Настасья Самбурская — Ничего не жаль
Щелчок в голове происходит неожиданно, но максимально правильно — Антон смотрит на Арсения, который — «Батюшки, наконец-то» — ест, сидя напротив, и даже тот факт, что они снова молчат, ситуацию не омрачает. Не то чтобы Шаст считает, что думать об Арсе больше получаса — это что-то постыдное или в принципе не заслуживающее прав на существование, но просто направление его собственных мыслей в какой-то момент начало даже подбешивать — сколько можно мусолить одно и то же и не приходить в итоге ни к чему, что может элементарно внести ясность в образовавшейся между ними натянутости и будто бы даже вынужденности общения, которая на основе известных теперь фактов может быть вызвана только одним. Он симпатичен Арсению, Арсений симпатичен ему, откуда столько сложностей — непонятно; зачем они продолжают выносить Антону мозг, подбрасывая новых — мерзейшая загадка; что творится у Арса в голове — тема для выпуска на каком-нибудь рен-тв в разделе с паранормальными явлениями, существованием Атлантиды и Лохнесского чудовища, и все это такая чушь, что почти стыдно впускать ее в свою голову. Арсений закидывает сейчас в рот маленькую кукурузку прямо с установленного на столе гриля, даже не удосужившись переложить ее в себе тарелку, и Шаст думает, нахрена им вообще тарелки в таком случае, и тоже тянется за грибочком, выхватывая тот рукой, игнорируя этикет, который за него на это даже не обижается уже, только сейчас подкладывает подлянку в виде обожженной подушечки большого пальца. — Блять! — Ну, ума же палаты, — с назидательной отстраненностью лопочет Арсений так, будто бы сам никогда не обжигался, и тот факт, что именно эту ситуацию он решил прокомментировать впервые за все время, что они переодевались, ехали до второй из двух дог-френдли едален — «Ноги моей не будет, Шаст, в морском ресторане!» — и полчаса сидели друг напротив друга молча, не злит, конечно, по-настоящему, но знатно чешет язык, подбивая уколоть. — Душно как-то прям стало, — будто бы вскользь замечает Антон, следя за реакцией. — Окно открыть? — Арс кивает на панорамный стеклопакет слева от себя, и Шаст чудом не вываливает ему: «Рот закрыть», потому что как раз этого-то он и не хочет. — Достаточно будет, если ты перестанешь душнить, — придавая беседе никому не нужную абстрагированно-вежливую дымку, начинает Шаст и думает, что пора с этим всем завязывать. — Арс, что происходит, что ты, как сыч, сидишь и слово лишнее пиздануть боишься? — «Нормально же все было» не добавляет, хоть и хочется напомнить о том, что на берегу после его проездки на том коне, все начинало налаживаться. — Я не боюсь, просто не знаю о чем, — снова прикрывается этим клятым незнанием, в которое Антон ни в жизнь не поверит. — Окей, тогда я поспрашиваю, — на сказанное Антоном Арсений вскидывает чуть смятенный взгляд исподлобья, но не перечит. — Как тебе рестик? — Очень хороший. — «Сука!». — Как мясо? — Очень вкусно. — «Еблан, блять!». — Как погода? — Очень повезло с ней. Антон готов выть от хода диалога, но единственное, за что он хватается в трех этих ответах, что Арс даже паузы не делает после услышанных вопросов, и это шанс, а потому не сбавляя темпа, спрашивает дальше. — Жалеешь, что взяли Баки с собой? — Нет, — пауза. — Он на удивление даже нравится мне. — А что я приехал? — Арсений не успевает уследить за мимикой, демонстрируя дернувшиеся брови. — Нет, — и ничего не добавляет. — Пиздишь? — Антон напрягается, пока Арс неожиданно смеется. — Нисколько, я правда рад познакомиться с окружением Сереги, чтобы, если я когда-то приеду к нему еще и придется собраться вместе, не было больше неловкости, — выдыхает, едва договаривает и откидывается на диванчик, складывая руки на груди. — А, то есть это, типа, её нет? — Антону не обидно, потому что незачем, но неприятно, и он думает, что неужели дело действительно только в этом. — Я не знаю, что ты там себе навыдумывал, но Шаст, ты усложняешь, — Антон даже вскинуться не успевает — «Я?», — потому что Арсений продолжает. — У нас абсолютно нормальное общение для двух людей, просто знакомых через общих друзей, и то, что ты приехал, ничего не меняет, — замолкает, и сам Шастун, наверное, впервые понимает, что от этого факта становится больно, потому что что мешает им самим поменять, если в них обоих есть что-то большее, чем просто необходимость провести вместе время. — Мы не должны после этого стать какими-то приятелями там или даже друзьями, я — просто чувак, который живет там, куда ты полетел отдыхать, ты — просто гость, и мы можем даже не увидеться больше после этой поездки, — ровно, холодно и взвешенно чеканит Арсений так, будто теорему какую доказывает, и глаза настолько пустые, что Антон снова — во второй всего, кажется, раз — обращает внимание на их цвет, который в заходящимся розовым оттенком после дождя закате из огромного окна становится почти прозрачным. Спорить здесь не то чтобы незачем, а до обидного не о чем — Арс прав, а Антону нечем крыть такие аргументы; он не находит в себе того, что может встать противовес этой правде, потому что простой симпатии для этого всего невозможного и большего мало, они живут за сотни километров друг от друга, чтобы собираться в баре, как друзья, он сам не влюблен или около того, чтобы предложить не-дружбу, — у него нет ничего, кроме фактов: да, разъедутся, и не факт, что еще увидятся; да, знакомые — но да, с этим так сильно не хочется соглашаться, что злость в Шасте теперь уже клокочет и кормит не своих даже птенцов в лице крохотных отчаяния, согласия и обиды противными дождевыми червями, которые по природе своей вылезли на поверхность с окончанием норфолкского недоливня. — Окей, — прочищает горло, чтобы не сипеть. — Допустим, ты прав, но я, блять, не хочу, чтобы это было так, — срывается с языка эта честная и едва ли оформленная в связную фразу мысль. — Чтобы я был прав? — Арсений усмехается, но криво. — Смирись, такое иногда случается, — продолжает натянуто хихикать. — Не часто, конечно, но… — Завали, — не позволяя Арсу съезжать с темы, обрывает Шаст не своим каким-то голосом. — Арс, типа, ок, я понял, но нахуя тогда это все было? Ты же… — не договаривает, потому что не знает, как уложить в слова все поведение Попова, которое объективно не может быть вызвано просто отношением как к знакомому, и Арс больше не смеется, только улыбается тепло и больно, не показывая зубов, и вздыхает с перебоями так, будто бы на что-то вымученно решается. — Ты же… — улыбается. — Это все ничего не меняет тоже, Шаст, что ты хочешь кому доказать? — Арсений наконец отнимает руки от груди и придвигается к столу, по-школярски укладывая их на столе друг на друга. — Я не ебу, что у тебя там меняет, а что нет, но у меня это меняет многое, — не ожидая, что Арс просто будет, снисходительно улыбаясь, слушать, не вставляя своих возражений, Антон даже теряется. — Что тебе самому мешает поменять? Просто, смотри, поправь меня, если я проебался, я ведь нравлюсь тебе, — говорить об этом так неловко, что спасает только Арсений, который опускает глаза. — Ты мне… да ну тоже, походу, но это странное что-то, не пойму, похуй, короче, забей, ты прав… Не давая Арсу вставить слово, а себе — передумать, Шаст почти вылетает из-за стола с единственным желанием покурить, потому что он действительно зря начал что-то пытаться доказать непонятно кому из них двоих и зачем — все же ясно, как день, Арсений прав, Антон раздул из мухи слона, а они по-прежнему чужие друг другу люди, и обоюдная симпатия ничего не меняет, потому что не уйдет никуда дальше этой точки, и все это так сильно злит, что уже на улице Шаст нервно хлопает себя по карманам, но нащупывает только зажигалку, вспоминая, что надел штаны с неудобными мелкими карманами, а потому выложил пачку на стол, едва администратор довела их до него. Ругнувшись, Антон крутит в руках эти остатки роскоши и надеется, что кто-нибудь из таких же гостей выйдет в ближайшее время покурить, чтобы стрельнуть сигарету, вскидывая взгляд от собственных ног на оживленную улочку, по которой проходят, не поймешь уже даже кто, из-за языка — все общаются на клятом недоученном английском. Здесь красиво, Арс не соврал, оказавшись правым и в этом; атмосферу речного городка — или райончика — Шаст не знает, — хочется впитывать в себя всем телом, потому что в ней есть особый, не сравнимый с курортными городами шарм, но все равно отдаленно похожий. Антон замечает даже через улицу, как начинается набережная, которая наверняка тянется здесь вдоль всего городка, а дальше и берег — почти такой же, как возле их отеля, — и это все так близко, что Антон не детально, но видит, как девушка кормит чем-то с рук сидящего рядом парня, как бежит вдоль берега мужчина, как у ребенка ветер сносит кепку, как группа подростков лазает по большой коряге у кромки воды, и как женщина снимает с берега закат — он думает, что это успокаивает, вся эта мирская суматоха, которую, будто заглушая, забирает вода; выдохнуть получается так шумно и легко, что почти отпускает. Звук захлопнувшейся двери за спиной заставляет обернуться, напоминая себе, зачем он здесь, и меньшее, что он ожидает сейчас увидеть, это Арсения, но тот действительно стоит в нескольких метрах, с напускной размеренностью доставая из пачки — своей или Шаста, неважно уже — сигарету, вставляя ту в рот и прикуривая так, будто его снимают, — рисуется ведь снова, перед кем только спрашивается. — Это был каминг… — вопросительно подает голос, делая пару мелких шагов навстречу. — Сигарету дай, — перебивает Антон, не церемонясь и даже не осуждая себя за это. Арс смотрит на него, чуть склоняя голову, и опускает следом взгляд в тихой усмешке, но молчит, продолжая держать пачку в опущенной на уровень бедер руке, что Шаст готов уже почти из ладоней ту выдернуть, но останавливает себя, пока Арсений медленно поднимает на него глаза, в которых лукавства хватит на лисью нору. — Я педиков сигаретами не угощаю, — скалится, и Антон не понимает, что тот мелет, силясь не послать его на все четыре хуя, а после вспоминает, и улыбка трогает губы хоть и нервная, но неконтролируемая. — Но, в обмен на зажигалку, могу подумать. Смех вырывается синхронно, разносясь по улице и отдавая небольшим эхом из-за воды. Антон думает, что благодарен Арсу до чертиков за эту возможность сейчас высмеять напряжение, которое столовой ложкой не зачерпнешь — ведрами еще, может, получится, а так — без шансов. Он протягивает руку с зажигалкой первым, потому что обмен же, и Арсений, забирая ее, вкладывает пачку в руку, стараясь — слишком заметно — не коснуться пальцами. — Мне жаль, что так получилось, — спустя примерно минуту подает голос, выдыхая дым в ноги. — Мне не жаль, — не врет в ответ Шаст, потому что жалеть — глупо; сейчас разобраться бы, что с этими всеми нагромождениями честности теперь делать, но это уже только после перекура — Антон слишком устал от всех этих разборок, потому что его не покидает ощущение, будто копается в них только он один. — Знаешь, чего я только не понимаю? — Арсений после паузы заговаривает первым, чем немного разгружает, заставляя заинтересованно промычать. — Нахуя ты вообще это сказал, — безо всякого вопросительного тона поясняет он, и Антон думает, что ему самому бы кто ответил. — Бля, ну извини, что я хотя бы попытался наладить общение, — вскидывается Шаст вразрез своим мыслям, потому что он все же уверенно не жалеет о сказанном, хоть и не знает допотопно причин. — Наладил, блять, наладчик хуев, — выдыхая, едва ли на уровне слышимости бормочет Арс, будто бы показывая Антону, что стоит за всеми этими косыми улыбками, шутками и рассудительностью. Арсу неловко настолько, что он, левой рукой держа согнутую в локте правую — с сигаретой, водит мыском ботинка по ребрам брусчатки, а такое чувство, что по антоновским, потому что эта поза, нервозность в жестах и голос демонстрируют все грани смущения, которое не просто ощущается сиюминутно, а будет теперь буквально преследовать их обоих вплоть до собственного отъезда, к которому сейчас непонятно как относиться — то ли уехать хочется прямо сейчас, то ли наоборот не знать, что осталось чуть больше недели. Что было бы вообще, думает Антон, не будь необходимости уезжать, и почему-то на мальчишески протестном порыве хочет заверить самого себя, что он бы тогда точно сделал что-то такое, чтобы показать Арсению, что все в порядке, что они могут продвинуться чуть дальше, но это такое же вранье, как и даже мысленные предположения о ненужности возвращения в Москву — быть смелым просто, только когда происходящее рассматривается абстрагированно и потенциально, и за это почему-то становится стыдно. Примерно как за то, что никакое большее он предложить не может, хоть это снова рискует приблизиться к спорности — Шаст не берется понимать, откуда это трепещущее чувство заботы о чужом внутреннем состоянии, но, даже не стремясь понять его на сто процентов, хочет и успокоить, и обнадежить, и даже согреть, потому что тот так и не удосужился накинуть что-то на плечи, хоть и распинался, что здесь тепло только днем, а с заходом солнца возвращается типично апрельская погода с её — в лучшем случае — пятнадцатью градусами. — Ты Баки одного оставил? — неожиданно вспоминает Шаст. — Передал его в руки по уши очарованной им хостес, — Арс старается звучать обыденно. — Им? — Антон не простит себе, если не спросит. — Так уверен, что не тобой? — Арсений на это смеется, клоня голову влево. — То, что она сфоткалась со мной, когда мы зашли, ничего не значит, — тушит бычок, после присаживаясь на небольшой выступ на фасаде, предварительно стряхнув ладонью возможную грязь — «Павлин», — и оказываясь теперь за спиной Антона. — Я нравлюсь далеко не всем, Шаст, — зачем-то произносит в спину. — Мне нравишься, — не оборачиваясь, замечает Антон и слышит не то выдох, не то усмешку — сложно разобрать, не глядя. — У меня нет проблем с памятью, я помню: «походу», «это что-то странное», «похуй»… — не в силах больше слушать эти попытки Арса вернуть Шастуну его же формулировки, он оборачивается, и, видит бог, не хочет злиться снова, но Попов загибает пальцы при перечислении. — И еще «забей», да, точно, — прижимает к ладони безымянный, потому что начинал не по-русски — с большого, — и Антон мысленно считает до пяти, потому что если тот смеется над ним, то это максимально непростительная хуйня, по собственному мнению. — Тебе, блять, прикольно, что ли? — негромко заходит издалека. — Типа, ты тут выпендривался, зачем я это начал, а сейчас сам продолжаешь, и, блять, мне так сильно хочется ебнуть тебе, Арс, ты бы знал, — поворачивается уже полноценно Антон, потому что хочется видеть хоть лицо, хоть ужимки эти его, которые ждать себя не заставляют. Арсений весь подбирается плечами, складывая руки между протянутых ног и отстраняясь к стене за своей спиной, но не испуганно, а почти с вызовом, и ничего не отвечает, только смотрит снизу вверх открыто и просяще, что Шаст теряется, не понимая, что тот пытается высмотреть и чего добивается. Не до конца понимая зачем, Антон подходит ближе, становясь напротив так, чтобы вытянутые ноги Попова были между его собственных, топчется ими пару раз, будто бы для устойчивости, и держит зрительный контакт, заставляя Арса совсем откинуть голову на фасад, и до Шаста, кажется, доходит. — Ты можешь хоть раз, сука, не играть? Тебе ролей мало или что, что ты и в жизни изъебываешься ужом на сковородке? Я не понимаю, чего ты добиваешься, но я и так здесь пытался тебе что-то доказать, когда ты хуй на мои попытки клал, а сейчас провоцируешь, и я не сращиваю на что, Арс, правда, — нести начинает внезапно, но Антон уже даже останавливать себя не собирается — если тот, кто всё это придумал заранее, зачем-то посчитал нужным распорядиться так, Шаст не против, потому что это уже невозможно, а на самого себя надеяться слишком опрометчиво. — Я сказал тебе всё, в чём за эти дни разобрался сам, без твоей помощи, хотя очень бы, блять, хотелось хоть какого-то ориентира, и сейчас ты, вместо того чтобы не усложнять, опять накидываешь говна на вентилятор, — прерывается, чтобы вдохнуть. — И я не тупой еблан, чтобы не понимать, как это выглядит. Я прихожу к тебе с хуйней, мол, нравится-хуйявится, как в первом классе, но ты ж ни на миллиметрик не хочешь посмотреть дальше своего носа, что у меня такое впервые, и я все это перечислял тебе, не потому что это нихуя не важно, а потому что не понимаю, как описать, что чувствую, — Арсений, кажется, бледнеет, открывая рот, наверное, чтобы просто вздохнуть, но Антон решает подстраховаться. — Молчи! И… Сука, сбил меня! А, чувствую, да, и знаешь, почему это странно? Потому что у меня мозг тупо отказывается работать так, как я привык. Типа, у меня всегда сначала: «О, круто выглядит, прикольно в общении и трахнуть еще неплохо бы», а потом уже все остальное. С тобой же у меня сначала было, что интересно, потом я с какого-то хуя уважать тебя начал, всё это накладывалось на ощущение, что я тебя будто сто лет знаю, а после осознания, что я на тебя смотрю и думаю, что не только на вид красиво, я не трахнуть тебя захотел, даже не поцеловать, а коснуться просто, позаботиться как-то, и ты мне сейчас говоришь, что это ничего не меняет, и я думаю, пиздец тебе круто. Ну, серьезно, ты, может, и проходил это все когда-то тоже, но сейчас я не пойму, что происходит, но не ссу хоть чуть-чуть подумать не о своей, сука, жопе! — Антон даже выдохнуть не успевает, потому что почти каменеет, когда Арс резко поднимается на ноги, оказываясь почти нос к носу, и осознание резко бьет по голове, что он сказал даже то, о чем прежде боялся воровато думать дольше секунды. — Все сказал? — Арсений переходит на шепот. — Нахуй тебя послать забыл, — усмешка Шастуна теряется в синхронном единичном хихиканьи Арса. Смотреть ему в глаза иррационально стыдно, хотя, казалось, честнее уже некуда, а правое плечо прямо у самых опущенных глаз заманивает темнотой футболки, и Антон думает, что все равно уже — он столько всего сказал, что половину выпаленного, как на духу, уже не помнит, — а потому опускается на него лбом, касаясь ухом сгиба арсеньевской шеи, слишком холодной для нормальной температуры тела, и согреть его хочется до сих пор, даже когда у самого кровь от нервов отлила от кончиков пальцев, заставляя поежиться. Шаст медленно поворачивает голову и обдает горячим дыханием впадину над ключицей, замечая мурашки от смены температур и красноту уже от смущения, — Антону хочется, чтобы от него. Собственная шея в таком положении неприятно покалывает у позвонков, вынуждая выровняться, как опустился изначально, и Арсений выдыхает только сейчас с таким шумом и порывом, что Антон чувствует, как голове приходится немного подниматься и опускаться следом. Единственное, что кажется уж совсем вопиющей, но такой до азартно закушенной губы желанной наглостью — это чтобы Арс коснулся его тоже, но тот не шевелится, даже дышит с ровной периодичностью, больше не тревожа, и просить Шаст не станет. Вместо этого он еще раз поворачивается к чужой шее и выдыхает нарочно продолжительнее первого. — Что ты делаешь? — Арсений интересуется почти неслышно, и Антон не хочет отвечать — наговорился на год вперед, — но чуть сдвигается, касаясь кожи кончиком носа. — Ты перегибаешь, Шаст, — сглатывает слюну, заставляя Антона проследить, как двигается кадык, и чуть провести носом по уже во всю краснеющей шее. — Зачем ты?.. Антон наконец позволяет себе сконцентрироваться на чужом запахе; Арсений пахнет обычно и по-человечески — потом и кожей, смешанной с последками духов, или что там у него, — туалетной воды, парфюма, — становится абсолютно все равно на определения, потому что пахнет совсем не так, как тогда в машине — не дорогой ничейностью, а приятной теплотой. — Антон, хватит, пожалуйста, — сдавленное сипение возвращает способность рассуждать трезво, вынуждая отстраниться и посмотреть в бегающие и даже, кажется, напуганные глаза. — Неприятно? — Антон, наверное, слишком бережливо и заботливо смотрит сейчас в ответ, потому что Арс складывает брови домиком, будто бы жалостливо и умоляюще. — Слишком приятно, не надо… так, — прикрывает глаза, пресекая возможность понять что-то по взгляду, — почти жмурится. — Как? — Так. — Объясни. — Так, как нельзя, — почти выдавливает из себя Арс, возвращая зрительный контакт. — Законом не запрещено, касаюсь, как хочу, — откуда берутся силы еще и язвить — непонятно, но так — кажется правильным. — А если я запрещаю? — Арсений почему-то спрашивает, и это топит неозвученным наполовину разрешением. — Давай хотя бы сейчас хуй на всё это положим, а? — вопросом на вопрос увеличивает вероятность позволения. — Я так устал, оказывается, — вырывается следом, едва ли Антон успевает подумать об уместности еще одного признания. — В отель? — Там будет можно? — Антон наверняка выглядит, как маньяк, но себя оправдывает лишь тем, что дорвался. — Нет, — поджимает губы Арс, в покачивающемся движении опуская голову. — Тогда нахуй отель, — усмехается и думает, что хуже не сделает, если скажет то, о чем подумал, но не успевает. — Извини, Шаст, не надо, правда, не могу, — скороговоркой тараторит на выдохе Арсений и боком шагает ко входу, следом скрываясь за дверями. Антону кажется, что еще немного, и он начнет, как Димка, гуглить запись к психологу, потому что, даже несмотря на ощутимо сброшенный с плеч груз недосказанности, голова все еще тяжелая, но пока что все, наверное, можно поправить сном, и он заходит за Арсом, замечая, как тот любезничает с той самой хостес, забирая Баки. Шаст идет не к столу даже, а сразу к стойке стаффа, чтобы попросить рассчитать их, не тратя времени на ожидание, и мучает какого-то парня своим сбивчивым английским, стараясь раз в минуту поглядывать на Попова, будто бы тот может куда-то сбежать — зная его, с него станется. Антон тратит еще несколько минут, а после быстрым шагом двигается к выходу, за которым мгновениями ранее скрылся Арсений с псом, и не теряется, даже когда не находит тех, ожидающими его у дверей, сразу следуя на парковку, и, откуда такая поспешность, разбираться некогда тоже, но они с Арсом делят ее почти поровну, а значит, все уже лучше, чем было хотя бы днем ранее.***
Вести машину получается дергано и нервно на остаточном действии невроза, источник которого сидит на пассажирском и держит локоть на подлокотнике так же, как и по пути в Норфолк, чтобы иметь возможность мягко и почти неощутимо коснуться руки самого Арса в любой момент, когда заблагорассудится, и сбивает чаще всего именно то, что наступает этот момент слишком часто и прямо в Арсения, — во все его обостренные желобки ощущений, по которым, как бурная речка, течет смесь из смущения, страха, облегчения и тоски, шумит и отзывается на любое касание гривуазно-благодарным азартом, который предает собственный воспаленный мозг так искусно, что, был бы жив Иуда, позавидовал бы. «Держать себя в руках» — не совсем правильная фраза для описания, чем сейчас мысленно занимается Арсений, потому что, во-первых, физически все нормально — физические проявления смог бы легко пресечь из последних сил не сдающий оборону мозг, если бы они в принципе были, но их до обидного нет, — Арс — нонсенс, конечно, — не хочет делать ничего сейчас сам, довольствуясь тем, что дает им обоим Антон, буквально полностью закрывая запрос телесного взаимодействия. Во-вторых, морально Арс не чувствует неизвестных по своему качеству эмоциональных всплесков не то от усталости, не то от страха, который из всей этой мешанины чувств, наверное, имеет там большую относительно других концентрацию, сравниться с которой может разве что тоска, но она — уже привычная гостья всего, что Арсений ощущает рядом с Шастуном. Арс не знает, как относиться к тому, что Антон решил именно сегодня и именно в тот момент развалить, потоптаться и обоссать после обломки бастилии недопонимания между ними, но в глубине души благодарен за это, потому что одной проблемой меньше — лучше знать, что против несуществующих вас обстоятельства, а не то, что нет никаких «вас», да и причина страха сменилась с возможности сказать лишнего и спалиться тем, как бы вообще ничего не говорить, чтобы не усугублять и не провоцировать на какие-либо действия, которые теперь уже будут вполне однозначными и целенаправленными. Арсений почему-то вспоминает сейчас о Матвиенко, поведение которого, если со слов Оксаны он правильно понял, можно расценить как тоже далеко не дружескую симпатию, и думает, что разница между ними только в том, что Суркова, наверное, такого же в ответ не чувствует, а у них с Шастом все чувства так или иначе, даже если не на одном уровне, то хотя бы в одной плоскости. Остальное все имеется по списку в наличии так, что даже самая дотошная инвентаризация не подкопается; здесь и принятие обстоятельств на грани смирения, и теплота, и нежелание упускать возможность даже крошечного проявления любовной заботы, и та же жажда касаний, и клятая необходимость не развалить уже это все имеющееся между ними неосторожными словами и жестами. Закат занимается уже не розовым свечением, а фиолетовой пеленой, накрывая желанием спать, потому что день за рулем после нескольких дней недосыпов даром не прошел, и, заставляя вспомнить о том, что спать им сегодня придется в странных условиях, а если быть точнее, то не им, а ему самому — Арс примет душ в номере и уйдет спать в машину, чтобы не создавать прецедентов нахождения в одной кровати, которые теперь, при озвученной обоюдной симпатии, могут обернуться элементарными ненужными прикосновениями, которые в бессознательном состоянии сна рискуют перейти грань. — Смотри, — отвлекает Антон, протягивая ему руку, где на большом пальце от того недружелюбного грибочка красуется ожог, на котором уже нет волдыря. — Походу, пока Баки в машину запускал, саданул по нему поводком и содрал, — поясняет неозвученное смятение, отнимая руку, чтобы продолжить разглядывать самому, зачем-то вновь проходясь тыльной частью ладони по запястью Арсения. — Там сзади, в кармашке твоего сидения, салфетки есть антибактериальные, — начинает Арс, надеясь не звучать как мать-наседка. — Протри сейчас хотя бы так, чтобы заразу всякую не занести, а в отеле уже… — не договаривает, потому что и так понятно, что в номере есть аптечка, но не хочет напоминать Шасту о той перепалке насчет общей кровати и собственного ухода. — Бля, нету тут, — не глядя, копаясь той самой рукой, которая прежде лежала на подлокотнике — в кармашке, Антон почти кряхтит от слишком неудобного положения. — Здесь только крем какой-то или спрей, не ебу, — бурчит не то как дед, не то как ребенок, и Арс старается не улыбаться на это, хоть и от этого бытового очарования готов издавать умиленные вздохи и писки. — Да нет там никакого крема, — вспоминая, что надо бы что-то ответить, Арсений звучит слишком резко. — Ну я тупой, что ли, по-твоему? Баки, место! — Антон параллельно успевает отстранять морду заинтересованного пса. — Да это мусор, наверное, ищи там салфетки, я их сам туда клал перед выездом! — Арс не то чтобы сомневается в собственном здравомыслии, потому что отлично помнит, как утром действительно подстраховался с этой упаковкой. — Арс, заебал, там только этот тюбик, — устав пререкаться, Шаст достает тот как вещественное доказательство своей правоты, и Арсений, лишь на минуту бросив взгляд на содержимое антоновской ладони, хочет провалиться сквозь землю. — А, понял, возвращаю на место, но теперь мне уже любые салфетки сойдут, а то хуй знает, в чем он там может быть, — старается звучать не смущенно, но в голосе, даже несмотря на насмешку, есть нотки неловкости, и Арс молчит, не зная, как откатить все на хотя бы минуту назад. — Блин, да ну че ты позеленел-то, — ухмыляется Антон. — Ну все хоть раз, но трахаются в тачках, подумаешь вообще, — смеется уже продолжительнее, чем делает только хуже. — Посмотри тогда с моей стороны, — сдавленно бормочет Арсений, наконец находя слова и силы на их произнесение, выпрямляясь за рулем и укладывая на него обе руки. — Нашел! — Антон радостно машет упаковкой между их лицами, и Арс рад, что он хотя бы в своем уме, пусть и беды с памятью никто не отменял. — Да выдохни ты, а то надулся-то, надулся, — не сюсюкает, но Арсений думает, что это лишь потому, что ржать его прёт сильнее. — Смазка и смазка, уважаю, что ты, как эти, Гагарин и Титов, всегда готов там, все дела, — и ни грамма сочувствия в голосе, пока он, уже взяв из пачки салфетку, протирает большой палец, откидываясь в слишком победительской позе на угол между дверью и сидением. — Заткнись, — злобно сипит в ответ, не переводя взгляда от дороги. — Блин, да нет, погоди, а тебе, типа, прям нравится, или это так, на всякий пожарный? — Шаст подносит большой палец к лицу, разглядывая, а после закусывает его между зубов в выжидающе-наглом жесте, разглядывая правую арсеньевскую скулу, которая — Арс молится, чтобы не, но осознает никчемность этих молитв, — наверняка покраснела. — Ну, А-арс, ну че ты, как этот, я же просто спрашиваю, вообще без хуйни, — продавливает свое Антон, пока Арсений думает, что по ощущениям — его точку стыда где-то между животом и солнечным сплетением, заставляя ту будто бы внутренне чесаться, а после вдруг осекается: «А какого вообще хуя?», ему не должно быть стыдно, особенно когда Шаст меняет угол разговора. — Вообще у тебя тут маловато места, неудобно, наверное, — не то мечтательный, не то все ещё насмехающийся тон становится последней каплей. — Ну извините, вашему танку неровня, — нарочно растягивает свой пассивный укол в сторону Антона, и тот смеется еще громче. — Я, кстати, не пробовал еще, — искусственно нахмуривается, будто вспоминает что-то. — Да блин, ей с покупки полгода всего, так что затестю еще и скажу обязательно, раз уж тебе так интересно, — опять эти вызывающие тон и поза, и Арсений думает, что такая формулировка оскорбительна, но не стремится разбираться, почему именно. — Так ты не ответил, это, типа, разовая акция, или ты прям практикуешь? — Поверь, ты не хочешь знать, — в блеф надо уметь, и Арс не умеет, а потому, когда с назидательной таинственностью произносит это, думает, что ему стоит заткнуться или перевести тему. — О-о-о, — морщится с пренебрежительно неверящим выражением лица Шаст. — А ты, кстати, о себе так заботишься, или это для мужиков твоих? — Арсений чудом не брякает: «Для себя, конечно», когда осознает подоплеку вопроса и думает, что та самая хата все-таки не спасется от огня после сарая. — А ты, кстати, для себя интересуешься или для науки? — Антон старается держать улыбку, услышав ответ, пока Арс хочет залепить себе фейспалм, потому что в голове это звучало не так вульгарно, и тишина между ними повисает снова. — Если по серьезке, то я все еще не выкупаю, как у вас это работает, — спустя несколько минут все же отвечает Шаст уже безо всякого напускного гонора и насмешек, возвращаясь в ровное положение в кресле. — Что именно? — Ну, как вы определяете, кто сверху, потому что это ж как надо любить, или даже хуй с ней с любовью, как надо доверять, блять, человеку, чтобы разрешить ему засунуть себе в жопу хуй, — звучит Шаст так, будто просто рассуждает вслух, чему Арсений благодарен до полуоблегченного выдоха, потому что если уж Антон и хочет в этом разобраться, то Арс потянет этот разговор только в форме не направленных друг на друга мыслей будто бы вслух. — Я уже говорил, что это необязательно, есть куча других способов… — Бла-бла-бла, я помню, что ты там пиздел, но если дело все-таки доходит, то как понять-то вообще, — перебивает Шаст своим сбивчивым тараторством, замолкая. — Типа, допустим, допустим, — выделяет второе слово, чем смешит Арса настолько, что приходится спрятать смешок за звуки прочищения горла. — Есть чел и есть другой чел, и вот первый ни за что не даст себе засунуть туда… не даст, короче, и когда он знакомится с этим вторым, он же не знает, а тот ему ну прям действительно понравился, или нет, бля, забудь, ща другой пример, — если Арсений не сгорит от неловкости и смеха к концу этих наивных рассуждений, это будет чудо. — Допустим, два чувака, и они оба хотят, чтобы им засунули в жопу член, и, да блять, один пример ебанее другого, ты вообще вкуриваешь, что я у тебя хочу спросить? — Антон уже даже не пытается скрыть смущение, задавая этот последний вопрос с такой надеждой в голосе, что Арсу больше не смешно — почти, не смешно, и идея приходит так резко и правильно, что Арсений не сдерживается. — Слушай, а, кстати, есть один универсальный тест, работает в ста процентах случаев, — усилий на то, чтобы звучать серьезно, уходит столько, что Арс сомневается, когда он в последний раз старался так правдоподобно сыграть. — Достаточно просто посмотреть на картинку, чтобы все стало понятно, — продолжает, видя заинтересованно-затравленный взгляд. — До светофора доедем, я кину тебе, если хочешь. Последнее Арсений произносит уже с напускной легкостью, стараясь подкупить незначительностью затраченных ресурсов и в целом простотой ситуации, и видя заторможенный кивок с нахмуренными бровями, переводит взгляд на дорогу, чтобы не спалиться, пока они едут до этого клятого светофора, на котором Арс надеется остаться в живых после задуманного собой же поступка. Едва машина останавливается, со стороны Антона слышится шумный, почти даже обреченный выдох, и Арсений ныряет в телефон, стараясь найти в переписке с Костей присланный им же мем, на котором нет ничего, кроме надписи «Улыбнись, если пассив» и довольной половины лица создателя снимка, а после отправляет тот Шасту и ждет, полностью поворачивая корпус для лучшего обзора. Антон смотрит на телефон так, будто он предатель, но всё же открывает сообщение и, видит бог, Арсений не сдержался бы от хохота даже под угрозой ударов электрошокеров, потому что лицо Шастуна, когда он понимает, что ему прислали — это еще одно чудо света. Антон медленно поднимает суровый взгляд от экрана на Арса, и в нем читается что-то вроде: «Беги, блять!», а его скула от напряга заставляет подбородок нервно дернуться, но в целом на лице ни намека на улыбку, — Арсений ржет так, что боится охрипнуть. — Пошел бы ты нахуй, Арсений, понял меня? — Антон медленно начинает с малого. — Чтобы я еще хоть, сука, раз тебе поверил, да перебьешься! — переходит на возмущенный недокрик, блокируя телефон и откидывая его на колени. — Ну, видишь, — пауза, чтобы подавить поток хохота. — Видишь, ты не улыбнулся, — смеяться получается уже почти шипением, и Арс мысленно просит светофор дать ему возможность успокоиться, пока Антон глубоко вдыхает в попытках, видимо, расслабиться. — То-то ты, блять, ржешь кониной, — обиженно бурчит Шаст, откидывая макушку на подголовник и отворачиваясь к окну. — Иди нахуй просто, — шумно выдыхает. Тишина висит в машине еще с полминуты, за которую Арс умудряется отсмеяться и тронуться с места на загоревшийся зеленый, когда со стороны Антона все-таки доносится единичный смешок. — Я тебя ненавижу, понял? — взгляд Антона такой теплый, что вся комичность затеи уже не спасает от той самой тоски — «Не смотри на меня так». — Где ты взял хуйню эту вообще? — Костя прислал, — честно отвечает Арс, помогая в переводе темы, чтобы не давать себе возможности начать жалеть о сделанном. — Он мне сразу не понравился, — подытоживает Шаст, и синхронные прыскающие ухмылки будто бы закрывают необходимость говорить что-то еще. Прикидывая, что до отеля осталось ехать около пяти минут, Арсений облегченно выдыхает, даже не стараясь как-то спрятаться, и лишний раз отмечает, что с Антоном даже из ужасных разговоров можно выходить без последствий, если вовремя начать, пусть и ублюдски, шутить, так и не давая ответов на прежние поставленные вопросы, которые в конкретно данной ситуации вообще не должны быть заданы, не говоря уже о получениях на них ответов, — пресекать любые, даже словесные попытки на чистом интересе, чтобы не позволить им и мысленно зайти дальше — правильнее; шутить — проще; смеяться — легче. Паркуясь у отеля, Арсений нарочно ставит машину так, чтобы она была дальше остальных, и надеется, что за то время, что он будет в душе, никто не встанет рядом, а после, едва дождавшись, когда Антон и Баки окажутся на улице, ставит сигнализацию и несется в номер, не давая Шасту возможности вставить слово и понять, чем вызвана такая поспешность — это ненужное, Арс уже все решил, зачем мусолить это всё в который раз. Уже за дверью ванной, предварительно выхватив из сумки первые попавшиеся сменные вещи, он слышит, как Антон возится у входа, стараясь протереть псу лапы мокрой тряпкой и уговаривая того не дергаться, насыпает в миску корм и включает что-то негромко, увлекая себя просмотром, а потому почти не переживает, что тот мог что-то заподозрить. Потратив около двадцати минут, Арс выходит в номер и, воровато, не привлекая внимание, забирает из сумки толстовку, бесхитростно двигаясь к выходу, пока его не тормозит голос. — Если ты снова скажешь, что будешь ночевать в тачке, я тебя свяжу, — старается шутить, но его недовольство ничем не скроешь. — Шаст, так будет лучше, — единственное, что может возразить Арсений, срывается с его языка тихо и извиняюще. — Кому, блять, лучше? — Антон повышает голос. — Мне, и я не хочу это снова обсуждать, завтра рано вставать, спокойной ночи, — чеканит Арс, звуча с напускной холодностью, потому что, на самом деле, уходить — самую малость — не хочется. Ответить что-то Шаст не успевает, потому что Арсений скрывается за дверью номера почти молниеносно — он не сбегает, он торопится лечь спать, чтобы выспаться, и даже сам себе не верит, но это все быстро отходит на второй план, когда встает вопрос посложнее — как уместиться так, чтобы суметь разогнуться утром; о том, что завтра наверняка придется стерпеть не один недовольный взгляд, Арс старается не думать тоже.***
Время близится к девяти вечера, когда Антон уже в сотый, кажется, раз выходит на балкон, чтобы проверить, стоит ли машина Арса на месте, и есть ли он там в ней в принципе, потому что внутри неприятно тянет от такого развития событий, и самое отвратительное здесь то, что мозгом он понимает, насколько Арсений прав и почему вынужден спать в машине вместо общей кровати. Шаст несколько раз наведывался в спальню, оценивал размеры кровати, оценивал масштабы трагедии и ни к чему в итоге не приходил, потому что Арсения действительно можно понять, хоть это и не мешает протесту в собственной голове, который основан на простом желании не отдаляться, раз уж они разобрались, что в других обстоятельствах оба были бы не против, и эти самые червивые обстоятельства Антон тоже хочет послать так далеко, что с собаками не сыщешь, потому что это слишком подло со стороны жизни — дразниться, показывая, что при всей близости они настолько далеко, насколько Москва далека от Лондона, и это в их ситуации даже не ради красного словца, а суровая правда, которую Шаст тоже хочет покрутить на хую, думая, что после того разговора в машине — это всё, что ему остается, особенно с учетом того, что к большему он все еще настроен скептически. Покидая балкон в безрадостных настроениях, Антон думает, что действительно нужно лечь спать, во-первых, чтобы выспаться, как завещал дотошный и неприступный Арсений Попов, который, на самом деле, не спит сейчас, как бы не вопил часом ранее, а залипает в телефон, — Шаст слишком отчетливо из-за близкого расположения окон все это время лицезрел горящий огонек экрана на водительском сидении в темноте салона, и потух тот в лучшем случае минут десять назад, учитывая, что именно с такой периодичностью сам Антон ходил проверять обстановку. Во-вторых, сон ему необходим даже не для отдыха, — в котором он без сомнения нуждается, — а чтобы элементарно не злиться на все подряд, потому что, как показывают последние полчаса, сейчас он дошел уже до того, что начал фыркать на Стаса, который вообще молчал, пока сам Антон не написал ему по поводу его идей изменений игр команд — неприятно, это все пора заканчивать. Уже лежа в кровати и стараясь утихомирить теперь не злость, а тупую обиду и желание написать Арсению где угодно, что тот павлин, прикрепив до кучи так удачно попавшееся видео, где тому наступают на хвост, заставляя закричать не хуже петуха, Антон слышит из приоткрытого окна какое-то будто бы объявление через рацию или громкоговоритель, и суть его сложно разобрать не то из-за языка, не то из-за невнятности, а после звуки сменяются уже хлопаньем дверей, заставляя почти встать, чтобы закрыть окно, но лень все же оказывается сильнее, да и какие-то чужие ссоры и вопли, которые потенциально могут последовать дальше, все-таки немного отвлекают, — Шаст — русский человек, зачем-то привыкший обращаться в слух на крики соседей. За своими мыслями он почти упускает, как негромко шумит уже собственная дверь в номер, а после из коридора доносятся шуршания, и это значит только одно — Арсений что-то забыл и сейчас, взяв нужное, свалит обратно, а потому Антон даже выходить не собирается, метафорично отплевываясь и поворачиваясь на противоположный бок. Дверь в спальню, едва Шаст заканчивает с вошканиями, следом открывается так, будто работает самый профессиональный вор-домушник, заставляя затаить дыхание, потому что Арс даже не заносил свой рюкзак дальше пятачка в гостиной, а потому непонятно, что ему здесь нужно — он скорее поверит, что Арсений пришел его задушить во сне, чем в то, что тот собирается по неведомым ему самому причинам все-таки спать по-человечески, однако тихие шаги по направлению к свободной половине кровати сомнений не оставляют, и Антон разыгрывает самую никчемную из постановок, когда притворяется, что спит. Потратив около минуты на то, чтобы тихо лечь на спину, сложить руки на груди и тяжело вздохнуть, Арс наконец подает голос. — Я знаю, что ты не спишь, — еще один выдох, и Шаст молча накидывает на него свободный край одеяла, даже не стараясь думать, что будет дальше, потому что — вообще всё что угодно после таких выкидонов. — Политика отеля запрещает находиться на его территории без съема номера, — загробный голос Арсения стоит внести в список самых смешных вещей на земле. — Охранник подумал, что я просто решил остановиться на ночь и утром уеду, не тратясь на букинг, — еще одна пауза, и Антон, маскируя движение за переворачиванием на другой бок, придвигается чуть ближе, сам не понимая до конца, зачем. — Грозился вызвать полицию, если я не свалю либо с парковки вообще, либо в гостиницу. Наконец складывая дважды два в голове, Шаст понимает, что это были за звуки, и кому предназначались объявления, и силится, чтобы не прыснуть, потому что сама ситуация и тон, в котором Арсений решил ее пересказать — не обиженный, но, определенно, ущемленный, — накладываясь на запоздалое осознание, что он сейчас здесь, в нескольких сантиметрах, сваливают с души огромный булыжник, и злиться больше не хочется так же, как обижаться. Все-таки вырвавшийся смешок Антон старается спрятать за прочищением горла, а после зачем-то добавляет: «Логично», и Арсений, как ужаленный, отворачивается, оказываясь спиной к лицу Шаста, подкладывая под голову согнутый локоть и оставляя у сгорбленной шеи ладонь. Антон думает минуту и осторожно проводит по ней указательным пальцем, потому что не хочет упускать возможность. — Я могу… — вопросительно успевает начать Шаст. — Нет! — перебивает Арс в секунду. — Ты даже не знаешь, что я хочу спросить, а уже отказываешься, — полушепотом бурчит Антон, беззлобно ухмыляясь. — Ну, давай, удиви меня, — тоже переходит на шепот. — Может быть, я вообще спрашивал о том, чтобы закрыть окно или принести воды? — Шаст придвигается ближе, различая учащенное дыхание. — Окно оставь, вода — да, было бы неплохо, — Антон может поспорить, что Арс сейчас улыбается, произнося это. — Перебьешься, — еще несколько сантиметров между ними теряется в ворохе постели, когда Шаст все же решает на время остановиться. — Перебьюсь, — на выдохе роняет Арсений, тут же принимаясь вошкаться, отчего футболка на шее натягивается. — Все хотел сказать, — начинает Антон шепотом. — Я где-то слышал, что родинки — это не совсем хорошо, у тебя их так много, — несвязно бормочет, надеясь, что Арс не пошлет его с этими невесть откуда взявшимися темами для разговоров. — Да, но я слежу, — дышит так загнанно, будто пробежал стометровку, и Антон только сейчас опускает взгляд ниже, замечая, что тот лежит так ровно, как оловянные солдатики в пачке на антресолях у родителей в Воронеже. — Арс, расслабься, я не… — Шаст не знает, как сказать то, что он не собирается его трогать, потому что собирается, но не в том смысле. — И поэтому двигаешься ко мне в час по чайной ложке? — Арсений, перебивая, спрашивает так, что не поймешь, что именно его оскорбляет — сам факт приближения или его медленный темп, — и Антон не сдерживает смешка. — Нужно быстрее? — сокращает расстояние между ними до жалких сантиметров десяти и выдыхает в шею напротив, замечая, как пальцы так и лежащей под головой руки будто бы перебирают поток воздуха. — Нужно заткнуться и дать нам поспать, — уже даже не шепотом, а каким-то беглым, задавленно-сиплым шипением парирует Арс, и это забавно — Шаст смеется, потому что это скорее нервное. — Чего ты ржешь? — Ничего. — Понятно. — Что тебе понятно? — Ничего. Они смеются теперь уже вместе, и это какой-то абсурд, потому что хихикать шепотом — сложно, а в голос — будто бы нельзя, чтобы не рушить черт знает какую атмосферу — тихую и боязливую, наверное, — почти интимную, если взяться отвечать так, как хочется, а не как нужно. — Шаст? — Арс неожиданно становится серьезным, а потому Антона хватает только на единичное вопросительное мычание. — Если я сейчас повернусь, как далеко друг от друга мы окажемся? — и опять этот заискивающий, тоскливо-лукавый тон, которому теперь находится определение, когда первой мыслью на ум приходит загуглить расстояние между Москвой и Лондоном. — Тебе в сантиметрах или дюймах? — Шасту не стыдно. — В мальчиках-с-пальчики, — Арсению, видимо, тоже. — А почему не в дюймовочках? — смешок вырывается у обоих. — Или ты из принципа женщин в постель не пускаешь? — Мальчиков-с-пальчики, в отличие от дюймовочек, можно использовать не только по назначению, — после паузы, видимо, необходимой, чтобы собраться с мыслями, наконец отвечает Арс почти профессорским тоном. — Еще одна такая шутка, и я хуй забью на то, что мне страшно, — эта размытая угроза, Шаст и сам знает, максимум всех зайцев в округе разгонит, но другой у него нет — такие беседы в окружающей их обстановке вообще, наверное, ни к чему хорошему не приводят. — А разговоров-то было, — с напускным разочарованием укоряет в ответ Арсений, и Антон думает, что стерпел бы что угодно, но не попытки взять на слабо. Скорее для видимости стараясь спрятать шорохи приближения за неестественным смехом, Шаст оказывается буквально в паре-тройке сантиметров и сопит Арсу в шею, отмечая, что это уже почти традиция. Если быть до конца честным с собой, Антон не знает, зачем все это делает, балансируя на границе зоны комфорта, но знает только то, что хочет, и не собирается стараться побороть такие желания, пока со стороны Арсения сыпятся провокации. — Вот сейчас мальчик с полпальчика прям, — решает нужным отчитаться о проделанной работе. — Бедняга. — Повернешься? Произносят в тишину одновременно, а после от Арса слышится очередной шумный вдох, пока сам Антон даже выдыхать не решается, ожидая ответ. — Нет, Антох, — усмехается и натягивает на себя одеяло. — Но я могу…? — Да, — звучит в ответ молниеносно. Будто бы боясь, что тот передумает, Антон обнимает Арсения запрокинутой на грудь рукой под одеялом, снова выдыхая ему в шею и чувствуя чужое загнанное сердцебиение, но радуется, что тот наконец расслабился и — как тесто или пластилин, — прижался, почти не оставляя между ними свободных участков. Аккуратно зарываясь носом в короткие волосы на загривке, Шаст думает, что теперь уже не знает, кто быстрее доведет его до сумасшествия — собственная тактильность или слишком мягкий и неожиданно почти шелковый во всех смыслах — от покладистости до ощущения его в руках — Арсений. Сон настигает слишком внезапно, и на кромке сознания Антон, зная себя, надеется лишь, что как можно дольше не отвернется, отодвигаясь из-за жары, — вообще бы не отодвигался, но это что-то из того сборника сказок, где в содержании строчкой выше — история мальчика-с-пальчик.