«Хочешь уйти — не теряй ни минуты. Страх расставания будет всегда. Если не видишь на карте маршрута, Значит, не так уж и важно, куда»
Под мерную тишину, повисшую в ванной комнате после озвученного им самим вопроса, Арсений наблюдает за Антоном, который, резко изменившись в лице и выдохнув, зачем-то полез в телефон и, проверив что-то в одном из чатов в телеграме, открыл календарь, и думает, что осознать зарождение влюбленности в Шастуна именно сейчас — странно, потому что случиться это, на самом деле, могло и раньше, он ведь ему по каким-то неведомым причинам понравился сразу, а потому сам Арс и скоблил собственный мозг, мозг Матвиенко и даже Сурковой, хоть и совсем не понимал, зачем — теперь прикрытие желанием докопаться до правды почему-то кажется не таким уж реалистичным. Арсений, если уж на то пошло, любит влюбляться — человеку творческому это ведь как животворящий источник, мол, чувствуешь какое-то шевеление под кожей, и уже хорошо, уже можно трудиться, забывая даже о том, во что или особенно в кого изначально влюблялся — важно само чувство. И речь здесь совсем не о той влюбленности, о которой утром говорила Аня — та становится неотъемлемой частью сразу, без спроса, суда и следствия просто занимает всего человека, поселяя вместе с собой таких сожителей, как положительную фиксацию на объекте обожания; желание взаимодействия с ним же; планы — и осуществимые, и недосягаемые; заботу; трепет. Здесь про другое и про другую; про ту, которая просто держит на плаву, будто показывая — смотри, ты жив еще, видишь, ворочается что-то, это в тебе не просто так, используй, — и Арс любит использовать это чувство, потому что оно является прямым индикатором того, что он сам еще на что-то способен. Сейчас Арсений чувствует именно ее, полностью придерживаясь веры в свою собственную установку, мол, на пару дней с перерывами на сон, хоть в случае с Шастом и поднял ставку до полноценных трех суток, однако от возвращения к этим мыслям внутри все почему-то шипит, будто вода, выплеснутая на раскаленные камни — о природе этого воспротивящегося шипения Арсений старается не думать. Вместо этого он думает о том, что поставил Антона в ужасно неудобное положение своим вопросом — они пока всего лишь не-враги, и получать такое предложение в их статусах как минимум странно, как максимум — лихо. Правильным, наверное, было бы забрать свои слова назад, но какой уж там — язык почему-то не поворачивается сказать Шастуну, мол, это предложение уже не релевантно, потому что Арс даже с оглядкой на свою слабость и осознание, что предложил тому буквально так же, как он сам, сбежать от всех проблем, не может подавить в себе внутреннее «хочу», заключающееся в единственной возможности узнать Антона ближе и дольше. — Прости, — начинает он и окидывает взглядом ссутулившуюся фигуру напротив, надеясь найти в нем хоть что-то, что можно сказать дальше. — Ляпнул, не подумав, — Арс почти не врет. Тяжело вздохнув, Антон поднимает от телефона глаза и смотрит почему-то с небольшой смущенной ухмылкой на правую сторону и поволокой в глазах, которую спешит развеять тем, что пару раз быстро моргает, фокусируя взгляд на собеседнике, чем топит и без того слабое сердечко Арсения новой волной очарования. — Получается, я не успел? — севшим от долгого молчания голосом спрашивает Антон и, замечая легкую нахмуренность Арса, которую тот наверняка просто не успел замаскировать, уточняет, прочистив горло: — Ну, согласиться. В Арсении, по ощущениям, что-то обрывается с истошным воплем: «В смысле согласиться?». — Что? — теперь уже Арс моргает чаще обычного, хмурясь сильнее, потому что больной мозг подбрасывает вариант, что ему просто это все послышалось, и это выражение лица заставляет Антона повести головой, будто сбрасывая пелену. Молчание длится недолго, Арсений слышит со стороны Шастуна тихую усмешку, после которой еще пару секунд не следует ничего, а после из Антона начинают сыпаться слова. — Сорян, я просто завис, потому что решил проверить даты отпуска и подумал, что раз уж отдых с Ирой теперь по понятным причинам срывается, было бы тупо отказаться от возможности съездить в… — Антон неожиданно сводит брови, задумываясь. — А куда, кстати? Арсений понимает и соглашается со словами Шастуна ровно до этого вопроса, и дело здесь даже не в нем, а в осознании, что Антон был готов рвануть куда угодно — Арс знает, что причина не в нем, по определению не имеет права быть в нем, но не может не вскинуться в упоении от мысли, что это уже какое-никакое доверие, пусть и вызванное отчаянием от сложившихся обстоятельств. — Домой, — понимая, что уже слишком долго молчит для такого незамысловатого вопроса, Арс роняет очевидный ему самому ответ, и не видя, как почему-то Антон кивает, спешит объясниться: — Ну, в Лондон. — Ну, в Лондон, — заторможенно копирует Шаст и слова, и интонацию, заставляя Арсения заморгать еще чаще. — Сколько там виза делается? У меня отпуск с шестого числа, — он умещает телефон на стоящую рядом стиральную машину, складывая упирающиеся в колени руки в замок, и его вид вовсе не располагает к тому, что тот шутит, на что Арсу, будто бы в дань здравому смыслу, хочется воспротивиться. Вероятно, вся гамма эмоций, вызванная этим желанием, отражается у него на лице, заставляя Антона продолжить: — Впервые в жизни решил на эти даты взять, чтобы др отпраздновать не в России, и, прикинь, как совпало, — он усмехается своему же замечанию. Арсений чувствует себя любимым хозяевами котом, смотрящим на то, как недоеденный им корм из его же миски ест кто-то другой — по ощущениям, огромный пес, который раньше даже приближаться к нему считал унизительным, а теперь вот оно, как. Разумеется, Антон был вправе согласиться на это предложение, но это совсем не значит, что Арс был к такому готов — это осознание прошивает его буквально хирургическими стяжками по рваной ране даже несмотря на то, что услышанные объяснения Шастуна звучат вполне себе логично. Да, грядущий отпуск; да, сорвавшиеся планы; да, возможно, даже просто желание посетить новую страну, но разве можно так… просто? — Бля, если это было предложение ради предложения, то сорян, отмена, я просто разогнался что-то, — Антон вскидывает руки в не то защитном, не то останавливающем жесте, стараясь, видимо, сгладить сказанное собой за последние несколько минут. — Нет, — возражает Арсений так внезапно, что даже сам готов испугаться; Шастун смотрит на него, как на душевнобольного. — Нет, не ради предложения, просто я думал, что ну, ну так быстро не получится. У тебя же работа, съемки, ты ведь здесь весь, — он тараторит несвязные выкройки собственных мыслей, потому что, правда, не верит, что такое возможно, и не понимает, почему Антону так легко далось это решение. Закончив со своими попытками объяснить, что конкретно смущает его в согласии Антона, Арс замечает, как тот снова начинает неприятно хмуриться, будто они в общении откатились обратно — туда, где еще не умели говорить друг с другом хотя бы с ныне имеющейся претензией на открытость, и это заставляет метафорически влепить себе пощечину под мерный глубокий вдох Шастуна. — Арс, слушай, я не очень-то умею в «обоснуй» и все такое, плюс в душе не ебу, что ты там себе надумал, но для меня это действительно неплохая идея. Типа, знаешь, я даже сейчас в Москве не захотел оставаться, потому что там пока душит, но это совсем не значит, что я рублю концы и не собираюсь ни с чем разбираться — завтра я вернусь туда, постараюсь все уладить, но опять же, после этого мне надо будет просто передохнуть. Перезагрузиться, понимаешь? — Антон смотрит так, будто объясняет правила какой-то всем известной с детства игры, будто неосознанно успокаивая самого Арсения в том, что он не сбегает, не бросает все на самотек. — Я не срываюсь никуда, это сегодня я, как ебнутый, сюда подорвался, сам не понимая зачем, но это другое. Просто так, блин, получается, что у меня через две с небольшим недели отпуск, и да, я планировал провести его иначе, но не вышло, не фартануло, но я бы так и так уехал куда-то, а тут твое предложение, и я подумал, что это ну, круто, хорошая возможность отдыхать не в одиночку, — он замолкает на секунду, стараясь встретиться взглядом. — И это не значит, что я из-за всей этой хуеты планирую там хвататься за тебя или что-то такое, но я сейчас точно не успею предложить кому-то подбить под себя их отпуск, а мне просто… — осекается вдруг Шаст, потупив взгляд и поджав губы. — Мне просто не хотелось бы ехать туда, где я буду совсем один, — он говорит это значительно тише, будто не желая показывать эту маленькую слабость. Арсений смотрит на него — честного в моменте, простого, но серьезного — и понимает, что тремя днями он здесь не обойдется, как ни старайся, потому что Антон будто бы во сто крат умнее его самого, лучше, смелее, сильнее даже, потому что позволил себе за эти злосчастные неполные полчаса, проведенные ими в ванной, сделать для себя столько, что впору упереться лбом в его так выгодно лежащие напротив руки в знак элементарного уважения. Переведя немного дух и посмаковав собственные впечатления, Арс поднимает опущенный за это время взгляд с окольцованных пальцев Шаста на его лицо, ловит ответный взгляд и думает, что, если не скажет прямо сейчас то, что хочет, будет винить себя ближайшую вечность, потому что это не Антону будто нужно сказать, а себе самому, чтобы запечатать и не вскрывать больше ни под каким предлогом. — Я никогда так не умел. Он не поясняет, как именно, даже сам не зная, на что больше надеясь — на то, что Антон поймет или, наоборот, не вычленит суть того, что он хочет донести до него, потому что то неозвученное — уже лишнее, о том уже даже заикаться стыдно; вместо этого Арс улыбается ему уголками губ и встает, испытывая резкое желание выйти на балкон за порцией свежего воздуха, способного проветрить его собственную бедовую голову, в которой, по ощущениям, кто-то рассыпал мелкие стеклянные шарики, прокатывающиеся по бороздкам мозга с неприятным звуком, но замирает на мгновение, когда Шаст поднимается на ноги следом, буквально гипнотизируя взглядом его затылок. — Я до этого момента, походу, тоже. Они оба выдыхают так резко, что этот синхронный почти свистящий звук звучит как выстрел, после которого должен начаться какой-то новый забег, где все атлеты теперь профи, но победителей не было и быть не может, потому что все изначально затевалось не ради личных призов, а ради поддержания формы и не нуждающегося в озвучке общего осознания: «Смотри, мы живы еще, видишь, ворочаемся, это не просто так, давай используем это».***
Неловкость никогда не бывает ему на руку — это все, о чем думает Руслан, дожидаясь зеленого света на перекрестке в паре кварталов от дома, буквально гипнотизируя взглядом злосчастный светофор, лишь бы не смотреть на пассажирское сидение. Все эти истории, где от конфузности и замешательства человека рождаются вполне себе занятные и местами милые ситуации, вообще не о нем — он в таких обстоятельствах скорее походит на обделавшегося пекинеса, чем на неловкого персонажа кассовых ромкомов, реклама которых уже дважды за их поездку пропестрила на щитах вдоль дороги — март же, весна на пороге, люди хотят любви и легкости, — Руслан хочет скорее доехать домой, потому что сидеть в тишине под мерный звук поворотника и редких сигналов окружающих их водителей за окном уже невыносимо. — Какой у вас процент аварий по вине безмозглых пешеходов? — после десяти минут обоюдного молчания вопрос Ани, провожающей взглядом мужчину, перебегающего дорогу вне пешеходки, застает врасплох, потому что ну какие к хуям проценты — разве это действительно то, о чем стоит разговаривать сейчас? В 21:19, если верить приборной панели, когда в машине с момента начала поездки сидят два почти незнакомых человека, желающих провести вдвоем весь последующий вечер? — Что-то около шестидесяти, если брать в расчет переход в неположенных местах, а если просто, то я не в курсе, — Руслан буквально из чертогов памяти достает эту информацию, потому что он дед — но не потому, что забыл прочитанные не так давно данные, а потому, что в принципе не против знать дотошную статистику ДТП. — А что? — Недурно, — отмечает Грам с тяжелым вздохом, пока Белый думает, что хотя бы кому-то — ему вот сейчас вполне себе дурнеет с каждой минутой — от замешательства, вызванного сумбурностью этой встречи, он забыл привычно снять с себя куртку, а в салоне душно. — Что за день у тебя сегодня такой, что ты даже нашу встречу хотела отменить? — попытка — не пытка. — Даже? «Хуяже! Ну помоги ты нам обоим, видишь же, что диалог не клеится нихуя!», — мысленно вопит Руслан — в ее голосе иронии столько, что хватит в полный рост обмазаться им обоим — как говном, прости господи. Аня смотрит на него лукаво, повернув голову, но оставив корпус ровно, и от этого надежды на то, что это все-таки добрая ирония, а не сарказм, готовы развеяться в секунду — Белый думает, что лучше бы с таким же успехом развеялся московский туман, глаза уже болят от нечеткой картинки за окном, умноженной на свет фар и отблески их же от мокрой дороги. — Нервный, давай не об этом, — скомканно съезжает с темы Грам, и Руслан готов вырастить у себя на лбу табличку с кричащей надписью: «А о чем?». — Прости, настроение ужасное, — теплеет она в интонациях спустя несколько секунд. — К тому же я думала, что ты предлагал встретиться в каком-нибудь заведении, а у меня сегодня нет сил на вылазки в люди, — на эти ее слова Белому хочется съязвить, мол, «А я не люди?», но он себя отчего-то тормозит — тон девушки действительно кажется измученно-честным. — Изначально так и планировалось, ко мне я надеялся поехать после, — он отвечает ей баш на баш — честностью на честность, потому что сегодняшний день какой-то весь в целом искренний — Руслан не хочет его предавать. — Вот так вот прямо мне об этом говоришь? — Аня делает вид, что до крайности возмущена, даже руку к сердцу прикладывает, вероятно, для большего трагизма. — Ну, а что? — он коротко усмехается. — У нас с тобой не так много времени, чтобы любезничать, согласись? — Белый сам не знает, зачем городит эту вульгарную чушь — у него на Аню не было каких-то видов такого плана — не в первую встречу уж точно. — У меня даже монолог про это был когда-то давно, что, типа, правда невероятно экономит время. И еще один, кстати, был, но мне за него даже стыдно временами, что мы не врем девушкам. Сейчас даже дословно вспомню: «Скажи, тебе нужен только секс?» — он преувеличенно высоко произносит последний вопрос, стараясь скопировать женский голос. — «Мы же не обманываем, мы отвечаем: «Глу-упенькая». А зачем обманывать, если её вполне устраивает информация об умственном развитии?» — заканчивает Руслан свою собственную цитату и, останавливаясь на очередном светофоре, переводит взгляд на Грам — та сидит с таким сучьим видом, что впору рассыпаться в извинениях. — Ты ведь согласен, что цитировать написанное собой же, это творческий онанизм? — прыскает Аня и опускает голову, качая ей из стороны в сторону, чтобы спрятать улыбку — получается слабо, Руслан замечает ее даже в темноте салона, и это подстегивает похлеще всякой похвалы. — Ну да, все дрочат, творцы — тоже, — он замолкает на мгновение, раздумывая, стоит ли пошутить следующую шутку и, видя заинтересованно вскинутые брови Ани, больше не сомневается. — Бля, сейчас подумал, типа, прикинь, если бы бог существовал, то он бы тоже дрочил на людей, — Грам на это издает сдавленный гортанный не то фырк, не то хрюк, и Руслану нравится — вообще все сейчас нравится: от хода разговора до Ани. — Какой ты мерзкий, я почти в восторге! — оценивающе оглядывает его с ног до головы и одобряюще изгибает рот. — Но в целом, я с тобой согласна, ну, про рассуждения о девушках, — по-прежнему рассматривая его самого, поясняет Аня, а Белому становится не по себе — в смысле? Даже он уже с собой почти не согласен. — И почему в первую встречу ты показалась мне милее? — тянет он, трогаясь с места и слышит сбоку очередной смешок. — Все претензии к вину, — Аня тоже переводит взгляд на дорогу, произнося это с вольготным довольством. — Хорошо, что дома есть вино, — Руслан посмеивается не столько с сути их диалога, сколько с его набирающихся оборотов, и слегка теряется, когда слышит от Грам следующий вопрос. — Давай заедем за шампанским? — Я не пью шампанское, — считает нужным отметить он, потому что каким-то шестым чувством догоняет, что диалоги с Грам лучше всего идут на контрасте их взглядов. — И не рискуешь, — самодовольства в ее голосе столько, что оно вполне может стать третьим пассажиром в салоне. — Чего ты докопалась? — Руслан на нее не смотрит — еще чего. — Нравится наблюдать за твоей реакцией, — краем глаза Белый отмечает, что вразрез со своими словами смотрит Аня в окно со своей стороны. — Что еще нравится? — он даже подумать себе не дает, потому что скорость бросаемых реплик будто бы прямо пропорциональна объему искренности — Ньютон со своим основным законом динамики, причмокивая, сосёт. — Шампанское, — продавливает она снова, и по интонации понятно, что она улыбается. — Выбирать будешь сама, я в нем не шарю, — Руслан старается звучать отстраненно, почти сурово. — И рискуешь, не рискуя, — не сбавляет градуса преувеличенно театральной перепалки Грам. — Чего? — у Белого действительно нет времени подумать над ее словами, потому что, во-первых, нужно следить за дорогой, а во-вторых, создавать даже секундную заминку в их диалоге ощущается чем-то равносильным проигрышу. — Цитата есть такая. Бунинская, кажется — в русской прозе я разбираюсь хуже, чем в алкоголе, — Аня сдается первой, говоря это многим спокойнее, без претензии на продолжение перестрелки недоколкостями, и Руслан не смеет настаивать, шумно выдыхая: — Хоть одна хорошая новость.***
Две бутылки купленного парой часов назад брюта заканчиваются слишком быстро, и Аня, опуская винный — потому что фужеров Белый дома не держит — бокал на комод у дивана, замечает, как Руслан делает то же самое; стоит, конечно, заметить, что брюта, купленного самим Русланом — платить Грам за себя в его присутствии он категорически запретил, — как будто кто-то здесь изначально был против. — Я не пью сямпанское, я не пью сямпанское, — кто она такая, чтобы ехидно не ткнуть Белого носом в его же слова, укоряя в том, что предпочтительный ей на сегодняшний вечер напиток закончился слишком быстро с его легкой руки — и глубокой глотки, судя по всему, потому что заливал он его туда с неприличной охотой. — Неси вино свое, жулик. — Кака-ая ты вредная! Могла бы и смолчать, — поднимаясь на ноги, возмущается Руслан и останавливается напротив нее, не торопясь идти выполнять просьбу. — И принесу! А ты пока придумаешь, что ответить на мой вопрос, потому что от него ты не отделаешься, — он выставляет на нее указательный палец и только после этого разворачивается, уходя в кухню — или где он там хранит свои запасы? За два часа более близкого знакомства с ним она уже не удивится, если у Белого будет свой погреб — не столько для вина, сколько для закруток на зиму, но Грам всеми силами постарается умолчать об этой догадке, раз уж на последний его вопрос он хочет получить ответ. «Ну и почему ты тогда одна, раз такая пиздодельная?», — неожиданно прозвучало от него после часа обсуждений ее рода деятельности, и Аня сама хотела бы знать ответ, но не меньше, чем хочет спросить у Руслана то же самое. Он же хороший мужик, про таких обычно говорят — «качественный», с завидным — по ее, конечно, мнению, а значит, это лучше поделить на два в угоду специфичности — чувством юмора, отличной работой и таким же заработком, вполне себе симпатичной для сорокалетнего мужика внешностью, без жёно-детско-родительского багажа, умный, в чем она даже слегка уважительно убедилась после разговора об истории — в общем такой, что по первичным характеристикам отсутствие партнера у него вызывает вопросы. Вторичные Грам рассматривать опасается — мало ли, вдруг Белый — адепт синей бороды или, того хуже, переломанный в области романтических взаимоотношений, как она сама, там даже самая синяя борода подберется и, портя свой прекрасный образ, вырвет с подбородка пару волосков с криками «трах-тиби-дох-тиби-дох», чтобы сочувственно постараться избавить и себя, и этих несчастных от последствий неудачных отношений. — Ну, придумала, что ответить? — Руслан появляется на пороге с бутылкой вина в одной руке и чистыми бокалами в другой, и Аня думает, что тот слишком старается — мог и не марать лишнюю посуду, беря в расчет его недавние слова о том, что тот моет кружки и бокалы вручную, а не в посудомойке, потому что так получается лучше, хоть он и не любит возиться в воде. Аня в целом отмечает в Руслане какую-то претензию на чистоплюйство — в квартире слишком прибрано для холостяцкого жилища, хоть и на полках местами виднеется пыль, а на полу вполне себе заметны разводы от тряпки — вряд ли клининг бы позволил себе такие оплошности. — Придумала за что нужно выпить. Сойдет? — Грам старается съехать с темы, потому что они пока все-таки не на той стадии близости, чтобы обсуждать шероховатости личной жизни. — Идеально, — он на весу разливает вино, как самый никчемный сомелье, которому нужно оторвать руки, но бокалы наполняет значительно больше, чем позволяет винный этикет, как самый понимающий человек, и эти руки Ане хочется теперь уже пожимать. — Успеешь еще ответить, — Белый вручает ей бокал, ставит бутылку на пол к диванной ножке и садится на прежнее место, подминая под себя одну ногу. Игнорируя шлейф алкоголя, от Руслана слабо пахнет чем-то похожим на парфюм и сильно — сигаретами, но, что неожиданно, не только куревом, а еще и самим табаком — не сгоревшим, а настоящим и, если можно так сказать, свежим, — от рук так вообще разит за три версты, и она думает, что даже хорошо, что он носит такую короткую стрижку, — этот запах на волосах — единственная вариация, при которой она не может его выносить, в то время как в остальном готова внюхиваться в него постоянно — у нее самой даже духи с нижними нотками табака, чего говорить о том, как он раскрывается на другом человеке. — Ну и за что? — Белый вытягивает руку с «пузатым», как он сам его назвал, бокалом и выглядит почти очаровательно. — За все хорошее, — это вырывается спонтанно, но ощущается так, будто тоста лучше ей сегодня не придумать, а если учесть еще и сардонический тон, будто лучше не существует вообще. Ответный смех Руслана сомнений в эту догадку не добавляет, и за это тоже хочется выпить, потому что оно, определенно, хорошее. На нем черная футболка и обычные синие джинсы — подкупающая простота; на ней черная водолазка и такие же джинсы — она думает, что на нее такая оценка уже не работает и ежится не то от сквозняка из открытого за спиной окна, не то от понимания, что они друг для друга сегодня слишком идентичные — подходящие даже, но в моменте, а не на постоянку, для постоянки они друг другу слишком быстро наскучат. — Слушай, я что-то подмерзать начала, у тебя есть плед или что-нибудь теплое на плечи? — не хватало еще застудить спину, в их возрасте на таких звоночках уже нельзя просто отключать звук, переворачивая экран с именем абонента с глаз долой. — У меня есть я, — Руслан говорит это с ленцой во взгляде, перемежающейся чем-то походящим на вызов, мол, «Примешь?», и это уже те вызовы, игнорировать которые сам бог велел. — А у меня есть моральные принципы, — почти не врет. — Тогда у меня есть плед, — не убирая улыбки, но опуская взгляд, заверяет ее — и себя, наверное, тоже — Белый и поднимается на ноги, двигаясь к тому самому комоду с ее стороны. — Если что, это была шутка, — так, будто бы кому-то из них двоих нужны эти оправдания, произносит он, согнувшись в три погибели к нижнему ящику. — Если что, у меня тоже, — Аня смотрит в упор на застывшего в согнутом состоянии с мягким бордовым пледом в руках Руслана, глаза которого оказываются сейчас на уровне ее собственных. — Возьми, — в привычной манере он опускает взгляд, поджимая губы с шумным выдохом, будто бы заверяя ее в том, что не сейчас, не сегодня и не в этой матрице — в какой-нибудь другой определенно, например, в той, где они оба живут в одном городе или хотя бы стране, где Аня все-таки занимается фотографией, а Руслан шутит свои беспардонно честные шутки, где они встретятся на какой-нибудь проверке его материала, и Грам стопроцентно убедится, что он железный или стальной, а она алюминиевая, и им, наверное, даже там лучше не приближаться к открытому огню. — Давай покурим сначала, а потом уже я накину, — она встает на ноги, потому что внезапно до зуда в конечностях хочется сменить положение — и свое, и дел. — Я иногда курю в квартире, ну, на кухне, — будто бы стыдясь, роняет Белый, опуская плед на подлокотник с ее стороны и коротко поглаживая его ладонью. — Знаешь, типа, когда живешь один, нет какой-то повальной ответственности за любую чистоту, хотя запах ужасный, сам плююсь, но продолжаю, потому что понимаю, что, ну, пока можно. Аня знает, Аня тоже периодически так делает и тоже плюется, ничего не меняя. — Значит, пойдем на кухню, — она пропускает его вперед, потому что гостья и потому что Белый в целом не походит на человека, который пустит девушку идти первой; Ане хочется спросить. — То есть, хочешь сказать что, когда у тебя появится кто-то, с кем вы будете жить под одной крышей, ты перестанешь даже изредка позволять себе курить в квартире? Белый от вопроса аж весь подбирается, будто возмущен; они закуривают у кухонного окна, потому что планировка квартиры, видимо, предполагает, что балкон у него при спальне. — Ясен хер, — он кидает зажигалку на подоконник, будто бы показывая неоспоримость собственных слов. — Мои вообще этой хуйней дышать не должны, — «Мои», — отмечает Аня и улыбается. — Дом — это дом, и грязь всякую сюда тащить не надо. Это все где-нибудь вон в курилках, на улице, хоть, блять, в машине на крайняк, но дома уж извините, — его слова, несмотря на тон, почему-то кажутся Ане блажью или какими-то идеалистскими убеждениями, и ей хочется списать это только на то, что она плохо его знает. — Ты сказал «мои». А вот если еще без множественного числа, типа, просто ты и твой партнер, то эти правила тоже будут работать? — Грам больше не боится звучать двусмысленно, потому что после ситуации с пледом все и так понятно — они друг для друга только на один вечер с особой пометкой «без физической близости», потому что оба, наверное, истосковались по ни к чему не обязывающему теплу. — Ну да. Без множественного числа — это ты, типа, так детей завуалировала? Да! Даже если я условно начну встречаться с девушкой, которая будет курить, то это даже на руку — вместе будет легче бросить, — «Откуда в нем столько бескомпромиссности?». — А если она не захочет? — Грам почему-то хочется развеять эту идеальную картинку в его голове. — Пошла она тогда в сраку, — Руслан затягивается своей толстой самокруткой, и даже после трех сделанных им тяг, ее еще не нужно стряхивать — Аня думает, что слышать такое от человека, который курит настолько крепкие сигареты, это двойные стандарты. — Ей в любом случае придется, потому что, если встанет вопрос детей, то минимум год перед этой всей свистопляской я не позволю ей даже касаться курения, — он смотрит в упор, будто бы не понимая, зачем нужно объяснять такие прописные истины. Аня вспоминает, как они вообще все-таки договорились встретиться, и причин не верить этому его настрою становится все меньше, потому что после двух проигнорированных ей сообщений, Руслан позвонил и без «здрасьте» спросил, все ли в силе, на что Грам хотелось мгновенно бросить трубку от зверской бестактности. Еще, конечно, потому, что этот звонок был сразу после все-таки случившегося телефонного разговора с Арсом, в процессе которого выяснилось, что тот уже на пути в аэропорт и планирует возвращаться в Питер, а после и в Лондон, и поговорят они обо всем уже там, дома, потому что всплывшие подробности о его бывшей жене и неожиданно существующем ребенке — это не телефонный разговор, и Грам тогда чисто по-человечески и по-дружески не смогла смолчать, сказав, что всегда была в курсе этого, и им действительно стоит все обсудить и разложить по полочкам позже. Возвращаясь к разговору с Белым, ожидающим тогда по ту сторону звонка ответ, Аня вспоминает, как сказала ему, что сегодняшний день явно не подходит для вылазок куда бы то ни было, и хочет провести вечер в тихой обстановке, потому прямо сейчас едет заселяться в ближайшую же гостиницу, чтобы утром со свежей головой улететь в Петербург, и суровое: «Кинь адрес, где ты, я тебя заберу» хоть и льстило, но перспективой своего согласия не пахло, о чем она и сказала, не боясь обидеть или показаться резкой — вопрос собственного комфорта всегда превыше прочих. Однако она не может не вспомнить еще и удивления от следующих слов Руслана, потому что из динамика тогда прозвучало что-то в духе: «Окей, тогда как ты смотришь на то, что ты сейчас заселяешься в гостиницу, а часов в девять я заезжаю за тобой, и мы решаем уже по факту, потому что нахера тебе тогда вообще оставаться одной в Москве?». Отвечать ему тогда, что она остается здесь, потому что просто-напросто утрахалась за сегодняшний день от всех этих событий, пояснять которые тоже не было ни желания, ни резона, она не стала, вместо этого ляпнула смиренно-посредственное: «Ок, спишемся» и положила трубку, стараясь не мусолить в голове ни руслановский напор, ни свою реакцию, а спустя пару часов просто отправила ему в сообщении адрес гостиницы, потому что стало до смешного все равно. Сейчас это кажется Ане каким-то сюром или бредом сумасшедшего, потому что, если бы кто-то рассказал ей подобную историю, она бы не поверила ни единому слову, но вот мы здесь, как говорится — Руслан тонкой струйкой выдыхает дым в приоткрытое окно, а у нее немного жжет пальцы дотлевшая до фильтра сигарета, и почти три часа, проведенные вместе в его квартире — это то, что она еще долго будет хранить в голове в папке «Важное», не привязываясь даже к действующим лицам. — Как ты можешь курить эти тополя? — голос Белого возвращает ее из размышлений, и она смеется с сути вопроса, потому что: «Ну, серьезно? Тополя?» — Даже вторую закурю, чтоб продемонстрировать тебе, как, — Аня действительно тянется за второй сигаретой, потому что к первой приложилась раза два от силы, выпав из происходящего. — Тебе не идет курить, — он вжимает пальцем бычок в пепельницу на подоконнике и немного меняется во взгляде, будто хочет высмотреть в ней что-то, даже щурится, чуть склоняя голову, а после двумя пальцами проходится по бороде над верхней губой — за то недолгое время, что они провели вместе, она уже знает, что это жест означает, что Белый над чем-то серьезно задумывается. — А тебе не идет твоя напускная суровость и напыщенные попытки удержать все под контролем, — Аня наверняка звучит обиженной на прошлую реплику, но она действительно так думает, просто возможности сказать о таком до этого не предоставлялось, и Руслан усмехается. — Мне вообще мало что идет. — На комплимент напрашиваешься? — Грам упирается в него заискивающим взглядом. — Даже если и так, — сильнее склоняет голову, скрещивая руки на груди. — Давай я просто скажу, что однажды сниму тебя на обложку Men’s Health и буду смеяться последней? — улыбается Аня, копируя его позу. — У тебя есть подвязки в Men’s Health? — Руслан очаровательно удивляется, следом проводя по предплечьям ладонями — «Стоит прямо на сквозняке ведь, дурак, продует же». — А ты готов ловить? — видя заметное смятение на его лице, Аня спешит объясниться: — Ну, на свадьбах обычно подвязку ловят, прости, годы дружбы с Арсением избаловали меня каламбурами, теперь сама такая же, — они синхронно посмеиваются, и Аня делает шаг вперед, чтобы затушить бычок и, чуть не рассчитав, наступает Белому на ногу, но тот даже не морщится, вместо этого опускает руку на ее плечо, стараясь подхватить ее немного дернувшийся корпус. — Мы, кстати, помнишь, потанцевать собирались, ну, еще там, в Дюжине, — он заметно смущен, но не убирает руку. — Чтобы потом ты снова извинялся в сообщениях? — разворачивается к нему лицом и вскидывает бровь. — Зато будет повод начать диалог. Руслан аккуратно, будто бы боясь получить отказ, укладывает вторую руку на ее талию и ведет подальше от подоконника на центр кухни. — Танцевать на кухне — нелепо, — вразрез своим словам, Грам умещает руки на его плечах. — Зато никто не увидит моих позорных дрыганий, — смеясь, запрокидывает голову Белый и немного шагает вправо, призывая Аню начать двигаться. Это действительно выглядит нелепо, они даже не танцуют, скорее просто качаются из стороны в сторону, в первое время даже не улавливая общий темп, потому что в отсутствие музыки синхронизироваться в движениях действительно сложно, однако Ане кажется, что сейчас у них получается значительно лучше, чем тогда в Дюжине, и радуется, что Руслан все-таки не дал ей остаться сегодня в гостинице — им обоим нужна была эта встреча так же, как будут не нужны последующие.***
Антон никогда не смог бы назвать себя флегматично стабильным и сдержанным человеком, потому что всегда считал, что он скорее энергосберегающий, чем уравновешенный — зачем тратить силы на деструктивные переживания, а уж тем более проявлять их физически, подкидывая окружающим компрометирующих фактов, если можно найти в этом взвинченном состоянии плюсы и сублимировать их в придумку новых шуток или генерацию идей — обманывать собственный мозг за столько лет публичности он научился так, что может защитить диплом на эту тему — хоть какой-то диплом в его жизни. Однако отменять закономерный накопительный эффект тех или иных переживаний он тоже не может, поэтому в периоды, когда мозг все же посылал незамысловатые сигналы в духе: «Мэн, у меня там для заебов уже свободных коек не осталось, селить их некуда, разберись по-братски», Шаст делал лучшее из того, что мог в своем положении — старался отоспаться, потому что когда-то давно наткнулся на статью о том, что на основе исследований ученые выявили, будто мозг во время сна способен упорядочивать полученную за день информацию, принимать решения и избавляться от токсинов — проверять правдивость этих результатов он не стал, как и интересоваться, существовали ли такие исследования в принципе, однако с того дня всецело заключил с мозгом негласное соглашение — «Пока бодрствуем, со всеми заебами справляюсь я, а ты только расселяешь их по нужным отделам, а когда место закончится, маякнешь, я лягу спать, а там уж делай, что считаешь нужным, только избавь нас обоих от этой хуеты» — и все в целом шло как по маслу, особенно если со свободным временем не возникало проблем, потому что больше шести часов сна с его графиком — это все-таки редкость. Оглядываясь на сегодняшний день, Антон думает, что ему однозначно нужно поспать, хоть и с частью переживаний он пока справляется — чего только стоит обретение пусть и шаткого, но спокойствия, и принятия, касающихся измены Иры — в конце концов, осознание этого факта позволило ему скинуть с плеч один гнетущий и разящий затхлостью мешок из вины: это не он не смог спасти их отношения, потому что спасать было нечего ввиду незаинтересованности второго участника, который на эти отношения молотком из вранья забил огромный болт. Сухой остаток из разочарования вперемешку с обидой на Кузнецову Антон себе чувствовать пока запретил, да и некогда было, если уж по-честному — это все будет в Москве, а сейчас он здесь, в Питере, и Арсений, даже сам того не зная поди, умудрился вытянуть его из водоворота негатива просто своим присутствием и празднованием дня рождения, о котором Шаст не знал, даже проштудировав множество сайтов — шапку с основной информацией он стабильно пропускал, сразу переходя к «мясу». Для него остается удивительным, пожалуй, только одно — как, имея в фундаменте отношения к Арсу что-то отдаленно роднящееся с ненавистью, у него получилось не усугубить это негативное восприятие, умножая его на объективно плачевную действительность, а будто сработать на контрасте и позволить ему самому взрастить не только сочувствие, но и призрачное доверие, которое от одного упоминания возможности уехать с ним, начало обретать костность. Антон, если уж по-честному, сейчас не жалеет вообще ни о чем — ни о том, что неожиданно приехал сюда; ни о том, что сорвался и позволил себе ударить Арсения — за это ему скорее стыдно, нежели жаль; ни о том, что выпалил ему всю эту тираду из звенящей честности, касающейся их ниоткуда взявшейся будто бы ментальной связи; ни о том, что согласился на его приглашение — это все видится ему в голове таким упорядоченным и правильным, будто это должно было случиться, даже если бы ничего не имело к этому предпосылок — не было бы этих, создались бы другие, и это подкупает его настолько, что к Арсу ничего, кроме расположения всего его существа, он не чувствует, только тянется будто неосознанно, будто бы и правда хочет наверстать все то, что когда-то было недоступно или упущено. Даже сейчас, когда Арсений вышел из ванной, оставив его там со всеми тоннами необдуманно и обдуманно брошенных фраз, Антон хочет пойти за ним, потому что Арс кажется ему островком того спокойствия, к которому ему удалось прибиться после шторма, а потому Шаст просто шагает за ним, только на ходу понимая, что путь лежит на балкон, с которого все и началось. Заходить туда такими, какими они умудрились стать за эти пару часов, странно — там каждая вещь напоминает не только о прошлом разговоре, но и о предыдущем, случившемся после открытия Дюжины, и Антон только на пороге, видя мельтешащую впереди макушку Арса, немного тормозит, слыша со стороны Матвиенко не то растерянное, не то обижающееся: «Вы теперь всегда друг за другом хвостом ходить будете?». Антону почти стыдно — ехал за спокойствием ведь изначально именно к Сереге, а по итогу и десяти минут наедине с ним не провел, поэтому Шаст оборачивается к нему сейчас и встречается с напускной серьезностью в его взгляде, не зная, что будет правильным сказать в следующую секунду. Он так и смотрит на него молча, стараясь всем своим видом показать, что ему правда жаль, что все вышло вот так; что он всецело понимает, что ведет себя странно, потому что ему самому необычно чувствовать то, что происходит в нем на протяжении уже двух часов, и расслабляется только, когда замечает, как Сережа шумно выдыхает, ведя головой из стороны в сторону, будто бы принимая все безоговорочно и послушно. — Я еду заказал, пока вас не было. Тебе стейк, как всегда, Арсу картошку его, у вас все норм? — негромко уведомляет Матвиенко о том, что происходило в их отсутствие, и Антон почти готов его обнять от простой благодарности за все. За то, что не злится, не спрашивает лишнего, не напирает с нравоучениями, а просто говорит такие обычные и житейские факты, которые становятся не просто показателем того, что все хотя бы иллюзорно нормально, а еще и подразумевают, что самого Антона никто, как не гнал, так и не гонит — ему для полноценного умиротворения, доступного для ощущения в этой квартире, не хватало, наверное, именно этого. Едва Антон все-таки порывается выйти за Арсением, как сталкивается с ним почти нос к носу на пороге — вот и нагулялись, — однако Арсений, замечая их с Матвиенко на входе, тормозит и обращается неожиданно к Сереже. — Сереж, а можешь в заказ салат добавить? Не хочу наедаться на ночь, — он объясняется почти смущенно, и Шаст понимает причины — ему тоже иррационально неловко перед Матвиенко. Чего он сейчас в упор не понимает, так это того, как Арс услышал этот диалог. — Бля, Сюх, ну это сейчас заказ править, ждать дольше получится, давай ты картоху свою пожрешь, а? Ты ж мне всю плешь проел, что готов ее на завтрак, обед и ужин точить, — Сережа не напирает, у него в голосе скорее все оттенки принятия, нежели укора или препирательства, и щенячий взгляд Арса, вперившийся в Матвиенко, который Антон замечает боковым зрением, заставляет того вымученно продолжить: — Вот только потому что у тебя день рождения, Поповский, вот только поэтому, — ныряет в телефон Сережа, отдаляясь на несколько шагов вглубь кухни, и Шаст сталкивается глазами с будто бы выжидающим что-то взглядом Арсения. Он не понимает, как расценивать этих ждущих бесенят, прыгающих из радужки в зрачок, как на батуте, но то, что за ними снова хочется пойти — факт, может, Арс ему сказать что-то хочет, Антон бы послушал с радостью, только сейчас понимая, насколько немногословен Попов был сегодня. — Ну вот, теперь ждать на двадцать минут дольше, — бурчит Сережа, наверное, даже не надеясь быть услышанным, и Шастун почему-то начинает ржать, прикрывая глаза ладонью. Арсений все же возвращается в кухню и сразу спешит сесть, будто бы зверски устал — Антон его опять же понимает, усаживается на ближайший стул и ныряет наконец в телефон, чтобы посмотреть, что ему там писали за все то время, которое он даже не притрагивался к мобильному, а писали много и не всегда те, от кого в принципе хотелось бы получать весточки. Пара сообщений от Иры с разницей в сорок минут гласят, что она просит по пути домой заехать в магазин и купить Люку на всякий случай корм, чтобы завтра ни ему, ни ей не пришлось никуда выходить в первой половине дня, — Шаст даже удивляется, что та помнит, что у него завтра выходной — теперь даже такие мелочи воспринимаются дико, — а после интересуется, скоро ли он вернется — Антон несколько неожиданно для себя не чувствует злобы, только тяжесть от надвигающегося с каждой минутой разговора, который станет переломной и конечной для их «мы» точкой — вариант после беседы такого характера спустить все на тормозах он теперь не рассматривает вовсе, даже если это простое стечение обстоятельств — о подробностях он ведь до сих пор не в курсе — во что верится со зверским трудом, Антон больше ничего с ней не хочет. То ударившее, как обухом по голове, осознание, что он устал стараться реанимировать не реанимируемое в одиночку — это единственное, в чем он железобетонно уверен, а все эти попытки в оптимизм от собственного мозга — это скорее просто стремление не уронить Иру в собственных глазах и оправдать, потому что так или иначе столько лет гражданского брака, как любили называть это ее родители, мимо не проходят, да и разойтись хотелось бы полюбовно. Антон прикидывает мысленно, что им делать дальше в любом из развитий событий, и ужасается — жить под одной крышей они точно не смогут, а значит, придется найти на первое время для нее квартиру, пока она не встанет на ноги самостоятельно — о том, как объясняться с родителями и ее, и своими, он старается не думать, потому что с этим тяжелее, по крайней мере, ему воспринимается так. — Тох, а ты у нас до понедельника или вечера воскресенья? Какие вообще планы? — будто бы прочитав его мысли, интересуется Сережа, уже севший за стол, и Шаст не знает, что ответить, только мельком замечает, как судорожно Арсений вдыхает по правую руку. — Сереж, я тебе, кстати, сказать хотел, — начинает он внезапно, в первую минуту глядя почему-то именно на него самого, и Антона топит иррациональной благодарностью, даже не будучи уверенным в том, что тот, действительно, как громоотводом, дает ему фору для продумывания объяснений. — Я в общем-то тоже собираюсь уехать, у меня там со съемками муть какая-то, надо будет разобраться, так что я сначала хотел вообще ночью улететь, но теперь, думаю, завтра вечером, чтобы день рождения не в разъездах отмечать, — Арсений звучит почти убедительно — хоть Шаст и не знает правды, может, у того действительно возникли проблемы с работой — теребя в руках веточку петрушки, взятую из общей тарелки с закусками, которую Матвиенко соорудил, видимо, в их отсутствие. Сережа молчит, гипнотизирует взглядом собственные ноги, сидя вполоборота к столу, и поджимает губы, и Шаст не дурак, чтобы не понимать, что Матвиенко силится сказать что-то осмысленное, а не то, что вертится на языке. — Я помню, о чем мы с тобой говорили, — резво пресекает Арс, и Антону почему-то кажется, что он понимает о чем речь. — И это никак не связано, я не собираюсь пропадать, если получится разобраться со всем как можно скорее, то вернусь в апреле на недельку, там перерыв будет у меня в конце месяца как раз, — за счет изначального беглого темпа речи эта фраза обрывается неловко, и теперь уже Антон уверен, что правды в ней заведомо ровно столько же, сколько будет в его собственных словах. — Как знаешь, я не держу, надо — так надо, буду рад, если прилетишь в апреле, — этот сухой тон Сережи разом заставляет сглотнуть вязкую слюну, смочив горло, но спустя буквально секунду Матвиенко поднимает на Арсения взгляд и с доброй улыбкой кивает, прикрывая веки — будто верит, будто снова все этому дураку прощает, — Антон поражается. — Ну, а ты, залетный? — значительно громче и с шутливой интонацией спрашивает Сережа теперь уже самого Шаста. — Да я тоже. Думаю, завтра вечером свалю, как раз отосплюсь и проветрюсь, — слова звучат ублюдски, так, будто он просто пользуется Сережиным радушием, и это на самом деле так, если уж по-честному, но других у него нет. — Вы не в одно место хотя бы срываетесь, черти? А то аж подозрительно, — спустя паузу поднимает от собственных ног взгляд Сережа и бегает глазами с добрыми огоньками в них по Арсу и самому Шастуну. У Матвиенко немного дергается борода, потому что тот, очевидно, старается спрятать рвущуюся насмешливую улыбку, и Антон выдыхает, не боясь даже показаться двусмысленно — со стороны Арсения слышится такой же выдох — и Сережа больше не сдерживается, смеется в голос, запрокидывая голову, и выглядит это почему-то тяжело, будто бы этот смех вымученный — Арс опускает взгляд и косится на Шаста, и он замечает это только потому, что сделал сейчас то же самое. Антон думает, что утаивать от Сережи еще и планы на грядущий отпуск, в котором с недавнего времени начал фигурировать Арсений — совсем непростительно, поэтому решает за двоих. — Ну, завтра нет, — роняет он и видит, как с Сережиных губ сползает даже та странная улыбка. Арсений справа тяжело вздыхает — «Вот жук, мог бы помочь». — У меня просто отпуск тут на горизонте, ну, ты помнишь, я тебе говорил как-то, что в этот раз взял на апрель, так что потом — кто знает, — ответ такой уклончивый, что Антона самого клонит опуститься не то на спинку кухонного диванчика, не то к Арсению на плечо, потому что тот как-то слишком подозрительно затих — переводить на него прямой взгляд Антон себе не позволит, не в присутствии Матвиенко уж точно. — А, — только и слышится от Сережи, пока Шасту больше нечего сказать. — Ну там еще вилами по воде все, — подает признаки жизни Арсений каким-то смущенным тоном, разбираться в котором Антон даже не возьмется ни в жизнь, а вот за вилы почему-то резко хочется — слышать от Попова такое, хоть он и понимает, что эта призрачность их планов необходима, неприятно — «Я по тебе вилами пройдусь, если сорвется еще и это», — думает Антон и больше не останавливает себя, впериваясь взглядом в Арса. Тот тоже немного поворачивает голову, устанавливая зрительный контакт, и Шаст успокаивается, потому что Арсений следом улыбается правым уголком губ и кивает на эту же сторону — большего Антону сейчас не надо.***
Проведя за столом чуть больше получаса с момента появления на столе заказанной Сережей еды, Арсений поспешил отлучиться в туалет под провожающе-серьезным взглядом Матвиенко, который тот в силу своего положения уже не заметил в отличие от самого Антона, а после, едва за Арсом закрылась дверь, Сережа как никогда проницательно удостоил таким взглядом уже Шастуна, значительно тише спросив короткое и беззлобное: «Че творите-то?». Антон и сам рад бы ответить себе на этот вопрос в масштабах, чуть более широких, чем случившееся в квартире Матвиенко, но на ум не идет ровным счетом ничего, потому что говорить об этом просто-напросто рано. Антон по-прежнему ни о чем не жалеет, только сникает с каждой минутой вечера все сильнее, потому что возвращение в Москву наступает на пятки, как тучный мужик в давке в метро, хоть Шаст и не был там уже бог знает сколько времени — что-то ему подсказывает, что такие кадры там были, есть и будут, так же как были, есть и будут проблемы и килотонны словесной руды в Москве, которые придется разгребать вручную, вооружившись шахтерской лопатой и кренящейся на каждой выбоине тележкой, на которой придется все впоследствии вывозить — Антону хочется верить, что он все вывезет. «Не ебу, Серег», — вырывается у него спустя несколько секунд, потому что Матвиенко ждет хоть какого-то ответа, а Антон ждет скорейшего возвращения Арсения из туалета, потому что при нем эту тему поднимать Сережа, очевидно, не станет, как не поднимал до этого. Арс появляется на кухне спустя пару секунд тишины и садится не на свое место, но по-прежнему на диванчик, просто теперь по другую руку от Антона — можно выдыхать, Матвиенко не рискнет бросаться своими двусмысленными вопросами, пока этот ссыкун снова не уйдет в уборную — храни урологи его простату. — А салат был один, да? — с дешевой бесхитростностью интересуется Попов, деликатно заглядывая в тарелки каждого из них, и Антону немного неловко — у него в тарелке арсеньевские дольки картофеля на гриле, потому что, когда Шаст нервничает, он сметает все, что плохо лежит, а что лежит хорошо, он с природной антиграцией сбивает и сметает еще и это. — А я тебе говорил, пожри нормально, нет, блять, «закажи мне салат, я именинник», — Матвиенко утрированно пародирует Арсения, выпрямляя спину и подбочениваясь — Шаст ему почти благодарен. — Сиди теперь голодный, именинник хуев, — вот теперь уже точно не почти, хоть собственной неловкости это не уменьшает. — Зато я завтра проснусь не опухшей тушей в отличие от некоторых, — парирует Арс с уже привычным для Антона сучьим видом, задерживая дольше, чем нужно, взгляд на картошке в тарелке Шастуна. Антон вилкой старается незаметно пододвинуть белый фарфор к Арсу, мол, ну хочешь — возьми, разрезая кухню богомерзким звуком, от которого у нормальных людей обычно сводит зубы или идут мурашки, — Арсений незатейливо отворачивается от стола, чуть вскидывая подбородок — «Важный, как хуй бумажный», — думает Антон, и Сережа его, видимо, поддерживает, потому в следующий же момент смотрит на Шаста и, посмеиваясь, произносит. — Ты объясни своему дебилу, что он, если жрать не будет, хер его кто возьмется снимать, кожа да кости, — с бабкиной заботой в голосе наставляет Матвиенко, и Антон, пропустив мимо ушей то, что не надо было, поворачивается к Арсу, намереваясь сказать ему, что если тот хочет свою картошку, то вполне может ее брать, пусть и из чужой тарелки, но оказывается перебит. — Зато я не жирный, как поезд пассажирный, — по-доброму огрызается Арсений, и Антон бессовестно ржет, невнятно повторяя эту фразу и складывая руки у подбородка. — Нахуй идите оба! Кухню заполняет громогласный смех трех здоровых лбов, пока Шаст неосознанно не укладывает руки Арсу на плечо, тут же приникая к ним головой, в попытках просмеяться — Арсений резко затихает, выдыхая так сильно, что у него даже опускаются плечи вместе с собственной тушей, и Антон спешит перестать его касаться, думая, что тому наверняка ведь неприятно или даже боязливо получать такие жесты от человека, во-первых, малознакомого, а во-вторых, поправившего ему лицо несколькими часами ранее. Только спустя пару минут, когда все затихают и возвращаются к своим тарелкам — а Арсений все-таки утаскивает одну дольку картошки из шастовской — до него доходит, что после того удара они с Поповым еще бог знает сколько раз касались друг друга в ванной, а малознакомыми их назвать язык не повернётся, и думает, что в таком случае Арс просто не хотел подкидывать Сереже поводов для подъебов и ошибочных умозаключений, учитывая их обоюдную скрытность в вопросах собственной поездки, а потому успокаивается и прикладывается к собственному бокалу с разбавленным колой виски. Поздний ужин они заканчивают в тишине.***
Уже в спальне, слыша со стороны гостиной синхронный сдавленный смех, Сережа лежит в кровати, потому что у него, в отличие от этих ржущих за стенкой долбоебов, завтра вполне себе рабочий день, и думает, что это все до подергивающейся кички странно. По звукам они, кажется, негромко включили телевизор, а после недолгого переключения каналов, остановились на каком-то футбольном матче, и сомнений в том, кто инициатор этой затеи, уже не остается — Арс в футболе, как был дуб дубом, так и остался. Сережа переворачивается на бок и после недолгого затишья слышит неожиданно громкий для наличия спящего человека в квартире голос Арсения: — Ты знал, что футболисты склонны к деменции? Ответный шипящий смех Шастуна долго ждать себя не заставляет, и Матвиенко накрывается одеялом с головой, теперь уже стараясь вообще ни о чем не думать — от греха подальше.