Мы

А потом начались выходные. Денис, понимая, каким потрясением для Сережи стало все произошедшее в субботу, не стал донимать его сообщениями и дал время прийти в себя и разобраться в ситуации. О том, что Пешков тогда дал волю эмоциям, так никто и не узнал, а на биологию, стоящую следующим уроком, пришлось опоздать, потому что он все никак не мог привести себя в вид человека, у которого пару минут назад не было неожиданного проявления чрезмерных эмоций. Проще говоря, по его красным глазам, носу и губам все было сразу понятно, и появиться в таком виде перед классом он не мог. Шевцов не торопил. Дал ему время отойти от эмоций, что еще пару минут назад переполняли его, долго не отпускал, гладил по взъерошенным волосам, пока бабочки в животе устраивали настоящее представление. Невольно заметил, что не чувствовал такого в объятиях ни одной девочки. Дальнейший день пролетел быстро, потому что оба телом были на уроках, а мыслями где-то очень далеко. В такие моменты время проходит мгновенно, ведь ты не слушаешь монотонную лекцию, которая тебе не нужна, а занимаешься вещами куда приятнее. Сейчас, проснувшись воскресным утром, у Сережи в голове полная каша. Ему непривычно не думать о плохом, и он словно ищет на то повод, чтобы вернуться в «комфортную» среду. Но в голове все такое теплое, мягкое и легкое, что искать что-то отрицательное попросту не получается. Все его мысли лишь о Денисе, который за последние дни стал настоящим гарантом спокойствия и безопасности. Молчание Шевцова у него вызывает двойственные эмоции: с одной стороны, он понимает, что у Дениса могут быть дела, и вообще, все происходящее его ни к чему не обязывает, но противно жужжит где-то на подсознании мысль, что надоел, достал, ведет себя как девчонка, слишком привязался. Благо, эта мысль была единственной, которая могла его расстроить. К вечеру начало накатывать. Неожиданно голову заполонили те двое, их неожиданное исчезновение из его жизни уже на несколько дней, проблемы с родителями, оценками и все остальное болезненно тянущее, холодное и противное. От этого хотелось отвлечься, и до Сережи неожиданно дошло — он может просто заняться учебой, чтобы у него не было ни времени, ни места в голове чтобы думать о чем-то другом. И сработало ведь. Сначала, конечно, было трудно заглушить поток мыслей учебой, но потом втянулся, все время говорил, мол, потом сам себе спасибо скажешь. План, который, казалось бы, заведомо обречен на провал, помог: теперь его голова была забита тем, сколько же ему делать на завтра, а не переживаниями о том, на что повлиять он уже не может. Мать, зашедшая в его комнату, чтобы спросить, будет ли он ужинать, оказалась очень удивлена. Уж больно давно она не видела своего сына за учебниками, не апатично слоняющегося из одного угла квартиры в другой или вовсе не выходящего из своей комнаты. Сережа и не заметил ее ведь, пока та не подошла к нему едва не вплотную и беззлобно потрепала по волосам. — Сереж, что-то давно ты с нами не разговаривал, — она опускается на заправленную кровать, не сводя взгляда с сына. — Как у тебя дела в школе? Ничего не случилось? «Случилось, мам. Надо мной надругались два года назад, сняв все это на видео, и теперь шантажируют меня этим. С тех пор я ненавижу себя, мне противно смотреть на себя в зеркало, мне противно от одного факта моего существования. Отец не общается со мной из-за того, что мне нравится мой пол, и я разбит. Мам, я устал и не знаю, что мне делать.» Это те слова, что Сереже уже давно пора сказать, но он никогда не решится. Никогда. Пешков удивлен. Та словно забыла про всплывший год назад скандал на почве его ориентации, которую Сережа так тщательно скрывал, но не уследил: забыл почистить историю браузера, а отцу зачем-то понадобился именно его ноутбук. На ушах стоял весь дом. Кажется, дрожали окна, ходуном ходила люстра: громче всех сотрясал воздух отец, оскорблял своего сына всеми ведомыми и неведомыми словами, под конец зашлифовав открытую отныне рану словами «ты мне больше не сын». У Сережи тогда дыхание перехватило, даже мать, до того не меньше своего супруга возмущающаяся, притихла. И это не оказалось пустым звуком. С того дня они словно стали чужими людьми. Сережа очень долго пытался добиться прощения, с каждым днем все длиннее и длиннее становились его извинения, но реакция на них день изо дня повторялась одна — презрительный взгляд и молчание. Только через несколько недель Пешков понял, что стучится в стену, и от его речей отцу ни холодно, ни жарко. Сережа засыпал со слезами на глазах, просыпался опустошенный, но вечером подушка вновь глотала его слезы. Он не мог ни есть, ни пить, ни тем более учиться, и Алексей Алексеевич сразу заметил неладное, попытался осторожно узнать, в чем причина, в ответ на что был Пешковым приличными словами развернут в неприличном направлении. Долго он перебирает эти воспоминания у себя в голове, вскрывая только-только затянувшиеся раны. Всматривается в тень от учебника, черные буквы с засечками, пока мать все ждет, а Сережа старается подобрать самые нейтральные слова. — Все хорошо, мам, — и он с удовольствием закончил бы на этом, чтобы диалог не вылился в что-то подобное тому, что произошло год назад, но мать продолжает смотреть с вопросом, недовольная коротким ответом. — Математику подтянул. Двоек не будет. А больше сказать то и нечего. Сережа мог бы рассказать о своих переживаниях, о Денисе, который стал настоящим спасательным кругом, о Алексее Алексеевиче, который все два года негласно пытается стать Пешкову вторым отцом, а он отвергает раз за разом любую его поддержку. Мог бы, да не смог. Не решился. Побоялся вновь быть стать отвергнутым своей же семьей. Мать все же спрашивает, будет ли Сережа ужинать. Тот отмалчивается сначала, а потом отказывается под предлогом того, что не голоден, на деле — не хочет пересекаться с отцом, раздражать его своим присутствием и неосознанно нарываться на оскорбления. Время не вылечило: отец все еще был очень оскорблен влечением сына к своему полу, Сереже все еще было очень тяжело жить без принятия родителей. Мать была более нейтральной, хоть и тоже, мягко говоря, не в восторге; зато не искала лишних поводов повозмущаться и просто перестала с собственным сыном общаться. Что то, что то — час от часу не легче, поддержки, которая была бы как нельзя кстати, ни от одного, ни от другого. Добавить к этому перманентный стресс и шантаж, незакрытые гештальты, оставшиеся от Армавира — вуаля, такая маска клоуна, коей каждый циркач позавидует. Такую даже носить с собой не надо, так быстро вживаешься в роль, что выйти из нее становится настоящим приключением. Он снова остается один в комнате. До сих пор не может понять цель этого пустого диалога, в ушах звенит тишина, а перед глазами не перестают мелькать отрывки того январского дня, когда с отцовским «я видел историю браузера» земля ушла из-под ног. Сережа думал, что научился жить в одиночку. Вариться в своих же проблемах, не нуждаться в поддержке из вне, но сейчас, заглядевшись на снегопад за окном, понимает, что не научился. Уже два года он нагло лжет себе, упорно не замечая очевидного — пора что-то менять. Ничего не наладится. Ничего уже не придет в норму без титанических усилий, без долгого поиска себя, а что самое для Пешкова страшное, что ему не получится вернуть собственную жизнь на круги своя без поддержки. Ему придется запустить в свой свинцом обложенный мирок посторонних людей, чтобы начать вновь чувствовать еще хоть что-то кроме стресса и всего из него вытекающего. Русский язык на завтра так и остался незаконченным. Вновь грузом обвалились переживания, от которых так хорошо отвлекала учеба. Телефон в руках оказался бессмысленным кирпичом. Сережа словно разучился читать, даже после нескольких прочтений не мог понять смысл предложений. Через несколько минут совсем отчаялся и отложил его на стол, не в силах больше заниматься бездумным залипанием в экран. И он до утра, кажется, просидел бы так, только вот на телефон пришло уведомление. Сначала охватила паника: вдруг это вновь те двое? Снова решили умело подергать его нервы за ниточки, оперируя видео двухлетней давности? Сереже сначала кажется, что у него какие-то беды с собой, когда понимает, что сообщение пришло от Дениса. В голове сразу становится глухо и безветренно, ни одной мысли, только воспоминания о том, что произошло в субботу, из-за чего сердце неприятно щемит, но тут же отпускает под натиском памяти тактильных ощущений. По спине пробегается холодок из-за фантомных прикосновений, таких же, что оставлял Шевцов в том коридоре, когда гладил по волосам и пообещал, что ему можно доверять. Подряд идут два сообщения: «привет» и «как ты после вчерашнего?», а вдогонку приходит «в целом, как ты?». Пешков и не помнит даже, когда ему последний раз писали не по поводу учебы, а по какой-то увлеченной теме. На секунду замешкался, не понимая, что от него хотят, но быстро сообразил написать «привет», чтобы не казаться каким-то замедленным. Потом пальцы уже сами добрали, что все хорошо, а после вчерашнего стало легче. Под ребрами предательски обожгло. Короткое «я рад, правда» оставило в их диалоге что-то теплое. Оно и заставило Сережу улыбнуться, а когда следующим сообщением увидел «ладно, не буду отвлекать, заранее добрых снов тебе», закрыл глаза и прислонил телефон к груди, мечтательно откинув голову на спинку дивана. Этот недолгий разговор оставил после себя приятную пустоту, чувство эйфории, чем-то схожее с тем, что Сережа испытал в объятиях Дениса вчера. В комнату пробивается свет от уличного фонаря, на столе разбросаны учебники по предметам, что есть завтра, тот злосчастный русский язык, к которому Сережа больше не хочет возвращаться, тусклая настольная лампа включена, и в ее свете можно увидеть летающую пыль. На кухне мать гремит посудой, отец разговаривает с ней о чем-то, и почему-то так спокойно на душе. Словно ничего, о чем сейчас так болит Сережино сердце, не происходило. И засыпает он с уже давно забытым чувством защищенности и спокойствия. Новый день встретил обыденностью. Привычная последовательность утренних действий, которые Сережа выполняет даже не задумываясь, но лишь одно отличает это утро от всех других: наличие сообщений от человека, от которого их приятно получать. Короткое «доброе утро» невольно вызывает улыбку, и хоть Пешков опаздывает, все равно отвечает «доброе», а потом выходит из квартиры, дежурно прощаясь с матерью, что собирается на работу. Дорога до школы дает время до конца проснуться и подумать обо всем. Первое, что в глаза бросается — как же много снега выпало за ночь, кажется, сугробы на две головы выше Сережи, снег переливается и бликует под светом фонарей. Будит городской шум, гудение машин и голоса людей, сливающиеся в однородную массу, воспринимаемую белым шумом на фоне, не иначе. Сережа привычно переходит светофор, сворачивает к школе, стряхивает с волос снег, спокойно проходит мимо дежурных на входе и идет в гардероб, где слышит звонок на урок, но не торопится. Первым уроком у них биология, там преподавательница милая, не отчитает за опоздание, единственное, может домашнюю работу попросить, но Сережа ее сделал впервые с девятого класса, так что даже рад будет, если та скажет сдать тетрадь. В коридорах уже пусто и темно, закрыты двери в кабинеты, лишь изредка пробегают такие же опоздавшие, как он, в то время как Пешков неспеша поднимается на второй этаж и идет в другой конец школы. В окнах горит рассвет, оставляя свою красную тень на предметах, а у Сережи, наконец, ничего под ребрами не горит. Он чувствует себя спокойно, чувствует наличие в себе сил на что-то кроме прокрастинации и деградации, и у всего этого причина одна — Денис. Урок, похоже, совсем только начался, потому что учительница все еще отмечает присутствующих, и сначала даже не замечает Пешкова, который к себе привлекать внимания и не хотел, но он слишком громко кидает рюкзак на парту и не остается незамеченным. Преподавательница пробегается глазами по классу, словно ищет что-то, и на Сережу уже начинает это давить, когда она наконец прерывает напряженную тишину своим голосом. — Сереж, садись к Денису, у нас сейчас будет практическая работа в парах, — произносит учительница и взглядом показывает на Шевцова. — И тетрадь с домашней работой положи мне на стол. Под тихие смешки одноклассников Пешков кладет тетрадь перед преподавательницей, после чего с рюкзаком уходит за парту к Денису, который улыбается и полушепотом говорит «привет», поправляя очки. Кажется, это один из немногих, если не единственный человек в классе, который искренне рад его видеть. Почему? Да он и сам объяснить не может. Он не может ничего объяснить ровно с того дня, когда заступился за Сережу и получил за смелость в нос и чрезмерно благодарный Сережин взгляд. Не стоит говорить, что второе вызвало у Дениса куда больше эмоций, чем первое. С того момента, когда Пешков пытался подобрать слова и нервно заламывал пальцы, ни на минуту он не выходит из головы Шевцова. Далеко не раз он замечал за собой, как все чаще и чаще стал задаваться вопросами по типу «интересно, что он сейчас делает?», «как он себя чувствует?», и каждый раз сам себя останавливал от того, чтобы написать и спросить. А потом разговор с Мишей в дискорде, окончательное понимание своей заинтересованности в этом человеке и долгий поиск ответа на вопрос «что с ним не так?». Комично то, что даже сам Сережа на него ответить не может. Учительница уже начала объяснять, что за практическая работа у них будет, дала нужные параграфы и распределила темы, на примере которых нужно показать процесс экологической сукцессии, но Сережа слишком засмотрелся на Дениса и прослушал все напрочь. — Все хорошо? — спрашивает Шевцов, замечая на себе пристальный взгляд вынужденного, но желанного соседа по парте. — Что не так? Только сейчас Пешкову становится неловко и он понимает, что эта «заинтересованность» перешла уже все мыслимые и немыслимые границы. Он просто несколько минут следил за каждым его движением, наблюдал, как тот сонно поправляет очки и одним движением руки убирает волосы с лица, пытается вчитаться в цель работы, а потом поднял на Сережу полный непонимания взгляд, где и встретился с его сосредоточенно-заинтересованным. Сережа невольно поймал себя на мысли, что хочет взять его за руку, переплести пальцы, подумал о том, как будет ощущаться контраст его холодных ладоней с теплыми Дениса. — Все хорошо, просто задумался, — он попытался сразу вчитаться в цель работы, смысла которой Денис не понял, что выглядело ну очень робко и отчасти глупо. — Я вчера смотрел объяснение подобной практической, это не сложно, сейчас напишем. Урок прошел ненапряжно. Между тем, как Сережа объяснял правильную последовательность действий и последствия процессов, они общались на отвлеченные темы, успели получить замечание за слишком громкий смех Дениса, когда Пешков зачем-то начал петь песню Лободы, пока записывал выводы. Успели затронуть и серьезные для них вещи. Сережа рассказал, что начал уделять время учебе, поблагодарил еще раз за то, что поддержал в субботу, а тот лишь кивнул головой, мол, в этом нет ничего такого, и сказал, что всегда будет рядом в тяжелых ситуациях, если Сереже это будет необходимо. Оставшиеся несколько минут урока, уже после того, как тетради сдали, просто сонно сидели в тишине. Состояние на первом уроке всегда оставляет желать лучшего, мало того, что проснулся только вот, еще и учитель обычно такой же, говорит монотонно и медленно, словно нарочно это делает. Работа на оценку, конечно, взбодрила, но тяжесть в голове, что не дает быстро мыслить, все еще осталась. Зато не осталось кое-чего другого — сил, даже на простейшую коммуникацию. Потому остается лишь смотреть в окно, где почти взошло солнце, что совсем не греет, где на площадке рядом с воротами дети играют в снежки. Представлять себя на их месте, в том далеком и беззаботном детстве, когда хотелось как можно быстрее повзрослеть. В том детстве, которое уже не вернуть. Увлеченный мыслями, Сережа даже не сразу замечает, что Денис положил голову ему на плечо. Он сонно притирается щекой к его мягким волосам, совсем забываясь и погружаясь в свои мысли, но тихое «мешаю?» заставляет его резко отстраниться. Шевцов поднял на него удивленный взгляд, мол, правда мешал что-ли, а Пешков от произошедшего совсем растерялся. И ведь не ответить ничего — вслух никакого вопроса задано не было, и Денис то не мешал, Сережа просто опешил от таких действий по отношению к себе, и, привыкший от любых контактов уворачиваться, применил это и к такому безобидному жесту. Первое, что испытал Пешков — стыд, отвращение к самому себе за то, что отталкивает единственного человека, который хочет помочь ему разобраться со всем дерьмом в его жизни. Второе — страх того, что этот человек пропадет из его жизни. Сковывающих страх, царапающий горло изнутри, сидящий где-то там же, под ребрами, и ломающий их одно за другим. Будто шею крепко обхватили двумя руками и с каждой секундой сдавливают все сильнее. Словно током пробивает от прикосновения Шевцова к его руке, и он сначала вновь хочет инстинктивно ее отдернуть, но успевает вовремя сообразить, что это не то прикосновение, которого ему хочется избежать. Сережа позволяет пальцам Дениса обхватить собственное запястье, смотрит на это завороженно, как на восьмое чудо света, и взгляд на Шевцова поднимает лишь когда тот начинает гладить его большим пальцем по холодной ладони. И лишь тогда Денис озвучивает вопрос, что хотел задать, вслух: «Что происходит?». И ведь не все так просто: вопрос то с двойным дном оказался, и как Сережа его поймет, так и в праве ответить. Самым страшным становится то, что Пешков понял оба посыла. Он может притвориться дурачком, ответить, мол, ничего, просто напугался, закрыть глаза на все происходящее и продолжить слепо лавировать меж машин, шагая по проезжей части. Сережа ведь прекрасно понимает, что этот вопрос был не про конкретный момент, не про этот урок, не про сложившуюся сейчас ситуацию, а про происходящее в его жизни в целом. Пешков уверен, что не будь он таким напуганным сейчас, Шевцов бы точно дополнил свое «что происходит?» словами «с тобой в последние два года», потому что у него, блядь, во взгляде это видно, по лицу читается, но он оказался даже куда тактичнее, чем Сережа думал: позволил ответить на свое усмотрение. И Денис ничего не вслух не озвучивает в ответ на долгое Сережино молчание, а лишь кивает головой. По Сереже ведь видно, что еще не готов довериться. Шевцов не настаивает. Звонок заставляет отвлечься. Приходится разорвать зрительный контакт, который позволял и без слов понимать друг друга, приходится отпустить Сережину холодную руку, которую Денису неожиданно захотелось согреть. Приходится вновь стать практически чужими людьми. Почти все сорок минут прогулянного урока физической культуры Шевцов, слишком эмоционально и рьяно размахивая руками, рассказывает обо всем происходящем Мише, который только пришел в школу. Тот сначала вообще не въезжает, сонными глазами на него пялится, даже не моргая, комментируя многозначительным «пиздец», но под конец своего монолога Денис наконец упоминает, что говорит о Сереже, и все более-менее встает на свои места. Некоторое время они просто молчат и переваривают все сказанное, потому что даже сам Шевцов не может разобраться в том, что наговорил, а проспавший все, что только можно, Миша — и подавно. — Чел, у меня начинает складываться ощущение, что ты гей, который просто в него влюбился, — сразу после того, как затянулся, сказал Миша, брови нахмурив, оттого еще комичнее выглядело. Звучит абсурдно, чем и является — абсурдом. — У тебя всегда ощущения какие-то блядские складываются, — со смешком произносит Денис, поправляя очки. — Честно, хуйню сморозил. Я на гея похож по-твоему? — Как знать, — с улыбкой пожимает плечами Миша, облокачиваясь на белую плитку спиной. Тут же он получает несильный удар по плечу от своего друга, что лишь заставило рассмеяться и ответить ему таким же шуточным ударом. — Ну правда, с чего тебя резко начала интересовать его жизнь? Уже два года вместе учимся, ты до этого Сережу не замечал даже. Шевцов в ответ на это лишь вздохнул и так же пожал плечами, не зная, что ответить. Он до того и не задумывался, с чего это все началось. Нет, однозначно, его заинтересованность в Сереже началась с того дня, когда вступился за него перед теми двумя, но вот почему — уже другой вопрос, и ответа на него у Дениса нет. У него не было никакой выгоды с этой ситуации, даже наоборот, за ним теперь тотально-анальный контроль в виде школьного учета, что его семьей встретилось со скандалом, хоть Сереже он и сказал, что дома за случившееся с ним ничего не сделали. Отчасти, не соврал, ничего за этим не последовало, но вплоть до ночи его родители разговаривали что с ним, что между собой на повышенных тонах, то и пытаясь переложить друг на друга ответственность за случившееся. Выясняли, кто же не так воспитал. Если не было никакой выгоды, значит сыграло роль отношение к человеку. А какое у Дениса отношение к Сереже? Да никакое. В первый год даже не замечал его, Шевцову всегда более чем хватало компании Миши, потому остальные его и не интересовали. Новенький вызвал бурную реакцию у одноклассниц, которым в том возрасте откровенно не хватало внимания мужского пола, но те тоже быстро осели, как только узнали его как человека. По крайней мере, им казалось, что они узнали его, как человека. Его скотское поведение по отношению ко всем заставляло его едва ли не ненавидеть, но Денису все так же было все равно: их не связывало ничего, кроме одинаковой цифры и буквы класса. Что связывает их сейчас? Искренняя заинтересованность Дениса в нем настоящем, без той маски, что натянул на себя Сережа два года назад, и тоска Пешкова по чему-то положительному, по общению, поддержке и заботе. — Ну ты, это, если геем окажешься, я ж от тебя не отвернусь, — нарочито серьезно говорит Миша, даже улыбку с лица убирает, чтобы убедительнее звучало, но Шевцова таким не проведешь, потому вместо ответа Миша получает уже более болезненный удар в плечо. — Да прекрати меня пиздить уже, я ему тут про мораль затираю, а он меня бьет, посмотрите на него. — Пойдем уже на русский, а то эта грымза может и на урок не пустить, если опоздаем. Этими словами закончился диалог, который почему-то был Денису очень неприятен. Ему было неловко отнекиваться от подозрений в нетрадиционности собственной ориентации, да и отчасти стало противно от себя, когда на секунду задумался: «правда, а не гей ли я?». «Ну конечно нет» — ответил сам на свой же вопрос Шевцов, уже сидя в кабинете русского языка, но все еще почему-то думая об этом и взглядом пытаясь найти Сережу. Тот привычно был за последней партой, клевал носом в учебнике, едва не засыпая над ним. Яркое освещение слепило глаза, не позволяя позволяя провалиться в сон, оно и было единственной преградой между Пешковым и сном. Денису захотелось подойти к нему и потрепать по волосам, но трогать Сережу он так и не решился. Не сегодня.