***
Молчание Арсения заставляет Антона, образно говоря, спуститься с небес на землю, а не образно — прикусить язык и подобрать булки, потому что по ощущениям — обидел. При всем понимании, что Арс — не кисейная барышня, а взрослый мужик, и при всем понимании, что тот не станет всерьез брать этот гонор за причину показательных обидок, легче от этого не становится, потому что прецедент с его собственной стороны был, и, даже если не будет последствий, то неприятно все равно — Арсений не заслужил ведь, — потому что мозг, будто почуяв опасность, включил защитную реакцию, чтобы не выдать, как он, на самом деле, рад такому стечению обстоятельств. Обстоятельства поднимают на него не вдумчивый, конечно, но определенно осмысленный взгляд и сопят мокрым черным носом на коленке, иногда оставляя на штанах пятна — Антон, если бы не неудобное положение в машине, затискал бы эти обстоятельства до хрипов, потому что — собака. Шаст всегда хотел, просто не задумывался об этом основательно, чтобы в порыве эмоций не купить себе или даже просто не взять бесплатно у кого-то самого беспородного в мире пса, оправдывая, что тот вообще-то «дворянин», потому что теперь, когда есть средства на такую почти мечту, с его характером это легко могло обернуться еще одним живым существом в квартире, и в этом плохо все, начиная от того, что оно, блять, живое, и заканчивая квартирой — собаке, по мнению Антона, нужен дом, собаке нужно внимание, а у него ни того, ни другого даже на себя самого иногда не хватает — просто, наверное, рано. Он пообещал себе к сорока — и дом, и собаку, и выходных побольше, — все это будет, а пока не до конца свой, но хотя бы ненадолго взятый пес на коленке, пока пустующая сейчас квартира в Москве, пока из крыши над головой отель или, как в моменте, вообще машина Арсения, пока и сам Арсений на водительском, — оно все пока тоже временно его, и последнее в списке — это еще одна причина внезапно взыгравшейся защитной реакции. Арсений не должен был соглашаться, да и не хотел, если уж по-честному — Шаст даже по себе знает, почему: ответственность, — но он сам просто не сдержался от примитивного эмоционального перенапряжения, как в моменте, так и на горизонте, которое легко можно было бы немного развеять новым лицом — мордой — в их компании. Лицо Арса в тот момент собственной просьбы, к слову, до сих пор временами мелькает в голове, как напоминание, на что он должен злиться в самом себе, потому что Арсений не хотел, но все равно согласился, глядя даже не на собаку — просто в глаза, — смотрел, бегал от левого к правому, едва заметно дергал бровью — скорее нервно — и что-то для себя понимал, решался, сказал потом что-то вроде: «Если что-то случится, виноваты будем оба», но это даже не самое страшное, по мнению самого Антона. Самое страшное, что Косте Арсений бы отказал, как и отказывал в диалоге ранее, а ему не смог — и это проблема, буквально питающаяся тем, что Шаст уже даже не боится мысленно предполагать с точки зрения Арса, но вместе с тем прекрасно понимает, насколько на их позициях эта его защита является нечестным чувством — за добро нужно платить добром, и как жаль, что с тем, в чем Антон отказывается признаваться уже со своей стороны, такая меновая политика не работает. Он ведь не хотел обижать, показывать гонор, но и поблагодарить бы не смог так, как хотелось — хотелось сжать хоть руку, хоть плечо, хоть всего Арсения и задышать ему в ухо в невозможности словами сказать «Спасибо», потому что это хоть на время потешит какую-то юношескую хотелку, потому что им обоим с собакой в поездке эмоционально будет легче, потому что Антон давно не помнит такого скрипящего зубами доверия, а не пустого согласия во избежание споров в свою сторону, не скидывая ответственность, а деля ее на двоих — этого не уложишь в семь букв с одной повторяющейся. — Чего ты вскочил? Ложись обратно, едем еще, — гладит Антон Баки по голове, когда замечает, как тот начинает шевелиться больше нужного, — и это шанс. — Давай, братан, а то Арсений нас на ходу из тачки выкинет, не зли его, — нарочно проговаривает громче и отчетливее, уже без намека на сюсюкающие интонации, потому что обращается, на самом деле, вообще не к псу. Арсений молчит, но глубоко и шумно вздыхает — Антон почему-то уверен, что тот на выдохе пару раз моргнул чаще нормального ритма, потому что за это недолгое общение успел заметить эту привычку: когда Попов не хочет показывать, что недоволен — он приоткрывает рот, вздыхает и хлопает глазами, будто всем вокруг показывая, что это даже внимания его не стоит, мол, чего вы от меня хотите вообще все. Банально и просто, но Шаст хочет слов — простого диалога о самой задрипездной чуши, или можно даже вообще ни о чем — бессмысленно, только пусть создается видимость разговора, чтобы не так сильно ощущалась призрачная вина за то, что мог обидеть. Тишина разбавляется тихим единичным поскуливанием снизу, но никак не ответом Арсения, и это не злит ни на толику, только, наоборот, подбивает на другие попытки разговорить — «Я пока не умею понимать твое молчание, у меня, блять, было меньше недели, но готов научиться», — мысленно оправдывается Антон, всем своим видом прося заговорить Арса первым, но нормально, без негатива. — Ты, кстати, как думаешь, Арсений сильно злится на нас? — Шаст наклоняется к Баки, косвенно следуя своей не до конца отлаженной стратегии. — Прекрати разговаривать со мной через третьих лиц! — Арсений, ожидаемо, срывается. — О боже, третья морда, что это за звуки? Ты тоже их слышишь? — напрямую упрекать Арса в выбранном тоне не хочется, но и кричать сейчас не следует тоже, а потому Антон готов еще немного помучить бедное животное, беря в руки его голову и вглядываясь в глаза. — Антон, это детский сад! — вымученно выдыхает, но спокойнее не становится. — Ничего не могу разобрать, не понимаю на такой частоте, — нарочито мягко, чтобы не спугнуть, но по-прежнему не оборачиваясь в сторону Попова — просто будто задумываясь в пустоту. — Ах, частота-а не та! А что такое? Фонит? — Арс едко вкидывается, но уже принимает правила игры — Антон на правильном пути. — Баки, он сейчас въебет мне, спасайся хотя бы ты! — снова поднимает собачью морду, упрашивая ту на манер дурацких триллеров. — Ты играешь отвратительно! — Арсений почти сдувается со своим гонором, потому что в голосе начинает проскальзывать скорее насмешка, нежели злость. — Кажется, до нас старается достучаться профессиональный актер! — сипит Антон преувеличенно восторженно, будто интуитивно зная, куда нужно давить, потому что Арс тихонько хмыкает. — Все фонит, наверное, нужно сменить тона, — старается подсказать уже прямо, чего хочет, Шаст, и это работает. — Тоны, — вставляет Арсений, снова останавливаясь на светофоре. — Тона — это в колористике, — переводит взгляд и, встречаясь наконец глазами с Антоном, затихает на последнем слове. — Вот, теперь не фонит, — Антон улыбается первым, и теперь все честно.***
Ноющее и временами дергающее, как больной зуб, ощущение, не пропадает, даже несмотря на небольшую передышку в машине после разговора с Антоном; Арсений петляет между рядов с антибактериальными салфетками, одноразовой посудой и плешивыми пикниковыми покрывалами, укладывая в корзину все, забив на свой привычный принцип сортировки товаров таким образом, чтобы легкое было сверху и не мялось под весом тяжелого — в корзине, на самом деле, кроме бутылки сока, тяжелого ничего и нет в этот раз — все тяжелое сконцентрировалось у него в грудине и давит на легкое — на оба, если составить себе труда не врать. Это что-то сложно идентифицируемое по категориям, но оттого не становящееся лучше — будто мокрая залежавшаяся тряпка, кинутая комком, при любом движении проходящаяся по внутренностям — это что-то между сожалением и жалостью, и Арсений не знает, какой вариант будет выигрышнее. Жалеть себя — неприятно в настоящем времени, сожалеть о сложившихся таким образом обстоятельствах — неприятно до кучи в прошлом и будущем, а потому Арс решает, что лучше все-таки себя, так кажется даже безопаснее с какой-то точки испорченного зрения, будто легче удастся отвергать что-то другое, пока тоже необлаченное во что-то конкретное, но, укладывающееся на плечи одной из тех взлизистых подстилок, что он мечтательно ухватил с собой, надеясь на возможность выбраться на пикник. Проходя мимо продуктовых полок, любой вид еды вызывает вязкую слюну, как перед тошнотой, но Арс знает, что даже если не сейчас, то в дороге точно нужно будет что-то перекусывать, и желательно не рискуя при этом как здоровьем за перехватываниями в дорожных забегаловках, так и бюджетом с учетом цен в небольших супермаркетах и заправках вдоль трассы — чертовы капиталисты. В корзину по принципу «было с краю» отправляются несколько пачек печенья, какие-то леденцы, парочка упаковок каких-то жевательных драже, которые прямо перед ним так маняще выхватила какая-то симпатичная девушка, пачка чипсов, упаковка кексов и три бутылки воды — Арсений понятия не имеет, что может захотеть Антон, но надеется, что хоть что-то из набора придется тому впору, потому что, если нет, ему придется есть собачий корм — Арс на него не то чтобы злится, но питает почти юношеские обиды, мол, а зачем ты допустил возможность нашего сближения, совершенно забывая, что первоначальным инициатором был он сам — даром. Уже у самых касс, замечая островок с сигаретами в паре метров, Арсений напоминает себе, что те им пригодятся примерно так же, как булькающая сейчас на транспортерной ленте вода — если не Шастуну, то ему самому, — и уже с пакетами в руках закупается с огромным запасом пятью пачками, вспоминая, что уже несколько дней не был в зале. Хочется буркнуть, что это все дурное влияние Антона, но он взрослый мальчик, а потому с него такое даже не спросят, но в ушах голос мамы: «Своя голова на плечах должна быть, Арсений» и папы: «Если все прыгнут, ты тоже прыгнешь?». Арс прыгнет, у него по четвергам аэробные интервальные тренировки на ноги, ему по наставлению тренера положено, а сегодня как раз четверг, и побоку, что из всех тренировок у него сегодня только нагрузки на сердце — «Ну зачем ты так стучишь?». Примерно этот же вопрос четырехкамерному Арсений задает во второй раз, когда видит, как на газоне при парковке Антон играется с Баки, и как, едва замечая его, Шаст подталкивает собаку за бедро, и они вместе уже почти спокойно двигаются к машине; Арс так и остается стоять у дверей, не позволяя датчикам движения их закрыть, потому что это все походит на какую-то почти семейную обстановку — Антон, собака, сам он с пакетами из магазина, они все вместе сейчас усядутся в одну машину и поедут домой, и неизвестно, чего ему хочется больше: сохранить это на сетчатке или стереть из памяти ко всем чертям. Сожаление о невозможном и жалость к себе снова перебрасываются ядерным оружием, знаменуя начало военных действий, и Арс только от шума в ушах — не то от метафоричных взрывов, не то от головной боли, — находит в себе мотивацию дойти наконец до машины, а не стоять, блокируя людям вход, когда замечает, как Шаст приваливается бедром к капоту, закуривая. — Он меня ушатал, — тепло посмеивается Антон, пряча лицо в подставленную ладонь, и проходится ей по глазам, будто снимая пелену, едва Арсений оказывается в паре метров, двигаясь к багажнику. — Я его в принципе тоже, так что вечером перед сном просто можешь его по своим делам вывести, а там уже утром я приду и выгуляю, — рапортует следом, помогая укладывать пакеты, и до Арса доходит только сейчас. — То есть ты его у меня собрался оставить? — Арсений даже пакет до пола багажника не доносит, оборачиваясь на Шастуна и сталкиваясь с ним почти нос к носу. — Ну, в отель меня с ним точно не пустят, — после сказанного на его лице пробегает тень улыбки, над которой даже гадать не приходится, Шаст объясняет все сам. — Я вторую ночь подряд не хочу штрафные чеки ловить, извиняй, — в голосе ни намека на упрек, скорее дымка сожаления, потому что сам бы с радостью провел время с Баки вне машины, и Арс дает себе всего секунду на подумать. — Слушай, ты… — начинает он, но не знает, как предложить, чтобы это не казалось чем-то двусмысленным, а потом вдруг осекается, потому что по опыту того же диалога с Костей такая неясность свойственна только ему в угоду обостренной влюбленности. — Я просто не вижу смысла ехать тебе в гостиницу вообще, — хмурый взгляд Антона красноречивее любого ответа. — Ну, сам посуди, мы сейчас приедем, а в шесть уже выдвигаться надо, и логичнее будет, не заезжая за тобой, сразу махнуть туда, — рассуждает, в ненужный третий раз шурша пакетами, укладывая их, только бы не смотреть в глаза. — Плюс, я с этим зверьем один не останусь, — стряхивает с рук мелкую пыль, разворачивая корпус к нахмурившемуся Шасту, и жалеет — снова. — То есть, бля, погоди, — захлопывает багажник Антон, хотя его никто не просил. — Ты предлагаешь у тебя, что ли, переночевать? Как бы Арсений не обходил эту формулировку, Шастун лупит ей в самое яблочко, заставляя закатить свои глазные, а после расплывается в улыбке, и на короткую секундочку у Арса даже отлегает — ровно до фразы: — Баки! Ебать, братан, слышал? Готовь свою жопу к реваншу, — обращаясь к псу, с которым они, видимо, успели зарубиться во что-то, где Шасту достался проигрыш. Арсений сейчас не любит этого паршивца еще сильнее, потому что тот мог бы и поддаться; он сам бы, вот, поддался, хотя по себе собак не судят, даже если сам Арс прекрасно осознает свою характерную причастность к сутулопсинным. — А что ты там понабрал, кстати? — спустя несколько минут молчаливой поездки интересуется Антон. Не сказать, что Арсений прямо-таки ждал, когда с ним заведут беседы, но, если честно, — сказать, потому что прошедшие мгновения тишины буквально косплеил в своей голове Карлсона, ведь, на секундочку, он — умный, красивый, в меру упитанный мужчина, ну в полном расцвете сил и объективно лучше, лучше собаки, а потому после того мнимого перемирия от Шастуна закономерно хотелось хотя бы капельку участия, и сейчас, получая его, становится многим легче, хоть и то гнетущее чувство никуда не делось — просто редуцировалось в желание всячески попререкаться. — Ничего особенного, просто собрал рюкзак для путе… шений, — Арс следит взглядом за реакцией и остается максимально доволен собой, замечая, как Антон глубоко вздыхает, прикрывая глаза, и гнет губы, чтобы не смеяться. — Очень спасибо за такой полный ответ, — Шаст звучит и выглядит так, будто сам Арсений утомил его не только этим одним единственным каламбуром, но и всем своим существованием. — Да мелочь всякую в дорогу, вода, печенье, — воодушевленнее, чем следовало бы, почти отчитывается Арс и, едва замечает приоткрывающийся рот, спешит вставить свои пять копеек — и пачек. — Сигареты взял. — А, ага, — рот Антона захлопывается мгновенно, и Арсу смешно, но он держится, не замечая чужую нахмуренность. — Мы же ко мне в отель сейчас? — Арсения хватает лишь на согласное мычание, потому что какой-то кретин решил перестроиться в не самом удобном для этого дела месте. — А потом к тебе? — видит бог, теперь Арсений благодарит этого неумеху за его косые глаза и незнание правил, снова угукая. — А можем тогда за пивом заехать? — Мне за руль завтра, а ты собрался пить у меня на глазах? — Арсений разворачивается, едва останавливается на светофоре, и лучше бы он этого не делал — Шаст, опустив нижнюю челюсть, почесывает щетину, и это цепляет взгляд, а после тот усмехается чему-то своему, сталкиваясь глазами. — Вообще на диване было бы неплохо, но как скажешь, Арс, как скажешь, — Антон силится, чтобы не засмеяться. — Очень остроумно, Антон, я сейчас обсикаюсь от смеха, — в точности скопировав то выражение лица Шаста после собственной шутки, Арсений трогается с места, задумываясь только о том, что с заднего сидения давно не было слышно признаков жизни Баки, и это может означать только одно — он либо спит, либо снова что-то портит. — Блять, кто вообще использует слово «обсикаться», оно ж прям, ну, неловкое, — морщится Шаст и, замечая брошенный взгляд Арсения на зеркало заднего вида, добавляет: — Да спит он, мы реально набегались, пока тебя не было, — в голосе слегка проскальзывает недовольство. — А какое тогда по-твоему нормальное? — любые возмущения Арс решает игнорировать — ему нравится, в каком ключе идет диалог: спокойно, неглубоко и местами смешно, — этого достаточно. — Ну, не знаю, ссать, например. — Ссать — это бояться, — вставляет Арсений и видит боковым зрением, как Шастун двигается затылком и спиной на угол сидения, немного откидываясь на дверь и разворачиваясь к нему. Антон выглядит слишком расслабленно сейчас, почти изнуренно, но без суровости, и смотрит на самого Арсения так, что хочется скрыться с глаз, потому что сопровождающее этот мягко-испытывающий взгляд молчание смущает и заставляет напрячься. — Когда ты в последний раз боялся? — звучит многим тише вопрос Антона после минуты тишины. — В каком смысле? — Арс думает, что это максимально странная и компрометирующая тема, тем более такой резкий скачок на нее. — Что значит «когда»? — Да то и значит, блять, ответь просто и все, хватит искать какие-то вторые дны… дна… доны… — злится Шаст, стараясь подобрать слово, но смеяться с этого не получается, потому что его настрой по-прежнему непонятен. — Корлеоны, — прерывает этот поток предположений Арсений, но испытывать судьбу больше не решается, рассчитывая ответить честно — его ведь просто спросили — когда, а потому без уточнений он может сказать что угодно. — Вчера, — синхронно с собственным слышится выдох Антона. — А ты? — Тоже. Разговор никто больше не продолжает, обустраивая салон обоюдной недосказанностью, которая, ради шанса на верность предположения от каждого из них, не нуждается в уточнениях.***
— Пока не помоете лапы, дальше ванной ни шагу, — наставляет Арсений, вставляя ключ в замочную скважину и открывая следом дверь, предварительно получив уверенный кивок Антона. Оставшийся путь со всеми его витиеватостями и заездами то туда, то сюда — кроме отеля, Шаст все-таки уломал Попова на пиво, а потому по-солдатски бегал за ним в ближайший от дома супермаркет — прошел более чем спокойно, потому что Арс додумался включить музыку, Баки и ухом не вел от усталости, а сам Антон старался элементарно решить для себя, что делать в их крайне многозначном положении относительно друг друга. Какого-то сверхгениального плана от самого себя Антон и не ждал, это все затевалось скорее ради того, к чему он и пришел в конечном итоге, потому что это единственное, что так или иначе снимает с него, если не ответственность, то хотя бы необходимость как-то вымучивать из себя внятные и адекватные действия и мысли, — в конце концов, плыть по течению — это не всегда плохой исход, иногда, как в его случае, наоборот, единственно верный, чтобы просто передохнуть и понабрать каких-либо доказательств или подсказок, или просто хотя бы сил, чтобы было, с чем подходить к стихии, когда той вздумается устроить шторм — в его наличии Шаст даже не сомневается: может, опыт; может, предчувствие; может, внезапно вспомнившиеся слова Ани о Попове на парковке у офиса — много чего может, и Антон дает себе время, замечая, что Арсений, видимо, решил придерживаться той же политики. Кое-как справившись с Баки, который по всем законам подлости оказался большим фанатом водных процедур, Антон усаживается на закрытый крышкой унитаз и думает только о двух вещах: первая — те двести километров водных проливов, о которых так одухотворенно щебетал Арсений, после этой поездки рискуют увеличиться еще на один, потому что Баки кипятком будет ссать, когда увидит, что его ждет; вторая — после активных собачьих стряхиваний влаги с шерсти, ему нужно переодеться, чтобы не сидеть сейчас мокрым и не обломать в связи с простудой ни Арсения, ни готового ссать от радости пса, ни самого себя, если уж по-честному. Выхватив из коридора рюкзак со сменной одеждой, Шаст тратит несколько минут на переодевания, отмечая только то, что в голове слишком легко от сформированной тактики общения, и в сравнении с последними днями это настолько радует, что он даже опасается, не вызовут ли такой настрой и слишком довольная рожа, которую он успевает выцепить в отражении — лишних вопросов, но с этим тоже лучше разбираться по факту. Тем более когда в квартире ждет пес, пиво и Попов — правило трех «П» из какого-то женского сериала, которое он зачем-то запомнил из поста в ленте, для него работает совсем не так, как было в оригинальной версии фильма, но они и не в нем — в конце концов, по дому в обуви никто не ходит, на диване и в постели тоже обходятся без нее, а значит, причин задумываться об этом серьезно нет. Едва Шаст открывает дверь, на него чуть не напрыгивает набравшийся сил после сна в машине и недокупания Баки, и если бы не недовольный взгляд Арса из столовой зоны, то Антон, может, и побесился с ним еще самую малость, но вид Арсения не обнадеживает. — Он разодрал рулон бумажных полотенец, пока я был в спальне, — Арсений не кричит, но, судя по всему, близок к этому, потому что сейчас говорит слишком медленно — выглядит как затишье перед бурей. — Он просто хотел помочь тебе с уборкой, — спокойно и без намека на шутку в тоне, несмотря на смысл, проговаривает Антон, усаживаясь за стойку. — Он прошелся мокрыми и нихуя не чистыми, Антох, лапами по моим белым тряпочным кроссовкам. Шаст миротворчески думает только о том, что чему быть, того не миновать, и шторм, на самом деле, грядет оттуда, откуда не ждали. — Ему просто очень нравится твой вкус в одежде. — Он хотел укусить меня за ногу, пока я разбирал пакеты. — И ноги ему твои красивые тоже очень нравятся. — Прекрати его выгораживать! — Арсений глубоко вздыхает, прикрывая глаза, но голос не повышает, просто остается таким же напряженным и готовым разразиться праведным гневом. — Я не выгораживаю, это просто факты, здесь же ясно все, как божий день, — в тон ему тараторит Шаст и уже ждет нового выпада, но ничего не происходит, потому что Арс, лишь успев набрать воздуха для нового обвинения, внезапно хмурится, а после чуть вскидывает бровь. До Антона доходит, что он сказал только после того, как Арс спешно ретируется в коридор, не сказав ни слова, но мгновенно принимаясь шуршать чем-то в том злополучном шкафу, на который они навалились парой дней ранее, и это все либо влияние квартиры Попова, либо природный кретинизм обоих — третьего не дано, и Шаст, решая, что покурить сейчас будет отличной идеей, выходит за ним следом. Когда Антону кажется, что Попов больше не сможет его удивить, тот обязательно выкидывает какую-то хуету, вводящую Антона в ступор — сейчас он опрыскивает два каких-то не то полотенца, не то пледа, чем-то максимально вонючим, устраивая из коридора модифицированную версию газовой камеры, и память чудом подкидывает Шасту картинку, что, кажется, именно такой расцветки были тряпки в одном из пакетов, с которыми тот вернулся из магазина. — Что ты, блять, делаешь, господи, вонища какая, — слетает с языка само собой. — Опрыскиваю покрывала средством от насекомых, чтобы нас не сожрали на пикнике, — бурчит Арс, стараясь не дышать полной грудью, и Антон не понимает многое: почему делать это нужно здесь, а не на балконе; не задохнулся ли Баки; почему Арс железно решил, что эти пикники вообще будут, или что сам Шаст будет на них присутствовать, но спросить почему-то хочет только одно. — А нахуя так много? — Покрывал или средства? — Мозгоебства. От сказанного Арсений даже отрывается от своего благородного занятия жизненной важности и смотрит так, будто Антон сморозил что-то невообразимо глупое, и, как бы не радовал тот факт, что прежний его прокол больше не вспоминается и оказывается замят в их общении так, будто его и не было, сейчас есть другое — Арс снова хочет начать что-то бескомпромиссно и неоспоримо доказывать, и Шаст уже готов просто принять его точку зрения, лишь бы увести их обоих из этого чуда неогестаповской идеи, пока никто не скончался от удушья, но вполне возможно, скончается от удушения уже от рук самого Антона. — Давай просто смоделируем ситуацию, — деловито начинает Арсений после выдоха, и Антон, подавив желание красноречиво взвыть: «Бля-ять», буквально впихивает его в уборную. — Что ты?.. — Здесь моделируй, я туда не пойду еще минут пять точно, — он усаживается снова на крышку унитаза и смотрит снизу вверх на подбоченившегося токсиколога, которому это звание подходит в любом из смыслов от ядов до мерзейшего характера, который Антон с мазохистским трепетом почему-то до сих пор терпит. — Вот укусит тебя кто-нибудь своим ядовитым зубом или жалом, и что делать? — Арсений со всем занудством и душниловством склоняет голову во всезнающем и оттого вызывающем жесте. — Придется отсосать яд, — он не должен был этого говорить, чтобы снова не создавать неоднозначных прецедентов, но, видит бог, он не виноват — Арсений напросился сам. Его лицо забавно старается держать невозмутимый вид, и Антон ставит на отсечение — и отсос в угоду теме — ногу, что тот просто силится придумать равновесный ответ, и, судя по прищуренному взгляду, наконец придумывает. — Хорошо, допустим, из руки или ноги ты себе отсосать яд сможешь, а если оно укусит в член? — Антон чудом не брякает: «Тебя попрошу», потому что для него самого это уже слишком. — Ну, если в хуй, то только ампутировать, — понижая голос, почти распевает Шаст в ответ, вкладывая в интонацию значительность и авторитетность смысла. — Хуй? — Арсений поджимает губы и напрягает скулы в попытках не засмеяться. — Ну нет, он мне еще нужен! Тело, конечно же. — Но по самый хуй. Это не смешно ровно настолько же, насколько старо — стоило догадаться, что Арсений, произносящий это с максимально серьезным видом, чертов фанат дебильных старых анекдотов, — но Антон ржет до хрюков и слезинок в уголках глаз по неведомым здравому смыслу причинам — план плыть по течению оборачивается тем, что они тонут в гейской теме, и имело смысл, наверное, заранее предполагать такой исход событий, учитывая ориентацию одного из участников операции, но Шасту конкретно сейчас слишком все равно — примерно по тот самый хуй, — ему бы для начала успокоить истерический хохот, который планомерно переходит в беззвучное шипение от напряжения связок и нехватки воздуха. Если доверяться слуху, Арс хихикает тоже, хоть и не так отчаянно, и Антон лишь на секунду поднимает на него взгляд, замечая небольшую красноту по шее и скулам — Шаст думает, что это все от смеха; от того, что они все-таки успели надышаться этим чертовым вонючим средством; от нервов и от чего угодно еще, но точно не от смущения, потому что Арсений — ужасный, на самом деле, пошляк, и единственное, что хоть немного способно успокоить как хохот, так и вновь разбушевавшиеся мысли — это факт, что сам Антон — точно такой же.***
Видео для завтрашней истории сохраняется после муторной обработки ровно тогда, когда у Арсения, уже успевшего почти полностью обсохнуть после душа, заканчивается первая бутылка пива, — Шастун — добрая душа, заботливо взял, помимо нормального для себя, еще и безалкогольное для, цитата, «неудачников за рулем», — и Арс, отставляя ту в сторону, наконец разминает спину, почти готовую затечь из-за долгого сидения на полу, замечая на себе мимолетный взгляд Антона, среагировавшего на движение рядом. У него, увлеченного просмотром шоу Позова, название которого даже не отложилось в голове, судя по частым вошканиям и вздохам, все затекло многим сильнее, но решение расположиться именно на полу после минутной тирады Арсения о том, что он не пустит на диван пса, оказавшегося слишком компанейским в вопросах места дислокации, было принято коллегиально, и страдают они теперь вдвоем — Баки все еще возмутительно прекрасно, он отжал у них своей тушей большую часть и без того не внушительных размеров ковра, который до этого вообще стоял в сложенном состоянии в гардеробной, чтобы не собирать пыль. Теперь, помимо пыли, в нем шерсть и крошки от чипсов, и это, наверное, самая показательная вольная интерпретация фразы о том, что скупой платит дважды. Показательнее будет, только если рассматривать отношение Арса к Антону, потому что после того скупого расчета, мол, просто для эмоций на пару дней, он умудрился как-то слишком сильно упасть в разыгравшиеся далеко не в безобидном смысле чувства, которые обернулись тем, чем обернулись — Арсений жалеет себя уже многим меньше, скорее просто осталась какая-то тоскливая дымка после первой накрывшей его волны, но это все равно не так приятно, как планировалось. Однако среди этой тоски теперь пробивается еще какое-то отчаянное убеждение о сгоревшем сарае, после которого, всенепременно, должна сгореть и хата — пока, конечно, горит только сам Арсений от излишне разморенного вида Антона, но этого уже достаточно, чтобы опасаться за метафорическую недвижимость. — Тебе реально нравится, или ты смотришь, потому что он твой друг? — зачем-то спрашивает Арс, когда Шаст ныряет в телефон, полностью отвлекаясь от просмотра. — Вообще нравится, просто этот выпуск тухлый какой-то, — бурчит в ответ, заставляя хоть немного потешить себя тем, что не одному Арсению здесь скучно. — Бля, что ты там про вопросы какие-то говорил? Давай, а то реально нудятина. Как вообще эти люди комментаторами стали, я бы уснул нахуй посреди матча с таким сопровождением, — рассуждает Антон вслух едва ли на уровне слышимости, потому что это скорее крик души, нежели объективная критика. Особенно с учетом, что сам Арсений в футболе не силен так же, как Позов в добрых шутках — все те фразы, что доносились до ушей от Димы за выпуск, это буквально тематическая прожарка, — и то ли дело в том, что гость реально говно, то ли все-таки в специфике юмора Поза — Арс склоняется к последнему. Вопрос Антона, несмотря на обстоятельства в лице скуки, все равно звучит неожиданно, потому что даже сам Арсений уже умудрился забыть, что предлагал Шастуну в самом начале вечера, когда они еще только-только уселись в гостиной с пивом, занять время не просто примитивными разговорами, а несложной игрой, которая по его неозвученной задумке помогла бы узнать друг друга ближе, но которая не смущает самого Арса излишней открытостью правил игры, — стоит отдать его бывшему должное за ее придумку, основанную лишь на том, что тот хотел хоть немного информации, которую Арсений отчаянно скрывал. Расстаться с ним пришлось, к слову, как раз после одной из таких игр, когда они, не говоря напрямую, пришли к обоюдному решению не мучить больше друг друга. Что касается сегодняшней закинутой удочки от Арса, то он не знал, когда предлагал, зачем ему оно надо, но не исключал варианта, что, может, он хотя бы таким образом наберется смелости спросить что-нибудь важное. Весь и без того немногочисленный запал тогда при первом предложении расшибся об Антона, который, по-хозяйски подключая свой телефон к «умному дому», как-то умильно захохотал и, отмахиваясь, сказал: «Ой, иди в жопу, Арс, я не собираюсь играть в твои игрушки», на что Арсению хотелось усмехнуться прямо ему в лицо, мол: «Так давай в твои — играть тебе все равно со мной», и сдержался только каким-то чудом, которому сейчас благодарен до облегченного выдоха, потому что вся та концентрация драмы и жалости действительно поуспокоилась. Причины такой щедрости от головы неизвестны, но Арсению и не надо — сейчас он с радостью готов открыть еще одну бутылку своего «ненастоящего» пива в последний час перед отходом ко сну и, возможно, таки поиграть с Шастом в эти вопросы. — Ничего особенного, это, типа, знаешь, даже игрой назвать сложно, просто небольшая возможность обсудить то, что не может обсудиться в обычной жизни, — аккуратно протаптывает Арсений дорожку к чужому согласию, зная, на что нужно давить — только слепой не заметит, что Антону действительно хочется спросить многое, потому что за вечер Арс уже сбился со счета, сколько раз тот застывал расфокусированным взглядом на нем, хмуря брови. — Так, если это один из тех каверзных замутов, где тебя спрашивают, ебался ли ты втроем, топил котят или сосался с мужиком, то иди нахуй сразу, я больше не поведусь, — как-то слишком эмоционально вскидывается Антон, будто бы даже в защитном жесте поднимая руки на уровень плеч — в одной из них уже вторая за вечер бутылка пива, и это, наверное, может считаться мотивацией. — Я не топил котят, — считает нужным вставить Арс, игнорируя желание переспросить, что значит это многообещающее «больше», и Антон резко поворачивает голову, оглядывая его с ног до головы. — А остальное то есть было? — Шаст вскидывает левую бровь после пятисекундного молчаливого анализа. — Ну да, — пожимает плечами Арсений, не видя в этом ничего такого. — Тогда ладно, — удовлетворительно кивает. — Тогда поиграем, — в голосе столько искусственного азарта, что это даже могло бы стать смешным, если бы Арсу так сильно не хотелось спалить не просто хату, а весь город к чертовой матери — дай бог здоровья, квартиру, дачу и пизды впридачу бывшему за эту игру. На внутреннем порыве Арсений отползает напротив Шастуна — уже не рядом с корпусом, а с его вытянутыми ногами, — усаживаясь по-турецки, и замечает на своих торчащих из-под штанов коленках нахмуренный взгляд. — Только сейчас заметил, ты рил дома в джинсах ходишь? — скепсис в голосе идет вразрез с той же нечитаемой пеленой в глазах, что стала уже привычной за этот вечер. — Это домашние, — факт того, что Антон обращает внимание на джинсы, а не на коленки, не удивляет и почти не обижает, — глупо было предполагать, что собственные колени — это предел шастуновского интереса. — Арсе-ений, — посмеиваясь, тянет он в ответ, и это слишком тепло. — Нормальные люди дома, не знаю там, в шортах, трениках или голыми гоняют, а у тебя, блин, джинсы домашние, — это тоже выглядит и звучит как мысли вслух, не требуемые ответа и не нацеленные на необходимость быть услышанным собеседником — так, будто это просто какое-то доброе удивление, идущее вразрез с привычной картиной мира, но Арс уже знает, за что зацепиться. — Это ты меня ненормальным назвал сейчас или предложил ходить голым? — склоняет голову вбок. — И в мыслях не было, — искусственно удивляется и прикладывает к груди руку, в которой держит пиво, будто показывая, насколько оскорблен — если судить по содержимому в бутылке, то на три капельки на самом донышке, которых не хватит даже на глоток. Арсений его степень обиды всецело разделяет — в конце концов, «нормальность» для него оскорбление явно похлеще прочего; тема наготы в голове преднамеренно игнорируется. — Так вот, о вопросах, — возвращает разговор в деловое русло Арс, потому что зрительный контакт успевает затянуться. — В общем, у нас у каждого будут три попытки задать друг другу по три вопроса, на которые можно ответить только «Да» или «Нет», и предположить после этого, сколько будет согласных ответов, не уточняя, какие из них именно, на что. Тот, у кого будет больше совпадений с ответом другого в конце игры, может спросить один из своих вопросов, на который проигравший обязан будет ответить полно и честно, — заканчивает Арсений и уже знает, что ответит ему на это Антон. — А если я нихуя не понял? — отставив бутылку, Шаст выставляет указательные пальцы, переставая облокачиваться спиной на диван, и выгибает бровь так, что она поднимается на сантиметр минимум — Арс слукавит, если скажет, что не удивлен такой мимике, пусть и в сотый, кажется, раз. — Нет, ладно, я понял, но зачем так сложно? Типа, это же, по сути, хуйня, которую можно будет спросить и без правил, даже если она каверзная, потому что никто не просит отвечать полно, — логично продолжает, и Арсений знает, что ему просто нужно показать, чтобы он выкупил, в чем прелесть этой недоигры. — Давай сейчас попробуем, и ты все поймешь, — усаживается удобнее, укладывая руки на коленки — Антон опускает взгляд всего на секунду. — Так, где мое пиво, я чую какую-то хуйню, — тянется Шаст к двум последним неоткрытым бутылкам у изножья дивана, открывая одну и сразу передавая ее Арсу. Тот факт, что Антон либо специально, либо случайно всунул Арсению в руки далеко не бутылку с безалкогольным пивом, игнорируется ими обоими — Арс думает, что от одной ничего не будет, тем более что ему для храбрости не помешает, а нововведенный в этом году в Англии закон о том, что для водителей допускает 0,8 промилле как никогда оказывается на руку. Едва бутылка оказывается в руках, Арсений сразу пьет, не давая себе возможности передумать, и Антон улыбается так лукаво, что любые предположения о неумышленности его поступка развеиваются так же, как рискует развеяться трезвость ума — «От одной ничего не будет», — снова напоминает себе Арс, не до конца надеясь на свое убеждение. — Итак, мои вопросы, — дергает бровью, замечая на себе азартный взгляд — благо с тем, что Шастун падок на соревновательный момент, Арсений уже успел разобраться. — Первый: ты дал мне не мою бутылку намеренно? Второй: ты хочешь ехать в Норфолк? Третий, ну, пусть будет: ты рад, что Баки едет с нами? — Арсений замолкает на секунду, наблюдая за тем, как медленно и насмешливо Антон прикрывает глаза. — Здесь одно «нет» и два «да». — Какая же это читерская хуйня, Арс, чего я, блять, вообще от тебя ждал? — усмехается Антон, понимая всю суть игры, и Арс почти завидует — он сам все понял только со второго раза, когда спрашивали непосредственно у него, и это, наверное, о том, на ком больше сконцентрирован человек, потому что Арсений и без того знает, что его эгоцентризм побороть достаточно сложно, когда дело касается личных тем. — И ты проебал, кстати. Здесь три «да», — коротко вскидывая подбородок в максимально вызывающем, по мнению Арса, жесте, ухмыляется Шаст и прикладывается к бутылке. — Окей, окей, готовься, пиздун, я тя порву просто, — откидывается обратно на диван, и Арс думает, что он нисколечко не проиграл как минимум с такими ответами, а как максимум… — Эта попытка разминочная и не в зачет была, герой, — посмеивается и ждет реакции, но вовремя вспоминает важную деталь. — И при всем читерстве нельзя задавать уж совсем очевидные вопросы, например, про внешность! — Пф, похуй, ты и без них всосешь, — водит по горлышку бутылки, запрокидывая голову с нахмуренным видом, видимо, придумывая вопросы. — О! Так, первый: ты обсуждал с Аней меня утром? Второй: Костя этот — твой бывший мужик? И третий: ты уже жалеешь, что предложил мне играть в эту хуйню? — Антон скотски улыбается и самодовольно пару раз чавкает, проходя языком по деснам, Арсению немного нехорошо. — И здесь три «да». — Мимо, всего два, — расслабляется Арс, когда видит небольшое смятение в лице напротив и понимает, о чем думает Антон — тот наверняка прикидывает, куда относилось то единственное отрицание: к Косте или к игре, учитывая проигрыш. — Один ноль в мою пользу, — поднимает бутылку, намекая, что пьет за свой балл; в следующую секунду Антон почему-то с улыбкой пьет тоже. На размышления о том, зачем эта информация о Косте была нужна Шасту, времени нет, но Арс все-таки умудряется урвать пару секунд, чтобы сообразить, откуда был этот негатив в сторону Михайлова, и это патокой удовлетворения разносится по горлу вместе с новым глотком пива, и единственный минус этой радости только в том, что вопросы становится придумывать чуточку сложнее: они теперь все идут на ум с очевидным подтекстом. — Так, мои. Первый: ты ненавидел меня первое время, потому что винил в том, что я свалил, и шоу могло бы получиться? Второй: ты умышленно не стал говорить Сереже о подарке? Третий: ты злишься на меня за вчерашнее? — Арс уже не сомневается в том, что за вопросы такого и более личного характера его никто не осудит, потому что Шастун своей первой попыткой в принципе и так сказал слишком многое. — Здесь два «да». — Угу, — мычит в ответ, потому что рот занят бутылкой, а голова наверняка продумыванием своих вопросов. — Короче, похуй. Первый: когда на мой вопрос про страх, ты ответил, что вчера, это было о том, что я свалю до конца отпуска? Второй: на самом деле, ты тоже рад, что Баки едет с нами? Третий, ну-у, пусть будет: ты больше любишь кофе, а не чай? — Антон слишком вальяжно и уверенно задает второй и третий вопросы, и Арсений хочет закончить всю эту игру прямо сейчас, потому что тот слишком хорошо понял правила и с такими вопросами может понять не только их. — Здесь три «да»? — Да, — роняет едва слышно, потому что это все перестает быть смешным и оборачиваться в его пользу. — Ты, правда, хочешь играть дальше? — Арсений действительно искренне надеется, что они прекратят прямо сейчас, пока Антон не спросил чего-то совсем выходящего из ряда вон, а потому вглядывается в серьезное лицо напротив. — Только не говори, что ты ссышь играть дальше, — старается выглядеть уверенно Шаст, но по руке, которая сейчас постукивает по коленке, видно, что он нервничает. Это, наверное, могло бы успокоить, но до позорного не работает, потому что Арс снова вспоминает, как чудом не ответил ему, что если бы они играли не в его собственные игрушки, а в шастовские, то играть тому пришлось бы с ним, потому что сейчас становится понятно, что он вообще при любом раскладе оказывается тем, кем играются, а не с кем, потому что изначально находится в более невыигрышном положении. Арсений думает, что если Антон хочет продолжить, то пусть будет по его, но и он сам тогда будет спрашивать то, что равносильно вопросам Антона, потому что так будет элементарно честно. — Вообще нет, — фыркает неправдоподобно даже для самого себя. — Первый: если бы у тебя был шанс изменить все в тринадцатом, ты бы изменил? Второй: ты убежден, что тебе никогда не мог бы быть симпатичен человек своего пола? Третий: после этого раунда ты пойдешь курить? — Арсений прикладывает недюженное количество сил, чтобы звучать отстраненно и легко, будто единственный вопрос, который интересует его в этой попытке, это первый, и слышит смешок. — Все — «да»? — И ты еще говорил мне о том, что нельзя спрашивать очевидное, — снова запрокидывает голову Шаст, и вопросительных интонаций в его голосе ровно столько, сколько в Арсении сейчас оптимизма, но зато хотя бы в смирении они уверенно держатся на одном уровне. — Один-один, Арс, — встает Антон, заставляя Баки поднять голову на движение, и достает из кармана зажигалку. До слуха доносится хлопок балконной двери, а после по полу проходится поток прохладного воздуха, будто бы гладя Арсения по пояснице и подбивая выйти следом, но он продолжает сидеть, стараясь понять, какого черта именно в этом раунде Шаст не уточнил количество положительных или отрицательных ответов, потому что, даже если там есть хоть одно «нет», оно может относиться ко второму вопросу, пусть это и выглядит как утопия, но все равно имеет место быть после заданных Арсению вопросов. Баки скулит, глядя в сторону балкона, и Арс с ним так сильно солидарен, что почти вымученно стонет, выдыхая, а после думает, что у него в отличие от пса есть два преимущества — он умеет открывать двери и врать, что тоже хочет курить, а потому, не давая себе шансов передумать, поднимается на ноги.***
На балконе хорошо как минимум потому, что здесь в отличие от квартиры, свежо — Арс отказался включать кондиционер, чтобы его не продуло после душа, — а потому сейчас Антон вдыхает полной грудью перед тем, как закурить, и думает, что он вообще ни о чем не жалеет. Игра Арсения — где он ее только взял, Шаст даже не удивится, если тот сам ее придумал, — при всей замудренности оказывается если не гениальной, то ахуенной уж точно, потому что ему нравится как концепт в общем, так и ее развитие в масштабах вечера, потому что она действительно дает возможность спросить то, что он никогда не осмелился бы в обычном разговоре, а эффект соревнования будто притупляет ответственность за смысл озвученных вопросов так же, как и негласная договоренность, что они оба имеют право спрашивать даже чересчур личную информацию, за которую даже нет смысла себя осуждать или корить, потому что, опять же, все честно. Второй аргумент в пользу крутости игры Антон находит в том, что с ней проще отвечать не только собеседнику, но и самому себе, потому что конкретно для себя он уж точно открыл много нового, понимая, что это, наверное, какая-то чисто человеческая черта — тянуть до последнего, пока не клюнет в задницу жареный петух, которым, по сути, и является необходимость в ответе, и сегодня его клюнуло ровно туда, куда нужно, потому что сейчас в теле такая почти эйфорическая легкость, что и курится вкуснее, и дышится глубже, и просто пропадает тянущее ощущение недосказанности и скрытности в первую очередь от самого себя. Он действительно бы ничего не изменил, будь у него такая возможность, потому что это было бы нечестно по отношению к другим участникам событий того времени; ему абсолютно обычно нравится человек своего пола со всеми его замудренностями, шутками, пакостным характером, красивой оберткой и конченым наполнением, потому что оно правильно открывает в нем самом какие-то до этого спящие стороны, будто срабатывая на контрасте. Вернуться к вопросам, которые были до этого последнего раунда, как и коснуться аспектов второй стороны, Шаст не успевает, потому что за спиной слышится щелчок двери, а после к подоконнику тянется рука, чтобы взять из открытой пачки сигарету. Антон будто возвращается на тот питерский Сережин балкон, где Арс просил у него зажигалку, потому что это одна из его самых дурных и одновременно спасительных привычек — держать зажигалку в руках, пока куришь, — и ждет, когда Арсений наконец подаст голос, но вместо него из-за плеча слышится однозначный щелчок, заставляющий почти возмущенно обернуться. — Что? — Арсений, невнятно переспрашивая из-за зажатой в зубах сигареты, забавно округляет глаза, отстраняя от себя свою зажигалку, которую укладывает следом на небольшой стеллаж в углу. Развернувшись обратно, смешок почему-то вырывается сам собой от дурацкой мысли, что это логично, потому что изменилось с момента знакомства слишком многое, и даже зажигалка у них теперь у каждого своя, хоть и сигареты по-прежнему общие — эту пачку Арс впихнул ему в руки, когда Антон собирался в первый раз за вечер выйти покурить, апеллируя тем, чтобы тот отнес на балкон именно эту, потому что не зря же он ее сегодня покупал, — и это все забавно настолько, что не хихикать не получается, но останавливает только недовольное сопение из-за спины, потому что Арсений его веселья, видимо, не разделяет. — Здесь доиграем, или перекур, так перекур? — спрашивает Антон, когда Попов наконец равняется с ним у окна, выходя из-за спины. — Мне спать надо идти, так что можешь хоть техническое поражение засчитать, тем более что с учетом того первого, разминочного, я задавал три раза, и счет 2:1 в твою пользу, — вид и тон Арсения настолько усталые, что становится даже не по себе, потому что слабо верится в то, что его так сильно могла утомить их перестрелка вопросами. — Опять ссышь? — Шаст действительно хочет доиграть так рьяно, что готов задавать свои последние три вопроса хоть лежащему в кровати Арсу. — Окей, даже если так, то ты задавал три раза, а я два, сейчас снова моя очередь, — размеренно проговаривая это, выбрасывает бычок прямо в окно за неимением пепельницы и вглядывается в профиль, ожидая согласия. — Задавай, — выдыхает Арсений дым, прикрывая глаза. Понимая, что эта попытка будет последней, Антон старается ухватиться в голове за что-то, что действительно хочется узнать, пока есть возможность, и находит, но совсем не знает, что поставить в один ряд с этим вопросом, чтобы по-читерски знать, как и на что Арс стопроцентно ответит утвердительно или отрицательно. — Первый: ты заебешь меня своими просьбами пофоткать тебя в Норфолке? — Арсений прыскает, и это только подтверждает предположение Антона, что это одно из «да». — Второй: то, что ты вчера бухой заявился ко мне на этой летающей хуйне, стоит расценивать как романтический жест, о которых мы говорили? — засунуть интересующий вопрос в серединку — отвратительная тактика, но другой нет. — И третий: ты въебешь мне, если я пущу Баки спать с собой на диване? На последнем вопросе Арс, прикрывая глаза, ухмыляется снова, отчего выпускает дым через нос, — это красиво, Антону нравится смотреть, пусть тот по-прежнему стоит боком, демонстрируя только профиль, — а после опускает голову, ведя ей из стороны в сторону. — Здесь три «да», — едва Шаст успевает договорить, Арсений выбрасывает окурок, поворачивает голову и смотрит так, что хочется поежиться, потому что эти сложенные домиком брови и поджатые губы выглядят как извиняющаяся насмешка. — С ничьей, Антох, — тянет руку для рукопожатия, наконец полностью разворачиваясь. — Одно «нет» и два «да», — закусывает нижнюю губу, снова смотря не то затравленно, не то с сожалением, и Антон думает, что такая ничья хуже проигрыша, потому что он более чем уверен в первом и последнем вопросе. — Ахуенно, блять, и кто тогда должен отвечать полно? — Шаст удачно выставляет мимолетную злость так, будто она вызвана именно этим. — Можем вообще обойтись без этих вопросов или наоборот спросить оба, — вскидывает подбородок, все равно смотря снизу вверх. — Спрашивай, — почти выплевывает Антон, протягивая руку за спину Арсения, который неожиданно дергается от этого жеста, чтобы достать из пачки сигарету. — Я не хочу спрашивать что-то для полного ответа, так что спрошу другое, — следит взглядом за тем, как Шаст прикуривает. — Сколько твоих «да» было в последнюю мою попытку? Вместо ожидаемого ответа Антону хочется завопить: «Ты придурок, что ли?», потому что это максимально тупой вопрос, учитывая, что он показательно ушел курить, но Арс продолжает пялиться на него так, будто не понимает; Шаст дает себе одну затяжку, чтобы не вспылить. — Одно, — отворачивается Антон, чтобы не выдыхать дым в Арсения, хоть и хочется. — Тогда я тоже тупо уточню, — переводя взгляд обратно, меньше всего Шаст ожидает увидеть, как Арс мгновенно прячет улыбку, но обещает себе, что обязательно потом подумает о том, что же могло его так повеселить; сейчас важнее узнать свое. — На что было это твоё единственное «нет» в последнем? — На третий; я не въебу тебе, потому что знаю, что Баки все равно будет спать с тобой, — после паузы тараторит Арсений, глядя сначала в пол, а после в окно лоджии на собаку, и уходит, едва до Антона доходит смысл. Сигарету до губ он так и не доносит, когда в голове наконец оформляется, что если отрицание было на третий вопрос про Баки, то на второй — о его вчерашнем визите — Арс ответил утвердительно, и неконтролируемое: «Блять!» вырывается в пустоту балкона само собой. Будто бы не до конца веря в такой расклад, Шаст прогоняет в голове то, о чем спрашивал Попов, и матерится снова, вспоминая, что идиот среди них именно он, потому что ушел курить, не уточнив расстановку ответов, и за собственную тупость хочет залепить себе промеж глаз, но вместо этого Антон спешно выкидывает недокуренную сигарету и возвращается в духоту квартиры. Первое, что замечает Антон, оказываясь в гостиной — сложенную стопку постельного белья на диване и Баки, стоящего двумя передними лапами на ней же, занятого заинтересованным обнюхиванием нового элемента, — Арсения в зоне видимости не наблюдается, и Шаст интуитивно шагает в коридор, надеясь увидеть закрытую дверь в туалет, но через небольшую щелку той видно, что там даже не горит свет, — материться хочется снова. Подходя к закрытой двери арсеньевской спальни, оттуда доносятся едва различимые шорохи, которые только подтверждают, что Арс на сегодня решил закончить с играми, разговорами и присутствием Антона в своей компании — нестрашно, донимать его Шаст не станет сразу по двум причинам: во-первых, тот еще на балконе сказал, что ему уже пора спать, и во-вторых, самое главное за вечер — и даже чуточку больше — он для себя узнал, а значит, разобраться со всем можно будет завтра на свежую голову, если ссыкливый Попов вообще захочет удостоить Антона какими-либо разборками. Течение, которому Шаст доверялся на протяжении вечера, прибивает его к кровати последками незначительного шторма, заставляя кое-как расстелить белье и лечь тоже, чтобы суметь продрать глаза хотя бы к половине шестого утра, и Баки его настрой разделяет, судя по тому, как укладывается под бок, занимая добрую треть спального места — Антон улыбается, почесывая его по холке и заглядывая в телефон только затем, чтобы поставить будильник. Мельком замечая в шторке уведомлений сообщение в чате команд о том, что Поз поздравляет всех с хорошей игрой, Антон усмехается, потому что даже с учетом их с Арсом ничьей, их собственная игра и впрямь получилась более чем отличной. Он читает с экрана слова Димы о том, что жалеть о проигрыше в случае с сильным соперником — неправильно, заставляя Шаста почему-то вскинуться, что жалеть о чем-то в принципе и по определению глупо, а в их с Арсением случае, еще и по факту — не о чем.