Carpe diem: живи моментом

х х х 7.

Силу удара знает лишь тот, кто принимает его, а не тот, кто его наносит; лишь испытавший страдание может измерить его. — Стефан Цвейг

На протяжении тысячелетий каннабис упоминается в китайской литературе, будь то семена или волокно. Почетное место это растение занимает и в лечебных трактатах. Обезболивающий порошок Ма Фэй Сань, сок из листьев для анестезии при тяжелых травмах, лекарство от забывчивости и «ветра в теле» — психического расстройства почти что любого спектра. Порошок из каннабиса всегда шел в связке и с сигарой из полыни, кончиком которой прогревали биоактивные точки на теле пациента в связи с какой-нибудь кошмарной хворью. Это достаточно больно, получать такие мелкие ожоги, а врачи же не звери какие, заставлять напрасно это терпеть. Но ценили это растение, в первую очередь, за волокно. Ни у кого в традиции не было укуриваться или нанюхиваться, да даже пирожки с ним печь. Так что особого гнета запрета на него и не было, в отличие от опиума, по понятным причинам. Во время вторжения народно-освободительной армии во Вьетнам каннабис снова заиграл новыми красками и возможностями: форма из конопляной ткани «дышала», имела антибактериальные свойства и помогала солдатам выживать во вражеских джунглях. Вопрос применения марихуаны снова встал ребром в полевых госпиталях, где та успешно и прижилась. Признание каннабиса опасным психотропным веществом случилось в восемьдесят пятом году. С тех пор за «траву» можно лишиться жизни: сто пятьдесят килограмм необработанных листьев — наказание вплоть до казни; пять килограмм обработанных — аналогично; десять килограммов смолы (гашиша) — вы попрощались со своими детьми? Но суровость закона, как это обычно бывает в Китае вне зависимости от власти, компенсируется фривольным исполнением. Если фермы выращивают «травку» с низким содержанием ТГК и это происходит не в Синьцзяне — Дао с вами. Ферм очень и очень много, и цифры лишь растут из года в год. Меж тем, научное сообщество, и КНР в первую очередь, имеет множество патентов на применение каннабиса в лечебных целях и продолжает свои эксперименты. Не говоря о том, что именно китайские ученые вывели те сорта марихуаны, которые возможно выращивать почти что в любом климате. Сам Хенг приложил множество усилий, часов кропотливой работы, бессонных ночей и бесконечных обстукиваний дверей научного сообщества, чтобы совместно вывести средство от пептических язв как раз на основе этих семян. Но всё это, конечно же, никоим образом не оправдывает порядка сотни черных горшков с кустами конопли в его лаборатории этим поздним вечером. Сначала Хенг даже не понимает, что происходит. Вместо его уютного подвального логова он видит джунгли. Пышные кусты в кадках. Аромат уже успел распространиться по всему помещению, каким-то участком мозга Хенг отмечает, что, видимо, сорт южный, раз так резко пахнет. Он имел дело только с семенами. Только в лабораториях. Только в научных и лечебных целях. И ладно, хранение одного куста. Двух. Трёх. Тут их сколько? Сотни? Хенг поджимает губы и пробирается к своему рабочему месту. Ноутбук включается слишком долго, так кажется, ведь легкая паника добирается до сознания. Хенг щипает себя за бедро, чтобы немного отрезвиться, вводит пароль. Открывает камеры. Файлы удалены. Травник выпрямляется, медленно выдыхая, все еще смотрит на пустую папку за эти сутки. Теоретически, информацию можно попытаться вытащить, и он так и поступит, свяжется с нужными людьми. Но это потом. Что ему делать сейчас? Хенг медленно обводит взглядом свое царство. Кусты конопли нуждаются в специальном уходе, в планах Хенга не было их этим радовать. Он напряженно размышляет, затем вытаскивает смартфон из своей поясной сумки на груди и набирает того, у кого точно сейчас ночная смена в приемном отделении. И послать нахер тот его просто не сможет. Сяо Чжань старается делать даже самые странные ситуации своих пациенток более обыденными. Пристроившись сзади на кушетке и сунув руку внутрь чуть ли не до локтя, он соглашается, что имя Тао для мальчика довольно красиво и хорошо звучит. Роженица уверена почти на сто процентов, что будет мальчик, конечно же. Но Чжань рад услышать её уставшее «а для девочки хорошо было бы Ланфен, красиво, да?». Сяо Чжань утвердительно мычит, мысленно проклиная старшего интерна и медсестру: их докатили не до той операционной, здесь занято, а значит надо немного подождать. Ситуация не критическая, конечно, но грациозности ей не хватает: выпавшая пуповина вошла в чат, да не вышла. «Лиана» лениво вылезла во время естественных родов (теперь мы плавно перейдем к кесареву, куда деваться), и это хреново, так как температура «внутри» и «снаружи» разительно отличается, что может устроить спазм, а значит — ребенок лишится доступа крови. Что остается делать? Правильно — вернуть пуповину внутрь, и держать её там, пока будущая мамочка не будет готова улечься на спину и дать себя разрезать. Сяо Чжань чувствует, что рука немного немеет, но говорит себе держаться, вслух легонько намекая: — Но, знаете, и «Чжань» неплохое имя. Пациентка выразительно хмыкает, хоть в её положении лучше так и не делать, и говорит, что это она поймет по завершении родов. Сяо Чжань вздыхает — за его практику он еще ни разу не заслужил чести разделить свое имя с новорожденным, которому помог родиться лично. Сорок семь минут спустя в мире появляется еще одна маленькая китаянка, и по глазам пациентки Чжань понимает, что та ждала именно её, а не какого-нибудь там Тао. Отчасти его очень радует, что вся эта срань с преобладанием мужского населения хотя бы в умах молодых поколений начинает отходить на второй план. Когда он переодевается в очередной раз (а ведь прошло всего два часа с начала смены, а уже три кесаревых), он слышит вибрирование телефона внутри шкафчика. Хенг. Странно. Чжань накидывает халат поверх и берёт трубку: — Да? Что-то случилось? — Знаю, что у тебя сегодня смена, но тебе придется что-то придумать. У Ибо тоже ночная? Сяо Чжань хмурится. Голос Хенга слишком серьезный для пранка, не говоря о том, что так прямо они общаются достаточно редко: все дело в одной неловкой ситуации, как раз года два назад. Они нажрались в гей-клубе. Хенг разругался с Хань Фэем на извечную тему ревности, пошел топить свои порывы в алкоголе, но специально в гей-клуб, чтобы выбесить Хань Фэя ещё больше. Стыдно ему стало буквально спустя коктейль, он собирался уходить, но тут и подметил Чжаня. Так маленький грязный секрет последнего перестал им быть, но Хенг клялся молчать. Они говорили о чем угодно, кроме очевидного, напились до зеленых соплей, и забирал их всё тот же Хань Фэй. Хенг клялся в любви, показательно-безобразно обижался, что тот ему не доверяет, но судя по ситуации это было типичным для них раз в пару месяцев. Пока Хенг наконец-то не устал слишком сильно для того, чтобы забить и стать менее «добрым к окружающим». То, что для него всю жизнь казалось лишь вежливостью и легкими подколами, господин Хань всегда считывал как флирт. Но винил не Хенга, а всех придурков вокруг, которые считали это сигналом к действию. Не говоря о том, что к Хенгу могли пристать даже просто на улице. Чтобы понять, что это мужчина, который еще и с ноги втащить может, нужна была минутка мыслительного процесса, которую позволял себе далеко не каждый. А даже когда доходило — не многих это останавливало. Вся эта ситуация в каком-то смысле и сплотила их с Чжанем, но и разделила вместе с тем. Сяо Чжань старался избегать травника, потому что тот «видел» его насквозь, а это, мягко говоря, неуютно. — У Ибо тоже ночная… но я не понимаю? Что случилось? — Это вопрос жизни и смерти, Чжань. Я хранил твой секрет все эти годы, хоть не скажу, что мог бы иначе, окей, но… просто мне правда не к кому обратиться. Я на Xinzha роуд, заезд со стороны университета водоснабжения, корпус пять. Я выйду тебя встретить. — М-м, ты выйдешь, вау, у тебя ходят ноги, уже неплохо. Но как я сейчас свалю со смены? Хенг молчит некоторое время. Затем говорит тише: — Представь, что звоню не я, а Ибо, и задай себе этот вопрос ещё раз. Сяо Чжань трет переносицу, поджав губы. Затем говорит «хорошо, скоро буду» и скидывает вызов. х х х Ван Ибо смотрит на деда, дед смотрит на него. Деду восемьдесят три, и его мочевой катетер забился. По логике вещей таких пациентов должны транспортировать родственники с помощью такси или своим ходом, и они же должны забирать их из больницы, где и меняют катетер в смотровой. Ван Ибо напряженно думает. Дед сипит: — Я так и умру с ним, да? Сынён рядом хрустит яблоком, забирает из рук Ибо планшет, чтобы начать заполнять карту. Все в комнате понимают, что транспортировка деда восемьдесят-плюс ради такой плевой процедуры затея неоправданная, а вызов звучал «дедуле очень плохо». Коварная внучка, как только бригада появилась на пороге, предпочла смыться, видимо, наученная горьким опытом: никто не собирался быть такси, так что её наверняка заставляли вызывать машину для транспортировки и разве что помогали деду туда впихнуться, прежде чем умчаться на реально важные вызовы. Знаете, сердечные приступы там, например. Ван Ибо вздыхает. Оставить дедулю просто так — совесть не позволяет, учитывая, что катетер совсем плох. — Сынён, эй. В машине есть катетеры? Сбегай. Должна быть пачка, вроде. И смазку не забудь. — Сейчас, яблоко доем. Ван Ибо переводит на друга тяжелый взгляд. Три стука стилуса спустя, Сынён смотрит в ответ и откладывает яблоко на столик. Дедушку зовут Боджинг. Судя по фотографиям на стене — жизнь он прожил насыщенную. Ибо вытирает руки бумажным полотенцем, прохаживаясь от ванны до спальни. Множество раритетной утвари, полки забитые книгами. Как ни странно, но дизайн предельно в одних тонах, никакой типичной «богатой показушности» и гобеленов с лепниной. Ибо зависает у фотографии, где Боджингу лет тридцать пять и он стоит в обнимку со своим коллегой, видимо. Оба летчики, форма не оставляет сомнений, правда пейзаж за ними не просто небо — какие-то дома, что-то вроде входа в парк. Мужчины счастливо улыбаются в объектив. Внизу снимка выведено «1959, лучшее лето, Гонконг». Там есть что-то ещё, но рамка позволяет увидеть лишь кромку иероглифов следующей строчки. Ибо возвращается в спальню, где ему уже приготовили все необходимое. — Вы мне обязательно должны сказать, если почувствуете режущую боль или словно что-то сдавилось, хорошо? Командная работа, ладно? Боджинг устало кивает, прикрыв глаза. — Буду думать о Гонконге, пока вы это делаете, доктор. Ибо усмехается, переносит полотенце с упакованным катетером и бутыльками на кровать, садится на её край. Он натягивает перчатки, прося пациента согнуть ноги в коленях. — Почему Гонконг? Дедуля только вздыхает, неопределенно махнув рукой, но ответ раздается откуда-то сзади. — Он тогда был счастлив. Ибо коротко оборачивается. Кажется, внучка всё же имела совесть и оставила деда не одного, вызвала подмогу. Ибо тихо замечает: — Кем бы вы ни были, вам лучше выйти, это достаточно интимная процедура, не находите? — Да нет. Всё в порядке. Ему лучше не быть одному сейчас, как бы ни хорохорился. Ибо смотрит на Боджинга, но тот снова выдает этот жест. Фельдшер открывает катетер, позволяя себе глянуть на гостя ещё раз. Смутно, но он все же… напоминает другого мужчину со снимка. Только в отличие от Боджинга, свою шевелюру не сохранил, правда выглядит, в целом, моложе. Гость садится на другую сторону кровати, смотрит только в лицо своего друга, который молча нащупал его руку, чтобы сжать. Ибо находит ситуацию абсурдной и трогательной одновременно, прочистив горло, он напоминает себе, что у него тут… дело, и надо сосредоточиться. Поправив края одноразовой пеленки и проверив мешок для сбора, он смазывает кончик катетера гелем и, на самом-то деле, молится. Будде, Ктулху, Иисусу. Он в последний раз проводил такую процедуру во время практики, как-то вот не сложилось. Но когда ты доктор, у тебя никогда нет права отказать пациенту в процедуре, и ведь ты никогда не научишься, если просто не начнешь делать. Ибо помнит, что в мужской уретре два изгиба, действовать нужно максимально мягко, но не останавливаться. Когда катетер достигает пузыря, он подумывает потянуться и немного нажать на низ живота пациента, но неожиданно вместо него это делает тот самый гость, при этом говоря с Боджингом на каком-то из южных диалектов, Ибо не понять. Когда мешок постепенно наполняется и никаких задержек не происходит, Ван Ибо выдыхает. В коридоре незваный гость пытается вручить ему красный конверт. Действительно конверт с наличными. Ибо хочется взять чисто по той причине, что купюры он видит редко, и это уже имеет какую-то эстетичную ценность, а не практическую пользу. — Это моя работа, не нужно. — Я предлагаю деньги после процедуры, а не до, это более европейский подход, не находите? Это подарок. Нельзя отказывать в подарке. Ибо обувается, качая головой. Мимо прошмыгивает Сынён, таща медицинский чемоданчик. Ампулы и бутыльки мерно грохочут в своих ячейках, когда он принимается спускаться по лестнице. Ибо выпрямляется, конверт оказывается перед его носом. — Вы могли бы отказать ему в помощи и вызвать такси для транспортировки. Возможно ли всегда так удачно натыкаться именно на вас? Или можете посоветовать сиделку, которая умеет проводить такую процедуру качественно? Ибо забирает конверт, но только для того, чтобы отложить его на тумбу. — Приберегите для сиделки. Можете просто приехать в HAN Hospital, на посту приемного отделения попросите список рекомендаций сиделок с медицинским образованием, многие медсестры и медбратья так подрабатывают, и некоторые врачи тоже. Просто скажите, что от Ван Ибо. Мужчина кивает пару раз. Ибо отмечает, что вопреки лысине и общей худощавости, тот очень даже следит за собой, а рубашка на нем вовсе не паленая Balenciaga. Фельдшер понимает, что не может сдержаться: — А вы… брат? Семья? Мужчина усмехается. — Семья. Но не брат. Ближе. Ещё раз спасибо, Ван Ибо. Сопереживающих в вашей профессии не так уж много, и причины понятны, но сохранить такую человечность, порой себе в ущерб, — достойно уважения. Ибо ничего не отвечает, только кивает и выходит из квартиры. Когда он уже захлопывает дверцу машины и говорит Исюаню выезжать из двора, телефон вибрирует. На его счет было переведено триста юаней. Этот второй дедок быстро нашел его в регистре медицинских работников, где отдельной строчкой идет и вичат. Вот же ж. Ибо тихо фыркает. Пейджеры начинают пищать, навигатор озвучивает новый адрес, в сообщении от диспетчерской краткое «травма головы, без сознания, Xinzha r., 5, корпус А». Ибо выпрыгивает из машины раньше, чем та полностью останавливается, потому что перед дверью в корпус А по адресу стоит Сяо, мать его, Чжань. Ибо ничего не понимает, но главное, что травма головы явно не у него. Из двери выплывает Хенг и показывает жестом, чтобы Ибо заткнулся. Сынён уже рядом с чемоданчиком, и даже Исюань вылез, тут же решив прикурить, раз намечается какое-то явное шоу. Хенг сует руки в карманы. — Для начала, травмы головы ни у кого нет. Мин Чжу в диспетчерской обмолвилась, что ваша бригада на этой неделе больше по травме, а нам надо было, чтобы приехали именно вы, так что так и запросили. Во-вторых, прежде чем я пойду ломать ваш GPS, я пойму, если вы откажете. Тут дело на пятнадцать лет тюрьмы. Но нет, без трупов. Помогите нам… мне, мне в этом разобраться, либо забудьте, что вы здесь были. Ибо медленно вскидывает брови и переводит взгляд на Чжаня. Тот сложил руки на груди и выглядит крайне виноватым, что ему совсем не идет. Ибо прищуривается, пока Сынён присвистывает. Исюань хлопает дверцей и становится рядом, выдыхая дым. Ибо снова смотрит на Хенга: — А теперь понизь градус драмы и нормальным языком. Что случилось? Чжань успевает раньше: — В его лабораторию кто-то занёс целую плантацию ганджи. Видео с камер стерты за весь день. Они поссорились с Хань Фэем, и Хенг планировал гордо ночевать в лаборатории. Звонить ему отказывается, потому что срались они на тему того, что Хань Фэй скрыл угрозы в свой адрес из-за стройки нового корпуса для традиционников. Видимо, трава тоже подарок от тех людей, которым не выгодно такое соседство. Наверняка сети аптек и сами фармацевтические компании. Аптек вне больниц мало, а если тут будет альтернатива под боком, которая дешевле и «моднее», что уж тут. Нам надо избавиться от кустов. Скорую никто останавливать не будет, даже если мы будем нестись под триста. Особенно, если будем нестись под триста и с волынкой вашей. Вот и всё. Ибо молчит. Переваривает. Хенгу добавить нечего, он вытаскивает из своей поясной сумки пачку сигарет и подкуривает. Ибо смотрит, как сигарета тлеет меж пальцев. — То есть ты сейчас поступаешь так же, как и Хань Фэй, да? Ты в жопе, но ему не говоришь. Хенг кисло улыбается и фыркает: — Говоришь как Сяо Чжань. Да позвоню я ему, позвоню. Вопрос в том, куда везти эту траву… топить в океане — найдут легко, а там… камеры, везде камеры. Сжечь? Ну, окурим половину района и это зрелищно. Барбекю на гандже зажарим перед тем, как повяжут. И напоминаю, вы можете отказаться. — Да заткнись ты. Иди заглючивать GPS, не хочу вычета простоя из зарплаты. Это уже Сынён. Он возвращается к машине, чтобы оставить там хренов чемоданчик. Хенг плетется за ним, коротко сжав плечо Ибо по пути. Краткое «спасибо», невербальное «прости, что втягиваю». Чжань трет лицо и косится на дверь в лабораторию. У него ноет рука от секатора, которым он все обрезал и обрезал кусты. Они старались позапихивать всё в мешки, он бегал в круглосуточный маркет за новой партией и прикупил ещё пару ножниц. Веселенькие такие, как раз чтобы с детьми гербарий вырезать по осени, не иначе. Ибо подходит ближе. — Как слинял со смены, гэ? — Сам не знаю. Просто сказал на посту, что вопрос жизни и смерти, вызвонил Алистера на замену. У того получилось приехать. Он только и рад, к ним с Сюин её родители приехали из Сеула. Со стороны машины доносится ругань, Исюань следит за двумя гениями инженерии, переживая, чтобы его «детку не поранили». Ибо все еще надеется, что там, за дверью лаборатории, их ничего не ждет, и всё это — тупой розыгрыш. — Сяо Бай сегодня днем улетел в Токио к своему бойфренду. Так что еды дома нет вообще. Надо будет заехать за чем-то. Завтра выходной? Ван Ибо хочется себя треснуть, особенно когда Чжань переводит на него ироничный взгляд. Они оба знают, что Ибо подстроил свой график под новое расписание Сяо Чжаня. Мол, чтобы тому было легче адаптироваться на новом месте. Очаровательно же, да? Ибо улыбается со всей невинностью, на какую только способен. Чжань кивает, переступая с ноги на ногу. — Да. Только… на десять слушание по поводу развода. Я в настроении отдать ей всё, лишь бы просто эта история закончилась. Все еще не совсем понимаю, как чувствую себя относительно ребенка. Он не мой, но я в курсе, что тот будет расти без отца. И даже не по той причине, что отец не хочет. Он ведь даже не знает об этом. Не знаю, правильно ли это. Ибо пожимает плечами, сунув руки в карманы форменных брюк. Хенг с Сынёном возвращаются из машины, взяв еще пару ножниц и… мешки для трупов. Интригует. Хенг кивает на мешки в руках Сынёна. — Будем сжигать травку в крематории. У меня есть знакомый в одном. Юй Бинь. Это надежно. Хань Фэй будет ждать там, уже выехал, переговорит с ним в начале. Ну что. Готовы резать и фасовать, мальчики? Хенг выдает это задорно, поигрывая бровями, и идет в сторону лаборатории, вертя ножницы на указательном и среднем пальцах. Ибо протягивает очередное «вау», а Чжань начинает нервно смеяться. Твою-то мать. Вскинув голову, он медленно выдыхает со звучным «а-а». На темном небе можно увидеть лишь насмешливый блин почти что полной луны, и ни одной звезды. Их все украли огни Шанхая.