я стараюсь держать. - Что ты вообще знаешь о Золотых драконах? – любопытствовал Гилтиас на уже знакомой поляне, прикидывая место для превращения и размаха. - Что они покинули Энию тысячи лет назад, устав от утомительности ее обитателей, и пришли в пустующий Ксентарон. Когда Ксентарон стал заселяться, их обнаружили и стали почитать наравне с божествами. Строили храмы, приносили дары, умоляя о мудрых советах. Какое-то время драконы давали эти советы, но потом многолетняя усталость взяла верх, и они спрятались так, что никто не может их найти. Легенды гласят, что они ушли, но, видимо… - Сойдет, - одобрительно кивнул Гилтиас. – Материал для экскурсии и беседы у нас есть. Как насчет посещения драконьего храма? - Кто в своем уме может от такого отказаться? Юноша улыбнулся почти хищно. - Береги глаза. Уже усаживаясь на его спину, Ботар-эль понял, что в этот раз раздеться Гилтиас не соизволил. Храм располагался на самой вершине горы. Выкованный в скале, он словно вырастал из нее ввысь и вширь, в огромное сооружение с искусной отделкой. Эта отделка так покорила эльфа, что из головы выбило все вопросы, которые не выбил головокружительный полет. - Эти картины и надписи… - …беспрецедентная фантазия строителей. Драконы мало делились с другими расами своим ценным мнением по поводу их будущего – даже когда получали прямые вопросы. Это почему-то не стали вносить в легенды, но в давние времена существа, устав таскаться на край света за красивыми уходами от ответов, вообще перестали задавать вопросы, предпочтя молча оказывать свое почтение. - И как же следует оказывать свое почтение? - О, - Гилтиас улыбнулся, обнажая белоснежные зубы. – Оказать дракону почтение в его храме и получить его благословение – обязательный, но очень простой ритуал. Такому благочестивому паломнику, как ты, достаточно встать на колени и приложиться губами к мощам великого божества, хозяина храма. Ботар-эль инстинктивно завертел головой, вызвав у дракона новый приступ веселья. - И где… - Это самая интересная часть. Видишь ли, так случилось, что здешнее великое божество – это я. Эта улыбка у него вышла самой обезоруживающей – широченной, веселой, совершенно шальной. Ботар-эль чувствовал, как растягиваются в усмешке собственные губы. - Почему я не удивлен. Гилтиас польщенно поклонился. Но когда паломник действительно мягко опустился перед ним на колени – моргнул почти ошалело и легонько качнулся вперед. - Губами к мощам? – педантично уточнил эльф. Где шутке следовало закончиться, он не имел, если честно, ни малейшего понятия, ровно как не понимал до сих пор, как чертовому дракону удается разводить его на всякие глупости. Он весь был сродни опьянению – когда поддаваться себе легко, просто, приятно, и мысли об осуждении и неправильности в голову как-то не приходят. По крайней мере, в процессе. По крайней мере, слишком быстро перестают приходить. Определенно, в этом была задействована какая-то древняя магия. Гилтиас погладил кончиками пальцев его плечи, точно уверяясь в реальности происходящего, и интенсивно кивнул. - Согласно логике сказанного тобою, - озвучил Ботар-эль куда-то ему в бок, нещадно путаясь в застежках и креплениях, столь любимыми сложной драконьей сущностью в жилистом эльфийском теле, - на этом условие оказания почтения я выполнил. Он сильно сомневался, что Гилтиас его слушает – тот неотрывно следил за ним глазами, стремительно теряющими сходство с человеческими, и чуть вздрогнул, когда ему чувствительно прикусили кожу над подвздошной костью и поцеловали место укуса. Эльф настойчиво пообещал себе в глаза Гилтиасу больше не смотреть. – Даже перевыполнил. Наверху выразительно молчали. Наверное, следовало остановиться. Наверное, следовало остановиться еще тогда, когда все это безумие только начинало нарастать и становиться таким странным, немыслимым, горячим – а сейчас, когда он уже толкнул в свободное падение собственную жизнь и происходящее на Ксентароне, останавливаться не было ни желания, ни смысла. - Самое, - озвучил Ботар-эль после первого захода и до боли вцепившихся в плечи пальцев, - неудачное сравнение в мире. Во-первых, мощи – это мертвые останки. Своевременность и актуальность темы была поразительной, но у каждого, в конце концов, были свои недостатки. Гилтиас обладал совершенно нездоровым энтузиазмом и мастерством самых ошеломительных подкатов. Ботар-эля совершенно нездорово тянуло на болтовню в процессе прикладывания губами к тем частям тела, которые к понятию «мощи» не относились явно никоим образом. Звуки сверху давали весьма однозначное представление о реакции на прикладывание и никакого – на болтовню. Посмотреть на уже не столь прямо стоящего на ногах Гилтиаса, может, было бы более информативно, но с этой мыслью Ботар-эль сражался из всех имеющихся сил. Если смотреть на дуреющего от желания Гилтиаса, можно сказать и сделать еще больше неосмотрительных вещей и вообще выставить себя мальчишкой, а эльф настаивал, что мальчишкой из них являлся именно многовековой дракон с истинно эльфийским упорством. - Во-вторых, подразумеваются останки конкретно костного скелета. В-третьих, мысля шире, под «мощами» также подразумеваются «реликвии», а при всем моем… - Эль... - …уважении… - Эль!.. - Заткнуться? - Да! - Зануда, - восхищенно бормотал Гилтиас позже, роняя его и себя на пол и пытаясь раздеться как можно быстрее. Получалось не очень – из-за обилия клепок, цепочек и застежек, а также из-за того, что делать дела поочередно Гилтиас не умел, лихо совмещая раздевание себя, партнера, болтовню и поцелуи. – Чертов ты зануда. Совмещать минет с историческими справками о нетленных и тленных мощах, охренеть, Эль, ты себя превзошел, обожаю тебя, Эль!.. - Это не считается варварством или богохульством? – с внезапным интересом спросил Ботар-эль и перевел взгляд с синяков на плече Гилтиаса на высокие своды храма. Своды безмолвствовали. За распахнутыми ставнями окон зияла ночь – безлунная, беззвездная и явно озадаченная несвоевременностью вопроса. Дракон лениво фыркнул ему в грудь. - Не считается. Эльф пошевелил пальцами затекшей руки, подложенной для удобства под собственную голову. - А еще я очень надеюсь, что таким образом ты благословляешь не всех своих паломников. - Сам как думаешь? – поинтересовался вредный мальчишка вместо конкретного ответа. Эльф беспокойно дернулся против своей воли и логики. - Ваше представление о храмах Золотых драконов в корне неверно, - продолжил Гилтиас, чуть приподнявшись к лицу собеседника. – Но это оттого, что мы не посчитали нужным все объяснить. - Я бы послушал, - искренне произнес Ботар-эль – и немедленно наткнулся на довольный оскал в ответ. - Это вообще не храмы, если на то пошло. Строились они гномами и древними эльфами для только что пришедших из Энии драконов – отсюда такие изыски архитектуры. Но вся эта история про храмы, паломничества и приношения появилась совершенно случайно. Историк, мечтавший увидеть и описать эти строения, не мог дойти до них и не хотел поворачивать обратно. Снег и холод усыпили его, сковали – он закончил бы плачевно, если бы один из старших по пути в свой «храм» не сжалился и не понес его с собой. Историк отогрелся здесь, поблагодарил хозяина, осмотрел интерьер и был отнесен к подножию гор – потому что путь обратно, как и путь сюда, человеку не одолеть. И трактат он написал, делая выводы только из собственных предположений. Никакие это не храмы, войти в которые могут только достойнейшие из достойных, сильнейшие из сильных. Это огромные дома, в которых спокойно может жить дракон, чтобы развернуться в своем настоящем облике и греть у огня незащищенное пузо. И расположены они так именно для того, чтобы никто это пузо не тревожил. Не бывает здесь никаких паломников. Мы вообще гостей не жалуем. - То есть… - начал Ботар-эль – и на этом и закончил глубокую мысль. Слова Гилтиаса мешали дышать куда сильнее, чем даже он сам, распластавшийся по нему и нагло забросивший ногу. Дракон хотел сообщить еще что-то, но прозаично закончил все выдохом в чужие губы. Он занимал собой все пространство вокруг даже в эльфийском облике. Не только свой дом – весь чертов мир, включая весь чертов воздух, которым Ботар-эль успевал здесь надышаться. Это было немыслимо и страшно – так же страшно, как то, что за все это время эльф не подчинился ни единой из своих же разумных мыслей о том, что это следует прекратить. Да и так ли разумно сказать себе: «может, пора все-таки прекратить дышать?» - Исторические справки очень вдохновляют, правда? – поинтересовался Гилтиас, отдышавшись. В глаза он старательно не смотрел, и щеки у него были совершенно алыми. Ботар-эль хмыкнул. Потрясающее существо – ни одной из своих выбивающих почву из-под ног выходок оно не смущалось, а здесь – гляди ж ты. - Ага. Меня бы еще очень вдохновило, если бы в твоем доме имелась нормальная кровать. - С чего ты взял, что ее не имеется? - Тогда какого, скажи на милость, черта, я отлеживаю себе все, что только можно, на жестких камнях? - Такого, - невозмутимо сообщили ему, - что после твоего рьяного оказания почтения божеству этого храма, тащиться до нее определенно было бы расценено мной как самое настоящее богохульство. - Вековая тайна, - напомнил Ботар-эль на третий день – Гилтиас потащил его к подножию, от которого простиралась долина роскошных водопадов, уже слегка уменьшивших свой бег, но не пересохших. Красота водопадов и поселившихся в них нимф, определенно, стоила того, что на обход этой долины им требовалось не меньше недели. Солнце решило облагодетельствовать их напоследок и одарило совершенно летним жаром – искупавшийся в ледяной воде Гилтиас обсыхал под этим солнцем, подло положив голову на колени так же безрассудно нырнувшему в воду, но уже успевшему высохнуть Ботар-элю. Местные нимфы таращились на них с нескрываемым интересом, что-то рокоча друг другу. – Ты говорил, что в благоприятных обстоятельствах расскажешь мне вековую тайну. - Самыми приятными обстоятельствами я все еще считаю секс, - воодушевленно заметил Гилтиас. Эльф придержал за запястье скользнувшую вверх по ноге руку. - Зануда. - Говори уже. - К чему я вообще это обещал? - К рассказам о конце света. - Ах, да, это. Почему я не роняю слез над закатом мира, не оплакиваю его погибель, не… Ботар-эль остановил и вторую руку. - Все очень просто – нет никакого смысла ужасаться наступлению будущего. Нет никакого смысла ужасаться вообще наступлению чего-либо, но, когда твой мир рушится в настоящем – это невозможно пережить философски, если ты еще способен что-то чувствовать. Но будущее… Оно настанет – и ты хлебнешь своего горя, если это конец света, уже тогда, когда оно настанет. - А как же попытки его предотвратить? - Это другая вековая тайна. Все в мире предопределено. Его начало и его конец. Божественное молчание и божественное вмешательство. Вечная мерзлота и извержение вулканов. Тот факт, что я лежу на твоих коленях, а ты слушаешь мои истории вместо того, чтобы порадовать меня и тех симпатичных нимф - тем, что радуешь меня. Совершенно все предопределено – и кто бы что ни делал, как бы ни пытался изменить свою судьбу – ничего не выйдет. Он говорил об этом спокойно, чуть улыбаясь – и совершенно серьезно. - Предопределено кем? – спросил Ботар-эль. - Понятие не имею. Не мной, не девой Нариэль, даже не Первым Богом. Кто-то – хотя, я думаю, Что-то – уже распределило наши роли. Тебя это печалит? - Это просто невозможно. - Ты можешь соглашаться или не соглашаться – это не переменит истины. Мир – странная, не всегда хорошая, справедливая и понятная штука. Мне моя роль нравится, хотя, как и у всех прочих, она включает не самые приятные вещи. А иногда – самые приятные. Например, сейчас. Гилтиас поднял руку и коснулся его щеки. - Знаешь, что дает тебе эта правда? - Бессмысленность жизни? - Свободу. Ты по-настоящему волен принимать абсолютно любое решение, которое придет тебе в голову. Это не сдвинет мир с места. Это не уничтожит вселенную. - В чем же свобода – если это решение даже не мое, а чего-то, что надо мной? - Нет же. Оно твое. Но все мы вплетены в ткань мироздания так, что не сможем порвать ее – даже если нам кажется, что сможем. - Вот теперь я совсем перестал понимать. - Я даже не скажу, сколько времени у меня ушло на это осознание, - улыбнулся Гилтиас. – Предлагаю упрощенную схему. Вселенная будет жизнь своей жизнью, если на нас завтра свалится гора. Вселенная будет жить все той же своей жизнью, если на нас завтра не свалится гора. Вселенная будет жить своей жизнью, даже если ты сейчас перестанешь коситься на девушек и, наконец, займешься со мной любовью – о том, какая мы красивая пара, они будут сплетничать только со своими соседками, больше на их языке никто не говорит. Ну, еще Золотые драконы, но, так и быть, если моя мама узнает, чем я занимаюсь – я это переживу, даю слово! - Ты самое невыносимое существо из всех, что я когда-либо встречал! - Спасибо. - Это не комплимент. - Это тебе так кажется, - Гилтиас извернулся, оказавшись сверху. Золотого Дракона в эльфийском облике, если он загорелся какой-то идеей, сдвинуть было примерно так же сложно, как если бы пытаться передвинуть его в облике настоящем. Вода под водопадом заинтересованно плеснула. - Я, - процедил Ботар-эль, с трудом усмиряя воображение, - потомок древнего рода… - Какое совпадение – я тоже. - …и я никогда… Гилтиас укусил его над ключицей – прием был настолько запрещенный, что пришлось сдавить упертому дракону лопатки. - Никогда?.. – выдохнул Гилтиас ему в губы. – Никогда? Он представлял собой ту самую воспеваемую им свободу – опьянял ею, опьянял собой. Он охотно понимал и принимал «хочу» и «не хочу», как чужие, так и свои, но условностей вроде «не должен», «неправильно», «установлено», «принято» в вопросах отношения друг к другу двух существ не понимал совершенно искренне. Гилтиас охнул, оказавшись на траве; охнул снова, когда эльф поцеловал его так жадно, словно они не провели последние несколько дней в непосредственной близости друг от друга. Восхищение им охватило Ботар-эля острым, почти болезненным приступом, с каждым новым мгновением лишь разгорающимся сильнее. Попытка перевернуть разомлевшего дракона провалилась – Гилтиас обвил его, кажется, всем телом, запустил руку в волосы. - Не вздумай даже, - заявил хищно, настойчиво; глаза у него были золотые и совершенно шальные. – Хочу видеть, как ты на меня смотришь. Хочу, чтобы ты смотрел. Живой, возбужденный, шумный, красивый до неприличия – как на него вообще можно было не смотреть. Ботар-эль смотрел - насмотреться не мог: на спутанное золото волос, елозящее по траве, льнущее к телу, на запрокинутую голову, на совершенно невероятное выражение лица. Чертово древнее божество. Чертово выгибающееся под ним древнее божество, не знающее, не помнящее ни о какой сдержанности, вообще о чем либо, кроме собственного хриплого: «хочу». Можно было только порадоваться, что Гилтиас представлял собой такой простор для поцелуев – иначе все это Ботар-эль озвучил бы ему вслух. Дракон гладил его по спине, плечам и шее – и сдавливал, почти царапал короткими ногтями, забываясь – гладил снова. - Никогда, - издевательски простонал ему Гилтиас и вжался лбом в шею, дернувшись от особенно сильного движения. - Считай это… - Победой? Свободой? – он улыбался почти безумно, запрокидывал голову, прерывался, говорил снова. – Ты же только со мной так… Только со мной… Он еще сильнее сдавил ногами поясницу эльфа. - Других таких безумцев не… - Холодный, сдержанный… - он говорил почти с обожанием, слепо целуя кожу после каждого слова. – Ты бы видел себя сейчас. Мы не забываем, ни единого события ни единого тысячелетия не забываем, мне всю жизнь жить с тем, как ты смотришь, как ты целуешь, как ты говоришь, как ты трахаешь меня… Слова вышибали из реальности окончательно. Новая попытка уткнуть его безумным лицом в траву вышла еще провальнее – Гилтиас с силой укусил его в плечо, вывернулся одним движением, ошеломив, оглушив подобным коварством, настырно опрокинул на лопатки и опустился сверху. Ботар-эля крыло от его собственнической довольной улыбки. Он чуть приподнялся, медленно целуя чертово божество снизу вверх, дюйм за дюймом теплой чувствительной кожи, и божество умолкло, подавившись воздухом и застрявшей на губах фразой, почти всхлипнуло, покладисто, умело и мягко погладило шею под волосами, зная, что ублажит. - Люблю тебя, - обреченно сообщил Ботар-эль, поднявшись чуть выше соска, и божество, кажется, вообще перестало дышать. Так долго Гилтиас не целовал его, кажется, никогда – а когда ему снова позволили дышать, чертов дракон двинулся на нем так, что сделать вдох не получилось физически. Нимфы смотрели на него влюбленно, но теперь держались чуть на расстоянии. Ботар-эль, помня, как прежде девушки оглаживали его по ногам в воде, только хмыкнул: - Вот для чего ты это затеял? Гилтиас, блаженно раскинувшийся у воды, помотал головой: - Вот для чего я тебя тяпнул. Девочки иногда… забываются. Все остальное – исключительно из большой и чистой любви. Ему омовение не помогло вернуть приличный вид: наглое, нагое и явно только что отлюбленное до звезд из глаз существо. Ботар-эль педантично завязал волосы и сел рядом. Нимфы по-прежнему разглядывали их; было одновременно чертовски весело и чертовски неловко. - Забываются? - Что, легенд о водных нимфах, заманивающих юношей и девушек, лишающих их невинности, верности, кружащих головы и туманящих рассудок, ты не слышал? - Прежде – нет. - Ну вот, теперь я ее рассказал, - Гилтиас потянулся, отражая волосами начинающие алеть солнечные лучи. – Малодушные эльфийские сказки. У них нет волшебства, способного влиять на чей-либо разум, так что «туманить» и «заставлять» они не смогли бы, даже если бы захотели. И юноши, и девушки прекрасно справляются и со своей невинностью, и с шаткой верностью, сами – и девочки, между прочим, хоть и являются самими сладострастными из всех известных мне существ, лечь захотят далеко не с каждым. - Уверен, я знаю одно куда более сладострастное существо. Гилтиас улыбнулся и поежился, но заботливо брошенные рядом вещи старательно игнорировал. Нимфа что-то рокотнула – он мелодично рокотнул ей в ответ. Она зазвенела смехом, следом за ней засмеялась подружка. Дракон внезапно заалел щеками и погрозил им кулаком. Смех усилился. - Брысь, кому говорю! Они синхронно нырнули и, прежде чем окончательно скрыться за поворотом, окатили его водой. - Ох! Он яростно отряхнулся, оделся наскоро. - Что? - Ничего. Ботар-эля интриговал не столько разговор на чужом языке, сколько алые щеки беспардонного дракона. - Они тоже считают, что ты зануда, - буркнул Гилтиас, выжимая волосы. - И? - И интересуются, как я тебя заполучил. Ботар-эль не нашел в этом вопросе ничего, что могло бы хоть как-то смутить лучащегося извечным самодовольством Гилтиаса. - И? - Это сложно перевести дословно, а не дословно – еще сложнее. - Я в тебя верю. Дракон вздохнул совсем страдальчески: - Она сказала, что солнце взбесилось и припекает им спины только из-за того, как я на тебя смотрю. Дома все наконец-то пришло в норму и текло своим чередом, не требуя от него бессонных ночей и поездок на край света. Поездки личные, как обычно, результатов не принесли: четыре портала, четыре мира, четыре квалицированных следопыта, четыре неизменных: «нигде никогда не видели». Еще четыре. Он знал, что все бессмысленно, знал в тот самый день, когда впервые изрыскал Энию из конца в конец, чокнутый, прагматичный, отчаявшийся. Миров – тысячи, это даже не иголку в стоге сена искать, это… Он знал, что все бессмысленно – потому что видел сны темные и пустые, со слабостью и кровью – но об этом думать себе запрещал. Сны возвращались, терзая, тревожа. Вытащенный из постели ощущением утраты, опоздания, безысходности, он запирался в кабинете и смотрел в огонь, который совсем не грел, пытался извлечь из памяти что-то хорошее – совершал эту ошибку из года в год, из века в век. В такие моменты ему редко припоминалось хорошее. Они ссорились лишь по одному поводу, но ссорились дико: Стелла называла его заносчивым выскочкой и снобом, он ее – наивной дурой. Ботар-эль старался, действительно старался быть сдержанным, но своим неизменным, неизлечимым упорством, нежеланием видеть очевидного, она выводила его из себя. - Сноб! – орала Стелла. - Идиотка! – не оставался в долгу благовоспитанный братец; хлопали двери. Он не мог достучаться до нее: ни в детстве, ни в юности. Когда она топала ножкой, настырно твердя: «мой друг!», он только надеялся, что это ни к чему такому не приведет, когда она притворялась паинькой – хотел ей верить и бесился еще больше, когда понимал, что верить нельзя. Когда узнал правду – окончательно потерял голову. Ботар-эль всегда боялся, что ее дурное увлечение переломает ей всю судьбу, превратив ее, легкую, прекрасную, в качестве самого тяжелого труда знающую лишь игру на арфе, в поломойку и кухарку, в прислужницу вечно недовольного жизнью бездаря. Что ей останется либо жизнь кухарки, либо ничего – для опороченной, лишенной наследства и репутации сестры он бы ничего не смог сделать, как бы ни старался. Жизнь рассудила иначе, превзойдя самые худшие его фантазии, подарив неизвестность и дурные сны. И неиссякаемую, нескончаемую ненависть. Очередное письмо родителей застало его уже после окончания этого приступа сжирающей заживо тоски и оказалось приглашением на какой-то прием. Расклад казался даже не худшим, хотя он и подозревал, что потом родители попытаются заставить его остаться. Кэйтра на его уже обыденную просьбу быть его спутницей оскалилась: - Отпуск близко! Напоминание о времени, тянущемся для него невыносимо медленно, заботливо полоснуло по сердцу. - Ого, - восхитилась лучница, очаровательно улыбаясь окружающим, пока ее водили под руку. – Смотрины! - Отпуск. - Вы уже обещали, - шипела она сквозь зубы. – Это произвол! И не скальтесь так, прошу, уж лучше вообще не улыбайтесь, вас затаскают по медицинским проверкам и лишат должности – кто тогда будет прикрывать мои мелкие юридические шалости? Ботар-эль послушно перестал изображать доброжелательность и пытался хотя бы скрыть, как сильно он зол. Мать избегала его старательно и очевидно – он, впрочем, и не сомневался, что инициатива исходила не от нее. Отец был приветлив и благодушен, кажется, даже искренне. Они не ладили очень давно, но жать ему руку в этот раз было совсем тяжело. Он считал, что победил. Ботар-эль смотрел в его лицо, ясно осознавая: назревает либо женитьба, либо совершенно отвратительный скандал. К его чести – он не удивился, но разочарование и обида горчили на языке и омерзительно пахли. - Как дома, - цинично веселилась Кэйтра. – Видите, как далеко мы продвинулись – теперь в цирке показывают не только дочерей, но и сыновей. Вас хотя бы в корсет не запихивают. Когда основные гости разъезжались, она сдавила ему руку и кивнула, словно провожая в бой. Отцовскую ставку звали Эннэ Ллиэтт – безупречно красивая девушка с застывшим в выражении любви к миру в целом и каждому его обитателю в частности лицом. Энтузиазм к его персоне она проявляла умеренный, не навязывалась, не раздражала, не внушала антипатии – Ботар-эль даже чувствовал перед ней некоторую неловкость. Самое смешное заключалось в том, что из всех когда-либо представленных ему девиц Эннэ казалась просто восхитительным вариантом, и, окажись он пару лет назад в такой омерзительной ситуации, может, и выбрал бы женитьбу. Сейчас эту мысль он даже не рассматривал. - Я могу говорить с вами откровенно? – поинтересовался он на третий день показа поместья и окрестностей. - Разумеется. - Что вы хотите от этой поездки? В конце концов, они были в равных неприятных условиях. - Выйти за вас замуж, - холодно улыбнулась она. - Я же попросил – откровенно. - Я откровенна, - озвучила она еще холоднее. – Вы – служащий, практически не бывающий дома. Вы за три дня ни разу не прокомментировали мой наряд и не сказали, что мне следует одеваться более подобающе – не потому, что я одета неподобающе, а просто чтобы поставить меня на место. Я могла бы польстить себе мыслью, что вам нравится мой наряд, но, полагаю, вы даже не обратили на него внимания – сейчас, например, вы совершенно искренне не замечаете, что у меня нет зонта. Он не сразу нашелся с ответом. - Моя сестра никогда не носила зонта, - наконец, медленно произнес Ботар-эль. – Он ей мешал. Сначала она постоянно забывала вернуться с ним с улицы, потом – забывала брать его из дома. Все считали, что она очаровательно забывчива. - Ваша сестра была красива, - пожала плечами Эннэ. Связи он не уловил – она поняла это и, кажется, впервые отреагировала искренне: ухмыльнулась. - Ну вот, вы нравитесь мне все больше и больше. - Я не намерен жениться. - А кто намерен? – пожала она плечами. – Но мы оба знаем, что в случае отказа эта ситуация повторится – только вряд ли следующий родительский избранник будет приятнее. Вы первый раз играете в эту лотерею? - Да. - Я – в одиннадцатый, - без всякого выражения сказала она. – Вы – исключение, а не правило. Мне не хотелось бы вас упустить. Она говорила потрясающе логичные вещи – примерно эти вещи он старательно пытался донести до Стеллы. Формальность. Хороший жених. Очень сильно хотелось выпить. - Смущает, да? – она спросила без издевки – вообще, кажется, без интонации. – Сперва всегда так – ты медведь, которого вывели на арену цирка, под тысячи взглядов назойливых зрителей, и велят проехать круг на велосипеде. Потом, разумеется, привыкаешь. Даже быстрее, чем медведь – мы ведь, все-таки, разумные и цивилизованные существа. - Я сочувствую… - Мне нужно не сочувствие, - поморщилась Эннэ. – Мне нужен супруг, от которого меня не будет воротить, потому что я понятия не имею, сколько еще попыток у меня осталось, и каких еще омерзительных червей подкинет мне высший свет. Спорить с собственной логикой оказалось невероятно сложно. У него были детские, «недостойные» аргументы, каждый из которых выкрикивал: я не хочу. Мне это не нужно. Просто оставьте меня в покое. У него был только один взрослый: я могу себе позволить этого не делать. Эннэ не могла – во всяком случае, бесконечно. Он мог - лишиться наследства, разорвать отношения с отцом и удалиться на свое рабочее место, а после – ночевать в свою усадьбу, практически ничего не теряя. - Вы странно на меня смотрите. - Я… - он не знал, нужно ли это говорить. – Мы с сестрой постоянно спорили о тяжести брака. Я не ожидал, что она окажется права. - Вашу сестру кто-то забрал из этого ада, - все так же равнодушно сказала Эннэ, так и не позволив голосу ни капли искренних эмоций. – Я очень надеюсь, что у них все сложилось хорошо. - Этого мы узнать не можем. - Да бросьте. Много вещей может быть хуже, чем быть цирковым медведем? – она глубоко вдохнула и наступила туфелькой на свою гордость: - Что вы потеряете? Ботар-эль взял ее за руку, не чувствуя ровным счетом ничего. Представил себе обстоятельно вежливую брачную формальность. Чудесную благовоспитанную девушку, с которой они, скорее всего, будут играть в шахматы и даже обсуждать книги. Может быть, вместе спать, вот так, от скуки и безысходности, равнодушно касаясь что кожи, что ткани. Вспомнил узкую кровать и необходимость вести себя тише, медленно греющийся камень под поясницей, трущую колени землю; налипшие на шею золотые волосы и настойчивые ладони. И вдруг – почти устыдившись своего права без всяких последствий получить это – вспомнил Стеллу. Ему казалось, что они разбили время и прыгнули в прошлое. Что он – горделивый мальчик, уводящий отчаянно упирающуюся младшую сестренку прочь со двора, прочь от невесть что о себе возомнившего сына стражника. Тогда Ботар-эль оставил ей розу – нужно было забрать ее, выбросить, уничтожить. - Да пусти же меня! Люди и эльфы останавливались, с любопытством поглядывая на них. Кто-то улыбался, кто-то качал головой. - Ты дурак, - бросила Стелла, перестав сопротивляться. – Какой же ты дурак. Ему до последнего казалось, что он держит ситуацию под контролем, что не будет ничего обсуждать сейчас. Ему нужно было остыть – им обоим следовало как следует остыть. Но дома они остановились – вспыльчивый Ботар-эль и упрямая Стелла – и эмоции хлынули, застилая, затапливая любые разумные мысли. - Что это было?! - То, что ты видел! - То, что я видел? Ты слышишь себя? Ты хоть немного понимаешь, что я там видел? Что все видели? - Что? – неожиданно спокойно спросила сестра, буравя его глазами. – Что? Потом, прокручивая этот момент в памяти тысячу тысяч раз, Ботар-эль понял его слишком хорошо. Она боялась услышать опрометчиво сказанное слово – во всяком случае, боялась услышать из его уст. Она ждала не понимания, а хоть какую-то поддержку. Как в любом своем поступке – Стелла умела справляться со своими решениями и их последствиями сама, но всегда улыбалась, зная, что брат на ее стороне, и что он готов протянуть ей руку. Ботар-эль сумел сдержать рвущиеся наружу колкости – злые, обидные, мерзкие – сумел промолчать, и это молчание на ее вопрос осталось с ними навсегда. - Я танцевала с ним, - произнесла Стелла после затянувшейся тишины. – Я целовала его. Потому что – вот сюрприз – я его люблю. - Ты хуже маленькой девочки. Люби, раз ты так уперлась, что не хочешь никого слушать и не хочешь думать сама. Но не надо… Но веди себя… Ты выходишь замуж! - Я выхожу замуж за него. - Нет. - Значит, все еще проще! Я не выхожу замуж. - Прекрати паясничать! - Ты дурак? – спросила она почти сочувственно. – Эль! - Я миллион раз говорил тебе. Миллион! Почему ты не веришь мне? Почему не хочешь понимать, что в этом нет ничего особенного? Это чертова формальность и условность – которые обеспечивают твое положение и твою защиту. Он военный, ты видеть его будешь раз в столетие! - Эль, - она обхватила себя за локти, моргая совершенно растерянно. – Эль, ты ведь действительно веришь в то, что говоришь. - Разумеется. И – даже если вдруг что-то случится – ты знаешь, что я скорее убью его, чем позволю тебя обидеть. - У тебя что, ледышка вместо сердца? - Боже, да ты меня даже не слушаешь. Она закрыла глаза, мотая головой. То ли хихикнула, то ли всхлипнула. - Если не понимаешь – то можешь, во всяком случае, поверить мне? Выходить замуж не по любви и выходить замуж, любя другого – это не одно и то же. - Какая разница, как это назвать! Стелла открыла рот, взмахнула руками раз, второй. Молчала, стояла и молчала с попеременно закрывающимся и приоткрывающимся ртом, смотря на него с все большим отчаянием. - Ты действительно не понимаешь, - повторила она зачем-то. – А я не знаю, как это можно объяснить. - Послушай, - он осторожно взял ее руки в свои. – Ты ведь знаешь, что так почти у всех. Все проходит и забывается – и он так же пройдет и забудется. А у тебя будет будущее. Репутация. Муж, который… - Эль, - она обняла его; объясняла, как маленькому ребенку. – Не пройдет. Не забудется. Это так не работает. Они стояли друг к другу вплотную – самые близкие и родные люди – и будто стучали в наглухо заколоченные двери. Когда Стелла отстранилась, она лишь улыбалась – отчаянно, горько. Потеряла к разговору всякий интерес, не пытаясь больше объяснять или настаивать. Пожелала спокойной ночи, а утром лишь фыркнула, когда он блокировал ворота. - Ну-ну, - бросила вслух и демонстративно хлопнула своим окном. В тысяче тысяч «потом» Ботар-эль все пытался понять, действительно ли она не попрощалась или все же попрощалась, просто он не понял – но так и не пришел ни к какому выводу. Он ненавидел – истинные боги, как он ненавидел нахального сына стражника, так легко разломавшего чужие жизни! – но, черт возьми… Захотелось не просто выпить – захотелось надраться. Эннэ смотрела на него – красивая, что бы она там ни думала, умная, пытающаяся играть по правилам и выиграть; Ботар-эль вспомнил, что так и не ответил на ее вопрос. Перед ней ему тоже вдруг стало безумно стыдно. - Полагаю, - пожала она плечами - равнодушно говорила и равнодушно смотрела. – Мы загулялись. И загостились. Происходящее отчего-то казалось не очень реальным. Ботар-эль как будто смотрел на все со стороны: на собственные неторопливые сборы, на проходящий в молчании ужин, на ничего-необычного-не-происходит, и лишь задавался про себя вопросом, когда же уже начнется действие. Действие началось после прощания с матерью. Надо же, негласное правило - не втягивать ее ни в какое сомнительное происшествие все так же исполнялось и им, и отцом неукоснительно. Единственное правило. - Мне это надоело. - Мне тоже. С обидой он справился, усмирил, и теперь только раз и навсегда собирался поставить точку в этом превратившемся в безумие вопросе. - Это не имеешь права не понимать, как это для меня важно, - произнес отец. – Не имеешь права и дальше строить из себя самодостаточного отщепенца. Не имеешь права оставаться мальчишкой. Мне не нужен мальчишка – мне нужен мужчина, для которого честь семьи – это не пустой звук. - Семьи, - протянул Ботар-эль. - Семьи. - Это слово означает не только тебя, что бы ты там о себе ни думал. Я разочаровал тебя – я это признаю. Не пошел по своим стопам. Не живу по твоему сценарию. Не нуждаюсь в тебе и твоей помощи. Я признаю все это. Но даже не пытайся убедить меня, что твое уязвленное самолюбие как-то связано с честью семьи. - Ты снова произносишь речи упрямого мальчишки. У тебя есть долг, Ботар-эль – перед обществом, матерью и передо мной. Ты знаешь, что обязан выплатить его за двоих – и ты его выплатишь. Я не допущу нового позора. Ботар-эль почувствовал, как зазвенел воздух, как загорелось огнем лицо. - Я не набирал у тебя никаких долгов, - произнес он медленно, игнорируя отчаянное желание говорить совсем другое. – И отдавать ничего не обязан. Он не имел права называть ее «позором». Он вообще не имел никакого права о ней говорить. - Ты не оставляешь мне выбора. Ботар-эль рассмеялся: - Ведь подобное уже было, помнишь? - Я стараюсь не вспоминать о досадных недоразумениях. Слово ударило даже не пощечиной – кулаком в челюсть, с размаху, до крови и до звона в голове. - «Недоразумение»? – спросил он тихо. Звон нарастал, мешая думать. – «Досадное недоразумение»? Отец даже не понял, что сказал не так, и это выбило из равновесия окончательно. - Она была моей сестрой, а не «позором» или «досадным недоразумением». Она, если вдруг помнишь, была твоей дочерью. - Дочь, путавшуюся с бродягой и предавшую родного отца, я не могу называть иначе. - Тогда закрой пасть и не приписывай ей никаких мифических долгов. В доме стало тихо, а на душе – неожиданно - очень легко. - Как ты смеешь… - Как ты смеешь, - слова шли и шли, громкие, хлесткие; ему казалось, и речь, и мысли он давил и заглушал с огромным успехом, но все эти годы они зрели где-то под коркой плохо зажившей раны, гноились, ждали, когда смогут, наконец, прорваться. – Ты ее вычеркнул – словно ее никогда не существовало. Жива она, мертва, сыта или нет, обута или нет, работает или побирается – тебя даже не интересовало это никогда. Я под каждый камень в Энии заглянул, пока ты лизал королевские пятки - если не вернуть домой, то хотя бы убедиться, что она в порядке!.. - Не вижу, чтобы ты в этом преуспел. - Ты не имеешь права так о ней говорить. Не имеешь права спрашивать с нее что-то. Ты ничего – ничего – для нее не сделал! - Щенок, - очень спокойно произнес отец, хотя вены у него на шее вздулись. – Выкормленный породистый щенок, которого слишком плохо дрессировали. Плохо выдрессированные щенки, мой мальчик, столь же бездарны, бесполезны и бестолковы, сколь брехливые дворняги. Пошел вон. Бездарные щенки мне ни к чему. Было легко – истинные боги, как же стало легко! – когда Ботар-эль закрыл за собой дверь. Бездна нависла над головой, бездна разверзлась под ногами – он вступал в бои с грабителями, мародерами, дышащими холодом и смертью тенями Междумирья, но ни один из них не был так тяжел, как бой с бесконечным потоком требований, претензий и обвинений. Официально с Королевской Гвардией они не имели ничего общего, но влияние и связи делали свое дело. В нем открылось второе, третье, четвертое дыхание: отвечать на вопросы, отчитываться о проверках и их результатах, объяснять причины ошибок и успехов, сил хватало на все. Он столько лет тянул на медленно гниющей веревке наковальню праведно-вежливых отношений с человеком, которого не понимал, осуждал, презирал, и веревка все никак не сгнивала – и теперь он, наконец, догадался ее обрубить. Он не пытался раздумывать, поступил ли правильно; знал только, что поступил по отношению к себе честно. Это оказалось безумно приятно. Даже темные сны отступили – словно солнце и ветер разогнали грозовые тучи. Отец приковал его к отчетам и кабинетам начальства на четыре месяца, четыре бесконечных месяца разговоров, оправданий и отсутствия хоть какой-либо настоящей работы. Из этого ада он вышел заслуженным победителем – уставшим, раздраженным, окончательно преданным собственной давно уже не семьей – и свободным. На месте Кэйтра вцепилась в него так, что он едва не шарахнулся прочь, по уже сложившейся привычке прикидывая, как это может быть расценено и как можно будет против него использовать. - Я так переживала за вас, шеф, словами не передать! - Сильнее, наверное, только за отпуск, - усмехнулся он, приобнимая ее. Лучница хохотнула, поспешно прикрыв рот ладонью. - Ну вас. Как мы этот зимний переход под сменным руководством пережили – не понимаю. Гилтиас со своими извечными источниками сразу сказал, что не меньше двух недель сидеть, так мы их там и просидели, всем отрядом, таскаясь от комнат к столу и обратно. Вы, конечно, зануда и педант, но педант адекватный, а этот… Мы столько денег за двухнедельное размещение отвалили, вы с ума сойдете, Альвар ему начинает, мол, можно так и так, а тот – платим, как написано, нам не сдались гномьи подачки! «Подачки»! И не объяснишь, что у некоторых есть такая вещь, как стыд за кретинов, с которыми делишь планету, и вежливость! Ботар-эль мог только искренне понадеяться, что ксентаронские маги не подведут, и встречный караван с обработанным золотом тоже изрядно задержат. Боги ему благоволили – ксентаронские маги не подвели. Зима, казалось, стала еще безумнее – за время перехода от портала до таверны он не то, чтобы промерз, но силу сорвавшейся с цепи стихии ощутил. В таверне царила привычное запустение – разве что Альвар, скучающий у стойки, приветственно взмахнул им чистым бокалом, и развернулся сидящий к двери вполоборота Гилтиас. Дракон улыбнулся, но со скамьи вставать не спешил. - Вернули-таки нам командира! – гоготнул Альвар, ударяя стаканом по прилавку. – Эх, плакали мои денежки – опять половину стоимости у старика вычитать будут! - Сговоримся, - фыркнул Ботар-эль; к грубоватой гномьей радости он уже привык. Взгляд отчаянно косил на упрямо сидящего Гилтиаса – тот склонил голову набок: - Не жадничай, Альвар. И не спуститься бы мне по такому случаю в погреб? - Тебе – не спуститься! С тобой последних запасов лишишься! - Так я не для себя! – притворно схватился за сердце Гилтиас. – Нам, вот, командира вернули – я же пекусь разве что о столе для командира! - А командир пускай вино себе берет сам. А ты к вину моему не лезь! Не лезь, говорю! - Дорогу покажу, - вежливо откланялся Гилтиас и еще более вежливо пропустил командира вперед. Под личный погреб отводился закрытый закуток в конце длинного подвальчика – в него Ботар-эля буквально втащили, уперли поясницей в закрытую щеколду. В голове крутись тысячи разных мыслей, настойчиво просясь на язык – от «извини» и «скучал» до «ты не ни за что не поверишь». У Гилтиаса, упиравшегося ладонями ему в плечи, тоже в глазах явно читались эти разномастные мысли; дракон смотрел на него и будто пытался определить, какую из них хочет высказать первой. Пальцы на его плечах чуть подрагивали. Ботар-эль притянул его к себе. Это тоже отдавало жутким ребячеством: долгие, вдумчивые поцелуи в полутемном чулане, куда его затащили под совершенно надуманным предлогом. Ребячеством, и еще настойчивой, долгой, острой и взаимной тоской. Через несколько дней распогодилось: иссякла метель, испарился легкий туман. Ботар-эль уже видел отсюда, сверху, панораму весеннего Ксентарона – зимний в вопросе красоты ему, конечно, проигрывал, но выявлял очень занятную странность. - Что это? Кажется, это был далекий остров – воздух над ним отчаянно рябил. Отсюда Ботар-эль видел лишь эту рябь и скалы, не занесенные снегом. Гилтиас потянулся на диванчике рядом с ним. - Загадочная ксентаронская тайна, доступная лишь избранным. Эльф терпеливо ждал продолжения, но его не последовало. - Я действительно не могу сказать, - покаянно произнес дракон. – Но, можешь поверить мне на слово – ничего особенно интересного. Не думаю, что во вселенной вообще существует более скучное место. Звучало печально и немного странно. - Ты просто в Энии не был, - задумчиво произнес Ботар-эль, мысленно отмечая, что до стадии максимально не завуалированных намеков они уже добрались. – Красивейшее место, словно застывшее во льдах или в янтаре. Там будто временная аномалия, когда не понимаешь, секунда прошла или вечность, находишься ли ты в сегодня или это все еще продолжается вчера. - Какая поэтичная замена для «безумно по тебе скучаю», - Гилтиас привычно устроил голову у него на коленях, каким-то неведомым чудом не цепляясь волосами за пояс. Эльф аккуратно потянул золотую прядку – чтобы особо не задавался. - Я не могу покинуть Ксентарон, - сообщил дракон, останавливая готовую выпутаться из его волос руку. – По-хорошему, мне вообще положено сидеть на привязи. Это Ботар-эль слышал впервые. - Совершенно не представляю тебя на одном месте. - Я тоже, - от вида странного острова за распахнутым окном Гилтиас отвернулся, уставился вверх, на внимательно следящего за ним эльфа. – Спорим, о том, что я связан по рукам и ногам обязательствами и священными обетами, ты и не догадывался? Он озадаченно моргнул, когда ладонь, расстегивающая ему ворот, отдернулась. - Исключительно должностными! – клятвенно заверил он, возвращая чужую руку на место. Ботар-эль мягко обхватил ладонью горло болтливой ящерицы, не особенно надеясь на то, что тот устрашится – в ответ ему зыркнули весьма и весьма заинтересованно. - Ну тебя. Гилтиас чуть улыбнулся и прикрыл глаза. Ботар-эль все рассматривал загадочную рябь, раздумывая, что вызывает эту аномалию и для чего она вообще нужна. Пробежался взглядом по сторонам, по заледеневшей воде и заснеженным равнинам. Зима выглядела спокойной, уютной. В каком-то из своих снов он видел совсем другое – гигантскую глыбу льда от земли до самого неба. Солнце тоже вмерзло в эту глыбу, висело в ней бесцветным пузырьком. В другом сне он сам был внутри похожей ледяной глыбы. - Так странно… - произнес Гилтиас куда-то ему в бок. Ботар-эль, уверенный, что тот задремал, вздрогнул. – Когда тебе говорят, что ты – сторожевой пес в самой большой и красивой будке на свете, то кажется, что самое главное – это ослабить цепь. Когда ты находишь способ ее ослабить, это делает тебя счастливым. Когда ты находишь способ избавиться от нее – это делает тебя безобразно счастливым. Он поднялся, как обычно, в одно легкое движение, устроился у эльфа на коленях, тяжелый, теплый, слегка придавливающий руками в спинку дивана чужие плечи. - И вот вместо будки у тебя – огромный мир, в котором ты волен идти, куда захочешь, к кому захочешь. И вдруг этого мира тебе тоже становится мало. Ботар-эль чувствовал его дыхание у себя на губах. Гилтиас коснулся пальцами его щеки – медленно, завороженно, будто впервые. - Вдруг время в твоем прекрасном мире – время, которое не доставляло тебе неудобств несколько тысяч лет – порой замедляет ход настолько, что нет смысла различать вчера и сегодня, потому что никак не может наступить завтра. И ты, лишенный и будок, и цепей, раз за разом крутишься в ожидании вокруг одного и того же места, только что хвостом от предвкушения не виляя. Эльф потянулся к нему – Гилтиас вдавил его в спинку сильнее, слегка коснулся губами и языком губ и отстранился опять. - Я был уверен, что знаю об ожидании все, уверен, что время – если не друг мне, то хотя бы соратник, но, вот странность, я - вечное, бессмертное, безвременное, божественное… - Скромное, - выдохнул Ботар-эль, снова пытаясь его поцеловать и снова получая лишь мимолетное касание. - …существо оказываюсь игрушкой в его капризных руках. Ни ошейника, - Гилтиас поцеловал его в висок. – Ни обязанностей, - прошелся носом вдоль скулы. – Ни священных обетов, - поцеловал в уголок губ, дернувшись, когда ему вдавили ногти в поясницу, но так и не прекращая издеваться. – А меня все равно будто приковало к тебе и не отпускает. Раздевали его тоже неумолимо медленно – Ботар-эль, не далее, чем пару дней назад уколовший смешливого дракона за любовь к наготе, почти серьезно спросил себя, какого черта они вообще тратят время на одевание в этом храме великого божества, если вскоре все равно приходится раздеваться снова. - Ладно, - проговорил он, почти не пытаясь взять над ситуацией контроль, позволяя отчаянно метить шею и касаться груди анатомически правильным эльфийским языком. – У меня не было шансов. Твоя поэтическая замена слову «скучать»… беспрекословно выигрывает. Гилтиас слегка сжал зубы. Ботар-эль охнул. - Все честно, - удовлетворенно произнес он. Выдерживать все вместе было сложно: его голос, его дыхание, его язык, его вездесущие руки. - Не все. - М? Ботар-эль мужественно закрыл глаза и сосчитал до трех. Вид сочетания заинтересованного взгляда и касающегося соска языка явно обещал скрашивать ему одинокие энийские ночи. - Раздевайся уже. Гилтиас погладил кожу под расстегнутым воротом. - Мне казалось, так тебе нравится больше. - Мне казалось, - пользуясь частичной занятостью его рук, эльф настойчиво потянул молнию на жилете до конца, - что ты ужасно скучал. - Ужасно, - он чуть прогнулся, помогая стащить с себя жилет, и, не удержавшись, вжался бедрами сильнее, потерся, прежде чем отстраниться. – Хочу компенсации. - Тянуть и сражаться за свой застегнутый ремень – это компенсация? - То, как рьяно ты пытаешься меня поцеловать – это компенсация, - нахально заявил Гилтиас. – То, как ты теряешься от ощущений – это компенсация. То, как ты меня попросишь… От его интонации совершенно пересохло в горле. - Хочу тебе напомнить, - сообщил Ботар-эль, даже не пытаясь сообразить, когда именно его уложили на диван спиной, - что я, как-никак, потомок древнейшего рода… - И что теперь, не тра… - И я не прошу, а приказываю тебе заткнуться, - эльф обхватил пряжку его ремня и, наконец, не встретил сопротивления. – Раздеться, - расстегнув, на всякий случай вообще вытащил его из шлевок и сбросил на пол. – И заняться… Гибкости у Гилтиаса хватало на то, чтобы выворачиваться из одежды и целоваться одновременно. - Три месяца, - хрипло выдал он тяжело дышащему, уткнувшемуся ему в плечо дракону. – На весну мне выдали три месяца для модернизации торгового пути. Неофициальные переговоры у меня сейчас, как только прибудет встречная делегация. Контролировать эту модернизацию я поставлю Кэйтру, у которой здесь отпуск - это было почти честно. Весной начну со своей проверки, и, если все будет хорошо… - Если? – щелкнул зубами Гилтиас. – Да я их сожру, если что-то будет не так! Аферист чертов… - Работа немного поимела меня, и я решил немного поиметь работу. - А сразу сказать?! - Все, как ты любишь – при благоприятных обстоятельствах, - Ботар-эль усмехнулся. – Безумно звучит, да? Побег на каникулы и дальше - снова встречи раз в сезон. - Переживу как-нибудь. Все-таки в том, чтобы быть бессмертными существами, есть свои плюсы, не находишь? Можно тратить месяцы бесценного времени на ожидание. - Я с семьей разосрался, - выкладывал козыри Ботар-эль – слова в голове категорически не держались. Уставший, разомлевший, он развлекался тем, что наблюдал, как вытягивается чужое лицо. – Долго подбирал более подобающее слово, но более подобающего просто нет. Отказался от возможности нормально жениться. И, кажется, разбил витраж, когда хлопал дверью. Вслух это все звучит еще более дико, чем в голове. Гилтиас молчал. - Что? - Ты выиграл, - озвучил он, наконец. - Что? – непонимающе переспросил Ботар-эль. - Конкурс поэтических метафор безумной тоски, - дракон навис над ним, сияя ошалевшими глазами. – И самых интересных признаний в любви по совместительству. - Замечательно. Помнится, ты рассказывал мне потрясающе неуместные варварские легенды о том, как победители получают проигравших. Пойдешь в постель – ремень прихватить не забудь. - Варварские, - неодобрительно протянул Гилтиас и наклонился за ремнем. – Как я смею заставлять потомка древнейшего рода следовать ужасным варварским обычаям. - Что угодно, - позорно сдался Ботар-эль, оценивая горящий в золотых глазах энтузиазм, - лишь бы в нормальной кровати! Перспектива долгого отъезда увеличила его въедливость и педантичность втрое – Ботар-эль был почти уверен, что еще немного, и парочка эльфийских чародеев отправит его на Ксентарон лично, причем так, чтобы обратно он не возвращался. Проверки оба, в конечном итоге, все же прошли, лишь знатно потрепав нервы и Ботар-элю, и себе. Домой он заехал даже в благодушном настроении, которое резко улетучилось, стоило увидеть странное выражение лица управляющего. Мать сидела на кресле в гостиной, увлеченная книгой – пришлось легонько постучать по дверному косяку. Книгой, как ни странно, оказался сборник легенд Ксентарона – официальный и совершенно серьезный трактат, над которым Гилтиас до сих пор иногда потешался. Он не слишком понимал, что и как ей говорить. - Как ты? - Хорошо, - ответил он искренне. Она кивнула. Сама она выглядела очень усталой, почти изможденной. - Я слышала, ты надолго отбываешь. - Да. - Какие-то проблемы? - Нет, напротив. Будем расширять торговые пути – с Энией хотят торговать еще минимум две расы. - Мне казалось, этим расширением должны заниматься соответствующие звенья. - Разумеется. И соответствующие – инспекцией и безопасностью. Она кивнула, нервно сжала пальцы на коленях. - Ты проводишь там едва ли не больше времени, чем здесь. - Здесь я видел все, - пожал он плечами. – Там – лишь малую толику. Впрочем, не скрою, что будь там только гномьи кузни и памятники древней архитектуры – я бы только из-за этого там пропадал. Он почти не кривил душой – дом или храм, но к памятникам древней архитектуры обиталище Гилтиаса определенно относилось. Мать расхохоталась. Ботар-эль так и не понял, грустный это был смех или веселый. Серебряный колокольчик звякнул и замолчал в единое мгновение, не оставив даже отголосков. - Все всегда твердили мне, - покачала головой мать, глядя в камин, - какие разные у меня дети. Кто-то пытался укорить этим Стеллу, кто-то – похвалить тебя, а я лишь кивала им и смеялась про себя. Мои дети всегда были похожи, как две капли воды. Если тебя уличали в какой-то шалости – можно было не сомневаться, что твоя сестра обязательно ее повторит. Если тебе в голову приходила очередная гениальная затея, в которой нельзя было участвовать девчонке – позже она обязательно тоже воплощала ее в жизнь. Самый потрясающий случай, конечно, был, когда вы оба с разницей в два дня ухитрились упасть с крыши – причем здесь каждый из вас явно лез на нее по каким-то своим причинам. Она говорила о Стелле тепло и грустно. - Надо же, прошло столько лет, и теперь ты вздумал повторять за ней. «Мы с Арниэль идем к ювелиру! Мы с Гвендиаль плясали всю ночь! Аларнэ и ее кузен позвали меня проехаться к руинам замка Форн – какой это восхитительный памятник древней архитектуры!» Она, наконец, посмотрела на него – очень любяще, очень тепло и очень болезненно. Ботар-эль не нашелся с ответной репликой. - Я не торопила ее с замужеством, потому что верила, что она разочаруется – но время шло, а… Я не знаю сейчас, как следовало поступить. Я столько лет не знаю, что с моей дочерью, и столько лет смотрю дурные сны, что боюсь узнать. Она заправила упавшие на лицо волосы за уши. - Я никогда не пыталась удержать тебя дома, - сообщила мать своим сцепленным в замок пальцам. – Или заставить остепениться. Сперва ты был одержим ее поисками, потом – разбит ими, затем был так доволен работой. Элдэр, Альмания, Ир-Тан… Ты был в десятках миров, довольствуясь парой посещений – а потом оказался на Ксентароне и стал отправляться туда снова и снова. Знаешь, сначала я надеялась, что ты… что ты ее там найдешь. Странно, да? - Когда-то мне тоже так казалось. Она обхватила себя руками. - А потом я снова стала видеть сны. - Ты же знаешь, что говорят чародеи о наших снах. Их никак нельзя трактовать. - Я вижу лед, темноту и золото, - глухо произнесла мать. – Каждый раз вижу лед, темноту и рассыпанные драгоценные камни. Каждый раз мне так холодно, что я знаю – живые не чувствуют такой холод. И каждый раз, перед тем, как открыть глаза, я вижу твое лицо, покрытое инеем. В камине громко треснуло полено – она вздрогнула. - Я так… я так ждала, что тебе, наконец, надоест – а ты приезжал оттуда настолько довольный, что тебе стало хватать сил на разговоры с отцом. На то, чтобы разругаться с ним. А сейчас ты сидишь и с безумными глазами говоришь мне о древней архитектуре. - Я не знаю, - проговорил он, - что должен на это ответить. - Можешь ничего не отвечать. Просто… Просто прекрати это. - Мама, - он впервые за долгое время подсел к ней и взял за руку. – Матушка, успокойся. Услышь себя. Ты ведь не хуже меня понимаешь, что подчиняться этому страху – безумие. - Я знаю, что вижу, - она сдавила его пальцы. – Эль, поверь мне, пожалуйста. Я чувствую дурное. Он поцеловал ее ладонь. - Если чему-то суждено случиться – это случится. Мне недавно открыли тайну, что все мы занимаем строго отведенные места в плане мироздания. А само оно устроено так, что, где бы мы ни оказались, в какой бы день и час - всегда на своем месте. Во всяком случае, я понял это примерно так. - Что ты говоришь… - она обняла крепко и отчаянно. – Говоришь это – и меня считаешь безумной. - Я не считаю тебя безумной, мама. Просто говорю, что судьба настигнет меня ровно тогда, когда должна будет настигнуть, и менять свои планы я не намерен, - он обнял ее в ответ. Она всхлипнула. - Еще и тебя я потерять не могу. - Не потеряешь. У меня слишком много дел, чтобы покрываться инеем. - Вы – чудовище, - сообщила Кэйтра, как только плита за ними закрылась. – Кому-то все, а кому-то – работа от зари до зари. Гэллэту вы, вот, подогнали невесту… - Какое дикое выражение. - А так и было! Пирушку, вон, закатили, свахой у нас заделались. А мне – ни отдыха нормального, ни мужа! - В профсоюз пожалуйся. От зари до зари, несчастная моя девочка, караулила ксентаронских магов. Ни красот не видела, ни огней, ни очередных национальных алкоголических забав… Кэйтра гордо сделала вид, что ни о чем таком и понятия не имеет. При переходе всегда отчаянно тянуло на разговоры – так проще было убедиться в собственной реальности после череды развоплощений. - Не цените меня, - гнула она свое. - Ценю, ценю. Жизни без тебя не представляю. - Ну вас, - поежилась она вдруг. – Спасибо, конечно… - Чего ты разболталась? Заскучала? - Если бы. Сегодня совсем паршивый переход – как будто вздохнуть не могу, и внутри все слиплось. Доберемся до таверны, начну с волшебного погреба… Переход был самым обычным, без инцидентов, но к концу ее почти трясло. Ботар-эль похлопал ее по плечу и хмыкнул: Альвар с ними точно обеднеет. Портал отреагировал на первое же заклятие – только не так, как следовало: вспыхнул, завибрировал, затрясся. Казалось, что вместе с ним тряслось все Междумирье. - Что за… - Кто ошибся в заклинании? – рявкнул Ботар-эль. А потом из мерцающего света дохнуло холодом – таким, что промерзли, казалось, даже внутренности. Атака последовала практически мгновенно за приказом держать оборону – полетевший из портала лед впечатался в щиты. Ржали лошади, кричали караванщики, прошитые ледяными осколками, будто стрелами. Стремящийся к порталу силуэт был настолько огромным, что Ботар-эль не сразу осознал, что именно ломится в эту сторону. Собственный голос ударил по ушам, а потом Междумирье тряхнуло в последний раз, оглушило торжествующим ревом, и огромный дракон пролез в портал, едва не разломав его мощными лапами. Эльф никогда не видел таких на Ксентароне: стайные, синие и белые, были гораздо меньше. Как эта тварь могла просочиться сюда, она ли стала причиной отсутствия ксентаронских магов по эту сторону портала – значимость этих вопросов стремительно таяла. Они отступали к вратам, удерживая строй, стреляли в нее беспрерывно – и бесполезно. Дракон – драконица – захлебывалась торжеством и яростью, оглашая о своем прибытии. Ревела о холоде и смерти, немедленно подкрепляя свои слова морозным дыханием. Зал Перехода дрожал от ее голоса и хлопанья гигантских крыльев. Бьющие в покрытую плотным ледяным щитом шкуру стрелы ее веселили – она расхохоталась, сделала над лучниками круг и спикировала точно в центр прореженного каравана, разметав сундуки, людей и коней. Сандрос успел задеть ее лапу мечом – меч звякнул, лопнул, ни оставив даже царапины. Драконица ударила по эльфу хвостом. За ее ревом Ботар-эль не слышал чужих голосов и даже своего собственного, но и это было уже не важно. Мысли летели едва ли не быстрее стрел. В нескольких шагах за их спинами все еще светился активированный портал в Энию. Она не должна была отсюда вырваться – гигантская, могучая, неуязвимая; и у него была только одна полубезумная идея, как ее остановить. Стрелы, хоть и не причиняли вреда, то злили, то смешили ее, даря драгоценное время. Движения давались со все большим трудом, холод замедлял, сковывал, но тут драконица снова допустила ошибку – налетела на значительно ослабший поток стрел мордой, вклинилась в отряд, разметав лучников крыльями. Ботар-эля отбросило почти к самому подножию портала. Боль и привкус крови во рту, казалось, только придали ему сил. Все почему-то было еще нереальнее, чем во сне – из мира исчезли все звуки, кроме ее голоса и оглушительного грохота, разрывающего неподвижный воздух Междумирья, и все ощущения. Рук и ног он почти не чувствовал – они шевелились медленно, словно чужие. Слишком уж медленно. Мысли из головы тоже стремительно исчезали, кроме одной – должен успеть. Должно сработать. Она не могла услышать ни молитву, ни звон выдернутого из ножен меча, но, стоило ему сделать последний шаг, занервничала, прервала все свои развлечения, уставилась на него мерцающими желтым огнем глазами. Всю ее, казалось, раздуло от ярости – или от воздуха для нового дыхания. Драконица оторвалась от земли ровно в тот момент, когда он замахнулся мечом. Выдохнула – в тот, когда гномья сталь ударила в основание портала, едва не вылетев из руки Ботар-эля. И ударилась в ставшую зеркальной поверхность портала – в тот, когда он погас. Эльф рухнул в снег, вмиг лишившись возможности и двигаться, и дышать. Попытался подняться, хотя бы повернуть голову – безуспешно.       Освещенное факелами пространство Зала Перехода, никогда не видевшее здесь ничего, кроме пары совсем оголодавших теней, теперь оказалось усыпано телами. Вдалеке мигнул в последний раз и погас портал на Ксентарон, окончательно запечатывая их всех внутри.       Склеп, подумал Ботар-эль, глядя на неподвижные тела. Этому месту потребовалось несколько мгновений, чтобы превратиться в склеп.       Иней склеивал ресницы.       Драконица орала, била в погасший портал всем гигантским телом.       - …веками! И, когда я отсюда выберусь, тысяча миров будет уничтожено ради моей мести!       Ему хватило сил на торжествующую улыбку – и ни на что более.