Все равно

Голоса в голове заткнуть больше не хочется. Клаус сжимает в кулаке армейские жетоны, беззвучно шепчет: «Ну где же ты?», зовет голоса, умоляет их прийти, но в голове по-прежнему пусто. Тишина… Теперь она давит куда хлеще, чем темнота склепа или бесконечный поток нытья от давно умерших. Там жаловаться уже некому, а Клаус у них вроде безотказного слушателя. Ведь заставить их замолчать могла только бутылка хорошей текилы. Хотя кому он врет? Качество выпивки никогда не имело особого значения ни для него, ни для призраков. Главное, чтобы побольше. Клаус презирал силы, потому что они заставляли его чувствовать чужую боль. Клаус ненавидит силы, потому что сейчас они не позволяют ему ее почувствовать. Парадокс… В самый ответственный момент он сам себя подводит. Так же как подвел Дэйва. Боль ослепительной волной накрывает сознание, Клаус крепче сжимает в руках жетоны. Еще чуть-чуть и они обязательно впечатаются в его ладонь навсегда. Останутся несмываемым следом на коже, как Дэйв остался в сердце. Навсегда… Клаус не может поверить, что пройдет время и воспоминания поблекнут. Стоит закрыть глаза, как снова появляется застывший, остекленевший взгляд Дэйва. Снова и снова пули проносятся над головой, звуки взрывов всплывают в сознании, но Клаус отчетливо слышит только собственное «нет» стоном, срывающимся с губ. И ему нужно. Ему чертовски необходимо, чтобы этот гребаный передатчик в голове сработал. Именно сейчас этот транслятор с того света должен ему помочь. Он что, зря столько лет провел в дурацком склепе, а потом еще больше в попытке сбежать от самого себя? Сейчас Клаус готов принять себя, это проклятье, заложенное в него генетикой или высшими силами. Отец ведь что-то вещал о предназначении. Здесь и сейчас Клаус готов сказать этому гребаному предназначению «да». Да. Да. Да. Хочется кричать или выть. Упасть на пол, разбивая голову, чтобы маячок заработал. Ведь вот он, Клаус, здесь. И он открыт для того, чтобы вывалить на него все проблемы давно умерших или почивших совсем недавно. Он готов. Сотни, тысячи, сколько угодно исповедей выслушать, чтобы услышать его голос. Снова услышать его голос. В последний раз услышать. Клаус сильнее сжимает ладонь, жетоны впиваются в кожу, но вокруг него только тишина. Сводящая с ума тишина. И Клаус ненавидит, отчаянно ненавидит себя, ведь он опять оказался бесполезен. Бесполезен для единственного человека, который его по-настоящему любил.