Carpe diem: живи моментом

х х х 14.

A physical kiss is nothing without it & you close your eyes to see what it's done The body that lies is built up on looking 'Cause all that remains before it's begun You gotta know, I'm feeling love Made of gold, I never loved a...

Платон, как и большинство древних и разумных, смотрел на романтическую любовь (которая включает в себя секс и идиотские поступки) весьма скептически. Долгие годы Чжань определял чувства к Ибо как раз в разряд платонических, кои считаются проявлением любви высшей, бесстрастной и чистейшей. Что совершенно не мешало ему игнорировать факт своих совершенно необъяснимых и поражающих действий (он оплатил ему учебу из денег наследства своего деда, ну не дебил ли?), а также благосклонно не замечать, какие порой кульбиты выделывает сам Ибо. Да. Кульбиты. Сяо Чжаню уже хотелось ампутировать себе ногу, ведь Ибо старался быть максимально аккуратным и внимательным, обходиться с Чжанем нежно и вдумчиво, и все бы ничего, но самым популярным вопросом этого вечера стало «тебе точно не больно?» Крупных размеров член Ибо, немного загнутый кверху (в верхней канцелярии такой разрабатывали, видимо, специально для острых ощущений простаты оппонента, да?), распирал изнутри, ведь Чжань все никак не мог достичь высшей точки расслабления и перестать думать. Нога — да, ныла в голеностопе, немного неприятных ощущений по бедру, но не критично. Всё это совершенно не походило на тот сокровенный и волшебный первый раз с человеком, которого любишь. Просто потому что Чжань, кажется, был в этот момент совершенно не здесь, и отвлекался на все ощущения разом, раздражаясь на Ибо за его «излишнюю нежность». Это провоцировало вопросы и неясное чувство вины. В какой-то момент Ибо выходит, мазнув головкой между ягодиц, поглаживает по ним и растягивается рядом, подперев голову рукой. Чжань перестает дышать в подушку, обнимает ее руками и поворачивает голову, чтобы посмотреть. На самом деле на это требуется намного больше сил, чем на то, чтобы встать в коленно-локтевую. Ибо шепчет, поглаживая по щеке, а затем убирает руку. — Что не так? Если бы Чжань знал. Вот Ибо. Наконец-то можно перестать играть роль и спокойно признать, что ты хотел его все это время и это было взаимно, а Платон может усраться в своем хрен знает каком веке до нашей эры, спасибо большое. Одно другому не мешает совершенно. И целовать Ибо до одурения хорошо, касаться его — без сомнения тоже. Чжань переворачивается на спину, собственный член далек от твердости, но это и не странно. Иногда так бывает даже в процессе, когда тебя качественно поебывают, вообще не показатель, конечно. Но почему-то вина накатывает по новой, хоть в комнате царит молчание, никто ничего больше не пытается спросить. Чжань трет по подбородку, снова коротко смотрит на Ибо, опускает взгляд. — Я… не знаю. Если ты еще раз уточнишь, не больно ли мне, больно будет тебе, потому что я тебе вмажу. Или хуже. — Хуже? — Да. За сосок ущипну. — Не надо. Чжань чуть усмехается и вздыхает. Паршиво. Всё должно было быть не так. Может, это как-то связано со слишком длительным сидением с клизмой? Нет? Он перенервничал? Все ещё боится налажать? Он хмурится. Ибо решается уточнить: — Каким был твой секс до меня? «Вот не надо, а». Чжань поджимает губы. Ибо парой плавных движений устраивается на нем сверху, от ответа никак не убежать, да Чжань и не старался бы. Просто нравилась иллюзия возможности. Чжань выдыхает с какой-то обреченностью: — М-м. Быстрым. Грубым. И стыдным. Ибо глубокомысленно мычит. Затем отвлекается на чужую шею, ведет языком, прихватывая под ухом. Кожа Чжаня солоноватая и немного горчит из-за парфюма. И зачем только им пользовался, сидя в четырех стенах? Для Ибо, серьезно? Ему хочется сказать, что из всех запахов, которыми для него пахнет Чжань, самый лучший тот, который остается константой в любом сочетании, и не поддается описанию. Глупо, но хочется спросить — чем я пахну для тебя? Вместо этого Ибо шепчет на чужое ухо: — Придется научить тебя заниматься не трахом, а сексом. А потом не сексом — а любовью. Чжань бьет его пяткой по пояснице здоровой ногой и фырчит «в какой плешивой новелле ты это вычитал?», но его горящие щеки (господи, мужику уже тридцатка, но что ж тут поделаешь), выдают его сполна. Секс отличается от траха течением. Секс плавный и вдумчивый. Ибо решает наслаждаться всем, что ему теперь дозволено и заранее говорит, что у Чжаня нет права голоса — потому что его рот постоянно врет. И про «не больно», и про «нормально», и «сейчас, минутку, и пройдет». Чжань живет в той странной реальности, где не удовлетворив потребности Ибо, тот разочаруется, махнет ручкой, и вся их чудесная и абсурдная сказка превратится в какую-то срань. Головой он прекрасно понимает, что это бред, но тело — куда тупее мозга. И ему страшно. Одно дело получить порцию вынужденной боли, затем странные и приятные ощущения, а потом быструю дрочку и забыть обо всем, как о страшном сне, и совершенно другое — проснуться с этим же человеком рядом и заснуть вместе на следующий день. Принять факт своей гомосексуальности на словах и психологически не совсем то, что можно сделать и на других уровнях сразу же. Как бы ни хотелось обратного. Где все так легко и просто? В западном кино и Гонконгских коротких метрах? Чжань смотрел на ночных сменах, пользуясь VPN и подъедая запасы снеков Алистера, он знает в этом толк. Реальность же была совсем другой, заставляла чувствовать себя странным и неправильным даже в том, как принять себя. Чжань совсем не хотел, чтобы Ибо помогал разбираться ему с подобным дерьмом, но глупо было бы посчитать, что тот не возьмется и будет воротить от него нос. Сяо Чжань готов даже вслух признать, что он глупый, а еще, что он устал. Бегать от самого себя, душить свои желания, делать дурацкие ошибки и при этом катастрофически бояться предпринимать хоть что-то. «Просто поимей меня, и все пройдет» — так не работало. Да и не хотелось. Что-то мешает. Что-то сковывает. Что-то заставляет дрожать, но не из-за томления или прохладного воздуха комнаты. А из-за первобытного страха, от которого колотится просто все. Поэтому Ибо и лежит сверху. Вбирает страх в себя. Лежит и целует. Щеки, уголки губ, под глазами, веки, лоб, возвращается к губам и прихватывает их пару раз. Чжань шумно тянет воздух носом, и в него же получает поцелуй, из-за чего не может не улыбнуться. — Ты настолько терпеливый, что решил зацеловать меня до обморочного состояния? — Тише. Я занят, гэ. Чжань хочет сказать что-то еще, но Ибо вовремя ведет по губам своими, чтобы после толкнуться глубже, подхватывая язык. Он целует и целует, приподнимаясь, немного трется собой, плотно ведет ладонью по бедру, поощряя движение Чжаня — тот снова закидывает здоровую ногу за чужую поясницу. Ибо коротко целует губы напоследок, ведет носом по щеке к уху, шепчет низко: — Тебе понравилось, что я сделал с тобой той ночью? Тебе ведь было хорошо? — М-м… — Но это было привычно грубо, верно? И быстро. И стыдно. Чжань отрицательно качает головой, притягивает к себе за шею заново. Он говорит «нет». Стыдно не было. Ибо улыбается в его губы, снова их целует, наслаждаясь тем фактом, что они припухли. Он коротко оттягивает нижнюю, просто потому что часто хотел так сделать, а теперь это становится реальностью. Часто из-за ожиданий человеку свойственно разочаровываться, только вот Ибо ничего и не ожидал. Фантазировал, хотел, но не строил каких-то твердокаменных «будет вот так и хочу вот так». Его устраивает любой Чжань. Девственник, не девственник, ярый псевдо-натурал, топ, боттом, да даже асексуал (с такой мыслью, благодаря подаче Фэн Ци, тоже приходилось мириться), так что то, что происходит сейчас — хорошо. Осталось только уверить в этом кое-кого. И действительно расслабить. — Гэ… ты ведь думал обо мне, верно? Находил минутку в своем плотном графике? Я часто думал о тебе. Чжань молчит. Он не уверен, что подобные разговоры ему помогут, пока что он ощущает только крайнюю степень смущения. Оно затапливает его, плотно и душно, жаром стелется под кожей, выдыхается вместе с едва слышным стоном — Ибо скатился с него, но сразу же обхватил ладонью полутвердый член. У Чжаня снова мелькает вопрос — почему это Ибо обрезан, но тот не задается вслух. Чжань облизывает губы, смотря вниз. Он немного приподнимает бедра, толкаясь в кулак, но темп тут задает Ибо. И тот мучительно медленный. Ибо продолжает делиться откровением, при этом наблюдая за собственной рукой: на члене Чжаня четко прослеживается парочка налитых вен, плоть горячая и твердеет с каждым новым движением; багровая головка прячется за крайней плотью, видна лишь верхушка, когда ладонь движется вверх, а затем кожица сползает, бесстыдно оголяя, когда Ибо двигается к основанию. И немного сжимает. Головка выдает порцию естественной смазки. Ибо наклоняется, чтобы слизать ее, так, между делом. — Однажды я взял твой халат. М-м. Твой код в шкафчике я угадал с первого раза. 9105, серьезно, гэ? Да… я взял твой халат. Очень жалел, что тот пах лишь кондиционером, с другой стороны, что можно было ожидать от Чжань-гэ, да? Он никогда не оставит грязную форму в шкафу. Переворачивайся на живот. М-м? Боже, гэ, ты захныкал? Чжань находит в себе силы, чтобы пихнуть Ибо ногой, но забывает, что та не очень здорова — вспышка боли от голеностопа до колена, оттуда отдает аж в ягодицу. Чжань шипит, тут же оказывается зацелованным в щеку и уголок губ. Он все же переворачивается, Ибо поглаживает его по бедру раненой ноги, но не переходит ко внутренней стороне, чтобы не потревожить широкий пластырь. — Ты постоишь так недолго. А может долго, если понравится… Ибо шепчет это куда-то в поясницу, Чжань плохо считывает смысл сказанного, зато прекрасно ощущает горячее дыхание на своей коже. Пальцы ног непроизвольно поджимаются, он по новой обхватывает подушку, только в этот раз что-то явно поменялось. Может, дело в том, что Ибо продолжает говорить с ним, и не спрашивает, больно ли? На этой мысли Ибо делает самое смущающее на свете действие: он целует Чжаня в правую ягодицу. У того там родинка, он о ней совершенно не знает, как и еще о куче вещей, связанных со своим телом, но не в контексте анатомии или физиологии. Чжань без понятия, какие у него чувствительные соски и внутренняя сторона бедер, что он сойдет с ума, если оставить поцелуи вдоль блядской дорожки, и что совершенно странно — он будет млеть, если провести кончиками пальцев или губами по… внутренней стороне рук и под коленями. Что за? В данный момент он догадывается о чем-то таком смутно. Его поясница тоже оказывается эрогенной зоной или все дело просто в Ибо, пока не известно. Только потом происходит то, что находится где-то за гранью его воображения: Ибо ведет языком между его ягодиц, смачно и горячо, раздвигает половинки, сдабривает по новой слюной и затем, без какой-то особой прелюдии, толкается языком в сжатый вход. Это до странного… хорошо. И, очевидно, до безумия стыдно, но в каком-то совершенно другом смысле. Чжань думал, что был открыт, когда развел ноги, но сейчас… сейчас он издает звуки, которые всегда считал смешными в японской порнушке. Конечно, на пару тонов ниже, но рисунок мелодии, если так можно выразиться, практически идентичен. Только те несчастные девы при этом не выдавали четкое «блядский ты» и «блядь, Ибо». А Чжань выдавал. Каждый раз, когда кончик языка обводил кромку морщинистой кожи, а затем толкался снова. Ибо перестает его «мучить» через пару минут. У Чжаня стоит крепко и даже больно, втирается в постель, тяжело оседает волной жара в мошонке, и с этим надо что-то делать. Ибо зацеловывает его задницу. Буквально. Ведет губами, лижет, покусывает мякоть, снова возвращается к ложбинке между. Его не смущает вообще ничего, а ведь Чжань всерьез задумывался о депиляции того самого места, и даже взял в руки какой-то крем с полки Сяо Бая «для сверхчувствительных мест», но все же передумал — было бы совсем плачевно, если в таком месте у него началось бы раздражение из-за неизвестной химии. И даже в самых диких фантазиях он не думал, что Ибо доберется до его ануса… ртом? — У тебя вообще есть тормоза, а? Чжань осознает, что это сказано вслух, хоть по факту это была его мысль. Ибо целует его по пояснице, мнет одной рукой ягодицу, пока вторая пытается нащупать в бедламе кровати лубрикант (Чжань натащил сюда столько подушек, даже непонятно, чем он думал они будут заниматься). — Тормоза? У меня есть только медленный газ, гэ. На этой фразе теплая рука скользит под живот Чжаня, чтобы проверить, есть ли в вопросе какой-то нерадостный подтекст, но судя по всему — члену Чжаня всё очень и очень нравится. Это не может не вызвать довольную усмешку. Чжань не закатывает глаза, зато как-то рефлекторно отставляет задницу. Ибо щелкает крышкой тюбика. Эта смазка была честно спизжена у Сяо Бая, но ведь тот наверняка не был бы против — дело-то благое. От предыдущего щедрого вымазывания осталось мало, зато у Ибо во рту поселился характерный сладкий привкус. Лубрикант был без запаха, что радовало, и вид его был… весьма интригующим. Ибо выдавливает его прямо так, наблюдая, как тягучий кремовый гель медленно стекает по ложбинке. Выглядит это определенным образом и заставляет просто пялиться. Из транса Ибо выводит голос Чжаня, приглушенный и хриплый: — Ты не рассказал, что сделал с халатом, Бо-ди. Ибо поджимает губы и коротко кивает. Он принимается массировать вход парой пальцев, надавливает, немного толкается, ведет по кругу и вытаскивает, чтобы повторить по новой. Практической цели в этом действии — ноль. Это сфинктер, и если открыть соответствующий параграф в анатомическом атласе, можно смекнуть, что что бы ты туда ни совал, его главная задача — принять либо сжиматься, всосать или вытолкнуть к чертовой матери. Он не растягивается, словно тугая резинка (и не лопнет, как оная), только если вы не любитель экстрима и огромных дилдо (а может и чего совсем неприспособленного для утех), но и тогда, правда через время, он сузится (не забудьте тогда действительно играться с размером этого «нечто» постепенно). При этом это совершенно не мешает ему, при достаточном расслаблении, вместить в себя все, что больная голова захочет. Ибо делает этот «массаж», чтобы расслабить Чжаня. Психологически. Потому что как бы ты ни мял этот вход, что бы туда ни засовывал в надежде «расширить под габариты», если в голове у партнера не блаженное предвкушение — всё тщетно и, более того, — больно. Ибо верит, что вскоре наступят времена, когда Чжаня можно будет прижать и «войти» без особых изысков, просто не жалея смазки, потому что у него начнет срывать крышу. Это сейчас он держится, но неизвестно, что было бы, если бы у Чжаня не было очевидных увечий. Белизна эластичного бинта на ноге, ссадина на скуле и пластырь по бедру — очень трезвят. — Я… взял твой халат. М-м. Улегся на диван в ординаторской. Накинул его сверху на себя. На свое лицо. Дышал и дрочил. Представляя, как целую тебя, как отсасываю тебе… и твой член оказался красивее, чем я представлял. Чжань коротко смеется в ответ на такой неожиданный комплимент. А затем охает. Ибо смотрит на него внимательно. Чжань снова утыкается лицом в подушку, но затем следует еще один стон. Низкий и глубокий. Ибо еще раз проходится пальцами по выступающей простате внутри Чжаня. Бинго. — Я могу заставить тебя кончить только от моих пальцев. Хочешь? Чжань устраивает себе кислородное голодание, так что приходится повернуть голову, чтобы дышать. Шумно. Пальцы внутри. Чжань почему-то думает о них. Интересно, как это смотрится? То, как пальцы толкаются внутрь, как сжимается вокруг них колечко мышц, как Ибо вытягивает их, чтобы толкнуться. И каким будет зрелище, когда эти пальцы заменит член. — А твой член не способен на такое, только пальцы? Чжань выговаривает это не с первого раза, он прерывается на смешанный со всхлипом стон, ведь Ибо трет внутри. Мысль о регулярном массаже простаты как профилактике простатита невольно мелькает в голове, но Чжань даже не фыркает. Секс может быть смешным по множеству причин, но в нем всегда наступает момент, когда вы переходите на какой-то другой уровень и даже потенциально смешные вещи не находят отклик. Если Чжань засмеется сейчас — что-то сломается, ему и не хочется. Он пошутит. Позже. Чжань добавляет: — Хочу тебя видеть. Ибо вытягивает пальцы, целует у левой ягодицы, прежде чем проконтролировать безопасное перемещение Чжаня на спину. Миссионерская поза, говорят, скука. Не самый удачный вариант. Ибо готов поспорить. Под чужую поясницу подкладывается подушка, Чжань в ответ на этот жест только качает головой с усмешкой. Ибо целует. Снова и снова целует, помогая устроиться: ноги фиксируются за поясницей, провести свободной ладонью по члену Чжаня, прижимая к животу, затем немного выпрямиться, чтобы направить собственный член к щедро измазанной дырке. Ибо смотрит, как края натягиваются вокруг головки. Та блестит и смахивает на гребаный XXL чупа-чупс со вкусом бабл-гам. Чжань облизывает губы, немного приподнимается на локтях, чтобы видеть лучше. Ему интересно узнать, какой у этой головки вкус на самом деле. И что же поменялось, а? Минут двадцать или сколько там назад, он съеживался, дергался, бесконечно нервничал. А сейчас жадно наблюдает, как плоть постепенно толкается в него. Да, распирает. Да, немного ноет. Но еще дразняще обдает жаром, растекается по телу, пульсирует в сосках, в свежих засосах на шее. Чжань мнет пальцами простыню, словно пытаясь за нее удержаться. Собственный член нестерпимо хочется приласкать, но Чжань терпит. Ибо толкается еще раз и замирает, сразу же уводя Чжаня в поцелуй. Тот в него стонет, укладываясь на спину, заставляя Ибо наклониться и прижаться сильнее. Единое целое, да? Ибо начинает понемногу толкаться на глубине, едва выходя. По простате бьет безошибочно. Cool, мать его, guy. Лишь открыв дверь квартиры, Сяо Бай слышит целую «симфонию», где голос Сяо Чжаня явно ведущий. Застыв в прихожей, он достает телефон и пишет несколько сообщений в вичат. Получив утвердительные ответы насчет рейвов в парочке мест, он все же рысью пробегается на кухню, чтобы забрать пару банок энергетика из холодильника, и уходит снова. Ночевать дома сегодня — идея так себе. х х х Хань Фэю непривычна эта роль. Обычно Хенг попадал во всякие абсурдные передряги. Ломал руку, ногу, однажды — умудрился отбить большой палец на ноге, грохнув на него пистолет в тире. Фэй не привык быть в чем-то беспомощным, но он определенно может привыкнуть к тому, что Хенг заботится о нем сверх меры. Правда — дело ведь в вине, которую тот ощущает. А таким наслаждаться невозможно. — Ты все еще думаешь, что бог? Хань Фэй говорит это тихо, чтобы не испугать. Хенг сидит на краю ванны, только закрутил кран и обернулся на голос Фэя. Он немного улыбается и ведет плечом, отворачиваясь. Контекст понятен и без дополнительных пояснений. У Хенга красный нос, слишком бледное лицо и лопнувшие сосуды в глазах. Фэй продолжает: — Или есть что-то, чего я не знаю? Он проходит в ванную, устраивает свою здоровую ладонь на чужом плече, мягко сжимая пару раз. Хенг выглядит обманчиво хрупким. На деле у него натренированное и поджарое тело, в котором он умудрился сохранить плавные черты. Что-то там про комплекс йоги вместе с какими-то древними фишками от кунг-фу. Хань Фэй же грешил на перст судьбы в виде генетики. На старых фотографиях можно заметить, что Хенг — вылитая мать, а та была еще той красавицей. От отца ему достались разве что изменчивый цвет глаз (в зависимости от погоды: от серо-зеленого до карего с каплей охры) и невероятная упертость. Но последнее — лишь со слов дяди Фэя. Никто не знает, какой была чета Ли на самом деле, а Хенг помнит слишком мало. Ему было четыре, когда тех не стало. — Есть что-то, о чем ты догадываешься. Но о чем мы не говорим вслух, Хань-гэгэ. Хань Фэй молчит. Просто наклоняется, чтобы поцеловать Хенга в макушку. Тот нащупывает чужую ладонь на своем плече, чтобы легко сжать. — Твой дядя… мы должны закончить всё это с интеграцией… и чтобы первые два года были успешны. И тогда можно… уехать. Этот план все еще в силе? Хоть теперь… тебя звали нейрохирургом в Сан-Франциско, Фэй. А сейчас… ты говоришь, что не хочешь… пытаться, после… — Разве тебе не нравился Чикаго больше? Хенг фыркает. Он все же встает, Фэй забирает у него халат цвета граната, бросает его темно-кровавым пятном поверх корзины для белья. Хенг медленно опускается в горячую воду, пока Фэй подтаскивает к ванне табурет. Типичный и круглый табурет IKEA, который служит в ванной столиком/стулом, в зависимости от нужд. Хенг погружается в воду целиком, удерживаясь за белые бортики пальцами. Хань Фэй считает. Хенг выныривает на семьдесят третьей секунде. От воды пахнет цитрусом и чем-то гвоздичным. Фэй продолжает, понизив тон, он говорит мягко: — Отказываясь от того, чтобы и дальше продолжать копаться в чужих мозгах, я обретаю куда больше. Как минимум, время с тобой. Я думал об этом задолго до того, как мои пальцы и кисть сломались. Веришь? Хенг все еще сжимает пальцами бортики ванны. С усилием заставляет себя опустить руки под воду, чтобы наконец их согреть. Всегда так. Когда ему крайне паршиво — он мерзнет. Хенг поворачивает голову, Фэй тянется к нему здоровой рукой, прихватывает, чтобы погладить по щеке большим пальцем. Хенг опускает взгляд: — Это не… жертва или что-то вроде? Я не могу представить… у тебя глаза светились, когда у тебя в графике операций была височная лобэктомия. — Раньше так и было. Но сейчас… я чувствую себя только очень уставшим к концу дня. И больше меня это не вдохновляет. Хенг, это правда не связано с нами или чем-то таким. Я просто больше не счастлив быть нейрохирургом. Так бывает. Ты скучаешь по тому, чтобы быть хирургом? Хенг криво улыбается. Он прижимает щекой к ладони Фэя, поглаживая по ней кончиками пальцев, затем отворачивается, чтобы улечься в ванне. Он смотрит в потолок, медленно подбирая слова: — Я скучаю… по чувству опасной всесильности во время операции. Это похоже на маниакальную стадию, но без примеси… примеси безумия и без этого истощения. Но потом я стал ощущать это… очень похожее чувство… м-м. Когда я танцую на твоих бедрах. Хенг усмехается, скосив взгляд на Фэя. Тот едва заметно вскидывает бровь, но его глаза явно смеются: — Да? Ты опасно всесилен, когда скачешь на моем члене? — Безусловно. Иметь власть над тем, кто берёт на себя ответственность, сравнимую с чем-то на уровне космоса или того же бога, если тот есть… это опьяняет куда больше. — Ты серьезно? Хенг смотрит долго, улыбка сходит с его губ, а затем он кивает. Фэй тянется ближе, чтобы коротко поцеловать теплые губы с привкусом цитрусовой воды. Он шепчет, поглаживая от щеки к шее и обратно: — Тогда мне придется научиться брать ответственность за что-то ещё, но такое же масштабное, чтобы ты не потерял это чувство. Хенг улыбается. И это та улыбка, которую видит только Хань Фэй. — Глупый Хань-гэгэ. В твоей власти и так самое масштабное, что только есть. Мое сердце. Фэй ничего не отвечает, только целует еще раз и ещё. Если бы не хренов гипс, все закончилось потопом в ванной, ведь ничто не мешало бы залезть в неё и если не дать Хенгу «потанцевать» на бедрах, то хотя бы довести его до иступления другим видом ласки. Вечером Хань Фэй пишет длинное письмо дяде, слова которого никогда бы не произнес вслух, просто потому что его бы отказались слушать. Порой печатный текст — единственный способ быть действительно услышанным. Лишь бы получатель прочел его до конца.