Сruelty

      Скальпель легко скользил по коже, вспарывая. Под пальцами билась вена — размерено и спокойно. Наркоз действовал. Пациент был спокоен.       Это не помогало. Нисколько.       Пахло.       Солоноватый запах оседал на языке, отвлекая и не позволяя сосредоточится. Заволакивало глаза красным — приходилось пережидать, когда отпустит.       — Ты либо мазохист, либо идиот, — говорил первое время Маккалум.       Сам он не приближался к операционным.       — Ни то, ни другое, — отвечал Джонатан. — Я — врач.       Внутреннее кровотечение — едва ли хорошая для него задача, но он все равно выполнял эту работу.       Сердце бьется спокойно, ровно, Джонатан давит в себе жажду — и лечит. Лечит, как в последний раз, стараясь не дышать, стараясь заставлять свою руку не дрожать. Запах оглушает.       Это плохо даже когда он уже зашивает. Пациент — жив, спасен, сложная операция — одна из самых сложных после того, как основная волна заболевших схлынула. Джонатан смотрит на красный цвет на перчатках и уже, когда пациент оказывается в палате, восстанавливается — осторожно слизывает эту каплю. Большее, что может произойти.       С тех пор, как Суонси погиб — он сдерживает себя еще внимательнее. С тех пор, как его леди покинула его — он не трогал даже крыс и скалей.       — Пей, — говорил Джеффри, притаскивая полудохлых зараженных — самых последних.       После падения Морриган они почти исчезли. Джонатан пьет — сам не убивает. Джонатан устал. Продолжал делать операции, продолжал работать. Работал с живыми. Работал с мертвыми — вскрывал, исследовал — выяснял причину смерти. Тестировал кровь.       Он говорит себе, что живет от операции до операции.       На самом деле он живет от одного прихода Джеффри до другого.