Безотносительность невозможного

      Стремление понять все — деструктивно, Руслан никогда и не стремился, если уж по-честному, только мечтал как-то осторожно, мол, а вот что было бы, знай и понимай он все наперед — куда деньги вложить, кому руку при встрече пожать, кого сразу нахуй без шума отправить, что в материал вставить такого разрывного, чтобы люди после волны смеха хотели удавиться — список этого всего бесконечный, но слишком идеалистичный, — Руслан скорее женится на инстаблогерше, чем реально рассмотрит вариант понимать в этой жизни все, потому что — «Ну, нахуя?» — себе ведь дороже, если уж отбросить лукавство, потому что с большой силой и знанием приходит большая ответственность, а у него и так что-то никакого продыху. Всезнающая Оля говорит, что это кризис, увлеченный рейтингами Леша — что это издержки профессии, ебучий Бебуришвили — что это возраст, и только Руслан думает, что это просто хуйня какая-то, сидя в одних трусах на диване в гостиной.       Последние две недели прошли в какой-то возбужденной суматохе, потому что Тимура клюнул в сраку жареный петух, задев в анналах — и аналах — идей старую задумку разговорного шоу, которое нужно делать прямо сейчас и ни минутой позже; потому что готовый материал кажется не до конца обкатанным, а Леша своим менеджерским чутьем просит, чтобы через полгода все было уже отснято и готово к выкладке на ютуб, потому что это тоже его какие-то танцы с бубнами вокруг выхода на новый уровень; потому что неожиданно начало подводить колено, будто вспомнив о том, как он повредил его в отпуске, в который тоже не мешало бы слетать; потому что в сторе не продохнуть от количества человек как по работе, так и от большого интереса к юмору; потому что мама просит приехать и помочь «открыть» накрытый на зиму виноград в саду; потому что Юлька будит какое-то почти отцовское чувство тревоги своими размытыми намеками на скорое замужество; потому что писем люди пишут столько, что Оля едва успевает читать; потому что Руслан, наверное, все-таки подустал, ведь кризис, профессия, возраст, хуйня — все при нем, он успешный сорокалетний мужик, которому сейчас лень одеться после душа.       С телевизора на стене доносится негромкая какофония какого-то репортажа, который Руслан уже, кажется, смотрел или просто заранее знает, о чем он, потому что и без того было понятно, что Барса никуда не продаст Гризманна — ну, куда его, в самом деле, дайте человеку освоиться в клубе, он за год еще не успел, и логично, что ему нужен еще один, а потому все летние трансферные окна для него залеплены ватой и мыльными тряпочками — такие деньги за него платить, это ж на никакие пластиковые стеклопакеты средств не останется. Аня, кажется, говорила, что Гризманн красивый, потому что есть в нем чисто французская напыщенность и стать — «Такой нет ни у кого, только у французских мужчин», — Руслан думает, что ну, куда ему тоже, у него вон волосы выпадают, а у Гризманна шевелюра, что хоть сейчас в рекламу Лошадиной Силы — коллаб года: французский жеребец и русская плоская лошадь с этикетки — Леша бы не оценил такие провальные порывы в пиар, а Руслану нравится — Руслан в каждом втором инстаграмном профиле видит что-то отдаленно похожее.       — Окей, гугл, как сказать «Пошел нахуй» на французском? — активирует ассистента в мирно лежащем в руке телефоне.       — На французском это «va baiser», — покорно отвечает всезнающий голос, и Руслану хочется заржать.       — Вэбэзэ-э, — передразнивает с должным уровнем презренной снисходительности и к языку, и к Гризманну, и к Ане, потому что все они из одного теста — слоеного для круассанов.       Аня не отвечает ему уже третий день, с самого утра субботы, когда Белый написал ей что-то про поврежденное колено и желание свалить от всего в отпуск, и это не обидно, но Руслан запомнит, потому что он ей о своей боли, а она — «Прочитано».       Не то чтобы, конечно, прежде их диалог не замолкал ни на минуту — за эти две недели были перерывы и в два дня, и в те же три, — но стоило кому-то — Ане — выложить историю, Руслан старался сказать, что это отличная фотография, потому что людей нужно хвалить, если хочешь чего-то от них получить. В конкретно данную минуту Белый понимает, что проебался примерно на этапе определения, чего он от нее в целом хочет, а потому это, наверное, закономерная ответочка от вселенной — «Формируй запросы правильно, а не стихи учи, еблан».       Это, кстати, еще один повод для расстройства; он выучил для нее стих — Грам как-то сказала, что перевелись в миру рыцари, джентльмены и прочие бездельники, а потому Руслан задался целью показать, что вообще не перевелись, на Руси уж, по крайней мере, точно, — но зассал прочитать его в последнюю встречу, когда отвозил ее в аэропорт, и это, конечно, смешно, если посмотреть на ситуацию вкупе, но здорово, если взглянуть с точки зрения их обоих — Руслан помнит, как в один из четырех московских вечеров, проведенных вместе, они сошлись на том, что флиртовать без продолжения — это приятно, потому что любому человеку нужно чувствовать к себе и в себе романтический интерес, который не станет по итогу разочарованием, так как изначально не было поставлено целей «по захвату чужих территорий» — словами Руслана — и «по тотальному сближению» — словами Ани, — они оба тогда хохотали как сумасшедшие от утилитарности и деловитости взглядов и формулировок.       Мозг вообще слишком просто обмануть, когда вопрос касается дел четырехкамерного, потому что эти двое — сердце и мозг — слишком сильно опасаются друг друга и находятся в обоюдном вежливом непонимании, ведя диалоги из разряда:       «— Если ты считаешь, что так будет лучше, то иди нахуй, я умываю руки!       — У тебя нет рук, лучше помой жопу, пригодится!       — Жопы тоже нет!       — Так я устрою!».       А потому сейчас, когда это все как-то резко пропало, Белому не грустно, не тоскливо, не любой другой красочный эпитет, подразумевающий упаднические настроения, ему просто пусто, будто отобрали любимую игрушку или посадили на сухпаек, когда до этого красная икра ложилась на хлеб с маслицем двумя сантиметрами в высоту — неприятно, одним словом, и непонятно, если выпросить сказать еще одно. Он ведь ничего не сделал, что могло повлечь такое тотальное игнорирование; его последнее субботнее сообщение вообще не несет какой-либо негативной нагрузки, кроме сухого факта, что он хочет в отпуск, а до этого были и похлеще прецеденты, которые им удавалось обернуть в ни к чему не обязывающие двусмысленные шутки. Чего только стоит, для примера, ситуация, когда он на фотографию голого мужского торса в сториз написал ей: «А мой когда по плану?», получив в ответ: «Твой вне плана первый во всех списках, приеду — сниму во всех ракурсах», прекрасно понимая, что максимум, что она снимет в отношении голого торса Руслана — это аптечку с верхней полки, когда он потянет спину, которую впоследствии придется натирать меновазином; или когда после рекламы Юлькиного стендапа она написала ему: «Отказываюсь видеть у тебя в историях любых женщин, кроме себя», на что он ответил: «Я у себя в квартире тоже», и все это было круто и нормально, потому что, опять же, флиртовать с единственной целью просто потешить самолюбие друг друга — одна из лучших забав двух взрослых людей, которые не были задуманы друг для друга, но оказались в нужное время в нужном месте, совпав в характерах и прочей человеческой лабуде.       Вспомнив про этот клятый стих, Руслан неосознанно бегает по строчкам в голове, потому что стресс после его запоминания в экстренных условиях — час в пробке по пути к Аниной гостинице — выдрессировал повторять его в любую свободную минуту, и это все прям плохо, потому что «Не важно, что ты так же влажно интимно куришь со всеми» теперь — с натяжкой, конечно, но! — можно продолжить по тексту: «Не важно, что я, задыхаясь, стою, наблюдаю, зверею», так как могла бы и ответить, а не курить там со всякими, ей ведь по-прежнему это не идет; потому что «Не важно, что, будь мы солдаты, уверен — друг друга б прикрыли» тоже почти правда, Аня как-то сказала, что пошла бы служить, если бы позволяло здоровье, а у Белого немного профдеформация на армейке; потому что «Не важно, что я твой кепарик ношу — минус двадцать в России, а ты в моей кроличьей шапке в жаре фаренгейта красива» тоже можно притянуть за уши, сославшись на разные страны и забытые Аней перчатки, которые Руслану либо на нос, либо на хуй, как и всю ситуацию в целом; потому что «Не важно, что мы ровно наспех с тобой в 10.20 простились», и утренний Анин рейс бесил до грозящегося сломаться клаксона в пробках, и лучше бы, конечно: «Не важно, что все самолеты тебя никуда не пустили», но с авиасообщением все оказалось в порядке; потому что «Не важно, не важно, не важно: мы обреченно-детальны, а знаешь, что важно? Я в марте сорвусь, обещаю, встречай меня» — необъятных размеров ложь, учитывая, что сейчас шестое апреля, а улетала Аня действительно в марте — двадцать третьего, кажется, — и куда Руслану срываться, тут хоть и по-прежнему хочется в отпуск, работы до стратосферы — или до сракосферы, как сказала бы Аня.       — Окей гугл, позвони Бебуру, — науськивает ассистента Руслан, потому что спать пока не хочется, а одному — скучно.       — Есть несколько контактов с именем «Бебур», — начинает свою песню ассистент, заставляя закатить глаза.       — Да бля-ять.       — Извините, есть пять контактов с именем Бебур: Андрей Бебур, Бебур новый, Бебур въебался, кинуть деньги Бебур, тёлка Яна Бебур. Какому из них вы хотели позвонить?       Это все обретает какие-то уже даже несмешные нотки, потому что он даже для гугл ассистента нормально сформировать запрос не может, что уж говорить о себе и других людях, а потому Белый вручную набирает контакт из быстрого доступа и встает с дивана, чтобы покурить на кухне.       — Здравствуй, свет очей моих, чем обязан в столь поздний час? — Андрей хоть и бесит этими своими приветствиями, но он в хорошем расположении духа, а значит, уже полдела сделано.       — Здорово, — как отвечать на последний вопрос, Руслан не знает — позвонил, чтобы поболтать и, возможно, вытащить Бебура к себе, чтобы отвлек своей болтовней, но не скажешь же ему это в лоб, а потому он только закуривает, устраняя тем самым потенциальную необходимость говорить что-то еще.       — О-о, а шо с голосом, Рслан Виктрыч? — нет, все-таки бесит сильнее.       И слухом своим чутким и тем, как частенько коверкает имя, хоть и в обычное время это даже забавно, но сейчас Белого буквально телепортирует в ситуацию, когда Аня зачем-то рассказала ему, что интересно совпало, что Руслан у нее, по сути, уже второй Арс в окружении, потому что если брать происхождение его имени, то оно в вариации звучит «Арслан», а потому, если однажды она назовет его так, Руслану не следует обижаться; он тогда, кажется, ответил ей что-то об обращении в постели, потому что опять же — тогда такое было допустимо, а сейчас не допустимо, видимо, ничего — хочется отплюнуться, ну, в самом деле, чего он тут устроил, проблем, что ли, мало, чтобы какой-то девчонкой их приправлять.       — Нормально все, устал просто, — выдыхая дым в приоткрытое окно, даже не врет, потому что, опять же, две прошедшие недели лежат на плечах медвежьей неразделанной шкурой и пованивают — или это от табака?       — Точно? А я уж было подумал, что заморская черная королева срубила нашего белого короля, а дальше мат, «Нахал! Стерва! Я отдала тебе лучшие годы своей жизни!», — голос у Андрея насмешливый, но точно не лукавый, и Руслан даже не жалеет, что однажды рассказал ему об Ане и о том, как протекает их общение.       Бебуришвили тогда позвонил и предложил встретиться где-нибудь, а Белый не стал врать, почему сегодня у него не получится — сидящая на диване Аня во второй из четырех вечеров их посиделок, если и хотела воспротивиться, то отчего-то не стала, да и Руслан подумал, что Бебур у него есть всегда, а Грам только в качестве разовой акции, и выбор был очевиден, — к тому же причину встречи Андрей обозначил сразу и четко — у Яны съемки затянулись, а он обещал забрать ее после них, поэтому у него есть пара свободных часов, которые было бы неплохо занять, — такая себе перспектива, тем более с учетом, что они оба немножечко мудаки.       Следующее утро в офисе логично началось с его расспросов: «А что там за дама?», на что Белому осталось лишь напомнить ему, что та самая, с которой познакомился и танцевал на открытии, и Андрей больше ничего толком не спрашивал — только посмотрел как-то странно и добавил, мол, «Не думал, что вы решите встретиться еще раз», и не ответить про четыре «столичных вечера», как называла их Аня, не получилось, — а потому сейчас Бебур скорее всего уже надумал себе всякого говна, никак не связанного с реальным положением дел, и это отчего-то не злит так сильно, как могло бы, — наверное, снова усталость.       — Вообще-то ферзь, — вворачивает свое никому не нужное картавое исправление в правильном названии фигуры, которое тоже впору бы поправить, если привязываться к звучанию, и неожиданно не слышит ничего, что обычно следует в таких ситуациях — ни негодования, ни насмешек над произношением — этот хрен, как отучился у своего логопеда, взялся исправлять его неповторимую «р», — ни воплей о душности или дедовости, — даже не по себе немного становится.       — Так, погоди, я думал, мы о той девушке говорим, — доносится из трубки максимально серьезным тоном после паузы. — Я не знаю чего-то?       Руслану и смешно, и нервно, потому что как вообще Бебуришвили мог подумать то, что подумал, а еще потому что снова вспоминается дурацкий разговор с Грам. Она тогда после их скупого обсуждения личной жизни, а точнее некоторых неудач в ней же, сказала такое двоякое, но определенно оскорбительное: «Слушай, может тебе с мужиками попробовать? Авось, как у Арса, срастется все», и Руслан тогда думал только о том, что хорошо, что Аня — девушка, потому что иначе не срослось бы ни у кого — ни у него с мужиками — не обсуждается, — ни у нее кости, потому что что вообще за предложения такие? Белый, кажется, так и спросил, если опустить поток матов.       — Рус, я не буду осуждать, если что, — подает голос Андрей прямо в ухо, и звучит это почти как тревожная сирена.       — Ты еблан, что ли? Фигура «ферзь» называется, а не королева, тебя кто играть учил? — он почти орет в трубку от возмущения, а после уже тише добавляет: — Совсем уже последние мозги с волосами растерял, блять!       — Я еще ничего не растерял, в отличие от некоторых, а ты выражайся нормально, хули ты эти свои исправления мне льешь, меня дед учил, и вот тебе б из солидарности хотя бы лучше заткнуться! — из Бебура льется весь арсенал не озвученных ранее стандартных пакостей, и это иррационально успокаивает, потому что это же Андрей, и на манер «Он же Гога» — он же Пако, и все хорошо, Белый даже усмехается, — если это Анино каламбурное влияние, он не виноват. — Че ты звонишь вообще? — находится после звучного выдоха уже спокойнее, но с должным уровнем напускного раздражения.       — Ты где сейчас? Занят? — интересуется под мерное сопение из динамика Руслан и думает, что Андрей, наверное, снова простыл — шарфы эти его «для имиджа», кто из них еще «по ферзям».       — Серьезно, Рус? — усмехается, наверное, от необычности вопроса, потому что сам Белый обычно действительно о таком не спрашивает, если ему что-то нужно, а после еще раз вздыхает и говорит уже так спокойно и тепло, что Белому тошно. — Дома, сериал с Яной смотрим. А что?       Руслану эта Яна не нравилась с самого начала — неприятная, от таких за версту несет подлянками, заключающимися обычно в разливании говна по всем тарелочкам социальных сетей после расставания, которое тоже без сомнений есть среди запахов, причем по причине их же негодований и завышенных требований, — он насмотрелся на таких с лишком и на своем опыте, и вокруг, а потому, когда Андрей только-только их познакомил, он сразу сказал тому, что она еще покажет свою личину, — это дело времени.       — Да не, забей тогда, я думал к себе тебя вырвать, посидели бы, выпили, — Руслан знает, что не звучит жалко, но обстоятельства накладывают какой-то тягостный тюль ощущения собственного положения — зря позвонил, вопросов теперь не оберешься.       — Бля, я, наверное, никак, — доносится ожидаемый ответ. — Слушай, а приезжай сам, я такую баранину наебенил, м-м, ум отъешь просто! — мгновенно реабилитируется, но и ежу понятно, что никто никуда сегодня не поедет — Белый курит в форточку в одних трусах на собственной кухне, о чем речь. — Яныш, не против, если к нам Рус заедет сейчас? — звучит уже тише, а после Руслан отчетливо улавливает недовольное фоновое фырканье — еще один повод ее не любить.       — Да говорю же, похуй, потом как-нибудь, — Руслан привлекает к себе внимание, потому что по звукам они там либо милуются, либо стараются с минимальной слышимостью прийти к консенсусу по поводу его собственного приезда, а после из трубки слышатся шарканье и дыхание, будто Андрей куда-то идет.       — Рус, у тебя все норм? — звук захлопывающейся двери и явный шум, будто бы Бебур вышел на балкон, сомнений в его прошлых телодвижениях не оставляют.       На самом деле, у Руслана все до обидного «норм», потому что, если не брать в расчет дурацкую новую привычку в общении с Аней, все как обычно, но и она не должна его волновать, потому что они ничего друг другу не обещали, — эта мысль проносится сейчас кометой из закономерного вывода по черепной коробке и почти успокаивает — почти, потому что если здравый смысл угомонить удалось, то пустоту забить не получилось, наоборот, это множит ее подогреваемыми прежними мыслями о том, что надо было заранее определиться в вопросах целей и пределов.       — Да ясен хуй норм, чего ты там разводишь-то нюни на пустом месте, — Руслан выдыхает эту фразу вместе с дымом, чтобы она звучала бесхитростно — просто подстраховаться, хоть он и уверен в своем состоянии и в том, как его воспринимает друг. Андрей тоже закуривает, судя по звукам, а потому в трубках у обоих виснет тишина, которую кажется правильным разрушить. — Я просто еще и чувствую себя хуевастенько, так бы приехал, — это тоже произносится только с целью развеять любые подозрения.       — Да я про другое. Ну, знаешь же эту штуку про то, когда человек влюбляется, у него иммунитет слабеет и все такое, — в очередной раз размыто заводит свою песню Андрей.       — Блять, Бебур, что за хуйню ты несешь? Ты ж какой-никакой, но врач, откуда эта псевдонаучная ебень в тебе? — Руслан честно каждый раз задается этим вопросом, когда Андрей поражает его подобными квазимедицинскими фактами.       — Врач, не врач, а ты помнишь, как я после знакомства с Яной слег с гриппом? Я ж чуть легкие не выхаркал, — это звучит смешно хотя бы потому, что Бебуришвили, крепко затянувшись, произносит это, не выдыхая.       — Ты свои легкие чуть не выхаркал, потому что куришь эти поганые мальборо, в которых смол больше, чем табака!       Белый действительно убежден, что не осталось в России нормальных сигарет, потому и курит свои самокрутки, а когда выдается редкая необходимость стрельнуть сигарету у того же Андрея или, как в последний раз возле стора, у Шастуна, готов харкаться кровавой мокротой — в цвет пачки, конечно же, это же нестареющая классика, выдержанный дизайн и прочая чушь, которой так любят прикрываться их почитатели — в красных мальборо не осталось ничего, за что можно их любить, году эдак в 2013, а когда уже в шестнадцатом был изменен еще и дизайн, от них вообще ничего святого не осталось.       — А, ну ебать, твои самокрутки термоядерные, которые воняют бомжами — это явно лучше, конечно, — мразотным ерничающим голосом не отстает от перепалки Бебур, и это смешно — что они хотят друг другу доказать? Умрут все равно от одной и той же дряни, — Руслан старается не думать о том, что слишком часто поднимает в голове тему смерти.       Они оба молчат после этих излишне эмоциональных относительно их обычного общения воплей, и, наверное, оба думают о том, как закончить разговор, потому что Руслан по-прежнему немного жалеет, что вообще позвонил, а Андрей не знает, как реагировать на тоже не свойственное Белому поведение, но возобновляет разговор все-таки первым.       — Я завтра на съемках с утра, потом с Айсаром по материалу встречаюсь, а после могу заехать, — говорит лучшее из возможного в их ситуации, но Белый все равно не торопится соглашаться, потому что завтра он уже и не вспомнит наверняка о том, что сегодня вечером разводил мыслительную демагогию о причинах Аниного молчания. — Хочешь?       Это ужасный вопрос, потому что его нельзя задавать, если ты хороший друг, чтобы не заставлять второго быть еще более ужасным человеком, нелицеприятно отвечающим отказом, но они по-прежнему оба немножечко мудаки — так что все будет честно, если Руслан скажет, что не хочет. Если честно, единственное, что сейчас всполохами желания пробивается в собственной голове — это прихоть еще раз написать Ане, чтобы просто удостовериться в том, что она ничего не ответит, и забыть это все, как странный сон, в который удавалось возвращаться даже после пробуждения несколько ночей кряду.       — Не, я занят завтра буду, наверное, плюс я же не помираю тут, блять! Просто колено ноет, — оправдывается, чтобы уже привычно для сегодняшнего разговора искоренить в голове Андрея всякие ненужные предположения, но не врет: просто не помнит, что конкретно планировал на вечер, но если это вторник, то он должен будет встретиться с ребятами из его команды из камеди баттла.       — Как знаешь, — голос Андрея перемежается позвякиваем стекла о подоконник — докурил и тушит сигарету, пока Руслан о своей вообще умудрился забыть, но она хотя бы не до конца истлела, что не может не радовать. — Напишу, короче, завтра, а там уже разберемся, кто в пизду, кто в красную армию.       — Я в армию больше не пойду, — считает нужным озвучить Руслан, усмехаясь.       — А, да? Ну, иди в пизду тогда, братан! — беззлобно парирует и сбрасывает, уже не слыша, как Белый смеется в голос.       Вкручивая окурок в пепельницу, Руслан все же мысленно удостоверяется в том, что написать Ане действительно нужно, чтобы, не получив в ответ ничего, закрыть эту потрепанную французскую бульварщину вместе с железным немецким гештальтом, как научила его Оля, а потому, не выпуская из рук телефон, он принимается набирать во всех смыслах противное сообщение от манеры до содержания, отмечая краем уха, что с телевизора уже давно не слышатся новости, но идет повтор какого-то матча, который по воплям Генича безошибочно определяется, как игра Арсенала черт знает с кем — не так важно, важнее, что это воспринимается Русланом как хороший знак.       Воды в фильтре хватает ровно на бокал, который осушается почти залпом — неудивительно после перекура, — а сам Руслан как раз добивает сообщение последним вопросительным знаком и пробегает глазами написанное, лишний раз отмечая, что Бебур всегда называет его дедом еще и за то, что он пишет все одним сплошным сообщением, не разбивая то на мелкие логические части. На полдиалога в директе красуется:       «У меня к тебе три вопроса, на которые ты должна ответить в течение получаса.       1. Ты умеешь играть в шахматы?       2. Может, мне все-таки попробовать с мужиками?       3. Ты не заболела?». ​      Блокируя экран и откладывая телефон на столешницу, Руслан принимается набирать воду в фильтр и думает, что ему мерещится за шумом воды звук уведомления, но все же спешит проверить — мало ли, вдруг опять списались деньги за какую-то подписку, или Бебур решил прислать какую-то очередную дрянь, или… да что угодно, но растягивается в улыбке, когда в диалоге с Аней видит скупое: «Нет», и не может не переспросить: «Что именно?».       ​Когда Руслан уже доходит до дивана, ежась от сквозняка, потому что так и не составил себе труда одеться, телефон снова оживает, заставляя спешно проверить пришедшее сообщение, и он читает на экране сучливое: «Нет, не должна» с паршивым подмигивающим смайликом в конце, понимая, что это вообще не ответ ни на один из вопросов, а комментарий к началу, но все это в общем уже начатый диалог, а потому усмехается и думает, что закрывать эту самую бульварщину пока, наверное, все-таки рано; перевернуть страничку — в самый раз, но точно не закрывать.

***

      Наверное, у каждого человека есть такая привычка, которая была выработана по прихоти, но которая так или иначе отображает господствующую черту его характера во всех красках и оттенках — Арсений уже излюбленно бежит по Гринвичскому парку и думает, что, если посчитать, сколько он пробежал за жизнь, получится расстояние, равное числу километров от Лондона до Питера и обратно, а если взяться за подсчет ситуаций, в которых эта дурацкая любовь к пробежкам становилась панацеей, то Усейн Болт оказывается забит огромным железобетонным «болтом» Арсения куда-то в конец тотала, как и все те, кто оказались ниже уже занятых ими первой и второй строчек в списке итоговых результатов.       Он за сегодняшнее утро столько всего перелопатил в своей голове, что даже и не скажешь, что сейчас всего одиннадцать часов, но так или иначе Арс пришел к каким-то выводам, а к некоторым даже полноценно прибежал, потому что к ним так сильно тянуло, что скорость набиралась сама, а метафоричные ноги, облаченные в привлекательные факты, несли его к конечным решениям, щекоча живот красной лентой — или это бабочки? — на финише, и из призов у него огромный список как нужных, так и не очень умозаключений.       Первое и ждавшее своего увещевания уже долгие две недели: убегать Арс действительно ни от чего и ни от кого больше не станет, может, только число пробежек увеличит — нужно же тешить своего внутреннего марафонца; второе: Антон по-прежнему занимает добрую часть мыслей и отбирает почти всю теплоту из грудины, меняя ее на какую-то другую, сам поди того даже не понимая и подначивая на всякие дурости, которыми вчера Арсений буквально нашпиговал все их общение, и третье, но самое спорное и невозможное за счет наличия одного из вариантов: сам Шаст, кажется, либо просто не понимает, что делает и как это можно расценить, либо действует умышленно, и это пугает, хоть и пока по-прежнему не принимается на веру стопроцентно.       Собирая в кучу все, что произошло прошлым вечером, Арсений имеет подарок лично от Шастуна, потому что актерская игра Сережи поводов сомневаться в этом не добавляет; его заинтересованность в теме ориентации самого Арса как на пьяную голову, так и на трезвую в машине, что страшно; попытки во внешнее соответствие; открытость к диалогам разной степени интимности от предложения проговорить возможные проблемы Арсения до обсуждения подробностей личной жизни; множество странных двусмысленных фраз, которые сейчас ощущаются сюрреалистичной орарью на плечах, и желание заплатить за двоих в конце вечера как в ресторане, так и такси, — Арс не жлоб, но тема денег, как известно, для него щепетильная, — которое так и подбивает предполагать, что это было свидание.       Часы на руке советуют передохнуть, регистрируя бешеный пульс, когда Арсений делает уже четвертый лишний круг, замечая, как буквально на его глазах ребенок в парке уже успел съесть не детских размеров эскимо; как парочка, сидящая на пледе на газоне, перешла от легких касаний к поцелуям; как старушка, которая сидит на лавочке и наблюдает за птицами, успела, кажется, постареть, — Арсений страшный дурак, что изводит себя сейчас тренировкой, когда стоило бы сделать как физическую, так и моральную передышку, но останавливаться страшно, потому что, пока он бежит, ему кажется, что все эти проблемы не его — они на палочке мороженого, в смешанной слюне, в чужих морщинах, но не с ним и не в нем — потому что не могут догнать из-за их большого количества. Хочешь идти быстро, иди один, хочешь идти далеко, иди с кем-то — Арс хочет спокойствия и совсем не хочет никуда идти — ни далеко, ни быстро, — но бежит, потому что до куста нужно успеть, пока не кончится припев; это ребяческое что-то, почти детское, из времён, когда о таких вещах не приходилось задумываться.       Он приваливается спиной к фасаду здания на выходе из парка, тяжело дыша и прячась за козырьком, потому что начинает накрапывать мелкий дождь, и чувствует вибрацию в кармане толстовки, предполагая, что это, наверное, менеджер звонит по поводу футболок, — они условились связаться на неделе, — но шугается, когда видит на экране входящий видеозвонок от Антона.       Принимать вызов не хочется не только из-за клубочка нераспутанных сомнений, но и из-за примерного представления о том, как он выглядит сейчас — капюшон серой толстовки сбился немного на одну сторону, а из-под него по мокрому лбу стелется такая же влажная от пота челка, — «Зачем видео?», — но принимает вызов, потому что внутри что-то сжимается от мысли, что просто так Антон не стал бы звонить, тем более что при прощании пообещал именно написать.       — Да, Шаст, — хриплый голос и зверская одышка наверняка звучат ужасно, но это не в зоне влияния Арсения — у него к себе вообще много вопросов, откуда есть силы говорить. На экране не появляется ничего даже спустя три секунды с момента приема вызова, а виднеется только черный экран, в котором иногда пробиваются проблески темно-коричневых всполохов, чем заставляют напрячься сильнее.       — Арс, я щас помру, — доносится отдаленно, перемежаясь непонятными шорохами, а после телефон немного отстраняется, демонстрируя ухо — «Сука, Шастун!», — заставляя Арсения сообразить, что происходит. — А что у тебя с голосом? Я отвлекаю? — мертвецкий тембр сменяется более оживленным и настороженным.       — Антон, ты звонишь по видео, я заебался смотреть на твое ухо! — Арсений не злится, просто остаточное действие испуга заставляет звучать переполошенно и недовольно, и в следующую же секунду Антон медленно отстраняет телефон и вглядывается в экран, но картинка объективно ужасная — он заляпал камеру своими ушами, виском, волосами и бог знает чем еще — Арсений даже предполагать боится.       — А, бля, сорян, я просто промотал до твоего имени журнал и не глянул, что там последний звонок с видео был, — хмурясь, наконец протирает камеру Шаст и предстает перед Арсением в объективно отвратительном виде — лежа в кровати, с темными залежами под глазами и зачесанной назад мокрой челкой, которую придерживает рукой, чтобы она снова не свалилась на лоб. — А ты бегаешь, что ли? Я просто сначала по звукам подумал, что трахаешься, уже извиняться хотел, — и ни грамма неловкости в голосе.       — Да, на пробежке, а что с тобой вообще? Похмелье? — спешит перевести от себя тему Арс, отмечая, как Антон пристально вглядывается в экран.       — Лучше бы похмелье. Акклиматизация походу, потому что у меня ломит все, температура и еще там одно, но потом скажу, — уклончиво объясняется и дергается, когда со стороны двери доносится стук. — Щас я, — и кряхтя, встает, оставляя телефон на кровати камерой в потолок.       В эту вынужденную заминку Арсений, гипнотизируя небольшой плафон над кроватью Шастуна, думает лишь о том, что если он решил, что этот отпуск не может быть более ужасным, то смачно облажался и поторопился с выводами — как говорится, не было несчастья, купила баба порося.       — Так, я тут, мне просто таблетки принесли, но я вообще по другому поводу тебе звонил изначально, — он вошкается, снова укладываясь и тряся камерой так, что Арса начинает подташнивать от картинки. — Короче, слушай, у меня уже была такая херня в Испании, но только без температуры, и мне не помогали отельные средства, и, бля, мне стремно, но какие у вас есть хорошие таблетки от диареи? Типа, можешь названия прям сказать, чтобы я до аптеки дошел и сам все купил, — Антон смущается, а Арсений от нервов не может удержать рвущийся смешок.       — Прости, я не над тобой, — измученные легкие не позволяют нормально смеяться, а потому это все походит на какие-то истерические приступы с хрипами и полустонами, потому что при них грудину не сводит так сильно.       — Блять, ну и звуки, хорошо, что я все-таки с видео позвонил, а то бы рил подумал, что ебешься, а не сбрасываешь, потому что неловко, — посмеивается Шаст, но все равно выглядит измученно и сконфуженно, чем снова распаляет уже поутихшую истерику от всего утреннего напряжения. — Да почему тебя это так разрывает? — Антон тоже смеется уже в голос, заставляя Арсения в невозможности что-то изменить, просто продолжить выпускать пар из-за эмоционального стресса.       — Антон, я правда не над тобой, не подумай, — его наконец начинает отпускать, а потому эти слова звучат на выдохах, и, наверное, трудно различимы, но это мелочи, потому что на смену этой внеплановой смешливой истерике приходит какое-то хотя бы шаткое спокойствие, потому что удалось хоть немного разгрузить собственные нервы. — А с настроением вообще как? — Арс спрашивает это скорее из вежливости, чтобы просто дать себе еще несколько секунд на передышку, пока Антон цокает и закатывает глаза.       — Да никак, блять! Ну что за херня, Арс, я сюда болеть, что ли, приехал, это теперь весь день придется в номере сидеть и… — Шаст не договаривает, но все и так ясно, как божий день, и Арсу становится даже жалко его немного, — действительно ведь не повезло.       — Слушай, ну, я тебе могу предложить только до меня дойти в таком случае, чтобы ты совсем один не сидел, потому что у меня, в целом, никаких неотложных планов нет, — Арсений осекается, когда понимает, на что себя обрекает, но сказанного не воротишь, а потому он отчетливее вглядывается в изображение на экране, замечая, как Антон на мгновение запрокидывает голову. — Что?       — Арс, я потею, как мамонт, и сру дальше, чем вижу, — вымученно переводит виноватый взгляд в камеру Антон, и Арс радуется, что после той истерики у него просто не осталось сил смеяться.       Это тоже, наверное, что-то из разряда подлянок от психики, но Арсению становится так все равно на все предубеждения касаемо того, что будет происходить в квартире, и собственного поведения, потому что Шастун очаровательный, даже когда говорит такую мерзость, — скорость разгона от смущенно опущенных глаз до красноречивых туалетных формулировок поразительная, — и Арс думает, что это конечная, потому что от собственной влюбленности хочется отплюнуться, а вместе с тем и отблагодарить ее за то, что ему так резко полегчало после утренних эмоциональных качелей и выноса мозга на предмет понимания своих и чужих поступков.       Более того, Антон же действительно не виноват, что его организм дал сбой, чтобы наказывать себя скучным сидением в номере в одиночестве, а так они, может, хоть фильм посмотрят или поговорят о том, о чем еще не успели — обо всем, одним словом, — а потому Арсений даже перестает ругать себя за это импульсивное предложение, понимая, что им обоим так будет лучше.       — Ну, прочистишь унитаз, если он засорится по твоей вине, что еще могу сказать! — Арс брякает это, потому что вчера этот смельчак был готов обсуждать что угодно, а сегодня опускает глаза из-за естественной реакции собственного организма на смену климата, которую не в силах контролировать, и встречается взглядом с двумя осуждающими глазами на экране. — Все, Шаст, давай собирайся, я у тебя буду где-то минут через двадцать, и в твоих интересах не шепериться, — не удерживается от шутки, потому что ему нравится наблюдать за смущенным Антоном до зуда на роговицах.       — Ладно, понял, напишешь, — Шаст кивает и отключается, а Арс смотрит еще пару секунд на разблокированный экран, не фокусируясь на чем-то одном, потому что это тоже передышка, только уже хорошая — мозгу нужно время перестроиться.       По пути до отеля Антона Арсений думает лишь о том, что все их взаимодействие слишком дурацкое и почти честное, потому что они умудряются меняться ролями и настроениями, как в эстафете, передавая какую-то погрызанную и покоцанную палку — сейчас смущаешься ты, а я напираю, но на следующем этапе с меня виноватые взгляды, а ты подготовься к уговорам, — смешно и ненапряжно в угоду разделения сил, и Арс опрометчиво прикидывает, что это уже не просто «мы живые еще, видишь, шевелится что-то», а полноценный забег в тандеме, и бежать вдвоем легче, когда действительно оказывается у дверей гостиницы через двадцать четыре минуты и по неведомым причинам находится на том же уровне усталости, а может, даже чуть меньше, только проблема в том, что Арсений зарекся бегать в принципе, и Антон не должен становиться послабляющим фактором, тем более сейчас в контексте него лучше вообще не упоминать ничего слабительного — Арс прячет улыбку в ворот толстовки и пишет, что он внизу.

***

      Если посмотреть на утро Антона, начавшееся в ранней половине одиннадцатого с ужасной рези в животе и забега до уборной, то сейчас, спустя час, ему многим легче — кишечник дает более продолжительные перерывы, короткий душ помог освежиться, к ломоте костей вроде бы даже удалось привыкнуть, а температура, кажется, начинает потихоньку падать от выпитой несколько ранее таблетки, но этого все равно катастрофически мало, чтобы чувствовать себя нормально и отменить планы на поход к Арсению, заменив их чем-то более социальным и интересным.       Ему вообще внутренне до сих пор немного обидно, что это происходит, потому что вечером все, казалось бы, было хорошо, не считая его пьяного свинского поведения, но сейчас это меньшее из зол, тем более что Арс настроен благодушно и, судя по всему, не стал и не станет придавать этому значение; Антона больше волнует, как долго продлится это состояние, потому что по прошлому опыту полтора суток минимум можно спустить в унитаз вместе с причинами.       Касаемо более продуктивного времяпрепровождения, Шаст не стремится оскорбить компанию Арсения, прекрасно понимая, что, даже если что-то пойдет не так, можно попросить того что-то рассказать и сидеть, развесив уши, зная, что это точно будет интересно, но после вчерашней поездки в такси до дома Антон поймал себя на мысли, что город посмотреть действительно хочется, а потому мысленно все-таки поставил в список планов пешую прогулку, которая — сегодня уж точно — этим самым пешком идет в жопу. Любить тюлений отдых — круто, когда ты чувствуешь себя нормально, а не рассчитываешь, сколько времени занимает дорога от кровати до туалета, — Антон хочет завыть в потолок от собственного положения.       Арсений пишет, что он подошел, ровно в тот момент, когда Шаст укладывает в рюкзак толстовку, обещанную Арсу еще в Питере, и думает, что, возможно, и не станет отдавать ее сегодня, чтобы не выглядеть совсем тупо и неловко — вчерашний разговор с Матвиенко насчет ошейника до сих пор заставляет немного поежиться, потому что Попов — не дурак, и наверняка выкупил все происходящее, но благо хотя бы не стал привлекать к этому внимание, — дарить что-то второй день подряд уже попахивает чем-то сомнительным.       На нем самом сегодня такая же, разве что с другой нашивкой, и это вообще никак не связано со вчерашними попытками разодеться «в масть», потому что сегодня Антон надел ее только потому, что ее не будет обидно похерить в случае чего, как домашнюю шмотку, и, уже напялив ее, вспомнил, что вообще-то, как и обещал, привез Арсу мерч взамен футболки.       Последние телодвижения перед выходом из номера занимают еще около пары минут, а после Шаст, отмечая, что сегодня Попов уже не настолько пунктуален, спускается со своего седьмого этажа на первый, и неизвестно, зачем ему вообще эта информация, но чем еще заниматься в лифте.       Место, на котором его вчера ждал Арс, пустует, как и видимая с крыльца площадка, поэтому Антон, немного напрягшись, выходит уже непосредственно на территорию отеля и видит, как тот сидит на лавочке чуть поодаль, уткнувшись в телефон и укутавшись в капюшон, как кукушонок, — на улице сегодня действительно ощутимо прохладнее в сравнении со вчерашним вечером, и то ли дело в мелком дожде, то ли Шастуна снова начинает морозить, но в любом случае желательно как можно скорее добраться до помещения, чтобы теперь уже точно не простыть, — Арсений вообще мокрый весь после своей пробежки, для полного счастья осталось только начать мериться температурой и цветом соплей на платках.       Он реагирует, только когда Антон уже вплотную подходит в лавочке, чуть касаясь носком чужой красной кроссовки, и поднимает расфокусированный взгляд, как-то слишком тепло улыбаясь, щурясь и пряча телефон в карман, — Шаст замечает наушники, и вопросов больше не остается. Арсений сегодня другой — это первое, что регистрирует мозг, — слишком взмыленный и вымотанный, непривычно обыкновенный и человеческий — Антон впервые видит его таким вживую, а не на экране видеозвонка, и почему-то не знает, что сказать, но Арс находится первым.       — Какой ты долгий сегодня, — это не осуждение, Шаст ни за что не поверит, что человек с такой улыбкой может за что-то осуждать, и ему непонятно, чем она вызвана, потому что после вчерашнего Арсению впору, наверное, злиться.       — А ты обычный, — это вырывается быстрее, чем Антон успевает подумать, и брови Арса чуть дергаются у переносицы. — В смысле, не вылизанный, — улыбка напротив медленно сползает с губ. — Ну, типа, домашний, сорян, я сегодня не мастер в выражениях, — он посмеивается сам с себя, понимая, что зря вывалил это все, но у него есть оправдание — ему действительно было неожиданно увидеть Арса вот таким: повседневным и будничным, потому что теперь они будто сравнялись.       — Только сегодня? — подначивает Арсений, поднимаясь на ноги и заставляя Шаста отступить на пару шагов. — Пойдем, а то я замерз сидеть.       Арс не ждет его, действительно чуть ежась на первых шагах, и Антон ничего не говорит ни по поводу прошлого вопроса — это еще мягко сказано после вчерашнего, — ни по поводу спонтанного приглашения в гости, которое сейчас неожиданно снова заставляет нервничать, ни извинений, что долго спускался, заставляя мерзнуть, — так получилось, а Арсений не сахарный, не растает; не простыл бы только, а то действительно будет стыдно.       — Здесь недалеко, ну, я говорил уже, — оборачивается через плечо, заставляя Шаста нагнать и поравняться. — Ты нормально, кстати?       — Ну, полегче уже, — Антону все еще неловко поднимать тему собственного самочувствия. — Слушай, будет же аптека какая-то по пути? — озвучивает действительно волнующий его вопрос, потому что доверять отельным таблеткам — себе дороже, плавали, что называется, знаем.       — Да мы сразу домой, у меня есть все, даже запасы российской смекты, — едва слышно хохочет Арсений, опуская голову и проговаривая конец фразы так, будто он какой-то самый опасный дилер на районе, но выглядит он, на самом деле, будто сбежал после урока физкультуры за гаражи — если бы не мешки под глазами и щетина, конечно же, которые сейчас добавляют ему несколько лет к уже имеющимся.       Неловкость отходит на второй план, когда Антон после слов Арса вспоминает вечер после открытия Дюжины и фразу Матвиенко, что у Попова в принципе слабый желудок, а потому после молчания в несколько секунд, Шаст прыскает тоже, думая, что они, на самом деле, наверное, уже многое друг о друге знают, просто вся эта информация подавалась как-то дозированно и вскользь, и становится интересно, что еще такого удалось упустить, но думать об этом сейчас не представляется возможным — и без того тяжелая из-за температуры голова от потока свежего воздуха, кажется, вовсе отказывается соображать, — остается надеяться, что идти осталось действительно недалеко.       — А вот с едой надо подумать что-то, потому что я обычно готовую заказываю, типа, по контейнерам на несколько дней, и там, наверное, мало что осталось, я не проверял утром, — не слыша ответа на прошлую реплику, продолжает Арсений. — Наверное, проще пиццу заказать, чтобы не париться, — заканчивает он свои размышления вслух, и Антону хочется спросить у того, не забыл ли он о чужом недуге.       — Я ближайшие пару часов жрать не рискну, — Шаст поворачивает голову так, чтобы видеть чужую реакцию, и лучше бы не видел — Арс в излюбленной паскудной манере складывает рот во что-то отдаленно напоминающее куриную жопу, подавляя смех. — Да ты заебал, вот рот ставлю, что ты это специально все! — Антон и сам понимает, что выглядит это возмущение ужасно напускным, потому что тоже улыбается.       — А чего не жопу? — интересуется будто бы мимолетом Арсений, и Антон не успевает ответить: «Жопу — это по твоей части» лишь потому, что тот добивает: — Подводит? — и ржет уже в голос, запрокидывая голову и прикладывая руку к корпусу так, что даже немного сбивается с шага.       — Арс, тебе сколько лет? — на ответ Шастун и не надеется, потому что собеседник возрастом где-то между семью и сорока годами продолжает хохотать, не обращая внимания на любые слова против.       Самое страшное в этой ситуации то, что Антон не может сказать, что его что-то не устраивает — да, Попов ведет себя как семилетка, да, все крутится вокруг туалетного юмора, да, у самого Шастуна по-прежнему общее состояние оставляет желать лучшего, но да, он, наверное, не может представить что-то более уместное в этой ситуации, потому что и сам бы сыпал дешевыми подначиваниями, случись это с Арсом, и да — смеющийся Попов — это явно лучше, чем вчерашняя характерная гиена, которая удостоила показаться Антону в машине во всей красе, тем более что хохот у него заразительный, а смеяться Шаст любит.       По ощущениям, на дорогу уходит еще примерно минуты четыре, потому что Антон и сам не замечает, как они сворачивают с тротуара в какой-то двор и подходят к дверям рыжего кирпичного дома с какой-то надписью на фасаде, которую не удается прочитать из-за козырька над входом.       — А ты, кстати, на каком этаже в отеле? — Арсений спрашивает это, и Шаст безошибочно понимает, зачем — неловко толпиться у дверей, пока тот ищет ключи, лучше не в тишине.       — На седьмом, последнем, — добавляет зачем-то уточнение и входит в открывшуюся дверь первым, чтобы не сморозить что-нибудь еще, например, вопрос о том, зачем Арсений вообще бегает, если у него нормальная фигура — неужели он из тех мазохистов, которым это нравится?       — Я тоже на последнем, но на пятом, — он снова хихикает, чем уже начинает настораживать, входя в открывшиеся двери свободного лифта, который даже не пришлось ждать после вызова. — У нас первый этаж коммерческий, — объясняет он, почему нажимает кнопку с цифрой шесть, прежде чем Антон успевает озвучить вопрос.       Пока Арс возится с ключами у дверей, Шаст зачем-то думает, что квартира Попова внутри, наверное, похожа на тот самый рай любителя минимализма и крысиных цветов, и не ошибается, когда тот открывает двери, впуская его в коридор.       — Я сейчас все-таки закажу пиццу и свалю в душ, а ты можешь пока придумать, чем заняться, — он стягивает поочередно свои не первой свежести красные кроссовки, заставляя задуматься, что это у него уже вторая пара красной обуви из трех, которые видел сам Антон, — белые кеды, в которых тот был вчера, исключаются, — и Шаст не знает, зачем это отмечает, пока ставит свои обычные черные найки на коврик рядом. — Мы же фильм будем смотреть? Я правильно понимаю мизерность вариантов?       Внезапно появившаяся суетливость Арсения будит и без того некрепко дремлющую неловкость в Антоне буквально по щелчку, и даже при всем понимании ее причин у обоих, Шаст встает посреди коридора, не зная, куда себя деть, и не удерживается от мысленного комментария, что вопрос о просмотре фильма звучит от Попова, как предложение переустановить винду или зайти на чай — без чая, — а потому отплевывается, когда тот появляется в проходе, думая, что он совсем поехал крышей из-за этой температуры.       — Ты чего тут встал? Я все заказал, таблетки на столе, постараюсь недолго в душе, но как получится, уж простите, — тараторит, подтверждая предположения о суетливости, Арс, на что сам Шастун успевает только заторможенно кивать.       Либо последних десяти минут в природе просто не существовало, либо Антон умудрился прожить их на автопилоте, спешно выпив таблетки после того, как Арсений скрылся за дверью ванной, бросив: «Выбери пока фильм, пожалуйста», пройдя в гостиную и усевшись на диване, но более менее соображать он начинает, только когда крутит колесико на пульте, сменяя на экране обложки фильмов.       Квартира Попова — по крайней мере, видимые ее части — действительно оказывается настолько обычной, что даже страшно предположить, где зарыта собака, потому что, зная Арса, даже такая формулировка может оказаться правдивой — пока что все подозрения падают на спальню, и Антон все же надеется ее никогда не увидеть, отвлекаясь спустя пару минут от выбора на пришедшее сообщение от Стаса.

***

      Выходить из ванной не страшно, но тревожно — Арсений последний идиот, который уже черт знает сколько времени стоит перед зеркалом и мысленно настраивает себя, что все пройдет нормально, потому что до этого не предоставлялось поводов сомневаться в таком предположении — если опустить все его озвученные и нет шутки в адрес Шастуна, вызванные предвкушением похода в гости, то вообще отлично.       Арс вспоминает, как еще в самый первый день после возвращения в Лондон думал о том, что однажды в эти две недели Антон все-таки заявится в его квартиру, и понимает, что ничего страшного не произошло — у него чисто, еду он заказал, вроде бы минимальные требования для приема гостей соблюдены, так что Арсений, еще раз глубоко вздохнув, спешит оказаться наконец на территории собственной гостиной, надеясь, что Шастун уже выбрал фильм, потому что только этой неловкости не хватало им сейчас для полного комплекта.       Заставка заблокированного экрана не дает спокойно удостовериться в выдвинутых надеждах, как и поза Антона, который, раскинув колени, сидит сейчас уткнувшись в телефон, а потому Арс подходит, как можно тише, к дивану, беря в руки отложенный за ненадобностью пульт. Среагировав на движение, на экране оживает меню выбора, и Арсению хочется завыть, пока Шаст даже взгляда на него не поднимает, слишком увлеченно печатая что-то с лицом ломоносовских дум.       — Ты ничего не выбрал, — упадническим тоном привлекает к себе внимание Арсений, и Антон наконец поднимает взгляд.       — Бля, да, сорян, Стас отвлек своими графиками майских съемок, включай, что хочешь.       Сдержанный и задумчивый голос вкупе со словами Антона, отложившего телефон экраном вниз с тяжелым выдохом, помимо успокоения, заставляют Арсения почувствовать еще и необъяснимое ощущение стабильности или даже едва ощутимого уюта, будто для них это не первый такой просмотр фильма, и они привычно проводят так каждый совместный вечер, пока Шаста отвлекают по работе, а сам Арс сейчас должен сесть рядом, уткнуться ему куда-то в бок и сказать, что все пидорасы, а он хороший, и это страшно — так нельзя думать, как бы органично и правильно не выглядел уставший и рассказывающий о съемках Шастун на собственном диване в собственной квартире, — Арсений смаргивает с себя эту пелену, пытаясь ухватить в голове идею, как перевести тему.       — Я бы только что-то русское посмотрел, может быть, а так, мне не принципиально, — возвращает диалог в необходимое русло и хочет присесть. — У тебя, кстати, может, есть любимые актеры там, чтобы мы по ним нашли что-то, — Арс хочет залепить себе промеж глаз и залепить рот, потому что это «мы» звучит слишком тепло.       — Это вопрос с подвохом? — усмехается Шаст, чуть отодвигаясь на противоположный край с середины дивана, чему Арс мысленно благодарен до скрипа в коленках.       — В смысле? — усаживающийся наконец тоже Арсений действительно не понимает, что имеет в виду Антон, ища какой-то подвох, потому что его нет — за своими преступными мыслями Арс следит только за тем, чтобы не ляпнуть чего-то нежелательного из их числа, а потому ничего двусмысленного элементарно не успел вложить в свой вопрос.       — Забей, — отмахивается. — Не знаю, надо думать, я так сразу и не скажу, — Антон зевает и чуть подбирает колени, поднимая одно, чтобы уложить на спинку дивана. — Бля, ты смотрел «Клуб»? — неожиданно ржет он, и, едва сам Арсений успевает кивнуть, спешит продолжить. — Да я просто вспомнил про Задорожную, тоже забей, это так, локальный мем, — Шаст выглядит разморенно, даже говорит медленнее. — Она вообще снималась где-то еще?       Арсений не успевает подивиться такой сложной логической цепочке лишь потому, что слышит звонок в дверь, — наверняка привезли пиццу, — поэтому спешно встает и, бросив короткое: «Погугли», двигается встретить курьера.       — Прикинь, она снималась в фильме чувака, который ещё снял фильм с Кридом, — первое, что слышит Арс, входя в комнату с двумя коробками пиццы в руках. — А, стой, ты ж знаешь Крида? — осекается Антон, заставляя хмыкнуть.       — Даже на концерте его был в прошлом мае у нас тут, в Лондоне, — видя вытянувшее лицо, Арсений спешит объясниться. — Не подумай, меня просто Аня затащила, чтобы, цитата, поддержать отечественный продукт за границей, — скинув коробки Шасту на колени, возвращается в сидячее положение. — Мы с ним выпили немного после концерта, он говорил тогда, кстати, про этот фильм, мол, все в работе.       — Ебать, он мне весь мозг вынес этим фильмом, пока мы Контакты снимали, — Антон свободной от телефона рукой лезет в коробку, кажется, забыв о своих планах не есть ближайшие пару часов. — Уж не знаю, что там наши нарежут в конечную версию, я еще не видел, но пиздел он про него знатно, — фыркает, гипнотизируя взглядом тянущийся сыр, и разворачивает экран так, чтобы показать самому Арсу название найденного фильма.       — Название, конечно, мда, — не может не ввернуть Арсений, вбивая то в поиске. — Его смотрим?       — Да похуй вообще, врубай, — сквозь жующие звуки сложно разобрать сказанное, но Арс понимает. — Так что там с Кридом? Типа, ты, как фанаточка, сидел с ним в гримерке? — Шаст сглатывает и, коротко глянув на пиццу в своих руках, пакостно улыбается. — Арсений, ты примешь этот кусок? — интерпретирует максимально пиздопротивным голосом, но не ржать с такого поворота невозможно.       — Иди нахер и дай мне нормальный! — сквозь смех умудряется-таки ответить. — И, вообще, ты не планировал вроде жрать, — Арс включает наконец фильм, откладывает пульт и принимает из рук Антона новый кусок. — Заляпаешь обивку, заставлю стирать!       — Бу-бу-бу, ты если хочешь меня больного припахать, то скажи, как есть, — Шаст усаживается удобнее, двумя чистыми пальцами жирной руки поправляя подушку под боком.       — Молча, Шаст, — Арсений по собственным ощущениям, кажется, жил ради того, чтобы однажды это сказать.       Первые пятнадцать минут фильма — если не брать в расчет вопрос Антона, есть ли что-то попить, и собственный ответ, что в холодильнике стоит сок, — проходят в тишине, за которую Арсений понимает только одно — все проблемы, которые он мусолил в голове, стоя в ванной, гроша ломаного не стоят, потому что ему самому оказывается до невозможного комфортно находиться с Шастуном у себя дома, и дело, наверное, даже не в пицце или фильме, который оказывается среднестатистическим паршивеньким ромкомом с претензией на мистику, а в том, что наблюдать за расслабленным Антоном, который время от времени посмеивается с дешевых шуток или, не требуя ответа, орет: «Ебать, это что, Киркоров?» — приятно, пусть и снова селит это дурацкое ощущение одомашненности обстановки.       О прошлых проблемах Арс думать не спешит, вместо этого пополняет их копилку еще парочкой, включающей в себя, например, попытки Шаста отследить, когда у Арсения должен закончиться прошлый кусок, чтобы подсунуть в руки новый, потому что коробки со своих коленей он по-собственнически так и не отдает, или несвойственную, если оборачиваться на его прошлое поведение в квартире, вольность, касаемо позы, жестов и всего остального.       — Блять, ну это невозможно, — вошкается Антон, поднимаясь на ноги. — Я за соком, где у тебя бокалы стоят? — будто бы в подтверждение арсеньевских мыслей, задает вопрос, перекладывая коробки на диван.       В ответ на это Арс считает самым правильным решением просто встать и пойти вместе с ним, чтобы помочь донести бутылку и посуду, потому что помнит, как однажды разбил таким же макаром пивные бокалы, пока нес их в гостиную в один из совместных вечеров с бывшим — Арсений учится на своих ошибках; отвратительно, перебиваясь с двойки на тройки, но учится.       — Знаешь, чем хороши все вот эти второсортные киношки про любовь? — Арсений аж застывает с вытянутой к полке рукой, когда слышит этот вопрос от Шастуна. — После них рил иногда хочется что-то делать, — продолжает, и Арс наконец выставляет на столешницу два бокала, стараясь не думать. — Типа, вот ты смотришь на то, как челики на свидания там ходят или в любви признаются, и тоже хочешь сделать что-то такое, потому что, ну, а чем ты хуже? — Антон, опирающийся плечом на холодильник, пристально смотрит куда-то в угол кухни, когда Арсений наконец поворачивается.       — И много ты сделал после просмотров? — стараясь звучать бесхитростно, интересуется Арс, хотя черти в голове уже разжигают котел для всех лукавых мыслей, которые все это время отгонялись, как назойливые мухи.       — Ой, да нет, конечно, я, блять, похож на романтика? — Антон разводит руки, выставляя вперед корпус, будто показывая: «Смотри, какое качественное ничего», и Арсению хочется поспорить.       — Ну, это же не так работает. Для определенных людей ты, наверное, можешь захотеть сделать что-то романтичное, — начинает Арс и сам понимает, в какую лужу мазута безрадостных мыслей может себя загнать.       — Честно? — пауза, в которую Арсений снова успевает напрячься. — Мне иногда кажется, что у меня кишка тонка. Типа, это ведь надо прям заморочиться, ну, я сейчас не о букете или походе в рестик говорю, я прям про жесты какие-то, например, я не знаю даже, ну, подговорить людей в парке как-то поучаствовать в признании или с теми же цветами, допустим, сделать какую-то хуйню в духе всю комнату ими завалить, а там где-то кольцо или любой другой подарок, — Антон говорит это медленно, будто реально не может придумать какой-то значимый романтический жест, и Арсения почему-то отпускает. — Вот ты бы смог сделать что-то такое?       — Достань сок, пожалуйста, — кивает подбородком на холодильник за его спиной. — Ну, смог бы, наверное, — все же отвечает после паузы, в которую не успевает просчитать, чего ему будет стоить этот ответ.       — О, Норфолк твой! — вскидывается Шаст, когда замечает магнитик. — Какой ж ты пиздабол, а, Арс, а говорил, не был никогда.       — Я и не был, это привез кто-то, так что это не я пиздабол, а ты, что о нем сначала спросил и слился, — считает нужным ткнуть Антона носом, чтобы перевести тему — ему странно обсуждать любой романтический контекст с Шастуном.       — Я не слился! Наоборот, думал, что ты уже все там распланировал, просто спросить забывал, — Шаст не выглядит так, будто врет, и это тоже настораживает — «Он реально согласен?».       — То есть ты не против съездить? — выбирает максимально легкую формулировку и мысленно держит кулачки за положительный ответ.       — Да поехали, если там рил на два дня, — Антон стоит в арке, разделяющей кухонную и гостинную зоны, смешно поднимает, чуть разводя, руки, в одной из которых красуется бутылка яблочного сока, и Арсений не сдерживается от смешка.       — Блин, это тогда надо успеть на этих выходных, потому что потом я точно не смогу, а это еще найти там жилье на ночь, — тараторит это, не ожидая ответа и ныряя в карман за телефоном, чтобы судорожно начать искать варианты, но Шаст оказывается оперативнее.       — Ты тут это делать собрался?       Вопрос звучит для Арсения громом, потому что он действительно сглупил, но у него есть оправдание — он прекрасно понимает, что сейчас начался сезон, а потому найти что-то необходимое в такие короткие сроки будет проблематично, более того, на все это накладываются еще и немного побитая эйфория от предвкушения и природная неугомонность, которая влечет за собой желание получить вчера то, что подумалось только сегодня.       Пока Антон возобновляет воспроизведение, Арсений судорожно притаскивает из спальни ноутбук и надеется, что ему показалось, как Шаст старался заглянуть с дивана в на секунду открытую дверь, потому что это тоже странно — что он собрался там высмотреть, — но думать об этом некогда, потому что Арсений уже открывает первый же выпавший запрос букинга в поиске.       Арс думает, что его жизнь похожа на какой-то не самый первосортный ромком, где никто ничего не понимает, но стабильно лажает с лицом победителя под противнейший саундлист, когда уже раз в десятый откладывает телефон, а Антон, переводя взгляд от экрана с фильмом и льющимися веселенькими строчками песни: «Я знаю, придет тот день, я знаю, настанет светлый час, когда улыбнётся мир, и станет прекрасным всё для нас», спрашивает такое обнадеженное: «Ну?».       — У этих есть номер для семьи из трех человек, но это уже что-то, типа, как раз на одну ночь, и кровать там будет не одна полутораспалка, господи, а две: одна большая и одна детская, — рапортует Арс о последнем и лучшем на данный момент варианте.       — Пиздец, и чего ты его слил тогда, раз там норм? — Арсений не понимает, реально ли не понимает Антон — поразительное следование сценарию, — а музыка из фильма становится только громче — кто вообще придумал заканчивать фильмы песнями?       — Да потому что, даже если мы опустим детскую кровать, на которую никто из нас двоих не поместится, там остается одна двуспалка, что сразу мимо, плюс этот номер стоит, как крыло от боинга, Шаст, потому что там разрешены куча семейных плюшек, а-ля въезд с животными, балкон, включенный завтрак и прочая ненужная нам херобора, за которую я не хочу переплачивать! — выпаливает это как на духу и не понимает, почему лицо Антона не меняет возмущенного выражения с оскорбительным подтекстом.       — Да блять, ну, сколько там переплата от обычного номера? Только очень, пожалуйста, Арсений, скажи хотя бы в долларах, я твои фунты не понимаю! Ты уже минут сорок мне все в них называешь, а я не ебу, сколько это! — Шаст полностью перенимает раздраженное состояние и проецирует это на свои объективно мелкие проблемы, по мнению Арса, поэтому тот логично злится, что Антон все это время молчал, а не сказал раньше.       — Дохера, я даже считать не хочу, — фыркает он и мгновенно теряет спесь, когда замечает, как Антон недовольно цокает, хватается за телефон и поднимается на ноги.       — Кинь мне ссылку, или мы вообще никуда не поедем, — многим спокойнее, но не теряя недовольства, буркает Шаст и выходит из комнаты на балкон, чтобы, потратив минуту на поиск по карманам зажигалки, закурить — Арсению становится стыдно и приятно одновременно.       Стыдно, потому что не нужно было срываться, а приятно, потому что Антон отчего-то так загорелся этой идеей, что вон психует не меньше и просит ссылку — Арс ради приличия ждет около минуты и идет следом, потому что не может сидеть сложа руки, а еще потому что он не договорил.       Шаст коротко ведет головой, когда замечает движение у себя за спиной, но ничего не говорит, только отходит на шаг вправо, предоставляя вошедшему больше места — ругаться больше не хочется.       — Я тебе самое ебаное не сказал, — начинает Арс, когда видит, как сбоку протягивается пачка с зажигалкой. — По датам там получается, что выезжать придется не в субботу, а в пятницу рано утром, так что, походу, проще вообще никуда не ехать, — расстроенно, хоть и старается пресечь это в голосе, лопочет и понимает, как отвратительно, наверное, это выглядит.       — И что в этом ебаного? У тебя занята пятница? — после паузы интересуется Антон с какой-то одному ему присущей насмешкой.       — Нет, просто… — договорить начатое сложно хотя бы потому, что Арсений прекрасно понимает, что, что бы он не сказал, Шаст раскатает его природным похуизмом, которого самому Арсу так не хватает по жизни, но, даже если бы он и планировал говорить что-то еще, слушать его никто бы не стал, потому что Антон, не докурив даже, тушит бычок и уходит обратно в квартиру.       Арсений дает себе еще несколько минут, чтобы добить сигарету и передохнуть, не понимая, зачем Шастуну это нужно — он ведь не очень-то и горел желанием ехать, потому что Арс прекрасно помнит слова о том, что это все было сказано просто ради начала диалога, и такие перемены в планах грозятся стать еще одной проблемой, по размеру равной всем там уже имеющимся, в склеенной после вчерашнего слюнями копилке с корявой надписью на боку: «От Шаста».       Выходить в комнату не хочется, но ступни уже начинают подмерзать, музыка и разговоры с телевизора стихают, потому что фильм и даже титры уже, очевидно, закончились, а потому Арсений, глубоко вздохнув, ступает на теплый пол и видит Антона с ноутбуком на коленях.       — Свои данные я забил, захочешь ехать — введи свои и скажи потом, сколько я должен за номер, не захочешь — забей хуй, — он меняет на своих коленях ноутбук на коробку с двумя недоеденными кусками пиццы — Арс проверил, когда они отставили ее в сторону полчаса назад, — и хватает пульт, принимаясь с бесстрастным лицом, но дергающейся бровью, выбирать новый фильм. — Я включаю Людей Икс, — зачем-то бескомпромиссно комментирует свои действия, и Арсению ничего не остается, кроме как подхватить ноутбук и сесть на прежнее место, чтобы закончить бронирование.       Арс не знает, сколько точно проходит времени, но, если судить по событиям фильма, за которыми он до этого не следил, они где-то на середине, а значит, прошло около часа, за который, закончив с оплатой номера, ему резко приспичило перейти на предложенную ссылку с гайдом, как правильно путешествовать по Норфолку своим ходом, а дальше, как говорится, все как в тумане.       В голове ни одной определенной и четкой мысли — все смешано в единый комок и слеплено так, будто четырехлетний ребенок собирал пазл подводного мира, неба или неизвестно чего еще, что даже взрослым поддается с большим трудом из-за одинаковости деталек — Арсений однажды потратил на такую сутки и знает, что сравнивает, — а потому, не желая больше мусолить в голове одно и то же, переводит взгляд на затихшего в последние минут десять Антона и видит, как тот, сложившись в три погибели, дремлет, уперев голову в подставленный кулак.                          Задумываться о том, что послужило тому причиной — выпитые жаропонижающие или все-таки скучный фильм — не хочется, в отличие от реализации идеи по укладыванию Шастуна в нормальное положение, чтобы тот не ныл из-за ломоты в костях, когда проснется, а потому Арсений протягивает руку за голову, чтобы достать лежащий на спинке сложенный плед, аккуратно двигает Шаста за ноги, придерживая голову и укладывая ту на небольшую подушку, а после располагает его ноги на своих, оставаясь в той же позе, что и раньше, просто теперь с чужими ступнями вместо ноутбука на собственных коленках — как он будет объяснять Антону их положение после пробуждения — непонятно, но с проблемами нужно разбираться по мере их поступления, а у Арса, кажется, и без того скоро сдача дипломов уже имеющихся учащихся, так что абитуриенты могут подождать за дверью.