«Опасней и вредней укрыть любовь, чем объявить о ней» — сэр Уильям Шекспир
Конец декабря Согласно исследованию одного британского журнала, аромат кофе — один из самых любимых в мире. Он занимает четвертое место, уступая лидерство только запаху свежей выпечки, скошенной травы и бекона. Даже если индивид кофе не пьет и не признает его той жижей, которую стоит вливать в себя по утрам или за час до дедлайна, аромат — всё равно амброзия для обоняния. Как так получается? Хань Фэй утыкается носом в теплую шею, вдыхает поглубже, вмешивая в запах кофейных зерен чисто Хенговские нотки. Мозг работает лениво, но работает, а это уже половина успеха. Фэй размышляет. Аромат кофе многослойный, сложный и сочетает в себе множество других запахов. Фуранеол, например, будучи кислосодержащим природным соединением, которое есть не только в зернах, но во многих ягодах и даже крупах, пахнет жженым сахаром. Если речь идет не о землянике, конечно. А вот метилпропаналь, если его сильно разбавить, будет радовать нос цветочным флёром с оттенком древесины. Хотя, почему нос. Он инструмент, в частности — обонятельный нерв, а радуется определенно мозг. Аксоны проходят в головной мозг сквозь решетчатую кость, чтобы по итогу достигнуть маленьких обонятельных луковиц, которые находятся на нижней поверхности лобных долей мозга, а дальше… Хань Фэй открывает глаза из-за характерного шума. Что-то разбилось. Фэй на автомате целует Хенга в шею, прежде чем выпрямиться и осознать очевидное: если Хенг здесь, спокойно сопит в своем голом великолепии, то кто тогда варит кофе и разбивает посуду? Тот, у кого есть карта-ключ, конечно же. А таких людей, кроме них с Хенгом, существует только трое. Ван Ибо, который жил с ними какое-то время и в принципе неофициально считался кем-то вроде сына, так что имел пакет доверия vip-класса, Хань Чэнь — старший брат Фэя, но тот должен быть в Гонконге, бесконечно поглаживая живот своей жены, где плавает первенец, и… дядя. И только один из них имел достаточную наглость, чтобы спокойно приехать утром и хозяйничать на чужой кухне. Хенг ерзает, поворачивается на другой бок, плавно сворачиваясь в трогательный калачик на постели, лишенный тепла. Фэй укрывает его до плеч, целует у виска, прежде чем встать. Стараясь вести себя максимально тихо, он находит домашние штаны, вытаскивает свежую футболку и даже накидывает халат сверху. Когда он прикрывает дверь спальни, Хенг приоткрывает глаза, сонно моргая. Он смотрит на дверь, слушая удаляющиеся шаги, затем снова какой-то грохот. Кажется, кто-то решился пройтись по ящичкам кухни. Здорово. Хенг даже знает, кто. Он укутывается в одеяло плотнее и переползает на сторону Фэя, утыкается носом в его подушку, укрывшись одеялом с головой. Он конечно же выйдет, но попозже. Нужно дать время двум Ханям притереться друг к другу в это раннее утро. — Недвижимость в Чикаго? — И вам доброе утро, дядя. Хань Жэнь кривится на нарочито вежливый тон, снова открывает ящик в поисках сахара. Один из польских партнеров, говорливый и круглый, как юэбин на лунный праздник, научил господина Ханя готовить этот кофе своим быстрым методом. «Без выпендрежа». Заливаешь молотые зерна крутым кипятком, добавляешь сахар и настаиваешь минуты три. Всё бы хорошо, но в этом доме сахар явно не водится. Хань Жэнь досадливо морщится, обнаружив очередную банку каких-то трав, вместо сахарного песка. Хань Фэй медленно сканирует пол на предмет разбитого, затем проходится к раковине — да, осколки Хань Жэнь сбросил туда. Логика? Нет логики. Пусть так. Фэй поднимает на него взгляд, опираясь одной рукой о столешницу. — У тебя кровь. Хань Жэнь бросает короткий взгляд на племянника, затем обращает внимание на свои руки — и правда, возле большого пальца порез. Не очень большой, вовсе не глубокий, так, мелочь. Господин Жэнь отрывает бумажное полотенце и прижимает к порезу. Бумага сразу же пропитывается красным. Хань Фэй открывает ящик с аптечкой и вытаскивает из нее антисептик и пластырь. Дядя, не отрывая взгляда от своего «ранения», повторяет свой вопрос одним «Чикаго?». Хань Фэй убирает его руку с салфеткой от пореза, пшикает антисептик на порез пару раз, затем разбирается с пластырем. Они детские, потому что Хенг считает, что всякие «медицинские штучки» должны быть как можно чаще веселее на вид, чтобы было менее паршиво. Иногда Хань Фэй думает, что кафедра педиатрии потеряла многое в лице Хенга, но тот выбрал сердце и всё, что с ним связано. Все они делали подобный выбор. А потом судьба выбрала за них. — Чикаго. Две спальни, две ванные комнаты с туалетом. Вид на триста шестьдесят градусов. И это называется penthouse, кажется. Не совсем дом. Мы вылетаем на следующей неделе, чтобы посмотреть и прикинуть ремонт и прочие затратные вещи. И увидеть Чикаго. Сахар здесь. Фэй говорит всё это ровно, совершенно не добавляя интонаций, оттенков. На последних словах он просто протягивает руку и подтаскивает к кружке, где дымится кофе, сахарницу. Маленький черный горшочек с красной крышкой. Дядя смотрит на Фэя, взгляд тяжелый, словно он в секунде от того, чтобы гаркнуть. Но когда это помогало? Вместо этого он смотрит на мелких кроликов на пластыре. Затем снимает крышку с сахарницы, вытягивает ложку из стакана с приборами, чтобы всыпать три в свою черную жижу. — Ты уже подготовил мне отчёт и способы решения твоего руководства относительно больницы? И почему ты игнорируешь предписания врача, ты сам снял гипс? — Всё на вашей почте. С моей рукой и пальцами уже почти всё в порядке, я делаю упражнения и массажи. В гипсе нет смысла больше, прошло около пяти недель, этого достаточно. Как и вспомогательной терапии. — Это ты снова про травки и примочки? — Это я снова про травки и примочки, дядя. Хань Жэнь качает головой, наконец-то забирая кружку и устало падает на один из стульев. Хань Фэй остается стоять, опершись о столешницу спиной. Дядя пробует кофе. Вышло недурно, ему нравится. Он медленно тянет слова, раздумывая: — Ты не отказываешься от руководства клиникой. — Не отказываюсь. — Но планируешь переезд в Чикаго. — Мне осталось только подписать контракт на три года. Исследования, как я и хотел. И кафедра в университете. Как я и хотел. Но никогда не смогу достичь здесь. — Кто физически остается замещающим тебя? — Ким Сонджу. — Конечно он главный онколог… но он кореец, Фэй. — Он рожден в Шанхае. И он не будет один. Алистер Ченг и Сяо Чжань разделят это тяжкое бремя. Сообразят на троих. А то, что он главный онколог — весомый плюс. Кто может относиться плохо к онкологу. Этим троим доверяют как и пациенты, так и весь персонал. Когда меня нет или когда кто-то хочет совета, то они идут к кому-то из этих троих, и потом уже кто-то из них пытается подобрать «ключ» ко мне. Дядя молчит. Отпивает свой кофе, который, по скромному мнению Хань Фэя, наверняка вышел дрянным, но о вкусах не спорят. Хань Жэнь смотрит перед собой, пьет ещё и ещё. Затем наконец-то снова смотрит на племянника. — Кто заменит тебя на посту нейрохирурга? — У нас есть трое хороших специалистов. — Хороших, но не отменных. — Растёт новое поколение. — Это ты на кого намекаешь? — Ван Ибо сдаёт экзамен. Через лет пять станет достойной заменой мне, если начнёт со следующего года под моим патронажем. — А он начнет? Хань Фэй ведет плечом, отворачиваясь. Судить о таких вещах невозможно. Сегодня так, завтра — иначе. Хань Жэнь смотрит внимательно. Говорит в разы тише: — Ты же понимаешь, что и депрессия уедет вместе с вами? Хань Фэй снова смотрит на дядю. Игра в гляделки продолжается где-то минуты две, Хань Жэнь сдается первым, снова переключаясь на кофе. Голос Фэя всё такой же ровный: — А ты понимаешь, что она может стать легче там, где её не культивируют и поощряют? Что толку лечить её симптомы, когда источник постоянно рядом. Если на самом деле ты пришел спросить меня, что я выберу: Хенга или семейное дело, ответ очевиден и всегда был таким. И я бы не назвал это предательством, потому что Хенг — моя семья. Но я не бросаю дело. И не собирался. Как и не собирался вешать всё на Чэня. Я могу делать всё дистанционно, плюс к постоянному возвращению раз в квартал, а исследовательская работа пойдет только в плюс всем сторонам. Я не сказал, что мы уедем навсегда. Но нам нужно место, чтобы жить, дядя. И, к сожалению, это не наша народная республика. Если бы мы были просто никем, то конечно же можно было бы жить и так. С поправками и тенью страха. Но Хенг второй в рейтинге медийных личностей вне фабрики Tencent и звезда дуоинь, с легкой руки окружающих, а у меня каждую неделю запрашивают интервью и ставят в топ самых завидных женихов страны. Не говоря о том, что мы, банально, людей лечим. — А вот про топ женихов я не знал. Доброе утро, дядя. Простите Хань Фэя, он по утрам не в духе. Даже не знаю, что лучше, когда он просто молчит и топит тебя этим, или когда он начинает говорить так, что хочется спрятаться. Хенг мягко улыбается с этой фразой на губах и коротко кланяется дяде. Тот кивает в ответ, снова присасываясь к своему кофе. Хенг поджимает губы и отходит к холодильнику. Не совсем так он хотел бы узнать новости о том, что у них теперь есть… квартира в Чикаго? И они летят туда через неделю? Это не сон? Хенг достает свинину в маринаде, собираясь бросить ту на вок вместе со вчерашней лапшой и овощами. Хань Жэнь любит свинину. Хенг цокает языком, поглядывая на Фэя: — Даже не предложил вам завтрак. Ужасно. — И не говори. Когда я упустил этот момент в воспитании? Генетическое не выкорчевать. Его отец был таким же. Хенг усмехается, расправляясь с мясом. Масло шипит на сковороде, соприкасаясь с холодными и влажными кусочками. Фэй наконец-то отлепливается от столешницы, чтобы сесть напротив дяди. Тот следит за ним нечитаемым взглядом, а затем поворачивается к Хенгу: — А ты как твоя мать. — Вы всегда говорите нам это, дядя. Только каждый раз имеете в виду разное. В этот раз вы намекаете, что Фэй — упрямый баран, а я — хитрожопая лиса? — Лучше и не скажешь. Хенг тихо смеется, продолжая «колдовать» завтрак на троих. Коротко выдохнув, он снова поворачивается к дяде: — Давайте просто позавтракаем. Как бывало раньше. Я сварю ещё кофе, вдруг вам понравится так, как делаю я. Попробовав, вы же ничего не потеряете, да? Хань Жэнь просто кивает, отставляя кружку. Фэй складывает пальцы в замок и предпочитает просто наблюдать за Хенгом. Волосы собраны в неряшливый пучок, на нём слишком большая футболка (потому что Хань Фэя), домашние штаны до пят, он напевает себе под нос что-то из корейской попсы, разбавляя гнетущую тишину между Ханями. Затем начинает болтать. Что-то про последние сплетни больницы, что-то про детство, вспоминая, как дядя Жэнь учил его кататься на велосипеде, и последнее срабатывает лучше всего — дядя не сдерживает смешка, добавляя, что Хенг делал приличные успехи во всем, если сосредотачивался. Фэй, со странным чувством осознает, что его отпускает: оказывается, с первой минуты этого появления дяди на кухне, он был собран и зажат, словно пружина, ожидая нападения в любом слове, был настроен на большой скандал и защиту. Снова забыв о главном. Враг в их жизни вовсе не дядя и никогда им не был. Тиски, сковавшие его, окончательно разжимаются, когда Хань Жэнь хвалит свинину Хенга, а тот, зардевшись от гордости, коротко сжимает плечо Фэя, прежде чем сесть за стол между ними. В спальне начинает звенеть будильник, но отключат его ещё не скоро. х х х Единственно опасный вид турбулентности называется «турбулентность ясного неба», когда ничто не предвещает никаких завихрений и та начинается внезапно. Опасность её не грозит катастрофой масштабов крушения, просто ни диспетчеры, ни тем более пилоты, не могут предупредить вхождение в эту зону, а значит — вовремя приказать пассажирам занять свои места и пристегнуться. К счастью, турбулентность рейса Шанхай — Лоян, оказалась весьма предсказуемой и вполне себе облачной, так что ремни пассажиров защелкнуты сразу же после объявляния о вхождении в нестабильную зону. Самолет подкидывает, словно тачку на ухабистой дороге, а Чжань, неожиданно даже для себя, вцепляется в руку Ибо. Тот это никак не комментирует, зато выдает на ухо: — Назови меня Colgate. Чжань медленно вскидывает брови и поворачивается к Ибо, чтобы посмотреть на этого полудурка. Его лицо каменное. Чжань прищуривается. Эта глупая игра длится уже несколько дней. Ибо «подкатывает» к нему самыми нелепыми способами, и остается только гадать, черпает ли тот вдохновение из интернета, или его галактический мозг генерирует это сам. Чжань каждый раз пытается не попасться, но порой кажется, что его IQ ощутимо падает рядом с этим человеком в такие моменты. Самолет уже не трясет так яро, а лишь потряхивает. Скоро это должно закончиться и остаток пути (остался всего-то час!), они должны преодолеть в спокойствии. Сяо Чжань решается уточнить, хоть заранее жалеет об этом: — Почему я должен назвать тебя Colgate? Губы Ибо расплываются в довольной улыбке. Чжань уже заранее закатил глаза, но ему остается лишь смириться, когда к его уху вновь подбираются: — Потому что дантисты советуют меня быть в твоем рту дважды в день! Чжань тянется к чужому бедру, чтобы смачно его защипать, что совершенно не мешает Ибо ржать, как гиена в припадке тролля. Чжань наигранно ворчит: — Знаешь, это вообще не то, что я хотел бы услышать в своей жизни в момент крушения самолета. — Думаю, в такой момент ты бы хотел услышать «проснись, это всё сон». — Резонно. Ибо наглеет. Тянется ближе, чтобы мазнуть по щеке легким поцелуем. Справа от них пожилая пара, они спят, громко похрапывая, турбулентность, кажется, их только сильнее убаюкала. Чжань косится на Ибо, затем вздыхает, откинувшись затылком о кресло. Его руку никто не отпускает, поглаживая по тыльной стороне ладони. И всё равно, что под куском шарфа. В Лояне куда холоднее, чем в Шанхае. Пришлось даже закупиться теплыми вещами перед отъездом. Они планировали сначала побывать в Чунцине, но планы переигрались. Дедушка Ибо сказал, что неважно себя чувствует, так что решение было принято само собой. Чжань невольно начинает размышлять о скоротечности и нелепости жизни, его любимые темы для размышлений, особенно на высоте пары тысяч метров над землей. Перед глазами снова фотокарточка из пособия по анатомии. Счастливый, красивый, полуголый парень. Чжань начинает медленно: — Я тут подумал… — М-м? — Было бы нелепо умереть и так и не узнать. Я листал твой учебник… по анатомии. Ибо хмурится, но кивает, смотря на Чжаня в попытке уловить, к чему тот клонит. Чжань покусывает губу, поворачиваясь к нему, затем снова отводит взгляд. — Там была фотка… какого-то парня. Это… кто-то близкий для тебя? Чжань всё же смотрит вновь. Лицо Ибо сейчас — иллюстрация к слову «замешательство». Прозрением тут и не пахнет. Чжань подавляет вздох и пытается намекнуть ещё: — Парень в плавках? На фоне реки? М-м. Красные плавки? Бровь Ибо медленно ползет ввысь: — Ты запомнил цвет плавок? — Слушай, это у тебя полуголые мужики как закладки для учебников, а. Красный цвет, знаешь, он кричащий такой, как тут не запомнить? Ибо прищуривается. В его голове явно что-то щелкает, да не в ту сторону. Чжань уже жалеет, что спросил, так что отмахивается от него и открывает свой планшет. Турбулентность закончилась, большинство пассажиров расстегнули ремни безопасности, но лично Чжань с этим не спешит. Ибо снова у его уха: — Гэгэ заревновал? — Гэгэ проверяет твой тест по менингиомам головного мозга. — Гэ ревнует. М-м. Так, ладно. Полуголый парень в учебнике по анатомичке… М. В плавках. На фоне реки. Скорее всего Лохэ, какая же еще река это может быть. Симпатичный? — М-м. Да, определенно. И плавки, знаешь, так туго обхватывают. Ибо мрачнеет, Чжань коротко на него смотрит и усмехается краем рта, возвращаясь к тесту. Все ответы правильные, осталось прочитать короткое эссе по разделу в целом. Минуты три проходят в блаженной тишине, а потом Ибо выдает глубокомысленное «а-а». Чжань поднимает голову, в ожидании вразумительного комментария. Ибо пожимает плечами, затем всё же рассказывает: — Это должен быть Вэньхань. Ли Вэньхань. Мой первый парень. Единственные отношения, как отношения, которые у меня были. Сейчас он крутой дайвер в Штатах, они иммигрировали семьей, насколько я знаю. Мы встречались м-м… где-то два года до того, как я уехал в Шанхай. Он славный. Чжань смотрит на Ибо пару секунд, затем кивает и снова обращает внимание на планшет. Так. Эссе на тему «Глиальные опухоли головного мозга: проблемы диагностики и лечения»… это надо бы отправить и Хань Фэю, Чжань далеко не ас в мозговых материях. — Это всё? Ты просто кивнул? Чжань кивает ещё раз, тихо добавляя: — А что ещё я должен сказать? Ответ я получил. — У меня нет никаких рефлексий по этому поводу. И я не использовал его фото как закладку. Да и учебник тот не открывал. — Ты зачем оправдываешься? — Пытаюсь убедить твой мозг думать за меня меньше. Сяо Чжань чуть улыбается и вздыхает, отрываясь от изучения текста. Он смотрит на Ибо чуть устало и совершенно открыто. Ибо впитывает этот взгляд и добавляет, слегка смутившись: — Вот тебя бы в плавках я бы как закладку использовал… но ты и так у меня на заставках везде. — Да? — Да. Где ты губы дуешь. На локскрине и на фоне чата в WeChat. Ты не видел? — Для этого надо в твоем телефоне копаться. Всё в порядке, Ибо. Я рад, что у тебя были хорошие отношения и вообще… Чжань пожимает плечами, опустив взгляд. Рука Ибо подбирается к его колену, чтобы сжать, затем пройтись поглаживающим движением по бедру. Чжань накрывает чужую ладонь своей, продолжает уже куда тише: — Забавно. Получается, ты — мои первые нормальные отношения в принципе. Псевдо-брак ведь не в счёт. И чувства… чувствовать мне не приходилось особо. — Последние. — Что? — Я твои первые и последние отношения в принципе. Просто немного редактирую ход твоих мыслей, знаешь. Такая себе нейролингвистическая психология, гэ… Сяо Чжань закатывает глаза, пока Ибо посмеивается, а затем коротко шипит — Чжань ущипнул его за руку. Но это отлично сочетается с его искренней улыбкой. Чжань исправляется: — Ты мои первые и последние нормальные отношения в жизни, Ван Ибо. Диди доволен? — Диди счастлив. Чжань кивает и устраивается в кресле удобнее, расправляя свой огромный шарф на двоих, снова берется за планшет. — Знаешь, я ни черта не понимаю в глиальных опухолях… — Не переживай, гэ, я все равно тебя люблю. Это ты ведь хотел бы услышать, если бы самолет падал? — Это я хочу слышать всю жизнь. Чжань шепчет это, снова посмотрев на Ибо, коротко сжимая его пальцы в своих под шарфом. Через двадцать минут самолет сядет в Бэйцзяо, аэропорту Лояна. Конец декабря встретит их снегом и желтыми водами Лохэ, правого притока реки Хуанхэ.Конец первой части