***
Хёнджин с силой развернул к себе белоснежный пластиковый стул и резко опустился, с излишней драматичностью издав недовольный вздох — такой обычно издают капризные дети, когда не получают то, о чём так умоляют родителей. — Минхо-хёну пришлось уехать? — спросил Чонин. На их столе уже стояли аккуратные миски с супом, рисом и овощами. Чонин словно бы равнодушно смотрел в экран телефона, лениво листая ленту пальцем, и искоса поглядывал на Хёнджина, что тяжело вдыхал и выдыхал воздух, раздувая ноздри. — Угу, — буркнул он, — отец вызвал его на очередное задание, — и он агрессивно скрестил руки на груди, отведя взгляд. — И нужно было ему отвлекать Минхо именно сейчас! Мы ведь хотели вечер вместе провести. — Такова наша судьба, — ответил Чонин — чуть пространственно и как-то слишком задумчиво для такого бесполезного диалога, как этот. — Постоянно расставаться с тем, кого мы любим. Хёнджин окинул его мрачным взглядом. — Что ты вообще имеешь в виду? Чонин, резко заблокировав телефон, убрал его в карман и, взглянув на Хвана, широко улыбнулся. — Ничего, — хихикнул он. — Прочитал, кажется, в какой-то книге. Не обращай внимания. — Ага, как же, — фыркнул Хёнджин и впервые вроде бы заинтересованно взглянул на еду. — И когда ты успел всё купить? А ещё говоришь, что никакой ты не секретарь. — Кушай, пока горячо, хён, — с тяжёлым вздохом ответил Чонин, будто бы и не заметив его слов. Он опустил взгляд — и лениво взял ложку, чтобы зачерпнуть суп. — Совсем скоро распрощаешься с кимчи и будешь набивать свой живот жареной картошкой, — бросил он, сквозь зубы потягивая горячую жижу. Взгляд его блуждал где-то далеко — возможно, он даже не смотрел, что ел, а инстинктивно заглатывал еду, просто чтобы не остаться без сил. Чёрные волосы закрывали лоб — и зрачки карих глаз, наверное, сейчас расширились, превращая приятный ореховый цвет в мертвецки-чёрный — убийственную бездну. Да и лицо его побледнело — не заметить это было невозможно. — Чонин-а? — тут же нахмурился Хван. Он слегка наклонился, чтобы взглянуть ему в лицо, но тот даже и смотреть на него не думал — всё отворачивался, будто заметил знакомого за спиной у Хёнджина, или увлечённо запихивал в себя рис. — Чонин-а, ты расстроен? Тот лишь окинул его быстрым взглядом исподлобья — и успел увидеть, как этот парень с невероятно обеспокоенными глазами, этот парень, что поправлял волосы, чтобы песочный локон не попал в еду, сейчас смотрит прямо на него, поистине, кажется, испугавшись. Ложку он так и держал прямо над тарелкой, и казалось, будто аппетит у него вовсе пропал, стоило ему увидеть, как у Чонина, всегда такого сияющего, внезапно пропало желание жить. — Спрашиваешь ещё, — и Ян сморщил нос, быстро запихивая в рот щедрую порцию риса — такую, что ещё жевать придётся несколько секунд, прежде чем проглотить. — Ошарашиваешь меня такими заявлениями с утра пораньше и надеешься, что я это спокойно приму? — он стрельнул в Хвана взглядом прищуренных глаз, и на мгновение показалось, будто в этого ребёнка вселился сам дьявол — разъярённый и до ненависти обиженный. — Но ведь… — Хёнджин во внезапной задумчивости моргнул пару раз, чувствуя, как слегка мокрые ресницы касаются кожи вокруг глаз, и опустил голову, понимая, что его эгоистичные желания могли ранить окружающих — и вот так вот быстро, без предупреждения, зато больно — прямо как выстрел пули, что остаётся в теле, не прорывается сквозь него, оставляет внутри раны, начинает кровотечение — и гноит организм изнутри от боли, источник которой невозможно постичь, и Чонин хватается за простреленное это плечо, жмуря глаза в тщетной попытке оставить слёзы хотя бы на ресницах. И смотрит на него, прикрывая ладонью рану, поглаживая место, что яро пульсирует, смотрит так разочарованно, но всё ещё из последних сил вымучивая добрую и ласковую улыбку, точно так же, как на врага, что был другом ровно 300 метров в секунду назад — ведь именно с этой скоростью летит пуля. — Но разве я не поднимал этот вопрос ранее? — промямлил Хёнджин чуть слышно. — Я же много раз говорил, что хочу… сбежать с ним. И Чонин хмыкает. Конечно, конечно ты говорил. И он тебя даже слушал. Помогал тебе выстраивать грандиозные планы и рисовал твоё идеальное будущее, он был твоим проводником в мир этих, казалось, несбыточных фантазий, и тебе каждый шаг прорисовывал. Только не забывай, что вся дорога, та самая тропинка с ответвлениями, всегда была предназначена лишь для твоих шагов. Твоих — и Ли Минхо. И больше на этой дороге ни для кого не было места. Чонин лишь встанет у её начала — и проводит вас, двоих, к закату, ведь далее ему пройти запрещено. Только улыбнётся — по-родительски печально, увидев, как вы скрепляете руки, и поймёт, сдерживая слёзы, что остаётся теперь в одиночестве. Но ты хоть когда-нибудь задумывался о том, где он окажется, когда вы двое исчезнете за скрывающим ваши силуэты густым утренним туманом?.. — Ты хоть думаешь головой? — резко произносит Чонин, и этот рис уже не лезет в горло: ему хочется откинуться на спинку стула и сидеть, подняв голову, дышать спокойно, чтобы не накричать на своего недогадливого хёна. — Я прожил рядом с тобой всю жизнь, а с Минхо — почти три года. У меня нет Рюджин, как у хёна, и у меня нет себя, как у тебя, у меня нет своего собственного Ян Чонина, к которому я смогу пойти, если вдруг станет одиноко, — прошипел Чонин, плотно сжав губы. — У меня есть только вы двое. И теперь вы сбегаете. — Чонин-а… — как-то растерянно пробормотал Хёнджин, пытаясь дотянуться до него рукой — приподнял запястье, направил его в сторону плеча Чонина, но тот лишь изворотливо увернулся и слегка отодвинул стул — со скрипом по кафелю. — Прости, но я… я не думал, что ты обидишься. Разумеется, усмехнулся Чонин. Ведь Хван Хёнджин всегда сначала думает о себе — а как только эйфория самодовольства начинает исчезать, понимает, что, вообще-то, параллельно успел потеребить чьи-то старые раны. — Ты же знаешь, хён, — закатил глаза Чонин, — что я всегда тебе помогу. Даже если это будет моей жизни стоить, помогу, вытащу, спасу, — и вздохнул в очередной раз, ведь разговоры вести с Хван Хёнджином всегда было как военную подготовку проходить — постоянные препятствия, проходить через которые приходится ценой и моральных, и физических сил. — Прикрою перед родителями, не сдам даже под пытками, но ты хоть раз думал, чего мне это стоит? — Чонин… — снова растерянно пробормотал Хёнджин, закусывая губу. Ведь больше ему ничего не остаётся — только удручённо повторять его имя. — Я не думал, что смогу тебя ранить. Ведь мы сможем общаться даже после моего побега… я хочу, чтобы ты всю жизнь оставался мне другом. — Забудь, — резко говорит Чонин, отворачиваясь — и лениво глотает суп. — Конечно, я всё понимаю. Это даже для меня лучше, правда? Ведь если рану зашивать без предупреждения, не считать эти пресловутые «до трёх», человек не станет томительно ожидать, пока в его тело с болью вторгнется заветная игла. Он не будет ничего предугадывать — а лишь со спёртым дыханием ощущать, как наконец ему сделали больно. И смиренно ждать окончания в надежде, что скоро станет чуть легче. Спасибо, хён, что вонзил в меня иглу, даже не считая до трёх. И Хёнджин на мгновение замирает. Закусывает губу, вздыхает тяжело, моргает снова. — Это последнее, чего я хочу, — признаётся он. — Оставить тебя в одиночестве. — Видимо, времена, когда ты спасал меня от школьных хулиганов, давно прошли, правда? — и Чонин крепко сжимает губы. Этой фразой — он Хёнджину в самое сердце, и Хван мрачнеет, впитывая яд с наконечника его стрелы. — Всё хорошо, это нормально, правда. Ты ведь влюбился. Это лишь моя вина, что я хвостом за вами двумя хожу. Как младший брат, что хочет подружиться с друзьями старшего, — и Чонин как ни в чём не бывало положил в рот, подстраховав стекающий с палочек соус руками, маринованные овощи. Он казался теперь таким непринуждённым, таким наигранной беззаботным, а у Хёнджина в сердце лишь одна тьма, нагнетённая высказанной ему в лицо обидой, и в ближайшем будущем у них — прощание, после которого Хван будет чувствовать себя последней тварью на земле. — На самом деле, учитывая наш образ жизни, — продолжал рассуждать Ян Чонин, — совсем неудивительно будет, если один из нас погибнет молодым. Я с самого детства себя к этому готовил. И, как бы ни было больно, внушал себе, что и тебя однажды потеряю, — бросил он. И брови вскинул, но всё ещё не поворачивался в сторону Хёнджина. Как будто это заведомо всеми признанное правило, аксиома, да и непредсказуемо будет в том случае, если её нарушат. Во всём остальном — живи быстро, умирай молодым, вот он, закон их такой несчастной жизни. — Сейчас ты сбегаешь ото всех и, возможно, подделываешь свою смерть, чтобы навсегда остаться жить с Ли Минхо в Америке. Какая разница? Какая разница была бы, погибни ты? Мне всё равно будет одинаково больно. Хёнджин выдерживает молчание. Не высокомерное, не заносчивое, а постыдное. Хвана могли тысячи раз ругать его собственные родители, а отец мог прикладывать к нему руку, он ввязывался в драки, защищал людей вокруг и находил тех ещё себе приключений на голову; он мог даже ссориться с Минхо и тут же с ним мириться. Но ему никогда, абсолютно никогда не бывает в такой же степени страшно, как когда на него обижается Ян Чонин. «Друзья не должны так реагировать, правда? — думает Хёнджин, с усердием глотая солёную слюну. — Почему моё сердце так тяжело стучит, почему оно так медленно бьётся, и почему в глазах теплеет? Отчего я не слышу этот ритм пульсирующей крови?» «Друзья не должны так реагировать, правда? — думает Ян Чонин, чуть слышно цокая языком на выдохе. — А я постоянно только так и поступаю. И рушу жизнь хёну, которому всегда клянусь желать лишь счастья». «Друзья не должны так реагировать, правда? — думают они оба. — Друзья не любовники, они ничего друг другу не должны. Всё, что они могут дать взамен, это только поддержка, без вопросов как, зачем и почему. Они доверяют — а значит, не станут спрашивать, уверен ли их друг в правильности решения. В большинстве случаях — уверен. Так почему же сердце так болит? И почему же хочется сейчас протянуть руку и обнять его, если я должен злиться? Почему я даже злиться нормально не могу, когда хочется? Почему вместо агрессии я лишь расплакаться хочу от собственной жалости? Лучше бы мы кричали друг на друга, вот что. Тогда было бы хоть более понятно, что между нами происходит…» — Не волнуйся, — заключает Чонин. — Я всё равно помогу тебе. Помогу… — слова застревают на уровне горла, и он с трудом, с осечками вдыхает воздух. — Помогу вам. Вам с Минхо-хёном. Тебе не требуется меня даже уговаривать. Если судьба говорит нам с тобой разлучиться, то кто я такой, чтобы ей перечить?***
Это был тяжёлый вечер их первого курса. А ещё — первый раз, когда Ян Чонин по-настоящему испугался потерять Хван Хёнджина. Это был ночной Сеул, и город потонул под тёмным небом, и непонятно было: это звёзды на небе так ярко выступили, выстроившись в гармоничные созвездия, или же огни фонарей, что бесконечной цепочкой соединились по широкому шоссе, отражались в космосе. А ещё это были дыхания свободы, ночной ветер, что бил прямо в лицо, стоило автомобилям в скудном потоке проехать мимо, и каждый жест ощущался как пьяный риск обнаружить свою жизнь бесполезно пустой. В конце концов, это был мост Мапо, мост жизни, мост спасения, место, где от смерти человека могла спасти добрая фраза — пусть и брошенная совершенно случайно. Обе руки у Хёнджина заняты: в одной — переливающая изумрудным бутылка соджу, почти опустошённая, в другой — замёрзшая ладонь Чонина, их переплетённые пальцы, крепко, почти неразделимо. Хватка у Хвана сильная, решительная. Робость у Чонина детская, наивная; он прячет лицо и смущённую улыбку. Всю жизнь бы держать его руку в своей и просить согреть, даже если ему будет слишком жарко. «Опьянеешь, а завтра на пары, — вздохнул Чонин, подставляя лицо ноябрьскому ветру. Под ними — волны широкой реки Хан рассекают светящиеся палубы круизов, над ними — бесконечное пугающее небо, перед ними — жизнь, полная опасностей, но, возможно, чуть более весёлая, пока они переплетают пальцы друг друга, чтобы не замёрзнуть на холоде. Хёнджин пьян. И уже слишком давно влюблён. «Значит, не пойду-у-у, — протягивает Хёнджин, а затем допивает соджу, опустошает бутылку и сладостно вздыхает. — Давай завтра ни-ку-да не пойдём, Чонин-а, — соблазнительно произносит он, играясь с пальцами Яна: перебирает их, щекочет ладонь, заставляя кожу покрываться мурашками. — Останемся дома, как тебе такое? — и вскидывает брови, пристально смотря тому в глаза. Тот пугается. — Ляжем спать вместе, а завтра проваляемся весь день в кровати?» Чонин пытается выдержать самообладание. «Пока ты с таким перегаром, я тебя к себе на порог не пущу, — бросает он и закатывает глаза. — Иди к своим парням, они тебя с радостью примут». Хёнджин обиженно надувает губы. Пускай, думает Чонин, всё равно на завтра даже их разговор не вспомнит. «Я не хочу, — мямлит он — будто жалуется, да замедленно мотает головой из стороны в сторону. — Я не хочу спать с незнакомцами. Надоело». «Надо же, — стебёт его Чонин, — раньше ты каждую пятницу находил кого-нибудь в баре». «Это всё потому, что я не был влюблён», — выдаёт Хван. И, всё ещё держа бутылку в руке, обнимает Чонина, крепко, назойливо, обвивает свои руки вокруг его плеч и прижимается к нему щекой. Ян чувствует резкий прилив ядрёного запаха алкоголя — Хёнджин вовсю перебрал. «Влюблён? — хмыкнул Чонин. — Отличный способ выразить свои чувства, — и слегка толкает Хвана, чтобы он от него отцепился. — Иди и признайся в чувствах лучше, — ворчит он. — Нежели слоняться по мосту и доставать меня». Вместо ответа Хёнджин издаёт протяжный стон и странные горловые звуки. «Ли Минхо — не из тех людей, к которому можно просто так заявиться на порог, чтобы признаться, — вздыхает он. — Угораздило ж меня… в него… — и он улыбается в тёплой неге, что растекается по телу, довольный до смерти от того, что втрескался. — Представляешь? — смеётся, икая, Хван, и мечтательно прикрывает глаза. Снова трётся телом о Чонина и кладёт голову ему на плечо. — Влюбился». «Молодец, — устало бормочет Ян. И всё-таки позволят ему прижаться. Тяжёлые их шаги сковывает ноябрьский воздух. Их тёмные силуэты отбрасывают длинные тени на замёрзшую землю. «Запомни, Чонин-а, — пьяным и тягучим голосом заикается Хёнджин. — Эту жизнь надо жить так, чтобы во время своей гибели ни о чём не жалеть. Вот тебе есть о чём жалеть? Сейчас? — Чонин качает головой, чтобы Хван от не отстал. Если бы он сейчас задумался о том, что заставляет его жалеть о прожитых годах, не хватило бы и ночи на перечисление. — Вот и правильно. Жизнь у нас, конечно, не самая лучшая, зато уж точно весёлая. Вот смотри: есть Ли Минхо, в которого я влюблён — да, влюблён так, что сердце сжимается, — но я не могу ему сказать об этом. Я чувствую: между нами ещё миллионы минут и миллиарды секунд волнующих моментов, прежде чем мы не сдержимся. Я не хочу пугать его, не хочу, чтобы в самый важный момент он меня возненавидел. Однако одно я точно понимаю…» Хёнджин внезапно останавливается, складывая руки на животе в районе желудка — кажется, снова перебрал, — и слегка отрывается от Чонина, тяжело вздыхая. Ян открывает рот, чтобы спросить, всё ли в порядке, но Хван лукаво улыбается — и задирает голову к небу. Складывает ладони вокруг рта и громко, слишком громко, чтобы эхом по мосту разлетелось, кричит: «Ли Минхо! Чёрт возьми, ты влюбил меня в себя, этакий засранец!» Чонин резко встаёт на носочки ног и закрывает губы Хвана своими ладонями — последующие звуки так и остаются заглушёнными где-то на уровне горла. Хёнджин самодовольно улыбается, томно закатывая глаза, а Чонин шипит на него, ударяя по лицу ладонью. «Высказался? — агрессивно кричит он, пытаясь привести Хвана в чувства. — Кричи погромче о своём бесценном Ли Минхо, пока нас твоей отец не услышал! Сдохнуть захотелось раньше времени?» Хёнджин нахмурился. И спустя мгновение расслабился, засмеявшись. «Чонин-а, — в пьяном смехе проговаривает он — и подмигивает Яну — напуганному, разозлившемуся. — Я могу умереть в любой момент, и вряд ли это произойдёт из-за того, что я случайно упомянул имя Ли Минхо». «Ваша связь… — напомнил Чонин. — ты уверен, что вы оба не погибнете от пуль? Что вас просто заживо не закопают? Про отцов не забывай — они те ещё звери. А если я тебя потеряю? Это будет глупо. Слишком бессмысленная потеря, вот что», — и голос его срывается беззвучной мелодией над бурлящей рекой. Хёнджин вновь ухмыляется. Чонин обожал — и до смерти ненавидел — эту ухмылку. Хван его хён, он старше, и возрастом он всегда прикрывался, когда хотел совершить что-то безрассудное. И он не будет слушать младшего друга, когда дело доходит до опасности. Его обеспокоенный и пугливый Чонин приложит все силы, чтобы оставить его в безопасности, но так, честное слово, хотелось глотнуть из бутылки напиток в восемьдесят градусов — напиток под названием риск. Хёнджин кидает в сторону бутылку — та ударяется о холодный асфальт, раскалываясь на несколько малахитовых кусочков — стекло рикошетит о металлический забор и вылетает на проезжую часть, угрожая закончить разрушенной в крошкой пылью под колесом первого попавшегося авто. И тут же выбегает на проезжую часть, прямо на белую сплошную разметку меж двумя полосами — раскидывает руки в стороны, стоя прямо посреди широкого моста. «Видишь, Чонин? — кричит он, заглушая шум моторов. — Если судьбой суждено, я погибну прямо сейчас, потому что меня собьёт грузовик! — и Хван закрывает глаза, готовясь к своей участи. — И произойдёт это не потому, что я, как дурак, все свои мысли Ли Минхо посвящаю!» У Чонина на ресницах появились крохотные прозрачные капли — было бы прекрасно, выступи они от ветра. Но ноги у него уже подкашиваются, и перед глазами сплошная пелена, которую он тщетно пытается проморгать, а всё остальное — уже не важно: только смазанные огни фонарей, только гудящий мотор и только Хван Хёнджин, что стоит на пороге смерти. «Вернись, хён! — кричит Чонин, сжимая ладони в кулаки. — Вернись сейчас же, идиот ты безмозглый!» Хван лишь улыбается. Волосы его полностью закрывают лицо. «Вот как ты, значит, обращаешься к своему хёну, — шепчет он, но Чонин всё ещё его слышит. Уголки губ Хёнджина — пухлых, кажется, будто зацелованных, смотрят вверх — на самое небо, — Смелый мальчишка. За это я тебя и люблю». «Да хоть презирай меня! — надрывается Чонин. — Но вернись, вернись ко мне!» Чонину хватает лишь пары секунд, чтобы заметить этот далёкий сияющий свет: жёлтый, чересчур апельсиново-жёлтый для обычного фонаря. «Автомобиль», — проносится лишь эта мысль, и он выскакивает с пешеходной части, на ватных ногах, не видя перед собой ничего, кроме развевающихся на ветру пшеничных волос, перебегает полосу — и обнимает тело Хёнджина, защищая его от колёс машины. Он хватает его за капюшон пуховика, разворачивает ближе к себе — и тут же обнимает, прижимает со всей силы к своему телу, жмурит глаза, чтобы не видеть последствий: а вдруг он всё-таки… не успел? И в тот же миг шум колёс тонким свистом пролетает мимо них, оставляя их двоих на соседней полосе, всё ещё рискующих попасть под колёса. Чонин смотрит вверх: в его руках — непослушное тело, такое высокое, разгорячённое, желанное, и Хёнджин обдаёт его возбуждённым пьяным взглядом, облизывая засохшие губы. «Не судьба, значит, — только и выдаёт он. — Говорил же, не погибну». И Чонин, совершенно безмолвно обжигая его осуждением, тут же перехватывает его руку, чтобы вновь вернуть на пешеходную часть. «Значит, я твоей судьбой стану, — ворчит он. — Считай, что твоя жизнь теперь будет в моих руках». «Сильное заявление для Ян Чонина, — хмыкает Хёнджин и снова переплетает их пальцы, играясь с дрожащими подушечками. — Хорошо, тебе разрешаю. Будешь моим личным богом». Чонину кажется, что он испепелит Хвана в ту же секунду. Обожал этот парень стоять на волоске от смерти — и хвастаться перед остальными: мол, умереть я не боюсь. И бросался в огонь, говоря, что ему тепло, и падал в цветущие розы, говоря, что ему мягко, когда тело прокалывало шипы. Возможно, больно Хёнджину не было. Но стоило ему обжечься — ожог появлялся под длинным вязаным рукавом на теле Чонина. Хёнджин дрался — синяки вырисовывались узорами на коже Чонина. Хёнджин ломал себе ноги — Чонин не мог подняться. Хёнджина бросали — а сердце разбивалось вновь только у Чонина. И если бы однажды Хёнджин погиб, то лишь душа Чонина покинула бы этот мир. Потому что каждая боль Хвана была его собственной — и горела в тысячи раз сильнее. Чонин останавливается, чтобы утереть слёзы с ресниц. Он не хочет плакать, да и плачет от не от обиды, не от разочарования. А от испуга. Банального и такого надоевшего испуга. Прислоняет чёрный рукав пуховика к глазам, вытирает мокрые следы, жмурится, чтобы выдать их целиком. А когда вновь смотрит вперёд — слегка затуманенным взглядом — видит, как Хван Хёнджин, этот болван несчастный, перелезает через ограждение моста, чтобы, наверное, зацепившись за перила, постоять на обратной стороне. «Куда ты лезешь, хён? — кричит Чонин, подбегает к нему. — Хватит уже с тебя шуток. Это не смешно, ты знаешь!» Но Хван своё дело уже сделал — и успешно стоял прямо напротив Чонина, за ограждением. И ещё, чуть дрожащими руками хватаясь за ограждение, безумно несчастно смотрел ему в глаза. Если я уйду, то даже раненым продолжу ненавидеть тебя. «Жизнь — штука рискованная, правда?» — кричит Хёнджин. Кричит так сильно, чтобы прорваться сквозь ветер ночного шоссе… и улыбается. Пленительно, чарующе. Улыбается. Уголки его губ ползут вверх, и пьяные глаза, в которых влюблёнными огоньками отражается свет включённых фонарей, смотрят на Чонина — так, словно тот был единственным его способом заставить его прожить ещё хоть пару дней. И держится за перила моста одним лишь указательным пальцем, накреняясь спиной вниз, к реке Хан. Его волосы треплет ветер, и светлые локоны закрывают глаза; Хван моргает, пытаясь убрать их с ресниц, но не получается: Чонина он видит сквозь тонкие полосы песочного цвета. Ошарашенного, испуганного, взволнованного. Такого чудесного. Он всю жизнь был таким — с чего бы ему отличаться сейчас? «Что ты творишь, хён? — кричит Чонин, сжимая свои замёрзшие ладони в кулаки — длинные рукава куртки закрывают их, и он становится похож на цыплёнка, чей хриплый и слабый возглас едва доносится до ушей Хёнджина, которых оглушил шум мотора круизов, что плывут под мостом. — Слезь оттуда, прошу тебя!» Машины проносятся мимо, быстро, со свистом, рассекая слегка заледеневший асфальт. А Хёнджин — улыбается, да качается на мосту, едва держась за перила, балансируя между жизнью и смертью. «Я не умру, — говорит он. — Помнишь ту книгу? — добавляет он, но сознание так и надрывается: «Ту книгу, что мы читали вдвоём». — Главный герой с раком лёгких любил держать сигарету во рту. Незажжённую. Говорил: это оружие опасно, но я не позволю ему себя убить. Ему нравилось чувствовать этот риск, тончайшую грань между двумя мирами. Я делаю практически то же самое. Танцую на своей будущей могиле». Между ними — высокие перила. И красивая выгравированная надпись: «Ты покушал сегодня?» «Хён, ты глупый?! — со слезами на глазах срывающимся голосом кричит Чонин. — Прошу тебя, вернись сюда. Это мост жизни!» Хёнджин наклоняется — и прикрывает глаза. Подставляет лицо холодному потоку воздуха; полы его куртки развеваются, застёжки молнии бьют по карманам, волосы спадают с лица и поддаются порывам ветра. Под углом в сорок пять он едва упирается ногами о мост, а Чонин тянет к нему свои руки. «Хён! — кричит он снова. — Подумай хотя бы обо мне!» И Хёнджин притягивает своё тело ближе к перилам, поустойчивее вставая на короткий бордюр. «Пока ты рядом со мной, я не умру, знаешь же», — говорит он, и глаза его раскрываются. А Чонин, безрассудно испуганный, бежит со всей силы к нему, к этому сумасшедшему хёну, и сжимает его в объятиях — прямиком через перила. Сцепляет свои ладони у него на спине и прижимается к его груди — как можно ближе, позволяя железным перилам надавить ему на рёбра. «Даже если ты отпустишь пальцы, — шепчет Чонин, и голос этот — прямиком в сознание Хёнджина, — я буду держать тебя. Так ты не упадёшь. И я не потеряю тебя». Хёнджин вновь прикрывает глаза. И отпускает одну руку, чтобы приподнять её — и погладить спину Чонина. Подбородком он утыкается ему в плечо. И чувствует, как тот бесшумно всхлипывает. «Чонин-а, — проговаривает Хван, сжимая ткань пуховика на его спине. — Я не покину тебя. Понимаешь? Не покину тебя». И Чонин прижимается щекой к его щеке — ведь сейчас они единственный раз в жизни одного роста — чтобы почувствовать холодную кожу да родные губы незаконно близко, запретно рядом. Хёнджин ведёт свою ладонь всё выше, касается его спутанных чёрных волос, проникает сквозь них пальцами. И дышит, дышит в унисон с Чонином. Глотает мучительно воздух, что яростными порывами залетает ему в ноздри, но дышит. Дышит, чтобы Чонин это слышал. «Не покинешь?» — шепчет Чонин. И даже сквозь плотный пуховик ощущает биение чужого сердца. Иронично, что не своего. «Не покину, — шепчет Хёнджин. — Не могу я покинуть мир, в котором живёт Ян Чонин.» Может, это не навсегда — то, что мы так отчаянно пытаемся отыскать?***
Минхо опомнился, когда сквозь окно автомобиля, что понемногу сбавлял обороты, он увидел двухэтажное здание из серого бетона. Колёса машины ухнули, как будто они заехали в яму, и вскоре послышался тихий плеск — чёртовы лужи, подобно хлоазмам, белые пятнам на теле, нарывали болезненно на сухом асфальте. Весь город высох под настойчивым октябрьским солнцем, но промышленные зоны всегда жили собственной жизнью, правда? Площадка размером с гектар, под прикрытием известная как склад строительных материалов, со зданиями такими запылёнными, холодными, как крепость, неприступными, стало укрытием преступных группировок и банд, которые использовали его как место встречи и перепродажи товаров. Здесь громоздились, словно муравейники, двухэтажные здания с припасами, которые выдавали за законные — да и те были настолько скучные, что ни один орган бы их не заподозрил. Удивительно, что некоторые представители этих самых органов и сами нередко заезжали сюда, чтобы облюбовать новый товар. Сплошная серая, бесцветная зона, та самая, в которую матери запрещали ходить своим детям, та самая, в которой за соседней стеной или очередным поворотом временами можно было найти труп, зарытый глубоко в мешки с отходами — повезёт, так на автосвалку отвезут или сразу на завод по переработке; иначе — свалят в бурлящую реку, чтобы раз и навсегда — без свидетельств — избавиться. Минхо это место всей душой ненавидел, однако в течение всей своей жизни временами здесь появляться приходилось — прямо как в школе. Как минимум раз в полгода отец приказывал ему приехать в назначенную точку — склад под номером «эн» — и передать товар клиенту, выручив с того приличную сумму. Минхо редко задумывался, что это были за товары — то оружие, то наркотики, то дорогие предметы искусства, и ему, в общем-то, было всё равно, кому и за сколько отец их поставляет — лишь бы забрать эти деньги да вернуться к своим обычным делам, а не рисковать собственным здоровьем, выполняя делегированные ему полномочия. И почему только отец постоянно просит его об этой помощи, практически ничего не давая взамен, каждый раз возмущался Минхо. «Я даю тебе бесценное, мой дорогой сынок, — утверждал всегда отец, — это опыт. Смог бы ты заработать все эти навыки ведения переговоров и борьбы, если бы не выполнял моих поручений?» — и звучно гоготал, пока Минхо зашивали очередную рану, а он утирал кровь, что без остановки текла из носа. Сын молчал в ответ, исподлобья посылая в мужчину разряды молний. Ладно, он согласен на обычную продажу, но если дело доходит до кражи, всё обычно пускается на самотёк. И пусть Минхо обучали ловкости, выносливости, скорости на бесконечных тренировках по борьбе, он ненавидел промышлять мошенничеством на этих бесконечных заданиях. Украсть алмаз? Минхо, вперёд. Добыть код от сейфа и отыскать секретную бухгалтерскую книжку? Минхо, отложи своё домашнее задание в сторону. Достать компромат на председателя компании, наблюдая за ним из соседнего окна в бинокль, чтобы потом вымогать у того деньги и права? Минхо, что-то засиделся ты без дела. И Минхо откладывает домашнее задание, откладывает учебники и выключает компьютер, закрывает книжку, уходит с лекций, быстро расплачивается за чипсы на кассе магазина; Минхо отрывается от поцелуя Хёнджина и удручённо вздыхает, стоит ему заслышать знакомый звук уведомления — на отце он отдельный стоит, — и без каких-либо эмоций на лице выдвигается к выходу — ведь там его безоговорочно ждёт личный водитель. «Помоги отцу, — говорил мужчина, хлопая его по плечу и перебирая во рту свою сигару, от дыма которой Минхо уже не отмахивался. — Я уже слишком стар и болен, так что не подведи. Ты же наш единственный, — и он делал на этом слове акцент, — наследник», — пытаясь надавить на совесть Минхо. И тот бы мог почувствовать возложенную на него ответственность, если бы ему не было плевать. Минхо поворачивается влево, смотрит на чемодан, что лежит рядом с ним на сидении. Чёрный, блестящий — в нём сияет отражение озлобленного лица Минхо. Он мог бы провести остаток дня вместе с Хёнджином — посмотрели бы фильм, приготовили бы шоколадный торт, который тот так любит, но Минхо был слишком наивен, когда мечтал о свободном дне. Отец позволил ему отдохнуть лишь в день рождения — а дальше снова приниматься за работу, таковы законы, и будь благодарен, что от тебя отстали хотя бы вчера, усмехается печально он и берётся за холодную ручку чемодана. Водитель не скажет ему, что внутри — вон он, сидит, такой же угрюмый, что и утром, косится в зеркало на Минхо, думая, что тот его пристальных взглядов не замечает, и тот посылает ответные, чтобы слегка припугнуть его. Отец вечно посылает людей следить за Минхо — водитель, чтобы отвезти в вуз, врач, чтобы перевязать раны, те самые девушки, с которыми он пару раз был вынужден ходить на свидания вслепую; честное слово, он не удивится, если Хван Хёнджин окажется тем же самым отцовским шпионом, призванным следить за сыном двадцать четыре часа в сутки. — Что там? — без проявления каких-либо эмоций говорит он. — Пласт? Пудра? Кокс? — Президент Ли не сообщал о содержимом, — водит носом водитель, держа руки на руле. — Да и чёрт с тобой, — едва слышно бросает Минхо, хватаясь за ручку. — Я пошёл. Жди меня здесь. Если умру, передай Рюджин мои сожаления о несостоявшейся помолвке. Водитель в ответ только промолчал. Минхо раскрыл дверь и, громко выдохнув, направился к нужному складу. «Они бы хоть тут ремонт сделали, что ли, — подумал он, когда, нахмурив брови, в отвращении разглядывал знакомые стены: неровные тёмные следы от протечек, элементы неумелого граффити, непристойные изображения, испачканный засохшей кровью бетон… — Всё так пошло. Отвратительно уныло». Ещё и ветер этот пронизывающий. Минхо не пожалел, что накинул пиджак, когда выбежал из вуза — возле реки вечно гуляли сквозняки, и даже солнце это палящее не помогало согреться: его волосы сухой зябкий воздух выбивал из укладки. Склад номер 3? Кажется, так. Отец прислал ему указания, как только Минхо запрыгнул в автомобиль: встретиться с господином Мин из Инчхона, передать ему чемодан и получить от него почти девятьсот тысяч вон наличными. Шикарно, думал Минхо, смотря на портрет того самого господина Мина, а считать-то он их как будет? Впрочем, отец добавил, что покупатель — верный и честный. Конечно, фыркнул Минхо. Он же выглядит, как и все остальные отцовские партнёры: скучный, обрюзгший, с зависимостью, читаемой в глазах — впечатление создавалось, будто его художник без вдохновения нарисовал, чтобы сделать очередным статистом в драме — таких ещё с трудом отличаешь от остальных персонажей. На секунду Минхо даже показалось, что с этим клиентом он уже не раз пересекался — но кто их различит, клонов этих. «Передай ему от меня привет, — светилось в отцовском сообщении — голосом пронизывающим, но до мурашек неприятных, как от озноба; да усмешкой предсказуемой, той самой, после которой он припадал губами к стакану с коньяком. — Если я узнаю, что ты ему нагрубил, тебе же будет хуже». Он направлялся к складу с тяжестью на душе. В прошлый раз — буквально меньше недели назад — на подобном задании, когда он доставлял оружие покупателю, клиент оказался каким-то давним врагом отца, который затаил на него обиду за просроченную поставку или недостаток товара, и Минхо попал под горячую руку, когда тот ублюдок решил отомстить мужчине через его сына — в конечном итоге Минхо пырнули в живот ножом, оставив неглубокий шрам. Тот, кстати, до сих пор нарывал, несмотря на толстые слои лечебной мази. Лишь бы сегодня не наткнуться на пришибленного идиота, который размахивает ножами и пистолетом направо и налево. Мрачными тучами над его мыслями повисли опасения — он не боялся драк и ранений, ведь не просто так он большую часть своей жизни проводил в бесконечных тренировках, чтобы уметь постоять за себя. Нет, он не боялся, что кто-то накинется на него, не боялся, что снова придётся лежать на операционном столе, пока за дверью в волнении будет высчитывать секунды его мама; это попросту будет не вовремя. Хёнджин предложил ему сбежать, и не просто так они собирались оставить здесь всех в пятницу вечером: им обоим как можно скорее хотелось остаться вдвоём в этом мире, и стоит малейшему препятствию появиться на горизонте, всё внезапно оборвётся. Если Минхо угодит в больницу, трудно будет вырваться из пристального наблюдения врачей и охраны. И на обед с семьёй Шин идти придётся. А их планы с Хёнджином… снова откладывать на неопределённый срок. Это явно не то, к чему они оба стремились. Минхо потянулся рукой к поясу, скрытому под пиджаком — прочная кобура хранила в тайне тяжёлый пистолет, словно тянущий все элементы его одежды вниз, к земле. Может, стоит на него надеяться — после предыдущего случая Минхо уже не знал, чего ожидать от этих заданий. Тяжёлый и протяжный, словно крик от боли среди глухой ночи, скрип обозначил нового посетителя на складе. Заглянув осторожно, Минхо увидел всё те же самые покосившиеся металлические стеллажи, возвышавшиеся к полу второго этажа, крохотные окна, сквозь которые проникал солнечный свет, тонкими полосками ложась на сухой и грязный пол, импровизированная балюстрада — всего лишь ещё один уровень склада; и где-то за пределами глухой коробки едва слышалось бурление вод широкой реки Хан. Всё уныло и презренно, как обычно, фыркнул Минхо. Поскорее бы разобраться уже с этой поставкой. Его клиент приехал заранее. Только, в отличие от самого Минхо, мужчина был окружён грузными охранниками — горами мышц, обтянутых чёрными пиджаками. Господин Мин стоял посреди склада, прямо под солнечными лучами — низкорослый, тучный, в какой-то мере похожий на отца Минхо, явно скучающий — перебрасывался словами со своими охранниками, смеясь над какими-то нелепыми шутками. «Наши мальчики сегодня в отличной форме, не правда ли? — приговаривал он, хлопая мужчин по лацканам пиджаков. — Хорошо поработайте сегодня; тогда я подумаю о том, чтобы наградить вас». А те не отвечали — сурово молчали, даже не двигая уголками губ — типичные бесчувственные машины, печально усмехнулся Минхо, таким же, наверное, хотел видеть своего сына его отец. Бездушным и полностью управляемым — как робот, не имеющий права голоса. «Сегодня у нас с вами состоится грандиозная сделка», — торжественно заявлял он, проходясь змейкой меж своих охранников и снизу вверх пытаясь заглянуть им в глаза, спрятанные за солнцезащитными очками: забавно, на их фоне он казался крохотным и округлым, как типичный злодей из детского мультфильма. Глаза его — издалека даже было видно — горели страстью предстоящей покупки, а рот скривила злая улыбка. Точно наркотики, неслышно фыркнул Минхо, сжимая холодную ручку чемодана. Банальное задание, таких отец ему отдавал как минимум раз в два месяца — сын даже расстроился: ему пришлось сорваться посреди спокойного дня ради такого скучного приказа! Аж противно где-то на уровне желудка стало, и скривить бы сейчас лицо в отвращении, только приходится улыбаться. — Добрый день, господин Мин, — усталым высоким своим голосом протянул Ли Минхо, когда скрип высокой двери обозначил его приход. Охранники тут же встали в защитную позу, достав из кобуры пистолеты и направив их в сторону Минхо. Треск железа эхом раздался по складу. Минхо остановился на полушаге, замерев с проклятым чемоданом в руках, и дыхание его спёрло. Он оглядел мужчин резко, пробежав по ними глазами, как художник пробегается кистью по холсту, чтобы сделать мазок: от наушников идут длинные провода, что крепятся к рации на поясе, под пиджаками явно проглядываются очертания пуленепробиваемых жилетов, и с лёгким шипением, перебиваемый белым шумом, доносится по связи чей-то едва различимый на слух голос. Понятно, хмыкнул Минхо, вскинув брови, какая-то важная шишка. И отвернулся, слегка цокнув языком. Ему отец даже бронежилета не выдавал — а зачем, ведь можно устроить сыну смертельную схватку, правда? Он чувствовал себя убогим — у него ведь даже рации не было сейчас. — Всё нормально, — выдал господин Мин, увидев зашедшего. — Уберите оружие, молодого господина Ли вы и пальцем тронуть не смеете, — и губы его расползлись в коварной улыбке, издалека осматривая парня. Охранники тут же убрали пистолеты в кобуру — и встали в исходное положение, сложив руки на паху. Они находились друг от друга на приличном расстоянии: Минхо пришлось бы сделать около десятка шагов, чтобы добраться до господина Мина, но и отсюда он видел, как тот прожигает его взглядом: голодным, хищным, вожделенным. В такие моменты Минхо жалел, что родился с «конфетной», как всегда заявляла Рюджин, внешностью — все эти отцовские коллеги тут же клали на него глаз, думая, что в будущем ещё смогут с ним посотрудничать — таким способом, о которых не говорят в приличных кругах. — Как поживали, господин Ли? — послышалось от клиента. — Какие новости в семье? Минхо издал тяжёлый вздох, облизнув губы. — Все новости, которые хотел бы придать огласке отец, вы бы наверняка узнали первым, согласитесь, — и вымучил из себя фальшивую улыбку, из разряда тех, на которые даже мышцы лица сильно не задействуются. — Господин Мин наш верный клиент, как же мы можем скрывать от него что-либо? — Минхо сделал пару медленных, неспешных и нерасторопных шагов по направлению к мужчине, слегка раскачивая чемоданом. Внутри металлической коробки с шумом перевалилось содержимое. Господин Мин ответил звучным и громоздким смехом, положив руку на живот. — Какой замечательный сын вырос в этой семье! — восхитился он — скорее всего, точно так же фальшиво. — Моим сыновьям ты только пример можешь составить. — Никогда не нахваливайте чужих детей, господин Мин, — подмигнул ему Минхо. — Мы же знаем: из невинных малышей они в любой момент могут превратиться в машины для убийств, — и своими словами вызвал у мужчины очередной приступ сдержанного смеха. Забавно, что Минхо говорил без тени юмора, в то время как Мин прекрасно был осведомлён, что шутить в семье Ли не принято. — Мой отец просил передать вам привет, — добавил Минхо, приближаясь к покупателю. — Сказал, что это очень ценный товар, так что вам не стоит растрачивать его попусту. — Стал бы я, — господин Мин слегка усмехнулся, поиграв бровями, и сделал пару тяжёлых шагов по направлению к Минхо, — разбрасываться тем, во что вкладываю такие большие деньги, правда? Они остановились в паре метров друг от друга, позволяя лучу солнца, что толстой полоской проникал на склад сквозь узкое окно, разделить их на неоднозначную дистанцию. Минхо сощурил глаза: поток света слегка ослеплял его, и сквозь полуопущенные ресницы он видел хитрое лицо клиента его отца. — Сначала деньги, — напомнил Минхо, и слова его вновь разошлись эхом по металлической коробке склада. Господин Мин засмеялся — но не от весёлости своей излишней, а от находчивости и предприимчивости парня, которого он воспринимал совсем ещё как ребёнка. — Кажется, дети в наше время быстро растут, — отметил он, щёлкнув пальцами. Однако фальшиво дружелюбная улыбка быстро растаяла, и на смену ей пришёл злобный оскал. — Подайте чемодан. Глаза его раскраснелись: выступившие к белку вены распухли, и в солнечном свете Минхо увидел мешки под его глазами. Как же ему противно было видеть этих вульгарных, безвкусных мужчин, что зарабатывали деньги, чтобы потратить их на наркотики, и держали в узде целые кланы, строя бизнес на трупах. Больше всего в жизни Минхо боялся, что однажды такая же судьба постигнет и их с Хёнджином. Стать бесстрастными к жизни и неспособными больше мечтать; устлать себе земли из подчинённых и шагать по их головам, будто бы не замечая стонов и хрипа снизу, будто бы не стоят и гроша ломаного их молитвы о помощи — ведь они больше не люди, а игрушки — если не для развлечения, то для убийств; а к наступлению старости они бы не находили ничего веселее, чем заглядываться на молодых наследников чужих кланов, надеясь однажды отыметь их… грязно, отвратительно до тошноты. Нести на плечах ношу главы клана? Лучше бы какая-то женщина забеременела от отца на стороне, чтобы тот получил себе наследника: Минхо, к сожалению, был тем самым царём, при котором бы пала тысячелетняя империя — чересчур слабый и чересчур влюблённый, к сожалению, чтобы согласиться так часто видеть смерть. О нет, им просто жизненно необходимо сбежать. Железный чемодан — точно такой же чёрный — с грохотом прокатился по полу склада, остановившись у ног Минхо. Ли покосился вниз, скептично подняв левый уголок губ. — Я должен проверить, — заявил он, окинув Мина мрачным взглядом. Тот в ответ только отошёл назад, шутливо приподнимая ладони, будто при аресте. Минхо, поставив товар рядом с ногами, опустился на одно колено, открывая чемодан — с лёгким щелчком он приподнял крышку, заглядывая внутрь. Прошёлся пальцами по деньгам, удостоверившись, что среди них нет подложенных листков бумаги, и быстро сосчитал количество связанных стопок. — Отец сказал верить вам, — добавил он, опуская крышку. И, не считая нужным добавить что-то формальное, поднялся на ноги, поведя носом. — Спасибо за покупку, господин Мин. Приятного пользования, — и снова послал в его сторону обворожительную улыбку, подмигнув. Фансервис, промелькнуло в его голове. Если он не будет проделывать подобное, отец свернёт ему шею. Минхо передал мужчине чемодан, и тот с радостью вырвал его из ладоней парня, несмотря на то, что чуть прогнулся в спине, когда пришлось удержать его в одиночку. Ли забрал деньги и вновь отошёл на пару шагов от покупателя. — Хорошего вам завершения дня, — добавил он. — Мы надеемся на плодотворное сотрудничество и в дальнейшем. — В этом можете не сомневаться, — ответил господин Мин, снова засмеявшись. И Минхо, радуясь, что пытка наконец завершена, сморщил нос в улыбке и сделал пару шагов спиной назад, будто не хотел прощаться. Затем сделал глубокий поклон и направился вальяжной походкой в сторону выхода. — Кстати, господин Ли, — послышалось эхом от Мина. Минхо недовольно остановился, сморщив нос. Он только порадовался, что продажа прошла без каких-либо проблем, а этот… — Почему вы пришли без охраны? — поинтересовался клиент, облизнув губы. — Многие сыновья приходят ко мне с телохранителями, я уж думал, что ваше поколение совсем за себя постоять не может. «Сказал мужик с кучей охранников», — быстро подумал Минхо, однако с широкой улыбкой на лице развернулся, чтобы посмотреть в лицо Мину. — Мой отец хочет, чтобы я привык к самым жёстким условиям труда, — ответил он — фразу, что повторял так часто, что чуть язык не стёрся. — Ведь как ещё учить своих детей плавать в нашем бизнесе, если не скидывать их в воду без предупреждения, правда? — чуть слышно засмеялся, будто хотел поддержать эту разряженный обстановку. — Какой вы всё-таки проницательный, господин Ли, — ответил тот, издав неоднозначное «хо-хо-хо». Пытается казаться дружелюбным, очевидно — наверняка тот ещё тиран, похлеще отца Ли. — Может быть, мы снова ещё встретимся, правда? Хорошие знакомства лучше не обрывать. — Всегда будем только рады, — пространственно ответил Минхо. — Можете на нас положиться. Господин Мин смерил его этим похабным, вожделенным взглядом, вскинув бровь. — А как же, — и улыбнулся, поклонившись Минхо. В тот же момент — резко, со свистом, рассекающим воздух, и неожиданно, чуть показавшись в солнечном свете, что проникал толстыми полупрозрачными лучами сквозь узкое окно, растолкав меланхолично кружащиеся пылинки, пролетела по складу золотая пуля. И вонзилась прямиком в тело Ли Минхо.