Мы

Утро у Пешкова начинается в четыре. Секундная стрелка доходит до девяти, и Сережа пытается сфокусироваться просто на ней, чтобы отвлечься от сна, что заставил его проснуться в столь ранний час. Солнце еще даже не думает всходить, и он садится на край кровати, долго вглядывается в горизонт, восстанавливая дыхание. Бегущей строкой перед глазами фраза «сделай это». Сережа закрывает глаза в надежде забыться. До будильника чуть больше двух часов, но спать уже совсем не хочется. На ватных ногах он подходит к окну, чтобы распахнуть его и окончательно проснуться от обжигающей тело прохлады. Волшебно кружат снежинки, и Пешков голову наклоняет, долго за ними наблюдая. По спине бегут мурашки, и он опускается на локти, ведь ладони, которыми держался за подоконник, уже сильно затекли и замерзли. Под окном неожиданно загорается фонарь, светом своим приоткрывая темноты завесу, опустившуюся на двор перед его домом. Белая приора со снежной крышей, покрытая шалью блестящих снежинок елка в мусорном баке, выброшенная соседями прямо в мишуре, протоптанные жителями подъезда тропинка, что за ночь тоже успело замести. Меж мягкими облаками виднеется полумесяц, а звезды кажутся такими близкими, словно к ним можно прикоснуться рукой. Сна ни в одном глазу. Пешков снова чувствует себя не маленьким Сережей в большом Петербурге, а маленьким Сережей в мнимо-большом Армавире. Когда еще не было тех двоих, отравляющих жизнь, когда была заботливая мама, поддерживающая в любом начинании, и не пропадающий день и ночь на работе отец. Когда луна словно светила ярче, звезд словно было больше, закаты были краше, а рассветы светлее. Только когда стоять у окна становится совсем невыносимо от холода, Пешков закрывает окно на форточку и возвращается в контрастно теплую постель. Времени чуть за четыре. В руках оказывается теплый из-за зарядки телефон, что слишком сильно слепит глаза, пока Сережа не убавляет яркость на минимум. Ни одного уведомления, будильник на шесть, кошечка на обоях и какое-то глупое сообщество с глупыми шутками, которые своей глупостью и заставляют Пешкова улыбнуться, выпутываясь из паутины склизкого сна, своими щупальцами пытающегося затащить обратно, в панику и тревогу, накрывающую волнами с головой. Его снова бросает в холод, когда поверх очередной смешной картинки сверху всплывает уведомление от одного из тех двух. Нахальное «чего не спишь, красавица?», отчего у Сережи внутри все замирает, и пару секунд он даже не дышит, словно тот человек сейчас не в километрах от него, а буквально за спиной. Словно дышит в затылок, словно нож к животу приставил и удерживает у себя, не позволяя не то что сделать шаг — вздохнуть полной грудью даже. Пешков решает не отвечать, думая, что диалог оборвется на этом, но уже через минуту вдогонку прилетает такое же грубое «ты охуел молчать, собака?», после чего — «будешь игнорировать — к утру все уже знать будут». Сережа жмурится, блокирует телефон и откидывает на другую сторону постели, словно этот жест избавит его от проблем. Он не позволяет себе выйти на эмоции, берет вновь гаджет в руки и заходит в диалог. Стук собственного сердца отдается набатом в ушах, и, пальцами не попадая по буквам, он нервно отвечает, мол, что тебе нужно, после чего вновь выходит из диалога и откладывает телефон. Смотрит в потолок, нервно перебирает одеяло пальцами и так не ждет ответа, что сердце замирает, когда экран блекло загорается и освещает собой комнату. Сережа бы простонал протяжно, выместил в этом всю накопившуюся боль, обиду на себя прежнего, который выбрал быть не избитым, а униженным, не будь за стенкой спальни родителей, нежелательное внимание которых этот жест точно привлечет. В диалоге одно за другим сообщения летят, Пешков даже не читает все, цепляется глазами лишь за самое обидное. Падаль ебливая, смазливая дрянь, педик, опущенный. Сережа повторяет это у себя в голове еще раз. Глубокий вздох, отвечает коротким «чего хотел то?» и укрывается одеялом с головой, сглатывая подступивший к горлу ком. Слезы обжигают глаза, и он смаргивает их несколько раз, вытирая одеялом. Обещает себе не плакать, спрятать эмоции куда поглубже, мол, из сложившейся ситуации это выбраться не поможет, но вновь не сдерживает обещание и болезненно скулит в подушку, пока телефон не прекращая вибрирует неподалеку. Пешков переворачивается на спину, шумно втягивает носом воздух и вытирает влажные щеки тыльной стороной ладони, которые колет от прохладного воздуха из незакрытого окна. Экран смартфона неожиданно потух, стал непривычно тихим, что Сережа даже решается взять его в руки. Среди потока мата и оскорблений он вытягивает что-то про завтрашний день и «не дай бог со своим защитничком придешь», не в силах собрать это в одну мысль. Трет глаза ладонями, неожиданный прилив усталости накрывает, потому он находит в себе остатки бодрости лишь ответить безликим «ладно» и оставить это все до будильника. Там виднее будет. Но виднее не становится. Будильник лишь отделяет прошедший день от наступившего, но в нем ничего не меняется. Сереже все еще семнадцать, на нем все еще лежит груз ответственности за произошедшее два года назад, он все еще беспомощен и не может выбраться из того, во что загнал себя сам. Из того, за что Сережа чувствует себя виноватым перед самим собой. Слышны приглушенно шаги на кухне, из-под двери полоской вырывается свет из коридора, который комнату не освещает, конечно, но оседает тонким тюлем на предметах напротив, придавая им очертания и тени. Пешков садится на кровати, пару минут тратит на бездумное смотрение в одну точку перед собой, но продолжается это лишь до тех пор, пока его не приводит в себя очередное уведомление на телефоне. Он вспоминает про то, что было пару часов назад, и несколько минут тратит на то, чтобы понять из сообщений, что же они хотят от него сегодня. Но тот конкретно так и не высказался, все ходил вокруг да около, но на том и закончил. Сереже хочется еще хотя бы на немного остаться в постели, но времени уже половина седьмого, а голову вчера вечером он так и не помыл, за что себя сейчас корит, но самобичевание за него волосы чистыми не сделает. Сегодня один из редких дней, когда Пешков никуда не опаздывает. Он не спеша идет по засыпанной снегом дороге, рассматривает рекламные баннеры, а в наушниках играет что-то легкое и медленное, приятное, как мамино тепло, как пятерка по математике, как лучший друг на всю жизнь*, как то, что либо уже давно осталось в прошлом, либо чего у Сережи никогда не было. Светофор загорается зеленым, и он сворачивает на улицу, на которой находится школа. До начала занятий около получаса. Когда он заходит в класс, в нем еще нет никого. Свет выключен, окна нараспашку, свежо в кабинете от морозного ветра, меж плотными переплетениями безлистных ветвей виднеется рассвет алый, что наполняет комнату своим розовым свечением. У Сережи в голове ни одной мысли, лишь свистящий сквозняк, что сейчас заставляет его невольно пожать плечами и подняться, чтобы закрыть окно. Еще ненадолго он у него задерживается, наблюдая за тем, как уставшие ученики нехотя идут в школу, а у фонаря кружат снежинки. Красиво очень, и Сережа смотрит завороженно, пока ему на плечо не опускается чья-то рука. Пешков нервно оборачивается, готовясь к самому плохому, но видит Дениса. С сердца словно камень спадает, он выдыхает рвано и кладет ладонь на сердце, чем у Шевцова вызывает недоумение и немой вопрос во взгляде. — Напугал меня, — объясняет Сережа, и хочет еще что-то добавить, но замолкает тут же, как только Денис его обнимает. Сердце предательски пропускает пару ударов, и Пешков снова теряется, не в силах даже обнять в ответ. Денис пахнет приторными ягодами, порошком и холодом с улицы, на нем толстовка светлая, мягкая, теплая, и Сереже совсем отстраняться не хочется. Ведь там, вне его объятий, большой и страшный мир, огромный Петербург, в котором пять миллионов человек, и ни одному из них он не сдался. — Я с тобой сяду? — Шевцов, не дожидаясь ответа, скидывает рюкзак к нему на парту. Тот опешил, брови свел, мол, чего это вдруг, и даже негромко спрашивает «а Миша?». — Он к врачу какому-то пошел, его не будет сегодня. Ну так, можно? Пешков кивает, конечно, и нечего ему добавить. Когда Шевцов рядом, он ощущает себя в безопасности, и такого приятного чувства он не испытывал уже давно. Еще с девятого класса, с которого волоком тянется груз ответственности за то, что не смог дать отпор, не смог как-то решить ситуацию, и по итогу остался у разбитого корыта. Так мало того, при помощи этого корыта им и манипулируют. Сейчас, когда он не один, его не тронут. Не хватит смелости, руки марать не станут, да и проблем потом не огребешь, вон, на учет школьный уже поставили, а до полицейского доводить они точно не станут. — Тебе не влетело от родителей за вчерашнее? — смелеет заговорить первым Сережа, садясь за парту рядом с Шевцовым. — С носом нормально все? — Отец согласился, что они неправы были, так что не влетело. С носом хорошо все, царапина небольшая да синяк, незаметно даже, если не присматриваться, — он откладывает телефон, чем показывает вовлеченность в разговор. — Если бы заехали мне по морде, поверь, я бы не остановился, и ты нас разнять бы уже не смог. — Верю, — Сереже становится необоснованно смешно с такого серьезного Дениса, и он прыскает в кулак, всматриваясь в его переносицу. Ровная полоса царапины и розовато-бордовый синяк, только вот понять как это связано не может, ведь кровь у него из носа шла, а не с переносицы. Задавать вопросов только совсем не хочется, как и вспоминать о произошедшем вчера утром в принципе. — На Алексея Александровича похож, — констатирует Шевцов. — Ты то чего рукой закрываешься? У тебя же все нормально с зубами. — Не знаю, на автомате как-то, — Пешков пожимает плечами и постукивает пальцами по парте, тем разбавляя редкое молчание. Их общение само строится, тема цепляется за тему, слово за слово, интерес за интерес. Денис много шутит, и улыбка у него такая заразительная, что Сережа не может не смеяться. За окном совсем уже светает, когда в класс начинают приходить люди. Первой заходит Таня, та милая девчонка, которая первая из всего класса попыталась подружиться с Сережей, первая, кого он разочаровал, но она не стала держать зла и считает его хорошим знакомым. Она включает весь свет в классе со смешным «чего как кроты тут сидите?», в ответ на что получает два недовольных «выключи», что и делает, показушно закатив глаза. Первым уроком у них история с Алексеем Алексеевичем, а он приходит всегда со звонком — по нему часы сверять можно. Ни разу он не опоздал на урок за все два года, что ведет у них историю, и ни разу их с урока не задержал. До начала занятий около пяти минут, когда большая часть учеников уже на своих местах. В пятницу все стараются не опаздывать, потому что Алексей Алексеевич может простить многое, но опоздание — никогда. Если ты заходишь в кабинет после звонка, будь добр, выходи к доске и называй все события тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, и то, это на тройку, а если хочешь вытянуть на четверку или даже пятерку — рассказывай об их влиянии на сегодняшний день. Весь одиннадцатый «А» передергивает от одного упоминания этого ненавистного тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, зато все наизусть знают, что в нем разрушился блок Варшавского договора, начался закат СССР и первенство США в мире после окончания холодной войны. «Жестоко, но справедливо» — сказал Алексей Александрович, в один день по случайности ставший свидетелем ответа опоздавшего у доски. Им тогда оказался Миша, который после десяти минут молчания уже перед всем классом обещал бросить курить, только двойку не ставьте, пожалуйста, Алексей Алексеевич, ну пожалуйста. И правда ведь месяц практически ни одной сигареты во рту у него не было, а потом новый год, и громкие заявления с посылом «ни грамма в рот, ни сантиметра в причинное место» сдержаны не были, сами понимаете. Под трель звонка в кабинет заходит преподаватель, тут же взглядом пробегается по ученикам и просит всех сесть, включая свет. В классе сразу становится непривычно светло, за окном лишь светает, и все сидят сонные, еще не пришедшие в себя после ночи. Домашней работы на сегодня не было, потому все спокойны, никто не списывал ничего на скорую руку за пару минут до звонка, и Алексей Алексеевич не ходит по рядам, собирая тетради. Вместо того он пишет число на доске и тему урока, которую просит переписать в тетрадь, пока он скажет пару важных вещей, касающихся их класса. Первым делом хвалит за то, что взялись за головы и поправили оценки, не срывали уроков в последнюю неделю и даже неплохо написали проверочную работу по химии, которую параллельный класс наглухо завалил, о чем ему сообщила Алина Павловна. «Оценки она вам сама скажет, но двоек там нет» — сказал Алексей Алексеевич, и все ученики словно облегченно вздохнули. Химия стала тем предметом, который возненавидели все, от двоечников, которым пришлось впахивать вчетверо больше обычного, до хорошистов, ведь новая преподавательница объясняла материал крайне скудно и пресно, из-за чего разбираться им приходилось фактически самим. Вторую новость все приняли спокойно и с пониманием: со следующей недели к ним в школу на практику приходит преподаватель информатики с предпоследнего курса педагогического, и нужно будет немного поддержать его в этом: вести себя чуть дисциплинированнее, отвечать на вопросы, делать домашние задания и относиться с уважением, как к штатному преподавателю, а не сверстнику, хоть по годам тот и не столь далеко ушел. А потом уже и урок начинается, новая тема, хоть уже и затронутая их прежним преподавателем по истории, но из головы у всех уже давным-давно вылетевшая. Этот учебный день для Сережи совсем не похож на все остальные. Он не оглядывается по сторонам, переходя из кабинета в кабинет, у него не дрожит больше где-то под сердцем нервно, а причина тому проста — от него ни на шаг не отходит Денис. Пешков уже начал задумываться о том, не додумался ли Шевцов до того, что ему знать совсем необязательно, но потом вспомнил, что когда Миша в школе, они тоже друг от друга не отходят, и от сердца отлегло. Уроки тянулись медленно, как плавленая резина, ни капли новых знаний после себя не оставляя, а лишь усталость и желание быстрее оказаться дома. Денис заметно облегчал ситуацию своими шутками по поводу и без, за что их чуть не выгнали с урока биологии, когда Шевцов листал учебник и показал Сереже рисунок младенца со словами «выживший абортыш», с чего Пешков никак не мог перестать смеяться. Денис же смеялся с его смеха, что очень не понравилось учительнице, и та заставила их стать тише на несколько тонов под угрозой того, что если не прекратят, то окажутся за дверью. Проблем и разбирательств с Алексеем Алексеевичем не хотелось, потому и пришлось прекратить. С Шевцовым в принципе стало легче. Сережа на какое-то время забывал о переживаниях, о непринятии в обществе, с которым столкнулся пару лет назад, о болезненно-противной фразе «сделай это», и становился обыкновенным подростком, у которого из переживаний экзамены только да оценки. Одно только омрачало — завтра в школу вернется Миша, и Денис снова будет с ним, курить в туалете, глазеть на фигуристых одноклассниц и играть в баскетбол с параллелью на перемене. А Сереже не интересен ни баскетбол, ни курение, ни фигуристые одноклассницы, как и девушки в целом. Последним уроком у них основы безопасности жизнедеятельности, которые никому не сдались, да и преподаватель не настаивает, потому включает им какой-то фильм на задний план и просит посидеть тихо, пока заполняет журнал. Большинство сразу утыкаются в телефоны, что хотел сделать и Сережа, не задай ему Денис один из самых неприятных вопросов: — Сереж, а почему ты обычно ведешь себя по-другому? Ну, шутишь неприятно, дурачком прикидываешься, как клоун. Ты ведь совсем другой на самом деле. У Пешкова перед глазами проносятся кадры двухлетней давности, и так хочется все рассказать, посоветоваться, получить поддержку, но страх — как стакан ледяной воды в лицо, заставляет взять себя в руки и снять розовые очки. Никто его не поддержит. Никому он не нужен со своими проблемами. На самом деле, конечно, нужен, но он сам себе внушил, что отвратителен и омерзителен, и с таким, как он, даже общаться никто не будет, не то что поддерживать, потому вместо разговора по душам и честного ответа выдает то, к чему уже давно привык: — Тебя ебать не должно. Шевцов взгляд поднимает удивленный, природу такого ответа совсем не понимая. Он даже не знает, что ответить: можно сказать что-то грубое и поставить его на место, но что-то не позволяет. Словно по рукам его что-то в этом связывает, не может он ни одного оскорбительного слова в адрес Сережи произнести. Смотрит он как-то, жалобно что ли, будто прощения просит за сказанное, и как же Денис может не простить. — Что происходит? — полушепотом переспрашивает Шевцов, надеясь, что Сережа не вспылит. — Это останется только между нами, я обещаю. И Пешков снова перед выбором. Он может рассказать про все: и про то, как его перестали воспринимать родители, когда узнали, что их сын никогда не станет прилежным семьянином и внуков им не видать, ведь их сыну нравятся не хрупкие, милые и нежные девушки, а люди своего пола, и про то, как пару лет назад те двое, чьи имена он даже называть брезгует, воспользовались его крайне слабым физическим состоянием и общей подавленностью от резкой смены обстановки. Фактически, родители в один месяц отрезали его прошлую жизнь и поместили в новые условия, к чему четырнадцатилетний Сережа был ну совсем не готов. На этом и сыграли они, позволив себе надругаться над Пешковым в самом отвратительном ключе, превратив его жизнь в сущий ад. Но… А кто ему Денис? Он ведь не друг ему даже, так, знакомый, с которым по случайности очень сблизились в короткие сроки. Но ведь Шевцов зачем-то пошел его защищать, даже после двух лет обидных подколов и всяческих попыток принизить. Сереже сейчас очень стыдно. Он даже не понимает, почему с первого дня у него развилась такая неприязнь к Шевцову, причем абсолютно беспричинная. Ни разу Денис ему слова грубого не сказал, пару раз давал списывать проверочные работы и даже как-то скинул сделанную домашку посреди ночи, когда Пешков попросил. «Какой же дурак был, сам нормального человека выгонял из своей жизни все эти годы» — думает сейчас он, и даже серьезно собирается раскрыть ему душу, но все же… А если он попытается поговорить об этом с теми двумя? То видео, что снится Сереже в кошмарах, со скоростью света разлетится по всей школе. Все узнают. Даже до родителей дойдет. — Я не хочу говорить об этом. Этим он зарывает все свои проблемы глубже в почву, закрывая глаза на то, что из такой земли прорости смогут только сорняки да колючки, коих в сердце Сережином и так хоть отбавляй. Он обещает себе рассказать все это Денису, но когда-нибудь попозже, когда будет уже более уверен в нем как в надежном человеке, да, это и звучит разумно, только у Пешкова где-то под легкими все равно неприятно щекочет и не дает покоя мысль, что «когда-нибудь потом» может быть уже поздно. Сережа потерялся. Сережа заблудился в трех соснах и не знает как найти выход, и спасти его некому. Тропинкой в выходу из такого дремучего, по мнению Пешкова, леса, стал Шевцов, так он сам эту тропинку закопал, и сверху листьями прикрыл. «Все не может быть так легко» — думает он, привычно заламывая пальцы до хруста, болью приводя себя в чувство и еще раз самому себе, как глупому, вторит: Денис — никто. Денис — просто знакомый. Денису не нужны твои проблемы и переживания. Он просто очередной проходимец в лесу, в котором ты потерялся, так он еще и потопчет так кропотливо тобой выращиваемые цветы. Ведь от таких людей ты так много лет себя ограждал, правда? Сережа зачем-то привыкает к жизни в лесу, в котором заблудился, а не ищет выход. И это не поддается никакому логическому объяснению. Может, он просто боится резко потерять зону комфорта, которую в этом лесу создал. Так же само он боится разовой вспышки гнева от родителей, когда те услышат, что их сын не смог за себя постоять. Боится резкого непонимания со стороны общества. Боится в момент остаться один, разрушить ту иллюзию благополучия, неожиданно показать свои настоящую личность после двух лет игры в прятки с самим собой. — Хорошо, — выводит его из мыслей Денис и берет за запястье, не позволяя больше неосознанно причинять себе боль. — Но если все же что-то произойдет, и тебе будет некому выговориться — ты всегда можешь написать мне. Все, что ты расскажешь, умрет со мной. Обещаю. Пешков, что все это время смотрит ему в глаза, верит. Человек с таким взглядом не может нагло врать. Зрительный контакт разрушает лишь то, что на свой страх и риск Шевцов притягивает Сережу к себе, чтобы обнять, и у того совсем не остается сомнений в том, что Денис искреннен. Денис теплый и большой, Денис пахнет ягодами и свежестью, у Дениса синяк бордовый на носу, добрые глаза и улыбка. Денису можно доверять. — Я обязательно напишу тебе, если нужно будет выговориться, — говорит Сережа перед тем, как зарыться носом в приятную светлую толстовку, пахнущую порошком, и позволить себе просто принять этот жест как что-то очень доверительное. — Точно? — с усмешкой уточняет Денис, на что в ответ ему следует приглушенное «точно», чем он остается более, чем доволен. На экране продолжает идти какой-то советский фильм, в кабинете приятный полумрак из-за опущенных штор, многие в телефонах, кажется, даже воздух стал вязким и тугим, словно так и норовит склонить всех в сон. Жизнь идет своим чередом.