***
«Чёрт возьми, почему же рядом с тобой так комфортно? Почему ты такой тёплый? Почему такой уютный, трепетный, нежный, такой идеальный? Почему ты? Почему всегда ты, столько лет уже ты? Я ведь больше смотреть ни на кого не могу, хён, знаешь? Я даже пробовал заняться сексом с девчонкой, но у меня просто не встал член, пока я не закрыл глаза и не представил на её месте тебя. Но, знаешь, есть разница. Поэтому я так её и не трахнул, а потом долго извинялся, чтобы она не думала, что проблема в ней, а не во мне, и, типа, знаешь, это звучало так дерьмово, хён, я бы сам себе ни за что не поверил и мне жаль, что так вышло. Знаешь, чувак, есть гетеросексуалы. Есть гомосексуалы, бисексуалы, пансексуалы, а я кто? Какой-то хосоксексуал, и меня это уже бесит пиздец». — Твой отец против того, чтобы ты выбирал музыку как направление в вузе? — и он руку протягивает, чтобы по волосам потрепать, и у одного Мин Юнги в этот момент останавливается его дурацкое сердце: хён всегда был очень тактильным, и из-за этого создаётся ощущение, что ему не плевать в том самом смысле — это когда все эти ласковые поглаживания по скулам, волосам и губам большим пальцем не являются чем-то дружеско-ласковым, а с романтическим, чёрт возьми, подтекстом, из-за которого в груди всё сжимается. Если закрыть глаза в такие моменты, то можно подумать, что Хосок в него тоже влюблён, и от этого плохорошо, честное слово, где хорошо — мгновение, а плохо — всю оставшуюся жизнь, но это мгновение того стоит, если быть честным. — Да, — коротко. Возможно, несколько хрипло, а ещё — очень тихо, потому что у Юнги пересохли дурацкие губы. Хосок закрыл сессию уже целых две недели назад, они вчетвером регулярно зависают по разным местам большой столицы, но впервые за всё это время случается... так. Так — это когда они одни в квартире семьи Чон, а Чонгук с Чимином задержались на футбольном поле. Юнги предпочитает загонять мяч в корзину, а о том, что ребята из школы Чжиэн решат взять реванш, узнал уже на подходе к месту встречи — дому Чонгука, потому что Чимин позвонил и сказал, что эти козлы обзываются и им просто необходимо надрать зад прямо здесь и сейчас, и если он хочет, то может прийти посмотреть, а если не очень — то пусть подождёт у Чонгука, Хосок откроет дверь. Выбор был откровенно дерьмовым, но не поддаться порыву было сродни самоубийству. Поэтому Юнги здесь, в тишине такой знакомой квартиры, млеет от касаний старшего брата своего лучшего друга с тринадцати лет и не знает, что с собой таким делать, а Хосок, который сидит рядом с ним на диване и улыбается как-то особенно добро, неожиданно ещё более ласков и нежен, и Мин чувствует, как проваливается в яму этих эмоций прямо сейчас, когда чужие подушечки пальцев аккуратно ему с глаз убирают светлую жёсткую чёлку. — Но почему? — Не знаю. Говорит, это рискованно, не очень востребовано и должно оставаться хотя бы в качестве хобби. Ну, или я могу начать заниматься написанием музыки, но только после того, как отучусь на экономиста или вроде того. Это логично, но... — и Мин опускает взгляд на свои такие холодные руки. — Но у тебя душа не лежит? — мягко подсказывает хён, и Юнги кивает: — Да, это выражение самое правильное. Скажи, хён, как ты понял, что языки — это твоё? — и удивляется, когда слышит смех Хосока, не такой громкий и резкий, каким он бывает обычно, а мягкий, слегка нежно вибрирующий — один чёрт, бьющий прям в сердце. — А я не понимал, Юнги-я. Просто выбрал то, в чём понимал, что силён. И, знаешь, мне даже нравится — узнавать всё это. Полюбить можно всё, чем ты занимаешься, главное этого не отрицать постоянно. Везде есть какие-то мелочи, тонкости, которые тебя будут цеплять, как бы странно то ни звучало, подумай об этом. — А если... — и осекается, язык прикусив. Сейчас задаст свой дурацкий вопрос, а Хосок подумает что-то не то. Или — не дай бог! — догадается. — Что? — Не, забей. Отмена, — и вздрагивает, когда чужие пальцы его за подбородок цепляют, заставляя посмотреть себе прямо в глаза. Сердце сейчас разорвётся, да, коротышка? Вы же обычно так друг друга подстёбываете? Биполярный и гном? Психоделичный и гот? Клоун и Пьеро? — Что ты хотел спросить, Юнги-я? — Не так уж и важно, — и Хосок хмурится, но слишком наигранно, чтобы казаться грозным или типа того. — Да говори уже, я никому не скажу! — Обещаешь? — Конечно! Чувак, ты меня пять лет знаешь, как ты можешь подумать, что я кому-то что-то сболтну? — Хорошо, — хён не убирает своих пальцев с его подбородка. А ещё он очень близко прямо сейчас, Мин его дыхание своей кожей хорошо ощущает, и от этого волнуется, чёрт, ещё больше, чем нужно: — А если... а если мне что-то нравится полностью, не в мелочах? Абсолютно, я хочу сказать, весь, целиком? — и видит, как чужие брови под корни волос подлетают. — Мы же сейчас о человеке, да? Не об учёбе. — Да, о человеке. — Я его знаю? — Да, — шёпотом. — Лучше, чем ты можешь подумать, — просто потому, что с Хосоком хочется быть искренним, пусть и не до конца. Просто потому что это, ну, Чон Хосок, который раздербанил его сердце на ошмётки? — Ты влюбился в Чонгука, Юнги-я? — и в тёмных глазах он видит... что-то. Что-то такое, что не поддаётся никаким объяснениям, но отдалённо похоже на... боль? Он точно не знает. — Что? Нет, конечно же, нет. Это не Чонгук, хён. — Чимин? — Я лучше убьюсь, чем влюблюсь в такого, как Пак Чимин, ясно? — А больше-то общих знакомых у нас и нет, кстати, — задумчиво произносит Хосок. А потом замирает, пронзённый пониманием — оно у него на лице читается очень отчётливо. Как и сердце в груди Юнги застывает в испуге. Как и вся вселенная, если быть честным, от ужаса понимания, что Чон Хосок обо всём догадался. — Ты говоришь обо... мне? И мир одного глупого школьника в тот самый момент, когда Хосок задаёт этот вопрос, начинает с силой вращаться — ему на полном серьёзе становится дурно, он, обычно такой рациональный, спокойный и вдумчивый, впускает в себя тысячу ощущений и чувств, и от этого сильно пугается, но Чон-старший всё смотрит прямо в глаза, и от карей глубины, что так близко к лицу, невозможно взгляд оторвать, так прекрасны. У Юнги сердце в горле бьётся, дрожит, губы, он чувствует, тоже, и почему-то в глазах щипать начинает, потому что в тёмных вселенных этого хёна — удивление, шок, непонимание даже, а ответить на вопрос-то и нечего, кроме дурацкого «да», потому что а что ещё здесь можно сказать? «Прости за то, что я, парень, к тебе это чувствую». «Меньше всего я хотел причинить тебе дискомфорт». «Пожалуйста, только не прогоняй меня, не отталкивай, меня отпустит когда-нибудь, я обещаю». Это всё то, что Юнги мог бы сказать, но не говорит — лишь дышит тяжело и прерывисто, не в силах совладать с потоком эмоций, кажется, вот-вот — и паническая атака в дверь постучится, потому что как бы часто вдохи ни делал, кислорода всё равно не хватает. И Хосок, он его не отпускает, только смотрит молча и слегка рот приоткрыв, какое-то время, а потом, облизнув быстро тонкие губы, шепчет хрипло и тихо: — Скажи. — Что сказать? — сипло. — «Да». Пожалуйста, Мин Юнги, скажи «да», потому что мне это нужно сейчас, — а у хёна голос дрожит, а ещё — пальцы слегка начинают. Он ведь так и не отпустил его подбородок, Юнги сейчас всё-всё-всё чувствует, как и остановку своего несчастного сердца. Юнги не верит. Смотрит, глаза распахнув широко свои глупые, не в силах произнести ни единого слова. — Юнги-я, ты говоришь обо мне? Ты в меня влюблён? Или в силах. — Да, хён. Юнги целовался и прежде. Это были девчонки, всякие, разные, и это было приятно и нет — их целовать, потому что кто-то был слишком слюнявым, кто-то — чрезмерно податливым, ему уступающим, а вот Хосок... Хосок целует его правильно очень: суховато, здесь мало слюны, но есть сильный язык в его рту, и горячие губы, что сминают и губы, и душу. У Юнги выдохи хриплые в этот момент идут не из глотки — от сердца, и звучат, как предсмертные, честное слово, совсем с ума сошёл от эмоций, от чувства любви, вот-вот — и отключится, потому что хён, он повсюду. Руки лицо отпускают, уже на талии, сам Юнги — такой лёгкий Юнги — на коленях находит себя, и они целуются снова, и снова, и снова, и им будто мало, будто никогда не будет достаточно, а Мин точно знает: этой ночью от переизбытка эмоций будет плакать в подушку, потому что для него сегодня... слишком много всего. Слишком много переживаний на одно его глупое, ещё такое наивное сердце.***
— Как прошло? — это Хосок говорит очень громко, когда Чонгук, Юнги и Чимин, гомоня, заходят в квартиру: голос доносится с кухни, а в воздухе пахнет пулькоги из говядины, кажется. — Вы подцепили кого-нибудь? — Краш на препода! — сообщает Чимин, первым заходя за угол и видя старшего брата Чонгука у самой плиты в розовом фартуке с феей. — Я клянусь, хён, равнодушным к его жопе не остался даже директор. — Может, он взял его на работу, потому что запал? — в этом фишка Хосока: подхватывать их любой бред, потому что он просто может, и поэтому лучшие друзья Чонгука — даже Юнги! — так любят его и считают своим старшим братом, ни больше ни меньше. Вот и сейчас они двое заходят на кухню вслед за Чимином, и вид у Юнги, к слову, какой-то отсутствующий по непонятной причине. Окинув их взглядом, хён улыбается перед тем, как отвернуться, и небольшая пауза комнату топит, которую потом нарушает Чонгук своим: — Я его рисовал. — Ась? — это произносит Чимин, голову к нему повернув. — Когда успел? — В прошлом году. Мы на улице встретились, я узнал его. Сейчас покажу, — и, развернувшись, в свою комнату входит, чтобы взять с полки скетчбук и, вернувшись, начать его быстро-быстро листать. — Я видел там член, — замечает Пак между делом. — Нарисованный член. — За настоящим можешь обратиться в трусы, — парирует Чон-младший, листая толстую книжку. — А я видел двух парней, нарисованных в позе ложек, прямо сейчас, — тянет Юнги. — Чувак, тебе нужно потрахаться. — Дай мне парня — и я непременно сделаю это, — закатив глаза, произносит Чонгук, и останавливается. — Вот. Это он, была зима и он попросил у меня зажигалку, и, прикурив, пошёл дальше, а я словил краш из разряда «влюблённость в автобусе». Он чертовски красив. — Почему не познакомился? — интересуется хён, не отвлекаясь от приготовления пищи. — Как ты себе это представляешь, а? Во-первых, парни на улице не знакомятся, во-вторых, может, он натурал, блять, он, скорее всего, натурал, потому что это подавляющий процент ориентации земного шара и, да, теперь он мой препод. Так что хорошо, что я ссыкло и не подкатил к нему, да, а то бы вспомнил меня, как гомика у круглосутки, и жили бы мы весь учебный год с этим знанием. — Может, он гей, — пожимает плечами Чимин. — Как знать? — Реально, чувак, — отвечает Хосок. — Поверь опыту: любовь приходит тогда, когда её совершенно не ждёшь. А ещё это, скорее всего, будет совсем не тот человек, но какая разница, если ты его полюбил, верно? Но есть одно «но». — Какое? — вскинув брови, интересуется младший Чон. — Любовь-то приходит, — и хён, вытерев руки, снимает фартук, чтобы повесить на крючок на стене, а потом скользит взглядом по каждому, чтоб остановиться прямо на Юнги: — Да вот только люди, которых ты любишь, могут предать. — Обед готов, да? — спокойно, как и всегда, интересуется Мин. — Да, — нейтрально отвечает Хосок. — Отлично. Помоем руки и поедим, пока не остыло? — Да, точно! — подхватывает Чимин. — Жрать хочу — скоро сдохну! ...Это будет очень сложный год, понимает Хосок, когда эти трое, весело гомоня, тащат задницы в ванную и дают ему шанс отдохнуть: с осколками сердца в груди больно дышать, а когда тот, кто разбил его, всегда перед глазами находится, то они и вовсе дробятся в мелкое крошево. Очень.