Carpe diem: живи моментом

x x x 11.

Темные тучи превращаются в небесные цветы, когда их поцелует свет — Рабиндранат Тагор

Самая распространенная причина смерти женщин на сроке до трех месяцев беременности — ее внематочная природа. Наличие болей и положительного теста (тот самый, с двумя полосочками) всегда должны настораживать: УЗИ обязано быть максимально тщательным. В анамнезе указано, что беременность совершенно точно протекает внутри матки. В связи с чем девушка спокойно решилась на медикаментозный аборт, а теперь выдохнула с облегчением лишь после дозы морфина. Три часа ночи. У Сяо Чжаня сомнения. Таких болей не может быть. Конечно, откуда ему знать, окей, болевой порог пациентки может быть безмерно капризным, индивидуальная штука, но чисто интуитивно… Немыслимо для медика, полагаться на такую штуку, как шестое чувство, да? Он смотрит на экран компьютера, кажется, не моргая. Девушке столько же лет, сколько и его бывшей жене. Уже как двое суток бывшей жене. Они и внешне несколько похожи. В такой поздний час, если дать волю своим мозгам растечься жижей внутри черепной коробки, можно представить, что это его Фэн Ци лежит сейчас в палате. Бледная, изможденная, решившая отказаться от ребенка. Сяо Чжань морщится от самого себя, своих странных мыслей. Ему совершенно не нравится положение дел. Пейджер лежит на столе, и Чжань знает, что совсем скоро он начнет отвратительно пищать, а телефон во внутреннем кармане халата — мягко вибрировать. По всем правилам он должен был отправить девушку домой, но Чжань медлил, что-то внутри него было уверено — всё не так просто. Мысленно, он умолял организм пациентки дать сбой как можно быстрее, потому что через двадцать минут у него не будет выбора чисто по регламенту. С точки зрения pdf файлов и бумажного отчета — она уже должна быть за пределами клиники, и не нуждается в дополнительном УЗИ (хоть у Чжаня была шальная мысль провести его нелегально, но Алистер назвал его параноиком). Давай же. Пятнадцать минут спустя пейджер начинает пищать. В три двадцать Сяо Чжань приступает к операции по удалению внематочной беременности. Специалист по УЗИ допустил фатальную ошибку в трактовке изображения, когда проводил обследование, прежде чем дать добро на аборт. Крови было потеряно немерено, но пациентку удалось спасти. Чжань не был уверен, что поступил правильно по всем пунктам и корил себя, что не настоял на заварушке с дополнительным УЗИ. Ближе к рассвету, он заваривает себе порцию густого кофе. В дверь ординаторской стучатся, чего никогда не бывало прежде, и Чжань оборачивается, чтобы увидеть… тряпичную куклу Куки-монстра на руке? Галлюцинации? Вот так просто? Чжань прищуривается, нащупывая в кармане очки и водружает их на нос. Да, определенно Куки-монстр. А затем и лохматая голова одного фельдшера. — Мы тут слышали, ты спас жизнь, гэ. Ночь прожита не зря. — М-м. А мы тут… я. Боже, не важно. Слышали. Что у тебя сегодня был первый пожар. Я ненавижу твою новую работу. Ибо выдает усталый смешок, что совершенно не кликает с ситуацией. Мягко закрыв за собой дверь, он подходит ближе. Чжань занят помешиванием своей кофейной гущи. Как пить эту дрянь — не ясно. Видимо, стоит зажмуриться и бахнуть залпом. А все потому что кофемашина сломалась. Куки-монстр лезет к его уху, это щекотно и Чжань ведет плечом, пытаясь отделаться от этого придурковатого, но «придурковатый» настойчив, как и всегда. — Прошла уже неделя, как думаешь, у нас есть шанс устроить свидание сегодня? Чжань делает мелкий глоток. Кофе прокатывается по горлу, скребет горечью, заставляя немного прокашляться. Ладонь в Куки-монстре гладит между лопаток, Ибо ждёт вразумительного ответа. Сяо Чжань почему-то думает, что тот только и делает, что ждёт его. Постоянно. Когда они выходят на работу, когда он торчит в супермаркете и не может определиться, какой соевый соус лучше взять по скидке (темный или светлый? что полезнее? так и непонятно!), когда его смены заканчиваются на несколько часов позже, и когда он разберется со своей жизнью. И это при том, что Ибо — вообще не образчик терпения. Ест, когда еще не остыло, дергает ногой, если торчит в пробке, перебивает Сяо Бая, чтобы тот «перешел уже к сути». Чжань делает еще один глоток, но тот еще хуже первого. Куки-монстр шлепает его по пояснице, заставляя коротко обернуться: — Сегодня нам нужно поспать. Давай практиковать осознанные сны? И тогда там и встретимся. Ван Ибо выразительно фыркает, стягивает тряпичную куклу с руки и кидает в сторону дивана, куда и сам плюхается секундой позже. Чжань скользит взглядом по этой вальяжной позе: широко раздвинутые ноги в форменных брюках (теперь все черное с зелеными нашивками), футболка с эмблемой МЧС, пальцы взлохмачивают отросшие волосы еще больше. Ибо жмурится, запрокинув голову. Чжань заторможенно моргает. Он все ещё чувствует специфический запах операционной и крови. Интересно, Ван Ибо все ещё чувствует запах гари? Чжань ставит кружку со своим пойлом на столешницу, скидывает красные кроксы, оставшись в белых носках, и подходит ближе. Хлопнув по чужому колену, он заставляет Ибо сдвинуть ноги, чтобы усесться на его бедра. Достичь комфорта в такой позе значит устроиться на вашем партнере как можно плотнее, желательно уткнуться носом куда-то в шею и дать себя крепко обнять, забыв, что вам недавно исполнилось тридцать три, а эта поза, согласно Юнгу, выдает вашу потребность быть всецело принятым и любимым, и также позорную нужду в чувстве безопасности. Правда, другому человеку это дает не меньше. Значимость. Силу. И всё тот же тотальный покой, равный безопасности. — Расскажешь про пожар? Ибо мычит что-то согласное. Переводит дух, выдыхая медленно. А затем хрипло шепчет, поглаживая чужую спину. Ладони идут вверх, плотно прижимаясь, ладони опускаются обратно до поясницы, чтобы остаться там, сцепленными пальцами в замок. — Ты правда хочешь слышать, как я два часа уговаривал бабулю лезть со мной вниз, а не умирать в огне заживо, но та настаивала на судьбе-злодейке, и мне пришлось ее отрубить и тащить так, потому что как раз рядом с нами упала балка? — Правда два часа? — М-м. Ладно, минуты две, но у меня не было выбора. — Конечно. И правда так и отрубил? — Возможно мне помог угарный газ. — Ненавижу твою работу. — М-м. Сяо Чжань отлепливается от чужой шеи, чтобы посмотреть в глаза Ибо. Тот ведет костяшками пальцев по легкой щетине на подбородке Чжаня, затем мягко прихватывает за шею, чтобы получить короткий поцелуй. Чжань шепчет в это касание короткое «зачем?». Ибо поджимает губы. Взгляд Чжаня спокойный и решительный. Он действительно хочет знать. — Ты не поверишь, если я скажу, что меня привлек соцпакет, да? Вместо вербального ответа Чжань лишь вскидывает брови. Ибо кивает, его руки на чужой пояснице сжимаются сильнее, немного вдавливая Чжаня в себя ради этого укоризненного «Бо-ди» с улыбкой после. Ибо улыбается довольно, но затем его щелкают по носу. Ладно. — Решил что-то поменять. К тому же, меня так долго уговаривали… не знаю. Сяо Чжань смотрит. Проблема в том, что они оба знают. Он закусывает щеку изнутри, прекрасно осознавая, что произнесенное вслух может стать ошибкой. Но он решается: — Сколько бы других жизней ты ни спас… это не спасёт её. Когда последний слог тает в прохладе ординаторской, Чжань физически чувствует, как «ментальные щиты» Ибо поднимаются, чтобы встать между ними стеной. Чжань отводит взгляд, затем плавно встает, идет к своему кофе, говоря тихо, не оборачиваясь: — Кто-то должен сказать это тебе. Если это постоянное искупление твоей мнимой вины… его не достичь, потому что ты и не виновен. Сяо Чжань делает пару глотков. Выдвигает ящичек в поисках какого-нибудь стика с сахаром. Голос Ибо ниже, в нем нет ни холода, ни тепла. Так говорят, когда уже ничего не имеет значения, а внутренняя усталость становится очевидной. Осязаемой. — Откуда тебе знать? Чжань криво улыбается. Стикер нашелся. Он разламывает его точно посередине, высыпая сахар в свою черную жижу. Лучше от этого не станет, но хоть домой доедет в отдаленно бодром состоянии. — Ты на мотоцикле сегодня? — Да. Взял тебе шлем. Теперь их два, тебе не надо будет заставлять меня ехать тридцать километров в час. Чжань поворачивается, чтобы показать Ибо большой палец. Затем отвлекается на чайник, снова наливая в него воды. Он имеет право начать собираться домой только через тридцать две минуты, а за это время еще много может случиться. Как бы не сглазить. — Откуда мне знать… да, я не прав, что говорю так просто. Мол, ты не виноват, хорош, и все волшебным образом проходит. Не проходит. И не пройдет. Пока ты не дашь этому пройти. Чжань смотрит, опершись о столешницу. Одной рукой он обнимает себя, в другой — чайная ложка, он постукивает ею по бедру. Он вошел в запретную зону, куда нельзя никому заглядывать. Адреналин бодрит сильнее кофе, и горчит на языке куда выразительнее, заставляя ощутить волну мурашек по телу от копчика до затылка. Взгляд Ибо тяжелый. Но он не просит прекратить. Только уточняет: — Хенг или Хань Фэй? Чжань качает головой: — Ты сам. Тем, как живешь, какие книги читаешь, почему предпочитаешь грязные окна, и спать подальше от них. Почему боишься темноты. Ну и немного твоего личного дела. Мне стало интересно, почему ты ушел из дома. — Ты мог бы спросить. — То, что ты хочешь, чтобы я думал, я и так знаю. Но это так не работает. Ибо сглатывает, отводя взгляд. Чжань отворачивается к чайнику. Тот начинает понемногу выдавать струю пара. — Тебе было двенадцать, Ибо. Твоя мама была больна. Свои последние минуты она решила провести в твоей комнате. Мне не кажется, это был жест отсутствия любви. И ты не должен был быть дома… Молчание затягивается. Чжань наливает порцию кипятка в свой термос. Чаинки внутри набухают, крышка закручивается с тихим скрежетом. — Забыл йо-йо. Поэтому вернулся. Я не помню, что она сказала мне, когда я выходил в первый раз. Не помню. Только как она падает. Сяо Чжань кивает. Скорее сам себе. Он оборачивается, затем медленно идет к Ибо, чтобы встать перед ним. Пальцы касаются взлохмаченных волос. Он зарывается в них, поглаживает по затылку. Ибо обнимает его за бедра, упершись лбом куда-то в живот, пока Чжань уже двумя руками почесывает и поглаживает, немного массирует шею и проходится кончиками пальцев за ушами. Чжань наклоняется, чтобы поцеловать Ибо в макушку, затем шепчет: — Поехали домой. На такси. х х х Хань Фэй всегда относился к ароматам лавок традиционной медицины достаточно терпимо, но был рад, что каким-то образом в магазинчике-приемном Хенга так не пахнет. Разве что немного лакрицей и мятой. Он проходится между высоких стеллажей, огибает очередной столик, на котором стоит аквариум с мелкими осьминожками. Он бросает на них короткий взгляд, припоминая, что эти существа — истинные пришельцы. У них нет скелета, но их сила просто ужасает. Кишечник же обернут вокруг головного мозга, Хань Фэй невольно радуется при мысли, что с человеком такая фишка не прокатила, иначе его работа была бы сущим адом. Ещё у осьминогов три сердца и голубая кровь. Хенг обожает их именно за невыразимую странность существования. — Кто бы там ни копошился, но мы уже закрыты, приходите завтра. Хань Фэй выдает задумчивое «мгм», идёт дальше, на звук. Хенг сидит за столом. Там сущий беспорядок. Какие-то бумаги, раскрытые книги, куча ручек и карандашей, маленький красный лэптоп ютится среди всей дребедени, и именно его экран Хенг и гипнотизирует нечитаемым взглядом. — Думаю, для меня можно сделать исключение. Хенг поднимает голову и сразу же расцветает в улыбке, вопреки уставшему виду. Хань Фэй привыкает к новому цвету его волос — те стали темным каштаном, как и брови. Кожа Хенга теперь кажется на тон бледнее, но в более теплый оттенок. Хань Фэй цепляется взглядом за родинку ближе к подбородку, которая теперь кажется более яркой. Он подходит ближе, наклоняется, чтобы мазнуть по губам, а затем поцеловать и свою любимую отметину. Хенг обнимает его за руку, словно ребенок, смотрит снизу вверх, доверительно сообщая: — Я знаю как синтезировать медвежью желчь. Нужно в Бочжоу, там огромный рынок, конечно не очень легально, но в целях исследований… и нужно свиное сердце, я его обмажу, и мы посмотрим… — Мгм. Нужно домой. Спать. И ты снова не закрыл дверь. — Это чтобы ты спокойно вошел, конечно же. Хань Фэй смотрит с легким укором, но в глазах — тепло. Хенг продолжает улыбаться, и это словно все хорошие и светлые вещи, какие только можно представить в жизни, только лучше. Хань Фэй плох в метафорах, например сейчас он думает, что улыбка Хенга — это словно разбитое яйцо. Скорлупа мягко трещит, насыщенный цветом желток растекается, смешиваясь с белком. И если взбить — получится мягкая, густая пена. Хань Фэй высвобождает свою руку, но только для того, чтобы развернуть кресло Хенга и наклониться к нему снова, целуя его улыбку, пока тот, совершенно рефлекторно, обнимает его за шею. Хань Фэй пользуется этим. Постепенно он заставляет Хенга встать, заключает его в свои объятия, тянется, на ощупь, к лэптопу, чтобы его захлопнуть. Хенга немного трезвит этот звук, он прерывается, заглядывая в глаза своего нейрохирурга. Те смеются. — Нечестно… — Домой, Хенг. В шесть утра господин Чэнь, будучи в состоянии алкогольного опьянения еще с трех часов ночи, сел в свой FAW и выехал с парковки клуба. В свои шестьдесят три года он был еще ого-го, по его скромному мнению, раз смог оприходовать аж двоих кореяночек (ой ли?) за одну ночь. Возможно, те таблетки, что он принял, не стоило мешать с алкоголем, но так, как ему казалось, эффект держался дольше. В двадцать три минуты седьмого господин Чэнь проехал на красный свет в первый раз, протаранив такси, вмазав его в столб, а затем и мопед на перекрестке дорог Дадухэ и Нуцзян. Он скрылся с места проишествия, чтобы повторить свой подвиг уже на другом светофоре, но результаты были намного плачевнее: господин Чэнь взял на таран внедорожник и три легковые машины, а также целый ряд прохожих пешеходов уже на следующем перекрестке. Ван Ибо сжимает артерию на шее водителя такси, но жизнь в нём медленно угасает, выталкивается кровью с клокочущими хрипами глотки. У Чжаня липнет ткань джинс к коже, это все собственная кровь, но это просто порез. Всего лишь порез и немного мутно в голове. Он пытается оттащить Ибо, который с упорством пытается сделать хоть что-то, но ситуация патовая. Он приходит в себя, только когда Чжань ощутимо тянет его за волосы, не придумав ничего лучше: — Ты уже просто душишь его. Отпусти. Отпусти, Ибо. Ибо кивает. Он встает, немного пошатываясь. Чжань осознает, сидя на асфальте, что его нога… уже подвязана ремнем у бедра. То есть Ибо пришел в себя куда раньше и позаботился о нем, и только тогда полез к водителю. Вой сирены уже совсем близко. Ибо садится обратно на асфальт. Оцепенение от шока все еще действует, психика защищается, заставляя видеть мир вокруг словно во сне или компьютерной игре. Чжань поворачивается, начиная ощупывать Ибо везде, где только можно. Просит назвать количество пальцев, осматривает ещё раз, спрашивает, болит ли хоть где-то. Ибо отрицательно качает головой, тянет за руку на себя, обнимая так крепко, как только может, пачкает в крови со своих рук. Говорят, в последние минуты жизни ты просматриваешь все её кадры, суммируешь всё то, что было, собирая в некую матрицу каждую прожитую минуту. Что-то вроде. Чжань с каким-то странным, пустым чувством осознает, что минут жизни с Ибо было прожито катастрофически мало. Тот как раз приходит в себя, спокойным голосом говорит улечься, снова проверяет ногу. Кровотечение не сильное, в ремне нет нужды, и Ибо порывисто его снимает. Он стягивает с себя толстовку, оставшись в одной форменной футболке, и прижимает рану ею. Чжань прикрывает глаза, наконец-то начиная ощущать гулкую пульсацию боли в ноге. Телефон Ибо вибрирует внутри кармана той самой толстовки, как и смартфон Чжаня, где-то там, у машины, с разбитым экраном. Их больница — главное принимающее учреждение в связи со своим близким расположением, а масштабы проишествия поражают. Нужны все свободные врачи плюс к тем, кто только вышел на дежурство. За то время, что полиция гналась за господином Чэнем, были сбиты еще несколько десятков человек.