Мы

Денис провожает Сережу до дома, что даже не обговаривается. До первого перекрестка они идут в тишине, не зная, как зацепиться за какую-то тему, пока Сережа не выдает неловкое «мне страшно рассказывать об этом». Шевцов останавливает его в каком-то дворе, убедившись, что в нем нет никого, кроме них. Он просто встает перед ним и не дает пройти. Сережа нервно опускает взгляд вниз и заламывает пальцы, пытаясь хоть этим отвлечься от мыслей обо всем произошедшем сегодня. — И это нормально, что ты боишься, — успокаивает его Денис, положив ладонь Пешкову на плечо. — Тебе нужно время, чтобы это принять, верно? Сережа выдыхает тихое «верно» ему в плечо, делая шаг навстречу и оказываясь совсем рядом. Шевцов обнимает его, не задумываясь, и решает пока что эту тему больше не затрагивать. Похоже, ему совсем тяжело. Даже просто думать об этом. Пешкову очень хочется как-то выразить свою любовь, благодарность за всю заботу и поддержку, но он просто не умеет, чувствует себя в такой ситуации как рыба на суше. Всю дорогу до дома Серёжи они общаются больше по поводу учёбы. Навалилось многое: зачёты по многим предметам, мониторинги на следующей неделе, и Пешков признался честно, что не знает, что делать со всем этим. Он никогда не брался за учёбу, забивал, клал, и все остальные синонимы к словосочетанию «гонял дурака» тут уместны. В девятом классе выкрутился только за счёт Алексея Алексеевича, который договорился со всеми учителями, и они дали Серёже возможность переписать некоторые работы и получить в аттестат заветные тройки. Только сейчас он понимает, насколько Шевцов был добр к нему в тот год, что входил в его положение далеко не один раз, хоть и не должен был. Ни разу не поднял на него голос, помог освоиться в новом коллективе, помог во всех сферах Сережиной жизни ровно до того момента, куда он сам пустил. Сейчас ему стыдно. До отвращения к себе стыдно, что он все это время так пренебрежительно относился к единственному человеку, который не давал ему утонуть окончательно и раз за разом вытягивал из этого болота двоек, неаттестаций и желания закрыться от окружающего мира. Алексей Алексеевич никогда в открытую не показывал каких-либо тёплых эмоций к Серёже, но поступки тут куда показательнее, чем слова. Шевцов просто понимал, что Пешков такой не с ничего. Его жизненный опыт подтверждал далеко не раз, что все девиации поведения — это следствие каких-то проблем в семье, отношений в обществе или даже с самим собой. Любое расстройство оставляет след на поведении человека, и это давно подтвержденный факт; не только наукой, но и его опытом работы преподавателем. Что там произошло у Серёжи, что оставило такой большой не то что след, следище на его отношениях с одноклассниками и учителями, Шевцову было страшно даже думать. Он искренне желал ему помочь, но не мог заходить дальше, чем Пешков позволял — нужно соблюдать субординацию. И Серёжу настолько гложет осознание собственной черствости и глупости, что он снова хочет начать проявлять пассивную агрессию к людям, окружающим его. Под горячую руку, конечно, попался бы Денис. Он вовремя сдерживает себя, не позволяет самому себе же ответить на обыкновенный его вопрос «тебе нужна помощь?» агрессивно. Денис не заслужил это ничем. Он слишком хорошо относится к Сереже, чтобы в ответ на всю помощь и поддержку получать какой-либо негатив. Потому Пешков выдавливает из себя сдержанное «я бы не отказался», потому что помощь в учебе ему и вправду нужна. Тут дело даже не в Сережиной глупости, которая, конечно, тоже играет роль, но все же он не знает многих формальных вопросов, по типу тонкостей оформления рефератов, и это тоже имеет вес в его успеваемости сейчас. Он неожиданно ловит себя на мысли, что полюбил этот отвратительный запах приторных ягод. Сережу тошнит от него, воротит, но с ним самые приятные ассоциации, и внутри все трепетно замирает, стоит только ему учуять эту ягодную феерию рядом. Сейчас, когда Денис на расстоянии немногим меньше метра, Пешкову вовсе хочется обнять его вновь и уткнуться носом в шею, просто чтобы ощутить этот запах ближе. И ничего, вроде, не останавливает, но Сережа просто не может. Беспричинно. Боится, наверное. Они еще с несколько минут стоят у Сережиного подъезда, держась за руки. Им комфортно в тишине, наедине друг с другом; с головой хватает робких касаний и смущенных улыбок. Пешков приподнимается на носочки, чтобы поцеловать Дениса в щеку, и чувствует его ладони у себя на талии. Слабо сжимающий Сережу в руках Денис просто хочет ощутить его еще ближе, а тот до последнего не хочет себе признаваться, что бабочки в животе залепетали еще как, а потом, когда Шевцов обнимает его поперек поясницы, Пешков вовсе тает. Щека у Дениса холодная, а губы у Сережи теплые-теплые, все в маленьких ранках, но все равно нежные. И все останавливается в момент. Все окружающее словно замирает. Он не хочет отстраняться. Ему комфортно в руках Шевцова, причем и физически, и морально; Сережа чувствует себя в полной безопасности. Запах приторных ягод совсем-совсем рядом, почему-то смешанный с запахом сигаретного табака, что сейчас даже ничего не портит. — Ты красивый такой, — неожиданно выпаливает Денис, заправляя прядь его непослушных темных волос за ухо. Пешков смущается и сразу же разрывает зрительный контакт, нервно оглядываясь по сторонам, и облегченно выдыхает, когда вокруг никого не оказывается. Сережа сам не понимает, как ему удаётся в такой короткий промежуток времени летать между такими разными состояниями: агрессия и окрыленность. Сейчас все кажется таким лёгким, проблемы — невесомыми, решаемыми, а ведь ещё несколько минут назад ему хотелось нагрубить человеку, который все его проблемы таковыми и сделал. А Шевцов не соврал, когда сказал, что Серёжа сейчас особо красивый. Каштановые его волосы волшебно отливают медью на солнце, а в глазах играют солнечные блики, как озорные огоньки. Ничего его в этот момент испортить не может, а взгляд, отчасти наивный, такой доверительный и словно подчиненный, чего только стоит. Он и завершает весь тот образ, что в который раз заставляет Дениса кануть в омут с головой. Он из тех людей, о которых ничего не скажешь по внешнему виду. Есть и те, кто брал на себя ответственность делать о нем выводы по первому взгляду, но еще ни один не был прав в собственных суждениях, — думал Денис, взяв Сережино лицо в ладони. Сам два года считал его дурачком, но стоило копнуть чуть глубже — мнение изменилось на противоположное. Пешков далеко не дурак. Дурак никогда бы не смог выстроить вокруг себя такую сложную систему обмана самого себя, настолько проработанную до мелочей: искусно играть идиота, чтобы озлобить всех вокруг, ведь так никто и никогда не захочет общаться с тобой. Значит, нет вероятности того, что возникнет привязанность, а отсюда уже следует, что Сережа больше никогда не сможет разочароваться в людях и делать себе этим больно. И план то блядь, продуманный, как Московское метро. Только вот и план, и Московское метро, надежными только кажутся, и все посыпалось при малейшем сбое. Денис даже особых усилий не прикладывал, чтобы Пешков поплыл и нарушил данное самому себе обещание больше не иметь никаких отношений с людьми: что дружеских, что близких. И нисколько его не волновало, что с теми двумя, чьи имена называть не хочется, до того ужасного случая его тоже ничего не связывало. Сереже ничего не остается, кроме как смотреть Денису в глаза, пересилив себя, и неожиданно понимать, насколько сильно влип. Пешков еще никогда не испытывал ничего подобного: когда Шевцов рядом, все сразу начинает казаться таким незначительным, сразу появляются мысли, мол, а чего вообще над такими пустяками запаривался. Стоит лишь только разойтись — вновь начинаются копания в себе, ненужные воспоминания, пустые слезы и желание снова просто быть рядом. На прощание Шевцов кратко целует его в губы и сам подталкивает к двери, чтобы разойтись уже и не мучить друг друга. Сережа еще с несколько секунд отходит от этого омута, перед тем как сообразить что к чему и попрощаться быстрым «до завтра», согласный с Денисом в том, что стоять и травить самих себя — ни к чему. Дома крыть начало конкретно. В голову ударило практически тут же, стоило только зайти в свою комнату: коленки дрожат, руки немеют, а голове лишь одно — стоило ли? Не окажется ли Денис очередным мерзавцем, который втопчет в землю его доверие и заставит вновь разочароваться в людях? Правильным ли решением было открыться ему? Что вообще произошло, что Пешков за такой короткий промежуток времени понял, что Шевцов именно тот, кому можно довериться? А потом, так же молниеносно, стало противно от самого себя. Как можно было вообще подумать про Дениса такое? Этот человек спасает его, дурака, из того болота, в которое Сережа сам себя же и загнал, а Пешков еще и сомневается в искренности его намерений. Конечно, жизнь научила, и опыт у него не лучший, но насколько же нужно было прогнить, чтобы искать подвох в действиях самого близкого человека? Сережа научился ожидать чего угодно. Даже самый близкий человек может воткнуть нож в спину, но почему-то именно Шевцов в его мыслях — исключение. На него он не может повесить такой ярлык. Совсем. Отпускает только тогда, когда от Шевцова приходит сообщение: «можешь через пару минут в дискорд?». Возвращается то ощущение легкости, что было на улице, Сережа словно вновь ощущает его приятные прикосновения, теплые ладони на своей спине и уверенность в себе и своих поступках. Пешков в ответ на его сообщение заходит в дискорд и просто ждёт. Он уверен, что Денис уже когда писал, зашёл и ждал его, и оказывается прав — тот сразу подключился к голосовому чату, как увидел в нем Серёжу. Отвлекает от собственных мыслей уже ставший родным голос Шевцова. Тихий и спокойный, обладающий тем, чего так сильно не хватает в Сережиной жизни. — Серунь? — неуверенно спрашивает Денис, не зная, правда он здесь и просто замутился, либо зашёл в чат и вышел из приложения. — Да, я здесь, — сразу отвечает Серёжа, нервно стуча пальцами по столу. Он сам не узнает свой голос, в момент ставший таким обеспокоенным, а оттого холодным и монотонным. Его самого это поражает, и вовсе создается ощущение, что это говорил не он, а кто-то за него, до того неестественно прозвучали сказанные им слова. Уже сейчас понимает: ему очень хочется поделиться переживаниями. Рассказать о том, что так сильно беспокоит, но он боится, что Денис уже устал от бесконечного выслушивать его проблем вперемешку с нытьём. Сережу доводит до дрожи одна лишь мысль, что Шевцов может уйти из его жизни, и он боится сделать любое неверное действие, в страхе, что ошибка может привести к концу их отношений. Наконец он может назвать то, что между ними, отношениями. Это уже вышло за рамки обыкновенной симпатии, Денис стал ему самым близким человеком. И Серёжу, правда, восхищает его чуткость. То ли это шокирует его с непривычки, то ли Шевцов и вправду очень наблюдательный, но уже по голосу он смог понять — с Пешковым что-то не так. Его голос никогда не был таким. Даже в какие-то моменты неопределённости он был какой-то более живой, эмоциональный, чем сейчас. — Сереж, что-то случилось? — осторожно интересуется Денис, чтобы не лезть сразу в дебри и тем самым не пугать и без того напуганного таким богатым на откровения днем Сережу. — Тебе хочется что-то обсудить? Пешков вздыхает и затихает. Ему больно от своих же мыслей, сердце неприятно тянет, и ему, конечно, хочется обсудить все то, что тревожит, но скорее рак на горе свистнет, чем Сережа признает свое падшее положение. Хотя, какое оно падшее? Оно просто безвыходное. Маленький Сережа в большом Санкт-Петербурге загнал себя в такую железную клетку, коей любая злая собака позавидует, и сам из нее выбраться — не в силах. И нельзя его за такое осудить. Это все следствие жизненной неопытности и простой подростковой наивности, через что проходили все, просто не каждому на пути попались такие уроды, какие встретились Сереже. Денис не может и не хочет оставлять его в такой ситуации. Без должного внимания к переживаниям Сережи тот закроется в себе еще сильнее, о чем даже думать страшно. Потому Шевцов начинает издалека. Темой разговора взял учебу, потому что именно она сейчас интересует Пешкова больше всего, и тот ожидаемо быстро вовлекается в диалог. Его даже за язык тянуть не нужно, он сам рассказывает о тех проблемах, с которыми столкнулся сейчас, когда очнулся от многолетнего омута и понял, что его аттестат — в его руках, а оттуда Денис уже ведет разговор в то русло, которое ему нужно. И так, медленно, но верно, Шевцов меняет тему диалога с учебы на Сережины переживания. Сделать это оказалось даже проще, чем он думал, потому что Пешков сам заговорил о своих чрезмерно назойливых мыслях и даже страхах, связанных с оценками. Давить тут нельзя. Нужно нежно, поступательно узнавать у Сережи, что же такое его тревожит, и, неожиданно для Дениса, тот словно в забвении, под ласковыми уговорами, начинает вытягивать из себя все те мысли, что рассказывать Шевцову не планировал. В разговоре присутствует легкое напряжение, и объясняется это очень просто. Им по семнадцать. В голове бушуют гормоны, и пока сверстники заглядываются на девочек «посочнее», им приходится разгребать по-настоящему серьезные, взрослые вопросы, да и любовь у них «своеобразная» — однополая, что в обществе до сих пор осуждается. Конечно они будут напряжены. Такую тему для обсуждения не каждый зрелый человек то сможет осилить, а когда речь идет о подростках — даже зарекаться о легкости в таком диалоге не стоит. И ее нет. У Сережи камень на сердце, то и дело подкатывающий комом к горлу, потому его вновь преследуют долгие паузы и ощущение, что он бродит по натянутому над пропастью тросу. Иногда он делает перерыв на то, чтобы откинуть голову назад и сморгнуть подступившие слезы, а иногда чтобы подавить полноценно накопленные эмоции, которые то и гляди выльются в несколько часов судорожных рыданий. В сказанном им очень много воды, совсем не относящейся к теме, но Денис, не по годам эмпатичный и тактичный, не давит и не подгоняет. Он понимает, как Сереже нужна вся эта вода, ведь не будь ее — вся информация, которую он хочет донести, звучала бы для него самого слишком ранимо и жестоко. Пусть он подбирает слова, разбавляет это чем-то нейтральным, лишь бы ему самому от того было легче. И ему правда легче. Даже при том очень тяжело, но куда легче, чем могло бы быть. Шевцов выслушивает все от начала до конца, ничего не пропуская мимо ушей. На Сережины долгие паузы только поддерживает ненавязчивым «все хорошо» и «не волнуйся», что для Пешкова стало настоящим спасательным кругом, что раз из раза вытягивал из-под толщи воды, немефетарично зовущейся истерикой. Разговор затягивается на несколько часов, но весь посыл, что так тяжело доносит Сережа, можно уместить в несколько коротких предложений: во всем произошедшем он винит себя, а травма, которая последовала за всем произошедшим, совсем не зажила, и ему до сих пор очень сложно даже вспоминать о случившемся. В голове Дениса Сережа сейчас выглядит маленьким ребенком, который тщетно пытается запихнуть кубик в разъем для шарика. Нет, не потому что Пешков глупый и что-то там себе надумал, а потому что истина лежит на поверхности, но травма, полученная в следствии того, что с ним произошло, словно закрывает ему глаза. И он усердно пытается подставить этот несчастный кубик во все разъемы, и никак не может найти правильный. И что самое страшное для Шевцова в этот момент — он совсем не знает, как помочь. Он может бесчисленное множество раз повторить обратное сказанному Сережей, но толку от этого не больше, чем в дырке от бублика, да и может усугубить ситуацию: лучше пореже напоминать Пешкову о случившемся, ведь каждое слово, связанное с этим, буквально нервирует его. Но для Сережи сейчас не столь важно само решение проблемы. Он видит, как Денис из кожи вон лезет, пытается помочь, проводит с ним битый час в надоевшем дискорде, чтобы разобраться, и это для него — ценнее всего. Человек готов тратить на него время, силы, а главное — давать поддержку и любовь не за что-то, а как данное. Воспринимается все это Пешковым, на деле, тяжко. Он, не привыкший к каким-либо проявлениям нежности, чувствует себя сейчас чересчур обласканным приятными словами, а где-то внутри голос вторит: не заслужил. Обратное же пытается доказать Денис. Единственное, что он может дать сейчас, без времени на обдумывание — поддержку, и этого Сережа получает с лихвой. Он даже пропускает сказанное мимо ушей, ведь тут важны не слова, а то, как на эти незаметные со стороны полтона меняется голос Дениса, когда он хочет сказать что-то, наполненное самыми нежными и искренними чувствами. Все его неловкие запинки, протяжные паузы в поиске нужных слов, нервные быстрые вздохи — все это дает Сереже сил не расплываться под давлением собственных страхов и переживаний. Этот разговор помогает Пешкову принять все произошедшее и до конца осознать, что теперь ему есть к кому обратиться. Кроме того, эти несколько часов подтолкнули его к тому, чтобы все же рассказать о случившемся Алексею Алексеевичу. Он должен знать. И в тот момент ими двоими было принято неоговореное стратегическое решение: перейти на другую тему. Сережа впервые почувствовал такую синхронную мысль с кем-то, словно они и вправду чувствовали друг друга на каком-то немом уровне. Пешков вновь включил дурачка и выдал глупое «твоя мать шлюха», кажется, совсем неуместное в такой ситуации, но этот выпад был встречен смешком и безобидным «иди нахуй». Диалог в секунды перешел совсем другое русло. Разговорились о жизни, вновь переплетая это с учебой, и Сережа признался, что несколько лет пинал балду и сейчас чувствует себя, дословно, говном в океане. Денис с такого сравнение посмеялся и попытался узнать, что именно навевает на него такие мысли, но все сводилось к одному — Пешков не знает ничего. Абсолютно. Начиная теорией, заканчивая вопросами оформления. А его голос продолжал раз за разом его выдавать. Сережа боится, что за такое короткое время не сможет наверстать все упущенное, и следом за прожитыми зря школьными годами пойдет прожитая зря жизнь. — Может придешь ко мне завтра? Я могу помочь тебе с алгеброй, — Шевцов слепо ищет под на столе, не отрывая взгляда от окна голосового чата. — До конца четверти осталось не так много, тебе нужно успеть многое догнать, чтобы получить по ней нормальный балл. Пешков сначала смутился, засмущался, занервничал, а потом понял — это могло бы очень ему помочь. Денис, в плане учебы, для него пример. Потому Сережа и выдавил из себя срывающимся голосом что-то похожее на «хорошо», в ответ на что получил тихий смешок и предложение встретить его завтра внизу в пять. Все наладится. А пока у них все только становится хорошо, у Алексея Алексеевича с Алексеем Александровичем уже давно штиль. Они решили сделать получасовой перерыв от работы, потому что устали уже донельзя, и Шевцову очень нужно посидеть без очков, только вот «посидеть» очень быстро перешло в «полежать на Лешиных коленках». А тот и не против, перебирает длинными пальцами его такие же длинные волосы, лениво заплетая в них редкие косички. Их трогать одно удовольствие: гладкие, густые, пахнущие какими-то травами. Им комфортно находиться вдвоем в тишине и темноте. Сейчас все будет лишним, у обоих голова гудит, потому тишина воспринимается не напряженной, а долгожданной: Губанов больше не стучит надоедливо пальцами по клавиатуре, а Леша не листает тетрадки. Благодать. Но перед тем, между делами по работе, рот у Губанова просто не закрывался. Сначала они долго разговаривали на тему Сережи и его неожиданного скачка в успеваемости, и сошлись на том, что на него очень положительно влияет общение с Денисом. Ну, на слове «общение» оба улыбались и срывались на тихий смешок, потому что знали — там больше, чем просто общение. Там уже выше, чем просто дружба. А с этого перешли на Владимира Сергеевича. Еще раз обсудили его профессиональные качества и энтузиазм, присущий молодым преподавателям, а потом Губанов невзначай упомянул, мол, на Алину Павловну он совсем не как на коллегу засматривается. Шевцов даже оторвался от тетради и поднял взгляд на Лешу, а тот лишь посмеялся и подтвердил, что не раз своими глазами наблюдал эту картину. От таких новостей потребовался пятиминутный перерыв на кофе и сказанное Лешей вполголоса «хоть кому-то в этой жизни она пригодилась». Губанова это рассмешило, но он ответил, что у всех свои вкусы, и не стоит списывать ее со счетов. Мол, есть и люди, которым стервы нравятся. И это уже рассмешило Шевцова. А потом вновь пришлось вернуться к проверке тетрадей, только со вкусом горького кофе во рту и в более разряженной обстановке, хоть она и не была напряженной: открытое на форточку окно, из которого хорошо слышно уличную жизнь, приглушенный теплый свет от торшера и монотонный стук по клавишам не создавали дискомфорт. Они снова работают на кухне, чтобы просто быть вместе, потому что вместе — тождественно приятному.