Carpe diem: живи моментом

x x x 13.

В жизни длиною в полвздоха — не планируй ничего, кроме любви. — Джалаледдин Руми

Шанхай — колыбель хаоса. Хаосу в нем комфортно. Хенг прислоняется лбом к стеклу, пока такси несется мимо бесконечных улиц. Не самое хорошее решение, лбу не очень приятно. Приходится откинуться на спинку кресла. Хенг продолжает наблюдать. Годы идут: Шанхай всего за век разросся в огромный мегаполис. Но что-то остается прежним. Велотачки. Бесконечная вереница. К ним цепляют всё, нужное и не очень, тачки снуют по всем улицам и закоулкам Шанхая. Часто на них же развозят и вонючий тофу, окуривая смрадом «лакомства» окрестности. Губы Хенга чуть усмехаются в ответ на воспоминание: когда-то Хань Фэй проиграл ему в маджонг и должен был съесть целую коробочку. Хенг стоял рядом, защемив свой нос прищепкой, и фотографировал этот подвиг на пленочный фотоаппарат. Подарок дедушки, тот любил собирать подобный раритет. Сколько им было? Семнадцать? Двадцать? Хенг всегда терялся во времени. Порой он с трудом вспоминал, сколько же лет ему самому, хоть спрашивали его часто, особенно новые пациенты. Прикрыв глаза, высчитываешь чужой пульс, всматриваешься в образы под веками, запомнив внешний вид и запах. Болезнь просматривается в осанке, оттенке кожи, взгляде, в том, как человек держится, что говорит и какой ритм выбирает его сердце. Оно бьется еще до первого вдоха. Оно знает многим больше, чем кажется. Насос, так ведь? Сердце — насос, беспрерывно качающий кровь, оживляя каждый орган, из которого и состоит тело. Машина останавливается на перекрестке. По крыше начинает барабанить дождь, заставляя людей ускорить шаг. Все еще октябрь в постоянно облачном Шанхае. Хенг обнимает себя руками, отвернувшись от окна. Он прикрывает глаза. Сердце, которое качает кровь. Тук-тук. Это звук захлопывающихся сердечных клапанов. Хенг вжимает ладонь в свою грудь, чуть левее от середины. Ничего не чувствуется. Тук-тук? Пальцы скользят выше и выше, от заднего угла челюсти обратно вниз, вдавить, ощущая, как кровь толкается в подушечки пальцев. Сонная артерия. Если сдавливать ее достаточно интенсивно и не так уж долго, можно устроить кислородное голодание своему мозгу. Вдавить посильнее, замыкая каротидный синус. Начнется гипоксия, снизится артериальное давление, появится сонливость — а дальше и блаженный «сон». Если не вернуть снабжение кислородом в течение пяти минут — человек может стать овощем. Такие себе риски в любовных утехах для тех, кто любит придушить или оказаться немного задушенным. — Приехали. Хенг опускает руку. Он говорит «спасибо» с легкой улыбкой, предпочитая не замечать, каким взглядом наградил его водитель. Стоимость поездки списывается со счета автоматически, когда Хенг захлопывает дверцу серого пежо. Хенг поднимает воротник тонкого пальто, — оно пахнет Хань Фэем, — и бредет к подъезду. Сегодня первый раз, когда его уговорили заночевать дома. Это кажется пыткой. Хенг должен быть рядом, он совершенно чудесно чувствовал себя в кресле подле больничной кровати. Что ему делать дома? Осознавать, как это страшно, быть там одному, зная, что Хань Фэй не вернется? Ни в час ночи, ни в два, ни под утро. Выписаться можно только через неделю. Сам Хенг пострадал не так уж сильно: легкая хлыстовая травма* (он провел пару часов в кабинете остеопата, старался не возникать, чтобы все прошло быстрее и он смог вернуться в палату к Хань Фэю, и прилежно носит на себе чертов ортопедический воротник; и да, получил на орехи от Фэя за то, что не напялил его в первый же день), ссадины на лице, немного болела кисть. Кисть… Хенг смотрит на свои пальцы, застыв в прихожей. На правой эластичный бинт. Пара пальцев в пластырях. Ничего серьезного. Хенг морщится, поправляя воротник на себе, затем снимает его, проходя вглубь лофта. Носить его надо часов шесть в день с перерывами, на сегодня хватит. У Хань Фэя перелом Смита. Дистальный отломок смещается к ладонной поверхности. Для большинства людей любых профессий подобное — не такая уж трагедия. У такого перелома, довольного частого в практике, хороший прогноз. Но не тогда, когда ты нейрохирург. Каждый миллиметр — вдох, — каждый миллиметр… выдох. У Хань Фэя никогда в жизни не дрожали руки. У Хань Фэя сейчас переломаны пальцы, плюс к перелому в лучезапястном суставе. Но дело в том, что Фэй даже и не рассматривает вариант возвращения к делу своей жизни. Он сказал это так легко и просто. Хенг отшутился, не принимая то, что нейрохирург действительно серьезен в своих словах. Они стольким жертвовали и так долго шли к тому, чтобы быть теми, кто есть сейчас. Этого не может быть. Все было бы не так, если бы Хенгу не взбрело в голову заехать в кофейню у больницы по пути. Они бы проехали по другой дороге, оказались бы дома, приняли вместе душ, доели остатки свинины с рисом, смотря какой-нибудь очередной сериал, и уснули бы в обнимку на полдня. Или все было бы не так, если бы Хенг не решил соблазнить Хань Фэя в собственной лавке, когда тот приехал к нему ближе к рассвету, чтобы забрать, придурка, домой. Время бы потекло по другой петле. Но Хенг принял оба этих решения. Он не включает свет, когда проходит вглубь лофта. Открыв холодильник, он долго изучает полки. Мозг продолжает выстраивать бесконечные если бы да кабы. Хенг захлопывает холодильник, всем своим существом желая, чтобы тишина дома была тишиной внутри него. Но там все воет раненым зверем. Да, он наверняка берёт на себя слишком много, рассуждая так. Что было суждено — должно было свершиться. Так или иначе. Но что делать теперь? Неизвестно, какие последствия и черепно-мозговой травмы, которая была неизбежной при таком раскладе. У Хенга тоже что-то вроде, только в совсем легком варианте. Им с Ибо несказанно повезло, да и Чжаню тоже. Никто из них не сидел на водительском сиденье, эти двое — вообще умостились сзади. А Хенга… если бы Хань Фэй не кинулся к нему на полнейшем рефлексе, выкинув правую руку для дополнительной защиты, может все было бы иначе. Или ещё хуже. Кто знает? Бесконечные, бессмысленные и беспощадные рассуждения. Хенг раздевается. Он не хочет есть, не хочет пить. Он обещал, что он выспится в постели и вернется к завтраку. Это все, чего он хочет. Оставшись в одном белье, он забирается в кровать, занимая сторону Хань Фэя. Телефон остается вместе с ним, он сжимает его, смотря на экран. Хенг набирает Фэя, когда на часах ровно полночь, и первым делом журит его за то, что тот не спит. Они говорят ни о чем: что-то про еду, которую Хань Фэю таскает все отделение, что-то про корпус, который все строится; Хенг серьезно предлагает задуматься о более веселом дизайне палат. Хань Фэй говорит чуть хрипло и размеренно. Предлагает съездить в Бочжоу вместе. А потом махнуть еще куда-то. Хоть в Яншо или в Гусу. Он задает риторический вопрос: «Когда мы вместе отдыхали, Хенг?» Тот отшучивается, нос щиплет, он начинает говорить быстрее и какой-то явный бред. Слова, слова, слова. Хенг выдыхается, закрыв лицо руками. Смартфон лежит на подушке и молчит некоторое время. В динамиках легкий шорох. Затем спокойный голос Фэя: — Хенг. Я не мог допустить, чтобы последними словами было «хорошо, мы поедем в Рейкьявик смотреть на пенис кита». Ты же понимаешь это? Хенг глупо моргает пару раз, затем смотрит на телефон. Он бы сейчас очень хотел увидеть выражение лица Хань Фэя. Постепенно, пройдя сквозь легкий шок, память подкидывает ему те кадры, которые хотелось бы забыть навечно: вот они выезжают на перекресток, солнце слепит, неожиданно яркое утро, в динамиках девушка поет «наши прошлые жизни медленно проходили, оставляя отпечатки на ладонях»*… — Ты представляешь?! Вот это мужик жизнь живет. Просто основал себе музей членов в Исландии! И всё! — Мгм. — Без шуток, мне очень интересно посмотреть. Член кита — двенадцать метров! Там только его часть… вообще более двухсот видов. Очень интересно. Я, конечно, совершенно против практики с, ну ты понял, и всяким эцзяо*, как и с поеданием причинных мест ослов, но с точки зрения просто животного мира… — Ты ведь сам пользуешься кремом на основе эцзяо, разве нет? Хорошо-хорошо, мы поедем в Рейкьявик смотреть на пенис кита, Хенг. Хенг начинает посмеиваться. Затем это становится настоящим смехом. Он пытается удушить его в подушке, это всё нервное, его явно отпускает, словно воздух выходит из воздушного шара. Хань Фэй говорит «я люблю твой смех». Хенг, отсмеявшись, шепчет «а я люблю тебя». х х х Со свиданиями как-то не складывалось. С этим надо было что-то делать. Не говоря о том, что уже неделю спустя — Сяо Чжань сходил с ума в четырех стенах. Всего семь дней, а казалось, что вечность. Утро: Ван Ибо будит его поцелуями в щеку и шею, шепчет, что он уходит и приготовил подобие завтрака. Этот придурошный просыпался в половину шестого утра, чтобы потренироваться, принять душ, повторить что-то в своих МЧС-ных талмудах, спалить омлет и убежать. Сколько бы раз Чжань ни пытался проснуться раньше него — терпел фиаско. С Ибо спать тепло и комфортно, только вот и из хватки его вылезти, при этом не разбудив — задача со звездочкой. Один раз Чжаню удалось, но Ибо все же проснулся. Смотрел на него, не мигая, в ожидании объяснения, причем с таким видом, будто бы поймал Чжаня на страшном предательстве. Мозг выдал трагический шепот со словом «туалет». Ибо кивнул. Встал. И молча его туда провел. Хорошо, что не зря, было бы вконец неловко. Почему провел? Ах да. Гиперопека. Отдельный вид мучения для Сяо Чжаня. Ему было запрещено выходить из дома, нанесение мазей контролировалось лично, а также бесконечным количеством сообщений и звонков. Сяо Чжань, сам не понимая какого хрена слушаясь, фотографировал ему и свой голеностоп, и красочный шов на бедре. Деликатный контент. Чжань надеялся, что Ибо удаляет фото сразу по получении. День: условная тишина квартиры, за стенами которой бурлит многомиллионный улей Шанхая. Сяо Бай появляется раньше Ибо, но только для того, чтобы подъесть то, что было приготовлено на ужин («Чжа-а-ань, твои вонтоны творят чудеса, а твоя говядинка в соусе! Может, давай мы с Ибо тебя содержать будем, а ты готовить? Ай, что ты бьешься сразу!»), а затем исчезнуть либо на смену в клубе, либо… либо неизвестно. Вроде как тот постоянно на связи со своим не-японцем, так что это наверняка очередные подработки, но порой было непонятно — когда тот вообще спит и, в принципе, _живет_ в своей комнатушке с видом во внутренний засратый дворик? Сяо Чжаню впервые за многие годы нечего делать, и это убивает. Он не может насладиться добровольно-принудительным отдыхом, и в то же время не способен решать какие-то насущные дела, хоть казалось бы — на них наконец-то появилось время. Зато он уже трижды говорил с бабушкой и дважды с мамой. По телефону. Голосом. К своему стыду, он не помнил, когда в последний раз общался так со своими родными, не считая коротких голосовых и извечных поздравлений на все праздники. Развод с Фэн Ци обсуждался лишь единожды, больше этой темы никто касаться не решился, за что Чжань был искренне благодарен. Ему было хорошо слушать про успехи бабушки в искусстве бацзы, о том, как мама в сотый раз удачно закупилась на рынке («Ты представляешь, они в рис могут пластмассу сунуть! Но у меня хороший продавец в десятом ряду…»), прикидывать вслух, как он все же доедет до Чунцина в период празднования нового года (и даже верить в это). Но вот в последнем разговоре мама обеспокоилась напрямую, ведь Чжань до странного часто стал ей звонить. Он не стал рассказывать про аварию, просто ответил, что решил стать «хорошим сыном» и почаще говорить с «единственной и самой важной женщиной в жизни». Его назвали дураком, но по тону было ясно, что матери это приятно. «Ты никогда и не был плохим сыном, Чжань. Да и не станешь! Ты же мой Чжань-Чжань!» Где были эти слова годами ранее — осталось загадкой, но Чжань рад был слышать их сейчас. Отец был крайне недоволен историей с Фэн Ци, на связь не выходил, так что Чжань давал ему время на то, чтобы остыть. Такой развод был воспринят личным позором, ведь семья Фэн Ци была очень влиятельной в мире медицины, так что этот брак был чуть ли не признаком элитарности в их кругах. Но увы. Знал бы ты, папа… Не говоря об этом «мутном положении с беременностью». Действительно. День тянется медленно. Чем бы Чжань себя ни занимал. Сдуру он даже оплатил онлайн-курс по истории средневековой поэзии и вот уже третий день слушает блок лекций о любовной и гражданской лирике, пытаясь вникнуть в их лингвосмысловые особенности. На кой черт? Кто бы знал. Вся информация идет мимо ушей и сознания, ему просто нравится слушать что-то настолько отвлеченное и вырванное из контекста собственной жизни. Где любовная лирика в средние века, и где он. Входная дверь неожиданно пищит, и Чжань хмурится, останавливая видео. Судя по характерным звукам копошения и мычанию под нос — это Сяо Бай. Чжань решает вылезти из своего логова. — Ты что это так рано? — Дорогой, ты не рад меня видеть? Бай строит из себя оскорбленную невинность, на что Чжань только закатывает глаза. Их отношения… были странными. Чжань все еще ревновал, но как-то по привычке, и скорее даже не из-за Ибо. Сяо Бай, в узких джинсах и кожанке, под которой виднелась пестрая футболка с принтом Бейонсе, был совокупностью всего того, кем Чжань не позволял себе быть вообще никогда. Чжань смотрит в его глаза. Те густо подведены. Бай моргает пару раз, отворачивается первым, от легкой неловкости напевая чуть громче. Затем пускается в долгие пояснения: он участвовал в съемке клипа какого-то айдола, закончилось все раньше, компания была «такой ламповой, Чжань-Чжань, но я так устал! Еда же есть?» Вечер. Сяо Бай уплетает курочку гун бао, продолжая вещать что-то про какого-то там айдола, который наверняка гей и все это знают, но официально, конечно же, тот ни-ни, но Бай клянется — они когда-то сосались в том самом клубе! Сяо Чжань криво улыбается на всю эту информацию и цедит чай. У него нет никаких приятных воспоминаний связанных с «Ангелом Шанхая», так что он был бы рад, если бы безудержный мозг Бая свернул с этой тропы на что-то другое. — Так вы… с Ибо… того-этого? Но не на это. Чжань переводит на Бая нечитаемый взгляд. Только тот ретироваться не спешит. — Не пойми меня неправильно, но мальчик тебя уже шестой год ждёт, и мариновать его, когда вы уже даже в одной постели спите, ну просто для здоровья не очень полезно… Чжань медленно ставит кружку обратно на стол. Подперев голову рукой, он смотрит на Сяо Бая. Этот наглец только ухмыляется. Знающе и совершенно спокойно. Пока Чжань не уточняет: — Тебе же будет лучше, если ты уже им переболел. Переболел ведь? Бай выдает смешок и берет чужую кружку, чтобы запить остатки «восхитительной курочки Чжаня». Зеленый чай с жасмином. Очень похоже на Чжань-гэ. — Давно переболел, но кто же его не хочет? Слепой и глухонемой? Он как-то заходил в мою студию, такой переполох устроил… да и танцевали мы вместе. — Да, я слышал. — Успокойся, это всего пару раз было. — Мы точно о танцах сейчас? — Стопроцентно. Сяо Чжань возвращает чужую ухмылку, подтягивая к себе кружку. Поджав губы, он опускает взгляд, размышляя. Бай продолжает ковыряться в курочке и издавать звуки наслаждения, и это вполне себе искренне. Тот в принципе такой — искренний во всем, особенно в том, кто он есть. И Чжань знает, что на это требуется огромная храбрость. Просто быть собой. — Я не уверен, что не налажаю. Бай начинает жевать медленно. Чжань сказал это тихо, но достаточно четко. Отодвинув тарелку с курицей, Сяо Бай снова пьет чужой чай. Спустя пару глотков, он начинает медленно и мягко: — Это… из-за малого количества опыта или из-за того, каким тот был? Чжань пожимает плечами. Откинувшись на стену позади себя, он обводит кухоньку долгим взглядом, прежде чем снова посмотреть на Бая. Странно говорить о таких вещах вслух. Не менее странно — обсуждать это не с Сюин или Зои, которым можно было довериться на все сто, а с этим человеком. Чжань невольно улыбается, вспомнив, как однажды напился и полночи сочинял гневное сообщение для него, в котором обвинял в совращении Ибо и какой-то подобный бред, кажется. Эта улыбочка заставляет Бая вскинуть бровь, но Чжань только рукой отмахивается. — Да это я так… М-м. Мне… дело не в том, что у меня было мало опыта в плане секса с мужчинами. У меня… вообще нет опыта в сексе с кем-то, кто тебе… не просто дорог или важен там. Или симпатичен. А от которого до сих пор может пробить на дрожь. Но при этом тебе с ним спокойно, даже когда… — Вы лежите на асфальте после аварии. Что-то подобное я слышал вчера на крыше от одного отбитого паренька, который тут с нами живет. Что? Я тоже рано просыпаюсь, у меня йога. Ой, да брось. Сяо Бай двигается на табурете поближе, чтобы уложить ладонь на колено (здоровой ноги, он проверил) Чжаня и проникновенно заглянуть тому в глаза. Чжань хочет сказать, что Бай сейчас похож на безумную панду, но молчит, ожидая какой-то великой мудрости. — Чжань. Клянусь своей сумкой от гуччи, пледом баленсиага и членом моего мужика. — Господи боже… — Нет, я клянусь тебе. Трах с тем, кого ты любишь — априори лучший в жизни. И бояться тебе надо только того, что твоя задница, ну или его задница, как у вас там… встанет. В общем, запасись лубрикантом и просто… живи моментом. Carpe diem, слышал такое? Чжань склоняет голову набок, промычав что-то согласное и добавляет: — Есть некий антоним к этой же фразе с противоположной сутью. Меmento mori. Сяо Бай неожиданно вскидывается и тычет в его грудь пальцем: — Вот! Все твои проблемы из-за слишком глубоких знаний всякой херни! Меньше думай — больше делай. Иначе проморгаешь всех карпов и всех «дием». Чжань весело фыркает, но кивает пару раз. Он не скажет этого вслух, но на деле — это был лучший совет в его жизни. Если запустить фотографии шва или синюшно-зеленоватой щиколотки Чжаня в видеоредактор и прокрутить на достаточной скорости — можно увидеть прогресс регенерации. Пока что едва уловимый, но в итоге Ибо надеется на крутой проект. Зачем ему такая странная дичь в телефоне? У всех свои бзики, да и пособие это наглядное. Регенерация часто занимала ум Ибо, он перся по этой теме с детства, обожая комиксы про супергероев, а способность к гипер-регенерации была частой особенностью его любимых героев. Кто ж знал, что в его жизни появится и настоящий такой. Странно рассуждать о чужом героизме, когда ты, вроде как, едешь с вызова, где влезал в горящий дом. Но на это не требуется так уж много сил и храбрости, как кажется. А вот спасать младенца с обвитием пуповины или эмболией околоплодными водами… Ладно, сравнивать глупо, Ибо знает. Но для себя он никогда не герой, в то время как Сяо Чжань — такой всегда. Не из-за его работы или извечной помощи каждой бабуле на рынке, или желания помочь каждому коту на улице. Быть героем, во всяком случае — для Ибо, это оставаться человеком в нечеловеческих обстоятельствах. Сяо Чжань вряд ли помнит тот случай. В его привычке извечно забывать то, какой он на самом деле. Храбрый, собранный, сильный. Ибо листает фотографии несчастного шва на бедре, только вот смотрит на него уже вовсе не так, как врач. Ибо было четырнадцать. И он задался целью утонуть в желтых водах Хуанхэ*. Отец пил уже второй год, в пьяном угаре постоянно обвинял его в том, что мама ушла. Дедушке не хватало сил его усмирять, так что он просто выгонял Ибо, чтобы тот не видел отца в таком раздрае и не попадался под горячую руку. Ван Ибо подумал, что раз мать выбрала уйти так, то почему и он не может поступить так же? Что ему тут делать и кому он нужен? Отцу — нет. Само существование Ибо делало ему больно. Дедуле? Тот любил Ибо, он знал это, но… мысль о нем не казалась чем-то настолько сильным, чтобы отговорить Ибо от этого шага. Тонуть оказалось куда сложнее, чем он думал. Для начала — он не рассчитал, надо было выбраться на пустынный пляж ночью, но закончить весь этот фарс и жгучую боль хотелось именно вот сейчас. А так — его увидел Вэньхань. Считалось, что тот лучший пловец в их школе. Но Хуанхэ оказалась сильнее их обоих в тот странный день, Вэньхань сдался раньше, чтобы спасти собственную жизнь. По странному стечению обстоятельств, группа студентов-медиков решила отпраздновать успешную сдачу сессии именно в Лояне, при этом взяв круиз по желтым водам, так что… так что Ибо кто-то вытащил. Кто-то заставил его открыть рот, затем уложил животом на колено, при этом говорил-говорил-говорил, с каким-то совершенно странным диалектом. На спину Ибо давили, вода выталкивалась изнутри, он стал рвано дышать, словно впервые в жизни. У этого кого-то была родинка под губой. Этот кто-то назвал его «молодцом» и «диди». Ибо не думал, что увидит этого человека еще раз, но задался определенной целью. Внутри него что-то щелкнуло. Его успели спасти. В этом ли не смысл тогда? Спасать других. Успевать вовремя. По мере взросления это желание трансформировалось в нечто еще более крутое — стать хирургом. Но когда Ибо не смог сдать тот экзамен, он подумал, что это что-то вроде воли богов — он должен успевать вовремя, это его работа. Предназначение. Странно, как умело развернула всё жизнь, не правда ли? Ибо боялся спугнуть это чудо, особенно когда по ночам Чжань утыкался носом в его шею, а наутро позволял целовать себя, да еще и аккурат у той самой родинки. Ибо не знает, почему не решается ему рассказать, да и не видит в этом особого смысла. Метро выплевывает его на нужной станции, Ибо плетется к дому, по пути успевая купить пакетик с жареным мясом осьминогов с одной велотачки. Набрать код, подняться на пятнадцатый этаж, набрать еще один код… — Я… дома. Ибо скидывает рюкзак, пристраивает пакетик на дежурной табуретке, затем занимается обувью. Из-за двери показывается костыль, потом и сам Чжань. Он улыбается, хоть и устало, опершись о дверной косяк. — Что в пакете? Ибо поигрывает бровями, но в ответ получает лишь одну вскинутую бровь. — Угадаешь — будешь сверху. А вот теперь и вторую. Ибо посмеивается, вручая пакет Чжаню и проходит в ванную. Чжань оставляет пакет висеть на костыле, который прислонил к стене, а сам хромает за Ибо. За что получает неодобрительный взгляд через зеркало, пока тот моет руки. — Успокойся, я сделал всего два несчастных недошага. Говоря о том, кто будет сверху. Это, конечно, здорово, что ты так открыт к тому, чтобы подарить мне свой зад, да, я уже понял, что он девственен… но я не мог провести полтора часа с кружкой Эсмарха просто так. Файлы загружаются в мозг Ван Ибо, пока тот смывает мыло с рук. Прищурившись, он оборачивается, параллельно вытирая руки о полотенце. — Ты… серьезно? Прям Эсмарха? Это чтобы наверняка? Чжань выдает елейную улыбку и смотрит на Ибо, как на несчастного идиота: — Не хотелось бы обосраться во всех смыслах в свой первый адекватный раз. Мы серьезно будем это обсуждать? У Сяо Чжаня розовеют щеки и немного шея. Очаровательно. Ибо поджимает губы. — А как же третье свидание и другие полезные советы, которые ты почерпнул из интернета? — Ван Ибо. — Да? — Иди в жопу. — С радостью, гэ.