пожелтевшие поля страниц

MONSTA X — Sorry I’m not Sorry

      Джисон был подобен книге, содержание которой не хочется осиливать за одну ночь: его хочется перечитывать, открывать, вдыхать древесные и дымчатые нотки аромата его страниц, прижимать к груди и улыбаться просто от того, что он в твоих руках. Минхо эту книгу отыскал. Он словно бежал посреди ливня по лужам — скорее, домой, а её вдруг сбросили с небес прямо к его ногам, и брызги грязной воды испачкали его джинсы, а страх перед грозой вдруг исчез — Минхо остановился, чтобы эту книгу поднять. И уже плевать, простудится он под этим дождём или нет: он хотел уберечь фолиант от ливня, а потому прижал его к груди, спрятав под рубашкой — и вперёд, дальше бежать, но спасти уже хотелось далеко не себя.       Фолиант был закрыт громоздким навесным замком, но Минхо умудрился сорвать его подозрительно быстро. Другие бы мучились, подбирая ключ: Ли же раскрыл его так, словно это труда не составило. Ему была интересная каждая строчка, каждое предложение, каждое слово — он осторожно водил пальцами по едва выпуклому тиснению, с улыбкой и приятной тревогой изучая текст, пальцы его дрожали, переворачивая страницу, и он находил верные ответы в главах, но однажды… страницы попросту не поддавались мягким движениям его подушечек и закрывались, оставляя его в недоумении и перед лицом тысяч вопросов.       Наверное, это то, что называется симпатией — то, как отчаянно, до искусанных губ он хочет прочесть каждую строку Хан Джисона.       Дни текли медленно и размеренно, и они были заперты в прекрасном уединённом мире, но для Минхо крохотная квартира на окраине была похожа на дворец с сокровищами, осталось только отыскать подвал или дверцу, чтобы наткнуться на заветный клад; он чувствовал, что близок к разгадке, но идёт, верно, не по тому пути. И когда Джисон клялся, что не станет раскрывать ему своего сердца, Минхо уже знал: совсем немного времени понадобится, чтобы они стали куда ближе, чем оба предполагали.       Вечер накрыл город. Джисон говорил, что писать может лучше всего в тёмное время суток, когда небо прячут облака, во дворе включаются фонари, на фоне играет тихая инструментальная музыка, и они дождались наконец-таки, пока дневная суета утихомирится, разложили на столе листы бумаги, старые блокноты и черновики, заварили себе по чашке чая и уселись рядом, решительно настроенные придумать новый сюжет.       — Фонарь красиво горит, — комментирует Хан, потягивая чай. — Приятный свет разливается.       — Мы будем думать над сюжетом или нет? — тут же подключается Минхо. — Мне казалось, идеальные условия созданы, — он косится на монитор, где играет подборка остов из старых анимированных фильмов Хаяо Миядзаки.       — Я знаю, — пустыми глазами глядя на улицу, подтверждает Джисон. — Мне нужно разогреться, — и начинает вертеть в руках ластик.       — Я думал, работа над сюжетом — это долгий анализ хода историй, продумывание персонажей…       — Ну, может, кто-то так и делает, — хмыкает Хан. — А мне в голову сюжеты приходят сами, как по щелчку пальцев. В самое неудобное время, кстати, — в душе, например, на лекциях, — а когда я создаю нужную атмосферу, ничего не помогает, как ни бейся над этим сюжетом.       — Мне сходить с тобой в душ? — тут же саркастично реагирует Минхо, хоть и смотрит серьёзно писателю в глаза. Джисон бьёт того по плечу, надувая в возмущении свои щёчки.       — Если не собираешься помогать, иди спать. Откуда в тебе столько пошлости взялось?       — Ну же, — Минхо провокационно кладёт ладонь ему на колено и медленно проводит ею к внутренней стороне бедра, — я знаю, что тебе это нравится.       А Джисон как зарядит ему стопкой листов по ладони, что тот, закусывая губу, крик боли подавляет, и костяшки его красным горят, когда он трясёт запястьем в воздухе.       — От Хёнджина понабрался, что ли, — шипит Хан.       Минхо весь день не унимался: с самого утра, когда Джисон только умылся и глаза раскрыл, ему приходилось в нетерпении ожидать, пока тот расправится с домашним заданием, бесконечно спрашивая, когда они приступят к работе над сюжетом, и вот Хан освободился ото всех дел, уселся за компьютер и, к сожалению обоих, понял, что… устал.       — Ладно, если ты не знаешь, о чём писать, скажи, о чём ты любил писать раньше, — помогает ему Ли, листая заметки в блокноте.       — О любви, конечно же, — вздыхает Джисон. — О ней писать проще всего.       Минхо останавливается на страницах, где расписаны романтические истории.       — Но ведь ты никогда ни с кем не встречался, правда? — уточняет Ли. — Никогда не был влюблён?       Джисон усмехается, и взгляд его ударяется о деревянную поверхность стола.       — Был. Был влюблён. Вот только… я пытался понять, правда ли смогу дойти до любви. В этом мире так много чувств, и я не знал, когда смогу обнаружить, правда ли это то самое, глубокое, что приходит вместе с взрослением, такое ощущение, что судьба прото сдерживала меня, и на том этапе, когда я уже собирался открыть себе правду… всё оборвалось.       — И как? Понял? — интересуется Минхо.       — Наверное. Иногда мне кажется, что я всё идеализирую. Что отношения — не сладкая сказка, в которой всё приторно приятно, это не только совместно проведённые ночи и вечный трепет в груди, это ещё и ссоры, переживания и сплошные сомнения, и когда я вижу, в каких отношениях состоят мои знакомые, сомневаюсь, что любовь в принципе существует.       Минхо косится на него с лёгкой улыбкой.       — В моих историях персонажам как будто изначально суждено быть вместе: потому, что я не знаю, каково это — работать над отношениями, — пожимает плечами Хан. — Мне легче описать любовь с первого взгляда, то, как в первый же момент ощущают эту искру, которая едва-едва воплощается в первом объятии, и я попросту хочу видеть, как люди счастливы друг с другом в каждый момент их жизни, даже во время ссор, ведь любовь — это то, что расцветает из двух сердец, как цветок, почему люди не хотят это понимать? Зачем им рыться в сомнениях, заблуждениях? Почему бы просто не провести вечность вместе…       Джисон прикрывает глаза и облокачивается о спинку стула. Его ресницы слегка подрагивают, и свет от лампы освещает смуглую кожу: нежную, как бутон фиалки, такую, которую беречь хочется, и Минхо разглядывает крохотные прыщики у него на висках, шрамик возле ушка, родинки у основания шеи. Когда Джисон размышлял, разве он не был прекрасен?.. Это драгоценный и едва уловимый шанс: видеть его, готового открыться в своих сомнениях чужому человеку, и если Хан рисковал упасть со скалы, Минхо готов был удержать его, а если бы не смог — поймал бы в таком случае, ведь они от откровений совсем недалеки, и к чему им… хах, скрывать, что на сердце?..       — Но смог бы ты? — тут же спрашивает Ли — и касается дрожащей от сквозняка пряди его чёлки, едва ощутимо касаясь горячего лба.       — Что — смог? — Джисон тяжело сглатывает, не раскрывая глаз. Минхо проводит пальцем по виску, приглаживая волосы, и осторожно спускается к уху, играясь с золотой серьгой.       — Прожить с одним человеком всю жизнь, — пальцы его робко останавливаются. — Так, как ты об этом пишешь: счастливо, беззаботно.       Хан приподнимает веки и пожимает плечами. Его глаза покраснели от напряжения.       — Если бы нашёлся такой человек, то с радостью. Это звучит как спасение: засыпать в чьих-то объятиях, а наутро обнаруживать, что вы целую ночь не отпускали друг друга.       Минхо приподнимает уголки губ. Мягкий свет лампы тихо ложится на ямочки на его щеках, и он, задумываясь, чуть слышно смущённо усмехается.       — Поэтому ты решил написать нашу историю? — он водит пальцем по выпуклостям, оставленным грифелем на страницах.       — Нашу?       — Мою и Хёнджина. Так? Ты хотел, чтобы кто-то был счастлив, всю жизнь?       Джисон кивает.       — А ещё — понять, какой предел возможен для любви, ведь если любить, то уж на полную, а не размениваясь по мелочам. А вы с ним так и любили.       Минхо осторожно протягивает руку вниз, под стол, и пальцы невольно дотрагиваются до тыльной стороны ладони Джисона. Тот нерешительно убирает запястье, будто обжигаясь.       — А в вашем мире такая любовь существует? — спрашивает Минхо. — У вас это обычное дело — быть настолько любимым, что забываешь об остальном?       — Нет, — печально усмехается Джисон. — Далеко не обычное. Поэтому я зарываюсь в бумажные листы, пытаясь сделать мир, в котором привык жить, чуть красочнее и волшебнее, чем он есть на самом деле.       — Это похоже на любовь двух родственных душ, — замечает Ли.       — Да, — и Джисон тут же ленивым движением пальцев записывает на полях блокнота: «двух родственных душ». — То, о чём я мечтаю.       — Так и пиши об этом, — выпалил Минхо. — Пиши об этих родственных душах, и пусть люди узнают, какой любви этому миру не хватает.       Джисон с лёгкой улыбкой покачал головой.       — Я пока что не готов раскрывать миру столь интимную сторону себя.       — Разве писательство — не способ заявить о себе так, чтобы никто не понял, что это твой собственный крик души?       — И что ты предлагаешь? — смеётся тот без тени радости в глазах. — Рассказать о том, чего сам не испытывал?       — Ты не испытывал любви? — с сомнением произносит Минхо. — Но ты ведь… — и как-то тяжко глотает. — Любишь меня.       Они смотрят друг другу в глаза и понимают, что за сотней сказанных слов прячется тысяча неразгаданных, неуслышанных, непозволенных. Минхо неловко быть лишь тем, кто позволяет Джисону любить себя: он хотел бы дать что-нибудь в ответ, и если их долгие мучения над сюжетом станут хоть каплей в море его желания ответить взаимностью, он готов стараться ради него неделями бессонных ночей.       — Ты прав, — губы Хана дрожат. — Я люблю тебя.       — Хочешь, сходим на свидание, чтобы ты понял, каково это?       Джисон шлёпает его по плечу.       — Может, ещё поцелуешь, чтобы я описал поцелуй правдоподобно?       Они заканчивают беседу в смехе — и не замечают даже, как цифры на электронных часах сменяют друг друга, а усталость в глазах Джисона пропадает, и всё, что у них остаётся — это мимолётные шутки, несмелый зрительный контакт и робкие прикосновения, когда оба оправдывают это слишком близко расположенными стульями.       — Ладно, смотри, я вроде что-то придумал, — Минхо тычет в надпись «родственные души» на блокноте. — Может, нам написать про любовь предназначенную? Из вселенной соулмейтов: многим нравится эта тема. Когда ты не стареешь после восемнадцати, пока не встретишь родственную душу, или на твоём запястье написана его фраза, первой сказанная при встрече.       — Но разве в этом будет что-то особенное? — Хан допивает свою чашку чая.       — Пусть родственными душами станут писатель и его персонаж.       Джисон едва не заходится в кашле, выплёвывая капли воды на блокнот.       — Ли Минхо, что у тебя в голове творится?!       — Но я раньше такого нигде не видел! Возьмём вселенную, где соулмейты не видят оттенков цветов, пока не посмотрят друг другу в глаза. Допустим, у нас есть писательница, которая никогда этой любви не знала, но всю жизнь её представляла, прямо как ты. И персонаж её новой истории, который, возможно, попадает в аварию, потому что это нужно для сюжета, но впадает в кому и оказывается в её мире. Единственная проблема — они не знают, в какой момент он может вернуться обратно.       И они обмениваются испуганными взглядами.       — Ты только что описал нашу ситуацию, умудрившись превратить это всё в историю с родственными душами? — краснеет Хан.       — Кажется, да? — смеётся Минхо, тут же взлохматив его волосы. — Но сюжет ведь неплохой, правда?       Джисон кивает — и косится на его запястье, улыбается, как щеночек, которого гладят, и хихикает едва слышно.       И он принялся сочинять. Они перебирали многочисленные варианты характеров персонажей, а остановились на замкнутой, но храброй главной героине с мечтательной натурой и сильной волей и наивном, скромном и чутком юноше — два ещё не выросших ребёнка в свои двадцать пять. Минхо от скуки зарисовывал их на полях, пряча от Джисона за локтем, пока тот пытался подсмотреть, и приговаривал: «Пиши давай», — а Хан отворачивался с улыбкой и возвращался к наработке: «Как думаешь, как писательница отреагирует, когда увидит его у себя в квартире?» «Думаю, она захочет треснуть его кастрюлей, а затем увидит цвет в его глазах и мгновенно поймёт, что к чему». «Ага, а он не станет нападать на неё с ножом», — прозрачно намекнул Джисон. «Я уже извинялся», — тут же отреагировал Минхо. И оба снова смеялись, не засыпая до самой глубокой ночи.       За все годы своих проб Хан Джисон понял одно: если у него есть задумка, а в голове без его вмешательства прорисовываются сцены и диалоги, нарастающим комом превращаясь в более-менее целостную картину, когда он буквально слышит реплики и видит действия, то этому сюжету нужно дать шанс. «Не препятствуй тому, что происходит спонтанно и быстро, — говорил ему отец, когда маленький Джисон сидел с карандашом, наклонившись над листом бумаги. — Если в твоей голове, будто видение, появляется зарисовка, запоминай каждое чувство, что оно заставляет тебя испытывать, каждое дуновение ветра, каждое переплетение звуков, и пиши, записывай, пока не забыл, даже если, пересматривая потом, ты обнаружишь хаос вместо логичной последовательности. Исправишь всё позже, но когда тебя посещает муза, пиши так, словно это твой последний день». Хан рос, а эти слова до сих пор главным наставлением звучали в его голове. Писать, если это заставляет его чувствовать себя живым. Писать, не упуская ни единой, даже глупой и абсурдной мелочи. И когда карандаш легко скользил по страницам широких листов, а кисть плавно выстраивала повествование, он точно знал, что живёт не зря. С отцом никогда не было тупиков и кризисов: он был самым мудрым и профессиональным ментором, терпеливым наставником, который мог окинуть суровым взглядом, если было недостаточно хорошо, и похлопать по плечу, если выходило приемлемо. Хан Джисон обнаружил себя стоящим перед голой молчаливой стеной равнодушия и презрения после его ухода. Но сейчас, кажется, в углах этой стены зацвёл плющ. И сердце его после долгого застоя издало характерный стук, начав качать кровь.       Какие-то механизмы в заржавевшем организме Хан Джисона, пережив глухой перерыв, пусть и со скрипом, но продолжили свой ход, когда в его жизнь ворвался Ли Минхо.       Хан знал: будет тяжело. Это его первая серьёзная работа спустя несколько лет — и каждая фраза казалась неправильной, немелодичной или замудренной. Казалось, его отвлекал любой шум: вой ветра, жужжание компьютера, шаги Минхо и собственное дыхание. И после многочисленных попыток переписать одни и те же абзацы несколько раз он откинулся на спинку стула, потирая веки.       — Минхо, не посмотришь?               Минхо стал его главным критиком. Джисону необходим был свежий взгляд обыкновенного читателя, ведь иногда он настолько влюблялся в работу, что не мог даже отличить, где писал скучно и затянуто, а где настолько нелогично выстраивал романтическую линию, что удивлялся, перечитывая, а это вообще сопоставимо с предыдущим? И Минхо лениво выходил из кухни, громко откусывая зелёное яблоко — один из немногих продуктов, которые ещё остались у Хан Джисона в холодильнике.       — Давай, — усмехнулся он. Прошёлся глазами по абзацу, и писатель проследил за его наблюдательным взглядом: нахмуренные брови, полуопущенное веки и поджатые губы уже давали понять, что не всё так радужно. — Вот здесь сухо, — глотая фрукт, заключил Минхо. — Не могу понять атмосферу. Добавь больше красок или деталей. У меня получается читать слишком быстро, замедли скорость.       Хан в принципе удивился тому, как тонко ощущает Ли его манеру написания. Будто он сам писательскими навыками обладал, не иначе.       — И ещё, — призадумался Минхо, почёсывая нос, — не делай главную героиню вторым мной. Дай ей характер. Её главная цель — это любовь к соулмейту и его спасение, но ведь она должна жить чем-то другим, правда? Придумай хобби ей, профессию.       Джисон послушно кивнул и взял обратно листы в руки. Минхо пригладил топорщащуюся чёлку и подмигнул ему.       — У тебя всё получится, если ты готов работать.       А Джисон поднял взгляд и скромно улыбнулся, будто солнцу, чуть прищурившись. Минхо был довольно мягок, но серьёзен в критике: не рубил с плеча, но указывал, какая динамика будет лучше, и в итоге целый вечер они провели за обсуждением сцен и раскадровкой, попутно добавляя заметки в блокноты; вскоре у Хана появилась целая схема из ходов сюжета, кульминация, концовка и даже намётки для эпилога, который они решили оставить в качестве сцены после титров. Остальное решили продумать по ходу сюжета.       — Ну вот, — удовлетворённо произнёс Минхо. — Делов-то, а ты всё время боялся не справиться.       — Когда сроки поджимают, а вдохновение никак не приходит, становится трудно верить в свои силы, — Джисон закрыл заметки и откинулся на спинку стула.       — Для этого я здесь, — хмыкнул Ли. — Чтобы заставить тебя поверить, — и подмигнул ему в своей привычной манере.

Mr. Rain — Meteoriti

      Время переваливало за два часа ночи. Осенью в это время небо цвета воронова крыла становится, а высокие звёзды стеснительной парочкой выглядывают, слишком робкие, чтобы сформировать созвездие. Джисон протягивает руку и хватает Минхо за ладонь, улыбаясь уставшими глазами.       — Не хочешь выйти на крышу?       — Крышу? — а уголки губ у Ли поднимаются. — Последний разговор на крыше был не из приятных.       Но Джисон качает головой, поднимается со стула и переплетает свои пальцы с пальцами Минхо.       — Я не на разговор тебя приглашаю. Ты просил показать мне этот мир, и я гулял с тобой по городу, я показывал тебе, как ловлю падающие листья и как пугаюсь, стоит машине проехать мимо. Но я никогда не показывал самого важного. Не этот мир тебе нужен был. А мой.       Крыша их двухэтажного дома для Хан Джисона была очередным прибежищем, когда стены квартиры давили угрожающим шёпотом о том, что он ни с чем не справится — и писатель сбегал наверх, на воздух, вдыхал аромат высоты, пытаясь выдержать это в одиночестве, и не возвращался до поздней ночи, рискуя подхватить простуду.       — Но там ведь холодно, — Минхо потирает плечи руками.       А Джисон стаскивает с кровати плед и тащит Ли за руку в сторону выхода.       — Я слишком счастлив, чтобы ощущать какой-то холод.       Они выходят на крышу. Ветер ночью спокойный, почти не ощутимый. На полу серебрятся в лунном свете крохотные лунки луж, они опускаются на покосившуюся скамью, и Джисон накрывает их обоих пледом, усаживаясь в позе лотоса. Над ними простирается великое небо, и вдалеке, в тёмно-синем тумане, утопают линии электропередач, небоскрёбы бизнес-центров и рекламные щиты, что горят белым неоном, и в ушах — лишь слабое дуновение ветра, далёкий гул автомобилей и тихий шелест осенних листьев.       Они касаются локтями — и когда Джисон понимает, что движение чересчур интимно, вздрагивает, слегка отстраняясь, а затем пристыжено смеётся, опуская взгляд.       — Смущашка, господи, — хмыкает Минхо.       — Ничего я не смущашка, — ворчит Хан.       — Ты что, никогда не оставался ни с кем наедине? — Ли толкает его плечом в бок, заставляя Джисона краснеть.       — Ну мы же не друзья.       — А кто тогда?       Джисон поднимает на него удивлённый взгляд огромных блестящих глаз. Чёлку путает ветер, и волосы мешают обзору: Ли перебирает его пряди, зачёсывая их назад, а Хан рядом с ним столь застенчив и робок, что боится каждого прикосновения.       — Мы не влюблены, — рассуждает Минхо, открывая Джисону лоб, — да и знакомы несколько дней, чтобы зваться друзьями, так? Друзья — понятие более близкое, — он приглаживает топорщащиеся на затылке волоски Хана.       — Помимо любви и дружбы, между людьми возникают многочисленные виды отношений.       — Нет, Хан Джисон, — улыбается Минхо, — я боюсь, ты просто оправдываешь то, что у любви и дружбы так много оттенков, и робеешь назвать тот, что мелькает между нами.       Он отводит взгляд, зная, что писатель покраснеет. И, обхватывая его за плечо, прижимает к своему телу, убеждаясь, что тот достаточно тепло укрыт.       — Мы просто писатель и его персонаж, — шепчет Джисон, сжимая ладони в кулаки и касаясь ими талии Минхо.       — Звучит абсурдно, — фыркает Ли, поднимая голову к небу. — Это ничего не решает между нами.       — Тогда… — Джисон резко выдыхает, когда понимает, что Минхо обнимает его за плечо, скорее всего, не просто так, и накрывает его ладонь своей, хватаясь, как зверёк лапкой. — Кем ты сам хочешь стать мне? — и застенчиво смотрит на него глубокими глазками.       Сидеть бы с ним так… вечность. Эта пустота в голове, мысли исчезли с осенним ветром, оставив после себя пустые дороги и голые ветви, эта пустота в душе, ведь они и правда сбросили с себя пожухлые листья, дожидаясь снежного покрова, эта пустота в сердце, когда из стороны в сторону бросает от одного нового движения, взгляда, слова, а ты всё времени не находишь дать название чувству, что маячит на горизонте, и Джисону хочется уронить голову ему на плечо, обнять за талию да и уснуть так, чтобы Минхо прижимал его к себе, укрывая пледом, уснуть, чтобы наконец поверить, что они и впрямь рядом, и всё одиночество, которым Хан жил, вдруг заполняется до отказа, как горло водой, пока тонешь, заполняется этим Ли Минхо, но только хочется тонуть всё глубже и глубже, а места внутри для воды уже не остаётся — необходимо сделать вздох, передышку, чтобы следовать дальше. Нельзя всё сразу, Хан понимает, но…       Парень, о котором мечтал Джисон, наконец рядом. И, поглаживая его плечо, обнимает его холодной октябрьской ночью посреди темноты соседских окон.       Хану хочется кричать о любви с крыш, разрезая голосом электрические провода и подёрнутый дымкой утренний рассвет. Но когда Минхо рядом, его сердце молчит; оно предпочитает сделать спокойный вздох, чтобы почувствовать, как чужие ладони гладят его замерзающую кожу. Хан тяжело сглатывает слезу счастья — и едва заметно касается щекой его плеча.       — Тем, кому ты не побоишься положить голову на плечо, когда так хочется, — усмехнулся Минхо и тут же прижал голову Джисона к себе. — Ты влюбился в меня, как дурак, верно?       — Отстань, — Джисон ощутил прилив мурашек, и что-то в его груди взорвалось, когда сквозь смех выкатилась из глаз-таки предательская слеза. — Ты мне не нравишься, — а сердце изнутри стучит кулаком, спрашивает, мол, ты совсем идиот, чего врёшь-то, скажи уже правду! Но Хан лишь трётся ухом о плечо Минхо и вдыхает запах кондиционера для белья с его чёрной футболки.       На удивление, Минхо пахнет домом.       — Иди сюда, — Ли обхватывает его талию и кладёт худое тело к себе на колени, придерживая за затылок, чтобы тот не ударился. — Господин писатель, ты такой ребёнок.       Джисону непривычно на чьих-то коленях. Непривычно ощущать, несмотря на проведённые вместе ночи, что Минхо настоящий, живой, он может коснуться его бедра и почувствовать естественное тепло, и Хан ложится спиной ему на ноги, устремляя взгляд наверх. Притворяется, что ищет в небе звёзды, а сам косится на полные нежности глаза Минхо.       Удивительно, почему ему так спокойно?.. Почему хочется потонуть в объятиях и этом пледе, что пачкается о грязную влажную крышу, почему хочется уткнуться лицом Минхо в живот и попросить его любить Джисона вечно, почему сердце Хана впервые за несколько лет так уверено, что всё будет хорошо?..       Минхо сказал, что они недостаточно близки, чтобы зваться друзьями, но почему Джисону кажется, что все границы близости давно пройдены, разрушены, нагло вторглись войска и оккупировали территорию, а Хан и не против — военный-то самый лучший человек во всех их измерениях, и так хочется быть крохотным в его руках, так хочется быть самым беззащитным, если он снова назовёт его глупеньким… Джисон не просто влюблён. Он по уши, по макушку, по самое своё скоропалительное сердце, по топорщащиеся на затылке волоски, что Минхо пригладил, и он, кажется, испепелит своё сердце, но не может остановиться, уверенно скатываясь по резкому спуску вместе с лавиной под горьким названием «я люблю тебя ещё больше, чем когда-либо мечтал».       — Спасибо, — шепчет Джисон.       Минхо опускает взгляд.       — За что?       — За то, что греешь меня.       Джисон говорил не о пледе. Минхо это знал.       — Здесь даже нет звёзд, — замечает Ли, обводя взглядом небосвод. — А в мой день рождения они обсыпали небо, как веснушки. Какой же мир тогда ты хотел мне показать?       Они смотрят на единственную сверкающую в темноту звезду: та находится столь далеко от Луны, что, кажется, и вовсе здесь чужестранка.       — Мир, в котором даже одной звезды достаточно, чтобы стало светло и тепло, — улыбается Джисон. — В созвездиях никакого смысла, если они не дарят тебе тепла. Их всегда много, глаза разбегутся, пока будешь выбирать. А вон та, единственная, горит в темноте без своих сестёр, старается на износ, все свои силы прикладывает, чтобы мы сегодня вышли на крышу и увидели её. Она чудесна, правда? Кажется, что вокруг одиноко и холодно, и вдруг появляется она посреди тёмно-синего полотна. И вместе с ней сразу открываются целые галактики и вселенные. Одной звезды достаточно, чтобы узнать небо.       Минхо выдыхает и снимает с себя плед, чтобы укрыть им Джисона — тот превращается в гусеничку, завёрнутую в бежевый махровый кокон. Ли ведь видит, как тот покрывается мурашками и дрожит от холода посреди октябрьской ночи. А затем приподнимает его тело и прижимает к груди, лаская горячими ладонями по спине. Хан такой крохотный, хрупкий, одинокий: Минхо держит его в своих руках, и расстояние между их лицами совсем небольшое; Джисон подгибает колени, словно пытается поселиться на нём, и, часто моргая, в вопросительной мольбе ждёт продолжения.       Минхо ведёт руки вверх — и устраивает кончики пальцев у Джисона на шее. На небе вовсе нет созвездий — они все спрятались у писателя в крупных зрачках, этот блеск, к которому Ли мечтает прикоснуться, заставляет его сделать глубокий вдох.       Минхо, придерживая того за шею и подбородок, целует Джисона в переносицу, сжимая хрупкое тело так сильно, что хочется раствориться. Хан тает в его руках посреди ночной темноты и невольно кладёт ладони на грудь, тихо постанывая в ответ на этот поцелуй. Они оба надеются, что тихого ветра хватит, чтобы заглушить настойчиво стучащую в висках мысль: «А можно… ещё?»       — Твои слова звучат намного сильнее обыкновенного «я люблю тебя», Хан Джисон, — шепчет Минхо ему на ухо, прижимается щека к щеке да нежится ухом о скулу чужую. — Я их не заслужил.       На удивление Джисона, он совершенно спокоен: никаких бабочек в животе, никаких покалываний в бёдрах, никакого головокружения. А только чувство, что всё правильно — всё на месте. Будто он с самого начала должен был сидеть на этой крыше с Минхо, рискуя заболеть, и улыбаться его поцелую.       — Твой мир прекрасен, — шепчет Ли. — И я невероятно благодарен за то, что ты привёл меня сюда. Говорят, под звёздами обретаешь новые чувства. Понятия не имею, из-за того ли, что я персонаж, который учится жить заново, или из-за чего-то ещё, но есть одно чувство, которое сейчас меня переполняет…       Джисон усмехается и крепче прижимается к его телу, зная, что сказать намного труднее, чем принять.       — Это ты, Хан Джисон, — признаётся Минхо. — Моё первое новое чувство в новом мире.       Слеза солёная падает с пушистых ресниц и приземляется Ли на футболку, отражая сияние далёкой одинокой звезды.       — Поэтому продолжай любить меня, прошу, — говорит Минхо. — Ведь без твоей любви ко мне я в прямом смысле не могу существовать.       В ту ночь они легли спать под утро, когда с ветвей деревьев опала очередная порция листьев. Октябрь размеренно уходил за горизонт, оставляя их уязвимыми перед холодом ноября, но пусть даже так.       Пока они засыпают в одной кровати, обмениваясь прощальными взглядами, даже осень становится теплее.

***

      Оглядываясь на свою жизнь среди переплетений холодных страниц, Минхо понимал, что был соткан из желания любить и быть любимым, подобно полотну или гобелену с красивым изображением романтики, но в сюжете этих разноцветных нитей никогда не было нужных оттенков — оттенков, которые он разглядел, когда оказался в совершенно новом мире. Словно открыть незнакомую дверцу, чтобы выйти из дома: что там, снаружи? На улице так светло потому, что светит летнее горячее солнце, или потому, что мир полыхает в пламени? На улице дует ветер освежающий, подобно морскому бризу на рассвете, или грозный ураган, сметающий деревья и дома? Минхо боялся, но желание увидеть, что же там снаружи, было настолько велико, что он, рискуя потерять всё, что так долго коллекционировал на пыльных полках своего дома, положил пальцы на позолоченную ручку двери — и надавил, выходя на крыльцо.       А этот мир… был интересен. Солнце в нём сияло совсем не то, привычное, у этого даже жёлтый оттенок был совсем другим, более отчётливым, горячим, пылающим; облака бежали куда быстрее, ветер вздымал чёлку его волос, и Минхо чувствовал себя здесь чужим, будто мир и до него существовал, и после него будет, он ведь ничего не значит для этих опадающих листьев, для стучащего по окнам дождя, для отсыхающей по осени травы, он такой же, как миллионы безликих прохожих, стоит под листопадом у толстого грозного клёна, оглядывается на парк, понимая, что дом его, в который он ещё хотел вернуться, если что-то вдруг пойдёт наперекосяк, исчезает, ломается под ураганом, крошится в пыль, а он здесь совсем один, падает на колени и задыхается. Казалось бы — как можно задыхаться, когда вокруг бушует ураган, воздуха же много, вдыхай себе и живи дальше… а он… задыхается. Но стоит ему начать сдаваться, принять то, что он совершенно один и никто ему не поможет, ураган прекращается — резко останавливаются его воронки в бешеном пути, шум в ушах становится тише, восходит солнце, мир наполняет какое-то сияние, а может, это отблеск от крохотного пруда рядом, и он в испуге поднимает голову.       А ему протягивают руку.       — Ты ведь тоже никак не можешь привыкнуть к одиночеству, верно?       Хан Джисон такой ребёнок. Маленький, глупый, садится рядом на корточки и исподлобья косится на Минхо. На его пушистые волосы тихо падает кленовый лист.       — Всё в порядке, — хмыкает он, протягивая ладонь, чтобы погладить Минхо по макушке. — Все мы в какой-то мере одиноки. Ты боишься?       Минхо кивает. Опирается кулаками о сырую землю и выдыхает надрывно. Ураган кончился. Это должно заставить его думать, что всё теперь будет хорошо, но почему он снова так слаб?       — Это тоже нормально, — отвечает Джисон. — Я тоже боюсь. Привык бояться. Смешно так. Вроде двадцать три года, а я как школьник, всё боюсь чего-то, накручиваю себя, стесняюсь голову поднять, чтобы попросить помощи… Вечно рассеянный, вечно глупый.       Минхо поднимает на него взгляд и глотает слёзы. Джисон такой добрый, улыбчивый, глаза у него большие, будто планеты, готовые подарить целую жизнь миллиардам забавных существ, но пустые до сих пор. В них, может, недостаточно воды и света для кого-то чужого, но для Минхо — вполне достаточно. Хан раскрывает свои руки для объятий и манит того пальцами. И Минхо резко падает ему на живот и бёдра, обхватывая его дрожащими ладонями за спину.       Тогда-то слёзы и вырываются хлещущим потоком.       — Давай будем одиноки вместе, — предлагает Джисон, заключая его в объятия и слегка качая. Минхо лежит у него на ногах, тихо плача, потому что устал притворяться сильным после того, как целый его дом раскрошился по частям и исчез в сырой земле, а у Джисона дом большой и прочный, он как раз сможет вместить кого-то ещё. Хан целует его в макушку и прижимает к своему телу, зная, прекрасно зная, что такое желать человеческого тепла, а Минхо в этих объятиях уютно, как будто каждая клеточка их тела идеально подходит друг для друга, как будто изгибы рук Джисона были созданы держать его, как будто его живот и бёдра — тёплая постель в холодный вечер октября, как будто его губы, что касаются нежно карамельной макушки, только его и ждали… Минхо рядом с Джисоном — идеально. И он не хочет, чтобы тот исчезал.       Никогда.       А потом Минхо просыпается. И ему отчего-то… спокойно. Никакого тревожного ожидания того, что Джисона у него заберут, никаких опасений: а вдруг это всё сказка, вдруг он просто в коме и всё это ему снится, вдруг это иллюзия его мозга, вдруг он и здесь снова очередной персонаж, который будет путешествовать меж миллионами миров, чтобы оказаться в пустыне сломанных надежд… и, сдерживая себя, сжимает губы, чтобы не поцеловать его, прячет за спиной руки, чтобы не схватить его так, чтобы никто не отнял, ведь он почему-то думает, что, раз будет держать его крепко, то никто и не отберёт, но Джисон ведь всё равно рядом, чего он так боится?       Кажется, не только он был необходим Хану. Кажется, сам Хан необходим ему ещё больше. Минхо закусывает губу и вновь прячется в постели, не желая вылезать. Он не видел ещё всей планеты, не проводил всех закатов, не встретил все рассветы, но отчего-то кажется, что мир уже познал. Потому что мир этот заключался в приоткрытых пухлых губах и стучащих от холода зубах, тесно сжатых в кулаки пальцах и пушистых волосах. Минхо улыбается.

      Он безумец. Он такой безумец.

      Вообще-то, ему хочется сделать что-то еще. Что-то в благодарность за то, что Джисон подарил ему самую прекрасную жизнь на свете просто оттого, что любил его, но он ничего не умеет. Он ведь так пуст и наивен. А хочется писателю целый мир подарить, чтобы тот больше никогда не ронял драгоценных слёз.       — Ты чего опять, — хрипит Джисон, ворочаясь в кровати, — не спишь в такую рань?       — Хороший сон снился, — шепчет Минхо, утыкаясь ему в макушку.       — Хёнджин?       — Ты.       Джисон тяжело вздыхает. Минхо хочется лежать так до конца своей жизни. И чтобы несомненно этот Хан снился ему еженощно, ведь только так он его узнать получше может, только так признаться во всём силы найдутся. Но упоминание о Хёнджине было похоже на резкое пробуждение палящим солнцем посреди приятной прохладной ночи. Минхо любил Хёнджина. Обожал Хёнджина. Уважал его, ценил, готов был связать с ним свою жизнь. Потому, что так однажды сказал Джисон. Но теперь Минхо ни в чём не уверен. Вдруг он был всего лишь актёром, предназначенным любить Хёнджина, вдруг это всего лишь его роль, а он желал совсем другого? Вдруг он внезапно упал со сцены, оказавшись в тенях пустующего зала, но приземлился прямиком к тому, кого на самом деле ждал?       Вдруг даже самая идеальная любовь всего лишь фальшивка?       Каждое утро эти мысли давили на Минхо, когда он просыпался, чтобы обнять Джисона. Вероятно, он просто слишком много думает. Преувеличивает, накручивает, проводит связи там, где они быть не должны, и ищет оправдание резко растущим в нём чувствам. Вот он глупый.       Джисон кладёт свои ладони ему на грудь и вновь засыпает, Минхо прижимает его тело к своему и держит в объятиях до самого полудня. Он поступает ужасно неправильно.       Но это то, что, как он думает, зовётся симпатией.

***

      С пятнадцати лет Чонину приходилось мириться с нескончаемыми влюблённостями Хёнджина в каких-то случайных людей. Это происходило буквально ежемесячно, как будто Хван решил сократить всё своё половое созревание до пары лет, обращая внимание на каждого проходящего мимо симпатичного юношу. Хёнджин резко останавливался, хватая Чонина за руку, и, разворачивая его за плечи, указывал пальцем на стоящего вдалеке старшеклассника. «Ты только посмотри! — восхищённо шептал он. — Давно у нас в школе такие красавчики учатся, а?» Чонин закатывал глаза. Капитан школьной команды по футболу — высокий, с широкими плечами и решительным подбородком. Хёнджин сжимал ладони в кулаки и едва не взвизгивал от восторга.       Через неделю Чонин видел их целующимися в мужской раздевалке.       И, тяжко глотая разочарование, опускал взгляд, чувствуя, как грудь наполняется неприятным теплом, и повторял себе: «Дурачок, это никогда не кончится». Так ужасно: Хёнджин обещал, что больше не станет целоваться с незнакомцами развлечения ради, но стабильно нарушал своё обещание. «Ты видел нас? — испуганно лепетал Хёнджин, когда догонял разозлившегося Чонина в коридоре. — Видел, как мы…» — и хватал того за локоть, пытаясь развернуть к себе. «Да, видел, — шипел Чонин, с силой выдёргивая руку из его жадной хватки. — Видел, как он зажимал тебя, хён. Ты головой думаешь? А если бы не я вас застал? Школа не место для этого». «Но мне кажется, он мне нравится — и это взаимно!» — оправдывался старший, вновь пытаясь схватить ладонь Чонина — он даже пальцы его застенчиво перебирал, надеясь на благосклонность Яна. Однако тот, в презрении оглядывая его запястье, отворачивался и качал головой. «Подумай о благоразумии». Таков был его ответ. Всегда.       Чонин часто призывал к его совести и инстинкту самосохранения: повторял, что их возраст слишком ранний, чтобы вступать в отношения, что школа — не место для поцелуев, что отец в любой момент может прознать про предпочтения Хёнджина, — но тот лишь подмигивал ему с улыбкой и отчего-то был уверен, что выйдет сухим из воды. Риск был высок: снующие по коридорам учителя, работники, в любой момент заглядывающие в подсобки, ученики, которые не станут дожидаться, пока два парня доцелуются в туалете. Хёнджин этого предпочитал не видеть — как не видеть ураган, подступающий из-за горизонта, отвернувшись к уходящему солнцу. В тот момент, когда он стал понимать, что солнце тоже однажды закроют серые тучи, предвещая бурю, счастливая улыбка стала сходить с его лица. И он вновь приходил к Чонину, потому что больше на его стороне никого не было, едва ли не падая на колени.

      «Прикроешь меня?»

      Чонин сбился со счёту, пытаясь вспомнить, сколько раз слышал эту фразу из уст старшего. И каждый раз она била больнее. Удар за ударом, всё сильнее, Чонин думал, что привыкнет к ней и боль отступит, но его сердце настолько часто хлестали, что он перестал её чувствовать. Как бить по синяку — поначалу будешь морщиться, а после привыкнешь. Это даже забавно, принимать удары ежедневно, гадая, когда же станет терпимо. «Прикроешь меня?» — Хёнджин брал Чонина за руки и заглядывал ему в глаза — на званом вечере отца Яна, где Хван решил развлечься с красивым сыном японского партнёра по бизнесу. «Прикроешь меня?» — Хёнджин подсовывал ему шоколад, смотря на Чонина большими щенячьими глазками. «Прикроешь меня?» — Хёнджин просил поспешно, уже срываясь с места, чтобы убежать куда подальше на очередное свидание.       Иногда этого не случалось. Чонин помнил редкие вечера, когда Хёнджин не убегал в закат за руку с незнакомцем, а оставался с ним, но младший каждую минуту ждал появления этого нездорового блеска в глазах старшего, тихой просьбы и его исчезновения. Подобно дыму.       Когда дым испаряется, становится холодно.       Чонин не любил иллюзий. Больнее всего становилось, когда Хёнджин, пьяный вдребезги, целовал младшего в щёку и утыкался лбом ему в висок, тяжело дыша от количества выпитого, и Ян привлекал его к себе за талию, а тот только шептал ему на ухо: «Малыш, прикроешь меня?»       Чонин боялся представить, сколько губ хотели украсть у него Хёнджина.       Он с ужасом ждал того момента, когда хён представит ему своего первого парня. И, подобно тому, как Хёнджин забывал о благоразумии, Чонин отворачивался от бешеного урагана, что вот-вот снесёт его с ног, глотая слёзы. Он жил постоянными «вдруг»: вдруг Хёнджин никого не найдёт, вдруг он всего лишь развлекается, вдруг это всё шутки, и сам не знал, почему ему приходится уговаривать себя однажды просто принять это. Почему было так больно думать, что Хёнджин полюбит кого-то другого.       У друзей так быть не должно.       Это очевидно, словно вода, в которой содержится ответ, прозрачная, но стекло аквариума, за которой она плескается, запотело — это мерцающие глаза Чонина потускнели пеленой слёз.       Первым парнем Хёнджина был ровесник, работавший в закусочной, в которой Хван предыдущим днём обедал с Чонином. Щупленький, низкий и с копной пушистых чёрных волос. Ян скрыл боль в глазах приветливой улыбкой. «Рад познакомиться, — сказал он, когда они встретились в парке. Тот скромно кивнул. — Надеюсь, мы подружимся». «Он такой милашка, правда?» — Хёнджин прищурил глаза, потрепав того за щёчку. Чонин знал: Хёнджину очень нравились милашки.       Низкорослый, худощавый, с большими глазами, выглядывающими из-под ресниц, и острыми скулами. Чонин разочарованно выдохнул, когда понял, как сильно внешность этого незнакомца похожа на его собственную.       Они повстречались всего ничего, какую-то пару месяцев, а расстались, когда Хёнджин признался, что их характеры совершенно разные. И пришёл в дом к Чонину. Весь вечер они смотрели старую дораму, ели шоколад и обнимались. Чонин был подушкой, в которую Хёнджину хотелось выплакаться. Подушкой, которую обнимают, когда одиноко и больно. Мягкой постелью, в которой он утопал, чтобы заснуть. И когда, положив голову на плечо Чонину, Хёнджин начинал сопеть, младший обнимал его за талию, целовал в макушку и засыпал рядом.       Чонин был в курсе всех его отношений и разрывов. Не то чтобы ему было интересно: просто Хёнджин вместо уроков уводил его на крышу, в подсобку, под лестницу и начинал рассказывать всё в подробностях, как частному психологу. Чонин знал, куда тот ходил на свидания, как выкручивался, чтобы пресса его не заметила, как далеко они зашли в отношениях (что было наименее интересным в историях), а когда тот благополучно расставался спустя тройку месяцев так называемых отношений, они вновь заваливались домой, чтобы помочь Хвану пережить ещё один провальный опыт.       И при каждом расставании Чонин облегчённо выдыхал, зная, что теперь его мальчик не будет страдать, гладил того по голове и устраивал у себя на плече; однако спустя месяц всё повторялось заново, и Чонин не мог перестать спрашивать себя, какого, в общем-то, чёрта он так переживает и ревнует, если Хёнджин всего лишь друг.       Первые серьёзные отношения начались у Хёнджина в восемнадцать лет. Чонин знал, что всё закончится снова через пару месяцев, но старший был чрезмерно увлечён этим парнишей из магазина, что продал ему мотоцикл. В итоге Хёнджин последующую неделю хвастался двумя вещами: чёрным мотоциклом с кучей прибамбасов и приблуд, которые Чонин не понимал, а только одобрительно кивал, когда хён рассказывал о них, и своим новым молодым человеком — высоким, с острыми скулами и округлыми карими глазами. Чонин продолжал убеждать себя, что это скоро кончится — снова — но каждый раз, когда Хёнджин сбегал с другим, Ян теребил себе сердце, считая секунды до того момента, когда они встретятся снова. Не хотелось есть и не хотелось спать, не хотелось смотреть любимые дорамы, он захлопывал крышку ноутбука в тщетной попытке хотя бы домашку сделать, не хотелось ничего, хотелось узнать ответ на вопрос, почему так больно, если они не больше чем друзья. И когда Хёнджин присылал ему свои фотографии с парнем, Чонин приближал снимки так, чтобы экран заполнялся лишь хёном, да подолгу смотрел на его счастливую улыбку, гладил пальцем волосы и скулы на фотографии, готовый поймать его, когда тот снова упадёт в пропасть.       Хёнджин расстался с этим парнем спустя четыре месяца знакомства. И это был его самый болезненный разрыв. Он заперся в собственной комнате, притворившись больным: только мама знала, отчего её сын целыми днями лежит на кровати и отказывается есть, и ей с Чонином было удивительно, почему Хёнджин так сильно страдает по человеку, который был с ним меньше полугода.       Хёнджин не пускал Чонина на порог своей комнаты целую неделю. Такого не случалось ещё никогда. А на все вопросы его мамы, которой ежедневно звонил Чонин, чтобы справиться о состоянии хёна, он, пряча лицо за длинными прядями, отвечал простое: «Я грущу, потому что совершенно не умею любить».       Чонин насильно ворвался в его дом спустя две недели отсутствия Хёнджина в своей жизни. Больше терпеть он не мог. Он просто не позволит, чтобы тот дробил своё сердце из-за человека, который однажды сказал ему: «Ты слишком инфантилен для отношений. Я не хочу встречаться с капризным ребёнком». Да Чонин бы тому челюсть пробил мотоциклетным шлемом, если б мог, но предпочёл направить свои силы на то, чтобы помочь хёну восстановиться. В тот день Ян купил огромный букет цветов и упаковку шоколадных конфет, которые обожал Хван, и появился на пороге его комнаты, агрессивно стуча в дверь. «Будь осторожнее с ним, — шёпотом предупредила мама. — Иногда я боюсь мыслей, которые он озвучивает. Боюсь, что не дала ему необходимого, чтобы вовремя поддержать». «Не волнуйтесь, матушка, — улыбался Чонин. — Вы же знаете, что мы с вами любим его сильнее всех на свете». «Ты прав, — вздыхала женщина. — Ты прав».       Чонин обнаружил Хёнджина лежащим на диване с какой-то книжкой в руках. Тот слегка сбросил вес: впалые щёки скрывались за длинными локонами, футболка висела на острых плечах.       «Эй, герой-любовник ты несчастный, — произнёс Чонин, падая на кровать рядом с ним. — Чего в школу ходить перестал?» — Ян выхватил книгу у него из рук и, наклонившись, поцеловал в лоб. «Мне плохо, — ответил Хёнджин, утыкаясь ему в колени и обхватывая руками бёдра. — Отношения, почему они всегда такие поганые?» — захныкал Хван. Чонин погладил его светлые локоны и улыбнулся: «Он тебя не достоин. Ты самый лучший парень на земле, хён». «Но если я не смог ни с кем встречаться дольше каких-то пары месяцев, значит, дело во мне… — он надул губы, перебирая пальцами по коленям Чонина. — Значит, я и правда не воспринимаю это всерьёз», — и он взглянул младшему в глаза, ища в его взгляде поддержки. «Хён, тебе только восемнадцать. Ты слишком молод, чтобы любить глубоко и долго. Невозможно понять многое о любви, когда ты и сам несовершеннолетний». «Но я так сильно хочу влюбиться, Чонин! — вздохнул он. — Так, чтобы на всю жизнь, чтобы без расставаний, чтобы это была… моя родственная душа». «Если ты так хотел влюбиться, — ответил Чонин, потрепав его по волосам, — влюбился бы в меня». Хёнджин засмеялся. «Вот бы у меня был кто-то похожий на тебя, — он потянулся ладонью к лицу Чонина и коснулся его скулы. — Ты ведь заботливый, добрый и нежный, что ещё нужно?»       Хёнджин смотрел на него долго и пристально — заставляя сердце Чонина биться бешено в попытке скрыть свои чувства. Его глаза, играющие переливом миндального и карамельного, были беззащитны и по-детски печальны, а Чонину почему-то хотелось целовать их, целовать солёные ресницы и держать его вот так в своих объятиях на кровати всю жизнь, прижимая к себе худое тело и чувствуя, как ложатся ему на грудь длинные шелковистые пряди, касаясь губами плачущих глаз, покрасневшего носа, поглаживая его сгорбленную спину, Чонину хотелось устроить того у себя на груди и заставить своё сердце биться для них обоих, только бы они были рядом, всегда, Чонин был готов стать сильнее, чтобы удержать Хёнджина на руках.       Он прокручивает в голове слова Хёнджина. Да, всё определённо сложилось бы по-другому.       «Я тебе цветы принёс тут, — Чонин протянул ему букет белых акаций в крафтовой бумаге. — Шоколад ещё, чтоб ты поел хотя бы сладкого, а то заболеешь от любви своей». Хёнджин тут же взял цветы, принявшись рассматривать их, перебирая лепестки. «Красивые, — ухмыльнулся он. — И вкусно пахнут. Какое у них значение?» Чонин молчит. «И сам не знаешь».       Чонин знал.       «Давай развеемся, — предлагает он. — Пошли на свидание, а?» Хёнджин смотрит на него сквозь белоснежные лепестки. «Свидание?» — шепчет испуганно. «Ну да, — говорит Чонин так, как будто это было совершенно обыкновенным занятием. — Дружеское свидание. Погуляем, поедим, поговорим — выкладывай всё, что на душе тяжёлой ношей». Хван смущённо усмехается, пряча покрасневшие щёки в лепестки ароматных цветов. «Чонин, ты так смешно флиртуешь. Небось, нравлюсь тебе, да?» — и он резко вскакивает, целуя младшего в щёку. Тот, багровея на глазах в считаные секунды, перехватывает несчастный букет и ударяет им Хёнджина по плечу. «Ты чего несёшь! — едва не задыхаясь, выкрикивает Чонин. — У тебя все мысли только о любви, романтик недоделанный». Хван опирается кулаками о постель и наклоняется к уху Чонина. «Нрав-люсь, — по слогам произносит он бархатным шёпотом, нежась виском о его щёку. — Нравлюсь».       Хёнджин не знает, что его шутки Чонину оставляют рваные раны полосами на сердце, пока он, исподлобья глядя тому в глаза да дыша тяжело, обыкновенно флиртует, не знает, что у Чонина от его мягкого прикосновения ладоней к скулам каждый орган в теле взрывается и он борется с желанием сжать того в объятиях так, будто они прожили вместе уже тысячелетия, чтобы почувствовать его подбородок на своём плече, ведь Чонин единственный в мире, кто может его защитить, и Хёнджин, конечно же, не знает, что его боль для Чонина ощущается хуже собственной, и когда тот пускает слёзы по другим, Ян хочет пригреть его на груди и поселить в самом уютном месте своего сердца.       Чонин усадил его на стул, достал расчёску и, взлохматив волосы, встал рядом. «Распущенные, хвост, чёлку?» «На твой вкус», — улыбнулся Хёнджин, прикрывая глаза. И Чонин заплёл ему тонкую косичку на затылке, завязав милой резинкой с ромашкой. У Хёнджина дома куча украшений, которые привыкли называть девчачьими и детскими: заколки, резинки, браслеты, серьги и ободки, и Чонин перебрал их все на светлых прядях хёна, заставляя его смотреться в зеркало — по крайней мере, тот улыбался и даже смеялся.       «Может, голубую рубашку? — предложил он, раскрыв шкаф. — Она подойдёт твоим глазам». Чонин одел его в клетчатые брюки, нацепил на запястье браслет, причесал и нанёс тональный крем, чтобы привести цвет лица в порядок. «Ты не выходил из дома две недели из-за какого-то придурка, — напомнил Ян. — Я не хочу, чтобы ты завял в четырёх стенах». Хёнджина уговорить выйти оказалось не так уж и сложно: Чонин взял того за руку да вытащил наружу, наблюдая, как тот нерасторопно и пугливо делает первые шаги. В ту пятницу сияло тёплое июльское солнце. «Это свидание, да?» — уточнил Хёнджин. «Ты против?» — Чонин обратил на него смелый взгляд. Хван осторожно схватил его мизинец и безымянный палец. «Нет, я не против, — и удар тока проскользил меж их ладонями. — Ведь с тобой это ни к чему не приведёт».       Хёнджин взял Чонина за руку.       «Ты прав, — ответил младший, выдыхая надрывно, — не приведёт».       Жизнь штука довольно запутанная. Запутанная, когда на светлые локоны Хёнджина льётся солнечный свет, заставляя его грустные глаза мерцать, запутанная, когда тот прячет свои запястья в рукава широкой рубашки, запутанная, когда Хёнджин смеётся приглушённо, словно боится позволить себе радость, ещё более запутанная, когда Чонину приходится сдерживаться, чтобы не выдать себя с головой. Чонин ненавидит, что приходится себя так вести. Он хочет вернуться в детство — лет так в девять, когда Хёнджина он воспринимал не иначе как лучшего друга, даже не думая, что можно любить его по-другому. Хочет убежать на край света, чтобы никогда с ним больше не видеться, и одновременно хочет прокричать с крыш о том, как сильно его любит, хочет быть его целиком и полностью, до забвения, чтобы никто в этом мире их не тревожил, хочет, чтобы Хёнджин так же сильно хотел принадлежать ему. Им только восемнадцать лет. А Чонин уже успел обрести смысл жизни, несколько раз его потерять и научиться думать, что они всё-таки ничем друг другу не обязаны.       Он держит старшего за руку, пока тот, выдерживая равновесие, шагает по высокому бордюру. Пальцы Хёнджина тонкие и хрупкие, Чонин бы целовал их дни и ночи напролёт, прижимал к сердцу и молил, чтобы старшему больше никогда не было больно, Ян на себя всю боль возьмёт, всё в порядке, он умеет плакать так, чтобы сердце не взрывалось от горя, он вытерпит, в этом ничего страшного, но каждая слезинка из глаз Хёнджина ощущалась как выстрел ядовитой стрелы в тело.       «Я сидел дома две недели, — замечает Хёнджин, приподнимаясь на носочки на каменном бордюре, — а ты так легко вытащил меня на улицу. Ты волшебный, Ян Чонин. Из-за тебя я впервые за несколько дней улыбнулся». «Я бы вытащил тебя, даже если бы пришлось тащить твоё огромное тело через весь дом, — огрызается тот, фыркая. — Твоё сердце нужно срочно зашить». «Ты всегда его зашиваешь, — смеётся Хёнджин. — Кто бы ни разлюбил меня, ты всегда продолжаешь любить, — задумывается он, пряча взгляд. — Люди перестают испытывать ко мне чувства по разным причинам: слишком капризен, слишком ревнив, слишком тактилен, слишком красив, недостаточно красив, недостаточно внимателен, недостаточно смешон… но ты, зная все эти причины, остаёшься рядом, ты не бросаешь меня, когда я плачу тебе в плечо и бесстыже целую, хотя я прекрасно понимаю, что наша с тобой близость может показаться странной, но ты всё равно меня любишь. Не представляю, каково тебе… я ведь такой подонок, — и он смеётся, скрывая печальный взгляд, заправляет волосы за ухо и ещё крепче сжимает ладонь Чонина в своей. — Вот бы у меня был кто-то похожий на тебя. Тогда жизнь была бы легче». «Тогда ты бы не мог избавиться от мысли, что встречаешься со мной», — краснея, отворачивается Ян — его ладонь, кажется, потеет, Хёнджину наверняка не очень приятно держать её. «Ты моим родителям нравишься, — будто не слыша его, продолжает Хван. — Они тебя любят больше меня». Слышать его смех — бесценный подарок. «Ну, значит, поженимся, когда школу закончим?» — предлагает Чонин. «Я не достоин такого мужа, как ты», — улыбка медленно тает, и уголки губ у Хёнджина опускаются.       Они гуляют по безлюдной улице, смотря, как небо окрашивается в светло-лиловый, предвещая июльский закат. Слушают шум летнего ветра и знают, что эта дружба — самое полноценное и глубокое, что есть в их жизни.       «Почему он сказал, что ты инфантилен?» — спрашивает Чонин. Хёнджин косится на младшего и вздыхает в кривой ухмылке, ухмылке, которая подразумевает «ты ещё слишком наивен, чтобы понять». «Он хотел переспать со мной, зная, что я девственник, — признаётся Хван, и у Чонина кровь в жилах закипает. — Я отказывался, говорил, что ещё не готов, ведь это серьёзный шаг, для этого нужно чуть подождать… Он устроил истерику и сказал, что не собирается ждать ребёнка, когда вокруг него куча людей, которые легко согласятся лечь с ним в постель». «Подонок». Чонин сжимает челюсть в гневе и жмурит глаза. Как же сильно ему хочется побить всех бывших, причинивших Хёнджину боль — заставить их страдать за то, что пытались спрятать сияющее солнце грозовыми тучами и вызвать сильнейшие ливни. Он хотел разгромить их, пряча хёна за своей спиной, хотел убить их, но, к сожалению, и сам признавал, что был слишком слаб — всё, на что он был способен, это обнимать Хёнджина и говорить о том, как он ценен, а тому, наверное, этого вполне хватало, раз он всё ещё мог улыбаться. «Никогда не позволяй людям принуждать тебя к тому, что ты не хочешь, малыш, слышишь?», — говорит Хёнджин, сжимая пальцы Чонина в своих. «Конечно, хён».       Хван исполняет на бордюре пируэты и кружится, прогибаясь под рукой Чонина. Подпрыгивает, опускается на одну ступню, едва не срываясь вниз, и держится за его плечи, громко смеясь. Ведь Чонин готов поймать его, когда он снова ринется в пропасть. Но Хёнджин поскальзывается — и, размахивая руками, едва не падает на спину. Чонин тут же подскакивает к нему и подхватывает старшего под талию, позволяя тому облокотиться о его тело и схватиться за плечи, сцепляя ладони за шеей. Хёнджин крепко держится за его тело, тяжело дыша от падения, и в глазах его паника: он пытается сообразить, отчего оказался таким недальновидным, что в конце концов едва не свалился прямо на твёрдый асфальт. Взгляд его устремлён прямиком в глаза Чонина, что, придерживая хёна за талию, держит рот открытым в попытке что-то сказать, но в итоге молчит, понимая, что слова излишни. «Будь аккуратнее… — бормочет Ян, прижимаясь к его телу. — Упасть ведь можешь, дурачок». Он чувствует прикосновение подбородка Хёнджина к его затылку, когда тот хихикает и зарывается лицом ему в волосы.       Он не понимает, за что ему это, но всё ещё держится за Хёнджина, как ребёнок, что боится уйти один, без родителя, в страшное место. И вдыхает аромат кожи у него на шее, утыкается носом в плечо да скрипит ногтями по хлопковой ткани его рубашки. «Чонин-и, — Хван гладит его волосы и расслабляется в объятиях. — Нравлюсь всё-таки, да?» «Да пошёл ты», — шипит Чонин.       А после этого Хёнджин снова находил себе кого-то нового. Выплакав все слёзы от того, что он не умеет глубоко и долго любить, он говорил себе: «Давай попробуем снова», — и влюблялся, будто у него больше проблем не было. А Чонин снова срывал для него полевые цветы, чтобы зашить их лепестками рваное сердце.       Потому что в тот момент, когда он поймал Хёнджина, чтобы не дать ему упасть, и прижал к своему сердцу, это надоевшее «прикроешь меня?» казалось страшным далёким кошмаром, который больше никогда не повторится, это же полнейший абсурд, как такое может снова встать между ними? Но спустя несколько недель Хёнджин так предательски нежно целовал его в макушку и просил: «Прикроешь меня, малыш?»       После того случая Хёнджин стал сильнее — это Чонин заметил в его уверенном и холодном оценивающим взгляде на других, в его поджатых губах и более серьёзном и мудром выборе партнёра, и Хван словно каждый раз предвидел возможный ответ: «Ты глупый», «Ты недостаточно взрослый», «Ты не контролируешь агрессию». Чонин довольно ухмылялся, когда, случайно встретившись на улице, незнакомец просил номер Хёнджина, чтобы познакомиться, а тот не кидался в очередные отношения только потому, что возможность подвернулась, зато здраво оценивал свои ресурсы. Чонин думал, что тот вылечился.       Но очередное расставание не заставило себя ждать. Чонин вновь на пороге его комнаты с цветами. Открывает дверь — и тихо заглядывает внутрь, улыбается, чтобы поднять ему настроение.       А Хёнджин целуется на кровати с бывшим.       Значит, лечение от Яна сегодня ему не нужно. Он оставляет цветы на пороге и лепит неаккуратную, помятую записку:

      «Залепи ими раны на сердце, хорошо?»

      Мама Хёнджина провожает его печальным взглядом: она знает гораздо больше, чем они сами.       А Чонин снова убеждается, что он лишь безнадёжный, тупой и совершенно безответственный кретин, который просто слишком много… мечтает.       Любить Хёнджина — как гнаться за облаками. Сначала кажется, что их можно достать рукой, невесомых, обнять, а те прозрачны и полны воды, и однажды их многотонный вес запросто придавит тех, кто так сильно хочет ими овладеть. Любить Хёнджина это как просыпаться ясным солнечным днём после самого романтичного сна в жизни: понимать, что рядом не будет нежных его тонких рук, красивой, дразнящей в поцелуе улыбки, тихого сопения и сладкого голоса, что-то бормочущего под нос. Будет рядом сплошное одиночество, а его ресницы не взмахнут, приоткрывая полные любви, чуть косящиеся и самые добрые глаза. Чонин скучал по Хёнджину каждый момент своей жизни, даже если тот был рядом. И от этого так худо становилось, что, как только он просыпался от очередной мечты, где они были вдвоём в целом мире, ему хотелось кричать от режущей сердце боли; он зарывался лицом в постель и представлял, как тёплым шёпотом тот, обвивая его талию, мурлыкал о том, что всё будет хорошо, пока они вместе. Но они не вместе — и вместе никогда не будут. Чонин хотел разучиться любить.       Ведь это невероятно больно, думать, что ты ему не нужен. Остаётся лишь скрещивать ноги, утыкаться лицом в подушки, складываться пополам и очень долго молчать. За что судьба позволила ему расти рядом с Хёнджином, если им всё равно суждено идти разными дорогами? Чонин этого не хотел и противился мысли о том, что их разлучат однажды. А когда осознание того, что он так никогда и не признается, накрывало с головой, становилось до смерти паршиво.       Минхо так повезло… Минхо так повезло, повторял Чонин, когда смотрел на родинку под глазом, что не мог поцеловать. И он был безумно счастлив за этого парня с карамельными волосами, которым ему никогда не стать. В этом и была проблема, Чонин мог быть самым внимательным, самым заботливым, самым самоотверженным, самым красивым и смешным, он и был, только, видимо, не это нужно было Хёнджину. Он давно смирился. Мозгом. Но не сердцем. Сердце продолжало временами мечтать о том, чтобы хён просыпался в его постели.       Чонин даже уговаривал себя не ревновать. Получалось вроде бы отлично: он просто перестал думать о том, кто Хвана окружает, а Минхо ему и в самом деле очень нравился, так что и ревновать трудно было к человеку, которого он называл другом. И, взрослея с тайной в груди, привыкал к тому, что рядом с Хёнджином всегда будет кто-то третий. А ещё — понемногу учился улыбаться искренне.

***

      Этим утром Чонин проснулся рано. Бессонная ночь, полная кошмаров и навязчивых образов, что выдёргивали его из грёз страшным напоминанием о том, кем он был, сменилась грязно-серым утром. Кажется, над ними нависло какое-то проклятье.       Им нужно ехать на занятия. Да, Хёнджин пообещал, что сегодня оторвётся от своей кровати, чтобы развеяться. Чонин часто повторял, что родители наверняка заметят, что его изменившиеся поведение как-то связано с покушением на жизнь Минхо, а они и без того рискуют, проявляя повышенный интерес к его здоровью. Им нужно продолжать жить как раньше, притворяться обыкновенными прилежными студентами, а хёну пора отправиться на стажировку к матери в офис, чтобы загрузить свои мозги до отказа. «А тебе? — в ответ парировал Хёнджин. — Что тебе тогда нужно, ты ведь тоже переживаешь?» Чонин отделывался привычным: «Я переживу. Я довольно сильный, знаешь?» После чего молчаливо опускал взгляд. «Чанбин мне нужен», — думал он, и все звуки вокруг заглушались — становилось тихо, словно в вакууме, и только биение его сердца отстукивало в аккомпанемент мыслям: тебе нужен Чанбин, тебе нужен Чанбин, тебе нужен Чанбин. Ведь он единственный, кто может нарвать тех цветов, лепестки которых залечат Чонину сердце. Он единственный знает, что нужно этому глупому ребёнку, всё ещё считавшему себя самостоятельным. Чонин агрессивно чистит зубы, резко выплёвывает пасту изо рта и смотрит в зеркало на себя, злого, взлохмаченного и до ужаса в жизни разочаровавшегося.       Почему он просто не может решить все эти проблемы, почему обязательно нужно доводить всё до крайности? Ян ненавидит себя. Будь Минхо сейчас в порядке… всё бы, он исправил всё бы, лишь бы Чонин и Хёнджин снова зажили как прежде. Но Минхо не в порядке, у Хёнджина первая стадия депрессии, Чонин рвёт на себе волосы, стучит по стеклу зеркала и стонет от негодования сквозь стиснутые зубы. У него всё на пределе: и за Минхо волнение, и к Хёнджину любовь, и с Чанбином желание рядом оказаться, чтобы забыть про первых двух, он одновременно демонически силён и так же невероятно слаб. Он до ужаса зол. Ему необходимо его успокоительное.       Чонин набирает таблеток в рот, жмурится и глотает их горечь. Сейчас они попадут в кровь и помогут ему расслабиться. Сейчас он почувствует, как злость в его кулаках растает и уступит место серому, как небо над городом, опустошению. Сейчас ему будет легче.       Но это всё ещё не успокоительное.       Это всего лишь иллюзия того, что всё хорошо, это как стоять спиной к горящему дому и думать, что тепло исходит от солнца в небе. В его жизни всё попросту рушится, балки металлические громят бетонный пол и разбивают в пыль несущие стены. А он стоит в самом эпицентре землетрясения и дрожит от страха, оглядываясь в поисках того, кто сможет вызволить его из этой войны, забывая, что самолично её устроил. Совсем скоро добьют и его самого.       В дверь стучат. Чонин умывает лицо и выходит из ванной; это Хёнджин наверняка, приехал забрать его с личным водителем. Господи, молится Ян, хоть бы тому в голову ничего безбашенного не взбрело: он ведь знал этого длинноволосого, не мог тот на месте усидеть, когда хотел чего-либо. Чонин раскрывает дверь и видит нависшего над косяком хёна: тот и в семь утра выглядит идеально, как с обложки журнала, со своим серьёзным взглядом из-под полуопущенных ресниц и приоткрытыми губами.       — Есть одна идея, — говорит Хван, заваливаясь внутрь. Чонину приходится отскочить, чтобы тот не налетел на него.       — Нет, хён, — вздыхает Ян. — Что бы ты там ни придумал…       — Ты не сможешь отказаться, — Хёнджин накрывает его плечи руками. — Шанс один на миллион. Всё пойдёт по плану, обещаю тебе.       У Чонина всё внутри опускается. Им опять приходится рисковать.       — Что ты задумал? — сдаётся он.       — Навестим Минхо в больнице?       Хёнджин смотрит ему в глаза доверчиво, с огромной надеждой. Блеск в его ореховых радужках для Чонина означал просьбу, которую он неукоснительно выполнит, даже если самому во вред пойдёт, но, кроме него, у хёна никого больше не было, они с этим борются вдвоём, и Чонин, прикрывая глаза, кивает, а у Хёнджина улыбка тонкая на губах прорисовывается, и Ян смущённо отводит взгляд, потому что видеть милую расщелинку меж зубов и ямочки на щеках для него невыносимо.       — Зачем ты только спрашиваешь моего разрешения? — удивляется Чонин, когда Хёнджин заключает его в объятия и утыкается носом ему в плечо. — Можешь ведь один съездить.       — А как мне без тебя? — мурлычет Хван. — Как?       Жизнь Чонина напоминает какое-то путешествие на круизе: правда, на сломанном лайнере сквозь девятый вал посреди океана, где нет ни намёка на сушу. Можно было подумать, что Хёнджин обнимал только когда было больно, а Чонин впитывал всю его боль, пока тот не успокаивался, но Хёнджин обнимал и в моменты радости, и в облегчении, и в надежде, каждый его переломный момент проходил в чониновом объятии, он вырос в нём и стал тем, кто он есть. Наверное, думает Чонин, для Хёнджина он сам стал успокоительным.       — Ты уверен, что не будет негативных последствий?       Хёнджин отрывается, устраивая ладони у Чонина на плечах, и активно кивает.       — Нуна сказала, официальный визит его родителей состоялся ещё вчера. Обычно вся больница на ушах, когда кто-то из влиятельной семьи приезжает навестить родню, пресса собирается, но сегодня никого, и у нас есть пара часов, чтобы поговорить с ним. Пожалуйста, я хочу удостовериться, что он… в порядке?       Впервые за несколько дней Чонин видит что-то похожее на жизнь в глазах Хёнджина. Что-то, что заставляет его сердце биться чаще в надежде на положительные новости. И пусть Ян знает, что ничего так быстро и легко не достаётся, он уже готов с места сорваться, лишь бы подольше видеть в глазах хёна что-то отдалённо похожее на желание жить, а не умирать.       — Хорошо, хён, поедем… Только… что потом? — спрашивает Чонин взволнованно. — Мы же хотели, чтобы ты уделил немного времени себе.       Хёнджин закусывает губу.       — Мама посоветовала мне возобновить визиты к психологу. Помнишь, я часто посещал сеансы во время школьных экзаменов? — Чонин кивнул. — Думаю, это немного поможет и мне. Хочешь вместе?       Чонин улыбается и гладит того по щеке.       — Мне-то что, — усмехается он горестно. — Это тебе нужна помощь. Не хочу видеть, как ты вянешь. Давай понемногу выздоравливать, хорошо?       У Хвана в глазах Чонин отражается. Чонин, у которого всё сердце истреблено, истерзано, покусано, зашито металлическими скрепками и неаккуратно торчащими чёрными нитями. Но пока он видит, как Хёнджин понемногу возвращается к здравому смыслу и неумолимому стремлению исправить ситуацию, он готов жертвовать для него время и силы. И всего себя.       В больнице и вправду было довольно спокойно. Не считая количество народа в приёмной, чуть не сбившей их бригадой врачей, что везли пациента на срочную операцию, и назойливого гула, который, словно белый шум, заполнил стены холла первого этажа. Войдя в стеклянные двери, Хёнджин и Чонин издалека поклонились Йеджи, что кивнула им из-за стойки регистрации, и прошли к лифтам.       — Смотри, план такой, — начал Хван. — Ты смотришь, чтобы никто из врачей не направлялся в палату. Если заметишь его родню, невесту или охрану, сразу зови меня, хорошо?       Чонин кивнул. Это был их универсальный план: то, как Ян прикрывал Хёнджина на светских мероприятиях перед отцом. Правда, в этих случаях Хван подзывал Чонина и демонстративно расслаблял серьгу на ухе, отводя взгляд — тогда Чонин понимающе кивал и следил, в каком направлении сбегает Хван (а он, не способный что-нибудь оригинальное придумать, всегда выбирал грязные подсобки, пустые рекреации между комнатами и порой даже туалет). И если кто-то из гостей внезапно подбирался близко к их укрытию, Чонин реагировал мгновенно, приближаясь к сладкой парочке, что целуется по углам, и отстукивая определённый ритм: тогда Хёнджин со своим партнёром срывался с места и сбегал куда подальше, оставаясь незамеченным, а Чонин вздыхал в облегчении. Их вылазка в больницу практически не отличалась от такого же похода на очередной званый ужин. Хёнджин снова безнадёжный и безответственный романтик, ставящий свою страсть превыше безопасности остальных, а Чонин — его вечный секретарь, агент, телохранитель, спутник, кто угодно, но явно не тот, чьи собственные чувства в полной мере учитывают.       Лифт останавливается на нужном этаже. Они здесь всего лишь второй раз, но вряд ли что-то изменится с того вечера, как Чонин отдал свою кровь, чтобы помочь спасти Минхо. Он надеется, что тот хоть отчасти в порядке, если кому в принципе можно причислить к состоянию «нормальное».       — Здесь вроде никого, — Хёнджин осторожно оглядывается, ускоряя шаг, и хватает Чонина за руку, чтобы тот успевал за старшим. — Мы ненадолго, честно. Не больше часа.       Чонин, к сожалению его «не больше часа» знает: непременно произойдёт форс-мажор, который заставит их остаться намного дольше. В основном, этим форс-мажором становилось бедствие по имени Хван Хёнджин, из-за которого все проблемы и начинались. Чонин надеялся, что их здесь хотя бы не застанут: если семья Ли внезапно ворвётся, им несдобровать.       Хёнджин останавливается у двери палаты, прислушиваясь. Если он откроет дверь и нарвётся на посетителей, ему конец.       — Как думаешь, стоит? — он закусывает нижнюю губу.       — Мы уже пришли — терять нечего, хён, — напоминает Чонин.       И Хёнджин осторожно нажимает на ручку двери.       В палате царит тишина. Размеренный стук стрелок на часах, тихий писк аппарата жизнеобеспечения, здесь всё замерло настолько, что он, кажется, слышит даже дыхание Минхо — далёкое и едва уловимое. Зато оно есть. Он дышит. Хёнджин позволяет себе улыбку в лживом облегчении. Он ведь ищет намёк на его скорое возвращение в каждом движении воздуха, скрипе кушетки, звонке старшей сестры и объятии Чонина. Почему только нельзя заглянуть в будущее и увидеть окончание этого затянувшегося кошмара: сказать, в какой момент времени Минхо наконец очнётся и всё станет на свои места; Хёнджину подобные интриги ни черта не нравились, он бы многое отдал, чтобы попросту узнать, сколько ему ещё терпеть, но, к сожалению, того не знали ни порывы ветра, ни скрип кушетки, ни Йеджи, ни Чонин — и ни его успокаивающий голос. Хван не мог заставить себя угомонить бешено стучащее сердце. Ни одно тёплое слово не влияло на него так, как повлияло бы хоть лёгкое движение пальцев Минхо, а из многочисленных фильмов Хёнджин знал, что из комы так быстро не выходят, да и они не в сказке, чтобы их случай отличался.       Он ступает спиной вперёд, — Чонин следует за хёном, убеждаясь, что за ними не следят.       Они с тихим щелчком закрывают дверь палаты, обмениваясь серьёзными взглядами и выдыхая в облегчении.       — Долго ещё красться планировали, шпионы несчастные?       Хёнджин и Чонин не отводят друг от друга взгляда: округляя испуганные глаза, они хватаются за ручку двери, готовые тут же улизнуть, но, задерживая дыхание, оборачиваются.       Рядом с кушеткой Ли Минхо стоит невысокая девушка: массивные ботинки, широкие штаны цвета хаки, строгие линии прямых локонов до плеч, чёрный берет на затылке. Она окидывает их презрительным взглядом, цокает и отворачивается, тихо смеясь.       Кажется, вот и настал конец.       — Я задумывалась, конечно, рискнёшь ли ты прийти или нет, но ты даже ждать себя не заставил, — удивляется она.       Хёнджин тяжело глотает.       — Шин Рюджин.       Конечно, он знал её. Минхо о ней рассказывал как о самой лучшей подруге, сестре и опоре. Он появлялся с ней на мероприятиях, играя счастливого влюблённого жениха, чтобы спустя несколько минут сбегать с Хёнджином на тайные посиделки где-нибудь в тёмном коридоре, а потом возвращался, чтобы станцевать или сделать парные фотографии. Хван всегда видел её издалека: девушку с решительным взглядом, волевым подбородком, статной фигурой и такой силой, которой он только мечтал обладать. Однако ни разу они не заходили в разговоре дальше обыкновенного «Приятно познакомиться, господин Хван Хёнджин. Как дела в вашей компании?» Хёнджин знал её заочно: по фотографиям в телефоне Минхо, его рассказам о детстве (с тёплой улыбкой с привкусом топлёного молока и сияющими глазами) и упоминаниям в разговорах с отцом о конкурирующих корпорациях. Хван держал в памяти, что Минхо она в обиду не даст, и это казалось самым важным. Защитница его Ли Минхо — вот как он прозвал её в памяти. Наверное, поэтому он стал холодно и безэмоционально уважать её. И вот она, стоит перед ним. Та самая девушка, что мелькала перед ним на светских мероприятиях и существовала где-то вдалеке от его интересов, связана с ним куда ближе, чем он думал.       — Невеста Ли Минхо, — кивает она. — А ты…       — Парень Ли Минхо.       Чонин прыскает.       — Это звучит абсурдно.       Рюджин смотрит на младшего с усмешкой.       — Сладкая вы парочка, — и косится на Хёнджина. — Ты его и в это вмешиваешь?       — Тебя не касается, — тут же огрызается Чонин.       — Вы не боитесь, что ваши аферы приведут к плачевным последствиям? — вздыхает Рюджин. — Я защищала его с самого детства, надеясь, что ему ничего не будет грозить, а в итоге он впал в состоянии комы, и я сомневаюсь, что это всё — пресловутая авария, которую придумали в качестве легенды, чтобы прикрыть что-то более масштабное.       — То, что произошло между нами, — Хёнджин повёл челюстью, — только наше дело. Тебя в этом плане не было.       — Не сомневаюсь, — хмыкает Рюджин. — Но если это произошло по твоей вине…       — По чьей бы вине это ни произошло, — вклинивается Ян, — наша главная цель — защитить Минхо от прессы и не позволить родителям узнать о его связи с Хёнджином. Если из-за тебя всё пойдёт под откос…       — Успокойся, малыш, — вздыхает девушка. — Больно нужно мне в вашу драму ввязываться.       Она выглядит спокойной — но это не внушает доверия. Маску подозрительного спокойствия человек надевает только в случае непреодолимой ярости, а Рюджин сейчас до ужаса зла.       — Это всё потому, — догадывается она, — что Минхо хотел сбежать с тобой, Хван?       Хёнджин молчит. Ровно держит голову и шею, нос задирает, скептически осматривая девушку, и волосы назад зачёсывает, презрительно усмехаясь.       — Даже если так, то что? — и складывает руки на груди, безынтересно оглядывая палату.       — Он столько говорил о тебе… — шепчет Рюджин. — Как любит тебя до потери пульса, как собирается всю жизнь с тобой прятаться. Какая у тебя родинка возле левого глаза, какие красивые предплечья, какой ты любишь шоколад — а он готовил его всегда для тебя и меня ни разу не угощал — и какие слова ты говоришь ему чаще всего. Я знаю всё из этого. Я знаю, на что он был готов пойти, чтобы остаться рядом, — голос её слегка дрожит. — И когда он сказал, что наша помолвка расторгается, потому что вы наконец набрались храбрости уехать, я подумала: наконец-то мой мальчик станет счастлив. А он здесь. Из-за тебя. Из-за парня с родинкой под глазом и огромной любовью к шоколадным, мать их, печеньям.       Рюджин качает головой. В её взгляде — сплошное разочарование. Она косится на окно, сквозь которое проникает приглушённый солнечный свет, и перебирает ладонями плечи. В палате не холодно, нет. Да и день сегодня погожий: солнце вышло встретить горожан ласковыми лучами, пробравшись на рассвете сквозь тучи. Вот только всем отчего-то морозно — а может, это просто страх принять бесполезным и жалким то, над чем так долго старались.       — Как всё произошло? — глухо ударяется её голос о стены палаты.       — Как мы можем быть уверены, что ты не выдашь этого? — тут же вклинивается Чонин.       Рюджин сжимает губы в полоску.       — Я двадцать один год скрывала от родителей, что Минхо — гей, и ты сомневаешься, что я выдам какой-то скандал?       — Ты мне не нравишься, — щурится Хван, — но почему-то кажется, что я могу тебе доверять.       Чонин хватает его за рукав и тянется к уху.       — Хён, мы разговариваем с ней впервые в жизни, — напоминает он.       — Она заботилась о Минхо в те моменты, когда я не мог, — шепчет Хёнджин. — А значит, она наш союзник.       Рюджин выжидательно смотрит на парочку.       — В него выстрелили в аэропорту, — признаётся Хван. — В зале ожидания. Расследование уже началось — я подкупил полицейский участок, чтобы они передавали всю информацию мне и не контактировали с семьёй.       — Ага, молодец, — кивает Рюджин. — Ли уже привлекли частных детективов, потому что не доверяют государственным службам. Если они копнут достаточно глубоко…       — Да знаю я, знаю. Мы не были настолько тупыми, чтобы целоваться по разным углам, Шин.       — Зато полным-полно фотографий, где он смотрит на тебя щенячьими глазками, — говорит она. Достаёт телефон из кармана и предоставляет Хёнджину статьи по первому же поиску в интернете. Хван дрожащими руками касается чехла.

      Хван Хёнджин и Ли Минхо: загадочная дружба наследников конкурирующих предприятий, маркетинговый ход или новый броманс?

      — Какого чёрта? — шипит Хёнджин, чувствуя, как колотится его сердце.       — Да ничего необычного, — сообщает Рюджин, — мне всегда весело читать подобное. Попытки журналистов и фанатов разобраться в ваших отношениях такие забавные.       Хёнджин прокрутил ленту вниз и принялся читать. Чонин заглянул в экран ему через плечо.

Два самых завидных жениха Сеула с внешностью айдолов и непредсказуемым характером, Хван Хёнджин и Ли Минхо, завоевали сердца нетизенов неугасающей харизмой и поразительными образами, как только были объявлены официальными наследниками корпораций СынДжин и Фьюел Мастерс. Однако два сногсшибательных ровесника в последнее время демонстрируют определённую химию, появляясь в университете вместе. Кто они такие и что их связывает между собой, попытался выяснить наш специальный корреспондент.

Молодые поклонницы Хван Хёнджина и Ли Минхо сходят с ума по двум наследникам. За последние четыре года они сумели заметить особые изменения в их отношениях. СМИ усердно работают, чтобы сделать их совместные снимки, а на почтовые адреса журналов и телеканалов приходят нелегально сделанные фотографии из учебного заведения. Многие полагают, что это не более чем маркетинговый ход и привлечение внимания к предприятиям, которые давно завоевали место под солнцем на рынке. Другие считают, что это часть плана объединения компаний. Бытует мнение, что молодые люди влюблены: как минимум, аккаунты в Твиттер создают целые треды о взаимоотношениях господина Хвана и господина Ли.

Представленные ниже фотографии являются всего лишь частью целых теорий доказательств возможных романтических отношений между двумя наследниками.

Фотография 1. Снимок, сделанный на заднем дворе университета

      Хёнджин вглядывается в фотографию. Не тот ли это случай, когда после небольшой ссоры Минхо обнял его, чтобы унять злость? Тот день, когда они спорили насчёт побега в Вашингтон — сразу после дня рождения Ли. Минхо, утыкаясь Хвану в спину, касается его так нежно и уверенно, будто они тысячу раз это проделывали, — конечно, это вызовет сомнения у людей. Обыкновенные знакомые так не обнимаются. И кто-то с далёкого ракурса умудрился это запечатлеть. Хёнджин прикрывает глаза. И надеется, что это возможно объяснить с гетеросексуальной точки зрения.

Фотография 2. Встреча на званом ужине по случаю годовщины основания Фьюел Моторс

      Минхо постыдно очевиден: из другого конца зала открыто пялится на Хёнджина, не скрывая интереса. Его окружают торговые представители и директора, а он всё косится на своего ненаглядного, даже не моргая. Хёнджин стоит поодаль вместе Чонином. Через несколько минут они встретятся в условном месте — в подвале банкетного зала — чтобы пообщаться, ведь в последнее время они так заняты с помощью отцам, и он молится, чтобы никто не застал их в той самой комнатке, где Хёнджин так сладко целовал Минхо.

Фотография 3. Господин Хван и господин Ли держатся за руки на прогулке в зимнем парке

      У Хёнджина сердце замирает. Испуг застилает его грудную клетку, вот-вот разорвёт рёбра — он грозит вылиться сквозь горло. Неприятное тепло заполоняет тело. Это было их первое свидание. Он попросту надеется, что никто не заметил поцелуй. Иначе бы первые полосы газет пестрили статьями о скандальном романе, не так ли? Значит, репортёры и папарацци снимали моменты, которые, профессионально притянув за уши, можно выдать за дружбу, да? Вот они, вдвоём, девятнадцатилетние и глупые, у Хёнджина в глазах отражается блеск серебрящегося снега, а Минхо смущённо опускает взгляд и смеётся. Дружеская прогулка. Да, обыкновенная дружеская прогулка, друзьям что теперь, взяться за руки нельзя?       Нет, проблема скорее в том, что им в принципе нельзя заводить дружбу без ведома их отцов. А таких статей по интернету миллионы, не считая фанатских постов в Твиттере и Инстаграме. Интересно, думает Хёнджин, сколько шипперских видео он отыщет на YouTube?..       Хван в панике пролистывает снимки: да здесь просто бесценные находки, сколько журналисты отвалили за фотографии их однокурсникам и знакомым? Благо, они достаточно дальновидны оказались для того, чтобы не целоваться на публике. Хёнджин думал, что у них с Минхо категорически мало общих фотографий, а их вон сколько… и пока они прятались в своём уединённом и тихом мире любви и гармонии, весь мир кипел, обсуждая, кем они друг другу приходятся.

Данные фотографии — настоящий клад для тысяч поклонников, которые готовы часами строить теории насчёт отношений двух наследников.

Как бы то ни было, мы будем поддерживать Хван Хёнджина и Ли Минхо на их жизненном пути и ждать дальнейших новостей.

      Комментарии под статьёй оправдывают ожидания Хёнджина.       Они такие милые, взгляд Минхо полон любви! Очаровашки.       Найдите себе того, кто будет смотреть на вас так же, как Минхо на Хёнджина.       Посоветуйте фанфики, пж.       Если они правда вместе, я хочу выразить свою поддержку. Пожалуйста, помните, что они тоже люди, а чувства — то, что слишком легко может возникнуть в самый непредсказуемый момент.       Фу, гомики. И на таких, как они, держится будущее нашей Республики? На месте их отцов я бы их выпорол.       Ну вот. А я мечтала выйти замуж за Хёнджина.       — Ну, как тебе? — Рюджин убирает телефон в задний карман. — Такие посты про вас появляются раз в несколько месяцев, но они горячо любимы читателями. Скандал с Минхо мгновенно просочится в прессу. Не думаешь, что, основываясь на этих фанатских постах, люди могут вывести очередную теорию? Да по вам уже куча фанфиков написана.       Хёнджин сжимает кулаки. Чонин косится на старшего: тот всегда теребит волосы на затылке в моменты растерянности и волнения, опускает взгляд и чешет переносицу. Но Хёнджин активно притворяется, что сильный, несмотря на все новости, что узнал про себя, и Ян хватает за спиной его руку, переплетая их пальцы.       — Зачем ты говоришь об этом? — разочарованно выдыхая, бормочет Чонин.       — Не хочу, чтобы кто-либо из вас пострадал, — признаётся Рюджин. — Вы как дети малые, такие неосторожные, так возьмитесь уже за ум. Мой интерес состоит исключительно в защите Минхо, но раз он так сильно тебя, болвана блондинистого, любит, я не могу обойти стороной факт твоего существования.       — Что ты… собираешься предпринять? — Хёнджин беспокойно двигает скулами.       — Ничего масштабного, можешь не переживать, — пожимает плечами девушка. — Буду играть несчастную невесту в трауре и заниматься своими делами. Конечно, я переживаю за него. Он в первую очередь мой друг. Но… битва не моя. А ваша, парни, только ваша. Так что боритесь, и если на определённом сражении поймёте, что победа состоит совершенно в другом разгроме и другом перемирии, идите к нему — сразу же, не оглядываясь.       — А ты философ, — усмехается Хёнджин, скрывая волнение.       — Люблю поразмышлять на досуге, — Рюджин замечает, как Хван играется с пальцами Чонина. — В отличие от вас, видимо. И… — она опускает взгляд, тихо смеясь, — если причините боль Минхо, я это просто так не оставлю.       Она гладит Минхо по волосам на прощание и покидает палату, останавливаясь у выхода.       — Кстати, та светловолосая милашка на стойке регистрации, — она заговорщицки поднимает уголки губ, — Хван Йеджи, кажется, не твоя сестра?       Хёнджин злобно прищуривается.       — Такая красотка, — комментирует Рюджин. — Я бы с ней познакомилась.       Хёнджин едва не замахивается, но если бы мог, то кинул бы в неё хоть медицинскую карту.       — Даже не смей! — кричит он, пока девушка, смеясь, выбегает из палаты.       И они остаются одни.

Måneskin — Torna a casa

      Хёнджин опускает взгляд. Зачёсывает назад волосы, шумно выдыхает и прячет лицо в ладонях, будто боится столкнуться с очевидным.       — Какого чёрта… — бормочет он. — Какого чёрта!..       — Хён, это всего лишь…       — Ни черта это не всего лишь, Чонин! — срывается он, и младший замечает, как глаза у того наливаются бордовым. — За нашими отношениями следили, как за персонажами какой-нибудь дурацкой дорамы, а мы ни сном ни духом продолжали наивно верить, что не представляем никакого интереса прессе!       Хёнджин опускается рядом с Минхо на стул и откидывается на спинку, зарываясь пальцами в светлые волосы.       — Зачем им это нужно? И бог с ними, фотографиями, статьями, постами, пусть что хотят о нас выдумывают, но если об этом узнают его родители? А мой отец если узнает? А если они все и без того об этом догадывались?!       — Наши родители слишком консервативны, чтобы предполагать романтическую связь между вами.       — Зато его отец легко может поверить, что он раздвигает ноги перед другим мужчиной, — сломанным голосом шепчет Хван. — И за это в первую очередь поплатится сам Минхо. А уж потом — я. И ты, Чонин-и, потому что не донёс на нас вовремя.       Хёнджин прикрывает глаза и тихо стонет в бессилии.       — Мы с Минхо такие неосторожные. Два молодых идиота, решившие, что сможем победить этот мир. А в итоге даже какие-то пользователи интернета легко догадались о том, что происходит. Каким-то незнакомцам понадобилась пара фотографий, чтобы всё определить. Может, отцам плевать, где мы живём и чем занимаемся, но если на всю страну развернётся скандал о сексуальной связи наследников крупнейших корпораций, представь, что будет, представь. Мы не в Америке. Не в Европе. Мы в гомофобной стране, где каждый чих считается поводом забыть про твоё существование, а все твои попытки выбиться обратно критикуются, обесцениваются и комментируются. Я просто хотел его любить, так какого чёрта это так задевает других людей?!       У Чонина в горле ком. Это не слёзы, нет, но раздражение, обида, горечь, он бы хотел сжать Хёнджина в объятиях и уверить его в том, что всё будет хорошо, что он не виноват в случившемся, что любовь есть любовь и ни что иное, хотел бы утешить его злость и тревогу, разъедающую сердце, но Хёнджину… Хёнджину требовалось другое. Хёнджину бы сбежать на край света с живым Минхо и ни о чём больше не думать.       — Хён, я уверен, каждую из этих статей можно опровергнуть, — робко произносит Чонин. — Ты прекрасный адвокат, у тебя есть огромная команда, которая поможет тебе. Как минимум, вас можно представить в качестве друзей. Ты же меня целуешь постоянно, за руку держишь, а мы друзья.       Хёнджин накрывает глаза рукавом пальто. Чонин знает: тот не хочет показаться слабым и сорваться.       — С тобой всё другое, Чонин. Всё другое.       Тишина царит в палате, где о неверных решениях в своей жизни сожалеют три человека. Пустота и равнодушие пищащего аппарата жизнеобеспечения стреляет Хёнджину в сердце ядовитыми стрелами. Чонин сдерживает желание расстрелять каждого, кто хоть однажды причинил хёну боль.       — Я бы хотел вернуться назад и всё исправить, — вздыхает Хёнджин. — Зная, чем это кончится, я бы изначально продумал гораздо лучший план действий. Вот бы… на четыре года назад… когда мы только встретились.       Чонин тяжко сглатывает слюну и отворачивается. «Нет, пожалуйста, — молится он. — Я не смогу заново пережить этот ад».       — Думаешь, всё могло бы стать лучше? — сухо произносит Ян, потирая плечи ладонями в какой-то растерянности.       — По крайней мере, я бы знал, когда должен был защитить Минхо.       Хёнджин смотрит на Чонина безнадёжно и беспомощно. Человек, который хотел защищать любимого, и сам в защите нуждался, да в такой, что, кажется, только Ян мог предоставить.       Чонину хочется взять его за руки и прижать к себе, но они оба понимают, что момент неподходящий.       — Слышал, Минхо? — Хёнджин осторожно гладит того по пушистой чёлке. — Нас с тобой шипперят. Забавно, да?       — Я уверен, молодые люди по всему миру окажут вам поддержку, хён, если правда выльется наружу.       — Не в этом суть, — качает головой Хёнджин. — Пусть нас ненавидят, пусть презирают, но если наша любовь — то, из-за чего Минхо оказался здесь, я убью весь мир, лишь бы его больше никто не тронул.       Чонин переводит взгляд на окно, чтобы не видеть, как Хёнджин целует Минхо в переносицу и гладит того по щекам. Хён просто не знает, что Чонин бы сделал для него то же самое.       — Может, это моя вина, Шин Рюджин, — тяжко глотая, признаёт Хёнджин. — Зато он любит этого парня с родинкой под глазом и страстью к шоколадному печенью.       Хёнджин осторожно касается волос Минхо и прислушивается к его размеренному дыханию. И почему пара дней с инцидента кажутся целой вечностью? Словно несколько месяцев, мрачных, непроходимых, поднимаешь глаза — вокруг ураган, метель, пыль глаза застилает, каждое слово звучит как на выдуманном языке, а каждая мысль сводит в могилу.       — Минхо-хён, — Хёнджин бережно гладит того по волосам и перебирает пальцами тонкие пряди, — я, конечно, не уверен, но ты, возможно, слышишь меня, так? Говорят, люди в коме способны слышать, о чём им говорят… — второй рукой он поднимает его ладонь и осторожно гладит оливковую кожу, вымучивая улыбку. — Мы начали расследование. Мы обязательно выясним, кто поступил так с тобой. Главное — не отчаиваться, верно? — Хёнджин, будто помощи ища, оборачивается на Чонина. — Смотри, наш младшенький тоже пришёл. Помнишь, как мы шутили, что усыновим его, если поженимся? — и он мягко посмеивается, нежно касаясь скул Минхо. — Просыпайся давай, глупый. Если не проснёшься, то как же нам пожениться? И как же… Чонина усыновить, если не очнёшься?       Чонин слышит что-то отдалённо напоминающее всхлипы — и, не сдерживаясь, приближается к Хвану, осторожно накрывая его плечи руками.       — Хён, мне кажется, или усыновить меня больше звучит как угроза? — улыбается он. — Минхо поэтому и не просыпается.       Хёнджин накрывает его ладони своими — усмехается. Чонин отрывается и садится на колени возле кушетки Ли.       — Хён, с Хёнджином всё в порядке. Он кушает — по крайней мере, я его заставляю. Иногда ночует у меня. Всё думает о тебе, у него история браузеров в запросах про кому, и иногда приходится отбирать телефон, чтобы он отдохнул. Хватит его мучить, ладно? Скорее просыпайся, чтобы он перестал мне рассказывать, как скучает, — и косится на Хвана. — А ещё у тебя куча долгов в университете. Подумай об этом.       Хёнджин вновь способен смеяться. Чонин, может, не понимал, но однозначно знал, как сильно Хван любит этого бестолкового Минхо. И как Минхо до безумия обожает этого наивного дурачка-романтика Хёнджина.       — Я бы хотел вернуться назад и всё исправить, — вздыхает Хёнджин. — Вот бы… на четыре года назад… когда мы только встретились.       Чонин тяжко сглатывает слюну и отворачивается. «Нет, пожалуйста, — молится он. — Я не смогу заново пережить этот ад».       Минхо до невозможности, до ломки в груди любил гладить его волосы. И когда Хёнджин стоял, разговаривая с кем-то другим, поправлял свои локоны, что аккуратно теребил весенний ветер, Минхо позволял себе совсем немного: просто любоваться шёлковыми волосами, что прикрывают смеющиеся карие глаза, просто сдерживать свои руки, скрещивать пальцы, чтобы угомонить это странное желание, садиться на ладони, чтобы в очередной раз не выдать своей пьяной страсти. Как только Минхо видит волосы Хёнджина — светлые, прямые, густые, он забывает обо всём на свете — и просто хочет коснуться их и держать вот так вот его голову в своих руках, любуясь, как локоны песочного цвета обрамляют улыбающееся лицо, как тот жмурит свои янтарные глаза от радости — и льнёт, прижимается к Минхо, вовсю позволяет ему управлять своим телом, хозяйствовать, пусть хоть косички заплетает, ему неважно, лишь бы эти робкие пальцы продолжали касаться его. А Минхо — такой влюблённый, охваченный чувствами, зарывается ладонями в эти волосы и осторожно гладит Хвана по макушке.       Они — одни в открытом лекционном зале. Все сбежали в столовую, а ещё здесь открыто окно, и над грязным и пыльным старым подоконником вперемешку с ветром витают солнечные лучи, что отбрасывают длинные тени на стены вокруг амфитеатра. Минхо стоит у парты, и Хёнджин нависает над ним, закусывает губу, смотрит ему прямо в глаза, безмолвно, словно знает, что Минхо его и без слов поймёт… А затем хватает Минхо за талию, слегка щекоча своими длинными пальцами, и тот — смеётся — инстинктивно обхватывает его плечи, чтобы не упасть, пока Хёнджин усаживает Ли на эту крепкую парту и слегка наклоняется, чтобы глаза их были на одном уровне. Минхо переводит руки с плеч, держится за лацканы его пиджака, смотрит на него снизу вверх — так боязливо, так удивлённо, ведь это их первая весна, а значит, Минхо всё ещё невероятно влюблён. И Хёнджин обводит руками его тело, медленно гладя по спине. Полы пиджака Минхо осторожно колышет ветер, Хван прижимает синюю ткань к его спине, и по телу Ли бегут мурашки. Но от ветра ли? От весеннего, тёплого, нежного, призванного помогать распускаться цветам и влюбляться — может быть, по-настоящему — впервые? Нет, это не злой ветер, что заставляет его сердце сжиматься от восторга, и это не холод апрельский. Какой же это холод, раз за окном, отрываясь от тонких ветвей, тихими ураганами витают лиловые вишнёвые листья… это не холод, что вызывает в нём прилив мурашек. Это всего лишь Хёнджин, в которого он безнадёжно… упал.       «Что ты делаешь? — усмехаясь, шепчет Минхо, закусывая губу. Ему страшно. А ещё — очень приятно. Ведь после проведённых вместе ночей и откровенных признаний его сердце до сих пор трепещет, и он взволнован от одного взгляда из-под полуопущенных ресниц. — А если кто-то войдёт?»       «Боишься, — шепчет Хёнджин и сцепляет руки у него на талии, — что кто-то нас увидит?»       «Нет, — улыбается Минхо. — Я боюсь, что если мы прервёмся, то такого больше не повторится.»       И Хёнджин прижимается к нему — лбом ко лбу, ресницами к ресницам, дыханием к дыханию, и они непозволительно близко, и волосы Хвана колышет весенний ветер. Минхо стеснительно высвобождает руки и тянет их к золотистым локонам, аккуратно хватаясь за кончики.       «Ты похож на ретривера», — внезапно смеётся Минхо, зажмуривая глаза, а Хёнджин слегка отстраняется, но плечи его сотрясаются в беззвучном смехе. «Я хотел тебя поцеловать, — отвечает Хван, цокая языком. — Сам ведь всё портишь!» И Минхо, совсем уже опьянённый, утыкается лицом ему в грудь, продолжая смеяться. «Прости, но твои волосы… они такие красивые и мягкие…», — бормочет он, облизывая губы, и Хёнджин, прикрывая глаза, кладёт подбородок ему на затылок, обнимая. Его хён, Минхо его — совсем ещё маленький, хоть и старше, но такой трусливый, пугливый такой… Защищать его хочется. Вот и всё.       А потом Минхо отстраняется — и, склонив голову, всё ещё выдерживает улыбку, открывает свои белые зубы и смотрит на Хёнджина, такого серьёзного, статного, взрослого будто. Он его не заслуживает, Минхо этот, ребенок, совсем ещё незрелый и скромный, и быть в руках у Хёнджина словно осознанный сон, который он настойчиво контролирует, воплощая все свои мечты хотя бы в эти несбыточные фантазии.       Они уже встречаются. Они признались и обнажили друг перед другом душу. Чего ещё бояться, казалось бы? Только Минхо, наверное, просто слишком счастлив, чтобы верить: любовь эта — взаимна…       «Позволь мне…» — произносит он, и ветер с привкусом клубничного молока вдруг дёргает локоны Хёнджина. Минхо, приоткрыв губы, заворожённо смотрит на то, как витают в воздухе тонкие волосы, и осторожно приглаживает их пальцами, словно защищает от надвигающегося шторма.       А затем — лишь молчание… и крохотные пылинки, что витают вокруг его лица, такого спокойного и умиротворённого, и на ресницах остаются следы радужного отсвета солнечных лучей, пока глаза его, такие красивые, такие мелодичные смотрят лишь на Ли Минхо.       «Мягко», — шепчет Минхо. И двумя пальцами отделяет от общей укладки один локон, чтобы поднести его к солнечному свету и рассмотреть поближе. Тот — почти невесомый, едва ощутимый — в его ладони аккуратно ложится, будто подстраивается под каждый изгиб бледного запястья, а Минхо, скосив глаза к кончику носа, лишь на него и смотрит. И томно замирает его дыхание.       Он увидел прекрасное.       «Влюбился? — усмехается Хван — и накрывает своей ладонью ладонь Минхо. Тот — медленно, задумчиво переводит на него свой зачарованный взгляд и кивает, довольный, медленно тонущий в романтике пустующей бежевой аудитории.       «Влюбился», — выдохнул он, чуть опуская взгляд.       «В который раз?» — дразнит его Хёнджин, осторожно сжимая его талию. И наклоняется, всё ближе да ближе, прислушиваясь к дыханию.       «Если бы я считал, сколько раз влюблялся в тебя, — Минхо медленно поднимает полуопущенные ресницы и доверяет свой взгляд Хёнджину, — мне не хватило бы самого толстого ежедневника, — он причмокивает, вскидывает брови. — Мне не хватало бы энциклопедий, не хватало бы нескольких переплетённых красными нитками томов. Мне не хватало бы чернил, краски бы засыхали скудными остатками по краям банок, а карандаши бы давно сточились, — и улыбается, качая головой. — Мне не хватило бы звёзд на небе, чтобы сосчитать, сколько раз ты успевал меня очаровать. И всё же я думаю, что сегодняшний день — лишь ещё один из череды этих бесконечных влюблённостей. Что же ты сделал со мной, а, Хван Хёнджин? Раньше я влюблялся в разных людей, а сейчас — только в тебя, — Минхо убирает руку с шеи Хёнджина и осторожно накрывает ладонью его щёку. — Снова и снова.»       Хёнджин ластится, нежится в его ладони и прикрывает глаза, урча, словно большой пушистый кот.       «Иногда мне кажется, будто наша с тобой история — прекрасный сон, — шепчет он. И наклоняется ниже, обнимая Минхо и кладя подбородок ему на плечо. — Сон, такой приятный, настолько приятный, что если проснуться после него, в душе не почувствуешь ничего, кроме горечи, и захочется уснуть обратно, туда, где было тепло и уютно, а перед тобой, как бы ты ни закрывал глаза, к сожалению, лишь серые стены съёмной квартиры да мерзкий экран побитого телефона, — и он вдыхает поглубже, утыкается носом Минхо в шею, прижимается губами к его коже. — Если это сон, я не хочу просыпаться. Если это кома, я не хочу пробуждаться. Если это мгновения на границе жизни и смерти, то чем я заслужил это счастье вместе с тобой? А может, это всё только воспоминания о прошлой жизни, а в настоящей тебя нет, и я тщетно сбегаю сюда, к тебе, чтобы прочувствовать ту долю счастья, которая мне не дана? И если тебя нет со мной в другой жизни, какие преступления я совершил в прошлом, раз судьба не позволила мне иметь тебя?»       Минхо закрывает глаза. Обнимает его, со всей силы сжимает запястья у него на спине, обвивает ногами его бёдра, ёрзает подбородком у него на плече.       «Какая бы жизнь это ни была, — шепчет он, и слова его подхватывает внезапно ворвавшийся ветер, — я обещаю найти тебя. В любой вселенной. В любой эпохе. Просто знай, что нам всего было суждено друг друга отыскать».       «В Древнем Чосоне мы были бы императором и его верным охранником, — продолжает Хёнджин, и где-то вдалеке шелестят листья открытой тетради. — А в прошлом веке — воинами из Южной и Северной Кореи, которые отчаянно не хотели убивать друг друга».       «Мы могли бы быть обычными бедняками, и в любой жизни я бы всё равно нашёл тебя», — Минхо вдыхает запах, запах тела, что обнимает его, и этот запах до боли ему притягателен.       «Как бы я хотел, чтобы в следующей жизни мы были бы обычными студентами, — выдыхает Хёнджин, целуя Минхо в шею. — Просто чтобы испытать обыкновенное человеческое счастье. Ходить на свидания, к друзьям… Я бы учил тебя играть в боулинг, а ты бы читал мне книги вслух. Мы могли бы путешествовать, не зная границ, и каждое утро начинали бы с улыбки, даже если бы мы жили в бедности и нужде, но просто потому, что каждый день мы терпим вместе».       И он слегка отстраняется, чтобы взглянуть Минхо в глаза. Тот обнимает его голову ладонями, чувствуя подушечками пальцев эти спутанные светлые локоны.       «Я люблю тебя», — говорит Минхо, а Хёнджин сладко улыбается.       «И я люблю тебя», — отвечает он. И больше им ничего не надо.       «Тогда давай доживём эту жизнь достойно, чтобы в следующей обязательно найти друг друга», — Минхо усмехается, и Хёнджин припадает к его губам в голодном, страдающем от жажды поцелуе. И Минхо отвечает — медленно, томно, тягуче, как сам мёд, и все его страхи как будто мигом развевает этот тёплый весенний ветер. Потому что Хёнджин на вкус как глинтвейн, и каждая приправа в его составе дарит невероятно приятное тепло, что разливается по телу. А ещё — горький шоколад, откусывать который — необычно, но вместе с тем благородно.       Чонин знал это. Знал, потому что, когда Минхо и Хёнджин думали, что они в этой аудитории совершенно одни, он стоял у двери и смотрел, как Хван целует Ли в макушку, крепко прижимая к своему телу. Потому что когда они признавались друг другу, Чонин постыдно опускал взгляд и бесшумно выдыхал, убеждая себя, что он антиромантик, но почему тогда бабочки в животе летают, когда он слышит их слова? И почему, хватаясь за косяк двери, он хочет так же, хочет, чтобы его тоже кто-то целовал, называл его волосы мягкими, был в него так же сильно влюблён? Это удушающий страх одиночества от того, что его лучший друг принадлежал кому-то другому? Почему слёзы наворачиваются, когда Хёнджин позволяет Минхо гладить и перебирать его волосы? Чонин хочет заставить себя отвернуться или сбежать, жмурит глаза, задерживает дыхание, каждый раз, когда он слышит звук поцелуя, убеждает себя, что это какой-то далёкий скрип или шум в ушах, сдерживает слёзы, но всё ещё остаётся на месте, ругая себя за то, что нарушает чью-то идиллию. Идиллию его влюблённого в другого человека лучшего друга.       А ещё ему хочется, чтобы всё это оказалось сном или выдуманной сказкой. Всё повторяется из года в год: то, как Хёнджин обнимает какого-то юношу, а Чонин стоит на страже, лишь бы отец не увидел, и стоит часам пробить полночь очередного первого января, Ян молится, чтобы этот год оказался лучше предыдущего — но все они одинаковы, как и его пустые, разбивающиеся прозрачным стеклом опустошённого бокала вина надежды. Иметь лучшего друга, оказывается, намного больнее, чем он думал.       И вот они снова здесь. Хёнджин всё своё сердце, даже крошащееся, по кусочкам отдаёт Ли Минхо, да он готов вырвать его из груди, лишь бы вставить в сердце Минхо и оживить его, а Чонину остаётся слепо смотреть, как Хёнджин без какой-либо пользы сгорает свою жизненную энергию ради другого.       — Может, пойдём? — предлагает Чонин. — Наверняка скоро к нему придёт семья.       Хёнджин слабо кивает. Привстаёт — и целует Минхо в лоб долго и нежно.       — Просыпайся уже, принцесса, — и перебирает его пальцы в своих. — А то все твои шрамы окончательно исчезнут — и мне нечего будет целовать.       Чонин аккуратно подхватывает его под талию и выводит из палаты.       Кому-то из них определённо больнее, чем другому.

***

      — Расскажи мне о Хёнджине, — просит Минхо, пока они с Джисоном стоят у высокого парапета возле башни Намсан. Далёкий скрип фуникулёра смешивается с шумом ветра среди высоких холмов: осенним полуднем одиночество в оголённом от листьев городе ощущается особенно остро.       — Ты и так многое о нём знаешь, — загадочно улыбается Хан. — Ничего… нового я тебе не расскажу.       У них в руках по рожку миндального мороженого — Джисон надкусывает лакомство, отводя взгляд.       — Но есть одна вещь, которую я правда хочу знать, — настаивает Минхо.       Хан устало оборачивается.       — Какая?       — Почему однажды я понравился ему?       Джисон усмехается и потирает пальцами переносицу.       — Мы испытываем симпатию к людям без определённой причины. Ты был красив, подходил под его типаж — низкий, с милой чёлкой, дерзкий. Ему хватило этого, чтобы влюбиться.       — Разве это всё? — сомневается Ли. — Со мной у него были самые длительные отношения. Были ли причины, по которым он меня полюбил?       Волосы Хана колышет ветер: чёлка прикрывает прищуренные глаза, и он рад, что Минхо не может видеть его настоящего взгляда, полного сомнений и отрицания, он рад, закусывая губы и крутя в ладони рожок мороженое, что может не устанавливать зрительный контакт под предлогом того, что осматривает панораму, но на сердце вдруг тучи скапливаются. Минхо отлично умел прятать солнечный свет за грозовыми облаками в те моменты, когда надеешься, что больно быть не должно.       — Ты помог ему, — коротко отвечает Джисон.       — В чём? — не унимается Ли.       — Жить дальше.       Минхо разворачивается к нему корпусом, хмурится. Джисон чувствует на себе его вопросительный взгляд, но боится ответить. Они оба знают: правда кроется в робких круглых глазах Хан Джисона.       — Господин писатель, почему ты не хочешь признаться?       — Есть кое-что в Хван Хёнджине, чего не знает никто, — отрезает тот, косясь на Ли. — Вещь, которую он скрывает практически всю свою жизнь — только его мама в курсе. Он обманывает себя несколько лет, думая, что ему под силу справиться, но временами срывается, позволяя себе чуть больше, чем дозволено, и ты, любовь его к тебе — это его сильный сдерживающий фактор, и он всеми силами хватался за эти чувства, чтобы знать: у него есть поддержка.       Джисон замечает, как у Минхо дёргается уголок губ.       — Ты же не планировал… убить его, да?       Ли моргает часто, будто смахивает ресницами набегающие слёзы. Но это не слёзы далеко, нет: это страх за человека, которого он до сих пор любит, несмотря на расстояние, испуг за то, что самый добрый и лучистый мальчик на свете может пострадать лишь потому что это нужно для пресловутого сюжета.       — Нет, конечно, — выдыхает Хан. — У него будет прекрасная жизнь. Хёнджин, как и все подростки, проходил через один из самых запутанных периодов своей жизни. Встретив тебя, он понял, что может стать сильнее.       Минхо откусывает мороженое, облокачиваясь о парапет.       — Но я хоть раз оказал ему должную поддержку? Он был… по-настоящему счастлив со мной?       Джисон улыбается — и наконец осмеливается взглянуть на него.       — Конечно. Он был невероятно счастлив с тобой.       — Ему было этого достаточно?       — В каком смысле?       — Можно быть на седьмом небе от счастья, Джисон, — горько улыбается Минхо, — и при этом постоянно смотреть в сторону восьмого.       — Ты слишком много думаешь.       — Значит, я не был восьмым. А я-то верил, — парапет скрипит, когда он наклоняется сильнее, чтобы вдохнуть свежего воздуха, — будто наша любовь будет… отличаться. Ведь я погиб не без причины. Так?       — А ты хочешь вернуться обратно? — вскидывает бровь Хан.       — Теперь уже…       Минхо раскрывает глаза и бросает томный взгляд из-под ресниц в его сторону. Джисон перед ним смущён и растерян, откусывает своё мороженое беличьими зубками, ожидает его ответа, вздох его предвещает предсказуемое разочарование на «конечно» из уст Ли, он ведь и сам понимает, что тот здесь не навсегда, что это какая-то ошибка, но ночь на крыше и поцелуй влажных губ в переносицу превращает его в безрассудного подростка, который заполонил все свои мысли сжигающей влюблённостью в Минхо. Ему просто хочется, чтобы Ли был рядом так же, как и на этой злосчастной крыше под единственной горящей звездой, держал в своих руках, будто не существовало никакого Хёнджина, никакой этой погибели, будто они не персонаж и писатель, а два обычных студента: так забавно, что Джисон придумал историю о запретной любви и сам же в неё затесался.       Минхо поднимает ладонь и касается щеки Хана. Проводит большим пальцем по его скуле — и смотрит на губы Джисону, тихо посмеиваясь. Писатель накрывает его запястье дрожащими пальцами и часто моргает, понимая, что меж его ладоней — самое удобное место на земле. Ему хочется ластиться в руках Минхо, сердце у него заходится в радостном ожидании их неправильной близости, но у Ли совсем другие планы на это. У Джисона на подбородке остался след от мороженого: крошки вафельного рожка и липкие участки от лакомства. Минхо осторожно смазывает участок возле его губ подушечкой пальца, заставляя того вздрогнуть.       — Теперь уже не уверен, — смеётся он. — Не уверен, хочу ли я обратно, если меня там не ждут, а сам я…       Он отворачивается и отводит руку, возвращаясь к своему мороженому.       — Хан Джисон, как я обычно влюблялся?       Ох уж этот Минхо: все его слова, казалось, вели к признаниям, но на самом важном моменте тот обрывал поцелуй, прятал ладони за спину и переводил тему. А у Хана, чёрт возьми, сердце стучит, подобно часам, что приближают свои стрелки к важной минуте, но минута проходит незаметно, а стук всё продолжается: эти несчастные обманутые часы в панике ищут следующую важную минуту, следующий значимый момент, а он никак не наступает. Хан касается груди ладонью, шепча своему нетерпеливому сердцу нет.       — Резко, порывисто, неожиданно, как ветер в июле в сезон дождей. Вот как ты влюбляешься. Тебе не нужны причины.       — Но как я понимаю, что влюблён?       — Целуешь.       Они смотрят друг другу в глаза. Вместо отражения в тёмных, как обложка старой классической книги, зрачках летают искры.       — Берёшь и целуешь. Тебя не остановить, если ты захочешь поцеловать человека. Не важно, губы то, руки, лицо, главное, что тебе никак не избавиться от мысли о том, что ты хочешь коснуться этого человека.       Минхо делает шаг вперёд и кладёт ладони на плечи Джисону. В его глазах играют отблески скользящего сквозь тучи солнца. Мороженое выпадает из рук Хана, растекаясь неаккуратным светло-зелёным пятном на асфальте. Перед глазами у Джисона — бессонные ночи и полные боли дни, проведённые с бумажными листами в испачканных грифелем руках, перед глазами — окно соседнего дома, в котором счастливо нежились под луной два любящих друг друга человека, перед глазами — годы отчаяния и страха, что его писательские навыки ни на что не годятся, годы самобичевания и самых хлёстких ударов по спине да груди горящей плетью, перед глазами — деградация и смирение, что в этой жизни из него ничего путного не выйдет, а ещё перед глазами — уничтожающие все страхи глаза Минхо, ямочки на его щеках и та любовь, о которой Джисон мечтал.       Минхо подаётся вперёд — и осторожно касается приоткрытыми губами виска Хана. Оставляет их на несколько мгновений, томно прикрывая глаза, блуждает ладонями вверх — от дрожащих на ветру плеч до горячих скул.       — Позволишь? — шепчет Ли Джисону на ухо.       — Влюбиться в меня? — и горло саднит что-то убивающее. — Ни за что. Где твоя совесть, Минхо, ведь у тебя есть парень… — Джисон произносит это безнадёжно, словно уговаривает себя. — Нашёл в кого… влюбляться.       И тут же пугается. А вдруг Минхо вовсе не к этому ведёт? Вдруг он… ну, по-дружески, так, теоретически, вдруг он вообще не про влюблённость? Джисон, может, и придумал его, но Минхо не обязательно действовать по запланированному им сценарию, Минхо совсем другой, новый человек, которого он не знает, вдруг это всего лишь Хан напридумывал себе! Не будь он влюблён в него, относился бы проще, ведь поцелуй ничего значить не должен, а он…       — В моём сердце много дверей, — вздыхает Минхо, заправляя локоны Джисону за ухо, — но, кажется, прямо сейчас открывается ещё одна. Можно зайти в неё?

«Подумай о благоразумии». «Он всего лишь выдуманный персонаж». «Он играется — глупый же, совсем не знает, что делает». «Минхо любить опасно, он исчезнет так же, как появился». «Оторвись, убеги, спрячься». «Ты умрёшь, если его не будет рядом».

      — Можно.       Минхо улыбается. Джисон отметает все эти несчастные мысли куда подальше. И, забывая о приличиях, наклоняется, утыкаясь Ли в грудь. Слишком быстро, чтобы казалось правдоподобно, но руки так и льнут к чужой талии, чтобы спрятаться навеки в объятиях.       Сердце Джисона устало стучать слишком быстро. А стрелки наконец прибыли к той самой важной минуте.       — Я ещё не знаю, зачем судьба привела меня к тебе, — говорит Минхо, прижимая его к своему телу. — Но целовать тебя каждый день стало привычкой, без которой я чувствую замешательство и тревогу.       Хан выдыхает в лацканы его пальто.       — Не влюбляйся в меня. Пожалуйста. У меня внутри тучи грозовые, и я не хочу ранить тебя молниями. Мы знакомы меньше недели, ты ещё не знаешь, каков я…       Минхо молчит.       Он, чёрт возьми, так сильно любил запреты.       — Тогда можно хотя бы рядом с тобой остаться? — усмехается он, похлопывая того по спине.       Джисон вдыхает аромат его тела и успокаивается.       — Можно.

***

TWICE — Perfect World

3,5 года назад

      У отца в кабинете было ужасно прокурено. Минхо покосился в сторону едва приоткрытого окна, сквозь которое золотилось ускользающее в ночь солнце. В июне вечера похожи на мёд: тянутся сладко, приторно, исчезая ослепляющими отблесками по стеклянным стенам небоскрёбов. Он хотел отдохнуть после утреннего экзамена: завалиться в спальне с чипсами и новенькой дорамой да уснуть часам так к четырём, но отец вызвал его в тот самый момент, когда он приготовился было забраться в постель. «У меня для тебя есть задание, сын», — произнёс мужчина по телефону. Он называл Минхо исключительно сыном: словно самого себя пытался убедить в том, что тот ему родня, — а Минхо дико раздражала притворно холодная манера речи, словно с подчинённым. И он, в отвращении цокнув, надел свою белую рубашку с брюками, зачесал волосы, открыв лоб, и отправился к тому в офис.       Если отец вызывал его вечером — значит, дело было особенно важное.       Минхо присутствовал на всех его «заданиях»: в качестве ассистента на переговорах, в перестрелке за чертой города, во время пытки сотрудника, которого заподозрили в краже финансов компании, он не впервые продаёт запрещённые препараты и оружие незнакомцам, выполняя за отца грязную работу. Паршивое отношение старшего Ли к своему сыну кардинально его выбешивало — тот был не более чем пушечным мясом в руках влиятельного гендиректора компании. «И какой я тебе наследник, — фыркал Минхо, каждый раз при виде лохматых нахмуренных бровей и выпяченного подбородка сжимая челюсть от злости, — если ты ко мне обращаешься хуже, чем к солдату или скоту на убой». Минхо прекрасно знал, что в других семьях обстановка не лучше: он замешан в криминальном бизнесе, в первую очередь, и все его ровесники уже были подсобниками убийств, заговоров и выкладывали себе тропинку на руководящие должности, хороня под кирпичами сотни людей, а он — единственный святоша — всё ещё был против собственной участи. Нет, иного выхода нет. Он миллионы раз убеждал себя, что не пойдёт дорогой отца, только каждый раз исправно приезжал в его офис и кланялся, обещая выполнить задание на высшем уровне.       Если бы он только мог заручиться поддержкой, он бы давно убил отца. И продал компанию. Определённо. Только сотни «если бы» и «мог» напоминали ему, что он просто слабак.       Отец сидел за столом, повернувшись лицом к окну во всю стену. Минхо опустился на кожаный диван, принюхиваясь к табачному дыму — отцовский любимый — и затхлому, тошнотворному запаху коньяка. Этот кабинет излучал атмосферу смерти, самоубийства даже, потому что дышать здесь если не запретят, то и сам откажешься.       — Отец, — прохрипел он, складывая руки на груди. — Я прибыл.       Тот обернулся в кресле — на несколько градусов — и краем глаза заметил тень сына. Кривая ухмылка задела его лицо.       — Замечательно. Этой ночью ты хорошо послужишь нашей компании.       Минхо тихо цокнул. Очевидно. Основной деятельностью компании была незаконная торговля. Что он придумал на этот раз? Добыть наркоманов, задолжавших деньжат за предыдущую покупку? Избить шпиона из враждующего клана? Он не удивится, если отец прикажет ему убить.       — Есть один алмаз, который можно загнать по высокой цене, — сообщил тот, вставив меж губ толстую сигару. — Добудешь — сможем за ночь заработать годовой размер доходов. Понимаешь, о чём я?       «Ну я, по-твоему, совсем тупой, что ли?»       — Да, отец.       — Выкради его. Адрес будет у тебя в личных сообщениях. Советую поторопиться.       Выкрасть? Минхо крал всего пару раз — на играх в покер и скачках смог стащить раритетные украшения с рук и шеи — но он ещё никогда не проворачивал ограбления из чужого хранилища или дома.       — За этим алмазом охотятся несколько крупных кланов, — продолжил мужчина, выпуская дым в потолок и делая глоток коньяка. — Хваны — наши главные враги.       — Удивительно.       — Прекрати паясничать, — отец заходится в хриплом и долгом кашле. — Если проиграешь его сыну, я тебя возненавижу.       — Как я вообще могу ему проиграть? Я не собираюсь даже встречаться с ним, — Минхо устало посмотрел на свои избитые на боксе запястья. Сегодня ночью он спрячет их чёрными перчатками и перевоплотится в вора. Царапины на костяшках от активных ударов по груше слегка нарывали, когда Минхо проходил по ними подушечками пальцев.       — От некоторых источников мне известно, что младший Хван сегодня так же собирается на охоту. Ваша битва обещает быть ожесточённой, понимаешь, к чему я веду? Если ты окажешься там позже него, мы опять им проиграем. Их акции и без того подскочили. Они переманивают наших соучредителей и завоёвывают репутацию в Китае, пока мы сидим без дела.       — И что, алмаз несчастный все проблемы решит? — Минхо в сомнении вскинул бровь. Отец развернулся вполоборота и выпустил дым в сторону сына.       — Ты в мать такой пустоголовый пошёл? Какого хр*на споришь с отцом, а? — рыкнул мужчина. Минхо выдержал спокойное и расслабленное выражение лица, лишь стиснув кулаки. — Готовься к выезду. Чтобы к двум часам ночи алмаз был у меня на столе. Водитель довезёт до места. Он находится в хранилище семьи Ю — мы были у них на званом вечере прошлой весной, если помнишь.       Минхо кивнул.       Это был выпускной год Минхо — осенью он поступал на юридический факультет в престижный университет, а лето, подумал его отец, наверное, лучший вариант для того, чтобы нагрузить сына извечными заданиями. Минхо приходил домой убитый и без какого-либо минимального желания жить и улыбаться: после того, как тебе приходится участвовать в собраниях толстосумов, что подозрительно косятся на смазливую мордашку несовершеннолетнего юноши, чувствуя себя протасканной шлюхой, в груди появлялась какая-то трещина, и всё разрасталась, разрасталась она с каждым новым вечером, в который Минхо чувствовал постепенное превращение в своего отца: злого, эгоистичного, жестокого. Он зарывался в свою постель и целыми ночами молчал, иногда позволяя себе слёзы от безысходности положения. «Лучше бы я умер», — было его любимой мыслью, когда он, сбрасывая с себя окровавленную рубашку, падал в постель, жалея, что в ней нет никого, кто бы обнял и прошептал: «Тебе необязательно следовать его участи — ты достоин быть счастливым», — и потому возникали сомнения, заслужил ли он в принципе этого счастья, а может, ему легче застрелиться, чтобы избавиться от отца? Ведь если он займёт его пост, ему придётся целую жизнь заниматься ненавистным бизнесом и тащить на себе ношу аморального беспринципного гомофобного урода, который убьёт и изнасилует по собственной прихоти, а Минхо был слишком добрый, чтобы без слёз на глазах и уколов совести в сердце уничтожить свет в чьих-то глазах. Господи, и какого только чёрта… он снова соглашается на то, что так ненавидит.       Ещё этот Хван… говорили, он красивый — Минхо вскинул бровь, глядя на раскрывающийся перед ним пейзаж ночного Сеула из окна автомобиля. Они ни разу не встречались — может, Ли видел его в новостях или журналах, однако каждый раз безынтересно откладывал статью, ведь в голове его укрепилась установка не заглядываться на сыновей враждующих семей. Ага, думал Минхо. У него и без того жизнь состояла из череды провалов, а этой ночью он рискует встретиться с этим пресловутым красавчиком лицом к лицу. Ладно, может, это хотя бы будет интересно.       Он одет в чёрные джинсы и опоясан ремнями с металлическими вставками: рядом на сидении лежат верёвки, средства для взлома двери и крыши — он планирует спуститься через стеклянное окно в случае неудачи, как в старых фильмах про шпионов, и так же забраться наверх. Господи, у отца куча опытных приспешников, а он поручает дело, которое может спасти жизнь компании, такому профану, как его сын. «Будешь на страже?» — уточняет он у водителя. Тот кивает, косясь на него в зеркало. «Отлично», — Минхо тяжело выдыхает, надувая губы. Он ужасно нервничает.       Они останавливаются на противоположной от нужного здания улице — со стороны задней части склада. Минхо прикладывает ладони к окну и исследует, как из-под козырька, обстановку на месте.       Склад, к которому его привёз автомобиль, окружён камерами видеонаблюдения. У ворот стоит пункт охраны, пара смотрителей лениво проходят мимо главного входа, попутно переговариваясь. Здесь же находится собачья будка: овчарка мирно посапывает, не предчувствуя беды. Ситуация благоприятная для того, чтобы вторгнуться на территорию. Он выходит из машины и оглядывает участок: ближайшая к нему камера отклонена от него градусов на тридцать. Минхо подхватывает с земли камень и подкидывает в сторону камеры — тот задевает стекло, образуя трещину, что быстро расходится и лишает возможности сделать запись. Отряхивая руки, он самодовольно улыбается.       Теперь перед ним — высокий кирпичный забор в два метра высотой, окружённый колючими кустами. Если он ворвётся поспешно, собака учует появление чужака, к тому же шум от веток заставит смотрителей или охрану прибежать на звук. Он пытается найти что-нибудь, что отвлечёт внимание всех троих, пока охрана не заметила, что камера сломана, однако в тот же момент из другого конца участка раздаётся характерный шум — как будто из близлежащего леса выбежал кабан или заяц, громко разгребая землю и сухие ветви. Минхо нахмурился, но медлить не стал. Охрана тут же выдвинулась по направлению к грохоту. Собака предупреждающе гавкнула пару раз, свет фонарей в чужих руках осветил дорогу к пролеску, и Минхо, поняв, что выбрал идеальную ситуацию для того, чтобы пробраться незамеченным, тут же взобрался по увивающим забор ветвям плюща наверх, перекидывая свой кейс с инструментами на мягкую траву и перепрыгивая на территорию. Он натянул чёрную маску и бейсболку, опуская взгляд.       Времени остаётся кардинально мало, чтобы медлить. Отец хотел этот несчастный алмаз? Он его, чёрт возьми, получит, фыркнул Минхо.       Ближайшая дверь, ведущая к складу, напоминала вход в полуподвал: низкая, маленькая. Она была заблокирована навесным замком. Минхо тут же достал из чемоданчика пару скрепок и прислушался к их движению. Пара щелчков дала ему понять, что он движется в верном направлении, и вскоре он взломал дверь, заслышав её лёгкий скрип. В испуге он округлил глаза и придержал её, тут же врываясь внутрь, чтобы его не засекли камеры. Могли бы придумать что понадёжнее для охраны целого склада… Он оказался в тёмном прохладном помещении. Минхо напряг глаза, проходя по коридорам, пока не привык к темноте: вскоре перед ним показались таблички с указанием служебных помещений и необходимых камер, а ещё — бесценная находка — план действий при пожаре. Вероятно, алмаз держат в одном из самых защищённых помещений. Он изучил план стен и перегородок: нужная комната, скорее всего, самая крупная, находилась по центру. Туда-то ему и надо — пока не вернулась охрана с собаками.       В коридорах было пыльно, сквозь крохотные окна ближе к потолку проникал, разливаясь по полу длинными прямоугольниками, лунный отблеск. Минхо бесшумно проследовал по коридору к центральному помещению.       А здесь-то, возле высокой металлической двери, его поджидала панель для ввода пин-кода. Он достал из кейса коробочку с пудрой и нанёс её на цифры: часто набираемые кнопки оставили на себе самое большое количество сухого сыплющегося вещества. Он подобрал код — каким-то чудесным образом ему повезло сделать этого с третьего раза, чтобы не заревела сигнализация, и он успешно проник внутрь.       Новичкам везёт, думает он. Минхо слишком быстро прокрался в помещение. Хотя, если так подумать, его запросто может ожидать подстава на финальном шаге.       Главное помещение было выполнено в виде круглого кабинета: посередине и по всему периметру находились постаменты с драгоценностями, накрытые кубами из стекла. Сверху красовался стеклянный купол, и звёздный свет рассеивался на пол, кружа в воздухе небольшие пылинки. Минхо поспешно огляделся: здесь, как в музее, были представлены драгоценные камни, украшения и раритетные книги. Он взглянул в фотографию на телефоне — ему нужен был алмаз размером чуть больше пяти сантиметров — грубый, неогранённый, отливающий глубоким синим. Действовать надо быстро, если он хочет остаться незамеченным. Минхо принялся осматривать стенды, практически не дыша двигаясь по стенам. Мимо него проплывали драгоценности, старые документы с рваными уголками страниц, оружие — такое ощущение, что господин Пак пытался переорганизовать складское помещение в музей. Вполне возможно, Минхо сейчас пытается украсть какой-то экспонат, подумалось ему. Ли оглядывается: здесь повсюду установлены камеры, он натягивает маску с кепкой потуже, чтобы остаться незамеченным.       Обойдя всё по кругу, Минхо устремил свой взор вперёд, на центральные стенды. И, вглядываясь, наконец обнаружил нужный ему постамент.       Довольно ухмыляясь, он приблизился к ящику, пытаясь понять, как можно его разбить. Если молотком, то наверняка вход будет заблокирован и охрана тут же прибежит схватить его. Внизу была небольшая электронная панель для ввода пин-кода, чтобы безопасно освободить алмаз — дело плохо, здесь Минхо никакой пудрой не подберёт пароль.       Вдалеке послышался подозрительный шум. Ли напрягся: не Хван ли это подоспел прямо вовремя? Что-то похожее на лязганье цепей и грохот молотка просквозило над его ухом; лунный свет, мягко падающий на центр помещения, внезапно перекрыла высокая тонкая фигура, и Минхо поднял взгляд: там, по самому центру купола, стоял человек. Через несколько мгновений он ударил инструментом по стеклу — появилась небольшая трещина, а после осколки с грохотом стали выпадать — и огромная дыра разорвала купол. Минхо инстинктивно отбежал в сторону, укрываясь руками, но осколки процарапали его скулы, плечи и запястья. Завопила сирена: видимо, можно и стеклянный куб разбивать, хуже-то уже не будет, Минхо резко ударил инструментом по стеклу и выхватил алмаз, пряча в кулаке, а меж тем незнакомец, подстраховав себя верёвками, проник сквозь крышу, опускаясь прямо меж постаментами. Ли сумел разглядеть завязанные в короткий хвост светлые волосы и кокетливые глаза, виднеющиеся из-под козырька бейсболки.       — Спасибо, что камеру на заднем дворе сломал до моего прихода, сладкий, — послышался высокий голос из-под маски — незнакомец опустил её, обнажая смеющиеся губы. — Ты оказал большую услугу.       Минхо прижал алмаз к груди.       — Не надейся, что я снова помогу тебе, — нахмурился он. — Хван?       Тот ухмыльнулся, протягивая руку вперёд.       — Отдай мне алмазик, малыш, — проговорил он, заглядывая Минхо в глаза. Как Ли и предсказывал: красивый до смерти этот Хван был, такой, что задохнёшься, если слишком долго смотреть, локоны его вьющиеся выбивались из-под кепки, а крепкая стройная фигура была увита ремнями и повязками для подстраховки — Минхо невольно обежал его тело глазами, поражаясь тому, как невовремя Хван появился в его жизни таким красивым. Нахмуриваясь, Ли отступает. Сирена становится всё громче, и лампы мигают ядовитым красным, бросая тени на их лица.       — Брось, меня отец убьёт, если узнает, что мы проиграли вам, — вздыхает Хёнджин. — Послушай, времени в обрез, нас сейчас обоих поймают.       Минхо уже слышит приближающийся стук чужих шагов.       — Мне удалось отвлечь охрану ненадолго, — признаётся Хван, — но уступать тебе из-за этого я не стану.       Хёнджин наступает длинными, широкими шагами; Минхо пытается спрятать алмаз в глубокий карман брюк.       — Ты такой непредусмотрительный, честное слово, — смеётся Хван и хватает его за плечо. Минхо пытается вырваться силой и даёт тому под дых, готовясь бежать. Но Хёнджин обхватывает его талию и притягивает к себе, не теряя времени. Минхо бы ударить его сейчас в пах или живот, но он стоит в ступоре и смотрит в узкие карие глаза, что изучают его губы. — Давай окончим это соревнование. И без того понятно, кто здесь победитель, правда? — Хёнджин соблазнительно облизывается и припадает к губам Минхо в поцелуе.       У Минхо в голове звук сирен превращается в далёкий плавный перезвон колоколов, становится всё тише, глубже, так, словно он погружается в океанскую пучину, задыхаясь и наполняя свои лёгкие водой солёной. Хёнджин сжимает его талию в своих руках и хватает за предплечье, ведя то вверх по своей спине. Не лучший момент для поцелуя, думает Минхо, прислушиваясь к глубокому отзвуку вопящей сирены в своих ушах, но отчего-то пальцы его так гладко блуждают по чужим лопаткам, что он, выдыхая, расслабляется и стонет едва слышно. Хёнджин проводит ладонью по его щеке и улыбается, тихо посмеиваясь в поцелуй. У Минхо сердце заходится в бешеном стуке: он едва дышит, но когда Хван отрывается и подмигивает ему, Ли понимает, что проиграл. По всем фронтам, чёрт возьми, проиграл.       Хёнджин отпускает его тело и машет в руке выхваченным алмазом, демонстрируя свою сноровку. Минхо успевает лишь рот приоткрыть, чтобы возразить, но тот, подтягивая верёвки, уже взбирается обратно наверх.       — Эй, — только и шепчет Ли, наблюдая, как безнадёжно ускользает от него камень.       — Если судьбой уготовано, — кричит ему напоследок Хёнджин, — встретимся ещё, ладно?       И исчезает в полотне черничной ночи.       Минхо пытается отдышаться, но времени нет. Шаги охраны уже на подходе, он слышит их грозный рёв, и ему не остаётся ничего, кроме как разбить стекло ближайшего окна да выбраться на улицу, карабкаясь сквозь высокие кусты.       Этой ночью он сбегал, влюбившись в тысячный раз. Но в этот раз, кажется, навсегда.

***

      На щеке у Минхо горит след от пощёчины. Он зарывается носом в постель и сжимает в руках холодное одеяло: господи, как же ему хорошо. «Придурок, — взревел его отец, когда сын приехал к нему с плохой вестью: камень выкрал отпрыск Хвана. — Ты позволил отребью этого смазливого ублюдка выкрасть алмаз!» — и удар пришёлся тому в челюсть. Минхо молчал — ему нечего больше сказать. «Он прибыл раньше меня, — соврал Ли, сплёвывая кровь. — Когда я добрался до места, тот уже сбегал из хранилища». Его тон, на удивление, спокойный и сдержанный: однако сердце у него колотится меж рёбер, бегает, стучит по костям и лёгким, коленки дрожат, как в преддверии беды, воздух с натяжкой проходит внутрь, и все его мысли заняты только этим нежным прикосновением чужой ладони к талии.       Минхо точно знает, по какой причине Хёнджин так поступил с ним: отвлечь внимание противника, повергнув его в шок, и выкрасть артефакт, было прекрасной идеей. И пока отец покрывал его матом, выплёвывая делать ругательства, младший Ли усмехался, припоминая, как только что целовался с врагом. Отец бил его долго и жёстко — Минхо потерял счёт времени, пока по спине его хлестала плеть, а он откашливался кровью, зная, что назавтра вызовет врача. Временами раны, которые ему наносил отец, бывали похлеще тех, что он получал на забивах и перестрелках, однако сегодня он уже получил свой бальзам.       У романтика Ли Минхо в эту ночь украли его первый поцелуй. И он, лёжа в кровати, сгибался от боли пополам, но казалось до сих пор, будто эта изящная ладонь до сих пор держит его за талию и ведёт дрожащие пальцы вверх по чужой спине. Это помогало ему улыбаться. «Хван Хёнджин… — повторяет он тихим шёпотом. — Хван Хёнджин, — и смеётся, сжимая подушку в руках. — Вот не повезло-то, а». Он берёт в руки телефон и тут же вводит в поисковый запрос имя этого наглого блондина. «За преступления надо отвечать, — думает Ли, когда интернет выдаёт ему сотни фотографий, — а ты сегодня украл мой первый поцелуй, солнце».       Минхо, кажется, припоминает его лицо. «Идеал стандартов красоты», — гласят статьи по запросу. «Человек, чьей внешности завидуют пластические хирурги». «Самый завидный жених для богатых наследниц». Минхо изучал посты о нём, как о каком-нибудь айдоле, только с учётом того, что они несколько часов назад целовались. Он видел его единожды — издалека — несколько лет назад на вечеринке в крупном отеле, но отец характерно напомнил то, как «этот подонок Хван» ухватил у него из-под носа акции, и Минхо так и не решился познакомиться с ровесником, предпочтя остаться в стороне вместе с Рюджин. Тогда им было, наверное, по четырнадцать. Сейчас девятнадцатилетний Хван Хёнджин работал начинающим адвокатом и моделью для модных журналов и занимался благотворительностью — вместе со своим ближайшим другом и помощником Ян Чонином. Минхо листал его многочисленные фотографии по поиску и сравнивал с тем его образом, свидетелем которого стал этой ночью. Причёска была скрыта кепкой, а фигура — водолазкой, но одно он точно помнил: пусть и хитрый, но взгляд глаз оттенка спелого каштана. Такой же, как на фотографиях. А ещё — ту милую родинку под правым глазом, которую часто замазывали тональным кремом для выхода в свет. И зачем только?       Минхо до самого рассвета не мог уснуть, справляясь с тяжёлой болью. Мама даже не заметила его прихода — крепко спала. Утром они обязательно вызовут врача. Смахнут всё на ранения, но госпожа Ли не была дурочкой, чтобы понимать: все эти синяки, отметины и порезы на сыне оставляла рука отца. Однако этой ночью какой-то внезапный транквилизатор ввели Минхо в кровь и помогли сделать спокойный вздох перед сном. Он ведь должен ненавидеть Хёнджина, правда? Просто обязан сыпать в его адрес проклятья и плеваться при виде его лица, но оно было таким… таким добрым… Минхо сжимает одеяло в руках и касается краешка губами просто потому, что те как никогда поцелуя желают, бешеные, неудержимые, и тихо себе улыбается, удивляясь, каким непредсказуемым и страстным вышел его первый поцелуй.       «Если судьбой уготовано, ещё встретимся». Этот ловелас, ускользнувший в чернильное небо сквозь блестящие созвездия, украл не только алмаз — но и жалкое сердце Минхо. Потому что, чувствуя, как постель давит на свежие раны, ковыряя кожу, и мнёт синяки, он уговаривал себя не влюбляться в поцелуй.

***

TXT — Anti-romantic

      Высокие люстры освещали широкий зал, где на званый ужин съехались представители влиятельных семей. Статьи в СМИ и посты в интернете подогревали интерес публики постоянными напоминаниями о том, что здесь соберутся представители соперничавших кланов — особенно известна борьба между семьями Хван и Ли — и репортёры, исследователи и поклонники собрались у входа, чтобы поймать самые горячие и острые сплетни в тот же вечер.       — Хён, а это не чересчур? — спросил Чонин, когда увидел, как тот у зеркала в уборной подводит себе глаза.       — Тебя что-то не устраивает? — ухмыльнувшись, отрезал Хёнджин и растушевал карандаш у уголка глаза.       — Нет, ты просто… — Чонин покосился на его макияж и инстинктивно отвернулся, поджимая губы. — Просто ты слишком красивый. А вдруг с тобой что-то случится? Вдруг на тебя глаз положат эти недоумки втрое старше нас? Они те ещё извращенцы, я знаю!       Хёнджин подрисовал уголок и взглянул на младшего в отражении. Тот, опираясь запястьями о раковину, тяжело дышал, опустив голову. Чёрные волосы скрывали поникшие раскосые глаза.       — Малыш, не волнуйся, — улыбнулся Хван. — Я делаю это для определённого человека.       Хёнджин осторожно привлёк его за талию и, пропустив пальцы сквозь уложенные лаком локоны, поцеловал Чонина в висок.       Ян взглянул на их отражение в зеркале. Хён такой изящный, подобно статному и гордому лебедю, плывущему среди лепестков бордовых роз, а Чонин до сих пор остался угрюмым утёнком с грубыми острыми скулами и большими слезливыми глазами. Хёнджин держит его за талию, прижимаясь к телу бедром, и Чонин понимает, что это далеко не детские чувства — то, что он отчаянно пытается подавить.

      Когда они успели стать… такими?..

      — Определённого? — Чонин замечает, как его кадык вздрагивает.       — Угу, — довольно улыбается старший и приглаживает тому волосы. — Ли Минхо. Слышал о нём?       Будь у Чонина диссоциативное расстройство личности, в тот момент он бы увидел перед собой в зеркале совершенно нового себя. Самоотверженного, жертвенного, мудрого и до смерти пугающе спокойного. Вот только он не болел — и ментальное здоровье было в порядке — а потому он до сих пор видел себя, глупого, малолетнего и ужасно уставшего.       — Ты смеёшься, что ли? — усмехнулся он горько и скинул с себя руку Хёнджина. — Ты только недавно выкрал из-под его носа драгоценный артефакт, а теперь хочешь… соблазнить его? — Чонин развернулся в его сторону, приоткрывая сухие губы. Ему не нужно было этого делать, ведь они прекрасно видели друг друга в отражении, только понимать, что Хёнджин, смотря на него, думает о другом, было слегка… больно?..       — Отцовская вражда никак не влияет на моё собственное отношение, — отвечает старший. Строгий взгляд Чонина плавно спускаются по ходу движения распущенных волнистых локонов и останавливается на широких плечах. Он моргает. И больше не раскрывает глаз. — Я думаю, он ничего такой. По крайней мере, целовать его было приятно. Он такой стесняшка.       Чонин глотает. И, злясь на себя самого, протягивает руки к верхним пуговицам рубашки Хёнджина, агрессивно пытаясь их застегнуть.       — Июль на дворе, сезон дождей, между прочим, — пробурчал младший. — Простудишься не дай бог, глупый.       Хван засмеялся, хватая его ладони своими огромными пальцами.       — Всё хорошо, малыш, — сказал Хёнджин, расстёгивая их снова. — Прикроешь нас, если что?       Чонин кивнул. Каждый кивок давался ему тяжёлым ударом молотка по разорванному сердцу.       — Такое ощущение, что я с тобой рядом исключительно для того, чтобы тебя прикрывать.       Хёнджин улыбнулся их отражению в зеркале. Как хорошо, что Чонин видел эту улыбку только наполовину — сбоку.       — Это неправда, — и хён обернулся в его сторону, пронзая сверкающим взглядом подведённых карандашом глаз. — Ты многого обо мне не знаешь. Поэтому я ещё одну ночь слишком нагло прошу тебя побыть моей тенью.

***

      Минхо делает глоток шампанского, но алкоголь ни черта не помогает расслабиться на этом празднике. Ради чего их всех тут собрали, он тоже не помнит. Знает только, что это одно из редчайших собраний, на которое пригласили враждующие компании. Слово «соперничество» здесь используют с насмешкой и издёвкой: все давным-давно знают, что между ними далеко не обыкновенная конкуренция, а скорее соревнование, где на головы участников направлены пистолеты. Секунда — и рванёт. Минхо боится. Отец вытащил его из спальни, приказав ехать на очередное торжество фальши и пассивной ненависти. Минхо ненавидел эти мероприятия: одна Рюджин скрашивала их, да и та сейчас на учениях в Китае, и Минхо придётся притворяться любезным молодым человеком перед чужими родителями, хотя мог бы спокойно штурмовать банкетный стол вместе с невестой. Минхо не хотел присутствовать здесь. Но ещё больше его раздражало, что отец строил из себя любящего и порядочного папашу, будто месяц назад он не избивал собственного сына до крови и потери сознания за то, что тот проиграл чужому сыну в краже, будто вчера Минхо не заметил, как тот позвал секретаршу в свой кабинет и вернулся домой к четырём ночи, будто он хоть каплю уважения к сыну проявлял, и, огибая губами холодное стекло бокала, Ли прятал издевательскую усмешку, выказывая презрение ко всем присутствующим. Он ненавидел эти места, честное слово. До сегодняшнего вечера, кажется.       — Какими судьбами, — басом, похожим на рык, проговорил его отец, заметив, как к ним приближается мужчина довольно внушительного роста. — Давно не виделись, президент Хван.       Минхо вздрагивает и выплёвывает шампанское обратно в бокал. Некоторые капли попадают на лацкан его пиджака — он тут же вытирает их костяшками запястья, надеясь, что испачкал не слишком заметно.       — Президент Ли, — в отражении бокала Минхо видит, как мужчины кланяются друг другу, но не осмеливается провернуться, притворяясь, что возится со своим пиджаком. — Как идут дела в компании?       — Прилично, — отвечает тот, и Минхо едва не фыркает, слыша отцовское враньё. Ли косится в стекло бокала. Различить внешность господина Хвана удаётся с трудом: мало того, что оно искажено и перевёрнуто, так ещё эта отцовская спина мешает. — Благодаря нашим директорам, бизнес идёт в гору. А у вас что нового, президент Хван? Слышал, недавно вы выиграли большой куш, — и он фальшиво смеётся.       — О, это всё благодаря моему сыну, — отвечает тот, и у Минхо колени подкашиваются. — Кстати, он тоже здесь сегодня. Умолял меня представить его вашему сыну — они ведь ровесники у нас?       Минхо поворачивается на каблуках с изворотливостью и сноровкой фигуриста с двадцатилетним опытом — и даже бокал шампанского поднимает, будто в честь президента Хвана.       — Добрый вечер, — кланяется он, оглядываясь по сторонам. Сердце у него отбивает бешеный ритм по рёбрам. Минхо пытается незаметно оглядеться, выдерживая на губах вежливую улыбку. Хёнджин? Хван Хёнджин здесь? Он чувствует, как задыхается. В душном зале аромат алкоголя и чужих сигар тошнотворно смешался. Но он знает, что эта тошнота и головокружение вызваны волнением.       — А вот и наследник семьи Ли, — улыбается президент Хван. Минхо даже боится представить, как неряшливо он выглядит. Мокрая чёлка прилипла к вспотевшему лбу, капли шампанского впитались в ткань пиджака, он жадно глотает воздух и нелепо улыбается во все зубы. Хёнджин ведь сейчас наверняка выглядит обворожительно, не то что этот неряха. Минхо не знает, на что надеяться, но не хочет испортить впечатление, которое осталось от их прошлой встречи. Он весь этот месяц, вообще-то, всё ждал очередного званого вечера, на котором они могли бы встретиться, и шерстил статьи в интернете, пытаясь узнать увлечения Хвана, чтобы, может быть, «случайно» столкнуться с ним… но так и не осмеливался. Знал потому что, отцу наверняка доложат. И сдерживал себя, чтобы не влюбляться в Хёнджина.       — Приятно познакомиться, — произнёс он и в поклоне покосился в сторону. Узкая талия, длинные ноги, размеренная походка… Минхо выпрямляет спину. А вот… и он.       — Рад встрече, Ли Минхо, — хмыкает Хёнджин. Минхо поднимает глаза.

И влюбляется.

      Золотые волосы распущены, волнистые локоны аккуратно повторяют контур скул и спускаются к пухлым губам. Те добрые глаза, которые Минхо запечатлел с ночи их первой встречи, были подведены чёрным карандашом — Ли задержал дыхание, чтобы не показать восторга. Он выглядел как тот самый Хван Хёнджин с обложек журналов и снимков в прессе — горделивый и холодный богатый наследник нефтяной корпорации, ничего удивительного, у Минхо будто возникло ощущение, что он видел такого Хёнджина ежедневно, а трепета в груди от этой долгожданной встречи и вовсе не ощущалось, зато было кое-что в этих губах, что шептали его имя.       — Приятно познакомиться, — Хёнджин поклонился в ответ, и Минхо заметил его заинтересованный и пронзительный взгляд обведённых глаз. Ли тяжело сглотнул.       — Надеюсь на плодотворное сотрудничество с вами, — произнёс Минхо заученную фразу.       — А я-то как, — незаметно подмигнул ему Хёнджин. Минхо в облегчении улыбнулся. И, заправив волосы за ухо, смущённо отвернулся, заранее зная, о чём будет мечтать целую ночь.       Их разговор прервал поступивший отцу Минхо звонок. Тот тут же, извинившись, отошёл, а отца Хёнджина удобненько завлекли разговором партнёры, и в итоге посреди целого переполненного людьми зала они остались… вдвоём.       — Я же говорил, если судьбой уготовано, мы ещё встретимся, — улыбнулся Хёнджин, отпивая из бокала шампанское.       — Твой отец упомянул, что ты умолял его познакомить тебя со мной, — уголки губ Минхо заговорщицки поползли вверх.       — Не терпелось увидеть человека, который проиграл мне из-за одного поцелуя.       Он помнит… Минхо отчего-то полагал, что такие, как Хёнджин, не помнят ни единого своего поцелуя, размениваясь теми с незнакомцами и случайными партнёрами, но Хван либо обладает отличной памятью, либо действительно дорожил тем, что между ними произошло.       — Хороший приём, — ответил Минхо, отводя взгляд. — Оригинальная тактика нападения. Но если бы, предположим, я ударил тебя? Или оттолкнул?       — Я решил рискнуть, — пожал плечами Хёнджин.       — И часто ты… так отвлекаешь противников? — в недоверии Минхо покачал головой.       — Придумал эту тактику, когда увидел твои губы.       Минхо делает глоток шампанского и оставляет стакан у губ в попытке скрыть свою идиотскую улыбку. Хёнджин смеётся.       — У нас… особо нет встреч для поводов, правда? — Минхо взглянул ему в эти соблазнительные чёрные глаза.       — Боюсь, что так, — промурлыкал Хван, обводя подушечной пальца поверхность бокала. — А что, ты бы… хотел, чтобы они появились?       Он с ним заигрывает, что ли, сомневается Минхо. Или просто-напросто играется, вводя его в заблуждение… Минхо в делах любовных совершенно не опытен, он не знает, как флиртовать в ответ и вести себя уверенно рядом с тем, кто в душу запал, ему почему-то казалось, что это происходит естественно, как в тех самых романах, что он обожал, но сейчас они с Хёнджином будто по разные стороны пропасти, оба хотят приблизиться друг к другу, и мост вроде в силах построить, но почему так боятся положить первую соломинку? Может, потому, что рядом дует ураганный ветер под названием отец.       — Было бы замечательно, — туманно ответил Минхо, косясь на чужие ладони, которые недавно огибали его скулы и затылок. — Вот только… — взывая к душной совести, задумался Минхо, — мы соперники, господин Хван.       — Прекрасно помню об этом, — Хёнджин сделал шаг вперёд и убрал влажную прядь со лба Минхо. Тот поднял на него неуверенный взгляд. — Но, господин Ли, не мы, а наши отцы. А мы с вами всё способны изменить. Хотите? — и он улыбнулся, когда Минхо, подняв ладонь, накрыл ею чужую.       — Изменить что-то в многолетней вражде? — в сомнении заколебался он. — Вряд ли получится.       «Как бы сильно я ни был в тебя влюблён», — продолжили за него мысли.       — Что ж, — Хёнджин оторвался и выпрямил спину, допивая шампанское в бокале, — если судьбой уготовано, мы всё ещё изменим. Правда?       — Правда, — засмеялся Минхо.       Отец вернулся спустя несколько минут. Сказал, что его вызвали на срочную деловую встречу, на которой необходимо его присутствие с сыном. И Минхо, бросая последний взгляд на Хёнджина, задался вопросом, какого чёрта судьба сводит их вместе и никогда не даёт больше нескольких минут. Он запоминал его добрые карие глаза с привкусом надежды и лёгкой юношеской робости, пальцы, что огибали стеклянный бокал изящно, подобно королевским, и сладкий голос из-под пухлых губ вперемешку с тонким, похожим на весенний дождь, смехом, и пока автомобиль увозил его в ночь на очередное отцовское испытание, Минхо сомневался в том, что жизнь его так уж плоха.

***

      Джисон просыпается от грохота металлической и стеклянной посуды на кухне. Кое-как раскрывает глаза и скидывает с себя одеяло, пытаясь вглядеться в происходящее. Господи, он как будто попал обратно в родительскую квартиру, где мама с самого рассвета принималась готовить, пробуждая его ото сна.       — Мин…хо? — бормочет он, потирая сонные глаза. — Ты чем там занимаешься?       Грохот в ту же секунду прекращается. Минхо на босых ногах шлёпает по плитке и опирается о дверной косяк обеими руками.       — Ты уже проснулся, писатель, — с вопросительной интонацией произнёс он. — Я решил найти какие-нибудь рецепты, чтобы не питаться одной только заказной едой.       — Откуда в тебе столько сил? — возмущённо ворчит Джисон, снова утыкаясь в подушку. — В такую рань готовить…       Хан замечает что-то схожее с оттенком улыбки на смуглом лице.       — Хочу отблагодарить тебя чем-нибудь, — отвечает тот, опуская взгляд. — Ты приютил меня, заботишься обо мне. А я…       — Ты и так очень сильно помог мне, — лепечет Хан в подушку.       — Это не считается. Ты ведь такой худой и слабый, ты вообще питаешься? Я должен тебя накормить, раз это не сделал никто другой.       Джисон ворочается в кровати. Какой же неуёмный этот Минхо.       — У меня хватает денег на готовую еду, — он машет ладонью, как бы имея в виду «забей», но Ли это не останавливает. И он, отрываясь от двери, шлёпает по ламинату в спальню, настроенный совершенно серьёзно.       — Послушай, господин писатель, либо ты сейчас встаёшь и мы идём в супермаркет, либо я поднимаю тебя силой.       Силуэт Минхо перекрывает проступающий в комнату проблеск из-за туч. Джисон прячет лицо в ладони и снова укрывается одеялом, издавая усталый стон. Не хочет он никуда идти, хочется просто заснуть обратно, у него и аппетита нет, чтобы стараться приготовить блюда.       Минхо опускается на край постели, поглаживая Джисона по плечу.       — Вставай, — смеётся он. — Время почти полдень.       Хан натягивает одеяло на голову.       — Прогулка пойдёт тебе на пользу, ну же, — Ли раскрывает одеяло, пытаясь оторвать пальцы Джисона от лица. — Если не встанешь сам, я заставлю.       Хан улыбается, отворачиваясь и утыкаясь в подушку.       — Заставь.       Ладони Минхо смело прокрадываются под одеяло на уровне поясницы Джисона. Тот чувствует, как пальцы Ли проворно блуждают по его помятой футболке, и напрягается, пытаясь предугадать следующий жест.       — Минхо, я думал, ты будешь придерживаться правил приличия, — бурчит тот, инстинктивно ударяя по месту, под которым Ли просунул ладони.       — Никаких непотребств не будет, не бойся.       И едва ощутимо касается полов рубашки, чуть приподнимая их — подушечки проходятся по коже над пижамными штанами.       — Куда полез, извращенец, — возмущается Джисон, отбиваясь от Минхо и сгибаясь пополам. Но Ли тут же закатывает его рубашку и с хитрой ухмылкой принимается щекотать живот, чем заставляет Хана неуклюже переворачиваться. — Нет, так нечестно, Минхо! — бубнит тот, пытаясь поймать его руки. — Это аморально — щекотать того, кто боится щекотки, в целях манипуляции!       — Вставай, милашка, — парирует тот в ответ и пробирается ладонями выше. По коже у Джисона бегут мурашки. — Иначе не остановлюсь.       — Это запрещено на государственном уровне! — пищит Хан, когда Минхо наклоняется, чтобы проникнуть пальцами под его спину. Удивительно, в любой другой ситуации прежний Джисон наверняка бы обрадовался такому поведению, но между ними всё так нелепо, будто картинка пазла, где ни один элемент кардинально другому не подходит, что он испытывает замешательство и полнейшее негодование, когда Минхо, который должен был вести себя достаточно отстранённо и холодно, который должен был посвящать свои мысли Хёнджину и ненавидеть Хана за то, что тот отнял у него любовь всей жизни, не перестаёт лезть к писателю, будто они давние приятели. Минхо щекочет его рёбра и, закусывая губу в улыбке, перебирается на верхнюю часть туловища, нащупывая грудные мышцы. Джисон тут же вскакивает, отрывая от себя его руки, но Минхо проминает коленом постель и склоняется над ним, не позволяя Хану подняться с места.       — Я же сказал, что лучше послушаться.       Джисон смотрит на него удивлённо, шокировано, глаза его круглые бегают растерянно, он заглядывает Минхо прямо в хитрые глаза, пытаясь найти ответ, зачем тот так поступает с ним. Ли же рук своих не отпускает — крепко держит его за рёбра и осторожно пробегает по ним подушечками пальцев. Взгляд Минхо опускается с глаз Джисона на его губы и шею.       — Писатель, — саркастично усмехается он, чувствуя, как Хан сжимается под ним — Джисон сгибает колени, касаясь ляжки Минхо, и упирается ладонями тому в грудь. — Мне так интересно наблюдать за тобой, — и, понимая, что перегибает палку, медленно отводит руки вниз — футболка Хана слегка теребит его покрытую мурашками кожу. — Ты так дрожишь из-за любого проявления близости. Сжимаешься от страха, когда я хочу тебя обнять. Трепещешь в моих руках, когда я целую. Ты правда такой робкий — или тебя кто-то… — он опускает руки, едва заметно касаясь его бёдер, — и взгляд его следует за движениями пальцев, — ранил?       Джисон напрягает бёдра, извиваясь от чужого прикосновения.       — Чушь, — говорит он, отворачиваясь и закрывая глаза. — Кто мог меня ранить? Минхо приподнимает уголки губ.       — Ты словно пострадал от любви. Боишься, что это повторится: что тебя накажут, если в тебя кто-то влюбится. Боишься, что любовь окончится разбитым сердцем.       В глазах у Джисона сияет солёным отблеском неразделённая печаль. Руки его больше не упираются Минхо в грудь. Они покоятся на ней смиренно и грустно, как будто Хану больше не нужно сдерживать это давление с чужой стороны, словно во всём он уже и без того признался, и Минхо на мгновение переводит взгляд на его пальцы, понимая, что, кажется, довёл того до истерики. Хан тяжело глотает и отводит взгляд.       — Неправда это. Не боюсь я любить. Просто с тобой… с тобой всё так сложно.       Минхо усмехается, поглаживая его бёдра.       — Что здесь… сложного?       — Я не могу понять тебя. Ты так близок со мной, но я не знаю, отчего — то ли ты смеёшься надо мной, пытаясь вскрыть мои чувства, как карты, то ли и правда заинтересован, но в таком случае — откуда у тебя это возникло? Мы ведь вместе меньше недели, а я чувствую, что уже не в силах остановить тебя. Ты разогнался, когда я ещё не был готов стартовать.       Минхо убирает руки с его бёдер и гладит по лохматым локонам. Руки его нежные и большие, в таких, наверное, весь мир поместится, думает Джисон. И невольно льнёт к шершавым ладоням, прикрывая глаза.       — Прости, если это доставляет тебе неудобства. Я правда поступаю глупо, вгоняя тебя в панику замешательство, но ты… ты единственный, кто у меня есть. И каждый раз я приглядываюсь к тебе, пытаясь изучить твои мысли, чтобы понять, это из-за того, что ты единственный, кто у меня есть, или из-за того, что я не хочу, чтобы был кто-то ещё.       Хан жмурит глаза и накрывает лицо предплечьем.       — Почему ты не хочешь вернуться к Хёнджину? На что я тебе сдался?       Минхо смеётся и поправляет сбившиеся локоны.       — Меня тянет к тебе. Целыми сутками думаю, какого чёрта, а потом не сдерживаюсь и обнимаю тебя. Засыпаю с тобой в одной кровати, Хан Джисон, не потому, что она моя по праву, а потому, что хочу лежать в ней с тобой. Мне и самому интересно, куда деваются чувства к Хёнджину, но пока я с тобой… почему так комфортно, будто это моё настоящее место?       В груди у Хана что-то тяжело ухает и падает, ударяясь о жёсткие холодные стены из рёбер, да катится вниз неприятной жгучей вибрацией.       — Потому что, когда я создал тебя, — шепчет он, и из-под руки его бормотание доносится едва слышно, — я знал, какую именно любовь должен подарить тебе, чтобы ты был счастлив.       Минхо наклоняется. Убирает его ладони со своей груди. Осторожно поднимает одеяло и отбрасывает его в сторону, прекрасно слыша, как тревожно бьётся сердце Хана. И ложится ему на грудь.       — Из всех персонажей, которые у тебя есть, ты выбрал того, кто состоит в отношениях.       Джисон боится открыть глаза и смущается сказать что-то в ответ. Пальцы свои он медленно ведёт вниз, проходя по грудным мышцам Минхо, минуя солнечное сплетение и останавливаясь у его живота. Ладони его, горячие от волнения, задевают низ футболки Ли. Тот удивлённо косится на чужие запястья.       — Ты чего делаешь? — вздрагивает он. А Джисон, не раскрывая глаз, поднимает ткань и касается живота Минхо, заставляя того подскочить от неожиданности.       — Ты тоже щекотки боишься. Я тебя как облупленного знаю.       И Минхо тут же отрывается, пытаясь подняться. Но Джисон уже захватил область его живота у пупка. И принялся перебирать подушечками и ногтями по бархатной оливковой коже с хитрой улыбкой на лице. Минхо ёжится, изгибаясь в его руках; слегка двигает бёдрами, отступая, и пытается убрать руки Хана, но тот приклеился, ладони у него куда сильнее и настойчивее, чем кажутся. Ли выдыхает в усмешке.       — Х-хватит, — сипит он.       — Нет, — и Джисон, подмигивая ему, тут же поднимается, накидываясь на него с щекоткой. — Теперь ты не отвяжешься, понятно?       Минхо улыбается.       — Но я… боюсь.       — Отлично. Не зря придумал.              Хан поднимается в постели. Минхо движется назад, отгибая спину к постели, но Джисон крепко сжимает его талию и бегает пальцами по пояснице, заставляя того щуриться и издавать похожие на смех стоны.       — Да хватит, — умоляет Минхо, откидывая голову назад.       Но Джисон уже прокрался со спины и принялся теребить кожу на лопатках.       — Ай, ай, ну больно же, чёрт, — шипит Ли.       — Ничего не больно, — хмурится Джисон, — ты точно так же меня щекотал.       Минхо рыскает в поисках его рук, но тот оказывается куда быстрее, умудряясь залезть ему под футболку и добраться до груди. Джисон не сдерживает смех.       — Ах ты ж… — возмущается Минхо.       И резко подаётся вперёд, пытаясь запутать Хана. Руки у того невольно ползут по телу вверх — и он касается сосков.       Момент молчания наступает, когда Джисон понимает, какую часть тела задел. Он мгновенно одёргивает пальцы, будто ошпаренный, и прижимает их к своему телу. На лице его застыла маска сожаления: губы открыты, брови вскинуты, глаза сощурены. Минхо заходится в заливистом смехе.       — Говорил же, боишься, — он тут же морщит нос и треплет щёки Хана, заглядывая ему в глаза. — Милашка.       Джисон обиженно отворачивается и падает обратно на подушки.       — Вот до чего твоя щекотка доводит, — говорит Минхо и встаёт с кровати. — Пойдём в магазин уже. Надо купить продуктов.       Джисон недовольно стонет.       — Ли Минхо, я тебя ненавижу.       Минхо усмехается.       — Ага, как же.

***

      Минхо надавливает на ручку тележки и, отталкиваясь от кафельного пола, проезжает по холлу продуктового к полкам с чипсами.       — Ну врежься ещё, — бурчит Хан, пробегая глазами по длинному списку продуктов. — Почему мы в отделе с закусками? Мы же за овощами пришли.       Изучив имеющиеся в холодильнике продукты, эксперт Ли Минхо в возмущении схватил первый попавшийся лист и выписал недостающие ингредиенты, заставив Джисона нахлобучить берет с пальто и отправиться в ближайший супермаркет. «Давай просто закажем еду, времени вообще нет», — возмутился тот, но Минхо уже взял его за руку и вытащил на лестничную клетку, агрессивно отвечая: «Нет, ты должен выходить на улицу, а не сидеть в четырёх стенах, писатель несчастный». Минхо бы и сам смог сходить, но по правилам — никаких прогулок в одиночестве, Джисон учитывал риск возникновения неприятностей. За ним ведь глаз да глаз нужен, за этим безрассудным парнем с хулиганскими наклонностями. И когда он только такой безалаберный стал? Неужели, думает Джисон, пока Минхо активно кидает кукурузные чипсы в телегу, реальный мир и правда изменил его характер?..       — Куда накладываешь, — Хан тут же принимается выкладывать половину упаковок обратно. — У нас не так много денег.       Минхо усмехается.       — Чувствую себя твоей содержанкой, — и отъезжает на телеге вперёд. — Откуда у тебя деньги на расходы?       — Мама ежемесячно переводит, — отвечает Джисон, оттаскивая телегу в овощной отдел. — Говорил же, они откупились от меня. Видимо, переводить мне миллиончик вон в месяц куда лучше, чем держать в собственной квартире.       — А почему они выселили тебя?       — Мама вышла замуж за отчима и родила дочь, — Хан нервно теребит пальцами список продуктов. — Я и сам был счастлив съехать от них. Прожить даже ещё один год в этом аду… да лучше самому умереть.       Минхо бросает на него напряжённый взгляд из-под нахмуренных бровей.       — Всё было невыносимо?       Хан косится на него с натянутой улыбкой.       — Наверное, не стоит тебе рассказывать, — он делает пару шагов вперёд. — Я же говорил, тебе лучше не знать обо мне кое-что.       Минхо подъезжает на телеге и выравнивает шаг с Джисоном так, что может видеть его лицо.       — Брось, — фыркает Ли, скрипя колёсами.       Они доезжают до холодильников с замороженными овощами, и Джисон, следуя списку, нагибается, чтобы достать нужные продукты.       — Что происходит в твоей семье? — интересуется Минхо, замечая, что Джисон предпочитает его игнорировать и притворяться занятым этой несчастной замороженной цветной капустой. — Послушай, проблемы в семье встречаются очень часто, не надо стесняться говорить о них.       Джисон с силой закидывает упаковку из овощной смеси в телегу — та пошатывается, и Минхо чувствует, как его укатывает в сторону.       — Я пока не готов, — произносит Хан. — Если честно, я даже думать о них боюсь. Это люди, которые пытались загубить в собственном сыне, если они вообще меня сыном считали, желание жить и творить, и я до сих пор ненавижу себя за то, что финансово зависим от них.       Минхо опускает взгляд и соскакивает с телеги, принимая серьёзное выражение лица.       — Прости, — одними губами произносит он.       — Ничего страшного, это я не должен так реагировать, — выдыхает Джисон, и они шагают по магазину. — Я даже Феликсу редко рассказывал. С такими вещами стоит обратиться к психологу, а не к другу, я знаю, — грустно усмехается он. — Но почему-то не могу набраться смелости.       Минхо останавливает телегу, пока Джисон закидывает в неё упаковку моркови, и подозрительно смотрит на его безмолвную смирённую улыбку.       — А сейчас? — напрягается он.       — Что — сейчас? — косится на него Хан, выбирая на полке приправы.       — Это продолжается? Они и сейчас заставляют чувствовать тебя некомфортно или запугивают?       — Я редко с ними общаюсь, не переживай. Лишь… по праздникам поздравляю. Я не позволяю им ранить меня так же сильно, как раньше.       — Эй, Хан Джисон, — Минхо огибает телегу и подходит к писателю. Устремляет свой взгляд на его ладони и осторожно отгибает пальцы один за другим, вытаскивая упаковки с приправами, и накрывает запястья своими большими руками, тихо усмехаясь. — Ты даже Феликсу разрешил издеваться над собой, когда он в шутку просил тебя признаться в том, в чём ты не хотел. Я боюсь представить, что тебе пришлось пережить в школе, — он качает головой, убирая специи в телегу. — Кто мог издеваться над тобой. Кто ущемлял тебя. Кто сделал тебя таким хрупким, нет, вернее, кто внушил тебе, что ты слабый, ты ни разу не думал, что это несправедливо?       — Мы и правда будем обсуждать это напротив стеллажа с приправами? — вздыхает Джисон, опуская руки. Но запястья Минхо следуют за ними, не желая отпускать.       — Да хоть посреди пешеходного перехода. Ты же понимаешь, что это серьёзная вещь? О тебе никто не заботился все эти годы. Неудивительно, что ты растерял веру в себя.       Хан устало смотрит на него из-под чёлки волос цвета воронова крыла.       — Если захочешь, мы обсудим это, — продолжает Ли, облизывая засохшие губы. — Я не хочу настаивать, но если на тебя будут давить, пока я здесь, пока я рядом с тобой, я защищу. Я помогу. Просто позволь себе думать, что ты заслуживаешь помощи и защиты. И скажи мне.       — Уверен? — Хан отводит пустой взгляд и притворяется, что заинтересованно смотрит на список продуктов. Минхо вырывает лист из его рук и крепко сжимает чужую ладонь.       — Уверен, — скулы его дрожат — видимо, от злости. — Ты не сможешь испугать меня душевной болью. Думаешь, наверно, что один такой, что мне тебя не понять, что я сбегу, если узнаю, что ты чем-то отличаешься, но это не так.       — Но зачем тебе это? — вновь отдаляется Хан. — Мы с тобой почти незнакомцы. Почему ты стараешься меня защитить, а?       — Хотел бы я знать, Хан Джисон, почему я попросту не могу ненавидеть тебя, — усмехается Минхо. — Но ты исправно заставляешь меня улыбаться, когда я хочу о тебе забыть.       Джисон опускает взгляд и смеётся, словно понимая смысл его слов.       — Мы выглядим как парочка, которая ссорится насчёт приправы для мяса.       — Мы вышли покупать продукты и сейчас вернёмся в общую квартиру. Конечно, блин, мы парочка, — отвечает Минхо с ухмылкой и, крутанув телегу, направляется в отдел с фруктами. — Пойдём, господин писатель. А то так и будешь смущаться до самого вечера.       — Ничего я не смущаюсь, — Джисон ухватился за телегу и поплёлся на своих коротких ножках за Минхо.       — Ага, — тот цокнул покосился в его сторону. — Господи, какой же ты…       Они набрали целую телегу продуктов, и Хан, стоя на кассе, едва сдерживался, чтобы глаза не выпали из орбит при виде цены. Такое ощущение, что они набрали всё необходимое для новоселья: тут и продукты за края телеги высовывались, и средства бытовой химии торчали из-за металлической решётки; и когда он расплатился, отходя от кассы, то произнёс обнадёживающее: «Надеюсь, этого хватит как минимум на месяц».       В тот день Минхо приготовил пиццу, лапшу с авокадо, овощи с карри. Из кухни постоянно потягивало чем-то пряным, и Хан невольно вдыхал ароматы острых соусов, чувствуя, как желудок его скручивается от голода.       — Это что, карри? — внезапно подавал голос он, пытаясь перекричать шум шкварчащей сковородки.       — Не отвлекайся, господин писатель! — смеялся в ответ Минхо, пережаривая овощи. — Попробуешь всё в подходящее время.       — Но как дотерпеть до ужина, когда запах такой невероятный? — протягивал тот обиженно, заставляя Ли улыбаться.       — Пока не придумаешь хобби главной героине, ничего не позволю в рот взять.       — Да она писательница! Думаешь, у писателей есть хобби?       Минхо оглядывался на Джисона: тот сидел на стуле в позе лотоса, рискуя свалиться, и придерживал голову руками, что-то активно строча. Волосы его взлохматились — наэлектризованная чёлка встала дыбом, футболка с одного плеча сползла, лицо было опухшим и помятым. Неряшливый, неаккуратный и ужасно уставший писатель: конечно, ведь в его квартире поселился оживший персонаж, а меж тем долги по учёбе всё растут, и он, наверное, ужасно запутался, пытаясь справиться с проблемами в одиночестве, только сердце его было не настолько взрослым, чтобы решать все свалившиеся беды одновременно. Милый такой он был: когда сосредотачивался, высовывал язык от усердия и надувал губы, а ещё, верно, ничего вокруг не замечал, когда полностью погружался в рассказ.       Пару раз за день Джисон появлялся на кухне.       — Смотри, здесь немного прописал манеру общения персонажей, — он показывал Минхо строки и следил за выражением его лица. Тот вытирал руки о фартук и, пробегая глазами, одобрительно вскидывая брови.       — Уже лучше, — подмечал он, одобрительно целуя Хана в лоб. — Постарайся удерживать персонажей такими же живыми, ладно?       Джисон активно кивал и записывал всё, что он комментировал, а когда Минхо замечал, как тот потирает пальцами глаза, протягивал ему ложку с соусом, и Хан, приоткрывая маленький ротик, слизывал горячую жидкость, удовлетворённо улыбаясь.       — Готовишь ты явно лучше, чем я пишу.       Минхо лохматил его волосы и усмехался.       — Ты отлично справляешься. И приходи к ужину, ладно? Я наготовил кучу еды, которую надо съесть.       — Надеюсь, стоимость за продукты окупится твоей стряпнёй, — комментировал Джисон и возвращался в спальню.       Минхо осторожно разрезал торт на куски. Это тот самый, что он так давно хотел приготовить, «Красный бархат», утончённый, приторно сладкий и пропитанный сочный кремом. За окном темнел ранний вечер, опускаясь на город светло-фиолетовым закатом, на кухне кипел чайник, писатель Хан Джисон откладывал свои записи после плодотворного дня и потирал покрасневшие глаза, а Минхо звал его кушать.       — Как идёт работа? — интересуется он, когда Джисон входит в кухню, потирая плечи от холода. Здесь стоит аромат сладкого крема, какао и молока, он оглядывается с интересом, замечая на столе пышный пирог.       — С такими запахами… не могу сосредоточиться, — он усаживается на стул, пока Минхо разливает чай. — Но если буду усердно работать, к концу недели допишу встречу двух главных героев, — хвастается Джисон. — А потом… нужно будет прописать то, как они влюбятся.       Минхо садится напротив, подкладывая Хану на тарелку огромный кусок.       — Скушай, чтобы силы появились, — говорит он. — Влюбляться ты точно знаешь как.       Джисон обрубает его коротким «эй» и смеётся, а Минхо кладёт торт на ложку и подносит к его рту.       — Я не маленький, сам съем, — цокает Хан. Но, видя, как Минхо направляет ложку к его лицу, приоткрывает губы и осторожно откусывает, глядя на того робко и стеснительно. Ли довольно улыбается, видя, как Джисон прячет за щёчками сладкое тесто, и продолжает кормить его.       — Вкусно, — отзывается Хан, облизываясь. — Очень вкусно.       — Я рад, — шепчет Минхо. — Рястяпа.       Возле губ у Джисона осталась малиновая посыпка — Ли осторожно хватает его за скулы и протирает подбородок и ямочки, замечая, как тот смущается, резко прикрывая глаза, и отворачивается. А Минхо нравится того дразнить: ведь Джисон такой беззащитный и наивный, всё воспринимает остро и однозначно, у него каждая эмоция натянута до изнеможения, коснёшься — взорвётся, как струна, он такой…       — Милашка, — смеётся Ли.       — Хватит меня так называть! — возмущается Хан.       Но Минхо всё ещё подносит торт к его губам, наблюдая, как тот приоткрывает рот, чтобы скушать, и гладит его по щеке, когда Джисон слишком близко. Он такой мягкий: хочется проходить по его лицу пальцами, лаская подушечками бархатную кожу, изучать каждую его родинку и прыщик, и у Минхо есть все возможности сделать это, но… он всё ещё сохраняет дистанцию. Он так сильно хочет привязаться, когда видит, как Джисон улыбается, пережёвывая его торт, так сильно хочет привыкнуть к нему и поселить у себя под сердцем, когда чувствует, как что-то под рёбрами покалывает, когда Хан смеётся и смотрит на него этими тёмно-бордовыми глазами, но падать всегда больно, Минхо знает. Однако так хочется узнать его поближе.       — И ты всю эту вкуснятину Хёнджину готовил?.. — восхитился Джисон.       — Да. Он поэтому захотел со мной встречаться, верно?       — Господи, да я бы женился на человеке, который так готовит! — скрывая слёзы от наслаждения, случайно бросил Джисон, только потом понимая, что сказал. И оба они прыснули в каком-то лёгком и привычном смехе, а Хан тут же спрятал лицо в ладони, чтобы скрыть побагровевшие щёки.       А потом он уходил сочинять дальше. Если честно, правило, гласившее не отвлекать его, пока он писал, Минхо очень напрягало: тот ведь мог забыться со своим писательством и даже на кухню не прийти. Ли, конечно, не вторгался в его личное пространство, пытаясь занять себя видео на YouTube и короткими фильмами, но когда он видел, как Хан Джисон борется со сном, выжимая из последних сил эти строчки, то не мог не вмешаться. Он же загоняет себя до изнеможения, этот дурачок, нужно и отдыхать ведь!       Время на часах уже за двенадцать перевалило. Тот кушал в последний раз часов семь назад, его желудок издаёт недовольное урчание на всю квартиру, и Минхо решается достать из холодильника чоко-паи, которые прикупил с остальными продуктами. Ставит в микроволновку, разогревает им по парочке пирожных — и возвращается в спальню.       — Эй, господин писатель, — усмехается он, входя в комнату. — Давай перекусим и ляжем спать. Ты сегодня отлично постарал…       Но как только Минхо пересекает порог, то видит, как Джисон, положив голову на вытянутую на столе руку, сопит прямо над сценарием. Минхо ставит пирожные на другой конец стола и осторожно гладит Хана по голове.       — Эй, Хан Джисон, — шепчет он с улыбкой, наклоняясь к его лицу. — Просыпайся скорее, спать надо в кровати, а не на столе.       Но тот не реагирует от слова совсем. Может, слегка вздрагивает головой или обиженно скулит, но не раскрывает глаз. Минхо поднимает его голову, пытаясь раскрыть глаза. Джисон падает обратно — и начинает храпеть так, будто не спал неделями.       — Ты просто невыносим, писатель, — произносит Ли. Он вытаскивает бумаги из-под его руки и складывает в том же порядке, подбивая о стол, чтобы лежали ровно. Попутно Минхо замечает: да здесь исписаны десятки, не меньше, и все перечёркнуты, заметки стрелками, крестами, кругами на полях, даже видны зарисовки персонажей, и он гордо улыбается. — Ты стараешься и правда на славу. Неужели это всё… ради меня? — да гладит его по макушке, задумываясь, что за чувства тот должен испытывать, раз ради Минхо жертвует своим здоровьем и временем, пытаясь доказать им обоим, что всё ещё умеет жить.       Он сказал, что это не влюблённость, размышляет Минхо, опускаясь на стул рядом. Не та страсть, что приводит к любви плотской, пустой, ничего не значащей. Не те эти чувства, ведь как Джисон может влюбиться в того, у кого уже есть любимый человек, правда? Это было бы совершенно не рационально.       Минхо вытягивает руку на столе и опускает голову так, что его положение становится зеркально Хану: теперь он может видеть, как размеренно поднимается и опускается его грудь, как тот дышит ртом, пока громко сопит, и Ли устраивается поудобнее, наблюдая за этим недотёпой-писателем.       Но что же это за любовь тогда? Может, Минхо его муза? У всех ведь творческих людей это бывает, а раз Джисон смог отвлечься от старого сценария, быстро переключившись на новый, да так, что пытается довести всё до идеала, значит, Минхо в этом играет не последнюю роль?       Он осторожно касается своими пальцами пальцев Джисона. Думает, а не вторжение ли это, когда перебирает подушечками его ладони, поглаживает уставшие кисти, касается запачканных грифелем ладоней… не вторжение ли это, когда он просто укладывается спать рядом, за этим же столом, и глаза его сами, словно от усталости, закрываются? И, шепча на выдохе короткое: «Хорошенько выспись, господин писатель. Если отказываешься спать в кровати, я посплю вместе с тобой здесь», — улыбается в последний раз да зарывается вместе с ним в глубь тёмной ночи, пока с деревьев опадают дрожащие листья.       И до самого утра они проспят друг напротив друга, пока рядом таят шоколадные пирожные, а тихая спальня утопает в размеренном дыхании двух людей. И до самого утра — до последнего, исчезающего с неба облака, до падающего листа, до порыва ветра — они будут лежать, слегка касаясь пальцами, и размышлять, что же это за любовь такая.       Смазанная чёрным грифелем по пожелтевшим полям страниц.

***

      Небеса цвета бледного тумана окутали в то воскресенье побережье реки Хан. Хёнджин опустился на поломанную скамью и испустил тяжёлый вздох. Шумные воды хлёстко бежали вдоль берега, и далёкие баржи медленно следовали бешеному течению.       — И как мы могли быть столь недальновидны? Живём на прицеле фотокамер тысяч фанатов, а надеемся незаметно сбежать и спокойно жить, — выдыхает Хёнджин. — Так глупо, Чонин-и. Так глупо. Любить парня в наше время — самое грустное, что могла придумать судьба.       «Я знаю, хён», — тяжело глотает Чонин и опускает глаза.       — Фанатские посты — это нормально; — говорит Ян, пряча ладони в карманах длинного чёрного пальто, — если ты не будешь воспринимать их всерьёз, трудно будет доказать вашу связь. Возможно, шумиха скоро утихнет. Сможем связаться с администраторами сайтов и попросить их удалить фото. Или же залечь на дно, чтобы не показываться на публике.       — Я и так отказался от фотосессий, чтобы восстановиться, — выдыхает Хёнджин. — Хочу пожить в тишине и на пару месяцев забыть о том, кто я есть на самом деле.       Чонин косо поглядывает на хёна, тревожно трогая свою шею. Волосы его колышет октябрьский ветер. Хван смотрит в небо, надрывно дыша, и Чонин представляет, как красиво смотрелся бы рядом с его приоткрытыми губами сигаретный дым, плавно превращающийся в тучи на небе.       — Побудешь со мной это время? — спрашивает Хёнджин, останавливая свой шаг. Ян усмехается. — Помню, раньше ты водил меня на свидания.       — А нечего было себе парня находить, — шутливо возмущается он, надувая губы. — Не нашёл бы — может, до сих пор ходили бы на свиданки.       — Побережье — самое многоликое место, не правда ли? — произносит Хван, кутаясь в пальто от ветра.       — Почему? — удивляется Чонин. Ветер колышет волнистую чёлку его волос цвета вороного крыла.       — Свидания, самоубийства и первые поцелуи всегда происходят на побережье, — с печальной улыбкой на губах отвечает Хёнджин, слегка прищуривая глаза. Его измождённый взгляд устремлён вперёд. — И каждый раз, когда я оказываюсь здесь, размышляю, что ждёт меня сегодня. Какой из трёх самых плачевных концовок обратится моя прогулка? Даже если я с тобой, я боюсь, потому что боль, которую я могу причинить тебе, неизмерима, и что если однажды, не задумываясь, я так сильно раню тебя, что…       — Хён, — Чонин кладёт руку ему на плечо и тесно сжимает его; тот поднимает голову вверх. — Хватит думать обо мне. Мы с тобой дружим с рождения.       — Это не мешало мне ранить твоё нежное сердце тысячи раз, — напоминает Хёнджин. — Скажи, разве тебе не было больно со мной? Ни разу?       Чонин смеётся. Из-под его уст вырываются нервные смешки, он отводит взгляд да тяжко вздыхает.       — Миллионы раз, хён, — говорит он, глядя старшему в глаза. — Наверное, миллионы, если бы я умел отличать боль от радости. Но я слишком глупый, а с тобой слишком хорошо.       — Я ранил тебя при прощании, я знаю это, — добавляет Хёнджин. — И мне ужасно стыдно, но кажется, я бежал не только от семьи, а от чего-то ещё. Может, я сбегал от ощущения неполноценности. Я всю жизнь спрашивал, что мне нужно для того, чтобы эта агрессия в душе прошла, чтобы я улыбнулся нормально, зная, что достоин радости и без каких-либо причин, какой-то белый шум заполнял мои мысли, и я постоянно торопился стать лучше. Словно что-то тяжёлое давило на сердце, и сейчас я понимаю: я бежал, потому что больше не хотел… делать тебе больно. Мне лучше было навсегда исчезнуть из твоей жизни, чтобы ты нашёл своё счастье без меня.       Беспокойные воды грозят разлиться за берега и бегут, бегут яростно да взволнованно, и кажется, сквозь эти тучи скоро прольются первые слёзы, а Хёнджин слишком бледен и пугающе спокоен. Чонин гладит его тонкое плечо, чуть задевая рукавом золотистые волосы, и Хван ластится к его руке, подобно любвеобильному щенку, хватает запястье да осторожно целует ладонь. Почему им вдвоём постоянно недостаёт нежности, почему они, зная, что ранят, продолжают дарить эти сомнительные поцелуи? Их дружба — на каком-то запредельном уровне, так не дружат, так убивают.       И когда всё только началось?       — Я не смогу быть счастлив без тебя, — отвечает Чонин, устремляя свой взор на бегущую воду. — Мы с самого детства как братья растём, разве я научусь видеть мир без тебя таким же, как и прежде? Я попросту не смогу поверить, что не отыщу тебя в твоём же доме, что не натолкнусь на тебя в нашей любимой кофейне, это странно, как будто что-то убрали на время и пообещали вернуть, но тебя всё нет и нет, и поначалу я отрицаю иллюзию твоего отсутствия, а потом ненавижу себя за то, что до сих пор не смирился. Если ты думаешь, что в этом счастье, то ошибаешься.       — Я отнимаю твоё время, твои нервы и твою любовь, — возражает Хёнджин. — Ты мог бы тратить их на кого-то другого, ты мог бы влюбиться в замечательную девушку и построить здоровые отношения. А ты меняешь молодость на друга.       Чонин рад, что стоит позади. Рад, что Хёнджин не увидит, как он жмурит глаза да подбородок сжимает, как венки на его шее напрягаются, выступают. Почему этот дождь всё никак не начнётся, неужели его уговаривать надо? Почему он попросту не может сокрыть слёзы в ливне?       — Не нужен мне никто, хён, — бросает Чонин.       «Потому что я люблю тебя», — остаётся в его мыслях. Любовь к Хёнджину действительно предотвращала чувства к другим людям: ей можно было насытиться настолько, что в переполненном сердце не оставалось места для кого-либо ещё.       Он тысячи раз спрашивал себя, когда всё это началось. Может, с того самого момента, когда он узнал, что значит чувствовать что-то помимо платонической привязанности? В какое по счёту их крепкое объятия Чонин почувствовал что-то новое — да не переставал больше? В какие по счёту сжатые до крови кулаки и в какие по счёту пролитые слёзы всё пошло по наклонной? В какой по счёту поцелуй в лоб нужно было приказать себе остановиться, чтобы сейчас они не сидели на этом берегу, жадно глотая прохладный воздух и моля небеса наконец разверзнуться в слезах?       — Чонин-а, ты у меня такой взрослый… — размышляет Хёнджин. — Я счастлив был наблюдать за тем, как ты растёшь.       Чонин сжимает руки у него на плечах, выдыхая бесшумно. Глаза он держит закрытыми, и признание вот-вот вырвется из-за крепко стиснутых губ, сердце колотится: а что, если он просто сейчас рискнёт абсолютно всем, что имеет, и расскажет? Чанбин предупреждал: это будет случаться миллионы раз, и с каждым разом сердце у Чонина будет понемногу сгорать, обращаясь в пепел, и когда наконец наступит идеальный момент, ничего, кроме золы этой, не останется, а как же признаваться — и без сердца в груди? Чонин боялся потерять его, а сказать… так и не решался. Он репетировал это тысячи раз.       Под падающими листьями вишни: «Слушай, хён…»       На тяжёлом осеннем ветру: «Мне нужно кое-что сказать тебе. Если ты откажешь, я всё пойму, и я в первую очередь я хочу быть тебе отличным другом, а не обузой, но…»       На дне рождения, невменяемым и пьяным в стельку: «Помнишь, ты как-то спрашивал, почему я к тебе так сильно привязан?»       Во время прогулки, под шум переплетающихся ветвей: «Я хотел спросить у тебя совета. Что это такое: когда при взгляде на человека в жар бросает, щёки краснеют, сердце колотиться громко начинает, а ты стесняешься посмотреть ему в глаза?»       Однако все слова казались паршивыми. И, стоило Чонину сделать глубокий вдох, чтобы осмелиться, Хёнджин улыбался и говорил, что скоро придёт, и из груди у Яна вырывался этот полупрозрачный пепел.       — Я буду продолжать расти для тебя, — обещает Чонин.       Чанбин часто говорил: «В этом ты счастья не отыщешь. Ты попросту его не увидишь, потому что слишком помешан на безумной идее быть с ним рядом. Ты откажешься оглядываться по сторонам и меняться ради этого. Ты считаешь, что всё и так идеально, но идеал — отражение хаоса, а ты стоишь по неправильную сторону зеркала. Очнись уже. Верить в родственные души здорово, вот только родственная душа — это не тот, с кем больно».       Кажется, этот парень за несколько встреч изучил Чонина лучше всех людей на свете. И ясно вложил в его головушку бестолковую, что он попросту помешан. Но Чонину до каких-то острых проколов на сердце огорчительно смотреть правде в глаза.       Чонин наклоняется да обнимает плечи Хёнджина, устраиваясь подбородком у него на плече. Жмётся к его шее, целует щёку, трётся волосами о скулу.       — Ребёнок, — смеётся Хёнджин. — С чего такие нежности?       «Я сотни раз представлял, как за этими невинными и до тошноты надоевшими поцелуями в щёку последует что-то ещё, — гневно думает Чонин, на глубоком вдохе ещё крепче прижимая к себе Хёнджина, — а ты приходишь ко мне на порог и заявляешь, что влюблён в Ли Минхо. Этих слов достаточно, чтобы понять?»       А Хёнджин накрывает его руки да улыбается печально.       — Тебя снова потерять боюсь, — признаётся Чонин. — Если решишь бежать, предупреди хотя бы за месяц, за неделю. Не за пару дней, чтобы я успел придумать, что тебе в лицо высказать, понятно?       — Высказал бы всё сразу, — Хван нежно гладит его по кисти большими пальцами. — Давно.       — Не мог я, хён, — грустно отвечает Ян.

Не мог. Ведь ты казался таким счастливым. А гасить свет в твоих глазах означало медленно тебя убивать.

***

Winter Aid — The Wisp Sings

      Хёнджин расстилается звездой на постели: со скрипом бухается прямо посреди кровати, волосы его раскидываются по подушке, а края простынь вздымаются вверх.       — Ну что, ловелас ты недоделанный, — бурчит Чонин, присаживаясь на матрац у изголовья, — ваше свидание кончилось, не успев начаться?       Хван покачал головой, но выдержал радостную улыбку на лице.       — Ему пришлось срочно уехать, — счастливо посмеиваясь, ответил он, глядя в потолок. — Но я думаю, это не последняя наша встреча.       Чонин цокнул, покосившись на довольного хёна.       — Нашёл с кем встречаться. Сын председателя Ли! — Ян настороженно взглянул на хёна: тот, раскинув руки, мечтательно прикрыл глаза, а уголки его губ были игриво приподняты. Чонин эту гримасу отлично знал — Хёнджин снова бесповоротно втрескался и отступать даже по соображениям морали и безопасности не собирался. — Я ещё могу понять вечных официантов и консультантов в магазинах, от которых ты взгляда не отводишь, но наследник клана Ли, ты хоть понимаешь, чем это может кончиться?       — Чонин-и, ты слишком сильно волнуешься, — протянул Хёнджин. — Что в этом такого?       — Ваши отцы враждуют на протяжении нескольких лет, — напомнил Ян. — И если бы Минхо был девушкой, проблем можно было бы избежать, но он ещё и парень вдобавок. Ты хоть понимаешь, где вы окажетесь, если вас поймают?       Хёнджин обиженно надул губы. Чонин знал, что тот уже изрядно пьян, а в голове у него ветер гуляет, поэтому любые разговоры с ним окажутся бесполезны. Вот только он был уверен, что на следующее утро Хван не откажется от этой своей влюблённости и продолжит донимать младшенького пересказом целого диалога с Минхо на званом вечере.       — Ты остаёшься на ночь? — внезапно спросил Хёнджин, протягивая руку в сторону Чонина, чтобы пощекотать его спину. Тот угукнул, продолжая сидеть сгорбившись. Хван оторвался от постели и обнял его за талию, утыкаясь лицом тому в лопатки. — Отлично. Погнали спать.       Чонин закинул ноги на постель и усмехнулся.       — Я даже душ не принял.       — Всё равно, — и Хёнджин уложил его на подушку, крепко сжимая в своих руках.       — Останусь при условии, что ты не будешь мне всю ночь про Минхо рассказывать.       Хван засмеялся — игриво, подобно солнечным лучам, — и поцеловал Чонина в щёку, заставляя того краснеть.       — Знаешь, он такой красивый, — тут же начал вредничать Хёнджин, потрепав волосы младшего. — Мой идеальный тип, думаю. Низенький, с милой чёлочкой, дерзкий… обожаю таких, — и уткнулся носом Яну в шею сзади, вдыхая аромат его волос. — Вдруг у нас с ним что-то получится, а?       Он сцепил руки на талии Чонина. Тот автоматически, словно инстинктивно, накрыл его ладони своими и устроился удобнее в его руках.       — Ну пригласишь меня на свадьбу в таком случае, — проворчал он, чувствуя, как дыхание Хёнджина проходит по его влажным волосам. Старший тихо смеялся. — Вышлю вам букет.       Хёнджин тихо захихикал, кончиком носа щекоча Чонину спину через рубашку.       — Ты такой милый.       — Блин, хён, спи уже, а, — пробурчал Ян. — Напился вдребезги — и теперь бред несёшь. Надоел.       — Ну Йена-а-а-а, — простонал тот. — Прикроешь меня перед родителями, если мы с ним начнём встречаться? Маме я ещё могу рассказать, а вот отцу…       — Вот именно, хён! — воскликнул Чонин, перебирая его пальцы на своей талии. — Я и так с тобой, геем, всю жизнь намучился, чтобы скрыть это в тайне от отца, а ты ещё умудрился выбрать пассию из вражеской семьи. Мы тут что, в Ромео и Джульетту играем? Ты же помнишь, сколько народу в книге померло?       — Да всё нормально будет, — устало прошептал Хёнджин. — Подумаешь, многолетняя вражда. Её и прекратить можно.       — Розовые очки сними. Это небезопасно. Я готов был помогать тебе, пока это были сыновья отцовских партнёров или чужаки, но сейчас… это огромный риск. Неужели он настолько сильно тебе нравится?       Дыхание Хёнджина пробегает по вспотевшей спине Чонина.       — Я влюбился.       Чонин знал: это приговор. Хёнджин мог испытывать симпатию разного уровня, от обыкновенного интереса, заканчивающегося на случайном поцелуе, и завершая влюблённостью. В прошлый раз он так же сильно влюбился только в парня-байкера, который бросил его из-за излишней «инфантильности». И Чонин боялся, как бы в этот раз Хёнджин не разбил себе сердце только потому, что слишком сильно любил…       — Это плохо кончится, — предупредил младший. — Пока ты рядом со мной, ничего не может кончиться плохо.       — Но я ведь тебе не личный психолог, — возразил Ян, силясь закрыть глаза, чтобы прекратить бесполезный разговор и заснуть.       — Ты лучше.       Чонин почувствовал прикосновение губ Хёнджина к своей спине: послышалась короткая усмешка.       — Минхо своего целовать будешь, — пробубнил Ян и зажмурил глаза.       Он лишь услышал, как хён засопел, и пролил одинокую слезу на подушку — нельзя, чтобы Хёнджин заметил мокрые пятна на наволочке поутру. Чонин утёр щёки и попытался уснуть.       Но только не получилось, и он, раздирая красную кожу на лице руками, понимал, что ещё слишком много недель не будет спать из-за слёз.

***

      — Ты же говорил, что будешь поступать в другой университет, — засомневался Чонин, стоя у главных ворот в учебное заведение, высоких, металлических, ржавых у основания. — Решился идти сюда?       — Какая разница, где учиться на юриста, — Хёнджин мечтательно взглянул на уходящее вверх здание с широкими стеклянными окнами и улыбнулся. — Главное, что теперь у меня есть мотивация.       — Мотивация? — подозрительно покосился на него Чонин.       Хёнджин подмигнул ему и едва заметно склонил голову в сторону толпы абитуриентов. Ян пригляделся: среди незнакомцев, вчерашних школьников, он разглядел знакомый силуэт невысокого юноши с карамельными волосами. И разочарованно выдохнул, опуская взгляд.       — Серьёзно? Только из-за него?       Хёнджин закивал в восторге.       — Он же мне так нравится, Чонин-и, — и показал ряд белых зубиков с расщелинкой между передними. — Будет здорово, если мы станем учиться вместе. Он тоже поступает на юридический!       — Но… — пробует возразить Ян, в надежде заставляя своё сердце биться быстрее.       — И мы станем много времени проводить вместе, как настоящие друзья, — Хёнджин прижал к груди документы и буклеты, щуря глаза на ярком солнце. — А потом, возможно, начнём встречаться. Быть парнем Ли Минхо — ты только представь, какой он, наверное, нежный и милый.       Чонин опускает подбородок и смотрит в землю.       Хёнджин был так прекрасен в своей влюблённости. Сияющий в просветах солнечных лучей сквозь летние облака, он был до колкой боли в сердце красив и беззаботен, и когда мысль о любви захватывала его мысли, он сверкал, подобно самым драгоценным камням: кожа его смуглая серебрилась, он напевал дурацкую глупую песню о первой любви своим сладким сиплым стеснительным голосом, шёл вприпрыжку, вечно оборачиваясь на Чонина и спрашивая, отчего тот хмурится в столь погожий день, и смеялся. Он был похож на ребёнка, которого привезли в Диснейленд на выходные, только он не замечал сгущающихся над упирающимся в небо остроконечными башнями замком. А Чонин видел их — и даже чувствовал порывы ураганного ветра. Только ребёнку своему не хотел говорить. Пусть тот наслаждается прогулкой. Хён был похож на невинного и беззащитного зверька, мечтавшего о поцелуях и свиданиях, и именно в такого Хёнджина когда-то влюбился Чонин.       — Но ты не боишься последствий? — спросил Ян, когда они, отойдя от университета, направились в сторону парка. Хёнджин схватил его за руку, а светлые локоны на ветру прикрыли бесстыжую улыбку.       — Пока ты со мной, я знаю, что больно не будет.       — Я не смогу прикрывать тебя ежедневно, — напомнил Чонин. — Ты должен быть в десять раз осторожнее.       — Ничего страшного, — Хёнджин цепляется за его плечо второй рукой и прижимается к телу боком. — Любовь, в конце концов, единственная вещь, ради которой я пожертвую всем.       Чонин посмотрел на него с огорчением в глазах. Слушать слова Хёнджина было похоже на принятие горькой таблетки. Она необходима, только так температуру сбить можно, но целиком глотать её не получится, слишком большая, остаётся только дробить на мелкие кусочки и пережёвывать их. К сожалению, даже сахар и шоколад не помогут избавиться от противного привкуса, оставшегося на зубах — проводишь языком по дёснам, и вот он где прячется. Однако Чонин был готов принимать его горьким, жгучим, приторным, любым. Потому что без него гораздо хуже.       — Не пожертвуй, главное, собой, хорошо? — добавил Чонин и накрыл его ладонь своей.       Хёнджин засмеялся, принимаясь игриво тереться локонами о его затылок.       — Конечно, малыш.       «И что мне теперь, четыре года придётся наблюдать, как эти двое друг с другом флиртуют?» — подумал Чонин, когда, прислонившись к колонне в холле, издалека смотрел, как Хёнджин, словно неловкий старшеклассник, подкатывает к Минхо, видимо, приглашая того на свидание. И притворялся, что внимательно читает учебник, подготавливаясь к семинару.       Чонин должен был поступать на медицинский. Для владельца крупного фармацевтического конгломерата медицинское образование было очевидным, но в возрасте пятнадцати тот поставил родителей перед фактом о том, что будет поступать в один и тот же университет с Хёнджин-хёном. Была истерика. Произошёл конфликт, и Чонин оставил их с ультиматумом: либо юридический, либо он вообще не станет получать высшее, и родители решили уступить, подумав, что, возможно, таким образом он качественнее будет вести бизнес. И вот он где. Если бы мать с отцом только знали, что их сын не ради бизнеса на юриста пошёл, а ради этого глупого длинноволосого хёна с обворожительным смехом и огромным сердцем. Чонин захлопывает учебник и уходит в другой конец коридора, чтобы не видеть, как эти губы зовут чужое имя.       — Ли Минхо? — произносит Хёнджин, упираясь в стену локтем и нависая над невысоки юношей.       Минхо тут же вздрагивает, поднимая взгляд — и упирается им в приоткрытые в усмешке губы.       — О… — только и произносит он, растерянно оглядываясь. — Хван… Хёнджин…       — Именно, — подмигивает ему тот. — Не ожидал меня здесь увидеть, правда?       Минхо смеётся и перебирает в руках методическое пособие.       — Не очень, если честно. Ты… тоже учишься здесь?       Хёнджин наклоняется, чтобы прошептать на ухо:       — Угадаешь факультет?       Минхо вздрагивает, но виду не подаёт.       — ФОП?       Хёнджин хмурится. Видимо, его флирт пошёл не по плану.       — Какой ещё ФОП? — он отрывается и в замешательстве смотрит на Минхо.       — Факультет Отчаянных Парней, — говорит Ли и ударяет того рукой в плечо. — Господин Хван, вы чего это тут пристаёте к красивым неженатым юношам? Если у вас на меня виды, можете заявиться на порог к отцу и попросить благословения.       — А иначе никак не получится? — Хёнджин приподнимает уголки губ и косится на воротник рубашки Ли.       — Боюсь, вам придётся отсудить меня у семьи, — Минхо отворачивается на сорок пять градусов, облизывая пухлую верхнюю губу. — Сначала получите образование, а потом поговорим.       — Целых четыре года? — восклицает в ужасе Хёнджин. — Спорим, что я добьюсь вас этой же зимой, господин?       — Способны на махинации? — произнёс Ли, выглядывая из-за плеча.       — Ради вас — на любые.       У них всё похоже на идеальную сказку, на приторно сладкую дораму или события, которые разворачиваются в ней по окончании основного сюжета. У них всё похоже на жизнь в розовых очках, когда они флиртуют во время лекций на последних парах, когда они обедают вместе в кафетерии, не стесняясь чужих взглядов, когда они засиживаются до вечера в библиотеке над заданиями и когда Хёнджин в первый раз ускользает к Минхо, чтобы остаться с ним до поздней ночи.       — Ян Чонин, — говорит Хван, подозрительно близко наклоняясь к уху младшего и устраивая локоть у того на плече. — Я сегодня «у тебя» остаюсь, хорошо?       Чонин устало захлопывает учебник и в обиде подглядывает на хёна.       — Если тебя заметят, я за это не отвечаю. Попадёшь в неприятности, выкручивайся сам, — лжёт он, зная, что если Хёнджин окажется в беде, Чонин будет первым, кто прибежит спасать его.       — Ты такой милашка, — улыбается Хван и треплет того за щёку. — Милашка, — повторяет и улыбается.       — Да хватит уже, — ворчит Чонин и вырывается. Хёнджин накрывает его скулы своими большими ладонями и устраивает пальцами краснеющие уши.       — Не представляю, как мне повезло иметь такого друга, как ты, — произносит тот, оглядывая недовольное лицо младшего. — Если бы не ты, как я мог продолжать улыбаться?       Чонин накрывает его запястья в попытке сбросить их на стол; но Хёнджин сильнее, он не отпускает его, заглядывает тому в глаза и слегка наклоняет голову, будто ищет в этих радужках созвездия.       — Хён, прекрати.       — Наш Чонин-и, — смеётся тот, перебирая пальцами его растрёпанные чёрные локоны и следуя взглядом за пальцами, — такой забавный. Очаровашка.       Смотреть на его улыбающееся лицо невыносимо, думает Чонин, поджимая губы. Хёнджин чешет кожу ему за ушком и довольно смеётся, когда Ян поддаётся его движениям, прикрывая глаза и тихо бормоча себе что-то под нос. Его бесстыжие пальцы слишком часто исследуют лицо и волосы Чонина, чтобы тот мог хоть как-то сдерживаться. И с каждым прикосновением Ян уговаривал себя реагировать хладнокровно и равнодушно. Хёнджин перебирает большим и указательным пальцами волосы на его чёлке — Чонин отодвигается на пару сантиметров, скептично косясь на Хвана; Хёнджин гладит подушечками его скулы — Чонин накрывает его ладонь своей, чтобы отодвинуть в сторону; Хёнджин целует в хрящик на ухе — Чонин вздрагивает, что-то ворча. Возможно, он просто хочет избавиться от горячего вибрирующего ощущения в бёдрах всякий раз, как Хёнджин касается его.       Он опускает взгляд. Дрожат его губы замёрзшие, дрожит его хрупкое одинокое тело, дрожат ладони, что прячут под собой пальцы хёна. В детстве он думал, что рядом с ними больше никого не будет. У них никогда не было третьего друга, они нечасто играли в целой компании, и как же было хорошо смотреть на звёзды с Хёнджином, не понимая их значения, а теперь они зачем-то в созвездия выстраиваются, портят всю картину чудесного незнания глубинных смыслов.       — Прикроешь меня?       И все звёзды до единой рушатся на землю. Ночное небо пронзает ослепляющее сияние растекающихся по темноте, подобно мазку толстой кисти, горячих тел. Чонин убирает его руки с лица и кивает, отворачиваясь.       — Надоел, — всхлипывает он и поднимается с места. Хёнджин в недоумении наблюдает, как тот, закидывая лямку рюкзака на плечо, уходит, забирая с собой тяжёлые учебники.       — Малыш, — восклицает Хван, подскакивая вслед за ним.       — А ты ещё громче меня малышом назови, — говорит Чонин, оборачиваясь и шагая спиной вперёд. — Чтобы весь универ услышал. Ты ж у нас теперь бесстрашный, правда?       Острие иглы в тот момент только щекотало его кожу. Чонин прекрасно помнил день, в которой он безвольно и безответственно допустил её попадание в свой организм.

«Нет, пожалуйста, — молится он. — Я не смогу заново пережить этот ад».

      Крохотные снежинки тихо опускались на внешний подоконник окна небольшого японского ресторанчика. Чонин поёжился, закутываясь в расстёгнутое пальто, и шмыгнул носом. Ну вот, не хватало ему ещё и заболеть.       Хёнджин сказал, что чуть припозднится — такси застряло в пробке из-за внезапного снегопада. В январе проблемы с транспортом были предсказуемы: сплошные аварии, заносы, неполадки. Чонин покосился на горящий экран телефона, что одиноко лежал на столе рядом со столовыми приборами. Время уже перевалило за восемь вечера — за окном сплошная тьма накрыла Сеул, предоставив город на попечение апельсинового оттенка горящих фонарей.       В ресторанчике играла надоедливая и глупая мелодия: джаз, прикинул Чонин, когда с очередным тяжёлым вздохом выглянул в окно. Во дворе — переполненная парковка; посетителей в такое время года субботним вечером здесь было не пересчитать, и он укрылся за уютным столиком в отдалении, подальше от входа. Аппетита не возникало совершенно, как бы он ни вглядывался в красочное меню с сочными полами. Поскорее бы закончить со всем этим и пойти домой дальше разочаровываться в жизни. А они ещё и опаздывают. Он тяжело вздохнул. И, открыв сообщения, стал печатать это привычное: «Хён, ты где?..»       Но когда Чонин почти коснулся подушечкой пальца кнопки «отправить», то услышал, как тот своей неуклюжей походкой, чуть не сбивая вешалку у входа, вошёл внутрь. Ян вгляделся: шапку у него обсыпало обильным снегопадом, и светлые волосы блестели таящими снежинками, однако, несмотря на холод, он улыбался, как довольный ребёнок, здороваясь с официантом, что подбежал помочь с одеждой. Рядом с ним стоял молодой человек ростом ниже на голову, но Чонин уже прекрасно знал, с кем назначена встреча. «Нас кое-кто ждёт», — сообщил Хван тому и чуть привстал на носочки, чтобы, прищурившись, оглядеть помещение. Через пару мгновений он заприметил чёрные волосы младшего и радостно помахал тому, тихо смеясь. Хёнджин был весьма рад видеть его. Чонин спрятал взгляд, мучительно вытягивая губы в улыбке, чтобы хён не заметил: зима началась не только за этим запотевшим от горячих блюд окном. Зима поселилась между ними, между яркой улыбкой Хёнджина и горькими слезами Чонина. Но хён ведь не виноват в этом, правда, думает Ян, его золотце вообще ни в чём не виновато. Он просто счастливым хочет быть, а если Ли Минхо подарит ему счастье, Чонин лишь обрадуется. Вот только это словно стоять перед порталом в кромешную тьму. Никогда не знаешь, ожидает ли тебя за входом ровный пол, широкая лестница или бездонная пропасть. А Чонин, держась за косяки дверей, вдыхал глубоко и долго, набираясь сил упасть в пустоту.       — Привет, малыш, — произнёс Хёнджин, устраиваясь напротив Чонина. Он всегда звал его малышом, даже когда был с другими, такова была его привычка, а Ян совсем не выступал против. — Долго ждал?       — Нет-нет, всего лишь два раза пришлось убедить официантов в том, что вы скоро придёте, — съязвил тот, утыкаясь в меню, а Хван рассмеялся.       — Минхо-хён, не сядешь? — произнёс Хёнджин, когда заметил, как Ли мнётся рядом со столом, не решаясь сесть.       — Ты прав, — тот перебрал пальцы левой руки замёрзшей ладонью и покосился в сторону Чонина. — Но… тебе ведь комфортно, правда?       Ян не сразу понял, что обратились к нему, и удивлённо поднял голову, издавая растерянное «а…».       — А… что-то… должно быть не так? — хрипло ответил тот.       — Имею в виду, мы не очень много общаемся в вузе, а теперь я встречаюсь с твоим лучшим другом, и это может…       — Не придумывай, — возразил Чонин. — Просто садись уже. Вам обоим нужно покушать после долгой дороги.       Хёнджин знакомил Чонина со всеми своими бойфрендами. Обычно они гуляли в парке развлечений и ходили в рестораны, чтобы познакомиться поближе, и чаще всего Ян по первому взгляду предсказывал, почему они расстанутся через несколько месяцев. Тот высокомерный парень в семнадцать лет высмеял Чонина во время первой же встречи, и через месяц Хёнджин сказал ему адьос, добавив, что не потерпит таких выходок в сторону своего друга. Тот юноша, которого они встретили в библиотеке, целую встречу оглядывал ресторан скучающим взглядом — оказалось, что парни и вовсе его не интересуют, а с Хёнджином он из-за денег. Ну а тот парень из цветочного магазина за углом, низкорослый и с красивыми раскосыми глазами, недовольным и жадным взглядом оценил внешность Чонина, чтобы через пару недель заявить Хвану в лицо: «Какого чёрта ты решил встречаться со мной, который так сильно похож на твоего лучшего друга? Это что-то вроде замещения, да?» Чонин видел, как те расставались: глухо усмехнулся, поджидая их на очередной прогулке втроём, которая плавно перетекла в совместный поход с хёном в бар.       Вот только с Минхо такого не произошло. Чонин мог подозревать, что слишком застенчивые, такие, как он, возможно, окажутся недовольны излишней любвеобильностью Хёнджина и задушат его ревностью, или же закомплексуют, когда увидят очень сомнительную близость Хвана с младшим другом, но Минхо, такой рассудительный и мудрый, вряд ли станет винить своего парня в подобном. Чонин сталкивался с ним редко: в основном, он видел, как Хёнджин заигрывал с Минхо в коридорах и на лекциях и старался отвлечься, чтобы те не мешали его сосредоточенности на предмете, а если и приходилось взаимодействовать с Ли, то лишь в том случае, если преподаватели ставили их в пару на проект. Он производил впечатление парня, который действительно интересовался юриспруденцией: вдумчивого, серьёзного и принципиального до мозга костей. Возможно, это пленило мечтательного Хёнджина, который мечтал встречаться с рассудительным и умным пареньком. А возможно, он просто взгляда не мог оторвать от его модельной внешности. В любом случае, Минхо казался Чонину… другим.       Официант поднёс горячие блюда, как только они удобнее устроились на своих местах.       — Ты уже успел заказать еду? — удивился Хёнджин, вдыхая аромат роллов.       — Я же знаю твои любимые. Минхо, прости, тебе заказал те же самые. Не в курсе предпочтений.       Ли улыбнулся.       — Всё в порядке, я непривередливый.       Они начали есть в молчании, если бы молчанием можно было назвать громко стучащие в голове мысли. Чонин откусывал лениво и тревожно, в горле его встал ком под названием «волнение о том, что произнесёт хён в следующую секунду», сердце устраивало забег по грудной клетке; отворачиваясь, чтобы не выдать себя, Чонин замечал, как потеет стекло от его дыхания. Здесь определённо очень душно, врал он сам себе.       Хёнджин ухаживал за Минхо целый семестр. Сообщение о том, что они встречаются, пришло Чонину в рождественское утро — получай подарок вместе долгожданного обеда. «Малыш, знаешь, что я хочу тебе сказать?» — написал Хван и прикрепил селфи с глупой широкой улыбкой. Вечером до этого Ян с отцом отправился на праздник в чью-то усадьбу, а хён под предлогом простуды остался дома. И сбежал прямиком в квартиру к Минхо. Очевидно, он делал это с определённой целью. «Вы начали встречаться?» — ответил он, утыкаясь носом в подушку. «Да». Чонин зарылся лицом в ладони и вслепую написал: «Поздравляю, хён», — притворившись, что рад. «Не позволяй ему разбить твоё сердце, ладно?» — подумал он и целый день пролежал в кровати. Однако отчего-то Чонин чувствовал: здесь будет по-другому. Обычно Хёнджину хватало пары недель, чтобы пофлиртовать с потенциальным партнёром, а сейчас его интерес в Минхо не унимался целые полгода. Кажется, понял Чонин, его намерения серьёзные.       — Я знаю, что мы учимся вместе и всё такое, — начал Хван, прочищая горло, — но я бы хотел официально представить вас. К сожалению, я не могу познакомить Минхо-хёна со своими родителями, но Чонин — моя семья. И я надеюсь, что он примет моего парня.       Ян прикрыл смущённо приподнятые уголки губ большим роллом.       — Конечно, приму, — сказал он и       кивнул. — Приятно знать, что ты теперь вместе с нами. Можешь быть уверен, что Хёнджин подарит тебе самую лучшую любовь на свете. Только не рань его, ладно?       Минхо косится на Чонина и опускает взгляд, делая глоток саке.       — Не волнуйся. Всё будет хорошо.       Чонин не переставал волноваться последующие три с половиной года.       — Но вы же понимаете, какие это может обрести последствия? Отцы…       Ян заметил, как Минхо под столом взял ладонь Хёнджина и улыбнулся.       — Я признаю все риски, — сказал он, поджав губы. — Но то, как Хёнджин предлагает встречаться, ты бы видел, Чонин-и! Я не мог ему отказать. Это полностью его вина. Он должен за это ответить.       Тихий смех развеял напряжённую атмосферу за столом — даже нелепая джазовая мелодия перестала тревожить и вводить в панику.       — И всё же, — Чонин невольно указал кончиками палочек на Минхо и перевёл на Хёнджина, — если попадётесь, вам не сдобровать. Помните об этом.       Хёнджин отлучился, когда прозвонила трель его рингтона. Звонила мама — он, извинившись, поднялся и отошёл в более тихое место, оставив Чонина и Минхо наедине.       Ян сделал глубокий вдох и отложил палочки, перестав притворяться, будто у него есть аппетит.       — Ну что, я могу теперь хвать тебя хёном? — косо взглянув на него из-под чёрной чёлки, произнёс Чонин. Скулы его напряглись.       — Полагаю, да, — непринуждённо ответил Ли, ковыряясь в своей тарелке. — Я очень хотел бы подружиться с тобой. Хёнджин много о тебе рассказывал, и я думаю, ты невероятный друг, раз он тебя так любит.       — Да мы не выносим друг друга, о чём ты, — фыркнул Чонин. — Представь, каково это — дружить с самого младенчества, — и закатил глаза.       Минхо, скрыв улыбку, пока жевал свой ролл, покачал головой.       — Что-то мне подсказывает, что ты врёшь. Хёнджин — человек, которого постоянно надо оберегать, и каждый раз, как он в передрягу попадает, ты рядом. Он самый чистый и невинный парень на свете, и если он доверяет тебе, я тоже буду доверять тебе.       Минхо берёт палочками суши и протягивает его ко рту Чонина. Тот удивлённо моргает и невольно отстраняется.       — Да не бойся, — прошипел Минхо. — Я просто хочу тебя угостить, — он придержал подбородок Чонина, заставляя того раскрыть губы и заглотить пищу. Ян послушно съел суши. — Ты же теперь как наш общий ребёнок, да?       У Чонина чуть еда изо рта не вываливается.       — Минхо-хён! — восклицает он, подталкивая её назад длинными пальцами. И оба тихо смеются, отводя взгляд.       — Послушай, — скромно произносит Ян, отпивая саке, — у тебя серьёзные намерения к нему? Минхо немного растерянно и испуганно смотрит тому в спокойные, подобно глубокому океану, глаза. Возможно, он удивлён тому, как встревожен тот за своего старшего. Чонин глотает тяжело и напряжённо, всё растирая запястьем запотевшее оконное стекло.       — Ты же знаешь, это невозможно сказать, — начал Ли, стуча палочками по тарелке. — Я не могу…       — Ты влюблён в него или нет? — отрезает Чонин и пронзает Минхо мрачным взглядом.       — Влюб… — палочки с лязгом выпадают из рук. — Конечно влюблён, что за вопросы.       — Значит, ты мог бы прожить с ним целую жизнь? — Чонин шмыгает носом. Простудился, наверное.       — Это слишком сложный вопрос, мы встречаемся всего лишь десять дней, — оторопело выдавил Минхо. — Чонин, почему ты так волнуешься за него?       — Потому что его слишком много ранили, а я вижу, как сильно он хочет быть с тобой, — он поджал губы. — Пожалуйста, если ты не собираешься давать ему надежды, не играй с его сердцем. Я едва собрал его осколки после стольких лет неудачных попыток встретить любовь. А он снова держит сердце над обрывом. И внизу даже не вода, а остроконечные сломанные льдины.       — Чонин, я… я люблю его. Не знаю, какой опыт ему пришлось пережить, но я уверен, что не раню его так же, как это сделал кто-то до меня.       — Обещаешь защитить его?       — Что?       Минхо и Чонин сталкиваются взглядами. Ян протягивает ему мизинец. Ли смеётся, играясь с тонким пальцем.       — Давай уже, не тяни время, — просит Чонин, и Минхо соглашается дать обещание.       — Защищу. Что бы то ни было, защищу.       — Во что бы то ни стало, — добавляет младший.       — Именно так.       И они скрепляют обещание на мизинцах.       — Но если будешь настаивать на сексе, когда он не будет готов, я тебя… — тут же затараторил Чонин, а Минхо в ответ потрепал его лохматые волосы, вводя того в ступор.       — Да он раньше предложит, чем я подумаю.       Когда Хёнджин вернулся, они оба смущённо отвели взгляд и подозрительно замолкли.       — Вы что тут, меня обсуждали? Чонин наблюдает заботливо, как тот опускается на свой стул и целует Минхо в ухо.       — Надеюсь, не обсуждали, как я в детском саду обмочил штаны во сне.       «Он — человек, которого необходимо оберегать», — эхом слышится в мыслях у обоих. «Защити его, прошу, — безмолвно добавляет Чонин, косясь на то, какими пьяными глазами Хёнджин смотрит на своего парня. — Я-то за него хоть жизнь отдам, только ты защити, пока меня рядом нет, ладно?» И отчего-то ему кажется, что он слышит в ответ мягким сладким голосом искреннее «конечно».

***

Taylor Swift — Love Story (minor key cover by Sarah Cothran)

«А водопады? Мы пойдём смотреть на водопады?»

      Джисон резко открывает глаза, чувствуя кисло-солёный ком в горле. Голова раскалывается на части от боли. В спальне — темно, и он прикидывает: время около четырёх ночи, не больше, он обычно так и просыпается. Моргая, чтобы раскрыть глаза, он вытирает ладонью уголки глаз и осматривается.       Господи, он заснул прямо на рабочем столе, вот глупенький-то. Такое уже не раз случалось, когда он засиживался за очередной главой, но в этот раз… как он умудрился заснуть, пока Минхо с него глаз не сводил? Возможно, тот бы предупредил его, если заметил, что Хан валится в сон. А с Минхо… с ним-то всё хорошо?..       Джисон приподнимает голову — он отлежал плечо, пока спал на руке; та стала мягкой, а локоть неприятно кололо и тянуло. Листы, на которых он спал, сложены аккуратно и по порядку на другом краю стола, карандаши выглядывают из подставки, рядом с ноутбуком стоит тарелка со сладостями, а на стол лишь косыми прямоугольниками падает лунный свет. И ещё…       И ещё рядом с ним Минхо. Джисон усмехается. Кажется, они оба устали спустя несчастные несколько дней. И отключились, даже не дойдя до кровати. Минхо спит спокойно, тихо посапывая себе в локоть. Их пальцы слегка касаются. Интересно, долго ли они так пролежали?       Хан в последнее время крепко спал ночью — даже просыпался позже, он ещё не видел, как мило Минхо причмокивает и глухо да недовольно бурчит. Джисон улыбается, чувствуя, как сон снова накатывает на него, но не может позволить себе провалиться обратно; он недостаточно ещё насмотрелся на Ли. Протирая уставшие опухшие глаза, он усаживается на своём стуле и тихо хмыкает: они оба такие ещё глупенькие малыши, мечтательные и наивные, несмотря на бурю, что следует за ними по пятам. Хан складывает ладони на коленках — застенчиво стискивает ткань своих штанов, чувствуя, как крадётся сквозь приоткрытое окно настойчивый сквозняк. И, зевая, тихо покачивается на месте, пытаясь прийти в себя. Ему снилось что-то очень спутанное, как если бы он стоял посреди пустыни под лучами палящего солнца, с востока подбирались тучи, но он знал, что дождь пройдёт мимо и придётся ещё несколько лет, если не всю вечность, блуждать по барханам и дюнам, кашляя от жажды и умирая от жары. Хорошо, наверное, что он пробудился — иначе бы тело ломило наутро после сна на твёрдом стуле.       — Минхо, — шепчет он, облизывая засохшие губы. — Минхо-я, — протягивает сладко, прислушиваясь к его затяжным вдохам. — Не будешь просыпаться?..       Минхо лениво утыкается носом в локоть и тихо стонет — Джисон улыбается.       — Нам нужно переместиться на кровать, — продолжает он, — иначе всё тело будет болеть.       Джисон касается макушки его карамельных волос и проводит подушечками пальцев за ушком.       — Минхо-я, — сонно проговаривает Хан. — Прости, что так неформально. Но нам нужно встать, слышишь?       Минхо жмурится и недовольно фыркает.       — Джисон-и… — лепечет он.       Хан тут же подавляет зевок и пялится вперёд. Он что, только что ласково его назвал? Не этим надоевшим уже до чёртиков господином писателем, не полным именем — Хан Джисоном, а ласковым?!.. Боже. До чего они докатились…       — Минхо-я, давай поднимайся, — Джисон провёл пальцами сквозь его волосы, но тот лишь отмахнутся, уткнувшись носом в стол.       — Я не хочу вставать…       — Ну же, надо в кроватку, — Хан приподнялся со стула и подхватил того под талию, заставляя встать на ноги. — Минхо, ты тяжёлый, так что не сопротивляйся, пожалуйста. Давай, солнце.       Джисон поднимает его тело, обнимая за талию, и кладёт его голову себе на плечо, чувствуя, как тот обмякает в его объятиях и прижимается губами к плечу. Ладони Минхо безвольно колышутся рядом с поясницей Джисона, и тот устраивает их у себя на пояснице, помогая Ли переплести пальцы, а затем сильнее прижимает его к животу, глубоко вдыхая аромат пропахших едой волос.       — Джисон-и, — повторно молвит Минхо, блуждая пальцами по его спине, — что случилось…       Хан подхватывает его под бёдра и напрягается, чтобы утащить его вес в кровать.       — Мы заснули прям за столом, — отвечает тот, чувствуя тяжёлое дыхание Ли в шею.       — За каким столом? — хрипит Минхо.       — Письменным, не обеденным, не волнуйся, в салате ты не уснул, — усмехается Джисон и осторожно усаживает того на край кровати. Минхо проводит ладонями по его пояснице, едва продирая глаза ото сна, и мягко устраивает их на талии, поднимая голову — медленно, неспешно, будто справляясь с болью в шее. — Ложись спать, не тормози.       Но Минхо резко притягивает его к себе: так, что у Джисона колени подкашиваются, и он хватается за плечи Ли, чтобы не упасть, издавая короткое «ай».       — Джисон-и, — настойчиво продолжает тот, — ты говорил им, что я сегодня остаюсь у тебя?       Хан хмурится. Сон в принципе как рукой снимает — быстро, будто с порывом ветра, ворвавшимся сквозь приоткрытое окно. Может, Минхо снится что-то очень смутное, неправдоподобное, оттого он такие вещи говорит? Ему немного неловко стоять на согнутых ногах, нависая над Минхо, и он ёрзает, опираясь о его плечи, пытаясь вырваться.       — Кому ещё — им? — изумлённо сипит он. — Тебе что-то снится, Минхо?       — Говорил или нет?       Джисон тяжко вздыхает, закатывая глаза. — Никто не знает, что ты у меня, теперь доволен? — и опирается коленом о матрац, чтобы оттолкнуться. — Давай ложиться.       Но колено его соскальзывает — и упирается во внутреннюю сторону бедра Минхо. Джисон падает ему на грудь, бормоча ругательства, и тут же сковывают его чужие руки: сжимают плечи, не позволяя выбраться, да притягивают хрупкие колени к крепким ляжкам.       — Это так здорово, хранить что-то в секрете, правда? — лепечет Ли Джисону на ухо, а затем целует мочку и прижимается виском к щеке.       — Минхо, хватит меня целовать, — сквозь зубы шипит Хан, пытаясь оторваться. — Что за спектакль ты устроил посреди ночи?       — Не хватит, — усмехается тот самодовольно, едва раскрывая глаза. — Тебя никогда не хватает, помнишь? — и поднимает руки выше, гладит его лопатки, тихо посмеиваясь.       — Минхо, — Джисон опирается о его плечи, — Хёнджин бы разочаровался в тебе, если бы узнал…       — Кто такой Хёнджин?       Хан отрывается и бьёт его по плечу. Его сердце на мгновение замирает.       — Хватит уже, — хмурится он, а Минхо целует его плечо и хнычет. — Сам знаешь, завтра…       — Завтра едем на водопад, я помню, — отвечает Ли.       — Какой ещё во…       Джисон вырывается из его рук, невольно ударяя того по локтям. Ему наверняка что-то снится, определённо что-то снится!..       — Но сейчас давай проведём ночь вместе, а? — просит Минхо, даже не обращая внимания на его удар. — Я так тебя люблю, так люблю, Грызун.       У Джисона начинает кружиться голова. Его бросает в пот: руки тут же соскальзывают с плеч Минхо, и он едва не падает, но Ли вовремя хватает его за талию. Грызун… водопады… господи… он задыхается, и, пытаясь перевести дыхание, возводит взгляд к потолку, вскидывая подбородок.       — Минхо, что бы это ни было, завтра утром мы обязаны это обсудить, — кряхтит он. — И никогда больше так меня не зови, ладно?       Минхо обхватывает ладонями его скулы и гладит большими пальцами уголки пухлых губ, пьяные глаза переводя от копны его пушистых чёрных прядей на подбородок.       — Но тебе ведь нравилось. Это так мило — Грызун, — и он утыкается кончиком носа в нос Джисону. — Не белочка, не хомячок, а Грызун.       — Мне не… — только и успевает вздохнуть Джисон, и в следующее мгновение губы Минхо накрывают его собственные.       Оторопев, Джисон упирается вспотевшими ладони в его грудь, чувствуя, как та вздымается под тканью чёрной футболки; Минхо целует мягко, медленно, будто боится пересечь черту, и лишь слегка касается губ, не проникая внутрь — а Джисон, чувствуя, будто такое происходило с ним уже сотни лет назад, поддаётся, плавно наклоняя голову. Это его… первый поцелуй?.. да?.. нет?.. он сам ни в чём не уверен, пока Минхо, зарываясь пальцами ему в волосы, тихо целует, а Джисону хочется прижаться к его груди и ощутить этот поцелуй жадно, собственнически, пока он ещё здесь, пока они вместе, на этой постели, но всё, что он может, это безмолвно отдавать свои губы чужим, пытаясь понять ситуацию. Может, это сон? Он взрослый человек, и не такое ведь присниться может, да? Может, это всё воображение разыгралось, он ведь в Минхо до чёртиков влюблён, но…       Джисон издаёт тихий стон — и, резко раскрывая глаза, понимает, что они далеко не спят.       Минхо тихо смеётся ему в поцелуй — и отрывается, поглаживая того по пушистым волосам за ушком.       — Смущашка, — шепчет он, и Джисон тут же испуганно опускает взгляд, чтобы отдышаться. — Давай потише, ладно? — Минхо целует его в подбородок. — Нас никто не должен услышать, сладкий.       Хан тут же отскакивает, едва не падая на пол. Задыхаясь, он зарывается пальцами в волосы и отпрыгивает назад, отворачивается к окну да наклоняется. Чёртова гипервентиляция…       — Джисон-и? — тут же срывается с места Минхо. — Что с тобой?! Снова… задыхаешься?       Джисон падает на колени, зарываясь головой в грудь, изо рта его доносятся сиплые стоны тонким голосом, и он сжимает футболку у солнечного сплетения, пытаясь достать до самого сердца. Минхо резко вскакивает с кровати — он ринулся к окну и раскрыл его на полную, а затем упал рядом с Ханом, отрывая его руки от груди.       — Медленнее, медленнее, дыши носом, — говорит он, поднимая его голову. — Носом дыши, — и осторожно двигает подбородок вверх. — Дай мне руки.       Минхо хватает его ладони и расслабляет пальцы: накрывает их и плавно кладёт на грудь и живот.       — Тише, тише, вот так, — Джисон делает глубокие вдохи сквозь нос, пытаясь угомонить бешено стучащее сердце и взрывающиеся лёгкие. — Ты справишься, всё хорошо, Грызунчик.       — Да не зови ты меня так, твою мать! — кричит Хан — и лишь потом понимает, что натворил. — Минхо, я…       Минхо дожидается, пока тот придёт в себя, и тут же устраивает его на своей груди, крепко обнимая.       — Ты таблетки принимал?       Джисон кивает, прижимаясь ухом к груди Минхо.       — Откуда… откуда ты про таблетки знаешь… и про всё остальное…       Он всхлипывает громко и жалобно, цепляясь маленькими пальчиками за футболку Минхо. Тот обхватывает его спину и укладывает у себя на груди, аккуратно целуя в макушку. Отчего-то лишь у него на груди не хочется рвать на себе волосы и кричать от ужаса.       — Джисон-и, не волнуйся об этом. У тебя снова атака. С этим нельзя шутить, слышишь?       Джисон утыкается носом ему в грудь и слышит, как спокойно и смиренно бьётся чужое горячее сердце.       «А водопады? Мы пойдём смотреть на водопады?» — глухо отстукивает у него в мыслях, когда Минхо, поднимая его на руки, бережно укладывает в постель. «Водопады…» — настойчивым шёпотом у него в мыслях; он обессилено ложится Минхо на грудь и закрывает глаза, отчего-то надеясь, что тот защитит.       — Как ты?       — Пожалуйста, пойдём спать, прошу, — стонет Хан, сжимая ладони в кулаки. — Пойдём спать…       С ним уже несколько лет не случалось панических атак. А о гипервентиляции он забыл — только один человек в жизни знал, как его успокоить, когда он заходился в очередном приступе, и держал его в руках, пока он окончательно не успокаивался.       Неужели… всё вернулось?..       Чёртовы водопады.