Мы

Гробовая тишина — свидетель того, что все пришли к общему выводу. Слушать тех двоих, что возомнили себя взрослыми и всесильными, больше никто не хочет, доверие к ним сразу пропало, и ни одно слово Алины Павловны не помогает исправить эту ситуацию. Но долго еще сотрясал воздух директор, оды свои в никуда направляя о том, что Денис мог сгладить острые углы и без драки. Его слова уже никто не слышит, они играют на фоне белым шумом, когда ответы на главные вопросы уже найдены. Сережа нервно кусает губы, найти себе места не может, и хочется скорее остаться наедине с Денисом чтобы просто по-человечески поблагодарить. Он уверен в том, что оставшись наедине с Шевцовым, так и не скомпонует у себя в голове нужные слова в нужные предложения, но все надеется, что тот сможет поймать нужные нотки в его голосе, увидеть тот взгляд, который «прости меня» и «спасибо большое» одновременно, надеется, что есть у Дениса внутри что-то, что сможет в нем само распознать то искреннее раскаянье. Вспоминает он все подколы в его сторону и, правда, понять не может, как после такого Шевцов его защищать пошел. Не оставил его наедине с проблемой в виде двух парней, каждый из которых Сережи в два раза больше, а принял как аксиому то, что нужно помочь. Ему еще только предстоит понять, что было почвой для таких обидных по началу подколов в сторону Дениса, потому что делал это словно бессознательно, но это все потом. Сейчас даже для себя неожиданно хочется поблагодарить, и даже обнять, но если с первым трудно, то на второе точно не решится. Дольше тянуть не стали, подписали объяснительные, Дениса с Сережей и тех двух «взрослых и крутых» отпустили на уроки, отец первого уехал на работу, а Шевцов может уже спокойно домой ехать, но задерживается на несколько секунд, чтобы однофамильца своего в сторону отвести и по душам сказать, что с его позицией согласен, за драку никак не осуждает и отношение к нему не поменяется. Спрашивает, не нужно ли ему домой или травмпункт, все же в лицо отхватил, но тот говорит, мол, так, по касательной, ничего страшного. У Дениса на языке почему-то лишь крутится фраза о том, что его преподаватель сейчас выглядит как его ровесник, но не озвучивает, потому что субординация — главный атрибут хороших отношений с учителями, которые Шевцов так долго и кропотливо выстраивал, что глупостью сейчас будет такое ляпнуть. Задерживать Дениса с Сережей Алексей Алексеевич больше не может, все же урок, но на всякий случай вновь уточняет, точно ли Денис хорошо себя чувствует, и только когда тот заверил, что все хорошо, классный руководитель отпустил их на занятия. Стоило только Алексею спуститься вниз по лестнице, в коридоре повисла тишина. В лучах зимнего солнца, сквозь жалюзи пробивающегося, видно каждую пылинку, и волосы Дениса светлые просвечиваются ими там прелестно, что Сережа засматривается. Долго вглядывается в каждый волосок, в их причудливые переплетения, пока Шевцов пытается понять, что он там так задумчиво рассматривает. — Ты чего? — этими словами Денис выводит человека напротив из своих мыслей, в круговерти которых он вовсе забыл, что вообще-то хотел поблагодарить, но так на то слов и не нашел. — Серёж? — Я… — начинает он нелепо, глупо, ловит себя на мысли о том, что хочет убежать, лишь бы не сталкиваться вновь со взглядом его, столь чистым и искренним. Опускает на ладони рукава той самой розовой толстовки, из-за которой все события этого обыденного февральского утра и произошли. — Спасибо. И больше слов то и не нужно. Слова — пустые, слова — набор звуков, которые могут не нести в себе ничего. Что имела ввиду твоя бывшая девушка, говоря «я тебя люблю», та самая, которая причинила столько боли и оставила внутри тебя полое пространство? Ничего. В этих словах ни дюйма правды, ни капли искренности, ни ниточки чистой любви. А если эти же слова сейчас скажет тот, кто не раз вытаскивал тебя из глубин твоей же темной души, где все так неизведанно, пусто и холодно? Ту разницу, что между этими двумя «я тебя люблю», что набор звуков имеют одинаковый, но ощущаются совершенно иначе, в свое «спасибо» и постарался вложить Сережа. Много у любви образов, представлений и форм. Их пальцами всех жителей твоего маленького городка, в котором ты вырос, не пересчитать. А ведь раньше он казался огромным, правда? Раньше казалось, что там, за пределом двора — огромный мир, мегаполис, там все, чем так грезил перед сном в своих детских мечтах, но стоит тебе только переступить тот дозволенный порог — пустота. Город кажется маленьким, безобразным, ты буквально помнишь каждое лицо, ты помнишь каждую улицу, каждый поворот, каждый дом, и в один день ты осознаешь, что заперт. Заперт в этом порочном кругу, где все делаешь ради чего-то, что-то — ради кого-то, и конца-края этой нескончаемой цепи нет. Пустота, апатия. Холод. Желание перемен. Сказать легко, сделать — трудно. Трудно что-то менять, когда ты в подростковом возрасте, твои родители ведут такой контроль, что федеральной службе безопасности не снилось, а все что тебе снится — свобода действий и мысли. Мечты, мечты, мечты, то, что ненадолго вытягивает из серой рутины, поглощающей с головой, то, что каждый вечер заставляет верить и надеяться. То, ради чего учил эту глупую географию, хоть и понимал, что населения и демография Китая — не самая важная в жизни вещь. И жил бы дальше маленький Сережа своими маленькими мечтами, не подписав его отец контракт в Петербурге. Большой город, большие амбиции. Маленький Сережа. И если раньше перед сном мечтал о чем-то большом, сейчас — о маленьком. О составляющих. Не о чем-то общем и монструозном, а о том, что эту монструозность строит. Мечты переросли в мысли, мысли — в переживания. Те переживания, что каждый день, каждый час сопровождают Пешкова. Маленького Серёжу в большом Петербурге. Составляющую в монструозности. Серьезные мысли в несерьезной голове, то, что преследует его, то, что идет по пятам, буквально на пятки и наступая, то, что сделало его тем, кто он сейчас есть. А из всех этих серьезных мыслей его сейчас выводит такой же несерьезный, как и он сам, Денис. Тот кладет ладонь на плечо Сереже, несильно сминая приятную, розовую ткань, и притягивает к себе, не так, чтобы обнять, скорее, чтобы лишь почувствовать ближе. Но и того хватает Пешкову чтобы понять, что Шевцов все понял, что уловил ту «разницу». Негромкое «пойдем на урок» сопровождается едва ощутимым подталкиванием в нужном направлении, и Сережа последний раз поднимает на него взгляд перед тем, как первым пойти в нужную им обоим сторону. Преподаватель по географии, которому ученики о сложившейся ситуации уже доложили, не видит причин хоть как-то реагировать на их появление в классе, потому позволяет спокойно пройти в помещение и продолжает вести урок никак на то не отвлекаясь, за что Пешков его в голове у себя неоднократно благодарит. Сейчас не тот случай, когда привлечение внимания — выход, и так слишком много внимания за сегодняшнее утро. Сережа привычно садится один за последнюю парту, Денис — к своему другу Мише, с которым с первого класса знаком. Тот оборачивается на Пешкова зачем-то, чем сильно его смущает, а потом начинает шепотом переговариваться с другом своим, о чем — Сережа не слышит, но зато видит, как тот крутит пальцем у виска, а Денис несильно бьет его по плечу кулаком, но тем явно дает понять, что его жест был неуместным. И пока учитель нудит что-то про экономику страны, название которой Сережа пропустил, в голове его совсем не учебный предмет. Словно перед глазами вновь проносится тот момент, когда услышал позади себя голос Дениса и понял, что теперь в безопасности. Когда Шевцова за руку схватил, чтобы драки все же избежать, но тот ее выдернул грубо и решил идти первым, раз уж пошел такой грубый разговор. До сих пор словно в руках ощущает прохладу оправы его очков, которые предусмотрительно снял и отдал Пешкову, потому они и остались целыми. Писать под диктовку учителя нет ни желания, ни сил, что физических, что моральных, потому Сережа продолжает бегать взглядом по классу в поисках хоть чего-то интересного, за что можно зацепиться, но то само его находит — взгляд Дениса. Такой добрый и теплый, словно не получил за него в нос, словно Сережа смог по-человечески его поблагодарить, а не выдавил из себя хоть и полное эмоций переживаний, но все же короткое «спасибо». И жаль, что этот контакт прервал учитель своим «Денис, ты меня послушать не хочешь?». По взгляду Шевцова и так было ясно видно, что никакого интереса к уроку у него и подавно нет, но он заставил себя ответить «есть, конечно» и повернуться к доске, вновь оставив Сережу наедине со своим нутром. Хорошо, что ненадолго. Уже меньше чем через минуту к нему прилетает сложенный втрое небольшой листок в клетку, кажется, оторванный с последней страницы тетради по той же самой географии, на котором выведены синей ручкой слова «встретимся за школой после уроков?». Сережа перечитывает зачем-то несколько раз перед тем, как карандашом ниже подписать неаккуратное «хорошо» и попросить передать Денису милую девочку Таню, ту же, что передала эту записку ему. Та приветливо улыбается и забирает из его пальцев листок, чтобы отдать впереди сидящему однокласснику, а тот уже дотянулся до Шевцова. Пешков видит проблеск улыбки и слышит тихий смешок в тишине класса, все ведь записывают материал с доски, лишь они двое заняты совсем не тем. Далеко не тем, за что бы похвалил Алексей Алексеевич. А жизнь продолжается. Звенит звонок, все подрываются со своих мест, не обращая внимания на преподавателя и столь важное для него домашнее задание, за закрытой дверью слышатся детские голоса, из открытой форточки сквозит, глаза слепит слишком яркий свет ламп. Все словно по щелчку вернулось вновь на свои места, но Пешков уверен — посмотри на него еще раз Денис, все снова станет ватно-иллюзионным, несуществующим. Впереди еще четыре урока, которые тянутся настолько долго, что на последнем Сережа едва не скулит раненым псом, да еще подначивает тот факт, что как только уроки кончатся, они с Денисом снова встретятся. Кажется, Пешков стал придавать слишком большое значение этому человеку за столь короткий промежуток времени. Влюбился? Нет. Просто заинтересовался. Минуты считает Сережа до звонка, пальцами нервно стучит по парте, от нечего делать стал даже вслушиваться в слова информатика, что говорил ну уж больно монотонно, отчего половина класса, кажется, дремала. Еще свет как назло такой приглушенный, словно преподаватель специально имел цель заставить всех уснуть, лишь свет проектора не позволяет классу погрузиться в мягкий полумрак. Пешков, не в силах больше напрягать хоть как-то свой мозг, едва не ложится на парту и просто смотрит в одну точку. Вглядывается в далекий текст на стене, где что-то про биты и байты, мальчик в глупой рисовке, на котором маркером нарисована непристойность, которую не замазать ничем. Тяжело представить, что через каких-то четыре минуты эта пытка кончится. Что через четыре минуты прозвенит такой долгожданный звонок, своей трелью выведет всех их из сонного состояния, заставит в спешке подняться и пойти в гардероб, хоть спешить по сути и некуда. После седьмого класса в гардеробе все равно уже практически нет никого, особенно в четверг, который в их школе почему-то очень расслабленный. Вторник — самый тяжелый, в этот день у их класса семь уроков и по несколько факультативов по подготовке к единому экзамену, а у тех, кто сдает историю, еще и дополнительные занятия с Алексеем Алексеевичем, которые, конечно, не такие тяжелые на подъем, как обыкновенные школьные уроки, но все равно добавляют пару часов к школьному времяпрепровождению. Звонок. Громкий, противный, но такой нужный сейчас, под который учитель уже начинает задавать домашнюю работу, но ее из всего класса записывают лишь единицы. Остальные в спешке закидывают учебники в рюкзаки и нагло выходят из класса даже до того, как преподаватель закончит диктовать задание на дом. Дениса Сережа быстро теряет из вида. Все те уроки он ждал встречи с ним, и только сейчас внутри появилась какая-то едва ощутимая тревога. Где-то на подсознании появилась неловкость, страх встречи, ощущение беспомощности и потери контроля над ситуацией. О чем им говорить вообще? Как Сереже себя вести? Зачем Денис хочет встретиться с ним? Мысли не дают покоя, мешаются, давят, и одновременно хочется встретиться, чтобы отпустить этот груз, но так Сережа этого момента боится. Дыхание перехватывает, когда он сворачивает за школу, в то время как все его одноклассники дальше идут к воротам. Снег медленно опадает на поверхности, блестит в лучах солнца, каждая снежинка переливается бриллиантом, сияет, и глаза слепит от того, какое все белое. Руки тут же становится холодными, от морозного ветра колет щеки, но Сережа все равно идет в расстегнутой куртке — это сейчас последнее, что его волнует. Он еще стоит за углом школы, когда Шевцов прощается с Мишей, как только тот бросил окурок в урну у черного входа. Страшно. Неловко. Стыдно. Сердце колотится, его стук в ушах отдается неприятным давлением, а в голове все проносятся моменты утренней драки, инициатором которой Пешков, конечно, не был, но свою лепту в ней точно оставил. Отчего же внутри все дрожит? Сережа сам себе на этот вопрос ответить не может, оправдывает это холодом и робостью, тяжелым днем, чаем на завтрак, проезжающей машиной, чем угодно, но совсем не тем, что его может интересовать собственный одноклассник. Дольше так продолжаться не может, потому Пешков делает глубокий вдох и решается все же подойти. От Дениса пахнет табаком и чем-то сладким, скорее всего этой электронной сигаретой его дурацкой. Обычные он не курит, в отличии от Миши, у родителей которого обоняние похоже совсем атрофировалось, ведь сигаретами от него несет за километр, да так, что даже Алексей Алексеевич близко к нему не подходит, потому что «нехорошо мне от ваших сигарет становится». Он со своими нравоучениями по поводу вреда табачной продукции не лезет, но просит хотя бы в школе перетерпеть, потому что за курение могут поставить на учет. Раньше у Шевцова был страх, что его поставят на учет за сигареты, потому рядом со школой не курил, а теперь, раз уж за драку поставили, в которой хоть и правым оказался, но все равно поставили — риска больше нет. Благо, за стены школы это не ушло, и учет — школьный, чистая формальность, хоть и неприятная. — Денис? — Сережа шмыгает носом заложенным, и тот оборачивается на него с улыбкой, которая с его лица тут же пропадает. Пешков искренне причины не понимает, и оттого неловко становится, но окончательно он заливается краской, когда Шевцов застегивает на нем куртку и надевает капюшон. Тот все смотрит на него, как на глупого, а Сережа чувствует себя ребенком, которого укутали не по погоде, хоть сейчас все и вполне по температуре. — У тебя в голове есть что-то? На улице минус десять, ты в расстегнутой куртке, все нормально? — не повышая голос, но агрессивно спрашивает Денис, брови еще свел, отчего Сережа искренне ощущает себя виноватым. Понимает, что извиняться не нужно, что это будет глупо, потому стоит молча, взгляд в снег под ногами опустив. — Сереж, скажи честно, то, что произошло сегодня, было в первый раз, или они до этого уже докапывались до тебя? А история тянется уже давно. Девятый класс. Первый день Сережи в новой школе, такой большой, сильно отличающейся от его маленькой школы в Армавире, много новых людей, все такое незнакомое, неизведанное, и, к сожалению, первое знакомство не удалось совсем. Плечом его толкнул одних из тех двоих, кто сегодня утром в коридоре зажать пытались, и если сегодня предъявили за розовую толстовку, то тогда — за смазливое лицо. Пешков растерялся тогда, не знал даже, как реагировать, благо его заметил Алексей Алексеевич, и их встреча не закончилась для Сережи чем-то тяжелым и болезненным. То слово, которое могло обозначить дальнейшие отношения Сережи с теми двумя — регулярность. Регулярные подколы, регулярные угрозы, регулярный шантаж. Сделай это. Сделай это, а то вся школа узнает. Дойдет даже до родителей. Сделай это. — Это было в первый раз, — отвечает Пешков, нервно заламывая пальцы, и даже на момент поднимает взгляд, но тут же отводит его вновь, в страхе, что Денис поймет, что начнет докапываться до правды, и что самое страшное — что сможет все же узнать обо всем, что уже два года Сереже не дает жизни. — Правда. И… Я хотел бы еще раз поблагодарить тебя за то, что помог сегодня. Без тебя бы не справился. Спасибо. Последнее слово добавляет уже шепотом, пряча замерзшие ладони в карманы темной куртки. На лице Шевцова вновь появляется улыбка, и тот негромко произносит «всегда готов помочь», как что-то само собой разумеющееся. От холода становится уже неприятно, повисла неловкая пауза, хотя, кажется, неловкая она только для Пешкова, который первый и решает пойти на контакт. — Это… Все? — он снова шмыгает носом, но взгляд так же не поднимает. — Я пойду тогда, наверное. Сережа ждал чего угодно. Молчания, словесного ответа, града, рака, что на горе свиснет, чего угодно, но вовсе не того, что Шевцов сделает шаг к нему навстречу и обнимет. Неожиданно осознает, что не был ни в чьих объятиях уже очень давно. Несколько лет, или… Около десятка? С начальной школы, или детского сада даже, наверное. Позабыл уже давно то приятное чувство, что заполняет где-то под сердцем, когда чьи-то руки приятно прижимают к себе, проводят по спине, когда тепло не от одеяла или батареи, а от человеческого тела. Когда так близко. Простые дружеские объятия на прощание стали для него чем-то новым. Такой далекий и забытый жест, не самое крайнее проявление заботы даже, которое сейчас у Сережи перебило дыхание. — Не грусти только. Давай, до завтра. На этих словах Шевцов разорвал объятия, которые воспринимает не более, чем дружеские, и которые для Пешкова стали чем-то слишком интимным. Не сказать, что грустит он, но понимает, что и вправду может выглядеть таковым из-за своей робости, потому не тратится на пустые объяснения и позволяет Денису уйти после краткого «до завтра» в ответ. Дорога до дома дает время все обдумать. Крупными хлопьями падает снег, все вокруг такое белое, пушистое, переливающееся, прямо как Сережины мысли сейчас. Чувство защищенности. Объятия, тепло. Глаза Дениса. Серо-голубые, хотя скорее все же голубо-серые. Взгляд без насмешки, без злобы, добрый и искренний, такой, который всегда хочется ощущать на себе. Все это обволакивает приятной пеленой, согревает в таком холодном Петербурге, заставляет снять уже давно ставшую комфортной и привычной маску клоуна, за которой каждый день скрывается настоящий Сережа. Который не хочет оскорбить, которому не в удовольствие задевать людей за больное, которому тоже хочется общения и даже чего-то большего, хоть окружающим и кажется, что для него это чуждо. Это ведь Сережа. Тот самый, который пошутит самым неудачным образом, от которого можно отхватить неприятный «комплимент» о чем угодно, тот самый, который язык за зубами не держит и для которого разумных границ не существует. От всего этого устаешь. «Невозможно каждый день скрываться от самого себя, так больше не может продолжаться» — думает он каждый раз перед сном, обещая себе обязательно что-то изменить, но каждое утро вновь смотрит в зеркало и понимает, что очередная попытка стать собой же провалилась. Дома никого. Его встречает тепло квартиры в панельной восьмиэтажке, суп на плите и незаправленная постель, на которую Сережа садится в уличной одежде, в коридоре оставив лишь куртку и обувь. Смотрит в стену, пообещав себе больше не думать об утреннем инциденте и перестать винить себя во всем. Так ведь больше не может продолжаться. Хоть и понимает, что продолжится, и продолжится еще как. Ложась спать, Пешков снова вспоминает Армавир, вспоминает детство, как мечтал выйти за пределы двора, и каким разочарованием стал мир вне его комфортной детской площадки и футбольного поля. Переезд, одинокое лето в культурной столице, ночи в телефоне, интернет-друг, с которым почему-то перестали общаться. Первая стычка с теми двумя. Дальше думать не хочется. Но он почему-то вспоминает про Алексея Алексеевича. Первого преподавателя, с которым познакомился в новой школе, того, кто отстаивает его на всех педсоветах, того преподавателя, из-за которого Сережу до сих пор не поставили на учет, хотя Пешкову иногда кажется, что его уже давно было пора исключить. Шевцов часто пытался наладить с ним контакт, всегда относился с добротой и теплом, и Пешков чувствует себя жутко неблагодарным, когда отвергает все это и вновь срывает уроки, грубит учителям, за что все равно потом прилетает Алексею Алексеевичу, в первую очередь. Столько раз хотел перед ним извиниться искренне, но делал это только в голове, а на деле продолжал раз за разом подводить Шевцова, который по неведомой для него причине продолжает защищать его. Сережа просто не умеет по-другому. В комнате практически темно, из света лишь лунный, что прерывается тучами, и тусклый от торшера, что рядом с кроватью. Снег, на удивление, идти перестал, да и ветер стих, стало совсем тихо и непривычно спокойно за окном. В доме напротив гаснет свет в последнем окне, что в зоне Сережиной видимости, и вслед за этим гаснет и в его. Завтра тяжелый день.