***
F.P.G. — Думай обо мне лучше
Арсений паркуется у аэропорта, когда телефон оживает сообщением от Матвиенко, что сегодня сразу после работы тот поедет смотреть те понравившиеся по фото две квартиры на Васильевском острове, поэтому вечером будет звонить ему по видеосвязи и показывать их поочередно, заставляя закатить глаза — «Да что ж так вовремя-то все?». Чат с Антоном — и в инсте, и в ватсапе — ожидаемо молчит, и Арс прикидывает, что если самолет садится в 19:05 по московскому времени, а сейчас ровно пять по лондонскому, то он приехал более чем вовремя, но почему-то уверен, что Шаст все равно ему не напишет, когда выйдет, потому что помнит, что тот был в принципе против Арсовых намерений его встретить, поэтому молча идет ко входу, надеясь не проворонить того в толпе. «Такого проворонишь», — уже в здании, выхватывая взглядом уткнувшуюся в телефон двухметровую фигуру в кепке, Арсений заполошно и стыдливо думает, что вообще не в росте здесь дело, когда по руке проходит вибрация — с экрана Арс читает лаконичное: «Я прилетел» и думает, что они, наверное, оба. — Шаст! — Арсений вскидывает руку и держит ее навесу, пока тот не поднимает на него глаза, меняя направление и ускоряясь в его сторону; улыбка бесконтрольно рисуется на лице, когда он видит, как Шастун встречает его тем же. — Жопа квадратная просто, — уведомляет Антон, даже не дойдя до самого Арса метра три, после, уже поравнявшись с ним, выдыхает: — Здоро́во! — а следом: — Если покажешь, где здесь можно курить, будешь лучшим человеком на планете! Арсений за такое готов не просто показать, но и самолично соорудить самую канонично-вонючую курилку, пусть и сказано это было в шутку, пусть и в несмешную, потому что все равно смешным сейчас становится факт того, что Шаст за своими горячными репликами так и не заметил протянутую ладонь для приветствия. Не сильно оскорбившись, Арс уже порывается незаметно ее убрать, как Антон все-таки реагирует на движение на уровне живота и с воплем: «А! Точно!» подхватывает, кажется, вспотевшую от нервов ладошку, и шлепок разносится такой, что было бы даже неловко, если бы они находились не в аэропорту, потому что на конкурсе мокрых ладоней они уверенно схлестнулись бы в финале, стараясь в прямом смысле отобрать друг у друга кубок, и разбили бы его к чертовой матери не то из-за выскользнувшей из рук награды, не то от давнего напоминания, что делить им нечего. Единственное, чего Арсений не мог даже иллюзорно предположить, так это того, что Антон следом потянется к нему плечом, не приобнимая даже, а просто касаясь в привычном мужском приветственном жесте, а потому ему немножечко — самую малость — неспокойно от приближающейся к лицу шеи Шаста, на которой остались жалкие последки парфюма и нерезкий запах пота — чисто мужское приветствие, все мужики так делают, натуралы особенно, но этим Арсений, увы, похвастать не может, поэтому так и стоит бревном, когда Антон отстраняется и уверенно продавливает: — Ну, мы курить-то идем? Я сдохну сейчас, Арс, давай резче, потом все эти встречашки, — и движется к выходу, даже не выслушав, что курить во всех аэропортах Англии себе дороже. Провожая взглядом удаляющуюся спину, Арсению непонятны сразу две вещи: первая — зачем делать такую трагедию из-за невозможности покурить; вторая — какие такие встречашки имел в виду Антон — разумеется, Арс понимает, что это было сказано скорее для красного словца, но что-то внутри все равно трепещет и дергается, как при припадке, а еще так сильно хочется угодить даже в такой мелочи, как нахождение места для курения, что хоть на стенку лезь — «Возьми себя в руки, господи!». Арсений не может сказать о себе, что является гибко-услужливым человеком в моменте, но прекрасно знает, что с самого детства есть в нем одна не самая приятная особенность характера — Арс всегда старается понравиться, подкупить и впоследствии запомниться; это, как правило, не выражается в чем-то личном или индивидуальном, как, например, попытка сделать что-то приятное или знаковое для одного человека — Арсений не готов размениваться на каждого, поэтому он для себя выбрал более удобную политику — поражать, что называется, массово. Такой подход закономерно обрекал его, во-первых, на всегда приятный и цепляющий вид, а во-вторых, на разного рода эффектные поступки и действия — к примеру, в детстве это выражалось показательнее всего в школьных поездках или любых мероприятиях, где Арсений становился своеобразной дотошной палочкой-выручалочкой — кто-то не взял с собой таблетки от аллергии? О, Арсению стоило только узнать это, как из рюкзака тут же доставались импровизированные закрома, собранные из домашней аптечки, с диапазоном действия от препаратов при поносе до бинтов и перекиси; или кто-то не выучил текст для сценки к восьмому марта? Арс с лицом святой невинности — даром что вечером вместо параграфа по физике сидел за заучиванием посредственных фразочек — будто вскользь цитировал реплики за человека, забирая себе тем самым роль. Когда с возрастом и обретением все большего представления о социуме человеколюбивый и общественно благостный пыл поутих, на смену пришла жажда внимания, основанная уже исключительно на поглаживании собственного — временами недооцененного — эго и попытках пресечения комплексов, коих у Арсения, как у человека творческого и местами эгоцентричного в угоду характеру и роду деятельности, все-таки было немало, а потому выражаться эта жажда стала в необходимости не одобрения или благодарности, а простого восхищения, чаще всего влекущего за собой пораженные лица, зависть или восторженные реплики в духе: «Есть ли в мире что-то, что этому Попову не под силу?». И если на первых порах, прекрасно понимая, что звезд с неба он сам никогда не хватал и уникумом не был, такое поведение имело несколько мазохисткий характер — тренировки до талого, чтобы выдавать какие-то не свойственные нормальному человеку па; ночи за энциклопедиями, учебниками или словарями, чтобы вворачивать всякие: «А вы знали, что…?»; ранние подъемы для приятного внешнего вида, — то со временем, конечно же, не без помощи мотивирующей реакции на себя, в это удалось втянуться настолько, что это даже стокгольмским синдромом назвать язык не повернется. Стоит отметить еще и то, что окончательным двигателем к такому поведению и установкам стало то, что при наращивании социальных связей от дружбы до романтических отношений такая позиция частенько позволяла удерживать баланс самооценки на среднем уровне, потому что, если бы Арсений вдруг задался целью посчитать, сколько раз в его адрес были сказаны фразы на манер «Говно начинка в манящей упаковке», он бы сбился со счета примерно на пяти тысячах, а так всегда был козырь в рукаве — «Какая разница, что ты обо мне думаешь, если сейчас смотришь с разинутым ртом?» для знакомых или «Я игнорировал тебя два дня, но попробуй отказать мне после того, как я процитировал в оригинале Дюма» для потенциальных партнеров, или «Да, общественность хочет поднять меня на вилы, но вы вообще видели рейтинги?» для работы, — Арсений всегда был не самой здоровой, с точки зрения психики, личностью, но, во-первых, найти стопроцентно здоровых невозможно, а во-вторых, кто знает, может, это меньшее из зол. Сейчас же, ощущая почти физическую потребность угодить конкретно и индивидуально Шастуну, Арсу закономерно не по себе, и даже влюбленность не способна оправдать этот порыв, потому что внутри все равно остались отголоски протеста, которые не замечались раньше лишь потому, что не было физического контакта с объектом обожания, как бы глупо это не звучало, а в текущем моменте, увидев его воочию и мысленно прикинув, чем это может обернуться, учитывая собственную реакцию, Арсению немного боязно и хочется защититься от планомерно наступающего кошмара, облаченного в один простой посыл — «Смотри, я хороший, видишь, я многое для тебя могу, меня есть за что любить, ты бы смог попробовать?», даже если рациональная часть мозга прекрасно понимает невозможность последнего. Если оборачиваться на все прежние отношения, коих, если уж совсем по-честному, было немного в угоду работе и избирательности, то Арс понимает еще и то, что его привычная схема поведения не сработает — здесь не получится позволить себе действовать свободно и рвать жопу с горящим на лбу баннером: «Полюби меня!», чтобы потом, когда человек-таки клюнет, уже возвращаться в нормальное состояние, при котором не нужно выслуживаться, — потому что если в те разы была либо стопроцентная, либо хотя бы пятидесятипроцентная уверенность в вероятности, что потенциальный партнер поведется, то с Антоном, если опять же следовать клятой процентовке, не набирается и десяти, а потому, зная свои азартность и неуемность для достижения целей, Арсению нельзя даже дышать в сторону стандартного плана во избежание еще более плохого исхода, чем имеется у него сейчас — объективность и инстинкт самосохранения стоят на страже с погаными метлами и ссаными тряпками, и Арсений мысленно гордится собой, что выдрессировал хотя бы этих двоих, если уж сердце дрессировке не поддается. — Антон! — Арсений нагоняет его уже почти на улице, в самых дверях. — С покурить у нас проблемы, там есть какая-то зона недалеко от пятого терминала, но Ане даже за курение там в прошлый раз все равно пришлось платить штраф, а на парковке даже знаки висят, — откуда в голосе столько извиняющихся ноток, понятно и непонятно одновременно, потому что, в конце концов, это не сам Арс виноват в том, что Соединенное Королевство следит за безопасностью. — Что за страна у вас такая дружелюбная-то, блять, — бубнит Шастун, видимо, даже не надеясь быть услышанным. — А в тачке у тебя как? По пути если покурю, норм? — он поворачивает голову и чуть поднимает кепку, отчего становится хорошо видно лоб и дергающуюся бровь. Арсений хочет сказать категоричное: «Нет!» или хотя бы более понятное, но не теряющее эффектности: «Моя машина — моя крепость, поэтому нет», да даже просто отрицательно покачать головой будет более правильным вариантом, но у Антона большие красивые глаза, которые сам Арс не видел две недели, и челка из-под кепки вьется локонами, поэтому он сам не замечает, как начинает легонько кивать, а после уже осознанно лопочет: «Только аккуратно и в окошко», и, лицезрея облегченную благодарную улыбку от Шаста, думает, что скупой, наверное, действительно платит дважды, и даром что расплачиваться придется собой же — жаль только, что не с Антоном, а с непримиримой действительностью. — Какой у нас план? — доносится со стороны закуривающего Антона, когда Арсений трогается с места — и головой тоже, — потому что это «у нас» звучит, как в том старом анекдоте, если его переиначить — возбуждающе, но не интригующе, потому что какие уж тут интриги — Антон в отель, отдыхать после перелета, Арсений — домой, жаль только отдохнуть от самого себя там не получится, как и в любой другой точке мира. — Отвезти тебя в гостиницу, — как нечто, само собой разумеющееся, отвечает Арс и не понимает, почему Антон смотрит на него с чуть опущенным подбородком и выжидающим взглядом из разряда: «И-и-и?». — И поехать домой. — А, у тебя дела какие-то, да? Сорян, я почему-то подумал, что ты свободен вечером, — у Шаста забавное лицо, когда он старается не подавать вида, что смутился или — может быть даже, «Пожалуйста!» — расстроился. — Нет, я не планировал ничего, просто подумал, что ты наверняка захочешь прийти в себя после самолета, — Арс прикладывает львиную долю сил, чтобы звучать в таком же тоне, что и прежде, пока внутри что-то так и верещит стаей оголтелых чаек: «Давай, давай, давай!»; что давать, непонятно, но дайте хоть что-нибудь, на то они и чайки. — Так в чем проблема? Типа, я залечу в номер, закину шмотки, помоюсь по-быстренькому, и мы можем двинуть куда-то, но только не шароебиться пешком, а чисто посидеть, я еще голодный до кучи, и прилет отметить надо, — как Арса не сносит потоком слов — загадка, но Антон для Арсения изначально был одним из тех журналов, где ключи будут только в следующем номере, и это еще в лучшем случае, а потому он закономерно готов подождать, и даром что графика выходов ему никто не выдавал, ждать все равно приходится недолго, если не брать в расчет семилетний перерыв после анонса. — Короче, я к тому, что готов заливать в себя ваш хваленый английский скотч. На такую повествовательную цепочку остается лишь одобрительно хмыкнуть, потому что, по сути, и чайки сыты, и Арсений дома куковать не будет, как и хотел — сказка, но кто он такой, чтобы не выкинуть вращающееся вокруг самого себя коленце с должным уровнем помпезности. — Все время забываю, насколько я стар. — Супер стар, — и хохочет, заставляя Арсения потеряться в выборе правильной реакции. — Это был комплимент? — забрасывает не удочку даже, а какую-то на выкинутом больном коленце сделанную палку с завязанной на ней же веревкой, даже не цепляя крючок, прекрасно понимая его бесполезность — такие крупные рыбы всегда были не по его душу. — Вообще это был сарказм, основанный на констатации факта, — Антон забавно растягивает слова, будто бы дразнится, что подчеркивает и смысл сказанного тоже, а после как-то преувеличенно незаинтересованно добавляет: — Но если тебе комплиментов никто не делает, то за ради бога, пусть будет он, мне вообще не жалко. Антона, кажется, вообще невозможно смутить, и это злит; в особенности, когда Шаст выкидывает окурок в приоткрытое окно, — Арс уже умудрился забыть о сигарете, — а потому вывести Шастуна на очередную провокационную фразочку становится почти долгом чести — чести и неуемной задницы, в которой Арсений сам себе и мягкие ткани, и заноза. — Мне не делают комплименты? — глумливо переспрашивает он, вкладывая в интонацию всю имеющуюся в запасах насмешливость. — Пф, в избытке, Шаст, — это должно было звучать убедительно, но, видимо, не в этот раз, потому что Шастун переводит на него взгляд, которым обычно смотрят на детей, когда те пытаются доказать, что им что-то не понравилось, чтобы заполучить еще, а потому оставлять свою реплику на этой фразе Арсу кажется самым последним делом. — Не боишься делать комплименты человеку с нетрадиционной сексуальной ориентацией? — Арсений краем глаза замечает… ничего — Антон даже не дернулся от такой смены курса разговора. — Да еще и в стране, которая находится в десятке лучших государств для ЛГБТ-представителей? — как это должно скомпрометировать кого-то, кроме него самого — непонятно, но у Арсения в арсенале только желание внимания, больная влюбленность и парочка общеизвестных фактов. — Пиздец, ты эту фразу репетировал, что ли? — Антон ржет в голос, запрокидывая голову. — Чистая импровизация! — Арс всеми силами старается не смотреть на пассажирское сидение, а нормально следить за дорогой. — Так, погоди, то есть ты хочешь сказать, что это страна виновата в том, что ты в жопу долбишься? — Антон неожиданно звучит серьезно, и от дороги все же приходится отвлечься, чтобы увидеть, как у того все лицо ходит ходуном в попытках сдержать хохот — «Говнюк!». Нельзя сказать, что Арсению не нравится отсутствие какой-либо неловкости между ними в разговорах, но такая тема все же немного наводит на закономерную тоску по причине того, что разговоры эти, увы, так и останутся пустым трепом, расковырявшим в нем и без того не успевшую зажить болячку. — Не думаю, что ты захочешь обсуждать, почему и как я, как ты выразился, долблюсь в жопу, — произнести это легко и бесхитростно, очевидно, не выходит, но Арс своему языку не хозяин, и черт его знает виноват ли в этом Шастун по правую руку. — Ну да, согласен, сейчас такая себе темка, но вот когда я припью — вполне, — «Что?». — В конце концов, кто мне еще расскажет про особенности эти ваши геюжные, если не ты, и если не в стране на каком-то там месте для каких-то там представителей, — возвращает Антон арсеньевскую же фразу с неприкрытым и нарочно выставленным на передний план безразличием, и если это какая-то шутка, то Арс ничего не смыслит в юморе, потому что ему не смешно. Нет, смешок, конечно, закономерно рвется наружу, но он скорее истерический, нежели искренний, потому что ситуация начинает походить на театр абсурда, в котором сам Арсений по всем песенным канонам главный герой, и здесь уже и пальцы не скроют волнения, и от себя никуда не деться — из песни вообще слов не выкинешь, — осталось понять только, кто будет шататься по улицам, как разбуженный циклоп, но это мелочи — уж за две недели они успеют разобраться с ролями. На самом деле, этот мыслительный процесс с элементами караоке и самоиронии оказывается даже полезным — Арс задумывается, что, наверное, действительно стоит включить музыку на фон и наконец заткнуться им обоим, потому что из здорового в этом десятиминутном разговоре только размер арсеньевского ахуя. В обоюдном молчании под успокаивающий голос бог знает откуда взявшейся в плейлисте Адель ехать становится чуточку легче — еще бы Шастун не подвывал на фоне, и совсем было бы загляденье.***
Даже несмотря на приветливое послеобеденное солнце, Лондон как через лобовое, так и через пассажирское, кажется Шасту недружелюбным, и то ли дело в том, что проблема все-таки в городе, то ли в том, что сам Антон — законченный идиот, который умудрился ляпнуть Арсению первое, что пришло в голову, совершенно забыв подумать о том, что они, наверное, еще не на той стадии близости, чтобы обсуждать настолько интимные и щепетильные вещи, как ориентации, предпочтения и прочие личные темы. Объективно оценивая свое поведение, Шаст в первую очередь старается оправдать себя тем, что он неожиданно оказался до смешного рад видеть Арсения, пусть и с последней встречи прошло недели две — а если брать в расчет видеозвонки, то и того меньше, — потому своя бестактность немного сглаживается, однако все равно не настолько, чтобы отпустить ситуацию. Вторично на периферии оправданий витает и то, что это все начал сам Арсений — кто тянул его за язык с этими комплиментами, которые нельзя делать определенному типу людей: что вообще за правило такое и почему нельзя — Антон, которому любой запрет, как красная тряпка для быка, не смог бы сдержаться, даже если бы они начали обсуждать, у кого из них длиннее член, и прочие детские глупости, потому что, опять же, внутри сидит какая-то по-детски залихватская радость от того, что все получилось — отпуск, встреча, нормальное, хоть и теперь, возможно, с натяжкой — общение; третьим недоалиби в голове встает немного притянутая за уши, но все же правда, заключающаяся в том, что они если пока еще не друзья, то, наверное, хотя бы приятели, которые к этому стремятся — прошедшие две недели созвонов не могли пройти даром. Антон метафорично собирает в кучу все эти доводы и все же убеждает себя в том, что все нормально — в конце концов, если бы Арсу было неприятно, он мог бы сказать, а не развивать эту тему дальше. Взрослые люди ведь так и поступают, а Попов вообще стар с приставкой «супер», так что с самого Шаста взятки гладки, хоть и начинать разговор первым больше не хочется — он уже начинал, теперь не его очередь, пусть такая позиция и кажется немного незрелой, — поэтому он просто принимается ждать, подпевая негромкой музыке в салоне — Адель, так Адель, Антон не возьмется осуждать чьи-то вкусы, тем более если едет в машине этого кого-то — по крайней мере, сам Шаст всегда забивал болт на то, что хочет слушать пассажир, потому что кто ведет, того и музло, хоть с Ирой раньше частенько приходилось пререкаться на этот счет. По окончании еще трех не самых приятных его вкусу треков со стороны Арсения слышится, как тот прочищает горло, и Антон думает: «Наконец-то! Снесся, блять!», потому что обоюдная тишина начала придавать несколько дискомфортную атмосферу — не молчать же он приехал, в самом деле. — Я тут подумал, куда можно сходить поужинать, — после вздоха начинает Арс и выглядит каким-то смущенным от сказанного, даже глаза опускает — «Что с тобой не так-то, господи?». — Недалеко от твоего отеля есть небольшой ресторанчик под открытым небом, он тоже приотельный, но там спокойно можно поужинать, плюс оттуда очень красивый вид на Темзу, думаю, будет здорово начать с него. Первое, что понимает Антон, дослушав Арсения до конца — у того от напряжения сейчас того и гляди пойдет пар из ушей; второе — чем это вызвано, загадка; третье — Попов все-таки, видимо, ни разу не стар касаемо зрелости в вопросах человеческого общения, если честно, еще хуже самого Антона, который тоже далеко не мастер, а потому Арс вообще не имеет права на отсутствие той самой приставочки «супер» — не то что бы это кого-то здесь не устраивало, конечно: Антону так вообще до алмазной пизды, а Арсению наверняка будет приятен такой расклад, — но это все же обрекает самого Шаста на более или менее ведущую роль в ведении разговоров, а потому он дает себе пару минут на то, чтобы собрать в голове слова в кучу, прежде чем расставить все точки над ё. — Так, Арс, слушай сюда, — деловито, но бескомпромиссно начинает Антон, заставляя того на секунду бросить на него взгляд, отвлекаясь от дороги. — Во-первых, расслабься, хули ты сидишь, будто тебе палку в жопу засунули! — и без того напряженный Попов тушуется еще сильнее от тона, каким Шаст решил его якобы успокоить — «Да что ж с тобой так сложно?». — Сорян, я имел в виду, что… просто расслабься, короче! Если тебе что-то не нравится, лучше скажи сразу, потому что я не экстрасенс и в душе не ебу, что там творится у тебя в башке, — он сглаживает все сказанное прежде, и Арсений звучно выдыхает по левую руку, что немного подбадривает. — Теперь по поводу вечера. Я тебе еще раз говорю, если у тебя планы, или ты просто не хочешь куда-то идти, то тоже скажи, я не заставляю и не настаиваю, мне твоя вежливость вообще никуда не вперлась, — пока Арс хмурится и вроде бы легонько кивает, не поворачивая головы на источник звука, Антон мысленно желает себе удачи перед последней частью придуманной фразы. — А еще, если у тебя вдруг стряслось что-то, из-за чего ты сидишь, как на иголках, то тоже можем обсудить, я помочь — не помогу, конечно, но выслушать — выслушаю, ты локаторы мои видел вообще? — Шаст к концу решает, что градус разговора было бы неплохо сбавить, а потому указывает пальцем на свои же уши, и, если после всего сказанного Арсений не соизволит начать вести себя нормально, Антон клянётся, что тупо пошлет его нахуй — он сделал все, что смог, а эти графские закидоны — явно не то, с чем хочется как начинать, так и проводить отпуск. Будто бы по закону подлости играющий до этого из динамиков трек заканчивается, и они сидят в полной тишине несколько секунд, за которые Шаст уже представляет, как просит остановить тачку, а после ждет такси посреди трассы, предварительно послав Попова, но тот снова прочищает горло и — «О боже, оно говорящее!» — подает голос. — Нормальные у тебя уши, — бурчит Арсений, и Антон прикидывает, чего ему хочется сейчас сильнее — послать-таки Арсения нахуй и остаться одному в лучшем случае на вечер или вернуть ему его же вопрос, после которого все же есть шанс снова свести все в шутку. — Это был комплимент? — Так что насчет ресторанчика? Они озвучивают эти вопросы одновременно под ебливый проигрыш Квинов, который после тишины решил громом раздаться в салоне, и, как по команде, оба прыскают от осознания, насколько это все получилось нелепо, но снова замолкают, подавляя рвущийся смех. — Поехали. — Да. Снова отвечают синхронно, и у Антона больше нет сил сдерживаться не то от сошедшего на нет напряжения, не то от идиотизма ситуации — Арсений с водительского сидения его настрой, видимо, разделяет, потому что хохочет тоже. — Бля, давай переключим? — сквозь остаточные всхлипы после полуистерического смеха предлагает Шаст, потому что он эту «I Want To Break Free» с двадцатью секундами тихого начала теперь вообще готов занести в черный список во всех проигрывателях. — Ты мне Эминема выучить обещал вообще-то, — голос Арса тоже перемежается всполохами хохота, и, если бы у Антона были силы ржать дальше, он бы не упустил такой возможности. — Подключись сам и врубай, что хочешь, — неожиданно предлагает Арсений. — Так я выучил, — упирается Шаст, и они, наверное, оба догадываются, что это чистой воды блеф. — Но что я сразу с козырей, что ли, пойду, подожди еще, — заканчивает и с угрозами, и с подключением, переходя к выбору трека, чтобы не обосраться, как Попов, с Адель — ну не может же он ее действительно слушать. Арсений лишь на мгновение поворачивает голову и отпускает руль, чтобы с бездарно сыгранным ужасом на лице вскинуть руки, блея: «Боюсь, боюсь!», а после вернуться к дороге и ехидно усмехнуться — Антон не прекращает этот театр одного актера лишь потому, что уже научен, что у Попова в голове тридцать три коровы без перерыва дают молоко, в которое Шаст лупит из раза в раз, хоть целясь, хоть не целясь, а заканчивается все то песнопениями, то арсеньевскими перевоплощениями, то приглашением в путешествие — одним словом, ничем хорошим. — Блин, долго еще ехать? Я в самолете сидеть заебался, а сейчас еще и в машине! — переводит Антон тему, чтобы не позволять тишине между ними обосноваться — за разговорами спокойнее и легче. — Минут двадцать, — вразрез со словами, Арс отчего-то снова подбирается, если судить по напрягшимся скулам. — Я завезу тебя и поеду поставлю машину, а потом подойду к отелю где-то к половине восьмого. Тебе же хватит часа, чтобы собраться? Будучи слишком увлеченным выбором, Шаст лишь угукает в ответ и наконец включает то, что не сможет дискредитировать его музыкальный вкус; из динамиков сардонически хохочет Gorillaz. — О боже, сделай громче, я ее обожаю, — начинает пританцовывать Арсений, заставляя Антона отчего-то улыбаться — что за человек? Улыбка переходит в полноценный смех, когда Попов начинает петь, не стремясь попасть не то что в тональность, а элементарно в нормальное произношение, потому что получается у него чисто русское: «Ша, шабада, шабадака, фил гуд», и если Антон доедет до отеля, не надорвав живот от хохота — это будет чудо. — Лучше выучи ее, чем Эминема, — умудряется ляпнуть Арсений после своих «шабадаков», и Антон думает, что ему необязательно учить, пока перед глазами есть текст — чем бы дитя не тешилось, как говорится, и даром что это дитя — почти сорокалетний мужик. Антон вступает на парте Тругоя и наверняка звучит не лучше Попова, но оправдывает себя мысленно, что он вообще-то не подписывался пояснять за американский хип-хапчик, но Арсению, кажется, все нравится, потому что он вертит головой, стараясь не отвлекаться от вождения, как собачки, которых раньше цепляли на приборную панель папы и дедушки — у Антона внутри что-то ностальгически дергается, — а еще держит руль тремя пальцами правой руки, пока левой машет в каком-то одному ему понятном танце — Шаст не осуждает, он даже так не рискнул бы, зная свои умения. — Давай еще раз! Как раз успеем до отеля! — у Арсения в глазах тысяча чертей и одна хозяйская болонка, которая не дает Антону отказаться — в конце концов, лучше так, чем молча, тем более что у этой болонки красивый голубой бантик на шее — как такому скажешь «Нет». — Бля, Арс, так нечестно, ты тупо шабадакаешь, а я стараюсь читать на ебучем английском да еще и попадать в ритм! — все-таки вворачивает свою претензию Шаст и смотрит, как лицо Попова приобретает выражение всезнающего мудреца, удрученного жизнью. — Поверь, так лучше, потому что читаю и пою я еще хуже, чем шабадакаю. И в смысле ебучем английском? — и хихикает, качая головой. — Включай, а то не успеем! — Антон с ним больше не спорит. Уже выходя из машины, Шаст не считает нужным прощаться, поэтому просто просит Арса написать, как он подойдет, чтобы спуститься, потому что часа на душ и переодевание хватит ему с головой — возможно, даже успеется проверить все сообщения, пришедшие за день, потому что появится наконец возможность. Арсений на это лишь кивает и, подняв пальцы на руле в знак отъезда, выезжает с территории отеля, оставляя Антона отчего-то улыбаться, закуривая.***
Лаконичное сообщение: «Я внизу» приходит ровно в половине восьмого, и Антон хмыкает на эту нарочитую пунктуальность, бессмысленно поправляя не до конца высохшую челку перед зеркалом — уложить ее так, чтобы она не торчала после душа в разные стороны, по опыту — это заранее гиблое дело, — а потому он проверяет уже лежащую в поясной сумке подарочную коробку, занявшую почти все место, кошелек и сигареты и выходит, надеясь, что Попов не ждал его у входа до обговоренного времени, придя раньше — слишком подозрительно вовремя, да и с Арса станется. — Ебать, мы что, хороним кого-то? — вырывается у Антона, когда он видит разодетого во все черное Попова, ковыряющего носком ботинка бордюр. — Просто захотелось, — бормочет он себе под нос, но — Шаст видит — прячет при том смущенную улыбку. — Блин, я теперь тоже хочу, подождешь? — Антон в душе не ебет, что это за дикое желание переодеться, но прекрасно понимает его причины. Арсений выглядит сдержанно, но все равно презентабельно, как-то даже хрупко, что ли, в этой своей сорочке и брюках в обтяжку — Шаст теперь понимает, как выглядит мужской вариант хваленого «маленького черного платья» — а потому, прикидывая, как они будут выглядеть рядом, не может удержаться от шутки, что пока Попов собрался на красную дорожку, самому Антону на эту дорожку остается только присесть в лучших традициях провинциальных родственников — он вырядился в ярко-желтую клетчатую рубашку и синие джинсы-трубы, и это, разумеется, выглядело бы нормально, если бы не облизанный тотал-блэком Арс под боком. — Щас я! — и сбегает, прежде чем Арс успевает вставить хоть слово. Натягивая на себя в номере черные джинсы, Антон думает, что он идиот — ну, пошел бы он, как перевернутый флаг Украины, ну и что, — потому что мозг всеми силами начинает отвергать одну сомнительную догадку о собственном поведении, оправдывая себя: «Нет, это не попытки соответствовать, просто там может быть дресс-код, да и вообще, черный цвет — это всегда хорошая идея». Самое дурацкое, что Шаст прекрасно понимает, что нет там никакого дресс-кода — Арсений бы предупредил, и в целом, это какой-то обычный приотельный рестик, — но лучше так, чем думать, что он хочет выглядеть, что называется, под стать — Антон не замечал в себе таких порывов раньше, если это не какое-то особое мероприятие, но сейчас же тоже случай особый, он первый день в новом городе, можно будет сделать фотку для инсты, потому что Арс вроде говорил, что там прекрасный вид на Темзу. «Господи, какая еще фотка и прекрасный вид, просто оденься и выйди!», — умоляет внутренний голос, и Шаст накидывает на себя черную кожаную рубашку, на ходу поправляя новый браслет и вылетая из номера. — Теперь точно хороним, — заявляет Арсений, едва Шаст толкает дверь на улицу, и Антону неловко не то от осознания, что заставил ждать, не то от оценивающего взгляда. — Завали, просто завали, — Антон проходит мимо, злясь и на себя, и на Арса, и на других гостей отеля, которые решили прогуляться по территории. — Где наше такси? — Вообще-то я надеялся пройтись, здесь меньше трех километров, — нагоняет его Арсений и смотрит так, будто действительно не понимает. — Мы едем на такси, Арс. Они синхронно останавливаются, поворачиваясь друг к другу, и Шаст видит, как после собственного бескомпромиссного тона, за который становится почти стыдно, Арсений порывается что-то сказать, но уже дважды просто открывает и закрывает рот в возмущении, так и не проронив ни слова, только моргает слишком часто и становится похожим на рыбу — черную рыбу с длинными черными ресницами, — и его вид заставляет Антона усомниться в собственной правоте сильнее, потому что наверняка не стоило отвечать так грубо — это же просто прогулка в пару-тройку километров по вечернему Лондону, которая займет не больше получаса, зачем нужно было снова портить установившуюся дружескую атмосферу между ними. Извиниться он, однако, не успевает — Арсений, на мгновение опустив голову, вскидывает на него немного извиняющийся взгляд, улыбается уголком губ и уже на ходу произносит: «Давай дойдем до стоянки кэбов, это здесь, на повороте», и Антону становится стыдно по-настоящему. Разумеется, Антон прекрасно знает, что Арс не кисейная барышня, которая может обидеться или оскорбиться, но это все равно кажется ему неправильным — человек ведь со всей душой, а сам он к нему стремной жопой, которая даже не своя, а взятая в аренду у какого-нибудь тучного мужика, годами сидевшего на диване — мерзость. Идя на шаг позади и предоставляя Арсению вести, Шаст зачем-то опускает глаза на задницу Попова и думает, что она и рядом не стояла с той, которой он сам повернулся, потому что у Арсения она объективно хорошая, и это тоже мерзость — Антон мысленно отплевывается, потому что какая еще оценка впередиидущей мужской жопы. Ровно в тот момент, когда Шаст уже собирается окликнуть Арса, чтобы хотя бы попытаться снова начать разговор, тот оборачивается сам, заставляя оглядеться и увидеть каноничные черные кэбы, стоящие в рядок из четырех автомобилей. — Блин, я всегда думал, что это, типа, стереотип, что у вас такие такси, — тема находится сама, и Антон рад этому до одури. — Других вообще нет, получается, или как? — вопрос глупый, это и ежу понятно, но ради начала диалога можно и потерпеть, прикинувшись идиотом, к тому же Арс, наверное, даже не заметит с учетом того, как сам Шастун ведет себя с самого момента встречи. Они усаживаются в машину молча, после Арсений лопочет водителю на английском адрес и что-то еще, что Антон не успевает разобрать, не будучи готовым к восприятию на слух — его уровень языка предполагает, что, прежде чем понимать, ему нужно подбодрить мозг а-ля «Так, напряги булки, сейчас начнется», — а после тот все же оборачивается к нему и начинает совершенно беззлобно рассказывать о том, как устроена система такси в Лондоне, как они делятся по местоположению, и в чем разница, если заказывать их через приложение или брать, непосредственно, на улице. Антон слушает и не может откреститься от мысли, что Попов либо святой, либо мазохист — сам Шаст уже послал бы себя на его месте, а этот терпит, ведет себя нормально, не считая закидонов при встрече, которые сейчас воспринимаются откровенно высосанной из пальца чушью; единственное, что Антон забывает — сколько бы он сам не порывался послать Арсения в машине по пути в отель, делать он этого не стал, — и это, наверное, к лучшему. Арсений рассказывает интересно, — это все, что отмечает Антон, когда перестает мусолить чужое внутреннее мироощущение, заслушиваясь не столько смыслом, сколько подачей, потому что он всегда был падок на людей, которые умеют формулировать мысли, и более того, говорят горячо и увлеченно, будто это что-то невообразимо интересное, даже если речь идет, по сути, об общественном транспорте. Когда машина останавливается у черно-белого фасада с названием заведения на весь второй этаж, а Арсений принимается расплачиваться, Антон обещает себе лишь то, что обратное такси он закажет самостоятельно, пусть и, со слов Арсения, Убер здесь делает страшные наценки по поводу и без, — так в любом случае будет честно. Как выясняется из диалога Арса и официантки уже в заведении, их здесь ждут — тот забронировал стол на веранде до половины десятого и в зале — с того же времени и до одиннадцати вечера; «Все продумал, жук», — резюмирует Антон, пока их ведут на открытую площадку к воде, и ему отчего-то становится не по себе, когда услужливая и сияющая официантка улыбается Попову так, что становятся видны даже ее мелкие пломбы — не то чтобы Шастун привык, что его везде и всегда все узнают, но это уже скорее обыкновение, которое не удивляет, если это происходит. Сейчас же его удостоили коротким приветствием и сдержанной улыбкой, потому что понятия не имеют, кто он вообще такой, в то время как Арсения, кажется, готовы поцеловать в каждую складочку на жопе — это не вызывает в нем зависть, напротив, скорее просто селит какую-то спесивую недогордость за человека рядом, потому что только сейчас — не при просмотре того сериала, не при знакомстве, не при прилете сюда, — Антон, кажется, в полной мере понимает, чего Арс смог добиться, уехав из России семь лет назад. Тот садится перед ним сейчас, чуть хмурясь, опускает глаза, поправляет челку, а после и полы сорочки, натягивает рукава по самые пальцы и сильно суетится, сетуя, почему персонал не подготовил на столах меню — дурак, господи, — Антон в этот момент так сильно хочет его уважать, что это чревато чем-то нездоровым, пусть и здравый смысл подсказывает ему, что это все пятиминутная блажь и дымка, которые спадут, едва ли ситуация сменится на какую-то другую — даром. — Что-то не так? — интересуется смущенно Арсений, когда замечает на себе взгляд и принимается поправлять все, что и так уже поправил не меньше раза — проходится по челке, большим пальцем крутит кольцо, выравнивая то, и касается ладонью цепочки на шее. Интуитивно Антон вспоминает о подарке для него, который покоится в сумке, и думает, что это лучший момент, чтобы его отдать — сейчас у него точно хватит смелости передать тот из рук в руки, а не оставить, к примеру, где-то в машине или квартире, или где там они еще будут проводить этот отпуск; уважение — оказывается, сильнее ненависти — теперь Антон может сравнить их по отношению к одному и тому же человеку и понять, какое из них более правильное для него, запоздало думая, что, может, оно появилось и раньше, просто он сам упустил это, размениваясь на всякие мелкие эмоции, за которые, однако, не стыдно — Арсения, как и любого другого человека, есть за что ненавидеть, просто теперь Антон четко понимает, что сам больше никого из них двоих не впутает в эту грязь. — У меня… — начинает Шаст, но вовремя метафорично прикусывает язык. — Так, нет, забудь! Короче, тут для тебя небольшой подарочек из России, — в ответ Арсений хмурится, но не может скрыть рвущуюся улыбку. — Да ты чего опять напрягся-то? — хохочет Антон, потому что реакция Арса презабавная — неужели он еще не догадался? Доставая коробку под гипнотизирующим ее взглядом Арсения, Шасту почему-то снова становится смешно, но он не решается, подавляя в себе порыв заржать в голос, вместо этого молча и быстро подкладывает ту буквально Арсу под нос, даже стряхивая после этого руки, непонятно зачем. Не вовремя подошедший официант умещает на каждый из диванчиков по пледу, оставляет на столе меню и приносит напитки, уведомляя, что те за счет заведения, чем немного отвлекает их обоих, заставляя одновременно поблагодарить. — Что там? — с заискивающей бдительностью интересуется Арсений, глядя исподлобья, едва тот уходит. — Ну, посмотри, — Антон тянется к какому-то принесенному коктейлю розоватого оттенка, замечая на столе стоячую карту с сезонными напитками, по которой понимает, что это что-то на основе джина, и отпивает его, пока Арс медленно, будто разминируя бомбу, открывает коробку. — Вы все-таки заказали, да? — вопит он, когда его взгляду предстает массивная цепь, и Шаст, потратив секунду на идентификацию «вы», думает, что так даже лучше — пусть Арсений думает, что это от них с Матвиенко, чтобы не создавать лишней неловкости. — Боже, спасибо! Ахуеть, она в жизни еще красивее! — лопочет он без перерыва, очевидно, не нуждаясь в ответах и хватая ту в руки. — Так, помоги! — подрывается на ноги, подходя к Антону и буквально впихивая ему цепочку. Подумать на опыте собственного такого же, по сути своей, браслета о том, что эта застежка предполагает возможность справиться самостоятельно, он не успевает, рефлекторно поднимаясь на ноги, когда Арс тянет к нему шею, чуть склоняя голову, чтобы занять удобное для них обоих положение — Антон мельком опускает взгляд, замечает на приоткрывшемся участке кожи в самом начале спины несколько родинок, которые наверняка спускаются ниже, и вспоминает, как где-то прочел о том, что родинки — это, на самом деле, не очень хорошо, а потому за ними нужно постоянно следить — интересно, Арсений в курсе этого? В любом случае, нужно будет не забыть сказать о таком при случае, — решает Шаст, даже не развивая в голове тот потенциальный случай и его обстоятельства — просто обещает себе. — Господи, ну и место, ни одного зеркала! — бурчит Арс, двумя руками касаясь новой цацки на своей шее, заставляя Антона деловито отметить, что ему идет — с этой сорочкой особенно. — Красиво? — Очень, Арс, только сядь, пожалуйста, — он даже не врет, пусть и скрывает эту правду за несколько раздраженным тоном, который обусловлен тем, что люди за соседними столами уже в отрытую пялятся, следом опуская глаза в принесенное меню. Арсений усаживается обратно, хватая в руки телефон и рассматривая себя через включенную фронталку — «Павлин, ну какой павлин!», — усмехается Антон, не говоря ни слова.***
Вечер, что называется, перестает быть томным с каждой минутой; Арсений отмечает это для себя сейчас, прикидывая, что уже успело произойти с момента, как они вошли в этот ничем, по сути, кроме вида, непримечательный ресторанчик, в который Аня давно уговаривала его сходить, а если быть до конца честным, то и многим раньше, но Арс, уже наученный опытом первой встречи после прилета, старается не задумываться ни о чем основательно и глубоко, просто записывая на подкорку все происходящее, чтобы потом, дома, в спокойной обстановке разложить все по полочкам, и ныряет наконец в меню, уже примерно соображая, что закажет — за то время, что он ждал Антона, было время не только переодеться, но и уделить время сайту ресторана и подбору блюд, пусть и онлайн. Арсений теребит цепь на шее, пока Шаст называет подошедшему официанту заказ, и вспоминает, что Сережа так и не позвонил, хоть и обещался показать квартиры — в Питере доходит десять, а потому ждать каких-то вестей от него уже, наверное, нет смысла, поэтому Арс, проверив лишний раз телефон, откладывает его подальше, принимаясь называть официанту почти стандартный для себя набор, допуская изменение лишь в напитках, чтобы не смешивать алкоголь — останавливается на том же джине, что и был в коктейле-комплименте. Прикидывая, что до момента выноса блюд у него есть как минимум минут пятнадцать, Арсений спешит посетить уборную, сталкиваясь взглядом с вопросительным видом Антона, который бессловесно кивает, мол, что случилось, и Арс, уведомив того, что просто хочет отлучиться помыть руки, слышит в ответ насмешливое: «Давай только рил руки, дома себя поразглядываешь». Арсений думает, что Шаст стал каким-то слишком уж проницательным с момента прилета, но снова игнорирует желание размусолить все его поведение от и до, просто закидывая этот факт в копилку к уже имеющимся там переодеванию, долгим взглядам, подарку и чему-то еще, что сам он боится даже мысленно оформлять в какое-то определение — Арс не может выкинуть из головы реакцию Шастуна на собственную покладистость, которая всегда выступает в нем на передний план в общении с объектом влюбленности — он, наверное, какой-то идиот с детскими травмами, но помимо них в аргументации такого поведения есть еще и то, что он просто любит не только оказывать протекцию, но и получать ее в том же количественном соотношении, если не больше, а Антон справляется с этим на ура одним своим видом, не говоря уже о чем-то большем. Более того, Арсений в первую очередь эстет, а потому не может не представлять, как они выглядят со стороны, теша собственные хотелки, которые никогда не станут чем-то большим. — Ты оставил телефон, он звонил дважды, — рапортует Антон, едва Арс возвращается за стол, потратив на гигиену и самолюбование в общей сложности не больше пяти минут — нонсенс, но Шаст же попросил, да и оставлять его одного выглядит чем-то не самым гостеприимным. — Серега, наверное, — не создавая себе труда объяснить, зачем и почему, недовольно бурчит Арсений, замечая, как Антон смутился от этого факта. С момента набора контакта в том же клятом ватсапе проходит три хрипящих гудка, после которых на экране появляется размытая физиономия Матвиенко, а на фоне доносится какой-то тихий женский голосок. — Как до смольного, блять! Я же предупреждал, что буду звонить! — возмущается Сережа, отходя куда-то, где фоновый шум перестает различаться. Арс смотрит на него и думает, что когда-нибудь отметит в календаре красным день, когда их разговор начнется без недовольств, не важно с чьей стороны. — А ты чего красивый такой сегодня? Опять еблоторговлей промышляешь или на свиданку выбрался? — Серега никогда не лез за словом в карман — стоило бы уже привыкнуть, и Арсений даже почти привык, но точно не сейчас, когда сидящий напротив Шастун смотрит на него испепеляющим взглядом в манере «Охуели?». — Ни то, ни то. Так, ты на месте, я правильно понимаю? — переходит к делу Арс во избежание еще более компрометирующих фразочек от друга. В ответ Матвиенко начинает сумбурно рассказывать о том, почему он так поздно звонит, переходя к теме первой квартиры, которая оказалась, цитата, «сделанной каким-то ебущимся в глаза ослом», потому что следом принимается перечислять все ее недостатки от некачественного монтажа электрики до неправильно подключенного теплого пола, из-за которых он ругался с собственником квартиры около получаса, так по итогу и не придя к консенсусу, зато послав друг друга нахуй — «Арс, не нужна тебе та хата, поверь мне на слово!», — заканчивает он, плавно переключаясь на рассказ о второй квартире, в которой сейчас и находится, и которая отвечает всем его критериям как в проводке и системе водоснабжения, так и в ремонте и миловидной собственнице — «Я тебе сейчас быстренько покажу все, а то уже поздно, и ты скажешь — да или нет, но если откажешься от этого варианта, ты будешь ебланом!». Импровизированная экскурсия находится на этапе перехода из кухни-гостиной в спальню, когда официант приносит заказ, и Арсений, видя, что Антон сам прекрасно может справиться с помощью в расстановке тарелок по столу, старается не отвлекаться от картинки на экране телефона, чтобы не упустить, что такого впечатляющего Сережа нашел в этой обычной, по мнению самого Арса, квартирке. Антон благодарит официанта на относительно неплохо звучащем английском — и то ли дело в примитивности фразы, то ли все-таки в том, что у Шаста не самое дурное произношение — ровно в тот момент, когда Матвиенко входит в спальню, так и застывая на одном месте, вглядываясь в камеру. — Это у меня галлюны, или там голос Шаста был? — вкрадчиво и настороженно интересуется он, и Арсений палится уже хотя бы тем, что неосознанно переводит вопросительный взгляд на задний план. — Привет, Серый, — с тяжелым вздохом подает вымученный голос Антон, пока Арс с полным осознанием, что это провал, пересаживается на диванчик напротив себя. — Вилами по воде, вилами по воде… Какие ж вы пидорасы оба, а не друзья! — вразрез со смыслом сказанного Сережа не звучит обиженно — насмешливо и так, будто будет стебать их этим до конца жизни — да, но не обиженно, и они, наверное, оба в этот момент думают о том, что за это его и любят — Арсений, по крайней мере, уж точно. — Шаст, глянь хату и уговори этого петуха ее взять, у тебя рычагов давления явно побольше моего будет! — Матвиенко показывает спальню, не желая, видимо, слышать ответ ни от кого из них двоих, а в Арсении множится желание провалиться сквозь землю. — Нормальная квартира, — буркает Антон, сидящий по правую руку, и, видимо, замечая недовольство Сереги таким ответом, спешит продолжить хоть что-то. — Балкон вон есть, можно будет курить там спокойно. — Я вообще-то не курю, — вскидывается Арсений, поворачивая голову, и оказывается почти нос к носу к не успевшему отстраниться Шасту. — Пизди больше, ты пару дней назад на балконе без штанов что делал? — Антон отодвигается лишь на несколько сантиметров, все равно оставляя расстояние между их лицами слишком претенциозным, по мнению самого Арса, и смотрит так, будто заведомо победил в этом никому не нужном споре. — Так блять! — привлекает к себе внимание шокированный Сережа и, установив этой фразой тишину, продолжает. — Мне вот меньше всего хочется знать, кто и почему курил на балконе без штанов, притом что вы оба в курсе, — он уже в открытую стебется, и Арсений радуется только тому, что на веранде темно, а света фонарей точно не хватит, чтобы разглядеть, как он заливается краской с головы до пят. — Время ночь-полночь, что с хатой делаем? Антон лишь на мгновение переводит на Арса недовольный взгляд, из которого становится понятно только то, что он зол до жути за то, что тот так тупо спалил его присутствие, а значит, самому Арсению нужно готовиться в лучшем случае к максимально милосердной мести. — Мне вообще не нравится! — оглашает он наконец свое предельно честное мнение, потому что действительно не видит в этой квартире ничего цепляющего. — Берём, конечно, — более мерзкого тона Арс от Антона еще не слышал. — Да, Арсений? — а вот теперь слышал. — Я будто в маршрутке еду, и рядом семейная пара поссорилась, блять! — бессовестно ржет Сережа, чем немного сбивает градус. — Ты когда в последний раз в маршрутках-то ездил, пиздрон? — меняет Антон объект своих придирок, пока Арс думает о том, как будет лучше перевести тему. В нервном жесте проходясь по шее, Арсений чувствует массивную цепь и понимает, что сейчас рисуется самый лучший момент для того, чтобы отблагодарить пререкающегося Матвиенко за подарок. — Сереж, — привлекает он всех участников этой перепалки. — Спасибо за подарок, — и продолжает легонько потирать цепь, не закрывая при этом обзор. Повисает недолгая тишина, в которой Матвиенко бегает глазами по каждому из них попеременно, а со стороны Антона доносится тяжелый выдох. — Какой еще пода… А-а! — включается Сережа, пока Арсений решает в своей голове дилемму, показалось ли ему, что собственное боковое зрение уловило, как Шастун скорчил какую-то нечитаемую гримасу. — Ой, да пожалуйста, Арс! Ты вон Антоху благодари, так бы я только в конце апреля-начале мая его тебе передал, а здесь Шаст так оперативно доставил. Если бы существовала премия за самую бездарную актерскую игру, Матвиенко взял бы ее, не прилагая для этого вообще никаких усилий; эфемерная копилка фактов с пометкой «На подумать» в голове Арсения трескается от переполненности — «Как это, блять, понимать?». Антон заканчивает разговор самостоятельно, стараясь бесхитростно попрощаться, а после тянется пальцем к телефону в руках Арса и кладет трубку — вот она, выучка «Контактов», кто бы мог подумать, что Арсений будет благодарен такому его жесту, — потому что сам от роя мыслей в голове обездвиженно молчит в невозможности уцепиться даже за вежливость, обязывающую сказать хоть что-то напоследок. Проходит около минуты, за которую Арсений успевает вернуться в реальность и пересесть к себе на противоположный диванчик, пока Антон самозабвенно рассматривает Темзу по правую сторону от себя, заставляя задуматься, что тот — еще один хуевый актер, уже третий по счету, если придираться к себе, и: «Господи, а хорошие в этой истории вообще будут?». — Давай просто молча поедим? — предлагает Арс, прикладывая титанические усилия, чтобы звучать легко, будто ничего не произошло. — Остыло все уже, наверное, — накидывает на плечи принесенный плед и чувствует себя чуть защищённее от такой мелочи. — У воды прохладно, накинь, а то застудишь спину, — это последнее, что он считает нужным сказать, хоть и выходит сухо и топорно — однако так даже лучше. От Антона слышится мгновенное согласное мычание, которое теряется в звоне переставляемых по столу тарелок и приборов — Арсений, и до этого не сильно горящий желанием есть, думает, что ему от количества поступившей информации и вызванных ей же эмоций сейчас кусок в горло не полезет, а потому он молча тянется к принесенному первым коктейлю, осушая его до позвякиваний льда о стенки бокала.***
Тишины хватает лишь на первое блюдо, закончив с которым, Антон, наверное, тупо из вежливости решает спросить, чем самому Арсу так не угодила показанная Сережей квартира, заставляя того плавно перейти к рассказу о том, что, по его мнению, представляет из себя идеальное или хотя бы приемлемое жилище, опираясь на описание собственной квартиры в Лондоне, а после и вовсе перескакивая на тему переезда, произошедшего несколько лет назад, кажется, даже перевирая некоторые воспоминания, которые с течением времени наложились на другие события и оформились во что-то совершенно новое — за болтовней проще ни о чем не думать, тем более когда Шаст так внимательно слушает или просто делает вид, что заинтересован — не суть. Арсению сейчас достаточно просто свободных ушей, в которые можно лить что угодно до момента, когда представится возможность наконец объективно и без чьего-либо присутствия — конкретно одного человека, — собрать картинку из множества валяющихся по черепной коробке элементов пазла, которые дай-да бог удастся не растерять за время ожидания. Арсений убеждается в том, что Шаст действительно внимательно его слушал, когда тот переспрашивает такие мелочи, как, например, почему ему больше нравится душевая кабина, опираясь на собственное мнение о выигрышности ванной, которую не получилось установить из-за метража объединенного санузла, и это абсурд в последней его стадии — обсуждать такие вещи, но их обоих, кажется, все устраивает, и если собственные причины Арсу понятны, то Шаст в очередной раз забрасывает уже не в копилку даже, а в гору из ее осколков и других фактов, новый повод для размышлений. Официант уведомляет их о том, что время брони стола на веранде вышло, предлагая переместиться в зал, и Антон, сделав напоследок перед уходом фото, уведомляет, что хочет выйти покурить, а потому присоединится позже; Арсений только сейчас, следя за его поднятыми руками, замечает браслет на запястье и силится, чтобы не улыбаться от схожести украшений, но вовсе не потому, что это может показаться странным, а потому что и сам понимает, какая это ребяческая реакция — осталось только по-идиотски мечтательно назвать их цацки неразлучниками и захлебнуться радугой — это все джин, разморившая его теплота от пледа, тусклая лампа и красивый Антон — Арс мысленно шутит про сокровища Агробы и неосознанно касается цепи на шее. Антон возвращается спустя минут десять и прежде чем сесть, проверяет оживший уведомлением телефон, ухмыляясь чему-то на экране, а потому Арсений не успевает осадить себя, чтобы не вскинуть подбородок в вопросительном жесте. — Ирка ответила на историю, что ждет магнитик, — он усаживается наконец за столик. — Блин, я вроде где-то натыкался, что у вас тут есть музей Гарри Поттера, надо будет сходить туда и купить ей что-то нормальное, а то магнитик — это хуйня какая-то, аж везти стремно, — рассуждает Антон под согласное кивание Арса на тему наличия музея. — Круто, что вы нормально разошлись, ну, в смысле, ты понял, — Арсения чуть ведет от выпитого, заставляя нести всякую чушь. — Я никогда так не умел, но всегда хотел, — он смутно припоминает, что когда-то уже, кажется, говорил Шасту что-то подобное и старается вспомнить, при каких обстоятельствах это было, но бросает эту затею, списывая мутность воспоминаний на алкоголь. — Да я сам ахуел, типа, мы прям поговорили, знаешь? Не послали друг друга, не кидались предъявами, а прям здраво все обсудили, да и потом еще, пока с вещами разбирались, тоже много всего хорошего было, — Антон, наверное, тоже не лучше в отношении поставляемой в разговор ереси — по крайней мере, Арсу отчего-то хочется так думать. Они заказывают тарелку с закусками, обновляют напитки — Арсений отмечает, что Шаст скачет с градуса на градус, то повышая, то понижая, но молчит, потому что тот, наверное, лучше знает, что приемлемо для собственного организма, — и Шаст продолжает рассказывать об Ире и том, что им удалось пережить за три с половиной года отношений, пока Арс игнорирует почти зверское желание составить своеобразный и никому не нужный список допустимого и недопустимого, но проигрывает сам себе, когда зачем-то буквально регистрирует в голове, что Антон не любит, когда на столе остаются крошки, или что дома не должно пахнуть чем-то химозным, как от освежителя, или что он больше не хочет заводить кота, тем более длинношерстного, но мечтает о собаке, и ему будет все равно, какая у той будет шерсть; Арсений — последний идиот, потому что последние полчаса занимается тем, что травит себе душу, но ничего не может с собой поделать. — Бля, ты, наверное, не очень хотел это все слушать, сорян, — значительно медленнее с момента посадки в зал проговаривает Шастун, осекаясь. — Я просто что-то никогда так прям целиком это не рассказывал, а тут ты, который, ну, знаешь, как бармен, типа, можно выложить все, потому что тебе похуй, — Антон снова прикладывается к пиву, допивая первый бокал, пока Арс дергается, как от пощечины, сильнее кутаясь в плед, из-под которого не вылез даже в помещении. — Нет, мне правда интересно, не думай, можешь рассказывать дальше, — это все, на что его хватает, а потому для располагающе-доброй улыбки приходится брать силы откуда-то из резервов, как на черный день. Неожиданно Шаст хихикает и качает головой из стороны в сторону, заставляя Арсения, во-первых, окончательно убедиться, что тот безбожно пьян, и им, наверное, лучше притормозить, если вообще не закончить на сегодня с алкоголем, а во-вторых, негромко переспросить, почему тот смеется. — Я просто распиздел тебе это все сейчас, подумал, что, ну, это нечестно, что ты теперь все про меня знаешь, а я нет, и вспомнил, что ты в машине пообещал рассказать про ориентацию, — он продолжает посмеиваться, заставляя напрячься. — Не думаю, что тебе будет это интересно. Я тогда просто ляпнул, чтобы тебя смутить, — это было лишнее, Арс и сам это понимает, но надеется, что Антон не вспомнит об этом завтра. — Да ну в смысле? Алло, я ж говорю, что так нечестно! — вскидывается Шаст, руками упираясь в край стола. — Рассказывай давай, пиздун! — Антон, в этом правда нет ничего, что может показаться впечатляющим, — противится Арсений, но по плывущему недовольному взгляду понимает, что лучше, наверное, сказать что-то незначительное, просто чтобы отвязаться. — Типа, я никогда не был каким-то хранителем морально-нравственных устоев, а потому, когда после развода остался здесь один, границы вообще стерлись, ну, сам понимаешь, здесь, как говорится, свободная страна, и все такое, — прерывается, чтобы смочить горло. — Останься я в России, все, наверное, было бы по-другому. — Бля, погоди, то есть ты не рофлил? Ты рил валишь все на страну? — распахивает глаза Шаст, придвигаясь к столу. — Так, ладно, ты конченый, вечно забываю, но знаешь, что мне всегда интересно было, вот у вас же есть там роли, да? Или как это называется? — Антон лопочет несусветную чушь с таким горячным видом, что Арсений не сдерживается и ржет. — Если я правильно понимаю, о чем ты спрашиваешь, то да, но это просто условности, — золотое правило: говори много, но ни о чем, и люди от тебя отстанут — личная отдушина Арсения. — Я вообще считаю, что все люди бисексуальны и универсальны по своей натуре, а все остальное — тупо вопрос предпочтений, — все же отвечает Арс, и Антон поднимает на него взгляд, чуть вскидывая бровь. — Так, погоди еще раз! Хуй с ним, с тем, что ты там считаешь, это опять же из-за того, что ты конченый, я все понимаю, — Арсений в ответ не удерживается и закатывает глаза. — Но, типа, как вы определяете, кто будет подставляться? Вот, допустим, есть парень и еще один парень, они там понравились друг другу, все дела, но дошло до секса, и никто не хочет давать в жопу, и как быть? — судя по тону, для Антона это какая-то очень волнующая тема — о природе этого волнения Арс старается не думать. — Да что вообще за установка такая, что кто-то обязательно должен давать в жопу? — Арсений неиронично начинает злиться от невежества не только Антона, но и всех людей, от которых когда-либо приходилось слышать подобное. — Существует множество разных способов получить удовольствие без проникновения, — однако он все же выбирает максимально нейтральные и понятные слова, понимая, в каком Шаст состоянии. — То есть ты не ебешься в жопу? — выставляет Антон указательный палец. — Антон, это очень бестактный вопрос, — от возмущения голос начинает звучать чуть выше. — Значит, ебешься, — провозглашает он с бескомпромиссным не то самодовольством, не то просто удовлетворением в придуманном ответе и откидывается на спинку диванчика. — Я так и знал, кстати. — Так, ты пьян, поехали по домам. Поднимаясь на ноги, Арсений ждет, что Антон будет противиться, как подобает любому требующему продолжению банкета человеку, но он отчего-то просто молча встает и машет рукой, подзывая официанта. — Плачу я, — заявляет, снова выставляя палец и тыкая им Арсения в грудь, чем смешит до хрюков, которые каким-то чудом удается пресекать — можно подумать, Арс когда-либо был против расклада, при котором не придётся тратиться; хочется вякнуть, что инициатива наказуема. На расчет уходит не больше десяти минут, потому что число посетителей заметно поредело с момента их прихода сюда — понедельник, какие уж тут долгие посиделки, — а потому, когда они выходят на улицу, чуть поодаль даже виднеется свободный кэб, к которому Арсений уже порывается направиться, но оказывается пойман за локоть. — Не-не-не, стоять, щас я вызову, — у Антона еще сильнее растрепалась челка, и взгляд с такой отчетливой поволокой, что у Арса не остается ни одной приличной мысли — остается оправдывать себя тем, что он вообще-то тоже немного пьян, а тут еще этот не терпящий возражений тон и свежий воздух, которого становится слишком много, чтобы игнорировать. — А-арс! А какой адрес у отеля? Я забыл, — это звучит так честно и просто, что Арсений все же хохочет, но называет требуемое. — А твой? — Да я дойду, там пара кварталов от отеля, — ляпает то, что старался скрывать до этого момента, и готовится в очередной раз выслушивать, что он пиздун. — Ебать удобно! Арсений пребывает в некоторой замешательской прострации все время ожидания такси и всю поездку, которую они проводят в тишине, потому что Антон слишком увлеченно пялится в окно на город, а сам Арс в принципе не хочет ничего говорить, ругая себя за несдержанность, из-за которой случился их последний разговор, но продолжает слепо надеяться, что завтра или когда они там встретятся снова, о нем никто не вспомнит хотя бы из вежливости. Английская речь Антона звучит лучше, когда он пьян, — Арсений думает об этом, когда они выходят из машины, и, кажется, от услышанного забывает попрощаться сам; в теле такая приятная тяжесть, что остается только порадоваться, что у него будет пять минут на прогулку перед сном, чтобы немного проветриться и размять затекшие за вечер мышцы. — Завтра напишу, как оживу, — разворачивается Шаст у самого входа. — А ты напиши, как дойдешь, но я все равно только завтра прочитаю, — он и сам смеется от сказанного, но держится на ногах более чем уверенно — Арс вообще отмечает, что если Шастун не открывает рта и не смотрит прямо в глаза, то по нему непонятно, что он — откровенно говоря — в слюни. Антон вскидывает руку, чуть подмахивая ей, и скрывается в здании отеля, пока Арсению хочется закатиться сардоническим хохотом с происходящего — он подумает обо всем завтра, каких бы потерь это не стоило, потому что на бедное сегодня и так пришлось слишком многое.