Тёплые оттенки голубого

      Последний сон, тревожащий и напоминающий, приснился ему на пятьдесят первый день. Он стоял бесчувственно и спокойно в окутанном сизым туманом и сияющем призрачным слоем инея редком лесу. Напротив него - другой человек. Усталый, но спокойный и почти живой. Не было больше дьявольских огней и кровавых слёз. Ему улыбнулись едва заметно, уголками губ и светлыми человеческими глазами, когда сквозь туман за чужой спиной пробились редкие и тонкие, но всё же настоящие лучи здорового рассветного солнца. Он не говорит здесь вслух, потому Ванцзи, благодаря умению читать по губам, различает утонувшие в тумане слова. Спасибо. Прости. Прощай. Ванцзи наконец всё становится ясно когда он осознаёт лёгкость с которой его отпускает. Прощай, Вэй Ин. Лёгкого тебе пути.       Просыпаясь от затяжной безмолвной медитации он ещё пару мгновений не открывает глаза. Он чувствует: сейчас день. По ним с непривычки может ударить свет. Он чувствует сейчас практически всё, что есть на земле, из которой растут горы. Со всем он связан. Всё с ним едино. И при этом всём он наконец-то чисто и благословенно пуст. Бушующий внутри хаос идеально наточенным лезвием раскроило на однородные и разные части, вытянуло до слоёв тонкой и неощутимой ткани мысленной реальности, да разложило нереальным ветром по своим местам, заставило впитаться в нетелесное его существо, навсегда срастись с душой и разумом. В складках одежд и волосах, на ресницах и под сложенными ногами приятной мягкостью стелился ледяной незимний снег. Павильон для медитации в высокогорье защищает лишь от дождя. От снега и ветра здесь не спрятаться, да и солнцем всё просвечивается, безжалостно и насквозь, будто так построено, чтобы саму душу оно прожигало и очищало золотом. Прежде чем подниматься и уходить, нужно дождаться, пока душе вернётся власть над телом. Сидя в холодном медленном как зимняя река ожидании, он легко понимает, что нужно делать.       Сичэнь почему-то всё ещё помнит, что сегодня день пятьдесят второй.* А-Чжань вернулся с гор спокойным и мертвенно чистым, как свежесотканный белоснежый саван. А-Чжань медлен, бледен и благостно пуст. Золото в глазах будто бы очистилось от пыли чувств и налёта времени, а теперь долго и ровно звенит на одной плавной и выдержанной ноте. А-Чжань отвечает плавным и медленным кивком на тёплую улыбку и Сичэню почему-то очень спокойно.       Когда где-то за горами занимается закат, до Главы доносится ветром лёгкий и плавный музыкальный перелив. Перелив, уже сделавшийся неотъемлемой частью его мира и составной толикой душевной гармонии. Сичэнь слушает, закрыв глаза, расслабляется, представляя серебряные струны под умелыми точёными пальцами... А затем поражённо и неверяще глушит в груди чистый и бесшумный вздох. Один! Два? Три... Выверенная, технически доскональная мелодия так невозможно привычно сбивалась.       Ванцзи очень тепло и почти уже забыто уютен. У Ванцзи влажные, совсем не уложенные волосы, от которых успокаивающе пахнет холодной свежестью источника. У Ванцзи снежно-белая кожа с холодным пурпурным маревом румянца, на которой так легко и удачно, буквально краской на бумаге, разлёгся солнечный свет. На Ванцзи всего один слой тонкой, практически незаметной одежды. У Ванцзи редкие капельки воды на висках и фальшивая-идеальная музыка под пальцами. У Ванцзи прозрачные тени под веками, и глаза, стоит поднять их, горят золотыми звёздами когда в их омутах тонет закатное солнце. Ванцзи - опустевший, вымытый до сияния хрустальный сосуд. Пальцы осторожно глушат дробно дрожащие струны. От взгляда Сичэня, опустившегося напротив, Ванцзи чувствует, как внутри коротко вспыхнул, оставив по себе густое тепло, жаркий огонёк. Он пододвигается навстречу, опираясь на дрожащие руки. Как давно не было так близко? Его ладонь легко и осторожно накрывает чужая. Ванцзи выдыхает, обращая к нему просветлённый взгляд. - Сделай меня собой.       Впервые в жизни он настолько космически пуст. Очищен ветром, светом и холодом, сам с ними слился и сросся. Стоило очистить сознание от лишних, раздражающих как неумелая грубая музыка эмоций, осталось только природное, изначальное, его собственное. Остался только он. Изменения, которым за всю свою жизнь он был подвержен, отданы быстрокрылому ветру. Страхи его отданы нежным однолетним цветам, что умрут с первыми морозами, и навсегда канут в водоворот времён и безостановочный бег колеса перерождений. Тревоги его отданы малому и непродолжительному жару огня костров и фонарей. Его волнения - на растерзании у морских бурь, покой - в лучах безразличного света, вечернем сумраке, ткани полотен темноты. Его знания и мудрость потеряны где-то в хороводе белой пыли, а неведение и непонимание - где-то в мутной и слепой черноте беззвёздных ночей. Осталось при нём всё, что он имел своего. На дне своего очищенного, насквозь пронизанного солнцем моря души он обнаружил измождённую и больную но упрямо живую любовь. Любовь, что, наверное, увидела этот свет в одно мгновение с ним самим. А может и ещё раньше соткалась из хвойного и сандалового духа, снежного и водного холода, мягкости шёлка, кожи и волос, и лунного, и солнечного света, и темноты ночи, и сизого неба, и золота. Соткалась где-то за пределами понимания, да так и ждала его, витая меж скал, горечавок и паутин кедровых веток. Ждала, чтобы присоединиться к его душе, стать её неотделимой частью, что в жизнь не заставят увянуть ни ветер, ни солнце, ни смена дней и ночей, ни вечные холода небесной зимы. Когда море успокоилось и очистилось, волновали его лишь два ветра - лёгкий и свежий бриз покоя и порывистый, но ласковый - упрямо живой измождённой любви.       Отвечая на жаркие поцелуи, Ванцзи чувствовал, как опустевший океан заново наполняется такой разной и неповторимо удивительной разнообразной жизнью. В океанах и морях живут рыбы всех возможных форм, цветов и размеров. Живут неизведанные, непостижимой природы существа, которых видели лишь единицы, и такие, о которых ни один человек не может и помыслить. В океанах и морях переливаются под солнцем пузырьки белой пены и играют радужными отблесками рассыпанные среди песочных барханов жемчужины. Всё это изобилие в согласии, гармонии и выверенной самой природой равновесии сосуществует в чернильных и лазурных, ледяных и теплых водах, дополняя, поддерживая, взаимно сменяя друг друга в бесконечном течении времён и вод. Душа Сичэня - океан подавленной нерастраченной любви - с каждой секундой выплёскивался наружу, желанно и мягко обещая его утопить, и Ванцзи ни на мгновение не смел возражать. С каждым касанием губ к обесцвеченной коже, каждым своим-общим стоном, каждым маленьким взрывом тепла внутри к нему по крупице возвращалась тленная живая человечность.       В уже сгустившихся до черноватого полутона предночных сумерках Ванцзи плашмя лежит на гладком покрывале. Его всё ещё крепко держат под коленями, простынь сбита и помята. В груди - сбитое дыхание, в воздухе - густой запах хвойного масла, на животе и груди - россыпи драгоценного морского жемчуга. В голове ничего, кроме чистого бездонного моря. На окнах мерно и невидимо колышутся простые слабые талисманы. Он ни с чем сегодня не прогадал. Сичэнь много-много раз быстро и коротко целует его лицо. Ванцзи склоняет к себе, и почти исступлённо касается губами шеи. Ему, оказывается, так этого не хватало... Сичэнь, отпустив одну из его ног, опирается локтем на постель, и ласково отводит волосы с лица. - Хуань, я люблю тебя. Ему на ухо смеются счастливо и ласково, а затем мир, сжавшийся до пределов комнаты переворачивается. Он лежит на родной груди, с сердцем под ухом и пальцами в волосах, пока жар под рёбрами не просыпается заново.       Он уже смутно может вспомнить, как впивался в плечи ногтями и пальцами, пока горячие широкие ладони трогали везде, где только возможно: колени, бёдра, шея, губы, сладкая точка соприкосновения... В бессчётный раз он сгорал златокрылым фениксом и возрождался заново, навстречу крепким ласковым объятиям и безогненному родному теплу. Оба они, кажется, бессильно засыпали на какие-то мгновения, а затем жадно и удушающе его охватывали костёр за костром. Сичэнь прижимал собственным весом ко сбитой помятой простыни, звонко шлёпаясь кожей о кожу. Сичэнь, забрасывая за спину схваченные судорогой ноги, позволяя царапать себя, раз за разом протаскивал по шершавому полу. Сичэнь, прижимая его грудью к стене, коротко часто трахал, по-звериному стискивая зубами кожу на загривке. Сичэнь с упоением, страстью и заходящимся дыханием возвращал ему же его собственную сущность.

***

      Ванцзи проснулся от того, что сквозь окно на лицо ему ярко светило солнце. Он что же, впервые в жизни проспал? Лань Чжань с трудом шевелится залитым негой телом и с теплом в душе нащупывает обнимающую его руку. Он усилием глушит рвущийся наружу человеческий смех. Они проспали. А разве кто-то из них куда-то торопился? Ванцзи переворачивается тихо, опасаясь разбудить, но встречает его уже бессонный ласковый сизый взгляд. - Доброе утро. Впервые за бессчётно долгое потерянное время А-Чжань ослепительно светло, искренне и прекрасно улыбается в ответ. А-Чжаня снова сделали собой. А-Чжаню легко, благодарно и ласково. Впервые за бессчётно долгое потерянное время А-Чжаню заново тепло.       В душе, небе, солнечных глазах и общем океане умерла и загорелась с новой силой жизненная и нетленная в силе живой любви, наполненная всеми мировыми красками, бесконечная заря.