***
Скриптонит — Одно и то же
Экран телефона не показывает ничего хорошего, кроме играющего трека, когда Антон опускает на него глаза примерно на середине дороги в Гринвичский парк, потому что к концу третьего дня собственного отпуска только туда может дойти без навигатора, и это не сказать, что это прямо-таки сильно парит — он в принципе в любой точке страны далеко не в топе туристов, — но волнует другое: за эти три дня не произошло ничего запоминающегося с точки зрения посещения города, зато Арсения Шаст узнает так методично и залихватски, что даже не по себе, потому что это все откладывается в голове без вопросов и разрешений, будто нужное, и, вспоминая о том, что он мусолил весь день до этого поступка Попова, этот факт спокойствия не добавляет. Из всех тех размусоленных выводов, к которым удалось прийти, успокаивает в принципе только один — самому Антону нормально, если просто находиться в моменте и не слушать противящийся и желающий во всем разобраться мозг, который и не порывался бы, если бы не чужое поведение, которое отчего-то начало восприниматься неоднозначно. Снова прогоняя в голове некоторые теперь железные убеждения, Шаст футболит одни и те же факты уже черт знает в какой раз, обещая себе, что этот точно последний, и если после этого раза у него не оформится что-то вразумительное, то он даже пытаться больше не станет. На Арсения нравится смотреть чисто с эстетической точки зрения; с Арсением интересно разговаривать даже в порядке бреда; его приятно слушать; с ним легко удается шутить смешно и незаурядно; его слишком легко получается уважать, потому что действительно, по собственному мнению, есть, за что; он не вызывает недоверия даже при всем маломальском уровне знакомства; ему хочется помогать; у него слишком легко получается раскрутить Антона на всякие авантюры, как с тем же проклятым роуд-трипом; он не воспринимается в голове, как просто знакомый, потому что прежнее желание подружиться и сблизиться только растет; даже самые конченые поступки от него выглядят как нечто само собой разумеющееся, а потому не вызывает диссонанса, скорее заставляет смотреть то как на ребенка, то как на девушку, то как на душевно больного, не давая во всех этих случаях полноценно злиться дольше минуты; в нем приятно разбираться, отмечая некоторые как вербальные, так и невербальные посылы, сортируя их, как фотографии по папкам; его уступчивость и кротость в некоторых ситуациях тешат в самом Шасте какие-то странные покровительские слои восприятия, даже если изначально они не могли прийти к компромиссу — и это все нормально, правда, Антон же не идиот, чтобы не понимать, что многое здесь утрировано только из-за повышенного интереса и погружения во что-то новое, однако — осознание ударяет только сейчас — ненормально здесь то, что, будто игнорируя все перечисленное, хочется больше, потому что если мнение Арсения совпадает хоть в чем-то из перечисленного — судя по поступкам, «хоть в чем-то» звучит максимально неправдоподобно, — то это рискует обернуться вовсе не дружеской привязанностью. Самое страшное, что Антону от этого до сих пор нормально — опять же, если не слушать мозг, которому тяжело и который заставляет сейчас идти по темноте черти куда, надеясь, что в Лондоне все нормально с преступностью. Думать о том, почему, с точки зрения ощущений, это нормально, даже смысла нет — он же чувствует, его это не задевает, никого другого не задевает, а значит, все в порядке, и мозг, кажется, уже готов сдаться в этом споре не то от усталости, не то от аргументированности, потому что это все слишком шаткое и валкое, не претендующее стать чем-то серьезным, потому что все, что касается физического взаимодействия с романтическим подтекстом, ему до сих пор не интересно, как и не было, а пока этот, пусть даже и уже не слишком дружеский интерес не выходит за рамки духовности, все действительно нормально, и не стоит лишних разжевываний — это как в героя книжки вляпаться. Выйдя из парка и прошагав уже черт знает сколько мелких узких улочек, перетекающих из одной в другую, Шаст наконец начинает смотреть не только под ноги, но еще и вокруг, а потому решает оглядеться, чтобы понять, насколько он, в целом, далеко от отеля, и упирается взглядом в какое-то странное кирпичное здание на соседней улице, которое даже не понимает сначала, на что похоже, но оно кажется ему красивым за счет треугольной крыши, обрамленной белым фризом, и темной облицовки, и решает, что сходит туда днем, чтобы сейчас не плутать в незнакомых кварталах по темноте — до кучи ноги немного ноют с непривычки от такой резвой и продолжительной прогулки пешком, да и в сон начинает клонить, учитывая, что на часах сейчас доходит два часа ночи. В номер Антон возвращается через каких-то двадцать с мелочью минут и с полным осознанием, что досыпать до утра он будет, где придется; даже разрешает себе не ходить в душ, рассчитывая не раздеваться и кинуть кости на небольшое кресло в номере. Под тихое сопение Шаст крадется в угол у окна и буквально обрушивается на ни в чем не виновную мебель, отмечая, что вышло чуть шумнее, чем он планировал, а после уже умостившись, слышит, как сопящие звуки сменяются просто равномерным дыханием — неужели этот павлин настолько чутко спит. До пледа он дотягивается уже из сидячего положения, и что-то под ним скрипит так, что Шастун сначала даже пугается за собственную спину, но, вероятнее всего, это просто ножки кресла смачно проехались по паркету, чем окончательно разбудили Арса, который резко перестал издавать вообще всякие звуки. Антону, по сути, вообще до лампочки, выспится этот алкоголик или нет, потому что только сейчас, умостившись черт знает как в крошечном кресле в относительно удобном положении, он думает, что это будет честно, и меньше всего ожидает после собственного глубокого вдоха услышать с кровати скрипящий, сиплый голос. — Антон? — произносит будто бы на проверку Арс и следом негромко прочищает горло, пока Шаст думает, стоит ли отвечать. В целом, большой нужды в этом нет, потому что ответ чреват началом диалога и теми самыми потенциальными объяснениями, которые Шаст слушать до сих пор не хочет — только разобрался во всем, нового хотя бы пока не надо, — но здравый смысл так и подмывает думать, что Арсению может быть элементарно плохо с перепоя, и заблеванный номер видится ему явно хуже, чем пять минут чужих оправданий, а потому Антон только вопросительно мычит, надеясь, что это отлично покажет, что вести беседы он не намерен. — Ты еще не поменял билеты? — тихо, почти шепотом задает свой вопрос Арсений, и Антон, в первую секунду отметив по голосу, что тот, видимо, окончательно протрезвел, откровенно не понимает, что он имеет в виду, потому что, с чего бы вдруг ему самому менять билеты, но Арс расценивает эту тишину по-своему и продолжает: — Если нет, то не надо, не порть себе отпуск, если хочешь, мы даже общаться больше не будем, — лопочет чуть громче прежнего, позволяя уловить в тоне смущение и вину, и Шаст, только сейчас сообразив, что этот дурачина себе надумал, подавляет рвущийся наружу смешок. — Тебе не говорили, что ты дохуя на себя берешь? — несмотря на смысл, Антон старается произнести это с какой-то доброй снисходительностью, хоть и по-прежнему без большой заинтересованности во избежание серьезных разговоров. Молчание в ответ немного сбивает спесь, но говорить что-то еще он не рискнет. — Что ты имеешь в виду? — судя по вкрадчивому, но опасливому шепоту, Арс окончательно проснулся. — Выражение такое есть: «Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе», — Шаст старается скопировать интонацию, как в оригинале. — Ну ты даешь, Сень, классику не знать, — усмехается тихонько и думает, что лучше, наверное, немного тоже сбавить громкость, а еще вспоминает о том, что с самых съемок Контактов хотел назвать его так; реакция ждать себя не заставляет. — Сеня — это Семен, а я Арсений, — мгновенно вскидывается и даже переходит на нормальную громкость — Антон за ним, если честно, не успевает. — И я не понимаю, — сдается, возвращаясь к вымученному на этот раз шепоту. — Слышь, говоруша, я тебя сейчас на кресло спать отправлю, а то распизделся, посмотрите-ка, — Шаст не знает, почему Арсения так сильно хочется зацепить, не уколо́в, и нарочно добавляет в голос напускную нежность, которая того и гляди перестанет быть показушной — он действительно находит милым, что Попов так распереживался, во-первых, за отпуск, во-вторых, что самого Антона этот поступок может задеть настолько, что придется менять билеты, а в-третьих, в целом, что тот так честно признается, что в ступоре. Более того говорить с ним шепотом, в темноте и без зрительного контакта даже нормально, поэтому Шастун, может, даже очень не против уже и послушать, что ему скажут. — Я как раз думал над тем, чтобы вообще по-тихому уйти, но ты ответил, — при всем понимании и участии, Шаст готов заржать в голос с услышанного тона — где подписать петицию, чтобы ему не давали роли драматичных персонажей? Антон подпишет за себя и, как говорится, за того парня, чтобы не надорвать живот от хохота при просмотре — смотреть же он теперь будет точно, в голове это почему-то даже не обсуждается. — То есть ты меня проверял? — Антон не закладывает в этот озвученный после недолгой пары секунд и собственного вздоха вопрос ничего серьезного, говорит, по сути, просто то, что логично вытекает из этого «хотел уйти, но ты ответил», чтобы оставить Арсения у себя на подольше, раз уж тот собирается сваливать, но с его стороны в этой тишине звучит такой судорожный вдох, что впору невольно напрячься. — Прости, — отвечает после паузы Арс, шумно сглатывая, и это все логично наводит на непонимание, потому что Шаст же ведь не сказал ничего, за чем могла последовать такая реакция. — За что ты извиняешься? — собственный голос уходит в настороженный шепот без чьего-либо ведома. — За то, что проверял, — мгновенно реагирует, что тоже беспокойства не умаляет, и Шасту хочется спросить, об одном и том же ли моменте они сейчас говорят. — И что напроверял? — хрипло от долгого молчания, проведенного в почти нервном напряжении, вешает вопрос Антон, как ярлычок «Не беспокоить» на дверь номера. — Ничего. Ориентироваться только по чужому дыханию сложно, потому что все будто нарочно становится интимнее и с примесью драматичности — или это снова аура Попова, — Антон уже не ебет, ему бы поспать, но… — Арсений. Звучные выдохи звучат синхронно и с кресла, и с кровати, образуя почти сигнал тревоги, потому что до Шастуна резко доходит, в чем могла заключаться проверка — «Да ну нахуй?». — Правда, Шаст, я… — наверное, этого Антон в глубине души и боялся, жопа же всегда чует, а он сам несколькими часами ранее драконил ее, мысленно играя с самим собой в «очко». — Я не хочу, чтобы ты из вежливости там или из еще чего-то терпел меня сейчас, мне, правда, будет лучше уйти, — судя по звукам, Арсений успел поднять только корпус; переводить взгляд и проверять — страшно. — Завали рот, — вырывается первым, когда по голове бьет осознание, что Арс действительно может сейчас уйти, надумав себе всякой хуеты и тем самым прекратив общение, и это то, к чему Шаст питает жажду меньше всего, а потому, даром вообще как это будет расценено, повышая голос, сурово говорит: — И ляг на место, — а после уже мягче, потому что они не договорили, и пререкаться сейчас будет лишним, добавляет почти шепотом: — Пожалуйста. Арсений снова шумно вдыхает, но больше не двигается, судя по отсутствию шуршания простыни и одеяла, давая Антону хотя бы минуту на осознание, что он только что сказал, и как это мог трактовать для себя Арс — бесполезно, Шастун в душе не ебет, что творится у Арсения в голове, — а потому, остается только вымученно выдохнуть и все же перевести взгляд. В темноте номера, разреженной лишь неярким холодным светом от фонарей из окна, Арс выглядит почти неживым манекеном — голые, не скрытые ничем плечи отливают каким-то почти синим свечением, — Антон вообще умудрился забыть, что тот разделся перед тем, как лечь в кровать, а потому смотрит немного дольше нужного от неожиданности, заставляя того резко подтянуть на себя одеяло в попытках прикрыться. Ему в целом удается, но Антон все равно замечает голую шею и вспоминает о собственном подарке, который почему-то сегодня не на Арсении — усталый мозг, игнорируя прошлое поведение Арса, подбивает к мыслям, что тому, на самом деле, мог просто не понравиться этот ошейник, и это отчего-то укалывает по самолюбию. — Тогда ты не меняй билеты, — снова заводит свою шарманку Арсений, и Шаст невольно задумывается, что он либо в бреду, либо, может, вообще еще не протрезвел, как думалось, потому что после всего сказанного ими обоими твердить об этом заново, по собственному мнению, глупо. — Меняй, — это вырывается в ответ спонтанно, среагировав на знакомое слово, потому что Антону больше нечего сказать, учитывая невозможность понять целеполагание в чужой голове, а так хоть повеселятся, может, если уж Арс все-таки настроен, что это их последняя встреча, и это даже логично — с чего начали, тем и закончат, — Антон не станет спорить. Доходит до Арсения не сразу — в эти несколько секунд активной мыслительной деятельности выражение лица, которое Антон теперь нарочно старается рассмотреть даже сквозь темноту, постепенно сменяет нахмуренные брови под растрепавшейся челкой смиренным прикрытием глаз и, кажется, нервно дернувшимся уголком губ — Шаст ставит на не свой даже, а арсеньевский район всечующую жопу и рот с языком без костей, что Попов тоже вспомнил события в Дюжине, — а после от него звучит задавленный смешок, и это, наверное, хороший знак. — Тогда постарайся провести хорошо отпуск, а я не буду мешать, — Арсений чуть клонит голову вбок, стараясь поймать зрительный контакт. — Меняй, — снова сбавляя громкость голоса, просит Антон и немного ерзает в кресле, чтобы можно было видеть чужое лицо, не держа голову навесу, а откинув ту на спинку. — Тогда объяснись, почему, — взгляд напротив становится намного суровее и азартнее, будто тот играет на единственную корову, — Антон вспоминает про коровьи ресницы и жалеет, что не может их разглядеть на таком расстоянии. — Меняй, — «Не дождешься». — Тогда скажи, куда ты уходил. — Меняй, — «Отпуск, блять, старался хорошо провести». — Тогда я не знаю! — судя по всему, Арс разводит руками под одеялом и озирается по сторонам. — Меняй, — «Узнай». — Тогда вот тебе книга, почитай! — Арсений достает из-под стеклянной верхней полки прикроватной тумбы какую-то отельную макулатуру и швыряет ее, чудом заставляя Антона успеть выставить руку, чтобы та не прилетела в лицо — книжка падает куда-то на согнутые в сидячем положении ноги. — Меняй, — «Сказку на ночь?» — Тогда возьми цветы полей! — на внутреннем запале Арс высовывает руку и тычет пальцем в пальму, стоящую в углу номера у самого входа. — Меняй, — «Она искусственная». — Тогда расслабься с этим антистрессом! — почти кричит, кидаясь какой-то странной резиновой херней, найденной на той же тумбочке, которую сам Антон даже трогать боялся до этого момента. — Меняй, — «Это по твоей части». — Тогда сам меняй, понял? Я не знаю, — он поднимает неловко руки, и одеяло снова чуть приоткрывает плечи — Антон старается не смотреть и проигрывает. — Тогда ты идиот, понял? — Антону стоило это озвучить, кажется, с первой минуты знакомства. — Меняй, — распахивает ущемленно глаза Арс. — Тогда я на тебя подаю в суд за нанесение тяжких телесных, — Шаст вертит поднятой с колен книжкой, которой чуть не получил по морде. — Меняй, — качает головой, чуть двигая челюстью на манер, мол, не верит, и растягиваясь в улыбке. — Тогда я уеду, — вырывается первое, что приходит в голову, отчего Арс резко меняется в лице, снова становясь серьезным. Тишина повисает ненадолго — секунды на три, — но Антон успевает мысленно дать себе по лицу за эту фразу, потому что они только вроде бы начали заминать эту отвратительную неловкость после произошедшего, и думает, что никуда он не уедет хотя бы потому, что Арсений сидит в его — пусть и временной — кровати с голыми плечами, на которых родинок столько, что снова вспоминается момент, когда Шаст надевал ему ошейник, которого сейчас на чужой шее не наблюдает. — Меняй, — шепотом, почти умоляюще просит Арсений, усмехаясь как-то обреченно. — Почему ты сегодня не надел мой подарок? Антон нарочно выделяет голосом принадлежность презента, звуча с таким объективно фривольным вызовом, что Арсений тушуется и опускает глаза на собственные руки, которые секундой ранее сложил в замок на коленях — «Похуй, только не уходи». Шаст даже с учетом всех потенциальных последствий не станет осуждать себя ни за тон, ни за вопрос, потому что от осознания, что все может закончиться вот так, вся та появившаяся симпатия и романтический бесфизический интерес давят на стенки мозга, как бы говоря, что их стоит перестать игнорировать, потому что Антон сам пришел к тому, что ему нормально, и ставки, наверное, пора повышать. Тишина разбавляется шумом из коридора — видимо, кто-то из соседних номеров возвращается навеселе, — и эти шорохи и приглушённые смешки возвращают в реальность из воронки мыслей и попыток разобраться в собственных ощущениях. Арсений молчит, но, кажется, хмурится, не понимая, что отвечать — Антону его ответы и не нужны, ему нужен хотя бы короткий сон, учитывая, что до утра осталось не больше пяти часов — сейчас, наверное, часа три ночи, Шаст, наверное, позволил себе лишнего, хоть и желаемого, Арс, наверное, пытается понять, что закладывалось в этот почти осуждающий вопрос, — и это все надо заканчивать. — Арс, давай спать, — едва ли громче шепота просит Антон. — Я так заебался сегодня, не соображаю уже, — это не оправдание, и он мысленно надеется, что Попов не расценит все сказанное ранее бредом, посчитав, что оно тоже было сказано из-за невозможности соображать, потому что это совсем не так. Да, времени на те самые соображения было немного в процессе диалога, да, многие фразы стоило бы сказать не так, но Шаст ни о чем не жалеет — ему, если уж по-честному, и не хватало этого элемента горящей жопы и мгновенной отдачи объекта размышлений, чтобы окончательно прийти к тому, что, помимо нормальности собственного восприятия, он логично ждет большего не только от себя, но и от Арса, поступок которого, теперь объясненный причинами, тешит внутри что-то под ребрами, потому что все эти ощущения есть не только в нем самом, а хотя бы отдаленно похожие — еще и в сгорбленной фигуре напротив, но со всем этим стоит разбираться уже завтра, если стоит вообще. Сейчас Антону не нормально, а почти хорошо — для отметки «идеально» не хватает только сна, в который он проваливается почти сразу, как только замечает, что Попов с тяжелым выдохом и покачивающейся головой улегся обратно, не собираясь никуда уходить.***
Утро начинается не с кофе; утро, если это вообще оно — а судя по палящему в окно солнцу, уже день — но так или иначе, начинается со звонка телефона, который Арсений самолично готов выкинуть в это самое окно, если бы тот был под рукой, но он орет откуда-то из-под кровати, и пока Арс дает себе еще минуту на пробуждение, откуда-то сбоку слышится недовольный и хриплый вопль Антона: «Выруби его нахуй, Арс!» — утро начинается не с кофе, но Арсению нравится. Доставая мобильный из кармана штанов, валяющихся на полу, Арсений успевает посмотреть только на личность звонящего и тихонько, почти шепотом, чтобы не разбудить окончательно Шаста, который сложился в три погибели на кресле в углу собственного номера, принимает вызов. — Да, Ань, — вставать с кровати не хочется, но придется, судя по тому, что он слышит от подруги в трубке недовольный почти крик. — Ты совсем ахуел, Арсений? Я тебя спрашиваю, какого хрена ты творишь? Ты видел вообще, что у тебя в отметках в инсте творится? Господи, да чем ты, блять, думал, идиот! Это же сейчас разлетится везде! Мне даже из твоей полумертвой группы на фейсбуке уже написали, а они, блять, месяц молчали! Господи, ну какая же дубина, Попов, где ты? — поток Аниных криков заканчивается, и у Арса к концу начинает болеть голова, потому что это слишком громко для такого прекрасного утра. — Не кричи, — просит Арсений шепотом, сбегая в туалет и прикрывая за собой дверь. — Объясни нормально, зачем так кричать в такую рань, — до него действительно спросонья с трудом доходит, какая еще полумертвая группа, если он сам полуживой. — Два часа дня, Арс! Два! Если это для тебя рань, то завали лицо и слушай! — по мере сказанного она немного сбавляет громкость, но уровень ее недовольства, кажется, только растет. — Я не знаю, чем ты думал, когда вчера ломился к своему Шастуну в окна, но отметки в инстаграме прямо-таки пестрят твоими па на ебучей автовышке, и, судя по ракурсам, их снимали гости отеля, — Аня вроде бы немного успокаивается, а может, просто ставит крест на Арсении, их дружбе и своей карьере его агента, потому что звучит так устало и обреченно, будто случился конец света. — Там много? Что пишут? — Арсений готов завыть, потому что вчера и подумать не мог, что кому-то будет дело до этого всего. — Дохуя, Арс! Видео и скрины с них же там одни и те же, по сути, но все фан аккаунты уже растащили это к себе в профили и пытаются понять, к кому ты ломился, — стоит отдать Ане должное хотя бы за то, что она перестала кричать в попытках обрисовать ситуацию. — Но пока же не поняли, что это Антон? — не то чтобы Арс боится только этого, но он всячески старается мыслить позитивно, если с тем, что он натворил, придется разбираться, то лучше, чтобы это не касалось еще и Шаста. — Мечтай, — Грам нервно усмехается. — Они уже нашли всех, с кем ты общался в последние дни, поняли, что раз это отель, то это кто-то, с кем ты был в России, нашли Шастуна и по его сториз вычислили, что это он. Арс, по ним плачет МИ-6, серьезно, даже я, когда глаза продрала, не поняла, какого хуя ты там болтался, как говно в проруби, и всю инфу брала от них по большей части, — по ее голосу сложно понять, она все-таки осуждает или восхищается, но он точно уверен, что она оторвет ему голову при встрече, потому что такой объем матов за последнюю пару минут подразумевает, насколько она недовольна. — И что делать? — вглядываясь наконец в свое отражение, спрашивает опасливо Арсений. — Если ты в штанах, то снимать их и бегать, но если твоя бородатая двухметровая принцесса за всю эту операцию по покорению ее сердечка не удосужилась с тебя их снять, то нахуй бы она нам, такая недотрога, сперлась! — Арсу на это даже смеяться не хочется. Во-первых, Антон — не принцесса, во-вторых, он все-таки без штанов, хоть и помнит, что снимал их сам, а в-третьих, еще как сперлась после тех полуночных диалогов, — Арсений улыбается себе в зеркало, потому что это абсурд крайней степени, но он все еще здесь, Шастун — тоже, и вроде бы даже не злился на него ночью, а значит, ему может сойти это с рук, пусть даже пока непонятно, куда именно — в ногах нет правды, а другие части тела пока заблокированы. — Прекрати, — просит серьезно, стараясь спрятать улыбку, и слышит вымученный выдох. — Где ты сейчас? — логично интересуется Аня, и Арс сдается. — У него в номере, — довольством в голосе, кажется, можно обмазаться с головы до пят. — Стою в ванной в одних трусах и смотрю на свою опухшую рожу. Он спит еще, — уже нормальным тоном рапортует Арсений, понимая, что Грам все равно не разделит с ним собственной радости — она сейчас на работе, пусть эта работа и есть он сам. — Трахались? — Анин вопрос звучит так, что Арс все же сомневается в своем убеждении — может, и разделит, кто ее знает. — С ума сошла? Нет, конечно, просто поговорили и легли спать, — вскидывается он, несмотря на что-то дернувшееся внутри — ему объективно рано радоваться, а все эти эмоции — это, скорее, похмельное. — Господи, никакого профита от херни, с которой мне теперь полдня разбираться, — на выдохе шепчет она, видимо, не задаваясь целью получить ответ на свой крик души. — Ань, я ничегошеньки не понимаю, — также тихо возвращает он ей уже свой душевный крик. — Ну, так иди к этому своему Шастуну, я тебе в этом явно не помощник, — советует Аня наконец дельные вещи, хоть и выходить к Антону неловко. — Я пойду дальше мониторить, куда будет сливаться это ночное говно, и постараюсь хоть немного проконтролировать, — от сказанного Арсений готов благодарно выть, потому что это же Аня, которая будет прикрывать его жопу, даже если он сам себя в нее загнал. — Держи в курсе, — просит он и еще больше начинает волноваться, что выходить обратно придется уже совсем скоро. Едва они прощаются, Арсений проводит в туалете еще около пяти минут и по делу и без, потому что боится, что, если Шаст уже проснулся, ему что-то нужно будет говорить, а Арсу — нечего, он после их ночной «меняйки» пролежал с открытыми глазами в невозможности уснуть еще около получаса, пытаясь понять, как вообще реагировать на Антона с наступлением следующего дня, и сейчас, когда этот день непосредственно настал, плана у него как не было, так и нет — есть только дурацкая улыбка от последнего ночного вопроса Шастуна, который отскакивает от стенок черепной коробки мячиком для пинг-понга, заставляя поморщиться от головной боли — нужно же как-то скрасить примитивное похмелье, — но продолжить улыбаться от понимания, что его никто не гонит, а даже наоборот, если он все правильно понял. — Ты что, не ставишь на ночь «не беспокоить»? — Арсению стоит только открыть дверь, чтобы услышать от ерзающегося в кресле Шаста этот сиплый спросонья вопрос. — Два часа дня уже — тут ставь, не ставь, похеру, — негромко отвечает Арс, мысленно радуясь, что Антон начал говорить первым, да еще и о такой неважной мелочи. — Ебать, — вымученно подытоживает Шастун, и Арсений с ним, в целом, согласен. — Как встать-то, сука, боже, спина отвалится щас просто, — Антон едва ли не стонет, когда старается разогнуться — шипит от дискомфорта и морщится так сильно, что его становится искренне жаль. — Пиздец, надеюсь, у тебя в тачке нормально раскладываются сиденья. — Зачем? — в первые секунды Арс даже искренне не понимает, причем здесь вообще его машина, но потом его осеняет, и улыбаться хочется еще сильнее, чем в ванной. — Да, все норм, — вмиг поправляется, потому что Шаст от первого вопроса упирается в него почти убийственным взглядом. — Ты долго будешь тут стоять, сиськами сверкать в проходе? Я в туалет хочу, — каким-то чудом все же поднявшись, недовольно бурчит Антон, не поднимая глаз от собственных ног — если это не смущение, то Арс не актер, что не является правдой как по определению, так и по ситуации, потому что смущение его самого не видно только благодаря этому. Едва за Шастом закрывается дверь, Арсений подрывается к кровати, чтобы одеться и больше не позволять себе подобного, потому что это уже слишком — он в принципе очень щепетильно относится к демонстрации собственных обнаженных частей тела, позволяя себе на людях ходить максимум в очень открытых майках, которые, по словам Ани, выглядят как половые тряпки, но это вообще не главное; главное, что ему нравится; что фанаты пищат, рассматривая на редких фото в подобных одеяниях каждый миллиметрик; что такую можно будет надеть в поездке в Норфолк и уже без собственной неловкости понаблюдать за реакцией Антона, потому что чужое смущение наводит на определенные соображения — или это все уже конечная стадия помешательства, Арсений уже не понимает сам. Рубашка выглядит как из задницы — Арс даже описания другого не подберет, — как, собственно, и брюки, но если с ними еще можно смириться, то насчет верха у него не то чтобы есть вопросы, — их стопроцентно нет, он просто не станет ее надевать, потому что пахнет она немногим лучше того, откуда ее метафорично достали, а потому, когда Антон выходит из уборной и смотрит на него взглядом, в котором так и читается: «Да ты серьезно?», Арс решает, что не случится ничего катастрофического, если он попросит у него футболку. — Можешь, пожалуйста, одолжить мне что-то, чтобы я не надевал это оружие массового поражения, — Арсений готов использовать любые формулировки для описания всех масштабов трагедии, лишь бы действительно не напяливать на себя собственную вещь, и Шаст как-то внезапно хмурится, а после подрывается к шкафу. — Я тебе отдать забыл как раз, — он протягивает какой-то грязно-серый сверток, и, видимо, замечая все смятение на лице Арса, добавляет: — Ну, помнишь, мы про мерчагу говорили, это наш, — Арсений не знает, с чего больше тянет по-дебильному улыбаться: с вида Антона, с того, что тот не забыл, или с родившейся в секунду фразы в собственной голове, которую он обязательно вернет Шасту, едва успеет на себя нацепить подарок. Бросив скомканную благодарность и стараясь держать лицо, Арсений спешит надеть на себя подаренную толстовку, пока Антон приседает у кровати, чтобы поставить на зарядку телефон, а после, когда тот возвращается наконец в стоячее положение, давая возможность видеть его выражение лица без преграды в виде разворошенного одеяла, смотрит открыто ему в глаза. — Теперь нет претензий, что я не надел твой подарок? — Арс не знает, кто из них двоих хочет провалиться сквозь землю больше от озвученного, но эффект это производит потрясающий — Шаст снова мимолетно опускает взгляд вместе с головой, а после усмехается едва различимо и смотрит куда-то в сторону. — Есть новая, — если Арсению не изменяет зрение, тот закатывает глаза, вворачивая эту нарочно насмешливую фразу. — Надо выйти куда-то пожрать, а то умру от голода сейчас, — Антон выглядит так довольно и нагло, будто сорвал куш, но на самом деле, Арсению кажется, что у него самого, как в той поговорке про ребенка, отобрали конфету — «Мог бы и оценить». — Можем пойти в одно место, здесь недалеко, — погасив в себе несерьезную обиду, которую он все равно запомнит, отвечает незамысловато Арс и видит напротив дерзостную улыбку. Она, наверное, нужна им обоим, — по крайней мере, Арсению хочется так думать, меряя по себе, — чтобы точно удостовериться, что тот ночной разговор не просто действительно был, но и не теряет своей значимости, пусть они и ведут себя так, будто ничего такого друг другу никогда не говорили, не приходили к тому, что не хотят покидать общество друг друга, и не смотрели друг на друга в темноте так, как на друзей никогда и в голову не придет смотреть, — Арсений с самой ночи держит в голове картинку чужих глаз не то с ленцой, не то с поволокой, которые рассматривали его оголенные плечи, которые он вчера нарочно не стал скрывать во второй раз, желая доказать себе хоть что-то приятно определенное и определенно приятное, что даст ему хотя бы мелкий шанс думать, что Антону он интересен не только в качестве собеседника. — Веди тогда, — подает голос Антон, а после прочищает горло; Арсений мысленно вопит от восторга, даже не желая себе запрещать такую глупость, в голове неоновой красной вывеской бьется: «Смотри, смотри, смотри».***
Дорога до обещанной Арсом едальни занимает действительно не больше пятнадцати минут, за которые Антон не успевает вообще ничего, кроме как переставлять ноги, стараясь держать единый темп, который ему задали, даже не уточнив, нормально ли ему — Шасту ненормально как минимум потому, что ноет спина, но Арсений несется так, будто на счету каждая минута, и спорить с ним не хочется сразу по двум причинам. Первая — Антон хочет тишины, потому что едва они завязывают разговор, сразу хочется курить от почти нервного напряжения, которое заставляет нести всякую ересь. Вторая — ему сейчас в принципе необходимо занять немного выжидательную позицию, чтобы спокойно принять то, что копошится в нем с того ночного разговора без давления со стороны — если для осознания Арс был нужен, сейчас — точно нет; сейчас бы еды, воды, потрахаться, поспать — чего угодно примитивного и необходимого для жизни в общем, лишь бы не заходить на второй круг в попытках разобраться в собственных ощущениях, — от вчерашней радости обретенных выводов остается только дымка новых вопросов, потому что за прошедшую ночь они прокачались в способностях, силе, здоровье и других метафоричных характеристиках, которыми Шаст не умеет пользоваться, а потому жмет на все кнопки сразу, заставляя выкидывать какие-то инфернально-пугающие телодвижения в попытках нанести самому себе урон, и Арсений, хоть и являясь не противником, а скорее напарником, рядом не помогает. Помогает вообще сейчас только одно — официант сажает их на веранду с видом на какой-то очередной парк, коих в Лондоне, как грязи, и свежий воздух позволяет не так сильно хотеть спать, чтобы вырубиться от одного запаха еды. Молчать с Арсением оказывается приятно тоже, особенно когда он в бессловесном совете тычет в раскрытое меню на позицию с чаем, который нравится Антону уже из названия — что-то там травяное же должно немного успокоить нервы. Если быть до конца честным, то Шасту в целом нехорошо, наверное, именно из-за нервяка, а не из-за всего надуманного ранее, потому что ну да, перечень эмоций, чувств и желаний по отношению к Арсению постепенно растет, но это же не значит, что их стоит воспринимать всерьез — подумаешь, его сегодня захотелось коснуться, пока тот стоял перед глазами почти в чем мать родила, это же не значит ничего плохого — Антон просто очень тактильный; подумаешь, его хотелось спросить: «Слушай, а часто ты со своим агентом меня обсуждаешь?», когда Шаст слышал приглушенные обрывочные фразы их телефонного разговора в ванной, как только проснулся; подумаешь, его довольная рожа и этот внезапный вброс о подарке этим утром чудом заставили Антона удержать лицо от рвущейся наружу улыбки, вызванной пониманием, что тот все помнит и продолжает вести себя так, будто действительно готов давать то самое большее, которое запросилось после ночного разговора, — это же все сплошная рубрика «Подумаешь…», которую мозг вставляет после прайм-тайма, чтобы забить эфирное время. Антон разговаривает с официантом на автомате, делая заказ, и в последний момент просит принести пива, потому что он все еще в отпуске — раз, и без него не вывезет — два, заставляя невольно задуматься, что если за две недели у него получится спиться, то «В моем алкоголизме прошу винить Арсения П.», который сидит сейчас напротив как раз с собственными инициалами на груди в качестве нерушимого вещдока — подарки Шаст делает стабильно за этим, судя по всему. — Как тебе Лондон вообще? — незамысловато интересуется Арс, пока им несут заказ, и Антон хочет засмеяться в голос, потому что… — Можно подумать, я успел здесь что-то посмотреть, — бурчит Антон, кое-как останавливая себя от продолжения: «Кроме тебя почти во всех состояниях и ракурсах» — от греха подальше. — Успеется еще, — тепло улыбается в ответ Арс и переводит взгляд на поляну справа от их столика. — Не сомневаюсь, — с обреченным недовольством парирует Шаст, говоря совсем не о городе, потому что уже вообще ни в чем не уверен, кроме того, что грядущая поездка будет во всех смыслах непростой. Видимо, замечая внешние признаки нежелания разговаривать, Арсений замолкает, больше не порываясь завязать диалог, и за это ему стоит отдать должное, так же как и сотрудникам заведения, которые слишком скоро приносят напитки, заставляя синхронно приложиться каждого к своему, и разница только в том, что пока у Арса в бумажном стаканчике кофе, у Антона в самом что ни на есть стеклянном — пиво, а хотелось бы, конечно, чего покрепче. — Как думаешь, пить с утра что-то крепче пива — это алкоголизм? — озвучивает зачем-то свои мысли Шаст, когда замечает на себе короткий, полный неловкости взгляд. — Если есть повод, то не думаю, — видимо, кокетливо отвечает Арсений — Антон не хочет утверждать о таком настрое наверняка. — Есть, — бескомпромиссно заявляет он хотя бы это. — И какой же? — Шаст сейчас выколет ему эти бесстыжие глаза просто за то, что Арс бегает ими со стола на собственные руки и дерево за спиной Антона. — Сомнительный, — Шастун откидывается на плетеный диванчик, складывая руки на груди, заставляя взгляд напротив проследить за этим жестом. Зачем он вообще затеял эту перестрелку двусмысленными фразочками — непонятно, но все же мысленно надеется, что Арсений сейчас, как волшебник в голубом вертолете, символизирующем исключительно ориентацию, хоть немного внесет ясности или элементарно развеселит, потому что смех — это всегда панацея от всех болезней, может даже, в том числе от алкоголизма, но Попов ведет себя так, будто все за него знает и смеется в одиночку не то над вторым дном поднятой темы, не то над самим Антоном — «Сука, ну какая же ты сука, помоги мне, блять!». — Вообще, мне кажется, что если есть сомнение, то лучше всегда выбирать действие, чем бездействие, — «Ты не помогаешь». — Потому что не попробуешь… — Не попробуешь, я помню, спасибо, ваш ответ очень важен для нас, Арсений, — едко перебивает Антон, потому что от хотя бы потенциального предположения, что Арс может быть в курсе его сомнений и именно поэтому отвечает так, хочется удавить его, как назойливую мошку, которая летает сейчас над ухом и не помогает расслабиться тоже. В ответ не звучит ничего, зато по лицу напротив растягивается немного лукавая улыбка, за которой снова следует опущенный взгляд; Антон думает, что если тот пытался в заигрывания, то у него получается какая-то неумелая шлюндра, хоть должный эффект это почти вызывает — Шастуну нравится наблюдать за этим театром одного актера, — если это все-таки не от пива с утра. Едва Арс хочет сказать что-то в ответ, официант наконец приносит заказ, чем сбивает его, заставляя молча взять вилку — он снова ест какой-то салат, в котором ничего святого, по мнению Антона, который с полным ртом слюны гипнотизирует тарелку с заказанными для себя ребрышками, и это заставляет их взять паузу даже от куцых разговоров, что не может не радовать — Шаст услышал, что ему хотел сказать Арсений, Арсений не услышал ничего, что, возможно, хотел, но так ему и надо, потому что Антон прекрасно помнит его слова о том, что есть надо молча.***
Ковыряться в салате перестало быть интересным еще после двух минут с момента появления того на столе — Арсений вообще не привык завтракать и заказал его скорее за компанию, чтобы не сидеть, как идиот, со своим стаканчиком кофе, который вот уже как минут десять опустел и нужен только для того, чтобы занять руки, пока доедает Антон, которого, как ни старайся, не получается понять тот последний час, что они проводят вне отеля. Если бы у Арса сейчас стандартно спросили, какая роль была в его карьере самая сложная, он ответил бы, что роль влюбленного бисексуала рядом с натуральным объектом влюбленности, но вовсе не потому, что у него в целом не так много ролей, а потому что за те полчаса, тянущиеся с прихода в этот ресторанчик недалеко от дома, он всеми силами старается не выдать, что ничего не понимает и того и гляди рехнется, делая вид, что ему легко и хорошо. Антон — непонятный, его настроение — еще хуже, что послужило ему причинами — одному богу известно, его странные вопросы — то, чем побрезговали бы даже фашисты, и все это продолжение якобы хорошего утра по опрометчивому заявлению самого Арсения, который, как бы не старался все это время держаться уверенно и позитивно, хочет уйти отсюда прямо сейчас, чтобы перестать чувствовать эту неловкость. Он пытался свести все к клоунаде с заигрываниями, чтобы снова побарахтаться в псевдоромантическом болоте, кидаясь в друг друга вонючими кувшинками в лице их шуток, после которых обычно все было в порядке, но Шаст будто бы не настроен шутить, а ведет себя вполне серьезно или ждет серьезных ответов на несерьезные вопросы, или сам Арс просто снова запутался, надумав себе чего-то — уже не найдешь концов, поэтому остается просто ждать, пока это все решится как-нибудь само, желательно с меньшими потерями. Телефон спасительно звонит ровно в тот момент, когда Антон, улыбаясь, подает подошедшему официанту свою пустую тарелку, и это почти мило, если бы не звонок от Кости, который обычно предварительно пишет, если ничего не случается. Заполошно принимая вызов, Арс надеется только на то, что это просто получилось случайно, но первая же фраза Михайлова не подразумевает ничего из ожидаемого или хотя бы хорошего. — Арс! Арс, слава богу, ты взял трубку! — едва ли не кричит тот, и Арсений мгновенно подбирается на своем диванчике. — Скажи, что ты сейчас в городе и не занят. — Я в городе и не занят, — Арс не желает замечать на миллисекунду остановившуюся руку Антона, до этого тянувшуюся к стакану, чтобы не отвлекаться еще и на это. — Ты можешь подъехать сейчас в бар? Я все здесь расскажу, только прям очень срочно, — тараторит Костя, заставляя хмуриться, разбирая этот поток слов. — Могу, конечно, но ты скажи хоть вкратце, что случилось, — просит Арс, чтобы элементарно понимать, что от него хотят. — Да ничего серьезного не случилось, у меня просто есть к тебе одна просьба, которую только ты можешь выполнить, — смазывает нормальное объяснение, но Арсению все равно уже многим спокойнее, особенно когда в голову ударяет осознанием, что это Костя, у которого и случка собаки — это повод экстренно устроить вечеринку. — И возьми машину, пожалуйста, так будет удобнее. Судя по лицу Антона, который не сводит с него хмурого взгляда, а едва замечает, что Арс смотрит на него, и вовсе вопросительно вскидывает подбородок, он затребует объяснений, что случилось, которых не выдали даже самому Арсению, и только сейчас перспектива попрощаться начинает навевать тоску, на корню игнорируя прежнее желание уйти. — В течение часа жди, — отвечает наконец Арс, выдыхая, а после, сомневаясь всего секунду, продолжает: — Я могу, если что, не один приехать? — лицо Шастуна напротив на мгновение перестает быть таким мрачным, а после вовсе становится недоступным для анализа, потому что он поднимает руку, подзывая официанта, и просит счет, едва тот оказывается рядом — Арсений ни за что не признается, что такое взаимопонимание нравится ему до полупоросячьих визгов, потому что нужно держать марку. — Вообще похуй, жду. Костя сбрасывает вызов так же внезапно, как начал, на середине обрывая собственный крик уже не в адрес Арсения, а кому-то из сотрудников бара, если доверяться информации, что он в баре, и переходу на приказной тон. Арс откладывает телефон, оглядываясь, чтобы выискать глазами официанта. — Я сказал, чтобы он принес быстрее, — возвращает внимание к себе Антон и, стоит только Арсению обернуться, снова вопросительно кивает. — Тебе ехать надо? — Да, — согласно кивает пару раз и замечает, как Шаст немного дергает уголком губ. — Ты со мной можешь, если хочешь, просто нужно помочь другу, у него бар свой, так что… — Арс и сам не знает, что «так что», но надеется на положительный ответ Антона, потому что все еще не хочет оставлять его в очевидно безрадостном настроении, с которым солидарен — ему почему-то кажется, что вдвоем будет полегче. — Да погнали, тем более это бар, почему нет, — Арсений только сейчас понимает, что не сказал важное уточнение. — Только это не совсем обычный бар, но там пока никого нет из посетителей, они работать начинают только с восьми, — тараторит, потому что везти Антона в гей-бар — сомнительное предложение, и, видя очередной кивок, уже хочет сказать прямо, но подошедший к столу официант отвлекает Шаста, подсовывая терминал. Арсений даже слова вставить не успевает, когда Антон уверенно закрывает общий чек. — Сколько там с меня? — Одна экскурсия по Лондону твоему паршивому! Ты, может, скажешь уже? — Шаст поднимается на ноги, хлопая по карманам, чтобы проверить ключи и сигареты, — Арсений уже знает эту привычку, но не улыбается этому только потому, что от него требуют ответа. — Да гей-бар это, господи, — встает тоже Арс, ожидая реакции, но Шаст только забавно фыркает. — Блять, я уж думал, что там сатанисты какие-то или еще чего хуже, — закатывает глаза, и Арсений на это не сдерживает смешок. — Поехали, я еще покурить хочу успеть, — не дожидаясь ответа, Антон идет к выходу через общий крытый зал, заставляя Арсения поравняться с ним уже у самой двери. — У входа, кажется, запрещено курить, — считает нужным вставить свои пять копеек Арс, потому что как-то неожиданно резко в Шастуне проснулась уверенность, несмотря на всю поступившую ему информацию. — Похуй уже, веришь, нет? У входа, где, оказывается, можно курить, Антон показательно затягивается, заставляя Арсения отвести глаза, чтобы не пялиться и вызвать такси, потому что есть у него четкое предубеждение, что пешком Шаст больше не пройдет сегодня и пары метров, если оборачиваться на то, как он сопел, пыхтел и едва ли не охал по дороге сюда, да и в целом так получится быстрее, чтобы не заставлять ждать Михайлова и разобраться с этим как можно раньше — Арс помнит, что завтра в шесть утра им нужно уже выезжать, и многочасовая поездка за рулем обязывает выспаться.***
Обе поездки проходят в относительной тишине, не считая редких фраз Антона, сидящего на пассажирском сидении, что Арсений слушает — цитата — «всякое говно, тебе сколько лет, Арс?», и это выглядит так, будто еще садясь в такси, они бессловесно дали друг другу понять, что обоим по разным причинам не до разговоров — мотивацию Шастуна Арс не знает, но в своей уверен более чем железно — сейчас лучше помолчать, чтобы не отвлекаться от дороги, во-первых, и дать себе передышку от странного взаимодействия, которое отчего-то все равно не хочется разрывать, во-вторых, а потому, когда они после получаса молчания входят в Костин бар, Антон, видимо, считает нужным озвучить собственные впечатления. — Обычный барушник, даже не скажешь, что для этих всех, — для кого, для этих — Арсений вдаваться не хочет во избежание ненужного спора где-то на людях, пусть и понять, о чем идет речь, может только Костя, а потому просто молчит, что, судя по всему, не совсем устраивает Шастуна, который следующим вопросом вводит в ступор. — Ты всех парней сюда водишь? — звучит нарочито легко и насмешливо, но Арс по его лицу видит, что у них обоих в голове сейчас примерно одно и то же, потому что какой он Арсению, блять, парень. — Только тех, кого, действительно, считаю другом, — стараясь ответить в тон, Арс стопроцентно уверен, что датчики тупости шкалят от собственных слов, потому что какой Антон ему, нахуй, друг, и выражение лица Шастуна почему-то не меняется, будто тот с ним солидарен и в этом. — Арс! — голос Кости не дает неловкости между ними обосноваться с корнями. — Пиздец, ты мой спаситель! — лопочет он, почти подбегая к ним с Шастом и протягивая руку. — Это кто такой мне пока незнакомый? — коротко приобнимая Михайлова, слышит негромкий вопрос Арсений у уха, но ответить не успевает. — Это Антон Шастун, — Шаст протягивает руку для рукопожатия, и Костя мгновенно принимает ту, глядя на него с каким-то одобрением — обоюдное знание русского языка за границей творит чудеса. — Шастун? — уточняет зачем-то Михайлов. — Приємно познайомитися, — и до Арсения наконец доходит, что к чему, пока Антон неловко клонит голову влево. — Менi теж, — Арсений с открытым ртом наблюдает, как Костя улыбается шире, а сам виновник такой реакции очаровательно улыбается. — Так з цього потрiбно було починати, — лопочет Михайлов, разводя руками, как старая бабка. — Пойдемте сядем хоть, а то стоите в проходе, — мгновенно переключается он, глядя наконец на Арсения, и, не дожидаясь ответа, разворачивается, намереваясь, видимо, встать за стойку. — Откуда ты?.. — шепчет Арс Антону на ухо, едва Костя отдаляется на пару шагов. — От бабки, но я знаю только это, не ссы, — обдает горячим дыханием ухо Арсу, когда произносит ответ Шаст, и простяцкий смысл, как и растерянная интонация вообще не имеют значения, потому что это приятно настолько, что Арсений от неожиданности опирается на чужую согнутую в локте руку, но тут же убирает, боясь быть замеченным. — Потом помилуетесь, — лопочет все же увидевший это Михайлов, но вставить даже слова не дает. — Арс, это пиздец, забери на выходные Баки, мы едем знакомиться к родителям моей, а у них там то ли аллергия, то ли еще что, короче, я с собой его взять не могу, — в первые секунды Арсению кажется, что он шутит, но тот выглядит серьезно. — Скажи, что ты сейчас так очень неудачно пошутил? — старается начать дружелюбно Арс, но, видимо, у него все отношение к этой затее написано на лице. Баки для Арсения — это было, есть и будет стоп-словом, потому что это огромная белая махина, способная залобызать человека до смерти и разнести на своем пути все, и по совместительству, любимая Костина собака, которая сейчас с его легкой руки, открывшей дверь в подсобку, выносится в зал, как бы вещественно показывая, что Михайлов не шутит. — Арс, ты сам надоумил меня поехать знакомиться с родителями, забери его на несколько дней, пока мы не вернемся, потому что я не успею найти того, кто сможет взять его на передержку, а мы уезжаем уже через несколько часов, — Костя тараторит, потому что, видимо, хочет убедить, но это не помогает, Арсений не возьмет это животное себе даже под страхом смерти. — Ты в курсе, блять, что о таком нужно элементарно думать заранее? — Арс старается не злиться, но не выходит. — Я не возьму его, и в смысле я надоумил? Ты охуел? — он даже не знает, что бесит его сейчас больше. — Ты! Кто мне тут рассказывал, что мы столько всего пережили, что уже пора делать серьезные шаги? Арс, пожалуйста, это всего лишь до вечера воскресенья! — Костя уже почти умоляет, не желая, видимо, воспринимать всерьез слова против этой затеи, а потому Арсений пытается успокоиться и найти глазами причину умоляний, которая отчего-то затихла, заставляя представлять примерный масштаб катастрофы в плату за эти минуты спокойствия. Бегая взглядом по всему бару, меньше всего Арс ожидал увидеть Баки, играющегося с Антоном у одного из столиков, однако даже после глубокого вдоха и прикрытых на секунду глаз картинка не меняется — сидящий на корточках Шаст почесывает за брюхо огромного белого лабрадора, завалившегося на спину для обоюдного удобства. — Арс, даже Антон уже с ним подружился, забери его, а? Ну я правда не найду, куда его деть, а у нас в десять вечера уже автобус, — напоминает о своем присутствии Костя, вернувшийся за стойку, и Арсений боковым зрением замечает, как Шаст, среагировав на свое имя, хмурясь, приближается к ним со спокойно шагающим рядом псом — Арс готов закатывать глаза безостановочно. — Кость, правда, хуй бы с ним с неудобствами, я бы взял, но мы сами уезжаем завтра, так что вообще никак, — все же старается спокойно донести до друга. — А куда вы? — хмурится Михайлов, глядя на вновь образовавшуюся идиллию между Антоном и собакой, но уже у стойки. — У нас трип в Норфолк, и тоже на все выходные, — Арсений знает этот взгляд, который переводит на него сейчас Костя. — Блять, даже не думай, я не пущу эту слюнявую, неповоротливую махину к себе в машину! — Зачем ты так об Антоне? — Михайлов старается шутить, и это все еще хуже, чем затея брать с собой пса, но Арсений не успевает разразиться новым потоком аргументов против. — Арс? На пару слов, — с максимально серьезным видом Антон касается его локтя, уводя за собой от стойки, и Арсений мысленно молится уже сам, только бы Шаст не начал уговаривать его взять собаку. — Бля, давай его заберем! — судорожным шепотом все же просит он с горящими глазами. — Ты все равно говорил, что у нас номер там какой-то, куда можно с животными, за который мы все равно уже переплатили, Арс, блять, давай, ну что тебе стоит? Я тебе сам чехлы потом поменяю, если он что-то расхуярит, и химчистку оплачу еще, — настаивает Антон, не переставая шептать в самое ухо. — И кран на кухне подтяну, только давай заберём, — отстраняется и смотрит так, что Арсений хочет завыть от будто бы всеобщего предательства, потому что у него язык не повернется отказать такому Антону — переполошенному, довольному, просящему. Красивому. Арс смотрит на него взглядом, не сильно отличающимся от взгляда какой-нибудь побитой псины, потому что просто не может сказать «нет». Антон снова касается его локтя, а после сжимает, глядя прямо в глаза, и это становится последней каплей. — Ладно. — Блять, ты лучший, Арс! Спасибо, — выпаливает Шаст и уносится обратно к стойке, тут же приседая на корточки и принимаясь теребить белую шерсть на холке. Арсений думает, что это будет самая прекрасная и одновременно тяжелая поездка в его жизни, пока в ушах, в голове, под ребрами и везде, где только можно вообще, все еще бьется это тихое, судорожное и честное — «лучший».