Таймлесс. Pov Гидеон

— Всем стоять! — грозно крикнул доктор Уайт, когда хранители бросились в мою сторону после того, как я приземлился в зале дракона. — А ты должен срочно раздеться, — более спокойным тоном проговорил он, обращаясь ко мне. — Вещи необходимо сжечь. — Спокойно, это была бактериальная пневмония, — сказал я немного сломленным голосом, а в мыслях вновь появился образ умирающей девушки. — Ты не можешь этого знать наверняка, — возразил доктор. — Я не мог послушать её лёгкие, но то, что я увидел, не оставляет сомнений в правильности диагноза, — сказал я с вызовом. Во время нашего с доктором диалога остальные мужчины только и успевали, что переводить взгляд то на него, то на меня. Доктор Уайт внимательно посмотрел на меня, а потом кивнул остальным. Я достал пробирку и протянул её Фальку, который подошёл первым. — Кровь может быть заражена, — предупредил я. — Хронограф это переживёт, — опередил всех своей репликой мистер Уитмен и рассмеялся. — Как все прошло? — спросил Фальк, заправляя хронограф. — Мистер Джордж был недалеко от истины в своих предположениях, — ответил я. — Меня приняли за любовника Элани, служанка провела в дом чёрным ходом, — я прошёл к диванчику у окна. Из хронографа послышалось гудение движущихся механизмов, опал осветился краткой вспышкой. — Десять! Остались только Люси и Пол! — послышался довольный голос Фалька. Ко мне подошёл доктор Уайт, присел рядом и участливо спросил: — Как ты, парень? — Ей просто нужны были антибиотики, — сказал я с горечью в голосе. К нам подошёл Фальк. — Всё идёт просто превосходно! — он потёр руки. — Уже завтра ты сможешь отправиться в 1912-й, где узнаешь у Магистра местонахождение Люси и Пола, и тогда… , — он осекся, увидев моё выражение лица. — Что случилось? — Ей просто нужны были антибиотики, — повторил я. Доктор Уайт положил руку мне на плечо. — Ты же знаешь, мы не можем этого сделать. — Мы не в праве нарушать естественный ход событий, — сказал Фальк. — Ткань времени не терпит изменений. Я поморщился. Я и сам прекрасно все это знал и понимал, но умирающая девушка не хотела уходить из головы. — Люди всегда умирают, этого не изменить, — подошёл мистер Джордж. — Нас должна утешать мысль о том, что, в конце концов, по окончании миссии, человечество сможет победить все болезни. — Помни о том, что и в наше время пневмония может заканчиваться летальным исходом, — выступил мистер Уитмен. — Мы здесь не для того, чтобы жалеть о прошлом, а для того, чтобы создавать счастливое будущее. — Время и ген делают меня убийцей, — горько усмехнулся я. — Нет, что ты… — начал Фальк, но я его перебил. — Я убивал, дядя. И не раз. В целях самообороны, но это не меняет положения дел. Я видел смерть. Много смерти. И до этого я хотя бы понимал, что эпидемии не остановить. Что, например, чума все равно возьмёт свое, проходя с косой по городам Европы. Но сегодня… — я опустил голову. — Ты не становишься убийцей от того, что не можешь ей помочь, — Фальк присел напротив меня на корточки и похлопал по колену. — Сынок, поезжай к себе, — сказал он с отеческой заботой в голосе. — Завтра будет только элапсация, тебе нужен отдых. Все молчали. Когда я поднял голову, то увидел сочувствующие взгляды. Даже от Марли, который держался за спинами Хранителей. Вдруг раздался телефонный звонок. — Да, мисс Монтроуз, — с раздражением в голосе ответил Марли. — Вы звоните мне уже в пятый раз! Повторяю ещё раз: это невозможно, я лично сопровождал мисс Шеферд на элапсацию. — Шарлотта весь вечер названивает в Ложу чуть ли не каждые десять минут, — прокомментировал Фальк для меня происходящее. — Кажется, у девочки проблемы с недостатком внимания. Она думает, что Гвендолин каким-то образом завладела вторым хронографом, — он фыркнул. — Мне она тоже звонила, — сказал я. — Думаю, Шарлотта пытается что-то доказать неизвестно кому. — Склонен полагать, что дело заключается в дурной наследственности, — мрачно проговорил доктор Уайт. Марли тем временем ходил красный как рак по всему залу и размахивал руками. — Хватит! — выкрикнул он. — Я не намерен больше это выслушивать, — он прервал звонок. Такая твёрдость в его голосе была впервые на моей памяти. Видимо, Шарлотта успела позвонить в Ложу довольно много раз за время моего отсутствия, так как даже Марли вышел из себя. — Она не отступит, — предупредил я. Дядя кивнул. — Марли, — подозвал Фальк адепта. Тот подошёл, все ещё негодуя праведным гневом. — Для начала, успокойтесь. А что касается звонков, возьмите завтра с утра кого-нибудь из адептов и наведайтесь в дом Монтроузов, иначе Шарлотта сведёт нас всех с ума, пытаясь вернуть потерянное внимание к своей личности. — Мне не кажется, что Шарлотта может преследовать подобные цели, — возразил мистер Уитмен. — Возможно, она действительно что-то подозревает. — Вот завтрашнее утро и покажет нам, что там происходит, — сказал Фальк. — А теперь по домам. Нам всем нужно отдохнуть, — он пошёл к выходу из зала. — Марли, привезите тот злосчастный сундук к десяти в Темпл. Остальных тоже жду не раньше десяти, — немного повышая голос сказал дядя, открывая дверь. Я пошёл к выходу не переодеваясь, желая поскорее уйти из Темпла, здание которого заставляло меня вновь и вновь думать о Гвендолин и пророчествах. Я начал продумывать план действий на утро, чтобы хоть чем-то занять свою голову, кроме воспоминаний-галлюцинаций, когда на долю секунды мне казалось, что вместо рыжих волос я мог увидеть чёрные. Я придумал, что оправдаюсь перед хранителями нарушением сна, если охрана доложит Фальку о моем раннем прибытии. Но, скорее всего, шумиха будет вокруг того самого сундука, о котором говорила Шарлотта, так что возможности лучше было не найти. Я сел в автомобиль Ложи, который повёз меня в Челси. По дороге я думал о Рафаэле. Мне хотелось расспросить его о том, как Гвендолин чувствовала себя в школе, как прошёл её день. Это было странно, но теперь я даже радовался тому, что брат переехал ко мне. — Что-то с Гвендолин? — спросил меня Рафаэль вместо приветствия, когда я вошёл в гостиную. Он испуганно всматривался в моё лицо. Видимо, выглядел я так себе. — Нет, она просто заболела, — ответил я. — Подождешь, пока я схожу в душ? Он ответил согласием и уселся на диван. Я смывал липкий туман 1580-го, но мысли вымыть из своей головы не мог. Я повторял про себя строки из пророчества, говорящие о том, что Гвендолин умрёт сама из-за любви, убеждая себя в том, что болезнь совсем ни при чем, но становилось только хуже. Я вытерся, оперся руками на раковину и посмотрел в зеркало. Цвет моих глаз напоминал болото. Бескрайнее темно-зеленое болото тоски, в котором я беспомощно бултыхался, но при этом неизбежно шёл ко дну. Кто-то должен был вытащить меня оттуда. И я надеялся, что Рафаэлю это удастся хотя бы отчасти. — Что все-таки случилось? — спросил он меня, когда я уселся напротив. Я посмотрел в окно и начал говорить. — Сегодня Гвендолин заболела. А я был в прошлом, где умирала беременная девушка от пневмонии, брошенная своим возлюбленным, — я посмотрел на брата, чтобы видеть его лицо перед глазами, а не бледное девичье. — И я снова переживаю за Гвен. — Что ты этим хочешь сказать? — недоверчиво спросил Раф. — Ты… Она… Я слегка наклонил голову и поднял одну бровь, не понимая, что он пытается выговорить. — Ты хочешь сказать, Гвендолин беременна? — выпалил он. — Тьфу на тебя, Раф, — я отвернулся. — Что я такого сказал? — Я совсем не это имел в виду, — я цокнул. — Во-первых, у нас ничего не было. А во-вторых, ты совсем не разбираешься в женской физиологии? Даже если бы Гвен была беременна, то это стало бы известно не раньше, чем на следующей неделе. По статистике… — я махнул рукой. — Хотя что я тут тебе объясняю? Может, стоит взять учебник по гинекологии из университетской библиотеки для тебя? — Всё, что я должен знать, я и так давно знаю и успешно предохраняюсь, — сказал брат. — Раааф, — протянул я и закатил глаза. — А что? — он поднял плечи. — Ты сам начал. — И ты теперь хочешь поговорить о цикле у женщин и методах контрацепции? Да ну тебя! — я встал и пошёл на кухню. — Ужин в микроволновке, — крикнул брат мне в догонку. Я ел в тишине и вдруг услышал голос Рафаэля за спиной. — Ну извини. Вообще-то я хотел поговорить с тобой на счёт Гвендолин. — Я тоже, — я кивнул брату на стул, приглашая сесть. — Как прошёл ваш день? — Да как и предыдущие. Я, честно говоря, не уловил того, что она заболела. Может, просто не выспалась, судя по синякам и тройному эспрессо с утра, — сказал Рафаэль. — Не думаю. Доктор в Темпле произвёл осмотр при мне и обнаружил признаки вирусной инфекции, — я покачал головой и отодвинул тарелку с остатками спагетти с соусом. — Оставь, я помою, — предложил брат. — Пойдём в гостиную, там меньше бьющихся предметов, — позвал он меня. Я с удивлением посмотрел на него, но прошёл следом. — Я весь день думал над твоими вчерашними словами о том, что Гвендолин может умереть из-за любви к тебе, и вот что хотел спросить, — Рафаэль остановился. — Спрашивай уже, — сказал я, встав у рояля и оперевшись на него. — А с чего ты вообще взял, что она тебя любит? — брат взглянул на меня с опаской. — Она призналась тебе в этом? Ты-то, понятное дело, успел вляпаться по самое не могу за неделю. А она? Я застыл, огорошенный его словами. — Ну, она говорила, что мне удалось заполучить её, — я вспомнил слова Гвендолин после её встречи с графом. Было ещё пение «Memory», но я так и не успел узнать, скрывалось ли за ним что-то, поэтому не стал говорить об этом вслух. — Просто я подумал о том, что если ты вёл себя с ней также как с остальными, как последний муд… — Раф осекся, встретив мой взгляд. — Я имел в виду, как эгоистичная свинья… Ну что ты так смотришь на меня?! Это правда. Через пару секунд он продолжил: — Не в этом суть. Просто я хотел предложить тебе поговорить с ней. Может, она вовсе и не влюблена в тебя. Я начал мерять шагами комнату, припоминая все дни нашего с Гвендолин знакомства. А ведь Рафаэль был прав. Я выплескивал без стеснения на девушку свое высокомерие, презрение, раздражение… — Ты прав, — согласился я, останавливаясь. Он кивнул. — А вчера ты вообще сказал, что она тебя ненавидит. — Хотя я стал, наконец, относиться к ней по-человески… — вздохнул я. «Черт возьми, я начал нормально себя вести, как только потерял ее, » — пронеслось в голове. — Что подтверждает мою теорию, — сказал брат с улыбкой. — Девчонки тащатся от плохих парней. Продолжай быть паинькой, и проблема решена. Я невольно улыбнулся, заражённый его позитивным настроем, и решил для себя, что надо будет постараться выяснить реальные чувства Гвендолин ко мне. — Я ещё хотел спросить у тебя кое-что, — снова заговорил брат. — Ты предложил ей остаться друзьями, но сам-то ты готов к этой роли? — он поджал губы и сочувственно посмотрел на меня. — Я не знаю, — я пожал плечами и кивнул на стену с надписью «Прикрепи свою карету к звезде». — Что ты имеешь в виду? — Пару дней назад я думал о том, что готов пойти за Гвен на край света, если она будет моей. Теперь я думаю, что пойду, даже если все будет иначе. Она — моя звезда… — Ладно, — как-то странно протянул Рафаэль. — Ты хотел сказать что-то ещё? — я сощурил глаза в подозрении. — Но ты же понимаешь, что Гвендолин свободна и у неё могут быть другие отношения? — неуверенно начал Рафаэль. Я начал догадываться, к чему он клонит. — Говори! — процедил я сквозь зубы. — Она флиртовала сегодня с парнем в кофейне и, наверное, дала бы ему свой номер, если бы я вовремя не появился, — быстро выпалил Рафаэль и сжался, увидев, как сомкнулись мои челюсти и напряглись руки. — Merde! Nique ta mere! — выругался я, кинулся к стене и ударил кулаком. Я продолжал стоять у стены, уперевшись в неё лбом. Я ведь знал, на что иду, но сейчас меня живьём съедала ревность. Хотелось найти того урода и хорошенько вмазать, однако я не имел на это права. — Напомню, что я знаю французский также хорошо, как и ты, — сказал Рафаэль. — И не думал, что в твоём лексиконе водятся такие выражения. Я резко развернулся к нему. — Остынь! — попросил он. — Если тебя это утешит, то могу сказать, что парень был вполне себе ничего. Хотя я как-то больше привык оценивать девушек. Я заскрипел зубами. Да, Марли в отношении Гвен ничего не светило, а вот симпатичному парню очень даже… — Я пойду спать, а то боюсь попасть под горячую руку, — Рафаэль юркнул к себе в комнату и закрыл дверь, оставляя меня один на один с жгучей ревностью. Когда я лёг в кровать, перепроверив будильник на телефоне и часах не меньше десяти раз, то мысли сами потекли в излюбленном направлении. Больше всего мне хотелось, чтобы Гвендолин тоже думала обо мне, но лучше всего на свете я понимал, что она совсем не должна этого делать. «И не делает» — пронеслось в голове. Я схватил с тумбочки первое, что попалось под руку и запустил в стену. Это оказались электронные часы, разлетевшиеся вдребезги осколками пластика и стекла. Утром я проснулся в поту и рывком сел на кровати, прогоняя остатки кошмара, в котором все-таки была мертвая Гвендолин на кровати под пологом. Я по привычке посмотрел на тумбочку, но потом вспомнил, что расколошматил часы и подумал, что надо купить карбоновые. Телефон показывал 5:58. Пора было действовать. Я сбился со счета по какому кругу судорожно перелистывал хроники, в которых шла речь о леди Тилни. Можно было прыгнуть в любой из дней, но проблема заключалась в том, что женщина элапсировала в зале дракона перед которым, скорее всего стояла стража. Да и повезти мне также как в прошлый раз, когда я брал у неё кровь и не наткнулся на стражу в коридорах, уже не могло. Я успел полистать хроники середины XIX века, но они велись так отвратительно из-за отсутствия живущих тогда путешественников, что ответов не давали. А время уже было начало десятого утра к этому моменту. Я почти перестал обращать внимание на сами записи, механически переворачивая страницу за страницей и надеясь найти хоть какую-то подсказку. И вдруг на глаза мне попались сероватые следы на одной из страниц, будто от пальцев, которые пытались что-то убрать с бумаги. Запись на странице гласила: 25 декабря 1929 года, 9 утра. Леди Тилни отправилась на элапсацию в 1852 год, 16 февраля, полночь. 12.30. Леди Тилни в хорошем настроении вернулась из 1852 года, при свете керосиновой лампы она связала двух шерстяных поросят для рождественской ярмарки, которая пройдёт в этом году на Крещение под названием «Жизнь в деревне». Я, уже отчаявшись, решил положиться на судьбу и прыгнуть в тот день, рядом с записью о котором были размазанные полосы. Я задал всего 15 минут с 3.00 до 3.15, потому что времени до десяти часов, когда хранители будут в Ложе, оставалось в обрез из-за того, что мне пришлось заходить в кабинет Фалька за ключом от двери подвала 1852-го. Этих минут должно было хватить, чтобы добежать до зала дракона, задать один-единственный вопрос: «Что мне делать?» и прыгнуть обратно у двери, будто я только вышел оттуда. Леди Тилни вернулась в хорошем настроении, согласно хроникам, что подкрепляло мою уверенность в успехе. Я бесшумно прошёл мимо первого стражника, который спал на своём посту. Все переходы и лестницы казались намного длиннее, чем обычно, заставляя тратить убегающие, как воду сквозь пальцы, минуты. Второго стража я встретил в коридоре у зала. Он расхаживал туда-сюда в лунном свете, падающим из окон. Мне пришлось дождаться, теряя драгоценные секунды, когда он в очередной раз завернет за угол, чтобы тихо открыть дверь в зал. Леди Тилни стояла у окна, сложив руки на груди. Зал освещала тусклая керосиновая лампа. — Счастливого Рождества, — поприветствовал я даму, вспомнив, что она прыгала из 25 декабря. — Счастливого Рождества, — ответила она. — Я уже начала думать, что вы не придёте, — и снова обвиняющий тон как в 1916-м. — Что вы имеете в виду? — спросил я, подходя ближе. — Между прочим, именно из-за вас я встала так рано в рождественское утро и отправилась на элапсацию в 9 утра. Терпеть не могу невыполненных обязательств. Я непонимающе смотрел на неё. — И могли бы вместе прийти, раз на то пошло, — уже более мягким тоном произнесла леди Тилни. — Вы о чем? Вместе с кем? — недоумевал я, вместо того, чтобы задавать правильные вопросы, хотя чувствовал, что время прыжка стремительно подходило к концу. — С Гвендолин, конечно, — сказала женщина. — Не отпирайтесь, я знаю, что вы примерно из одного времени. Мне известно, что вы прыгнули из апреля 2011-го. И Гвендолин ещё не знает о том, что моя кровь занесена в хронограф. Кстати, выглядете также ужасно как в 1916-м, — произнесла она, каждой новой фразой прибивая меня к полу, а мой язык к нёбу, лишая его возможности пошевелиться. — Так, я должна вам кое-что передать, — леди Тилни достала сложенный листок из кармана жакета и развернула его. Я увидел первые слова, написанные чьим-то неряшливым почерком: «Лорду Лукасу Монтроузу…» — Ах, не то, — она убрала листок обратно и достала другой. — И как я могла перепутать? Бумага совершенно разная, — она быстро развернула новый лист и снова сложила его, — и почерки совсем не похожи. Годы берут свое, — вздохнула она и протянула листок мне с улыбкой. Я взял его и почувствовал, что со всей этой неразберихой у меня осталось секунд тридцать. Я попятился к двери, заталкивая бумагу в карман джинсов. — Леди Тилни, что мне делать? — Кажется, в записке указано, — она пожала плечами. Я открыл дверь и сделал шаг в коридор. — До встречи в 1937-м, — услышал я голос Маргарет, уже возвращаясь в настоящее. Я приземлился у закрытой двери и тут же из-за угла вышли Марли с каким-то адептом, неся на пару старинный сундук, инкрустированный драгоценными камнями. — Доброе утро, сэр, — поздоровался Марли. — Не хотите присутствовать на вскрытии? — усмехнулся второй адепт. Его фамилия совершенно вылетела из моей головы. Брейер, Брайан?.. Не важно. — Нет, я пойду на элапсацию, — сказал я. — Но, сэр, вам нельзя пользоваться хронографом в одиночку, — начал Марли. Я смерил его грозным взглядом. — И что, настучишь на меня? Валяй! Марли покраснел. — Займитесь лучше сундуком, — уже спокойнее произнёс я. — Я сам сделаю записи в журнале. Адепты кивнули и пошли к двери. Я спустился в подвал, так и не прочитав записку, решив сделать это в прошлом, вдали от любопытных глаз. Я приземлился, тут же достал и развернул бумагу. Мне показалось, что мир, в котором я жил до этого, начало затягивать в черную дыру, сплющивая и корежа. Что он рушился, погребая меня под завалами. В том мире был всегда один человек, которому я неизменно мог доверять и на кого мог положиться. В записке было написано: Не ходи к Магистру в 1912-м. Жди там, где встретил Гвендолин. Я мог бы смять листок и выбросить, отмахнувшись от указания. Но теперь я не знал, могу ли я верить тому человеку, на кого всегда полагался. Могу ли я верить себе и своим действиям? Своему порыву, от которого хотелось разорвать бумагу? Ведь слова были написаны… моей рукой.