***
— Ты спросил? Блять. — Да. — Ты пиздишь, — вид у Намджуна максимально скептический в тот момент, когда они вчетвером стоят в коридоре около класса в ожидании начала литературы (будь она благословлена и проклята одновременно, чёрт побери), и Чонгук чувствует себя полным придурком, потому что он не спросил. Он совершенно забыл о том, что ему навязали, забил хрен на свою изначальную цель — спросить о студсовете — и, вернувшись домой, рисовал-рисовал-рисовал Ким-сонсэннима до того момента, пока глаза не начали ужасно слипаться. К реальности его вернул хён, до странного молчаливый весь вечер и даже ни разу не потискавший младшего брата за щёки: заглянул к нему со своим «Уже половина второго, ты в курсе, чувак?», и, опомнившись, Чонгук понял, что он в полном проёбе — писать учителю уже поздно, а утром, перед рабочим днём, отрывать от дел как-то грешно. Может, он с девушкой. Может, и с парнем. Может, с женой, дочкой, мамой — Чонгук не знает о нём ничего, но невольно почему-то ассоциирует себя с какой-то собакой, потому что только они любят просто. Вот и он в Тэхёна — совсем по-простому, как какая-то дворняга без какого-либо хозяина, и почему-то так сильно и искренне, что почти что, блин, больно. Даже сейчас, пока они стоят тут, он невольно косится в другую сторону — не дай бог пропустить. Не увидеть. Выглядеть как-то не так. Быть не готовым. — Пизжу как дышу, — соглашается Чон со вздохом. — Он отвлёк меня, хён, из-за того, что я, ну, сдал пустые анкеты. Мы обсуждаем моё будущее и всякое такое, знаешь... Я задержусь после литературы, я обещаю, и спрошу у него, даже если это будет стоить мне перерыва. Прости. — Ты уже позвал его на свидание в качестве своего краша? — хитро улыбаясь, произносит Чимин. — А ты уже позвал своего? — парирует Чонгук, зло огрызаясь: поняв, что сморозил херню, Пак тушуется и отводит глаза. Нет, вне всяких сомнений, Чимин чертовски хороший друг, который всегда поймёт и поддержит, но, к сожалению, из категории тех, которые частенько говорят, не подумав, чем злит окружающих: по его вине сейчас Намджун смеряет своего одноклассника задумчивым взглядом, но, слава богу, такта в нём предостаточно, чтобы не задавать лишних вопросов, и за это Чон мысленно накидывает ему несколько очков уважения в своей голове — парень определённо из тех, кто воспитал в себе понимание, где заканчиваются его личные границы и начинаются чужие. Хорошая черта. Но день откровенно дерьмовый, потому что в конце коридора появляется Ким-сонсэнним, и выглядит он... так скажем, не очень, насколько «не очень» может быть тот, кто выбивает десять кегль идеальности из десяти возможных: под глазами залегли круги, лицо серовато, одет он, впрочем, как и всегда аккуратно и стильно, выбрав сегодня чёрные брюки и белую рубашку, в руке — картонный кофейный стаканчик, но по взгляду заметно — с ними, но не здесь абсолютно. — Доброе утро, дети, — кивнув им и даже не глядя ни на кого по отдельности, только лишь добавляет перед тем, как зайти в кабинет: — Урок начнётся через пять минут. Пожалуйста, не опоздайте. — Доброе утро, Ким-сонсэнним! — хором здороваются Чимин, Намджун, Юнги и Чонгук, и, проводив глазами классного руководителя, только переглядываются между собой. — Не думаю, что подойти к нему сейчас будет хорошей идеей, — шепчет Чонгук. — В любом случае, нам нужно быстрее решить вопрос со студсоветом, — негромко произносит Юнги. — Увы и ах, но это часть его работы. Войти в положение и отвалить ты успеешь всегда, если поймёшь, что он сейчас не настроен вести диалог. Тоже верно. И они заходят в свой класс, рассаживаясь по местам, а Чонгук все следующие долгие минуты не сводит взгляда с Тэхёна, который старается быть позитивным и, наверное, не общайся они в других условиях и не встреться перед занятием, он бы перемены чужого настроения даже не заметил, так хорош учитель в том, что касается поддержания на лице рабочей маски. Сегодня они обсуждают и читают «Гамлета», рассуждают о вечном, и это интересно безумно — да вот только Чон не замечает сам, как снова рисует в тетради Ким-сонсэннима, который делает свой глоток кофе из того же стаканчика. А после звонка вырывает лист и, когда все уходят на перемену, подходит к преподавательскому столу, его смущённо протягивая. Тэхён замечает не сразу, что-то делая в своём телефоне, и это неловко. В том смысле, что Чон чувствует себя дураком ровно до того момента, пока учитель не откладывает смартфон на стол и не переводит на него взгляд карих глаз, чтобы улыбнуться краешком рта и: — Возможно, мне стоит отругать тебя за такое халатное отношение к моему предмету? — Я всё внимательно слушал, — отвечает Чонгук. — Но Вы можете. Но только не ругайте за моё отношение к Вам, хорошо? — это звучит почти как признание. Это в принципе звучит, и он путается, тушуется, не знает, куда себя деть в следующее же мгновение, когда тэхёновы глаза очень сильно теплеют, а улыбка становится мягче: — Спасибо, Ку. Я посмотрю? — Я дарю его Вам. Если хотите — можете выбросить. — Не хочу, — и, осторожно взяв листок, Тэхён начинает пристально рассматривать свой же портрет — на нём он крупным планом: до плеч, но с искринкой в глазах и этим открытым лбом, который немного сводит Чонгука с ума. А пока смотрит, тот не знает, куда себя деть и как начать разговор о студсовете: водит глазами туда-сюда, не понимая, как можно плавно подвести к придуманной ими идее системы поощрения учеников, и взгляд невольно падает на телефон, что лежит недалеко от края стола с его стороны. А дальше — словно в кино, потому что именно в этот момент экран загорается входящим текстовым сообщением. mom: я думала, что воспитала, но теперь понимаю, что все, что я когда-либо делала — это ошибалась, и мне жаль, что я не смогла заложить в тебе традиционные моральные ценности mom: мне жаль, тэхен. но я никогда не смогу принять то, что ты любишь мужчин и что встречался и жил с одним из них долгое время mom: ты просил меня взвесить перед тем, как дать тебе однозначный ответ, и я это сделала mom: я никогда не приму этого. извини Чонгук не хотел этого видеть. Чонгук не хотел этого знать. И меньше всего он хотел бы, чтобы эти сообщения увидел кто-то другой, тот, кто... не понял бы. Не стоило Ким-сонсэнниму так оставлять телефон. — Это очень красиво, Ку, — мягко улыбается классный, отрывая взгляд, а потом хмурится: — Ты чего поник? — Я... — пауза. — Я случайно, — выдох. И кивок на чужой мобильный. — Увидел. Я не хотел, Ким-сонсэнним, — сведя брови сильнее, Тэхён смотрит на экран телефона, а потом его лицо становится непроницаемым. Ровно настолько, что Чонгук, наверное, никогда не смог бы понять, что его учитель чувствовал в этот момент, даже если бы он был старше и опытней, а потому опять опускает глаза. И это самое страшное — когда человек не может понять человека, разве не так? Особенно, когда очень хочет помочь? — Тебя бесполезно просить никому не рассказывать? — неожиданно севшим голосом произносит Тэхён, и Чон голову вскидывает, видя, что тот буравит его взглядом. — Это нормально — обсуждать учителей, так что... — Я никогда никому не скажу, — неожиданно жёстко даже для себя произносит Чон, глядя серьёзно: — Во-первых, Вы можете потерять работу просто из-за того, что любите, потому что у нас это считается неправильным, но Вы прекрасный человек, и я не допущу распространения этой информации. Во-вторых, Вам и без того сейчас нелегко. В-третьих, меньше всего я бы хотел сделать Вам больно. В-четвёртых, — и голос резко ломается, а дальше он говорит что-то очень тихо и себя не контролируя от слова совсем, внезапно поддавшись эмоциям: — Я с тобой в одной лодке. Но я своим ещё не сказал, и не уверен, что скажу, если честно. Ты сильный. Действительно сильный, если нашёл в себе силы признаться родителям, потому что они важны для нас, сколько бы нам ни было лет. Это глупо, но я горжусь тобой — не как ученик или типа того, потому что я не авторитет для тебя. А как член... сообщества. Ты понял, в общем. И мне жаль, по-человечески жаль, что твои тебя не приняли. И что ты с парнем расстался, жаль тоже. Козёл он, что тебя потерял, Ким Тэхён, потому что ты удивительный и очень добрый человек. Тишина. В её звуках Чонгука немного трясёт: он как минимум перешёл черту субординации прямо сейчас, перейдя к неформальному стилю общения, а за такое его по голове не погладят. Но Тэхён смотрит на него открыто и... уязвимо прямо сейчас, а потом негромко смеётся и, бросив взгляд в сторону, произносит негромко: — Ты не знаешь меня вне школы, Ку. Ты не можешь так говорить. — А мне и не нужно знать тебя вне школы, чтобы говорить тебе правду, — серьезно отвечает Чон, глубоко внутри трясясь, как осиновый лист, на самом-то деле. — То, с какими отдачей и терпением ты относишься к каждому из нас — удивительно, потому что мы всё ещё тупые подростки, которые думают, что знают больше и лучше, даже когда ни хрена не знают. Ты весь удивительный. Но я уже это тебе говорил. А ещё ты тёплый. — Тёплый?.. — Аура у тебя такая, не знаю, — и вздыхает, опустив голову. — Распространяешь тепло. — Тогда... — и неожиданно Чонгук чувствует прикосновение пальцев на своём подбородке: Тэхён заставляет его посмотреть на себя и улыбается мягко. — Если я тёплый, то ты тогда солнечный, Ку. — Мы так подходим друг другу, — срывается новой порцией безотчётного флирта. — Наверное, — вскинув бровь, тянет Тэхён. — Вот видишь: ещё один повод, чтобы встретиться со мной на выходных, да? — а вот здесь уже вполне себе очевидный намёк, который каждый из них двоих понимает. И ему нравится, как Тэхён негромко смеётся перед тем, как кивнуть. — Определённо, ребёнок.eight
6 октября 2020 г. в 14:54
Кончается это тем же летом: на дворе царят жаркий июль, влажность из-за аномальных, но таких тёплых дождей, а внутри у одного Мин Юнги, которому только-только исполнилось девятнадцать, царит острое чувство любви, смысла в отрицании которого он не видит от слова совсем — он чертовски и заново сходит с ума по одному хёну, за чью улыбку готов душу продать, и старается быть лучшим другом для его младшего брата, несмотря на то, что сил рассказать ему почему-то и нет. Но он обязательно сможет, он в этом уверен: в конце концов, Чонгук же... по парням тоже, кто, как не он, поймёт, что иногда такое случается — и твой старший брат с твоим лучшим другом становятся... ближе. Поэтому, да, они с Хосоком этого не обсуждают ни разу, вернее, как — одним вечером хён всё-таки зарывается в жёсткие осветлённые волосы пальцами, чтобы тихо спросить:
— Ты хочешь ему об этом сказать?
— А ты?
— Да. Думаю, да? Но мне кажется, что это ты здесь волнуешься и переживаешь за всех, так что не буду давить. Я всё понимаю, Юнги-я.
Юнги очень нравится, когда Хосок его так называет. Когда другие — тоже неплохо, но Чон-старший делает это по-особому нежно, будто бы выражая любовь и привязанность: такое цепляет куда больше, чем шутливые обращения его лучших друзей или доверительно-ласковое — уже от отца. Когда Хосок говорит своё «Юнги-я» — это как вселенные схлёстываются. Или, например, как будто даёт понимание: он здесь не в качестве старшего брата его лучшего друга или не в качестве очередного из тех, кто просто хочет быть ближе.
Когда Хосок говорит своё «Юнги-я», это звучит по-особенному.
И, наверное, да, вот, почему Мин так остро уверен, что они не просто краш или увлечение на каникулы друг для друга — нет, здесь всё куда серьёзнее, глубже, и невыносимо хочется быть рядом, поддерживая в любые моменты.
Но всё рано или поздно кончается, так? Вот у них в июле закончилось, а августом легло тяжёлой надгробной плитой, но об этом позднее. Пока у Юнги в душе — жаркий второй месяц последнего школьного лета, и они с Чонгуком сидят вдвоём поздним вечером за пластиковыми столиками возле круглосутки у очередного шумного гей-клуба, куда тот захотел сходить, и вокруг много людей. А Юнги один с этим грызущим чувством надобности рассказать своему лучшему другу о том, что он... спит с его братом. Влюблён в его брата. Любит пиздец.
— Слушай, — произносит, глядя отстранённо на маленькую стеклянную бутылочку соджу. — А ты никогда не думал, что твой хён, может быть, гей?
— Что? — и Чонгук брови вскидывает, чтоб рассмеяться: — Не, быть не может. У него была девчонка до марта этого года. Не знаю, сколько они встречались, конечно, но достаточно для того, чтобы он её трахнул, чувак. Хосок точно не гей. А даже если бы был им, мне кажется, что родители бы с ума сошли, потому что два каминг-аута обоих детей... это жёстко, — и хмыкает. — Мы говорили с ним об этом, — внезапно говорит. — Когда обсуждали мою ориентацию, знаешь, — и делает глоток алкоголя, чтобы быстро запить водой после, а у Юнги внутри всё обрывается, словно в предчувствии чего-то плохого.
— И? К чему вы пришли? — интересуется осторожно. Чонгук только пожимает плечами и произносит:
— Ну, как он сказал, что всё в порядке, потому что, в любом случае, кто-то из нас двоих должен родить родителям внуков, и хорошо, что нас двое, — и улыбается мягко. — А ты чего? Почему такой интерес-то?
Больно.
Больно, блять, очень.
— Нет, просто спросил, — отвечает бесцветно, и, закрываясь, отмахивается. Пьёт чуть больше положенного, думает о том, что ему сказал его лучший друг.
А потом они идут в клуб, чтобы догнаться внутри и... повеселиться, наверное? Чонгук пьян, он вызывает ему такси ближе к трём часам ночи, чувствуя себя абсолютно разбитым, а сам... остаётся по непонятной причине, и возвращается внутрь.
Хорошо, что у семьи Чон двое детей, да.
Хорошо.
...И то, что поставит точку между ними двумя, выглядит, как молодой парень на пару лет старше: его глаза густо подведены чёрным, а улыбка хитрая, острая.
То, что поставит точку, имеет голос резковатый, уверенный.
То, что поставит точку, говорит ему:
— Эй, детка, хочешь, я покажу тебе, что такое самый сильный оргазм?
А Юнги на эмоциях делает глупость.
И, нет, это не был его самый сильный оргазм.