***
Просыпаться и натыкаться взглядом на мужика, согнувшегося в три погибели возле своей кровати, для Антона не в новинку — времена кавээнновского юношества с вынужденными поездками и отсутствием отдельных номеров его и не к такому подготовили, да и сожительство со Стасом и Димкой на первых порах подготовки шоу часто демонстрировало ему все прелести мужского соседства, — но здесь другое. Едва разлепив глаза, Шаст видит замершего в наверняка неудобной позе Арсения, до этого копающегося в чемодане, и это благодарно умиляет — его не хотели будить своими копошениями, — а еще почему-то так и вынуждает ляпнуть какую-нибудь бессмыслицу, показывая, что он не спит, поэтому Антон как можно тише спускает ноги и думает, что бы такого сказать. Просто пожелать доброго утра — слишком просто для творческого человека; как-нибудь испугать — Шаст врагу не пожелает такого, потому что помнит все те разы, когда к нему с маниакальным желанием поднасрать, подкрадывался Матвиенко; пошутить — учитывая, что все собравшиеся здесь так или иначе имеют отношение к юмору, уже лучше; отвесить гейскую шутку — зная, что Попов находится под эгидой радужных, то, что доктор прописал. Арсений оборачивается, не дойдя до двери всего немного, и вид у него такой, будто его застали за чем-то непотребным; это почему-то удивляет, Антон думает, что он ведь не сказал ничего сверхъестественного — подумаешь, пошловатая шутка, Арс же не невинная кисейная барышня, чтобы стесняться этого, особенно если вспомнить, как тогда, у Дюжины, он сам без зазрения совести разгонял эту тему. Буквально в следующее же мгновение его выражение лица меняется, Шасту сложно рассмотреть отчетливо, потому что он то и дело мешает себе сфокусировать взгляд, протирая заспанные глаза, но смущение того явно отходит на второй план, и на смену ему приходит какая-то восторженная дымка, будто Попов увидел тут что-то, по красоте равное античной скульптуре, и Антон смущается теперь уже сам — он сидит с утренним полустояком в одних трусах перед мужиком, который его самозабвенно рассматривает — ощущения странные и новые, потому что тот же Димка или Стас сказали бы что-то в духе: «Ебать, проснулся! Антош, на пожарника сдаем?», а Серега, который тоже не раз становился свидетелем такого утреннего представления, отвесил бы коронное: «Шаст, ты кабанеешь не по дням, а по часам». Здравый смысл от неловкости подкидывает идею ляпнуть что-то еще — что-то нейтральное, — и Антон останавливается на пожелании доброго утра, сразу же принимаясь неконтролируемо зевать, но Арсений выглядит еще напряженнее, чем раньше, переводит глаза на собственные ноги и буркает негромкое, сиплое: «Доброе, я в душ», уходя так быстро, что Шасту впору засомневаться, не было ли это все абсурдным утренним сном, который мозг любит подкидывать ему под утро в порядке бреда для проформы. Антон переводит взгляд на раскрытый чемодан, и только это заставляет его поверить в то, что происходящее в комнате минуту назад действительно было в реале, а еще наводит на мысль, что ему тоже не помешало бы сходить в душ и сменить вчерашнюю одежду, вусмерть пропахшую потом и сигаретами, но с этим можно разобраться и позже — все равно Арсений наверняка займет ванную на добрых полчаса, — Шасту почему-то кажется, что по-быстрому — это вообще не про Арсения и водные процедуры, остается надеяться, что он не устроит там очередную водную фотосессию. Немного отойдя от впечатлений, Антон ловит себя на мысли, что, кажется, даже выспался, и этот факт не может не радовать, особенно имея на затворках мозга примерный план действий на сегодня — шесть часов за рулем, разговор с Ирой и его последствия, которые даже предполагать нет смысла, — и без того ничем хорошим не пахнет. Вчерашний «щит», который Антон выставил, чтобы не грузиться темой потенциальной, но еще не доказанной, измены, сейчас ощущается в собственных руках, как говно — не больше и не меньше, потому что он только сейчас понимает, что заведомо настроил себя на то, что измена Иры действительно была, а потому сейчас подходить к какому-либо объективному видению ситуации не получается, и осознание того, что весь вечер придется потратить на разрешение этого вопроса с заранее готовой установкой на расставание, накатывает едва ли не ударной волной, отдавая дискомфортом в висках. Если вчера он смог так легко позволить себе думать, будто не виноват во всей этой грязи, и отношения спасти не получилось только из-за того, что Ира не захотела принимать участие в реабилитации, то сейчас Шаст закономерно пытается найти первопричину и понимает, что это, наверное, он где-то не дожал, раз у Кузнецовой появился кто-то на стороне — Антон умышленно старается опустить в голове личность ее любовника, чтобы не отвлекаться, — и даже без этого проще не становится. Он откидывается корпусом на кровать и еще раз пытается собрать воедино то, что имеет сейчас, и осознание того, что он намерен расставаться с Ирой, даже не беря в расчет факт призрачной измены, прошивает до глубины души — он действительно не видит — и, что хуже, — не хочет с ней будущего. Опять же, оттого, наверное, так легко получилось вчера заблокировать любые переживания на этот счет, потому что подсознание уже все давно за него решило. Шаст думает, что Ира не плохая, он даже обижаться на нее сейчас не может; да, есть легкая дымка разочарования, но скорее даже не в ней, а в них обоих, потому что, опять же, работает какое-то давнее увещевание, что если в отношениях все пошло коту под хвост, то виноваты обязательно оба, и от этого где-то под ребрами множится гнетущая пустота, будто он столько времени потратил зря, причем времени как своего, так и Ириного. Нет, разумеется, на самых нижних этажах эмоций есть какая-то болезненная царапина от осознания, что близкий человек отдал предпочтение не ему, но Антон оглядывается на последний год их отношений и думает, что даже он сам себя бы не выбрал. Злости или агрессии сейчас нет тоже — не то от разморенного сонного состояния, не то от понимания, что единственное, за что он может злиться на Кузнецову — что не сказала раньше, когда только появилась «трещина», но опять же, Антон осекается, когда понимает, что, будь он сам чуть внимательнее, он бы все это заметил. Не закопаться в вине позволяет только то, что Шаст все равно продолжает без эмоций, но разумом, делить ее на двоих, а потому думает, что этот разговор, который он планирует на вечер, должен состояться именно сегодня, без откладываний, попыток найти лучший момент — не бывает заранее наилучших моментов, потому что они все серые ровно до момента, пока ты сам не выбелишь или не очернишь — художник, которым ты быть заслуживаешь, — и чего бы то ни было еще, чтобы как можно скорее поставить у себя на фюзеляже еще одну звездочку, мол, эта за неудачные отношения, и выпустить эту откровенно паршивую историю куда-то в прошлое, где она определенно найдет себе как тождественных сообщников, так и мудрых учителей, становясь в итоге той, которую можно будет в хмурый ностальгический вечер рассказывать друзьям, — представляешь, вот такое у меня тоже было, но все хорошо, потому что все проходит, и это пройдет, как завещал старый дедушка Соломон, крутя свое плетеное кольцо. Шаст возвращается в сидячее положение и забирает с комода у кровати свои снятые на ночь браслеты и кольца, но надевать их не спешит, просто теребит в руках и параллельно достает из-под подушки собственный телефон. Проматывая шторку уведомлений, он замечает сообщение от Димы, который интересуется, приедет ли он сегодня в стор на баттл команд, который зачем-то взялся вести сам Поз, и решает, что съездить в целом было бы неплохо — там воронежские ребята участвуют, хочется поддержать, да и работу все-таки никто не отменял, — но прикидывая по времени, понимает, что выезжать тогда надо будет в обед, а не вечером, как планировал вчера. Едва он отправляет Позову сообщение с утвердительным ответом, по комнате разносится короткий стук в дверь — «Боже, он реально решил постучаться?», — Антон совсем не понимает, что такого смущающего было в первой встрече — они оба мужики, что там друг у друга не видели даже с учетом неполноценного стояка в трусах — непонятно, — однако такая учтивость подкупает. — Заходи, — чуть громче нормальной громкости уведомляет Шаст и видит буквально вплывающего в спальню Арсения с опущенными глазами. — Ты уже всё, что ли? — он даже удивлен, рассчитывал ведь, что Попов будет плескаться в ванной до победного, пока самому Антону не припрет в туалет и не придется стучаться, чтобы тот поторопился — откуда вообще такие планы, думать нет времени, потому что Арсений снова едва ли не ныряет в свои пожитки, и Шастун мысленно решается на одну просьбу, которую непонятно как этот полоумный воспримет. — Арс, а ты не мог бы, — начинает Шаст, и Попов перестает копошиться. — Слушай, я просто хотел спросить, можно ли одолжить у тебя футболку или что-то такое, что не воняет, потому что домой заехать не успею, а мне еще по делам надо наведаться кое-куда, и, ну, — замечая, как Арсений оборачивается, Антон неожиданно для себя начинает мямлить, хотя просьба-то обычная по сути — он вернет ему эту шмотку при первой же возможности. — Пожалуйста, — вот это уже явно было лишним, но вырвалось быстрее, чем в принципе можно было подумать об уместности этого слова. Арсений хмыкает — видно по дернувшимся плечам — и, наверное, улыбается, но Шаст не может разглядеть, потому что тот снова утыкается в свой треклятый чемодан, а после возвращается в нормальное стоячее положение и смотрит подозрительно лукаво, но с тоскливой осторожностью, пока неуложенные прядки-мятежницы из мокрой челки какими-то строптивыми кудрями падают на его лоб. — Одолжить? — и улыбается, опуская глаза и поджимая губы, и до Шастуна доходит, с чем были связаны и усмешка, и робость эта тоже наверняка — поездка, которую они больше не обсуждали со вчерашнего вечера, хотя в принципе могли бы выделить пять минут времени из недолгих полуночных разговоров о неведомой и ненужной хуйне вроде футбола, аллергий и работе. — Ну да, привезу ее тебе, когда приеду, — Шаст думает, что это лучшая формулировка, которую только мог подкинуть собственный мозг — «Да, одолжить, да, я не шутил, что я, действительно, хочу слетать в Лондон, да, почему ты так смотришь?» — Хорошо, — Арс улыбается теперь уже открыто, несколько раз утвердительно качнув головой, но снова опускает глаза. — Тебе футболку или потеплее что-то? — Антон думает, что теплее уже некуда, и сам смущается этой мысли, потому что это какие-то гомогейские флюиды Попова так влияют — не иначе, но все равно делает поправку на то, что это скорее из благодарности, что тот не стал раскручивать тему отпуска, а принял как факт, хоть и бегать от этого разговора с уточнением подробностей долго не получится — Шаст прикидывает, что после душа с посвежевшей головой и телом будет лучшее время для обсуждения. — Вообще толстовку бы какую-нибудь, но похер, что дашь, то и возьму, лишь бы чистое, короче, — наверное, стоило бы все-таки встать, но Арсений только вроде бы расслабился, и снова смущать его кажется совсем уж бессовестным, хоть Антону и непонятны его причины. — Сейчас дать, или ты сначала в душ? — Арсений спрашивает это просто и бесхитростно, деловито даже, подмахивая рукой, указывающей в сторону ванной, и Шаст силится, чтобы не заржать с такой формулировки — «Господи, точно поповская аура, давать он собрался». Арс понимает, как это прозвучало только через пару секунд, и вытягивает губы уточкой, снова кивая и ничего не говоря, а после ведет этой сложенной куриной жопой из стороны в сторону и смотрит в упор с явным вызовом. — В душ вали, я вонючим не даю, понятно? У Арсения прекрасно срывается голос, потому что тот искренне старается не засмеяться, и Антон надеется, что не менее прекрасные собственные рдеющие щеки получится списать на дефицит воздуха, потому что, по ощущениям, он сейчас лопнет от рвущегося хохота тоже, но старается даже рта не открывать от греха подальше — он подумает потом, почему так сильно хочется вертеться вокруг двусмысленных шуток и почему от тяжелых мыслей, существующих ранее, осталось одно название — сейчас он надеется, что это все от нервов. — Понял, принял, — выпуская из рук телефон и цацки, поднимается на ноги Шастун, заставляя Арса сделать шаг назад и учтиво в приглашающем жесте указать на дверь — Антон излишне манерно благодарно кивает, проходя мимо, и уже у двери слышит из-за спины шумный выдох. Залезая в ванную, Шаст думает, что с Арсением ему легко — тот ведь мог либо оскорбиться, либо просто проигнорировать чужую подачу, но он, однако, метафорически удержал удар и ответил дискредитирующей себя шуткой, чтобы — Антон надеется — поддержать, потому что только сейчас, как маячком, загорается осознание — если бы они не взялись шутить — пусть и так ужасно плоско и посредственно — полноценно расслабиться у него бы не получилось.***
Арсений сидит на кухне, полностью одетый и будто бы уже готовый выезжать, — Антон, выходя из ванной и встречаясь с ним взглядом, думает, что он так не хочет — не хочет его пока отпускать, потому что все еще призрачно воспринимает его островком безопасности, — поэтому быстро возвращается в спальню, чтобы забрать телефон и кольца, и спешит усесться напротив Попова и наконец поднять тему отпуска. — Спасибо за вещи, даже не слышал, что ты заходил, — Шаст старается улыбнуться и начать, что называется, не из огня да в полымя, пока Арсений на мгновение опускает взгляд и следом с улыбкой кивает. Антон проходится руками по полам черной футболки с максимально странной надписью на белой полосе и отмечает лишь то, что она в тему — ему бы очень не помешало перестать волноваться. — Свитшот я на кровать положил, — водя пальцами по ободку чашки, негромко оповещает Арсений, и Шаст не успевает возмутиться только потому, что тот продолжает. — Ты же просил потеплее. — Да блин, не надо было, ты чего, мне бы и футболки хватило за глаза, — все-таки вскидывается Антон, замечая, как Арс машинально ловит его взгляд. — Футболку можешь себе оставить, — хмыкает. — Это, помнишь, я вчера тебе про бренд свой рассказывал, так что, считай, презент от молодого дизайнера, — уже в голос смеется Арсений, а Антон немного смутно припоминает что-то такое — видимо, это была одна из тем, на которой он начинал дремать. — А, о, круто. Спасибо, — «Ни мозгов, ни красноречия», — ругает себя Шаст за эту реплику, но его можно понять — вот уж чего он не ждал точно, так это подарков от Попова, — да и того, кажется, все устраивает, судя по теплой улыбке и тихому: «Пожалуйста». — Я тебе тоже свою тогда подгоню. Ну, мерчагу нашу. Она пока только в разработке, но мы уже юзаем, там толстовки с липучкой с инициалами на груди, как значок в телеге, типа, контакты и все дела, — это вырывается не столько случайно, сколько неожиданно уместно — сам бог велел перейти к теме поездки. — Я примерно прикидываю, что если виза там стандартная, то это две недели, а значит, — Шаст прерывается, чтобы открыть календарь. — Так, сегодня двадцатое, это пятница, значит, за выхи как раз прочекаю, что там надо, в понедельник скатаюсь к чувакам, которые мне с прошлыми визами помогали, плюс две недели, о, это как раз шестое, но там хуй, конечно, знает, но в целом, думаю, даже не особо по дням потеряю, — он бормочет это себе под нос, но в целом разборчиво, а после переводит взгляд на застывшего каменным изваянием Попова и осекается. — Арс, нормально все? Чего залип? Ты если против, то лучше сейчас скажи, пока я с оформлением ебаться не начал, — остановить собственный поток слов от нервозности не представляется возможным. — Все хорошо, задумался просто, — моргает чаще обычного Арсений и подмахивает рукой, мол, не бери в голову — Антон мысленно успокаивается. — Если это на неделе, которая с шестого, то я там еще хз, что у меня по делам, потому что не списывался с Аней, но хорошо, ты планируешь…? — он не продолжает, чем заставляет Шаста снова нахмуриться. — Ну я имею в виду проживание… — мямлит, наверняка боясь обидеть. — Господи, в гостинице, конечно, я ж не собираюсь тебя напрягать, — загорается попытками объясниться Антон, потому что ну как вообще такое можно было подумать — о том, что Арсений хотя бы на полшишечки предполагал, что Шаст решил поселиться у него, отчего-то хочется улыбаться. Арс кивает пару раз и прикладывается к чашке со своим кофе, будто бы специально допивая до конца и пряча собственное лицо. — Напиши, как только что-то прояснится, чтобы я не сидел в неведении, — спустя пару секунд подает голос тот, замолкая на мгновение, но после тихо добавляет: — И вообще пиши. Он забавно ведет рукой в воздухе, будто хочет дообъяснить все, что не сказал словами, но Антону и без этого всего достаточно — Арс не против его приезда, Арс просит писать о том, как будет продвигаться оформление, и даже если это элементарная вежливость, от нее спокойно — на данном этапе это большее из того, что в принципе можно желать. — У тебя во сколько самолет? — после недолгой тишины интересуется Шаст, вспоминая, что тот сидит напротив него уже полностью собранный. — Через часа три надо выезжать, — глянув на часы, отвечает тот и переводит взгляд в окно. — Я тебя докину до аэропорта, мне все равно по пути, да и по времени идеально, если, допустим, в полвторого выедем, то я в Москве буду около восьми, — Антон снова говорит, не в силах остановиться, наверное, потому что неумолимо приближается время отъезда, а с Арсением ему иррационально интересно, пусть тот и молчит сейчас большую часть времени. Вот и сейчас он лишь кивает, чуть хмуря брови, но не вставляет свой обходительный павлиний протест в духе «это лишнее, не утруждайся» — Шаст думает, что в сравнении с тем, что ждет его в Москве, это не то, что меньшее из зол, это большее из добр, отвлекаясь на то, можно ли в принципе так сказать, упуская в голове мысль о том, почему Попов все же не противится предложению. — Будешь кофе? Или чай? — отвлекает Арс, поднимаясь на ноги. — Давай кофе, а то залипаю, — Шаст сам не улавливает, почему встает тоже, и, замечая немой вопрос во вгляде Арсения, спешит объясниться первым же, что придет в голову. — Пойду покурю пока. Ответный кивок, и Попов отворачивается к кухонному гарнитуру, принимаясь колдовать над кофемашиной, а Антону почему-то очень хочется его поблагодарить — не только за кофе — вообще за все, поэтому он роняет тихое: «Спасибо» в спину, даже не будучи уверенным, что тот его услышит, и уходит на балкон, не замечая, как Арс расплывается в улыбке, прикрывая глаза.***
— Арс, мы все проверили, ты все взял, мне брать нечего, хватит уже егозиться, поехали! — с вымученным раздражением тянет Антон, вот уже минут пять крутя в руках ключи от машины и дожидаясь, пока этот алармист наконец успокоится или выдохнется, во что верится даже больше. — Не торопи меня, я вспоминаю! — несдержанно вспыхивает недовольством Арсений, еще раз окидывая взглядом чемодан и квартиру. — А ты не суетись! — в тон ему вскрикивает Шаст, следом поправляясь. — Если что-то важное забыл, напишешь, я заберу и привезу, — уже спокойнее, чтобы не множить в Арсе нервозность, добавляет Антон, замечая, как тот шумно выдыхает и прикрывает глаза. — Ты прав, поехали, — подхватывая чемодан, забирает с обувной полки ключи. Ради «Ты прав» из уст Попова, Антон думает, что в целом можно было и потерпеть. Воцарившееся молчание по дороге до лифта успокаивает окончательно, поселяя вместе с тем какую-то вязкую тяжесть внизу живота, будто бы лишний раз напоминая Шасту о том, что уезжать не хочется — он раздумывает об этом в кабине, спускаясь на первый этаж, и только потом понимает, что тревожная сутолочность Арсения могла бы тоже быть вызвана именно этим. — Ты балкон закрыл? — будто бы в подтверждение этой догадки спрашивает Арс, на что остается лишь утвердительно кивнуть и выйти из лифта первым, едва открываются двери. — Из подъезда направо, — наставляет он, чуть повернув голову, чтобы Арсений услышал, когда они приближаются к тяжелой входной двери. — Из парадной, — «Сука!». Антон думает, что Попов невыносимый — да, его можно понять, да, он ценитель питерского менталитета, но да, Шаст сейчас тоже не с большой охотой хочет покидать этот город, и да, Арсения — тоже. Оставшийся путь до машины они проводят в тишине под мерный звук крутящихся колесиков арсеньевского чемодана, но стоит только Антону нажать на брелок сигнализации, со стороны Арса звучит оценивающее: «Оу». — Нашутил? — ироничный тон Попова с аттестующей дымкой гладит по самолюбию. — Нашутил. — А давно русские комики так хорошо зарабатывают? — А давно английские актеры так бездарно отыгрывают похуизм? — Это периодами, знаешь? — Знаю, — Антон хмыкает и обходит машину, чтобы открыть багажник и умостить туда арсовские пожитки.***
Садясь на пассажирское сидение, пока Антон возится с его вещами в багажнике, Арс старается держаться за мысль, что у него нет причин загоняться — ну правда же, с поездкой разобрались, все удачно, все будет, хоть пока и непонятно — как; Шаст не выглядит побитой псиной, наоборот, все утро веселится, и либо Арсений не большой эксперт по Шастунам, либо тот действительно стойко переносит пока еще набирающий обороты разрыв; самолет через полтора часа, вечером этого же дня сам Арс уже будет засыпать в своей квартире; Сережа ни на что не обижается, ждет его в апреле на открытие летника; Аня отписалась ему часом ранее, что сама вернется в Лондон в начале недели; всё, по сути, отлично, — но не загоняться не получается, потому что слишком все гладко и попахивает здравым таким, даже не единичным разводом, а полноценным хроническим лохотроном, и как от этого отделаться, Арсений понятия не имеет. Он ведь в принципе из тех людей, у которых во владении тысяча и один загон и скот, очевидно, там один — он сам, потому что уму непостижимо, как можно так по-скотски к себе относиться, из раза в раз накручивая миллиард существующих лишь в теории проблем на сухой костяк, который имеется в основе, а сейчас Арс даже костяк этот выделить не может, хоть и есть одна догадка. Он знает, как работает защитный механизм в психологии, как приходится самую суть прятать за проекцией сторонних и малозначимых фальшивок, создавая видимость решения хоть каких-то проблем, пока глубинная зреет, как фурункул, не то от обиды, что ей не уделяют времени, не то готовясь к финальному взрыву, — так было семь лет назад, когда Арсений свой разросшийся фурункул из усталости быть не на том месте игнорировал черт знает сколько времени, а отмыть все после выплеснувшегося гноя получилось, кажется, только сейчас. — Хоть бы в пробку не встали, — с этими словами Антон усаживается на водительское сидение, ныряет куда-то вглубь салона, возвращается с кепкой в руках и надевает ее тут же, после чинно пристегиваясь. — Все норм? — видимо, замечая косплей Арсения на моаи, спрашивает тот и не отворачивается, ожидая ответа — «Не смотри на меня такого». Арс кивает и пристегивается тоже, потому что выдерживать этот взгляд сейчас не получается, хотя еще вчера и даже часом ранее только и ждал прямого зрительного контакта, потому что у Антона, на самом деле, красивые глаза, большие, но смотреть хочется не поэтому — они хамелеоны, и если в первую встречу отливали зелено-травяным, сейчас, при естественном освещении цвет больше уходит в серо-зеленый, но при этом они далеко не прозрачные, чем может похвастать сам Арсений со своими сквозистыми голубыми — у Шаста глубокий цвет глаз, многоярусный даже будто, хоть он и курит, как черт, а у заядлых курильщиков глаза со временем становятся прокуренной кулисой и не бликуют даже в самом переливчатом свете софитов. — Ты давно куришь? — Арс не успевает прикрыть рот, чтобы этот вопрос не вырвался на свободу, выставив его сумасшедшим. Антон выглядит растерянным. — Вот так тему еще никто не переводил, — он смеется, но немного нервно, будто ищет подвох, однако после, кажется, действительно задумывается. — Со старшей школы, но тогда больше баловался просто, потом всякую муть курил типа тонкого кента и винстака, ну, знаешь, хуйню легкую, а на более крепкие не так давно перешел, может, года два назад, — неожиданно полно отвечает, не утаивая подробностей. — А что? Арсений думает, стоит ли ответить честно, и не находит причин не, потому что они разойдутся через час в лучшем случае на две с небольшим недели, в худшем — до какой-нибудь случайной встречи, организованной Серегой, где они наверняка снова будут играть в едва знакомых людей, — а потому сказать что-то такое хочется до дрожи на кончике языка. — У курильщиков обычно глаза прокуренные, а у тебя ясные, ну, я про цвет, — Арс добавляет в конце фразы это уточнение, чтобы не выглядеть совсем уж конченым, и Шаст мгновенно опускает глаза. «Смущается?», — Арсений не успевает ответить себе на этот вопрос в собственной голове, потому что Антон неразборчиво бормочет что-то в духе: «Обычные вроде», и Арсу хочется драться на шпагах против этой реплики. Антон какой угодно, но не обычный — он сидит сейчас в его футболке и в его самом обычном черном свитшоте под собственным золотым бомбером, и это так греет, что самому Арсению было бы тепло даже без его длинного черного пальто. Арс думает: «Какой же яркий, как палитра, господи», пока Шаст трогается с парковки, выезжая из двора. — Бля, музло надо включить, а то усну, — он лезет в телефон на первом же перекрестке, когда появляется недолгая возможность отвлечься от дороги. — Щас все будет. Антон включает какую-то галимую рэпчагу, пока Арсений залипает на то, как тот покачивается под музыку, иногда шевеля губами, подпевая, выглядя при этом лет на двадцать — не улыбаться невозможно, Арс сам не замечает, как это происходит. — Ты чего так смотришь? Я вляпался во что-то? — Антон смахивает с щеки несуществующую грязь, думая, что испачкался, пока Арсений прикидывает, что еще немного и вляпается точно не Шастун. — Ты просто смешно подвываешь, — улыбается, скрывая неловкость. — Подвываю? Ебать, я те ща покажу «подвываю», — он убавляет звук, заставляя Арса напрячься, но после секундной тишины, не меняя голос, снова своим академическим чтением с видом мамкиного батол-репера начинает зачитывать. — Больше стаффа, меньше табака, снизу асфальт — сверху облака, ты когда-нибудь тоже увидишь Тупака — это будет чуть позже, а пока… больше стаффа, меньше табака, — Арсений бессовестно ржет, потому что это нелепо и потому что это Гуф — и лучше не вдаваться, откуда он в принципе это знает, — и Антон подхватывает хохот. — Блять, это вообще! Я тебе реально говорю, ты тут мне не смейся, щас как навалю, не унесешь! Арс не может перестать смеяться, переходя уже на беззвучное недошипение, потому что, ну, в самом деле, какой тут уносить наваленное Шастуном, если еще минута такого представления, и уносить придется его самого, лопнувшего не то от истерики, не то от переизбытка чувств. Антон свое слово выполняет — зачитывает следом что-то из молодости самого Арсения, кажется, это 50 Cent с Тимберлейком, — и делает это так самоотверженно, что даже не смотрит в телефон с бог знает когда открытым текстом для шпаргалки, а после вообще эпично откидывает гаджет на заднее сидение, буквально выбивая этим жестом из Арсения сдавленный хрюк. «Невозможный человек», — думает тот на периферии мозга, но вслух решается сказать все-таки другое. — Боже, Шаст, второй день твоих попыток в рэп, пощади! — голос срывается из-за долгого смеха. — Обещай, что в отпуске ты не заикнешься даже про это, иначе я тебя депортирую в Россию за угрозу собственной психике, — Арс осекается, когда слышит, как это звучит — ему сейчас любая собственная фраза кажется двусмысленной, а эта вообще напоминает ссору старых супругов. — Я к отпуску спецом Эминема разучу и отрепетирую, чтобы тебя доебывать, — Антон мухлевато улыбается, лишь на секунду отвлекаясь от дороги, чтобы поймать взгляд. — Пиздец, — и Арсений сейчас далеко не об Эминеме. — Ты вот артачишься, потому что не пробовал! — интонация почти осуждающая. — Давай просто вместе что-нибудь разгоним, как у нас в командах ребята делают, — снова бросает короткий взгляд и, видя чужое смятение, добавляет. — Ну, типа, рэп-баттл на определенную тему, ты — панч, я — панч, типа, коротенькие прям, я ща даже отбивку нашу включу, — он дожидается перекрестка под недолгую тишину, забирает телефон с заднего сидения и действительно включает какой-то бит. — Давай я начну, а ты подхватишь, только тему мне скажи. Арсений видит, как у Шастуна горят глаза, и даже понимает причину этого запала, потому что в голове всплывает его отношение к импровизации и ее распаду, а потому просто не может отказать, да и в целом, на его взгляд, это должно получиться интересно. — Ну-у, — Арс смотрит в окно, надеясь найти там подсказку и, замечая вывеску «Пятерочки», раздумывает с секунду. — Ну, пусть будут продукты. — Блин, я и так не жрал с утра ничего, но хер с тобой, — он зависает на мгновение, хмурясь и прикусывая губу в размышлении. — О! В общем-то дружок тебе конец! Вот, посмотри — огурец. На, держи-ка его, съешь, ой, он с ядом, давай ешь, ешь! Ой, все, ты начал умирать, а я дальше буду один выживать, и вообще я тебе говорю: «fuck off», я так погубил очень много мужиков! — заканчивает Антон, поглядывая на Арсения, пока он сам не знает, с чего начать. — Слушай, ну, во-первых, это хуйня, а, во-вторых, ты, блин, сказал «коротенькие»! — Арс лукавит — даже если это хуйня, ему откровенно понравилось, но не высказаться по поводу объема этого недорэпа он уже не может, потому что слишком сомневается, что сам в состоянии подобрать хотя бы одну рифму. — Ладно, согласен, слабовато, давай еще попробую, — Шаст оглядывает его с ног до головы и растягивается в довольной улыбке. — Щас, есть, есть, — дожидается удачного момента, чтобы вступить. — Че ты сидишь, деловая колбаска, я тебя сделаю без смазки! Арсений замирает не то от услышанного, не то от недвусмысленного жеста Антона, который тот умудрился показать в конце, на секунду оставив руль — то, что он там собрался делать арсеньевской с колбаской без смазки, складывается в голове в занимательные картинки. — Не так-то просто, Антоша, — остается только мысленно пожать себе руку за недрогнувший голос и в целом способность ответить хоть что-то в противовес, потому что картинки из головы и не думают выходить. — Отвечай давай, знаток, — беззлобно посмеивается Шаст с этого замечания. — Какая дурацкая тема, боже, зачем я это сказал, — Арсений, сетуя, вскидывает руки на мгновение, пока есть время до удачного момента, чтобы начать. — Я порву твое очко! Ты для меня как забродившее молочко! — Очко-молочко — это что-то из блокнота Джигана, — перебивая истошный смех, комментирует Антон, но в следующую же секунду спешит попасть в бит. — Ты весь противный, как жилье-вторичка, и выглядишь как сыр-косичка! — замолкает Шаст и, видя заметно поднимающиеся в возмущении брови самого Арса, добивает: — У тебя в голове одна клеенка, а я взял с собой банку тушенки! — Раздухарился-то, раздухари-ился, — Арсу самую малость обидно, но он списывает это на непривычный формат, при котором приходится терпеть оскорбления одно за другим. — Эй, парень, ты хуху, не хуху, иди свари себе уху! — он и сам понимает, как слабенько получилось — «Какая к хуям уха?», — но это лучше, чем ничего — в конце концов, для приготовления ухи тоже нужны продукты. — Попахивает проигрышем, Арс, — посмеивается Антон с явным самодовольством. — Моей победе каждый будет рад, я тебе подарю шампанское и виноград! Раунд! — он несдержанно поднимает руки в триумфальном жесте и поворачивается, чтобы увидеть реакцию. — Руль, блять, у кого? — вопит Арсений, замечая перестраивающуюся впереди машину такси, и если верить тем немногочисленным опытам поездок в российских такси, то с них станется вести себя за рулем так, будто создание аварийных ситуаций на дороге — это их единственное развлечение. — Тему не переводи. Че, проебал? Проеба-ал, — несмотря на смысл слов, Шаст не звучит злобно или пренебрежительно — самодовольно, да, но Арс и сам, если уж по-честному, Антоном доволен до еле сдерживаемого пищащего восторга. — И заметь, реально без смазки! Отыгрываться будешь? — Арсений на это думает лишь, какой же он неугомонный. — Вот приедешь, привезешь, как обещал, шампанское, виноград и смазку обязательно, и я отыграюсь! — возвращает Шасту все перечисленное им же и, замечая, как тот опускает голову и ведет ей из стороны в сторону, внутренне радуется, что его немного удалось смутить. — Бля, с таким набором точно не реванш получится, а какой-то… — он замолкает, пытаясь подобрать слова, и больше не поворачивается — теперь уже точно смущается — Арс гипнотизирует его профиль и покрасневший кончик уха, так очаровательно не спрятанный под кепкой. — Романти́к? — завалить рот было бы очень кстати, но кто Арс такой, чтобы не выгуливать собственных чертей — тем более на поводке. — Ну типа, — усмехается Антон, немного тушуясь и, судя по голосу, мрачнея. В ответ Арсений решает не говорить ничего, не зная, чем обусловлена такая резкая, хоть и едва заметная смена настроения, — он даже задумывается, не перегнул ли и не выдал себя с потрохами, но лишь до момента, пока мозг не прошибает осознанием, что все то время, что Шаст находится рядом, у него самого и мысли не было возвращаться к загонам, которые клубились в голове, когда он сел в машину. Это почему-то удивляет Арса настолько, что он даже не порывается возобновить диалог, хоть и отдаленно понимает, что Антона, наверное, стоило бы отвлечь от, очевидно, безрадостных размышлений, вместо этого он отводит взгляд в окно и решает последить за секундными кадрами суетливых прохожих и в целом жизнью города, который даже после стольких лет отсутствия в нем остается любимым. — Арс, — после сиплого обращения, на которое мгновенно хочется повернуться, Шастун прочищает горло. — Я не в тему сейчас спрошу, но ты бы смог простить измену? — голову не поворачивает, только слегка косит взгляд, тут же его отводя. — Смог бы, конечно, — после паузы, за которую внутри иррационально и неосознанно успевает напрячься метафорическая струнка, все-таки отвечает Арсений. — Простить, в принципе, можно все, если это не совсем из ряда вон поступок, но… — извечное «но», которое сейчас роднится и воспринимается с надеждой непонятно вообще, на что. — Но принять человека обратно, скорее всего, нет, хотя, опять же, сам понимаешь, ситуации бывают разные, и нет какого-то единственно верного руководства к действию после какого бы там ни было предательства, и если любишь, то со всем можно разобраться, но я все-таки убежден, что если со стороны партнера были абьюзивные — а измена — это абьюз — жесты, то лучше просто оградить себя от этого, — как бы Арс не хотел сказать однозначное: «Нет», сделать он себе этого не позволит, а потому все-таки допускает размытую вариативность, пусть и с претензией на отрицательный ответ. На это Антон лишь кивает, не отрываясь от дороги, и в салоне снова повисает тишина, прерывать которую кажется кощунством — им бы обоим заткнуться ненадолго и элементарно дать друг другу передышку от общения. Молчание тягучее, но необходимое, — Арсению не хочется проводить параллель с минутой молчания, но другого сравнения у него нет, пусть и счетчик давно уже перевалил за каноничные шестьдесят секунд — Арс видит на дисплее на приборной панели, — подумаешь, пошла седьмая минута, а в лобовом стекле уже маячит здание аэропорта — ему после этой поездки почему-то кажется, что времени на болтовню у них еще будет немало. Арсений снова смотрит на сосредоточенный профиль Антона и думает, что ему по-дилетантстки счастливо хочется, чтобы у них все было как в той песне Зверей — что-то про неважность спутанных маршрутов, кидавших людей и впаренной жажды, где в конце обязательно придется стать друг для друга каждой минутой, — но у них все по-другому, и бог его знает, стоит ли применять здесь это размытое «пока что», но, что иронично, в действительности у них сейчас ведь тоже все как у тех самых Зверей, где извинения за побег, оправдания самолетом и делами — играла бы музыка, было бы легче, не приходилось бы гонять по воспаленному бессонному мозгу строчки, подкинутые им же. — Я тебя провожу. — Чтобы не вернулся? — Просто провожу. — Не надо, езжай, я взрослый мальчик, не потеряюсь. Они сидят в машине на парковке у аэропорта и попеременно смотрят друг на друга только тогда, когда кто-то один после фразы отведет взгляд — киношнее некуда, но Арс актер, ему по статусу почти положено, а Антон, наверное, не прочь подстроиться, потому что хотя бы один из них знает, что делать, а значит, они не потеряются — взрослые же мальчики. Антон выходит из машины первым и обходит ее, открывая багажник, пока Арс в последний раз окидывает взглядом салон, чтобы ничего не забыть — аргумент, что забывать здесь нечего, не работает, потому что снова внутри копошится это одиозно-поскудное чувство, будто что-то забыл, — а после выходит, когда Шаст уже доходит до его пассажирской двери вместе с чемоданом и закуривает, — в Питере солнце слепит, как сумасшедшее, где бы записать. — Напиши, как станет известно по датам. — Угу. Ну, пока? — Ага. Арс тянется к ручке чемодана и не знает, стоит ли как-то невербально закрепить это нелепое прощание — и все сказанное тоже, — но Антон оказывается проворнее — зажимает сигарету в зубах и тянет руку, вторую зачем-то оставляя висеть по швам, и если это не намек, то Арсений хуевый психолог. Он пожимает ее, и ничего не происходит, потому он второй касается тыльной стороны протянутой Шастом ладони и прикладывается лбом к этому комку рук в своем привычном жесте — привычном для близких, — а после возвращается в нормальное положение, и не стараясь встретиться взглядом, разворачивается, шагая к аэропорту и думая: «Очки, дурак, не надел, теперь терпи покалывающие веки». — Арс, — прилетает в спину, все-таки заставляя обернуться. — С днем рождения же! Антон смеется после этой фразы так громко и ярко, что Арсению впору снова пожурить себя за забытые очки. Он прыскает тоже и, кивнув, отворачивается — идти почему-то становится легче.***
На дорогу уходит ровно столько, сколько Шаст и планировал — шесть с копейками, а потому уже в восемь вечера он паркуется у стора, чтобы найти в здании Димку и некоторых ребят из крю и команд, и только сейчас понимает, что приехал уже явно под конец — не страшно, у воронежских ошибки от игры к игре одинаковые, а потому он в любом случае найдет, что им сказать, плюс с Позом можно перекинуться парой фраз перед началом своеобразной летучки, — это позволяет не торопиться заходить и покурить, дав немного расслабиться затекшим за рулем костям. Об Арсении Антон не думает — последний час уж точно, — он напишет ему, как обещал, когда разберется с датами и подачей документов на визу — признаваться себе, что он жалеет, что впереди выходные, за которые не удастся это сделать, тоже не спешит — тот же последний час уж точно. В полупустой пачке болтаются три сигареты, одну из которых Шастун и прикуривает в следующую же минуту — в Москве ветер не хуже, чем в Питере, который был даже дружелюбнее в этот раз, а потому Антон отходит за угол, чтобы не мерзнуть после долгого тепла в салоне — простыть еще не хватало, — когда слышит достаточно громкие голоса неподалеку, по ощущениям, просто с перпендикулярной стороны здания. Подслушивать — не хорошо, Шаст знает, но он и не собирался, если бы не услышал картавый тембр вперемешку с приятным женским голосом, — Белый, посреди ночи подними, не спутаешь, только вот с кем он — непонятно, но этот кто-то оповещает, что до такси остается шесть минут. — Чего загруженный такой? — женский голос звучит мягко, почти снисходительно. — Да хоть убей, не пойму я последнее письмо! Оль, это, может, вам там, психологам, все объяснимо до сраки, что вы там по снам, по детству и прочей хуйне-муйне можете разобраться, а у меня, обычного мужика, не укладывается в голове, как баба, которой изменил мужик, может чувствовать себя виноватой? Ну, типа, с хуя ли? Она ж не виновата! — по громкости Руслан не говорит даже, а почти кричит, судя по всему, от возмущения, и Антон, слыша его слова, уже не может не слушать. Если он правильно понимает, то эта девушка с ним — это Ольга, его подруга, с которой они вместе снимают «Чужие письма», кои сам Шаст даже прорекламировал однажды от большого радушия. — Да выдохни ты, успокойся. Я же уже объяснила, что чувствовать себя виноватой она да, действительно, может, но это совсем не значит, что эти ощущения будут верными с точки зрения расстановки сил, ролей и объективности, — она говорит спокойнее и многим тише своего собеседника, поэтому Антону, находящему в их разговоре почти идентичный отклик на свою ситуацию, приходится прислушиваться. — Ты же помнишь, что манипуляции бывают осознанные и неосознанные, и в зависимости от выбранной техники можно повлиять на то, как будет чувствовать себя исполнитель. В истории из последнего письма разновидность манипуляции была особая — газлайтинг, при котором главной целью является заставить объект воздействия, то бишь исполнителя, усомниться в своей нормальности и объективности восприятия происходящего, и, на самом деле, насилие действует на всех троих участников, — Шаст силится понять ее слова и в целом находится на той стадии, когда готов воспринимать новую информацию, но Ольга не продолжает. — То есть, смотри, получается, что мужик, который изменил, использовал неосознанный газлайтинг, внушая своей бабе вину за его же поступки? При этом еще и любовнице своей это внушая? Пиздец, а что, так, сука, можно было? — Антон перекладывает услышанную ситуацию на себя и, если честно, хочет спросить то же самое. — Да, сокрытие манипулятором измены — это один из самых популярных кейсов в абьюзивной психологии, — Антон готов завыть, лишь бы она говорила понятнее. — Оль, давай по-русски, а, — вопит Белый, и Шаст мысленно поддакивает молебное: «Пожалуйста», от напряженности момента закуривая вторую сигарету. — Да господи, если на твоем языке, то представь: девушка заметила какие-то подозрительные ситуации, но не стала вестись на свои догадки, потому что посчитала их бредом, так как ее мужик, в целом, выполнял все свои, выдвинутые ей обязанности, а потому в один момент она начала думать, что это она ебанулась, тем более что это выгодно для сохранения отношений. Мужик, чувствуя ее слабость, при очередных подозрениях старался их пресечь, и если они были прямыми — словами через рот, то продвигал свою «правоту» либо враньем, либо сменой «козла отпущения», показывая ей, что она загоняется беспочвенно и разрушает их отношения, а если не прямые, например, просто ее самостоятельные попытки либо узнать, либо вернуть все на должный уровень, то давил на ее чувство вины, нарочно показывая, какой он распрекрасный ей достался! — Оля наконец повышает голос, и оттого Шасту почти не требуется напрягать слух — всем хейтерам, предъявляющим за большие уши, хотелось бы пиздануть, если бы желание разобраться в собственной жизни было бы хотя бы чуточку слабее. — Пиздец, он долбоеб! А любовница эта? Ну ты сказала, что на нее тоже влияло, — отчего-то еще резче спрашивает Руслан. — Да чего ты так прицепился к этому письму? Весь день сидел с мордой «моя хата с краю», а под ночь решил в психоанализ удариться! — в голосе Ольги на удивление нет раздражения, есть только насмешка, и это странно, но слушающий это все Антон считает, что это не его дело. — Да просто… Просто у меня есть друг, который, походу, находится как раз в таких отношениях на позиции любовницы из этого письма блядского, — Белый заметно тушуется, если верить интонации, и Шаст только сейчас складывает дважды два. Если у Руслана есть друг, который является чьим-то любовником, а Антон видел вчера, как Бебуришвили привозил Иру к их дому и обнимался с ней в машине, то последняя деталька пазла встает, как влитая. — Тот самый друг, для которых обычно номера венерологов спрашивают, да? — в открытую ржет Оля, но Шастун хоть и слышит ее слова, не вдается в их суть, переваривая услышанное. — Рус, у меня такси приехало, я устала зверски, давай ты в следующий раз все свои проблемы со мной обсудишь? А лучше заставишь написать нам письмо этого своего друга, — она отчего-то заговорщически выделяет голосом последнее слово, будто лишний раз уверяя Антона в правдивости своих гипотез — по крайней мере, для него это ощущается именно так. Голоса стихают, из-за угла доносятся лишь неразборчивые реплики, которые для Шастуна уже не имеют никакой значимости — он за эти злосчастные десять минут убедился, что, во-первых, как бы то ни было, с точки зрения квалифицированного психолога, он не должен винить себя за измену Иры, а, во-вторых, что изменяла она ему именно с Бебуришвили, как он и предполагал, — и этого более чем достаточно перед грядущим разговором с теперь уже окончательно бывшей девушкой. Окурок обжигает пальцы, и Антон спешит откинуть его в ближайшую урну, которая оказывается всего в паре шагов, и тот, идеально попав прямо центр, отскакивает от пластиковой бутылки, которая лежит на самом верху, вылетая за пределы мусорки прямо на асфальт — поднимать Шаст не пойдет, в конце концов утром дворники все равно уберут территорию, — вместо этого он спешит уйти с настоянного места и зайти наконец внутрь, но налетает на Руслана, который неожиданно пугается этого столкновения, роняя негромкое: «Блять, Шастун!», и они застывают на несколько недолгих секунд в тишине. — Есть сигарета? — как-то задушенно и даже смущенно интересуется он, поднимая глаза, и Антон без слов впихивает ему пачку с последней сигаретой, потому что для него сейчас не жалко из человеческой благодарности. — Бля, по гроб жизни должен буду, — все в том же тоне добавляет он, хмыкая, и Шаст с ним солидарен. Они нелепо расходятся, кивнув друг другу, и Антон понимает, что на Руслана он теперь не хочет злиться ни по старой памяти о шоу, ни от еще чего бы то ни было, потому что все это перекрывается безоговорочной признательностью. Он входит в стор, думая: «Хороший Белый мужик, стор, вот, отстроил, с личной жизнью, сам того не зная, помог разобраться, ну золото просто!».