пожелтевшие поля страниц

MONSTA X — Find You

Было ли это всё предначертано судьбой?

      Всё началось с одного надкусанного шарика мороженого и шоколадного пятна на губах цвета пепельной розы.       Всё началось со сладкого смеха над идиотской шуткой. С первыми объятиями, поцелуем в щёку, неловкими взглядами, всё закружилось в вихре запутанных воспоминаний, но в каждом из них Чан отчётливо слышал «я люблю тебя, так какого чёрта ты оставляешь меня сейчас?..» охрипшим голосом на августовском морозе.       Всё началось именно в тот миг, когда Крис шутливо представил, что, возможно, хотел бы провести всю жизнь рядом с мальчиком с копной волос ромашкового цвета, а когда реальность вывела его из фантазий, поймал себя на мысли, что немного расстроен: оттого, что ленивые поцелуи по утрам в постели и объятия на берегу закатного залива так и остались лишь в его голове. Чёрт, кажется, вот это уже проблема, правда?..       Дело было лишь в том, что, когда Сидней заливало дождём, что случалось крайне редко, Крис прятался в своей комнате за горами домашнего задания и пытался привести мысли в порядок, высчитывая логарифмы, и в безуспешности винил свою склонность к гуманитарным наукам, не осознавая, что мешает ему не сложность темы, а присутствие Феликса в соседнем окне. Потому что в тусклом отсвете лампы в покрытой сумерками комнате он временами косился в сторону, надеясь заметить топорщащиеся пшеничные локоны и ответить смущённым смехом на улыбку, но смотрел всегда лишь в пустоту — холодную заправленную кровать, — а затем брал в руки телефон, заходил в мессенджер, открывал фото Ликса и подолгу изучал его веснушчатое лицо.       Но до этого ещё далеко. До таких волшебных моментов ему пришлось пережить пару месяцев сомнений, принятия, долгих ночных мыслей, сжимая подушку: «А он мне правда нравится? Или я просто им очарован? Может, я всего лишь хочу с ним дружить?»       Но долгие мечты о том, как они лежат в одной кровати, а затем Ликс, накрывая их обоих одеялом и прося поцелуя, ложится старшему на грудь да, игриво ухмыляясь, прикусывает его губы… Такое не испытываешь к другу, верно? И то, как эти тягучие поцелуи медленно, но уверенно превращаются во что-то большее, когда рука Феликса забирается ему под футболку и, следуя вдоль мускулистой груди… Крис бьёт себя тетрадкой по лицу, чтобы выкинуть из головы эти мысли. И как только младшему в глаза на следующее утро смотреть?       Так вот.       Прежде чем Крис наконец решится окончательно потонуть в любви к очаровательному мальчику с низким голосом и звёздами в глазах, пройдёт невероятно огромное количество времени, встреч, споров, признаний, разговоров через окно и влюблённых взглядов. А пока что, словно отмотав плёнку на тысячи кадров назад, он видит себя стоящим на берегу залива Порт Джексон под яркими солнечными лучами и с шоколадным мороженым в руках.       Да, вот отсюда мы и начнём.       Феликс сдержал обещание — и, вместо того, чтобы пойти на уроки, отправился вместе с Крисом по торговым центрам: в итоге в руках оба держали несколько бумажных пакетов с новенькой школьной формой, учебниками, канцелярскими принадлежностями и безделушками, купленными со сдачи. «С завтрашнего дня будешь нашим новым учеником? — произнёс Феликс. Залив красиво блестел под осенними лучами, и носы громоздких сухогрузов разрезали прозрачную гладь, заставляя ту колыхаться мерцающими волнами. — Только осторожно, — Ликс опёрся о парапет и после удачного прыжка уселся на бетонную поверхность. — По школе быстро слухи разбегаются. Не спеши рассказывать знакомым много о себе. Такие парни, как ты, становятся поводами для самых горячих сплетен». «Как я? Что во мне такого?» Феликс только улыбнулся, спрятав взгляд в землю: эта улыбка была из разряда «ты прекрасно знаешь, о чём я говорю, не заставляй меня краснеть, произнося это вслух», но Крис и правда не особо понимал, что тот имеет в виду, глупо хлопая ресницами в ожидании ответа. «Красивые, — наконец признался Ликс, сжимая парапет свободной ладошкой. — Сплетни любят красивых».       Крис никогда не считал себя красивым. Ни отражение в зеркале, каким бы уверенным ни было, ни люди вокруг никогда не убеждали его в обратном: он не любил свои большие уши, ассиметричный разрез глаз, нос с горбинкой, непослушные примятые кудри — и успокаивал себя тем, что всё это лишь фаза гадкого утёнка, боясь смотреть в зеркало, когда чистил зубы утром. «Я не красивый». Вскинув брови, Феликс засмеялся. «Ну как же».       А затем они оба вернулись к своему мороженому: Феликс — к шоколадному, Крис — к фисташковому, и отвернулись даже, чтобы в молчании переварить эти слова.       Это всё было похоже на старый снимок: то, что спустя шесть лет Чан в своей памяти воспроизводил, всего лишь потрескавшийся, пожелтевший снимок, который вполне можно будет найти в куче хлама на чердаке. И улыбнуться, потому что в тот миг между ними было кратчайшее расстояние до влюблённости, а может быть, где-то в груди они уже зачали тайну, о которой оба говорить боялись.       Просто… возможно, из-за палящих солнечных лучей, от которых невольно щуришься, а может, из-за путаницы в мыслях, но Крис совсем не уловил момент, когда влюбился в Феликса.       «Ты очень мужественный, — наконец признался Ликс. — Мне кажется, в этом твоё очарование». Бан недоверчиво покосился на него. «Всё не можешь забыть, как я помог тебе справиться с хулиганами?» Феликс усмехнулся. «Нет, с хулиганами я бы и сам справился, для меня это привычное дело. Но то, как ты поймал меня, когда я свалился тебе на грудь…» — он отвёл взгляд, и Крис позволил себе улыбку. «Всё с тобой ясно». «Ничего не ясно, знаешь ли».       Бан облокотился о парапет, притворяясь, что всматривается вдаль. В Австралии, в Сиднее столько достопримечательностей, но глаза его упорно соскакивают со знаменитой Оперы и косят в сторону Ликса. Потому что ни один солнечный отблеск залива, ни одно каменистое побережье не могли сравниться с мальчиком, который целые сутки думал о том, как его поймали сильные руки Криса.       Может, он слишком себя накручивает. Вот только ему ни разу в жизни не говорили, что он красив.       И Ликс…       Первая любовь никогда не поддаётся логике, верно? Почему, гуляя по тропе из бордовых и золотых листьев, мы замечаем того человека, что загадочно смотрит вдаль и поправляет сбившиеся от ветра локоны? Почему наше сердце начинает биться так стремительно, дыхание спирает, и всё, что в жизни имеет значение теперь, это тот самый человек, из-за которого мы остановились в ступоре? Слишком много вопросов для шестнадцати лет. В попытке найти ответы мы издалека разглядываем его из другого конца школьного коридора, иногда сталкиваемся случайно в библиотеке, когда тянемся за одной книгой, аплодируем громче всех, когда тот выступает на концерте, ищем знаки в каждом случайно пересечённом взгляде. Сердцу сейчас хочется знать ответ чёткий, а не расплывчатый: почему так сильно хочется быть рядом с Феликсом?       Достаточно поднять взгляд, чтобы понять.       Ведь он так красив в закатном солнце.       На мгновение замер ветер и стих шум волнующихся вод, а скромные облака ненадолго прикрыли яркие лучи, позволяя Крису разглядеть малейшие очертания покрытого веснушками лица.       Вчера он видел Феликса с косметикой: на бледной коже выделялись подведённые тонкой линией глаза с пушистыми ресницами и светло-малиновые губы. Но сегодня утром они спешили — и не успевший накраситься Ликс был невероятно прекрасен таким, какой он есть. Крис видел, как тот прикрыл свои сонные глаза — день ведь плавно утекал за горизонт — и сделал глубокий вдох солёного воздуха, позволяя бесшумному потоку воздуха всколыхнуть свои белые локоны. Видел, как тот облизывает пухлые губы, наслаждаясь мороженым, и прислушивался к тихому смеху. Смотрел, как Феликс болтает ногами, не достающими, конечно, до земли, ведь он весь такой хрупкий и маленький, будто соткан из кружевной ткани, а солнце греет его, одинокого и будто промокшего от игривых капель бушующих волн. А веснушки, веснушки, эти беспорядочные безымянные созвездия — кажется, таких людей называют поцелованными солнцем. Солнце действительно не скупилось на ласку, когда Феликс появился на свет.       А затем взгляд его невольно остановился на губах: Феликс заметил и засмеялся, щуря маленькие глазки так, что под ними образовались неглубокие мешочки, а Крис протянул руку к его лицу, аккуратно касаясь пальцем пухлой и холодной от мороженого губы. «У тебя здесь… — вздрагивает кадык, и вдруг в глазах у Феликса сияющая радость уступает место смущению. — Мороженое, ты испачкался…»       Бан не замечает, как осторожно гладит его по губе, склонив голову. И, вытирая вафельные крошки с острого подбородка, бесстыже разглядывает его лицо, заставляя Феликса недоверчиво усмехнуться.       Ликс перехватил его ладонь. Крис ненадолго стушевался, отводя взгляд и нелепо почёсывая затылок, чувствует ведь на себе хитрый и разоблачающий взгляд. «Ты меня так разглядывал, — произнёс Ли. Шум моря стих окончательно: ибо стук сердца старшего перекрыл любые звуки. — Влюбился, да?» Крис одёрнул руку и отвернулся. «Нет, помочь тебе хотел. Ты же весь такой неуклюжий». Губы у Феликса в улыбке расплылись, и он потрепал Криса по примятым кудряшкам. «Я просто шучу, не обращай внимания».       А ночью Крис ворочался в кровати не в силах уснуть и, когда Луна выглядывала из облаков, чтобы осветить длинными прямоугольниками его постель, он облокачивался о подоконник, долго смотрел на океанский залив да спрашивал самого себя, отчего же сегодня ему было так неловко.       Всё началось с одного надкусанного мороженого и шоколадного пятна на губах цвета пепельной розы. К которым Бан мечтал прикоснуться не только подушечкой пальца.

***

      Ноябрь никогда не обещал, что будет тёплым, и Чан знал это, когда субботним вечером выглядывал в окно, пытаясь понять, насколько тепло ему стоит одеться. Днём сияло солнце, но сейчас погода не на шутку разгулялась, подав жителям столицы промозглый ветер. Свитер с рубашкой, конечно, болтались на вешалке на ручке узкого общажного шкафа, а он в сотый раз сомневался в своём выборе — не слишком ли пафосно выбирать белый и коричневый тона сегодня? Ведь эта одежда выглядит так, будто он направляется на свидание — особенно в сочетании с длинным бежевым пальто и клетчатым шарфом да стаканом кофе, который он планирует купить по пути.       А… Феликс как оденется? Вдруг он даже раздумывать не будет, просто выйдет в чём попало и через полчаса разговора, устав от настойчивости Чана, вернётся в общагу… или, того хуже, к человеку, с которым ему наверняка будет интереснее. И смешнее. И теплее укрываться пледом, обнимать за талию, смотреть фильм и периодически целовать в щёку и подбородок. Вдруг, окончательно разочаровавшись, Феликс просто покачает головой и, выдав окончательное «нет», развернётся, с отвращением смотря на бывшего возлюбленного? Чан чувствует себя таким жалким в попытке выглядеть и вести себя безупречно, но никакое притворство не исправит сказанных однажды слов. Согласие Феликса поговорить — уже подарок, которого он не достоин. А может, надеть чёрное худи, да и всё? Джинсы, толстовка, волосы ещё свои растрепать, чтобы не было заметно, как он их только что почти час укладывал? Чан разглядывает своё отражение в оконном стекле: губы блеском накрасил, прыщи свои замазал, даже тени нанёс, нет, серьёзно, он что, надеется, что Ликс ему на шею запрыгнет и поцелует, а назавтра оба проснутся так, будто этих четырёх лет не существовало? Т-с, наивный. Это в первую очередь не свидание. Да и Феликс себя ценит — наверняка нашёл кого-то другого, забыв его, редкостного придурка. Какой только смысл выделываться?.. И всё же сердце мечется, как только имя светловолосого мальчика, усыпанного веснушками, возникает в его голове. А ладони привычно сжимают воздух — так же бережно и ласково, как когда-то Чан обнимал его за талию, придерживая, чтобы Ликс не упал, чтобы прижать его к самой своей груди, а тот клал ладони ему на плечи и дарил короткий поцелуй в кончик носа… Так, всё. Бан бьёт кулаком по подоконнику — свитер так свитер, особенно с этой белой рубашкой, что он, просто так их гладил, что ли? В крайнем случае можно сказать, что это было первое выпавшее из шкафа. Ликс… Филли всё равно будет намного, намного красивее.       На улице, кстати, ветрено и холодно: хотя, может, это в душе у него ветры гуляют и дрожь от тревоги в тиски хватает, а он всё на погоду сваливает. Он не знает, о чём говорить: признаться, каким идиотом был, а потом попросить разрешения на поцелуй? Чан не вчера родился — он знает, что так быстро проблему не решить, но если у Феликса осталась хотя бы десятая часть того, что он испытывал к Крису пять лет назад, хотел бы он исправить всё так же поспешно? Просто забыть об их ошибке, они ведь оба временами косились друг на друга в репетиционном зале и в подсобке, когда готовились к очередному концерту, притворяясь незнакомцами… Когда Чан, случайно отвлекаясь от разговора с одногруппником, в смехе оборачивался, а где-то на задних рядах обитых красным бархатом сидений Феликс обнимал за талию девушку, чьё лицо было прикрыто длинными чёрными волосами — как у персонажа из массовки, имя которого, в принципе не важно, важно лишь то, какими сияющими глазами Ликс смотрел на неё и целовал в щёку и нос, опьянённо улыбаясь. Уголки губ у Бана опускались, а морщинки вокруг глаз выпрямлялись. Он не замечал, как из его рук плавно опускались на пол сложённые по порядку листы со сценарием, а в голове фоном какой-то стеклянный шум — и смеяться как-то больше не хотелось. «Ох уж эти парочки, — плевался он, уходя из зала — якобы, покурить. Но губами не сигарету хотелось чувствовать. А из стеклянных от дыма глаз не исчезал образ счастливого Феликса. Почему между ними всё, чёрт побери, настолько сложно? Он вытаптывал неглубокую ямку в земле носком ботинка, а затем обессилено опускался на корточки, обнимая колени. Не пойти бы этому Феликсу куда подальше со своей любвеобильностью, а?..       Чан ненавидел себя за то, что бросил его, а сам требовал, чтобы тот оставался одиноким. Феликс тоже должен быть счастлив, а не повторять за Крисом — да это жалкая картинка, как он за углом крыла универа обжигает палец непотушенной сигаретой и скрывает слёзы. Редкие, но слёзы.       Они сейчас, наверное, совершенно другие. Чан и сам замечал, как черты Ликса меняются и становятся более острыми и чёткими, пропадают пухлые детские щёки, взгляд меняется — в нём появляются мудрость, осознанность, а на Чана он смотрит не иначе как оценивающе и холодно, издалека косясь презрительно. И душа его, наверное, изменилась, правда? Раньше он так любил запрыгивать Бану на шею, а тот — подхватывать его под бёдра и целовать в подбородок, но сейчас всё так просто не будет. Раньше он был храбрым Крисом, у которого каждое действие было схвачено, который мог почувствовать, когда его Ликсу плохо, и прибежать, чтобы утешить… А сейчас он просто Чан. Просто Чан с сигаретой в руке. И сильнее всего он боится услышать разочарованный голос Феликса, который увидит это никотиновое безобразие меж пальцев, что раньше гладили светлые локоны, и увидеть его закатанные глаза. Потому что после разрыва, инициатором которого был, между прочим, Чан, Феликс учился заново быть счастливым, а он закурил. Феликс был самым талантливым сценаристом на потоке, а Чан даже дышать не мог спокойно, особенно по ночам. Феликс заводил друзей и отношения, улыбался и громко смеялся, а Чан уходил за кулисы, заставляя себя забыть его. И курил. Снова курил. Если сейчас они встретятся, произнесёт ли Феликс: «Ты ведь уже не тот Крис, которого я знал, да?»       На набережной сегодня снова что-то праздновали — очередной фестиваль, который Чан пропустил из-за постоянной занятости, — и их так называемое свидание пройдёт прямо посреди толп пьяных и танцующих студентов. Находиться наедине было бы слишком неловко.       Однако Бан замечает Ликса практически мгновенно: тот стоит в условленном месте, рядом с кофейней на углу, напротив высокого здания звукозаписывающей компании, держит в руках пластиковый стакан с кофе. Взгляд его поник, а светлые локоны колышет ветер. Всё как несколько лет назад, не учитывая только, что они больше не трепетно влюблены друг в друга. На Феликсе — ни берета, ни шарфа, а на улице ветреный и промозглый ноябрь, к тому же в паре километров набережная. Так и простудиться легко. Но он лишь делает храбрый глоток кофе и отводит взгляд в сторону. Будто не замечая, как измождённо и уныло смотрит на него…

… его бывший.

      Феликс сейчас словно главный герой на сцене. В окружении вечернего света — ярких неоновых вывесок и тёплых отблесков опоясывающих шоссе дорожных фонарей. Если бы они не расстались, мог бы этот холодный вечер ноября стать идеальным временем для их свидания? Они сходили бы в кино, поужинали бы в ресторане, а затем… романтический вечер в отеле — Чан устроил бы всё изящно и элегантно, с дорогим вином и ароматизированными свечами. А вместо этого — он тушит сигарету и делает шаг вперёд.       Чан подходит безмолвно: стягивает с себя шарф и, едва Феликс замечает его присутствие и вопросительно поднимает ошарашенный взгляд, наматывает его вокруг шеи младшего. Ткани вполне достаточно, чтобы она немного прикрывала покрасневшие от ветра уши.       — Здравствуй, — тихо произносит Крис.       — Что ты… что ты де…       Чан приглаживает пряди чёлки Феликса и заправляет выбившиеся локоны за ухо.       — Просто подумал, что тебе станет холодно. На дворе ноябрь. А мы не в Австралии, к сожалению.       Феликс едва удерживает в руках полупустой стакан кофе, чтобы не уронить на землю.       — Теперь тепло? — Чан отдаляется, убеждаясь, что уши и шея Феликса плотно закрыты клетчатым шарфом. Тот неуверенно кивает. — Вот и отлично. Пойдём?       Феликс не отвечает — только следует за ним. И они бесцельно двигаются прямиком по оживлённой улице, горящей автомобильными фарами и далёкими рекламными вывесками. Слишком шумно для разговора наедине, но благодаря рёву моторов и неровному маршу шагов Чан может выпутаться из кричащих мыслей.       — Как прошёл твой день? — начинает он. Ликс пожимает плечами.       — Помог профессору с учебными материалами, потом с ребятами монтировал короткометражку для защиты диплома.       — М-м, вот как.       И тяжёлый вдох морозного воздуха.       Феликс всегда был ответственным. Проводил бессонные ночи, когда его настигало вдохновение, работал до изнеможения, пока работа, по его мнению, не станет идеальной — всё дойдёт до того, что он станет переписывать эпизоды, а затем отрубится прямо за столом.       Крис обычно… находил его в библиотеке, когда стрелки на часах достигали десяти вечера, опускался на колени рядом с его стулом, тихо произносил его имя, поглаживая по ссутуленной спине. А если Ликс ненадолго приоткрывал глаза, Бан целовал его в подбородок и шептал о том, что проводит младшего до дома. «Ты молодец, ты такой молодец», — говорил он, когда Феликс падал ему на руки и сжимал кулаки у того на груди. «Да опять я пишу паршиво, — жаловался тот сквозь сон. Крис усмехался. — Родители будут недовольны. И я в первую очередь». Бан осматривал стопки разбросанных по столу листов и гладил того по спутанным и влажным от бесконечных терзаний, сопровождаемых сжимающими волосы пальцами, локонам. «Я уверен, ты постарался на славу, — шептал Крис. — Пойдём домой. Тебе нужно отдохнуть». Ликс утыкался ему в ключицу и кивал. «Не отпускай меня, ладно? Я хочу уснуть вместе с тобой».       И они засыпали вместе. Консервативные родители Криса удивлялись тому, сколько совместных ночёвок те провели. Представляли невесть что. И каждое утро, стоило сыну заявиться на пороге, выпытывали у него, чем они вдвоём занимались.       Только родителям вряд ли было суждено понять, что для Криса попросту лежать напротив и обнимать Ликса за талию, пока тот, приоткрыв остро очерченные губы цвета рассветного солнца, бурчал что-то во сне, да прислушиваться к его тихому сопению, было достаточно. Достаточно, ведь их любовь росла из хрупкого и застенчивого доверия. И пока Крис рассматривал его сонное лицо с мешочками под глазами да созвездиями веснушек, Ликс невольно приближался к нему, желая оказаться всё теснее в объятиях старшего. Бан смеялся. И отвечал на это желание. А когда просыпался, Феликс уже лежал на его груди и ластился щекой к ключице.       Тяжёлый вздох морозного воздуха разбивает это воспоминание на острые осколки их прощания. Ликс бы ни за что сейчас не захотел заснуть рядом с ним.       — А твой? — нарочито равнодушно спрашивает Ли. — Как протекает жизнь в магистратуре?       Как-как?.. Одинокой жизнью от лекции к семинару, приправленной горьким соусом бессонных ночей над домашним заданием и сухой писаниной, вряд ли можно было похвастаться.       Учитывая, что Крис решился на магистратуру, только чтобы увидеть, как его малыш выпускается, и остаться рядом с призраком его присутствия чуть дольше, чем хотелось, говорить о таком даже как-то… позорно.       — Вполне нормально, спасибо. Профессора уже знают меня, поэтому приложенные в бакалавриате усилия пошли на руку. Я не очень устаю.       — Вижу это по твоим мешкам под глазами.       Чан вздрагивает. Излюбленный отведённый в сторону взгляд Феликса, потягивающего кофе, наносит рану его сердцу. Он… приглядывался? Хотя круги цвета океана вряд ли можно не заметить.       — Писатели редко спят.       — Тебе же плохо, верно?       Чан останавливается на полпути.       — Плохо, — убеждается Феликс, и губы его трогает кривая ухмылка, — иначе не позвал бы меня на свидание. Я слишком хорошо тебя знаю.       — Ликс…       — Всё в порядке. Чувствовать себя отвратительно — в порядке вещей.       В переливающийся неоновыми огнями толпе и шумящем фритюром да грилем воздухе ощущать одиночество получится плохо, вот только на мгновение мир перестаёт существовать. Почему нельзя просто прекратить эту беседу и перейти к главному — спросить, даст ли Ликс ещё один шанс этому глупому и инфантильному Крису, поцеловать его в лоб и к себе прижать, ведь то, что они чувствовали, не похоже на обыкновенную любовь — то, что они чувствовали, похоже на конец света под волнами девятого вала, вдох последних ноток кислорода, пока их окончательно не накроет шквалом воды. То, что они чувствовали, не для стояния посреди толпы и не для публики далеко. Бан сдерживает порыв уткнуться тому в шею и попросить остаться рядом на всю жизнь.       Чувствовать себя отвратительно и правда может быть в порядке вещей, только Ликс и пристальный оценивающий взгляд его делают жизнь больше похожей на ту, в которой Чан был влюблён.       — Ты сейчас одинок? — бросает Ли. — Никого нет, правда?       — Никого.       — За все эти годы никого не было? Звучит невероятно.       Были, молчит Чан. Были чудесные девушки, с которыми он ходил на свидания в кино и рестораны — шаблонные, примитивные свидания; были парни, так до ужаса похожие на Феликса, что он пытался забыть об этой любви, прячась с ними в номерах отеля; мол, если он проведёт с ними ночь и даже если они сбегут наутро, не оставив номера телефона, его сердцу будет спокойнее, отпустит ли оно того самого мальчика со звёздами в глазах? По жалкому совпадению, все его псевдо-возлюбленные могли похвастаться и топорщащимися светлыми локонами, и крохотными ладошками, и низким голосом, обволакивающим по ночам, вот только сердца у них не было такого, что способно влюбиться на шелестящем волнами побережье.       — Много кто был. Но никто не задерживался.       — Ты просто несчастный романтик, не желающий двигаться дальше.       Чан чувствует, как в сердце врезается кинжал, но улыбается.       — А у тебя? У тебя был кто-нибудь?       Ликс поднимает на него разочарованный взгляд.       — Никого особенного, если ты об этом. Летом расстался с девушкой.       — Это были серьёзные отношения?       Феликс качает головой. Поправляет Крисов шарф на шее — и утыкается в него носом, усмехаясь собственной жалости.       — Как видишь, я тоже не желаю двигаться дальше.       — И как это понимать?       Ликс отпускает взгляд далеко, в прикрытое редкими тучами сливовое небо, и выдыхает.       — У нас с тобой есть целый вечер, чтобы это понять.       Целый вечер, который заполнится переплетёнными сомнениями мыслями, случайными прикосновениями, от которых оба вздрогнут, и продолжительным молчанием, а с каждой секундой этой игры с непонятными правилами всё сильнее будет накатывать сожаление: вы же вроде поговорить вышли, так что за молчанка? Второго такого шанса, наверное, не будет.       Вот только Чан сомневается. Показывать ли Феликсу свою взрослую сторону или быть тем же самым глупым весёлым Крисом, который однажды поразил Ли в самое сердце? Самое пугающее, что у них и тем для разговора вряд ли много найдётся: если раньше это был литературный кружок, фильмы, которые они смотрели, учёба, семья и прогулки по центру по выходным, то сейчас…       Самая волнующая тема друг для друга — они сами. Чану хочется обсудить, хорошо ли Ликс кушает, высыпается ли, есть ли у него друзья, он ведь, кажется, дружит с тем самым Джисоном, Чан часто их вместе видел, продолжает ли он писать с такой же страстью, как там вдохновение, навещает его по ночам? — ему хочется узнать каждую мелочь, которую он упустил за годы разлуки. А сейчас… вряд ли эти мелочи будут так же значительны, как тогда, в детстве.       — Чем собираешься заняться после выпуска?       — Пойду работать к дедушке в театр. Один из их драматургов переезжает в другую страну, так что я подменю его. А потом, кто знает, может, стану писать сценарии для дорам.       — Не останешься в магистратуре?       — А что, хочешь, чтобы я был рядом?       Они оборачиваются друг на друга одновременно, и на мгновение сердце у Чана замирает. Отчего-то Ликс, стреляя в него холодным взглядом, угадывает каждое опасение, растущее колючими шипами в его груди.       — Бессмысленно терзать друг друга ещё два года? — выдыхает Феликс в шарф. — Не находишь это совершенно нелогичным — то, что мы боимся сказать самое главное, но пытаемся удержать друг друга рядом? Если честно, я устал бегать от ответов. Такое ощущение, что мы живём в вечном ожидании чего-то, зная, что маячим где-то на горизонте, с кем-то за руку, у кого-то в постели, а на деле боимся поздороваться; так не слишком ли много драматизации, Крис? Для тех, кто однажды был так красиво влюблён под высокой луной. Ты же больше меня не любишь, ты же говорил, это не моя вина, говорил, что хотел бы сохранить в сердце чувства ко мне навечно, но развернулся и ушёл, так что тебе нужно от меня спустя все эти годы?       С языка срывается неосознанное и неудержимое:       — Я солгал.       Феликс цокает. Усмехается. Отворачивается.       — Я никогда тебя терять не хотел, слышишь? — голос у Чана дрожит. — Никогда.       Феликс с грохотом бросает пустой стакан из-под кофе в урну.       — И всё, что случилось, я могу объяснить. У меня были причины.       — Защитить свою задницу?       — Тебя защитить. Это ты пострадать не должен был из-за любви моей. Я был глупым, незрелым, безответственным, но на тот момент это было самое разумное решение.       — Оставить меня с разбитым сердцем? А сейчас признаться, что я всё ещё нужен тебе?       — Я не был уверен, что смогу найти тебя в будущем. Поэтому лучше было бы оставить тебя жить в иллюзии того, что ты мне безразличен. Ты мог бы быть счастлив с другими. Если бы я сказал, что нам предстоит перерыв, смогли бы мы побороть время, не влюбившись в кого-то ещё?       Феликс надорвано выдыхает и поднимает взгляд к небу.       — Это было твоё худшее решение. Я бы ждал тебя хоть тысячу лет, а ты полагал, что в разлуке смог бы забыть о тебе? Хотя, может, ты просто надеялся найти кого-то полегче. Кого-то, за любовь к кому не надо оправдываться.       — Я хотел найти выход. Для нас обоих, Ликс. Так, чтобы мы создали свой мир, вдвоём, и спрятались от чужих глаз, кричащих, что это неправильно.       — Как я должен тебе верить после твоих же слов о расставании?       — Ты не обязан верить. Просто дай мне шанс отыскать путь к твоему сердцу, ладно? Словами многого не докажешь, но у меня есть тернистый путь из поступков и действий. И если я провалюсь на этот раз, обещаю оставить тебя в покое. Ладно?       Феликс обдаёт его недоверчивым взглядом, и Чану хочется верить, что эти блёстки в глазах — отражение неоновых баннеров. А не слёзы. Если это будут слёзы, он не сдержит себя. Старые рефлексы в сердце всё ещё функционируют, на плачущего Ликса — так острее всего. А объятиями он сделает всё только хуже.       — Ладно.       Феликс так сильно изменился, но оставаться оптимистичным и наивным подростком он никогда не был обязан.       — Будь ты случайным незнакомцем, я бы так сильно не заморачивался, — признаётся Ли. — Просто забыл бы о тебе с рассветом. Но я любил тебя очень сильно и, кажется, до сих пор люблю. Думаю, ты и сам понимаешь, к чему я веду, правда?       — Да, — Чан постыдно опускает глаза. — Думаю, понимаю.       А затем его глаза вместо сырого асфальта видят бледную ладонь, что обхватывает его шершавые от холода пальцы. И, смущённо поднимая взгляд, Бан замечает тень перемен на лице Ликса.       — Пойдём, — говорит тот. — Я проголодался. Давай на один вечер представим, будто мы снова в Австралии. Всё-таки, знаешь, я очень давно не держал тебя за руку.

***

      Дела в школе шли относительно спокойно. Кристофер Бан не относился к тому разряда новеньких, которые с фанфарами и салютами входят в главные двери с ноги, привлекая всеобщее внимание; он из тех, кто тихонько оформит документы в учительской и устроится за единственной свободной партой в конце класса, и спустя пару недель остальные начнут шептаться, удивляясь, почему его не заметили и как давно он тут сидит. Ходил он всегда в красной куртке-бомбере, оглядывался заинтересованно, останавливаться мог прямо посреди широкого коридора, чтобы прочесть объявления или на «гордость школы» в рамке посмотреть, учебники часто падали из его рук от излишней неосмотрительности, а рюкзак с плеча скатывался, и Феликс посматривал на него из-за угла, прислоняясь к своему шкафчику, на эту ходячую катастрофу, неуклюже вертящуюся в попытке собрать выпавшие тетради. Ещё у Криса плечи были широкие, и крутился он всегда нелепо, так что Феликсу хотелось подбежать и помочь, но в тот момент Бан уже справлялся самостоятельно. Поднимался на ноги. Осматривался. Случайно встречался взглядом с Ли. Махал ему рукой. Заставлял его покраснеть и скрыть довольную улыбку, но всё ещё смеялся от радости встречи. Несмотря на то, что они и без того виделись ежедневно.       Отправлялись они в школу вместе. Феликс наносил лёгкий слой косметики, надевал жилет с многочисленными значками в виде кошачьих лапок и мордочек и выбегал наружу, где Крис в очередной раз делал фотографии неба, окрашенного в серо-лиловый и ледяной сизый. «Да что такого в этих облаках, каждый день одно и то же», — махал рукой Ликс, косясь на наручные часы: ещё немного, и они опоздают. А Крис прятал телефон в задний карман джинсов, вновь поднимал голову в небо и делал глубокий вдох. «Никто не говорил, что ежедневные вещи лишены романтики. Ты хоть раз останавливался, чтобы подольше рассмотреть небо?» «Если я буду останавливаться, то точно опоздаю, — улыбался тот. — Эти облака со мной каждое утро. Если любоваться ими каждый день, попросту надоест». Крис многозначительно смотрел на него, ухмыляясь, будто знал то, что Ликсу понять ещё не дано, и поправлял рюкзак на плече. «Есть вещи, которые не надоедают, даже если смотреть на них целыми сутками». У Ликса глаза блестели на прохладном рассвете, отражая гребешки солёных волн, и пальцы на лямке почему-то ослабевали, а реальность медленно отдалялась. Крис снова не выспался — огромное количество домашнего задания заставляло его засиживаться до двух часов ночи, но взгляд его сиял под полутенью высоких облаков, а кудри развевал утренний бриз. «Эй, романтик несчастный, — кричал Ликс. — Долго ещё сидеть будешь?» «Хотелось бы прогулять школу, чтобы посмотреть на них подольше, — шептал Бан. — Но не хватало мне ещё проблем, помимо домашки». Феликс хватал его за руку и тащил по направлению к перекрёстку.       В тот день они впервые переплели пальцы. «Эй, это не слишком?» — возмутился Крис. А Ликс лишь прижался к его плечу и подмигнул, одарив загадочным молчанием. На удивление Бана, держать чью-то ладонь было чуть более волшебно, чем он ожидал. И когда они подступали к воротам школы и Феликс резко спрятал руки в карманы, даже отскочив от старшего, тот усмехнулся, понимая, что с этим мальчиком нахватается ещё глупых и неловких воспоминаний.       Феликс обожал прикосновения. Обожал трогать людей, а особенно вот этих, в красном бомбере и с лохматыми кудряшками, заставляя того складываться пополам, когда он освободиться хотел, но Ликс попросту запрыгивал ему на спину и сцепляя пальцы на шее, утыкаясь носом и губами в каштановый затылок, а Крис уже и не против был.       И когда он задирал голову, смотря на баннер с лучшими студентами, замечал улыбающееся лицо Феликса прямо по центру. «Президент литературного клуба, Ли Феликс», — вот что гласила табличка под снимком, и Бан уже не замечал, как поглаживал учебники в руке, а гордая улыбка резала кожу вокруг губ.       «Эй, чего стоишь как истукан!»       Феликс запрыгивал на него сзади, принимаясь щекотать по бокам и животу, а Крис обхватывал его руки, прижимая их к своей груди, и Ли уже не мог подвинуться — только свисал, как бельё на верёвке, да прижимался щекой к его виску. «Что, меня рассматриваешь, да? — да умудрялся щекотать саму грудь, отчего Крис ёжился. — Не пройдёт и пары месяцев, как ты втрескаешься в меня бесповоротно, Крис Бан». «Не дождёшься». А фото Ликса с доски почёта, улыбаясь, наблюдало за тем, как Ли, используя Криса в качестве личного транспорта, удаляется к кабинету.       У Феликса друзей было много. Тот самый ученик, который с самого порога школы машет знакомому в другом конце коридора, обнимается с группой девочек у шкафчиков, перебрасывается парой слов по общим проектам вместе с параллельным классом, проходя мимо их кабинета, и Крис уже привык, что прямо посреди разговора Феликс, обрывая поток речи, заглядывал ему через плечо и кричал какому-нибудь Стиву о том, что перезвонит вечером, а потом как ни в чём не бывало продолжит беседу, широко улыбаясь изумлённому этой многозадачностью Бану. Иногда казалось, что энергии у Ли хватает на каждого отдельного человека вне зависимости от усталости — он даже с закрытыми глазами дежурно пожмёт руку знакомому, потом побежит обсудить очередной конкурс с учителем, заскочит к библиотекарю, чтобы узнать про новинки, а потом час проторчит у медсестры под предлогом высокого давления, но, лёжа на кушетке, будет без умолку убалтывать её свежими сплетнями, в которые и сам не верит. А телефон его и вовсе постоянно мигал от сообщений и звонков, и Крис попросту удивлялся, откуда у того хватает время на свою собственную жизнь.       Однако, несмотря на огромное количество друзей и знакомых, Ликс был не из тех, кто прервёт разговор с одним человеком лишь потому, что его позвал другой. Он вежливо откажет или попросит написать сообщение, чтобы не бросать тех, кто рядом, и Крис, застенчиво сжимая лямку рюкзака, всегда молчаливо ждал, что Феликс неловко попрощается с ним, чтобы продолжить беседу с более близким человеком, но спустя пару секунд тот снова заглядывал в глаза Бана и с очаровательной улыбкой спрашивал: «Так на чём мы остановились, сладкий?»       А у Криса всё в районе живота поджималось, и учебники чуть не падали из рук. «Будь осторожнее, — смеялся Ликс, поправляя рубашку под его бомбером — та всегда мялась или съезжала с плеча. — Не урони ненароком что-нибудь. Ты такой неловкий, что я боюсь, ты и сам свалишься где-нибудь на лестнице». А Бан следил за уверенными движениями его пальцев — и приходилось сдерживаться, чтобы не накрыть те своей ладонью да не поцеловать его в лоб. Потому что Феликс был исключительно милым и невероятно заботливым рядом с Крисом, а этого вполне хватало, чтобы Бану захотелось отплатить ему тем же.       Потому что прикосновения Ликса в его теле рикошетили бойким стуком сердца, и он восхищался громкими метафорами о том, как волшебно чувствовал себя рядом с этим мальчиком, как задыхался от желания побыть с ним ещё дольше, пока по разным классам их не разделял звонок, как в груди у него что-то натягивалось весьма тонкой струной, которую слишком легко надорвать от очередного взмаха ладони и тихого «ещё увидимся, Крисси», да как сердце у него таяло на жарком австралийском солнце, когда Ли в очередной раз спрашивал, хорошо ли он спал, позавтракал ли, здоров ли, и, если честно, Бан сгорал от желания, прервав поток этих вопросов, обнять его и успокоить тихим «у меня всё хорошо — благодаря тебе», легонько коснувшись ушка губами. Просто Крис ещё не имел точного представления о том, что такое влюбляться, а поэтому он полагал, что это не более, чем признательность.       То, как каждое утро он просыпается и бежит открывать окно, чтобы первым сказать «доброе утро», а в ответ услышать сонное «утречко» и увидеть под глазами усыпанные веснушками мешочки. То, как тревога переполняла его, если телефон не лежал на столе, даже если он пытался сосредоточиться на домашнем задании, и когда приходило очередное сообщение от Ли, он плевать хотел на эту физику, открывал свой мессенджер и отвечал ему. А затем подолгу перечитывал их глупые переписки. Мог игнорировать чужие сообщения в чатах — оправдывался тем, что всё-таки уроками занят, — и отвечал лишь ему, этому Ликсу.       Просто Крису до сих пор не верилось, что он так быстро стал другом для столь красивого и популярного парня, а ещё присутствовал страх, что однажды тот наиграется и бросит его ради кого-то чуть более интересного.       Настолько силён был этот страх, что Крис стал учить себя отвыкать от этой привязанности и специально временами перегружал себя заданиями, чтобы не мешать Феликсу общаться с другими людьми. И каждый чёртов раз, когда Ли с испугом в глазах произносил: «О?.. Ты уже уходишь? Может… Может, помочь тебе с домашним заданием?» «Нет, всё в порядке, развлекайтесь здесь без меня, — и поднимался со стула в столовой, оставляя компанию друзей Ликса за обедом. — К тому же родители попросили разобраться с делами дома». Ликс успевал хватать его за рукав рубашки и с едва заметным разочарованием, что в вечно сияющих глазах лёгким потускнением проскальзывало, шептал: «А вечером… вечером ты будешь свободен?» Крис задумчиво кивал. Сердце у него разбивалось. Он привык думать, что такие люди, как Ликс, в жизни его не задерживаются надолго, и кусал губы, выходя из столовой, зная, что тот смотрит ему в спину с надеждой, что Бан вернётся, и противоречия накрывали его с головой. Ведь если, как он думал, такое чудо, как Феликс, не может быть на всю жизнь, то какого чёрта тот накрепко прилип к нему? Между ними натянуты нити, ещё чуть-чуть, и Крис не сдержится, слишком сильно привяжется, отдаст эти нити Ликсу и попросит вести его за собой до самого конца, и всё было бы замечательно, ведь Ли о нём позаботится, а страх в груди паразитически нашёптывает о том, что из-за своих застенчивости, робости, комплексов и страхов, что Бан хорош, но недостаточно, и может любить сильно, но молча, не так, как привык это делать Феликс, однажды их пути прервутся. Просто хотелось всей грудью прокричать: «Да почему ты привязался ко мне, я же такой неудачник!»       Но он знал, что в ответ Ликс лишь поднимется на носочки, утрёт слезу с его ресниц, поцелует в скулу и прошепчет: «Потому что ты мой друг, дурачок. И ты, возможно, один из самых лучших людей на этой планете. Потому что я хочу заставить тебя забыть о твоих страхах и поверить, что ты заслуживаешь целого мира, в то время как мир вовсе тебя не заслужил». И отчего-то клубок тревоги в груди сразу разматывается, когда в воображении Криса Феликс обнимает его за талию и нежно целует. Какого чёрта, ведь ему даже парни не нравятся!..       Однако был один. Был один парень, к которому сквозь густой туман бежать хотелось, сносящий крыши ветер и проливной ливень с гремящей грозой. И, сжимая волосы от бессилия, Бан тонул в бесконечных вопросах о том, почему он так боится потерять дружбу Феликса, если вокруг полно людей.       Просто если Феликса рядом не будет, такое ощущение, что сам Крис существовать перестанет.       Черкая спутанные записи на полях своей тетради и вырывая листы, что та становится всё тоньше, он вновь и вновь переписывал решённую задачу. Потому что вместо адекватного условия у него проскальзывало имя Феликса, и он боялся, что однажды учитель спросит, почему страницы испещрены сверху донизу одним-единственным именем.       Чёртова влюблённость. Она должна была ощущаться не так.       А когда Крис с грохотом захлопывал дверь своего шкафчика, ругая себя за сплошные мысли о Феликсе, чужие руки накрывали его талию…       … и думать он переставал совсем. Это похоже на внезапно остановившийся у его носа ураган. Снёс одноэтажные деревянные постройки, выкорчевал траву из полей, пыль в воздух поднял — и, поняв, что нужно сдаться, утихомирился у его ног, опустившись на землю. Крис почувствовал прикосновение нежных ладоней к туловищу — а затем пальцы прокрались под его бомбер и переплелись на талии. Бан прислоняется головой к холодному металлу шкафчика и сдерживает слёзы злости на самого себя.       — Эй, Крисси, — шепчет Ликс, утыкаясь носом ему в спину. — Я скучал. Очень сильно по тебе скучал.       Бан не знает, наверное, надо накрыть его руки своими, а затуманенный влюблённостью мозг шептал повернуться и поцеловать его крепко, чтобы уже расставить все точки над «и», но Феликсу, видимо, достаточно просто так стоять рядом с ним и вдыхать аромат его парфюма.       — Ты постоянно убегаешь, — произносит младшенький, нежась щекой о ткань этого бомбера надоевшего. — Я понимаю, ты новенький, к тому же на год старше, у тебя дел невпроворот, но… чёрт возьми, можно я просто постою вот так с тобой, а? Задолбал ты меня вынуждать скучать по тебе, когда для этого совсем времени нет, — и голос внезапно становится тише да надрывнее, — почему ты просто не можешь быть рядом постоянно, а?.. Прошу, не бойся меня.       — Но ты… ты такой популярный.       Страхи вырываются наружу. Рассказать хочется про каждую мысль, которая обитала в голове Бана, особенно про то, как в его вечно скучающем по Ли воображении они целовались на побережье, рисуя узоры пальцами на скулах. И что-то сильное из груди его вырывалось наружу, что-то, что не сдержать, если Ликс будет обнимать его ещё дольше.       Крис разворачивается и зарывается пальцами в светлые локоны да слышит, как Феликс довольно урчит ему в грудь.       — Ну и что с того? Тебя-то я тоже люблю. Так что прекращай бояться меня.

«Тебя-то я тоже люблю».

      Эхом в голове, лязгом наковальни в сердце. Сейчас всё решил бы очередной поцелуй, только Крис мгновение не хочет испортить. «Да, да, влюбился я, — говорит он сам себе, ибо сдерживать напор урагана бабочек в животе он больше не в силах. Что же это иначе, если не влюблённость, — откровенное желание быть для Феликса единственным… — В него влюбиться волшебно и до дрожи в коленках трепетно». И пока Ликс, возможно, искал в нём лишь друга, Крис ругал себя за то, что бессовестно думает о нём как о парне, о мужчине, а тот доверчиво в грудь утыкается, даже не представляя, сколько сомнений старшему пришлось побороть, чтобы принять себя.       — Ты можешь… можешь не убегать больше? — просит Феликс, когда Крис гладит белоснежные локоны. — Если тебя что-то беспокоит, делись со мной, ладно? Когда человек встревожен, нужно обсуждать это с другими, а не с собственными мыслями: копаясь в себе, ты ничего нового не найдёшь. Пообещаешь?       Крис закусывает губы.       — А вдруг то, что у меня внутри, напугает тебя?       — Глупая отговорка. Хватит драматизировать. Я просто хочу, чтобы ты позволил себе стать для меня близким человеком.       — Просто… просто так?       — А мы что, любим кого-то по определённым причинам?       На глаза слёзы отвращения к себе наворачиваются, и он обещает больше не сбегать.       — Нормально бояться чего-то. Нормально иметь страх близости. Но меня только не бойся, ладно? Немного больно осознавать, что ты так холоден со мной. А если тебе так нужно подтверждение в том, что ты мой друг, то я буду повторять его тебе хоть ежечасно, сколько потребуется, слышишь?       Крис обнимает его в ответ. Коридор пуст от учеников, и любые их слова могут разнестись эхом по стенам.       Поэтому он не говорит ничего. Лишь кивает, размякая в чужих руках.       С тех пор его сердце начинает стучать чуть спокойнее.

***

      Соседство сыграло им на руку.       Феликс, выросший на солнечном побережье, дождей не любил, и когда в выходной, на который они оба запланировали прогулку по центру и дегустацию уличной еды, небо затянуло тучами, Ли недовольно высунулся из окна, чувствуя, как начинают топорщиться его волосы от влаги.       А за ним так же быстро подтягивался Крис — и они вытягивали ладони, чувствуя, как падают на кожу первые холодные капли. «Похоже, нам придётся переждать до вечера», — констатировал Бан, а Феликс начинал стонать от негодования. «Но я хотел целый день по городу гулять!» «Если попадём под ливень, простудимся, — с несползающей улыбкой напоминал Крис. — Как насчёт того, чтобы завалиться ко мне и весь день смотреть сериал?» Феликс в сомнении отводил взгляд. «Мне оплатили подписку на «Нетфликс», — заговорщицки шептал он. — Давай закажем самую вредную для желудка еду и посмотрим целый сезон за день. А если на улице распогодится, можем прогуляться до центра». Феликс тяжело вздыхал. Ещё немного ворчал.       А через пару минут оказывался на пороге комнаты Криса, завёрнутый в плед, лохматый и намокший под уличным дождём. Крис вытирал краями пледа завивающиеся локоны и усаживал того рядом с собой в постели, закрывал окна шторами, включал гирлянду на стене — и Ликс клал голову ему на плечо, просовывал руки под спину, чтобы сплести их на талии, щекотал голую шею и даже запрокидывал ноги старшему на бёдра. А Крис кормил его пиццей с ананасами, вытирал соус у уголков губ и согревал, поглаживая по плечу.       Периодически Феликс засыпал. Пропускал половину сюжета. Открывал глаза и, убеждая Бана, что не спит, спрашивал, что это за новый персонаж и почему половина оставшихся уже погибла. Крис в ответ рассказывал всё.       А затем наступал вечер — и пока Крис мыл чашки с их апельсиновым соком и выключал телевизор, Феликс уютно засыпал в его постели, укрываясь своим тонким клетчатым пледом. Зная, что родители, скорее всего, будут возражать, Крис вешал плед на спинку стула, накрывал Ли одеялом и ложился рядом, впритык. Феликс неосознанно прижимался к его груди и обнимал так сильно, что Бану воздуха не хватало; ночью одеяло это стягивал и оставлял старшего замерзать, а когда наутро просыпался, находил себя лежащим поперёк Криса и со стекающей слюной изо рта.       С тех пор совместный просмотр фильмов по субботним вечерам стал у них традицией.       Другой традицией стали посиделки по пятницам в литературном клубе. Феликс познакомил Криса с остальными участниками, да и тех было не шибко много. Президент в лице Феликса, его главная помощница Ли Черён, временно уехавшая на сборы в Штаты, угрюмый парень, вечно ходивший в клетчатых брюках и чёрных водолазках, девочки, которые пришли сюда, потому что подумали, что те самые фанфики по актёрам, которые они писали в детстве, должны вылиться во что-то большее, да пара двоечников, которым за участие оценки по литературе просто так выставляли — к слову, писать они могли не так уж и плохо. Еженедельно, отпуская остальных членов клуба по домам, Крис и Феликс оставались в пустом кабинете корпеть над домашкой. Феликс проверял у Бана английский, тот покупал им кофе и пирожные в кондитерской через дорогу, и они могли застревать до самого заката, пока не приходилось включать свет.       А временами забивали на задание и шли гулять по многолюдной набережной, ели мороженое и обсуждали идиотские мелочи. У Феликса отрастали волосы — когда он усаживался на нагретый солнцем бетонный парапет, Крис брал его локоны в пальцы и заплетал косички — резинки с собой не было, поэтому, стоило Феликсу обернуться и спросить, идёт ли ему, волосы тут же расплетались, подёрнутые ветром, но Бан с улыбкой кивал — и поправлял выбившиеся пряди за ухо. Ликс говорил, что мечтает отрастить волосы до плеч, чтобы делать низкий хвост и вплетать в локоны ленты. Крис покупал ленты в магазинчиках — и они случайно улетали в воду, когда он изо всех сил старался сделать короткий хвост. Феликс смеялся. Он очень много смеялся. И каждая его улыбка лечила Крисово сердце.       А потом со сборов вернулась Ли Черён. Если честно, в литературном клубе она участвовала лишь из-за парня в клетчатых брюках и чёрной водолазке — своего любимого Вернона, который дальше своего носа видел только корешки у пожелтевших страниц. Первая футболистка школы, она мечтала о том, что всё будет, как в её любимых фильмах — Вернон будет смотреть на неё со школьных трибун, а потом пригласит на рождественский бал, но тот о ней и не знал, пока она в кружок не пришла, привнеся с собой нотку веселья в вечно спящее царство. В конкурсах она не участвовала, рассказов и статей не писала, зато стала своеобразным менеджером — а ещё музой, которая, если надо было, обнимала со спины и уверяла, что всё обязательно получится, даже если надежды не видно. Когда она уезжала на соревнования в другие города и страны, всё становилось безжизненным и холодным. Феликс её обожал — и родной сестрой считал, родственной душой, близкой подругой и своей женской версией. Громкая, неуклюжая, суетливая, жизнерадостная, с царапинами на коленках и синяками на локтях, хвостом набок да вечно пустым рюкзаком на спине. А ещё — хранительница местных тайн и сплетен.       Феликс о её приезде начисто забыл. Обещал пару недель назад в переписке, что встретит прямо в аэропорту и отпразднует победу её команды в ресторане, а сам засиделся после уроков вместе с Крисом, показывая ему свои черновики. Дверь со скрипом открылась, сумка с вещами с шорохом упала на пол, и комнату прорезал крик:       — Феликс Ли! Какого чёрта я, как дура, бегала по аэропорту, когда ты сидишь здесь с каким-то…       Взгляд её чуть косых глаз упал на кудрявого незнакомца, и она, едва не задохнувшись, губы от злости закусила.       — Это кто вообще?       Крис поднялся, протянув ей руку, и с приветливой улыбкой начал было: «Я Кристофер, новенький», — но та, вскинув ладонь, мол, подожди минутку, мне кое с чем разобраться надо, сняла свой рюкзак и как давай лупить Ликса по плечу, рюкзак-то пустой постоянно.       — Я тебе отомщу ещё! Кто клялся, что приедет меня забрать, а я, отстав от всей группы, бегала всё тебя искала, а?!       — Да забыл я, что ты сегодня приезжаешь, — Ликс отмахивался от её ударов, но та едва не на колени ему села.       — Я тебе звонила раз двадцать. Кто там мне обещал барбекю в честь выигрыша?       — Звонила?.. — Феликс растерянно полез за телефоном, а на дисплее ярко сияло уведомление о двадцати пропущенных.       — Вот если бы ты не сидел здесь с каким-то парнем, всё бы помнил! — финальный шлепок рюкзаком по плечу — и она становится на ноги, кланяясь Крису. — Прости, как там тебя? — приглядевшись к чертам лица, Черён сделала быстрый вывод: — Ты тоже из Кореи, верно?       И, ко всеобщему удивлению, без какого-либо предупреждения перешла на корейский. Ликс из корейского знал только «чинчча» и «оттоке», которые слышал из дорам, что родители по телевизору смотрели, а потому поток её гневных слов в комнате понял только Крис.       — Этот паршивец обещал целые выходные со мной провести. Говорит, в аэропорту как встретимся и всю ночь после ресторана гулять будем, чуть ли не свидание мне устроить собирался, и я, вся такая радостная, отвечаю, да, Ликс, конечно, и знаешь, что этот придурок устраивает? ЗАБЫВАЕТ о том, что я возвращаюсь в Сидней! Потому что, видите ли, засиделся тут с новеньким, я ему это припомню, обязательно припомню, никакого ему кружка, повесится он тут без меня от скуки смертной, чтоб я ещё раз парню поверила, а, придурок!       Крис, всю жизнь говоривший исключительно на корейском, тоже, в принципе, понял мало — но суть уловил. Черён, выговорившись, глубоко выдохнула и поправила сбившиеся в петухи волосы.       — Приятно познакомиться, я Ли Черён, — да натянула улыбку, поклонившись Крису. — Со мной можешь болтать на корейском, если хочешь, а если английский понимать не будешь, то я переведу. Наконец-то у нас кореец в школе появился, ещё один, помимо балбеса вот этого. Он вообще родной язык учить не хочет, — цокнула девушка. — Сотню раз ему предлагала, а он всё заладил «сложно, сложно». Как рассказы свои писать, так всё легко, а как падежи учить, — она пригрозила Ликсу кулаком.       — Бан Кристофер Чан, — представился старший. Черён пробежала по нему оценивающим и скептичным взглядом: остановилась на мышцах рук, крепкой шее, чётко выраженных скулах — и, прищурив глаза, наклонилась к Феликсу.       — Твой парень, что ли?       Феликс в ответ зарядил стопкой бумаг ей по плечу.       — Думай, что говоришь! Он мой сосед.       — Ах, сосед. Звучит ещё интереснее. Чем вы тут вдвоём занимались, что ты про меня забыл?       — Мои черновики перечитывали. Скоро конкурс, знаешь ли. Может, сгодится что-то из старого.       — Так ты же никому свои черновики не показываешь.       В комнате повисла неловкая тишина, и все трое переглянулись.       — А. Ой.       То, что Ликс забыл встретить подругу, к тому же показал свои наброски, что обычно бережёт как зеницу ока и запрещает даже дышать в их сторону, было весьма подозрительно. И Черён, которая слишком хорошо Феликса знала, кажется, догадалась о том, что тому ещё и в голову не приходило.       — Ты влюбился, что ли?..       Ли поднялся со стула и вытолкал её из кабинета вместе с вещами. «Обсудим позже, ладно? Я всё тебе расскажу». Черён, удивлённая тому, что Ликс сказал это слишком спокойно и уверенно, даже послушалась с первого раза, бросив последний взгляд на вряд ли что-либо понимающего в их отношениях Криса. «Приятно было познакомиться, — сказала она напоследок. — Но учтите, что за вами обоими я теперь буду приглядывать, ясно? А то этот бездарь, засидевшись с тобой, вообще про реальную жизнь забудет».       Когда она удалилась, Ликс прижался к двери и устало выдохнул. «Влюбился?» — повторил её слова Крис — с улыбкой. А Феликс, склонив голову да сощурив нос, произнёс вредное «не дождёшься».       То, что Крис однажды всё-таки дождался, — вопрос другой. А пока что можно было смеяться над беспочвенными догадками подруги и обниматься без бабочек в животе. По крайней мере, так думал Ликс. А вот Крису… Крису безумно хотелось, чтобы в ответ на их излюбленный вопрос «влюбился?» Феликс однажды ответил уверенное и счастливое «да».

***

      Ночь была тихой и тёплой.       Волны с лёгким и тонким слоем пены бесшумно прибывали на берег, а звёзды усыпали небо низкими и яркими созвездиями. Идеальное для свиданий время, думал Крис, косясь в выходящее на побережье окно. Он каждую ночь засыпал долго, будто не хотел, чтобы день так быстро кончался: лежал в кровати, едва укрытый одеялом, и изучал австралийское небо с редкими серо-фиолетовыми облаками, из-за которых выплывали звёзды. Всё как в привычных любимых дорамах: безлюдный песочный берег, выглядывающие из-за сваленных друг на друга камней волны, пологие скалы и холмы с расцветающими бутонами — будь он главным героем, на этом заливе его обязательно ждало бы свидание. Он усмехается — да конечно, будто он в самом деле способен влюбиться в кого-то взаимно. Мечтать о том, чтобы держаться за руки и гулять босиком по холодному песку, было бесполезно и болезненно — каждый раз в сердце что-то больно кололо, когда он понимал, как сильно далёк от хотя бы минимально похожей на эту близости. Никаких поцелуев под луной, никаких объятий по вечерам, он часто представлял, чьи пухлые губы робко целовал бы, касаясь острых скул и наклоняясь, в чьи волосы, сухие и взлохмаченные, зарывались бы его шершавые пальцы, кого бы он прижимал к себе, с тихим поцелуем в ушко шепча «доброй ночи, солнце», и каждый раз разум напоминал, что это, скорее всего, не взаимно, в грудной клетке сжималось сердце, а может, что-то ещё вместе с ним, иначе откуда в лёгких такая удручающая пустота?..       Грустно. Весьма грустно.       А затем он падал на подушку и прогонял все мысли из головы. Рано ещё о таком думать, верно? Ему всего лишь шестнадцать, и он только недавно перевёлся в новую школу — нужно усердно учиться, чтобы догнать здешнюю программу, да и спать пора, а то назавтра проснётся с ватной головой. Он кладёт голову на подушку и накрывает плечо одеялом в попытке заснуть, делает глубокий вдох и возвращается с небес на землю. Довольно этой боли в груди и фантомной пустоты в сердце. Отпуская несбыточные мечты о первой любви, он вдыхает аромат солёного ночного бриза и прикрывает глаза.       И стоит ему только удобно устроиться в кровати, утыкаясь носом в одеяло, ночную темноту прорезает внезапная волна белого света. Крис вздрагивает. Временами по улице мог проехать автомобиль, а свет от фар вонзался в потолок, но в таких случаях сияние было полупрозрачным, похожим на отблеск созвездий, а сейчас оно держалось долго и неправдоподобно ярко. Будто кто-то держал фонарь прямо напротив его окна… Бан поднимается в постели и, потирая уставшие до покраснения глаза, вглядывается в темноту. В соседнем доме включили свет — даже сквозь прикрытое занавеской окно проглядывалось мерцание, доходившее до пола в его комнате. Это что там, Феликс не спит? Крис косится на настенные часы — время близится к двум часам ночи, слишком поздно, чтобы не спать перед школой, и слишком рано, чтобы просыпаться. У него… что-то случилось? Крис откидывает одеяло и, вскакивая с кровати, в спешке надевает футболку. Пересекает комнату — и тут же распахивает окно, впуская в комнату острую свежесть ночного воздуха.       До чужого окна далековато будет — пара метров, так что докричаться, чтобы не разбудить остальных, не получится. И бросить даже нечего — он мог бы камешек запустить, но где его найти-то?.. Небольшие тени позволяют Крису заметить какие-то движения у окна: будто Феликс нарезает круги по комнате, периодически останавливаясь и упираясь руками в подоконник. Крис тут же возвращается к кровати и, недолго думая, набирает номер Ли: гудки идут тяжёлые и напряжённые; Бан зарывается пальцами в спутавшиеся кудри и вновь встаёт рядом с окном в ожидании ответа.       Разумно ли вот так звонить посреди ночи? Они же едва знакомы, вдруг это проблема личного характера, а вдруг его сонным уставшим глазам в сумерках вообще померещилось — и Феликс далеко не встревожен, а просто делами своими занимается? Крис подумывает сбросить звонок на седьмом гудке, но тот внезапно сбрасывается — и в трубке звучит хриплый и бархатистый шёпот.       — Алло?       — Феликс?       Крис вздрагивает: голос звучит надрывно и сипло.       — Про… прости… Я просто увидел, что ты включил свет, а время позднее… Всё в порядке?       В ответ — не больше, чем тихий шорох и сбитое дыхание.       — Всё в порядке, Крис. Я тебя разбудил?       — Нет-нет, я и сам не спал, — он нелепо усмехается, бережно накрывая телефон обеими ладонями. — Тебе нужна помощь? Что-то произошло?       В окне напротив видно, как хозяин спальни отодвигает занавес и высовывается наружу, отключая звонок. Бан слышит короткое пиликанье и сам откладывает телефон в сторону, облокачиваясь о подоконник. Феликс высовывается в окно, весь лохматый, уставший и дрожащий от холода. Ветер тут же подхватывает протёртые рукава тонкой полупрозрачной футболки на костлявых плечах, и Ликсу приходится обнять себя, чтобы успокоить тремор в теле.       — Кошмар приснился.       Он выглядит подавленно. Отсвет ламп из комнаты оставляет на его лице продолговатые тени, и мешки под глазами от этого кажутся ещё больше и темнее, а с остро очерченных губ сходит краска. Сквозь ткань футболки Бан случайно замечает выступающие рёбра. Боже, этот мальчик такой худой и слабый — под рубашкой школьной формы не видно его тела, а под косметикой он умело прячет свои мешки и дрожь алых губ, вот только сейчас он совершенно обнажён под луной и взглядом Криса, обнажён не телом, а сердцем — громко стучащим от кошмара.       — Кошмар?       Феликс кивает.       Кивает, расплывается в громком зевке, прикрывает рот и встряхивает головой — белые пряди топорщатся на затылке и падают на лоб, пряча сонные глаза. Он потягивается и в сомнительном наслаждении протягивает «м-м-м», как при пробуждении, только сейчас — без какого-либо удовлетворения крепким сном.       Крис стыдливо опускает взгляд — словно без разрешения вторгся в интимную сторону жизни Феликса, настойчиво спрашивая, что случилось, когда для того, возможно, это слишком привычно.       — У тебя… часто такое случается? — Бан, пытаясь занять чем-то свои руки, рисует узоры на тонком слое пыли на подоконнике. И старается не смотреть на Ликса — тому явно нужно время, чтобы прийти в себя.       — Редко, — отзывается тот, косясь в сторону побережья. — Очень редко. Но сердце всегда, как бешеное. Сны такие насыщенные и красочные. Я пытаюсь вызволить себя из них, и мой мозг… знаешь, он буквально кричит: «Это всё не по-настоящему, это сон, ты можешь легко выбраться», — а потом видишь свои руки в крови, синюшнее лицо человека рядом с собой и мёртвый взгляд его побледневших глаз… И эмоции заново хлынут, плевать, что это сон.       — Просто иррациональный страх того, что подобное может случиться в жизни, а ты будешь слишком слаб, чтобы это предотвратить, пересиливает любые здравые мысли, правда?       Феликс поднимает на него взгляд покрасневших глаз и щурится, всё ещё зевая.       — Точно. Точно так. Ты что, не спишь, что у тебя голова всё ещё варит?       — Засиделся с домашкой, — отговаривается Бан. — Я всё ещё слаб в грамматике английского. Так что со многими вещами пришлось попотеть.       — Такой старательный, — шепчет Ликс. — Я бы завалился спать прямо в тетрадку лицом.       — Пришлось бы оттирать чернила от лица. Это единственное, что отговорило меня пойти лечь в кровать.       Феликс приподнимает уголки губ и печально усмехается.       — Лечь в кровать… Боюсь, этой ночью я уже не смогу.       — Но кошмар вряд ли приснится повторно.       — Если есть хоть малейший шанс увидеть подобное снова, я, наверное, с ума сойду, — поджимая губы, говорит Ли. — Так что лучше я просижу на YouTube или займусь уроками вплоть до утра. Кто знает, глядишь, так и засну.       — Но что ты увидел? — спрашивает Крис. — Можешь поделиться, если тебя мучит это. Но если не хочешь, я не настаиваю.       Феликс качает головой. Не испуганно, вовсе нет. А размеренно, мудро, будто уже тысячи раз обдумал, стоит ли признаваться, какие последствия это принесёт и хочет ли он сам повторно описывать в подробностях самое страшное… и, конечно же, решил просто скрыть это в надежде, что и сам вскоре позабудет.       А потом будет вспоминать, смотря на Луну сквозь окно, и бояться, что это повторится. И без конца спрашивать своё сердце, отчего же они вместе с мозгом решили, что такое произойдёт в реальной жизни — намёков ведь никаких и не было…       — Послушай, я сильно тебя отвлекаю?       Время, конечно, два часа ночи, назавтра в школу, а они оба высунулись в окна и болтают… вопрос об отвлечении вообще сам собой отпасть должен.       — Нет, конечно.       — Тогда можно попросить тебя об одолжении?              Крис тут же поднимает голову, готовый согласиться на всё что угодно, лишь бы помочь Феликсу.       — Если я могу облегчить твоё состояние, только скажи.       Ликс улыбается коварно. Будто заранее намекая, что Крис зря на это согласился.       — Когда я не могу уснуть или мне снятся кошмары, я гуляю по побережью, — Ликс перебирает пальцы и, надувая губы, искоса смотрит на старшего. — Можно попросить тебя?..       Крис уже готов сорваться, накинуть худи и выбежать из дома, чтобы пройти с ним хоть десять километров вдоль этого залива, хоть до самого рассвета, лишь бы тому стало лучше, и плевать на этот сон уже, всё равно не получится больше заснуть, теперь-то, когда он знает, что Феликсу плохо.       — Ты хочешь прогуляться… — его кадык вздрагивает. — Вместе со мной?       Феликс печально усмехается, зарываясь пальцами в выгоревшие волосы.       — Крис… Может, у меня мозг немного хмельной после сна, но… Ты даже не представляешь, как сильно ты нужен мне сейчас.       Крис смотрит на него самым верным и жалостливым взглядом на свете. Приоткрытые губы чувствуют аромат солёной воды и приближающегося отчаяния да громкого, с всплеском и грохотом, падения.       — Тогда пойдём скорее, — шепчет Бан. Ветер доносит его слова до Феликса. — Правда, пойдём.       — Ты серьёзно? — цокает тот с улыбкой. — Согласишься на любое моё сумасбродное предложение? Мог бы и послать куда подальше.       Но Крис очень редко шутит, а когда дело доходит до других людей, он всё воспринимает всерьёз. Может, однажды это его погубит, когда он будет подбирать осколки сердца под своими ногами, истекая кровью. Может, однажды.       Но не сейчас.       Закусывая губу, он на выдохе произносит едва слышное «я буду ждать тебя внизу».       И захлопывает окно.       Феликсу отчаянно нужен Крис. Крису отчаянно нужен Феликс. После такого никаких сомнений не должно остаться, и если этой ночью Ликс попросил его о помощи, дрожа от страха и холода, Крис сделает всё что угодно, чтобы его согреть.

***

      Звёзды мерцали на поверхности воды у горизонта — их смазанные отражения прибывали вместе с тихими волнами к берегу. Временами ветер пригонял пыльные облака, и Луна ненадолго пряталась, но когда Крис снова заглядывал в глаза Феликса, то видел, как небо озаряется сиянием далёких галактик — в солнечно-карих радужках вырисовывалась каждая из них.       Бан накидывает плед на плечи Ликсу да завязывает его на ключице, удостоверяясь, что мальчик согрет.       — Не холодно?       Феликс качает головой. Он одет в футболку и плюшевые домашние штаны, которые уже успели испачкаться во влажном песке, а Бан порывается натянуть на него своё зимнее худи, но Ли наотрез — с улыбкой — отказывается: «Сначала встречаться предложи, а потом я подумаю над тем, чтобы бессовестно носить твои вещи». Крис смущается: Феликс в принципе обожал флиртовать по поводу и без, но консервативное сердце бедняги-однолюба не хотело признавать, что всё это не больше, чем дружба. Если честно, слышать подобное от Ликса, пока Бан гладит его по плечам, а их тела окутывает ночной бриз, слишком удручающе и болезненно, но эта боль в груди ощущается чересчур приятно. Просто в такие ночи, как сегодняшняя, когда они вдвоём стоят на краю света напротив не думающего даже светлеть горизонта, разумные мысли уступают безрассудству, а Феликс дарит свою улыбку лишь ему, Крису, который без каких-либо раздумий выскочил на холодную улицу согреть его пледом и отвлечь от ночного кошмара, кажется, что, кроме них, никого не существует. В эту ночь и когда взойдёт солнце на рассвете, следующим днём, тягучим закатом и в тысячи ночей после этой — они вдвоём, гуляют по песку, глупые подростки, на грани того, чтобы влюбиться. Когда Феликс смеётся над его словами и едва касается плеча, устраивая на нём свою голову, влюбиться — самый очевидный исход. И не просто потому, что обстановка романтичная: просто в душу запал уже мальчик с созвездиями на щеках и носике, а руки так и тянутся обнять его за талию. Крис успокаивал себя, говоря, что это всего лишь симпатия и подростковое очарование. Очарование, да. Всего лишь. Но его романтичной натуре ужасно нравилась ощущать себя принадлежащим Феликсу в эту глубокую и звёздную ночь.       — Я вырос на этом побережье, — произносит Ликс, шмыгая носом от прохлады. — Всё мое детство… — он окидывает окрестности томным взглядом, выдыхая тяжело, — прошло здесь. Родители научили меня плавать. Дома даже фото есть. Но я ужасно боялся. До визгов и синяков на папиных руках. Родители смеялись надо мной, конечно, но я в панику впадал каждый раз, как волны видел, — он выдавливает печальную улыбку.       — Но какой же океан без волн? — Крис косится в сторону младшего, замечая, как пряди чёлки прикрывают его глаза, словно опущенные от грусти.       — Ты прав. Какой же океан без волн?.. Я часто повторял им это. А они отвечали только: «Входя в океан, не жалуйся, что тебя с головой накрывают волны». И знаешь, — Ликс приподнимает голову, выискивая понимание во взгляде Криса, — мне кажется, они говорили это вовсе не об океане.       Бан вдруг останавливается, и Феликс огибает его предплечье ладонями, робко переплетая их пальцы.       — А о чём?       Ликс смеётся с привкусом сожаления.       — Обо всём на свете. Если мы соглашаемся ступить во что-то такое же глубокое и загадочное, почему мы ожидаем только светлое и хорошее? Почему надеемся на греющие солнечные лучи, не подозревая, что из-за горизонта к нам крадутся бури и ливни?       Крис медленно поднимает руку — и касается растрёпанных ветром локонов Ликса, приглаживая волосы на макушке. Тот сладко прикрывает глаза — и испуг с напряжением на его лице вдруг уступают место нежной истоме.       — Ты сейчас говоришь… о любви?       Феликс усмехается и, щуря глаза, исподлобья подглядывает на старшего.       — О ней в том числе. Знаешь, многие соглашаются любить, надеясь на счастливые отношения. И в самом начале ожидания оправдываются: бесконечные комплименты, подарки, свидания со свечами, цветы и долгие ленивые поцелуи по утрам. А потом… лето ведь тоже сменяется осенью: первые скандалы, когда оба понимают, что никогда не подходили друг другу характером, ссоры по мелочам, а ещё хуже — когда вся любовь заканчивается после первого секса, спальня в одночасье наполняется холодом, и они уже полнейшие… незнакомцы. Когда ступаешь в любовь, этого нужно остерегаться сильнее всего. Всё здорово, пока ты влюблён, но готов ли ты и вправду отдать своё сердце человеку, даже если есть риск сжечь его дотла?       — Не лучше ли… не лучше ли любить того, кто будет остерегать твоё сердце от огня? Любить кого-то у края пламени — эгоистично.       Феликс улыбается.       — Любить кого-то само по себе эгоистично. Хотеть, чтобы человек был твоим, — разве это не самая эгоистичная вещь на свете? Но временами… это самый романтичный эгоизм на свете.       Пальцы Криса так и замирают на макушке Феликса, едва касаясь топорщащихся локонов. Тот не сдерживается и подмигивает, заставляя Бана краснеть.       — Эй, да ладно тебе смущаться. Я думал, ты тоже писатель. Писатели часто говорят о любви.       Ликс поправляет капюшон его худи и касается холодной ладонью чужой шеи.       — Ого, ты совсем замёрз. Прости, мне не стоило выводить тебя гулять на берег.       Крис перехватывает его руку и прячет их пальцы под толстую велюровую ткань пледа.       — Нет, мне совсем не холодно, — говорит он, склоняя голову. — Давай лучше… просто продолжим гулять, ладно? — и взгляд его как-то уныло… вместе с их недавними следами утопает в мокром песке.       Крис здесь всего лишь пару недель, но шумящие волны кажутся приветливыми и уютными, словно он спокойно, надёжно и уверенно обретает новый дом — без каких-либо резких эмоциональных перепадов, стресса от адаптации, истерик и срывов. Вот так, умеренно, будто ныряя в светлые мелкие воды, чтобы заплыть глубже, а не бросаясь в шторм с острых скал.       Ладонь Феликса мягко опускается вниз — задерживается на запястье, и он поднимает вопросительный взгляд, будто ожидая разрешения. У Криса сердце отбивает агрессивный и бешеный ритм, но, словно на рефлексе, он расслабляет свою ладонь для маленьких тонких пальчиков, которые тут же доверчиво вкладываются в его кулак.       — Можно? — спрашивает Ликс. Бан переплетает их пальцы.       — Можно.       Феликс смеётся: под глазами образовываются мешочки, а нос он мило морщит до появления глубоких складочек у кончика.       Крис очень много думал о том, сколько разных видов магии существует в этой жизни. Он пытался искать её в апельсиновых закатах и бархатных снегопадах, горящих маслом фонарях и шумящих водах широкой реки. Магия преследовала его повсюду — когда он брался за карандаш и целую ночь посвящал какому-нибудь короткому, но эмоциональному отрывку так и не дописанной истории, обнимая себя за плечи, ведь пока что это было сделать некому. Магия одиночества тоже имеет своё очарование, верно, пытался убедить он себя, но каждый раз, в воображении рисуя переплетённые пальцы и долгие поцелуи в уголки губ, ловил себя на мысли, что пишет это, пока не выгорит полностью, чтобы поскорее забыться во сне. Магия… она ведь вроде должна лечить, да? Но легче ни разу не становилось — только засыпал он с блокнотом на груди, а наутро стыдился перечитывать то, что ему на самом деле хотелось испытать.       И сейчас плед касается тыльной стороны его ладони, а рядом с ним шагает улыбчивый мальчик с взлохмаченными волосами и яркой улыбкой, а пальцы держит чужая рука. Прикосновение к его запястью отзывается в его голове музыкой — плавной, звенящей крохотными колокольчиками, и будто весь мир начинает сверкать: хотя, может, это всего лишь звёзды в воде отражаются. Крис сжимает их ладони и на мгновение оказывается в своей собственной… мечте.       — Так значит, ты провёл здесь всю жизнь? Никуда не выезжая?       — Мы с родителями путешествовали по работе. Они оба сценаристы, так что иногда из приглашали на сотрудничество в Англию или Штаты. Пока мама присутствовала в студии на съёмках сериала, мы с отцом гуляли по городу, или же пока отец днями трудился над сценарием, мы с мамой фотографировались на фоне букв в Голливуде. Но это случалось не чаще раза в пару лет. Всё остальное время мы застревали здесь, у океанского залива. Мои первые друзья, первые ссоры, первые этапы взросления — всё произошло здесь, вот на этом песке.       Они останавливаются у кромки воды. Волны прибывают медленно, умиротворённо; есть какое-то различие между тем, как шумно и игриво они приветствуют людей горячим солнечным днём — и как по-хозяйски, властно и решительно они забегают на берег ночью. Словно целуют песок нежно, приговаривая: «Наконец-то мы встретились с тобой. В одиночестве и темноте. Давай просто побудем вместе, пока Луна не исчезла с небосвода».       Феликс держит Криса за руку крепко, чуть боязливо, а сам оставляет на песке следы носком кроссовки. Бан оглядывается: они отошли уже далеко от дома, так что их парные следы проглядывались на несколько сотен метров вперёд. Для Феликса это место было родным домом. Он не боялся заблудиться, если уйдёт слишком далеко, не боялся промочить ноги в воде, он знал наизусть каждую вывеску на прибрежном магазине и созвездия над головой. И следы, которые они оставили вдвоём, однажды принадлежали Феликсу. Маленькому, заливисто смеющемуся ребёнку, который бегал по песку вместе с друзьями, возможно, запускал воздушного змея и жил, не зная свалившейся на него ста семидесяти пяти сантиметровой проблемы в виде Кристофера Бана. Феликс, наверное, и в детстве был таким же очаровательным: малышом с яркими звёздами в глазах. И на этом побережье произошла его… первая дружба, первая ссора… первая…       — Первая любовь?       Феликс вздрагивает. И глаза закатывает.       — Да какое там, мне ведь всего пятнадцать.       — Ну а как же та самая заезженная романтика, ваше укромное место под скалами, поцелуи, стоя по пояс в воде, плед, сладости и звёзды над головой? Бегать вместе по песку и брызгать друг на друга водой?       — Кристофер Бан, вы такой романтик.       Феликс заслуживал куда больше, чем это.       — А когда я увидел тебя впервые — с теми хулиганами, ты… просто гулял здесь? В одиночестве?       — Мне нравится слушать шум прибоя. Я до сих пор боюсь плавать, когда вода неспокойна, но звук прибывающих волн умиротворяет. Ощущение, будто я один в целом мире — вместе с чайками и гудящими в порту кораблями.       — Ты кажешься общительным. Почему не берёшь с собой друзей?       — Даже общительным людям необходимо уединение. Вечерами я попросту хочу смотреть на закат… и размышлять. В первую очередь, я сценарист. Отчасти писатель. А писателям так часто требуется подзарядка одиночеством.       — Но сегодня ты позвал меня… Ты боишься?       — Я не боюсь ни темноты, ни хулиганов, — Ликс качает головой, опуская взгляд. — Я испугался того, что увидел во сне, и мне до сих пор тяжело отойти от кошмара. Ветер такой холодный и мокрый, а мозг всё как в тумане. Мне хотелось, чтобы кто-то… нет, не кто-то — какой смысл таить? Мне хотелось, чтобы ты подержал меня за руку и я пришёл в себя.       — Я? Но мы ведь знакомы… пару месяцев.       — Удивительно, правда? Как за два месяца можно научиться дорожить человеком.       Феликс распахивает плед и прижимается к груди Криса в объятии. Тот едва не спотыкается от неожиданности и зарывается ногами в песок, чтобы устоять. А Ликс… Ликс просовывает проворные руки под толстовку Бана и сцепляет пальцы на талии, утыкаясь курносым носиком ему в шею. Крис слышит довольное урчание. Довольно-таки… довольно-таки непривычно, правда? На его родине подобные поступки считались проявлением чувств, причем сильных, а для Феликса это наверняка всего лишь, как и флирт, показатель дружбы и доверия. И со сколькими людьми он мог гулять так по ночному побережью, чтобы потом просовывать замёрзшие ладони под тёплую ткань их худи?.. Скольким людям утыкался в шею, чтобы согреться? Скольким… скольким признавался, что дорожит… Крис не хочет истолковать это неправильно — и влюбиться ненароком от того, что ему покажется, будто Феликс испытывает к нему романтические чувства.       — Чего ты боишься, Крис? — шепчет Ликс хрипло. — Просто коснись меня.       Эти слова прошибают старшего прямо-таки цунами мурашек, и несколько мгновений он ещё ощущает на лопатках и бёдрах приятный холодок.       — Я не привык…       Феликс устраивается подбородком у него на груди и смотрит снизу вверх прищуренными глазками.       — Привыкай.       — Но я… Ликс подмигивает ему.       — Я человек тактильный. Поэтому если ты захочешь, чтобы тебя кто-то коснулся, погладил или поцеловал — бегом ко мне, ладно?       — У вас здесь так принято, что ли? Для меня физический контакт — вещь более редкая и интимная.       — Я знаю. Но я не мог удержаться, — Ли осторожно высовывает руки. — Прости, мне стоило сначала спросить твоего разрешения, прежде чем трогать тебя.       Крис перехватывает его ладони и ведёт на исходное положение — туда, где они уютно себе пригрелись.       — Верни.       Феликс заливается громким смехом и снова прижимается к его груди.       — Что, понравилось?       — Что-то в этом есть.       Не может же Крис сказать, что в этот момент хочет его целиком у себя на груди поселить, чтобы дарить ему эти его любимые прикосновения.       — Обнимешь меня?       В этот раз долго просить не приходится. Бан попросту накрывает его плечи руками и, утыкаясь носом в макушку, прижимает к себе худое тело, прячась вместе с Феликсом в подолах пледа.       — Знаешь, что мне снилось?       — М? Ты всё-таки хочешь об этом рассказать?       Феликс кивает — уверенно, быстро, прядки чёлки взволнованно колышутся.       — В детстве мне говорили, что если тебе снится кошмар, значит, такого никогда не случится в жизни, — произносит Крис. — А когда я… когда я рассказывал, что мне всё-таки снилось, даже страх перед этим исчезал. И такого вроде больше не снилось.       — Мне приснилось, что ты погиб.       — Что?..       Крис держит его плечи в руках, но несильно отстраняется, чтобы заглянуть в глаза. Феликс постыдно прячет взгляд в вороте чужого худи.       — Я?..       — Ты.       Слух уже давно привык к шуму прибоя. Так что теперь они стояли в полнейшей тишине, обдуваемые холодным бризом да совершенно одинокие и глупые под сиянием луны.       — Не знаю, как это произошло, но… Чей-то голос говорил, что хочет навредить мне, и когда я вернулся в свою спальню, увидел тебя… мёрт…       Крис тут же обхватывает его затылок ладонью и прижимает к своему плечу. Феликс делает глубокий, но рваный вдох. Он тщетно пытается подавить усталый стон. Крис всё слышит. Слышит. Слышит. И наклоняется, чтобы прошептать ему на ухо:       — Но ведь я в порядке, видишь? Чувствуешь? — сердце его бьётся быстро. Он надеется, что Феликс ощущает ритм самого живого, что в нём сейчас есть.       — Это не поддаётся логике. Я всё ещё боюсь закрыть глаза и увидеть это во второй раз.       — Тогда посмотри на меня.       Феликс испуганно приподнимает голову.       — Давай, смелее, смотри на меня, — Крис накрывает ладонями его скулы и устанавливает с ним зрительный контакт. Глаза Феликса бешено бегают по его губам и подбородку, а затем возвращаются к карим радужкам, которым так доверяли. — Кошмар лишь предупредил тебя. Со мной такого не случится, обещаю. Я здесь, с тобой, живой — и не думал умирать.       — Ты хоть знаешь, как я счастлив был, когда увидел входящий звонок от тебя?.. — со всхлипом шепчет он. — Ты буквально умирал на моих руках, а первое, что я услышал, проснувшись, был твой голос, ты хоть понимаешь, как важно это было?.. Я уже сам хотел тебе позвонить, чтобы убедиться, что ты в порядке…       Крис гладит большими пальцами Феликса по дрожащим скулам и бережно перебирается к ушам.       — Почему тебе так больно из-за меня?..       — Сам хотел бы знать. Отчего я так привязался к тебе, глупый, и боюсь, что однажды ты меня покинешь.       Крис приподнимает уголки губ — качает головой в изумлении и тихо смеётся.       — И правда глупый. Мы ведь дру… Мы ведь друзья, верно?       — Да…       — Тогда чего ты боишься?       Феликс поднимается на носочки — и касается губами щеки Криса, так аккуратно, нежно и чуть-чуть, немного совсем, романтично. Так, если бы только что признался ему в любви.       — Теперь уже ничего.       Крис смотрит на него ошеломлённо, но сил одёрнуть Феликса или оттолкнуть совсем нет — как и желания. Наоборот, хочется, чтобы эти смеющиеся губы вновь его коснулись. Но…       — Прости, это тоже было слишком резко?       — Нет, просто…       — Вот и славно, — лёгкая ухмылка всплывает на его губах. — Спасибо тебе большое, Крисси.       — За что?       Феликс высовывает руки из-под его худи и укрывает, как может, их обоих в велюровый плед.       — За то, что одним тёплым закатом вместе с шумящем морем и страстным желанием защитить пришёл в мою жизнь.

***

      Жизнь в Австралии была столь же яркой и блестящей, как плавающее в отражении океанских волн высокое солнце. Крис, как и хотел, купил абонемент в спортзал — и хоть Феликс, качая головой, говорил, что если тот, и без того с фигурой как у греческой статуи, продолжит занятия, то весь Сидней сляжет в предобморочном состоянии, стоит ему рукава закатать, Бан смеялся и, обнимая его на прощание, убегал в зал. А Ликс салютовал ему да возвращался в свой литературный клуб — в одиночестве лучше всего сочинялись рассказы. Крис часто говорил, что мечтает научиться сёрфингу, и искал подходящие центры на ближайшем побережье, а ещё в его планах было прыгнуть с парашютом, покататься на воздушном шаре, проехаться на внедорожнике — такое ощущение, что он вбивал в интернете «самые экстремальные способы провести отдых в Австралии» и всё без исключения записывал себе в лист желаний. Ну хоть к крокодилам лезть не хочет, устало выдыхал Ликс.       С Феликсом они уже успешно отпраздновали и три, и четыре месяца знакомства — правда, благополучно забывая об этом в нужный день, просыпались наутро и кричали друг другу: «Мы снова пропустили!» и «Это слишком похоже на нас». Долго смеялись, теребя пальцы, задумывались, почему им обоим так важна эта дата, и Феликс, закусывая нижнюю губу, не мог избавиться от воспоминания о том, как однажды один мальчик спас его от местных хулиганов и принял его в объятия на закатном солнце, поле чего отворачивался, придумывая, что у него полно дел, и, закрывая окно шторами, хватался ладошками за подоконник, всё думая, отчего же у него так сердце стучит каждый раз при одной мысли о нём, об этом Крисе. Крисе, что, кажется, бросает последний взгляд в надежде увидеть в окне чужую улыбку и сдаётся, как-то по-особенному грустно усмехаясь.       После долгого перерыва Крис продолжил сочинять. Вдохновившись тёмным прохладным вечером у кромки моря, начеркал милую историю на пару-тройку страниц — зарисовку о двух влюбившихся друг в друга подростках — а на следующий день, попросив Ликса задержаться после уроков, стеснительно, вплоть до алеющих щёк, протянул ему бумажные листы. Феликсу много времени не понадобилось — и, налетая на Бана с объятиями, едва ли не со слезами на глазах прокричал, что у него талант. «Да у меня аж сердце сильнее стучать начало, ты понимаешь! Если прекратишь писать, разобьёшь мне его вдребезги!» А Бан и не переставал — и каждый месяц по две зарисовки снова показывал своему главному поклоннику.       Родители Криса знали про его дружбу с соседским мальчиком. Но, как и ожидал сын, ничего хорошего они в ней не видели.        «Тебе не кажется, что это слишком?»       За ужином эти разговоры повторялись чаще всего. Мать притворялась, что ей безразлично, а затем, отпивая вино из бокала, начинала свой типичный монолог: «Он абсолютно испорченный. Где это видано, чтобы парень пользовался косметикой да волосы красил?» «Мам, двадцать первый век на дворе, — теряя аппетит от давящего присутствия родителей в кухне, отвечал сын. — Других людей не должно волновать, кто как выглядит». «Но он ведь кореец, Чан! — возражала та. — Мне было бы плевать, будь он из Европы или Штатов, но кореец! Ваше поколение продолжает беспорядочно рушить мораль, которую мы создавали на протяжении веков». Крису уже конкретно надоедало уточнять, о каких нормах морали она говорит, если человек себе просто ресницы красит. «Сегодня косметика, а завтра что? Женское бельё натянет? — подхватывал отец. — Будь он моим сыном, я бы выпорол его, чтобы выбить из него всю эту чушь. Он же из этих, как их… гомосексуалистов, вот! Вчера я разговаривал с владельцем местного магазинчика — он-то видел, как год назад этот твой Феликс обжимался на побережье с сыном местного рыбака. А казалось бы, отец такой добропорядочный прихожанин, а сын его!..» Крис их слова мимо ушей пропускал — впихивал в себя остатки еды, закрывал глаза и старался не вонзиться ногтями в собственный стул от ярости. «И это в четырнадцать-то лет, представляешь! С самого детства ребёнок не уважает ни своих родителей, ни Бога, ни свою страну!» У Криса в груди всё горело — как пламя, переходящее от свечи к свече при пожаре, каждый орган наливался гневом и презрением, и он агрессивно бросал тарелку в раковину, говоря, что ему необходимо прогуляться. «Это ты из-за Феликса своего стал такой злой, — слышал он, стоя на пороге. — Целые дни с ним проводишь». А когда выбегал на улицу, до его ушей доходило: «Если станешь таким же, перестанешь быть моим сыном».       Крис бежал вдоль по улице, надеясь, что проветрит мысли, но слова родителей накрепко застревали в голове. Он надеялся, что не станет возмущаться, не станет принимать их близко к сердцу, но с каждой секундой те громким эхом отстукивали по корке мозга — и он останавливался, упираясь ладонями в колени, наклонялся, чтобы выровнять дыхание. И всё больше убеждался в том, что если ему предстоит выбрать между родителями и Ликсом, он свалит, оставив записку, и с Феликсом уедет на край света. Построит, чёрт возьми, дом, заведёт собаку, и будет жить припеваючи, лишь бы эти идиотские оскорбления в сторону человека, которого он любил, не слышать.       А затем, когда солнце уже уплывало за горизонт, Феликс появлялся рядом. Такой, именно такой, каким его ненавидели родители Бана, но обожал сам Крис: с заплетёнными у висков косичками да подведёнными глазами. «Если так хотел влюбиться, чего ж девку не выбрал? — звучал фантомный голос его отца в голове. — Или Ли Феликс — и есть твоя девчонка? Ему только ногти накрасить осталось — и не отличишь. Чтоб мой сын — и пидором был?!» И Бан, утопая в этих дурацких сомнениях, сдерживая слёзы, сгребал Феликса в охапку да прижимал к собственной груди, пряча горящие ресницы в его растрёпанных ветром локонах.       «Эй, ты чего, Крисси, — шептал Ликс ему на ухо. — Что-то случилось?» «Ты сказал, к тебе можно за объятиями. И поцелуями. И чтобы бегом, — всхлипывал тот. — Вот я и прибежал. Пожалуйста… можно у тебя позаимствовать немного?» Феликс смеялся и, выдыхая горячий воздух ему в шею, обнимал за талию да дарил мягкие поцелуи в щёку. «Для тебя — сколько угодно», — и обводил кончиком носа контур его скул и ушка — периодически касаясь губами. У Криса всё внутри натягивалось, напрягалось, надрывалось, и каждый раз попросту хотелось прокричать о том, что он будет защищать Ликса до конца жизни, несмотря ни на что, а ещё спросить, неужели это всё между ними взаимно, но нарушать мгновение, что ласкали тихие волны, означало вернуться в реальность. А реальность — самое страшное слово для тех, кто влюблён.       «Я так счастлив, что встретил тебя», — признавался Крис. И они расставались на целую ночь.       Временами казалось, что без Феликса он жить уже не сможет. Словно никотиновая зависимость, тот проникал под кожу и просачивался сквозь вены в сердце. И Крис уже не понимал, чем наполнялись его лёгкие: кислородом или мальчиком, целовавшим его, чтобы успокоить.       Просто в свои семнадцать лет Крис научился любить так, как вряд ли сможет хоть один человек на земле.

***

      Их шаги отдаются шуршанием песка под ногами и тихими, непринуждёнными, словно у двух малознакомых однокурсников, случайно столкнувшихся в автобусе, беседами. Ладонь Ликса всё ещё уютно покоится в руке Чана, и проходит уже достаточное количество времени, позволительное для того, чтобы расценить этот жест как дружеский, но Ли не отпускает её: ни когда они выходят из многолюдной толпы, сворачивая к узкой улочке, ведущей к набережной, ни когда Бан покупает им корн-доги, чтобы согреться едой в осенний вечер, ни когда они набредают на просёлочную дорогу из песка и гальки возле реки Хан. Наоборот: он только сжимает его пальцы во всю силу своей крохотной ладони, будто, если упустит, не наберётся смелости снова взять за руку.       — Твой корейский улучшился, — подмечает Чан между делом. — Помню, как раньше ты путал буквы «п» и «т», а теперь даже редкие идиомы знаешь…       — У меня был хороший учитель, — Ликс покосился на старшего, сжимая губы. — Ты долго бился с тем, чтобы я научился их различать.       — Брось, я всего лишь дал тебе основы. Мы не продвинулись дальше прошедшего времени в грамматике.       — Основы порой самое важное. Доучить можно всегда. А вот начать самому всегда страшно.       — Ты же не про корейский сейчас, да?       Чан останавливается на месте — Феликс автоматически переминает ступнями песок, застопорившись рядом.       — Верно. Не про корейский. После твоего признания любить я уже никогда не боялся. А вот до того, как ты сказал, что влюблён, я даже не представлял, каково это — учиться капля за каплей отдавать себя другому человеку и так же принимать его.       — Это как учиться любить дождь, Ликси. Не думать о том, что замёрзнет телефон, можно подхватить простуду, или волосы на чёлке завьются. А подставлять лицо каплям и впитывать их с улыбкой. В любви этот дождь всегда будет тёплым или освежающим, а не ветреным и пронизывающим до костей.       — Такому ты меня ещё не учил, — с гордой улыбкой на лице произнёс Феликс.       — Уговор был только на Австралию. В Корее у тебя полно других учителей. Вчера на кафедре слышал, как профессор Ким ругал тебя за разговоры на уроке. Ещё говорил, что ты ничего не добьёшься с таким отношением к учёбе.       Ликс прыснул, прикрыв глаза.       — Оставить в тайне то, что мой дедушка — художественный руководитель театра, было забавной идеей.       — А потом добавил, что твой последний сценарий просто ничтожен.       — Тот, который победил в конкурсе?       — Ну да.       — Он меня недолюбливает ещё с первого курса, — засмеялся Ли. — Просто не знает, что скоро его дети будут смотреть дорамы, снятые по моим сценариям.       Они продолжили шаг вдоль по сияющему побережью у Фонтана Радуги, позволяя ветру от водоёма поднимать локоны вверх.       — Люблю дни фестивалей, — произносит Ликс. — Город становится таким красочным и беззаботным.       — Планируешь что-нибудь на этот вечер? Вроде как наш вуз тоже участвует, а ты всегда в списке самых активных студентов числишься.       На удивление, Ли качает головой.       — Не хочу ни с кем видеться этим вечером, кроме тебя.       — Устал?       — Нет, просто если услышу пьяные разговоры своих знакомых, мгновенно захочу вернуться к тебе. И возненавижу себя за то, что моё сердце так спешит испытывать чувства, в которых я не до конца разобрался. А себя я знаю — уж если снова дам тебе шанс, то, боюсь, это уже… — голос опускается до смущённого полушёпота, — на всю жизнь.       Ликс опускается на ближайшую скамью и тянет за собой Чана.       — Что ты имеешь в виду?       — Не хочу размениваться с тобой по мелочам. Так что если ты не готов ответить такой же взаимностью, ничего не выйдет. Я не хочу бегать. Тебе предстоит хорошенько подумать, прежде чем снова разбивать мне сердце. И я хочу знать ответ на вопрос, как сильно ты дорожишь мной. Поэтому что если я для тебя всего лишь этап в череде сменяющихся партнёров, то — прости…       Феликс отводит взгляд, и Чан тут же обхватывает его дрожащее от холода тело да к груди своей прижимает. Ликс вздрагивает в объятиях и издаёт изумлённое «а!», но Бан тут же пропускает пальцы сквозь его топорщащиеся локоны и целует в висок, нежась щекой о замёрзшее ухо.       — Ты для меня всегда был на всю жизнь единственным, — признаётся Чан.       И Феликс утыкается лбом ему в плечо, как-то расслабленно выдыхая.       — Как думаешь, — шепчет он, складывая руки у Бана на груди, — может, любить выдуманных персонажей куда проще?       — О чём ты? — удивлённо бормочет Чан.       — Ну, создал себе человека, идеального по всем параметрам, с волосами мягкими, кудрявыми, с которыми хочется играться, когда сквозь них солнечные лучи проходят, и губами пухлыми, которые целовать тебя будут по твоему желанию, и будет он жить так, как ты прикажешь. Не хочешь, чтобы он уходил, так он останется, ведь он не посмеет тебя ослушаться. Настоящий человек, каким бы идеальным ни был, всегда оставить может, а твой персонаж никуда от тебя не денется.       — Если ты просишь человека остаться, а он уходит, — Бан расстёгивает своё пальто и укрывает тёплой тканью с подкладкой замёрзшего Ликса, — то пусть уходит. Значит, ему не место в твоей жизни.       — Но ты же ушёл. А я просил остаться.       — Лучше бы я был твоим выдуманным.       — Иногда мне и правда так кажется. Откуда ты знал, как нужно меня любить, откуда ты знал, какие слова мне нужны и когда именно стоит оставить меня в одиночестве, чтобы я успел соскучиться по тебе? Наши отношения казались такими безупречными, что я и правда думал, что ты всего лишь плод моей фантазии. Не может же всё быть так сказочно.       Феликс поднимает голову — и с раскрытыми в попытке вымолвить что-либо губами хватается за ворот его рубашки. Чан подмечает на уголке губ у него тёмно-бордовое пятнышко — соус от корн-дога — и, смеясь, вытирает его большим пальцем.       — Ты такой неуклюжий. Нам не нужно быть придуманным кем-то, чтобы знать, какую любовь им дарить. Всё куда прозаичнее — над отношениями нужно работать.       — А ты уволился, идиотина.       И вновь зарывается носом ему в шею.       — А если бы я был твоим персонажем, — произносит Чан, поглаживая его по затылку и прикрывая глаза, — что бы ты изменил во мне?       — Ничего, — тут же отзывается Ликс. — Даже твой уход. Ты идеален таким, какой есть. Каким я тебя помню. Начиная с твоих кудряшек по утрам и заканчивая твоей милой привычкой хлопать в ладоши, когда ты радуешься маленькому прогрессу. И даже твои слова о том, что ты больше меня не любишь, какая же мне разница, если я-то все равно люблю тебя, люблю вот этого человека, который улыбался мне каждый день и целовал мои шрамы, люблю с ног до головы каждую его родинку, улыбку, слово, шепот, это то же самое, если бы ты действительно был моим персонажем, каким-то далёким, и я бы знал о тебе каждую мелочь, а потом осознал бы, что ты исчезаешь так же легко, отпуская мои руки и говоря, мол, дай мне жить в том мире, где ты меня создал, где мы не связаны, — ох, было бы намного легче, если бы ты был моим персонажем. Я бы все силы приложил, чтобы заботиться о тебе. У тебя всегда были бы самые счастливые финалы. Представлять, что я целую тебя, было бы намного легче, когда открываешь губы пустому холодному воздуху и падаешь на землю из полусонных фантазий. Легче, чем знать, что эти поцелуи действительно могли случиться. Я бы с радостью провёл жизнь в одиночестве и любви к несуществующему тебе, чем в одиночестве и любви к тебе, который сказал, что больше ко мне ничего не испытывает.       — Нам действительно много о чём… — надрывно шепчет Чан, — надо подумать.       — Я готов дать тебе время.       — Лучше себе время дай. Это я тебя обманул.       Феликс трётся носом о его шею и щекочет белыми волосами кожу.       — Крис, почему рядом с тобой так комфортно?       Чан смеётся, поглаживая его по лопаткам сквозь ткань пальто.       — Не начинай.       Ликс прикрывает глаза и выдыхает так, словно, пробежав марафон, упал прямиком на землю, зная, что станет плохо, но радостно смотря в лучезарное небо. Проходит время — и, на удивление, плохо даже не становится. Давление не скачет, да и кровь перестаёт так болезненно пульсировать. Зато с холодной земли его поднимают сильные руки, укладывают голову себе на колени и, наклоняясь мягко целуют в губы. «Ну, дурачок, чего ж ты на асфальт лёг? Он холодный и грязный». А Феликс в ответ молчит. «Чтобы ты меня поднял».       Над головой вдруг звучит резкий выстрел — а за ним писк взрывающихся в воздухе петард. Феликс отрывается от Чана и сонным, ослабшим в сумерках взглядом замечает расплывчатые пятна салютов в небе.       — О… — только и произносит он, и шевелится уголок его губы. — А помнишь… салют?       — Тот самый?       — Да, тот самый.       Фейерверки начинают греметь прямо над головой, и им вторят крики и улюлюканье толпы: Ликс, скрестив пальцы на шее Чана, поднял голову, прищуриваясь, чтобы вглядеться в сверкающие брусничные, пурпурные и лимонные пятна на недавно проводившем солнце небе. Из-под его пухлых губ срывается смешок, и он прижимается к Бану ещё теснее, устраиваясь головой на плече.       — Красиво.       — Фейерверки? — Чан чувствует тяжёлое дыхание Ли на своей коже и медленно косится в его сторону, огибая рукой узкую талию.       — Ты.       Бан резко выдыхает в копну светлых волос.       — Я соскучился, Крис, — шепчет Феликс по-английски, так тихо, что салюты заглушают его голос. И пока они трещат над головой, он добавляет ещё одну фразу, что незаметно улетает в гремящий воздух: — Фейерверки снова заставляют меня влюбиться в тебя.

***

      — Тебе необязательно было провожать меня до моей комнаты, — потупив взгляд, Ликс достаёт из кармана гремящую связку ключей и тянется к ручке, но в темноте коридора весьма тяжело распознать замочную скважину. — Я живу всего лишь этажом ниже тебя.       — В этом ничего такого, — Чан неловко почёсывает шею, шумно выдыхая. — Я хочу о тебе позаботиться.       Ликс безуспешно пытается найти отверстие, тыча кончиком ключа по металлической ручке: кажется, он сейчас больше царапин оставит.       — Всё в порядке, — голос его срывается. — Я и сам о себе позаботиться смогу.       Бан тихо усмехается и бесшумно приближается к младшему, огибая ладонью талию. Феликс вздрагивает. Рука Чана мягко ложится на его пояс, и он чувствует призрак чужого дыхания возле своего уха. Ли косится в сторону — сердце его внезапно начинает ускоренно биться, а ноги подкашиваются, и воздух как будто постепенно выкачивают из лёгких — удушающее чувство чего-то сжимающегося внутри заставляет его пошатнуться.       — Крис…       Но Чан всего лишь перехватывает его ладонь и, накрывая ту своей, мягко вставляет ключ в скважину — дверь открывается с едва слышным щелчком, тут же приотворяясь от незаметного в коридоре сквозняка, а на лице Бана появляется тень размеренной улыбки — так улыбаются, чтобы успокоить паникующего человека, когда проблему можно решить в два счёта.       — Вот и всё, — он сжимает связку ключей в ладони Феликса и, едва касаясь, поглаживает его по талии. — Чего же ты запутался? Надо было всего-то опустить руку чуть ниже.       Ликс надломлено выдыхает и отводит взгляд в сторону.       — Ты весь вечер помогаешь мне. Обвязываешь шарф, вытираешь лицо, открываешь дверь… Сразу скажи, со всеми себя так ведёшь? Посветил бы фонариком лучше, а то тут темнота хоть глаз выколи.       Чан тихо смеётся. Он всегда смеялся именно так: на выдохе, а ещё часто утыкался Феликсу в макушку, вдыхал аромат его выжженных австралийским солнцем волос, усаживал к себе на колени и долго-долго целовал, будь то в макушку, висок или хрящик на ушке, а когда они отрывались и Ликс сплетал пальцы у него на шее, то видел, как глубокие карие глаза старшего переливались ночными звёздами. Крис всегда отрицал, что может плакать от счастья. И когда Феликс, уличая его в этих бликах во взгляде, смеялся, говоря, что вот же, плачет, нечего скрывать, а затем целовал ресницы и кончик носа, Чан всё равно умудрялся всё отрицать. И, чтобы не показаться слабым, а Феликс — чтобы не смущать его, они молчаливо превращали это в поцелуй в губы, тягучий, глубокий, медовый и терпкий, а затем шелестящий занавес на окне скрывал их от целого мира, и они утопали друг в друге.       Чан и сейчас смеётся так, будто им совсем недолго осталось до поцелуя. Не такого, случайного, что обычно на пьяную голову и в отчаянном бреду, а взвешенного, мудрого, со всеми за и против, такого, которого у Феликса за четыре года ни разу не было. Такого, по которому он скучал.       — Я каждый день боялся, что ты не справишься, — шепчет Чан ему на ухо. — Смотрел на тебя издалека и думал, а вдруг что-то случится, а вдруг тебе станет больно, ты сломаешься, кто будет рядом, чтобы тебе помочь? Чтобы защитить?       — Прошло четыре года, — Ликс опускает голову — взгляд его падает на тонкую белую ладонь, боязливо накрывающую большую и смуглую, испещрённую синими венами. — Если бы я не был способен справиться самостоятельно, прибежал бы к тебе ещё в первый день, как собачонка брошенная, но, как видишь… Было ещё очень много людей, помимо тебя.       — Ты бежал к ним?       Феликс переплетает их пальцы — Чан будто рефлекторно прижимает ладонь к талии младшего и утыкается носом ему в висок.       — Нет, — отвечает Ли, невольно подаваясь назад — и падая ему на плечо и ключицу, — ни к кому я не бежал, Крис. И пока целовал других, попросту ждал, пока гордость признает, как сильно ты всё ещё нужен мне.       Чан разворачивает его в своих руках: заставляя подол пальто взмахнуть в воздухе, он обнимает Феликса так, будто хочет стать его, только его, глупым парнем с непослушными кудрями и распухшими от поцелуев губами. И Ликс, тихо усмехаясь, ведь он на пару сантиметров выше, кладёт подбородок на плечо Криса, мечтая прямо сейчас уткнуться ему в грудь. Ему так нравилось лежать с ним в постели рядом — он ощущал себя крохотным мальчиком в сильных руках своего смелого и заботливого бойфренда, а теперь… по собственной глупости оба шатались не пойми где, самонадеянно притворяясь, что не нужны друг другу.       — Крис? Малыш?..       Мурашки обжигают тело Ликса, и он поднимает взгляд, переводя его на полураскрытые в тяжёлом дыхании губы Чана. Тихое его «бэйб», которое он обычно произносил, растягивая охрипшим от стонов голосом, эхом распространяется по безлюдному коридору. Чан сжимает его талию, кусая губы — Феликс льнёт к его телу, груди, бёдрам своими бёдрами, едва не падая на подкосившихся коленях.       — Зайдём внутрь?.. — шепчет Ликс.       Чан отрывается осторожно — придерживает Феликса за спину, а тот, опьянённо блуждая глазами по его губам, тихо усмехается, ведя дрожащей ладонью вверх по его груди.       — Зачем, Филли?       — Будто ты сам не знаешь.       Сам не знаешь, что может произойти между двумя бывшими, которые всё ещё скучают спустя четыре года болезненного разрыва. Сам не знаешь, сколько вещей мы с тобой ещё не успели сделать, лелея надежду о вечном будущем вдвоём. Феликс кладёт ладонь ему на шею и касается замёрзшими подушечками пальцев всё тех же непослушных локонов, что завиваются во влажную погоду. Сам не знаешь, как сильно…       Ликс наклоняет голову вправо — и, отрекаясь от прежних предрассудков, приближается к чужому лицу, робко приоткрывая губы.       — Филли… — Крис огибает его туловище ладонями, поглаживая лопатки большими ладонями. — Ты ведь не этого хотел.       — А ты умолял меня встретиться ради чего? — Ликс разочарованно улыбается, едва касаясь губами его подбородка. — Ради глупого разговора о семье, о детстве за стаканом кофе, чтобы потом попросту разойтись?.. — он следует губами вдоль по линии челюсти, заставляя Чана вздрогнуть от неожиданных прикосновений. — Несколько недель бегал за мной, чтобы я… чтобы я наконец поверил, а теперь отталкиваешь? Я ненавижу тебя всей душой, Кристофер, — Феликс, воруя воздух, прижимается губами к губам Чана.       Так, что сердечных сокращений не хватает, чтобы вдыхать нормально; так, что Феликс едва не падает в его руках, как только их губы соприкасаются, ведь спустя четыре года разлуки это первый раз, когда им позволено встретиться снова — им, пухлым, потрескавшимся и холодным, а ещё безбожно дрожащим да одиноким, и сколько можно было терпеть?.. Ликс вжимается в него, в его грудь, больно ударяясь о пуговицы пальто, и, не позволяя Чану ответить на поцелуй, хватает его за ворот рубашки, прижимая к себе.       — Ненавижу всем сердцем, — он тяжело выдыхает, накрывая ладонью его ухо и пушистые волосы, — которое кричит, пронзительно кричит о том, как сильно любит тебя.       И случайная слеза вдруг обжигает его ресницы, скатываясь по бледной коже, будто выдох исступлённый.       — Я не хочу давить на тебя.       Феликс смотрит на него налитыми стеклом глазами — и тихо качает головой, тихо, безмолвно, медленно, томно прикрывая глаза. Подавляя всхлип, он целует его в уголок приоткрытых губ.       — Ты никогда не давишь… — шепчет он. И кончиком носа беззащитно тычется Бану в щёку. Просто слишком сильно хочется наконец снова стать слабым и принадлежащим ему.       Чан надавливает на ручку двери и вталкивает их обоих в комнату. Вместе со скрипом, поскальзываясь на деревянном полу, они вваливаются внутрь, в пустую и освещенную одной лишь выходящей на небосвод луной спальню. Чан резко защёлкивает замок — и, разворачивая тело Ликса, прижимает того к двери, всё ещё не отпуская руку с талии.       — Мы либо четыре года притворяемся незнакомцами, — шепчет он, наклоняясь к уху Феликса, — либо за одну ночь проживаем целую жизнь.       — Среднего, — тот вцепляется в его кудри и, улыбаясь прямо в поцелуй, льнёт наконец к его губам, чтобы забыться в этой ночи, — не дано.       Феликс принимает его поцелуй, откидывая голову назад: прислоняется затылком к двери, шёлковые кудри обволакивают пальцы, он чувствует, как мощная грудь касается его худого тела сквозь вязаную ткань свитера. Чан аккуратно накрывает верхнюю губу Феликса своими — пухлыми, мягкими, влажными, Феликс до мелочей помнит, как приятно было их ощущать на себе, особенно когда они играются и дразнят — отрываются, касаются ненадолго, будто узнать пытаются, не слишком ли больно, а Ли пытается поймать их, схватить, отчаянно поднимается, вверх тянется, но как только открывает глаза, чтобы узнать, далеко ли ещё, Чан вновь наклоняется и выбивает у него весь воздух из лёгких, почти неслышно причмокивая раскрасневшуюся ткань. И Феликс сдаётся — прислоняется затылком к двери и, закрывая глаза, ведь он знает, что рядом с Чаном окунуться в забвение совершенно безболезненно. Он доверяет ему. Так же, как шесть лет назад.       Чан прислоняет Феликса к двери — резко надавливает на плечо, заставляя того издать невольный стон на выдохе, и склоняет голову, касаясь его припухших губ в поцелуе. Ликс выгибает шею, глаза закатываются даже под прикрытыми веками, а пальцы ослабевают в золотых кудрях. Чан облизывает его губы осторожно, ласкает языком и тут же вопросительно цокает, отстраняясь, а Феликс только подбородок приподнимает, снова отыскивая в темноте коварный взгляд. Дыхание на мгновение срывается, когда он осознаёт, что та секунда, на которую обычно Чан давал ему передышку, затянулась слишком долго, и открывает губы, устало выдыхая.       — Крис?..       Но в ответ — лишь тишина и лунная темнота, он сглатывает, вздрагивает его кадык, и пальцы отчаянно хватаются за кудри, перебирая влажные от капелек пота волосы. Феликс чувствует, как тело Чана отдаляется от его собственного, и приподнимает ресницы, чтобы увидеть. Увидеть то, как Крис отстраняется — и как ладонь его соскальзывают с плеча Феликса. Ликс разочарованно усмехается. Ну конечно. Конечно, он разрывает поцелуй, ведь это неправильно, ведь он думает, что принуждает, он разрывает поцелуй, чтобы медленно разбить Феликсу сер…       Губы Чана впиваются в губы Феликса с новой силой — теперь уже со сломанным стоном сквозь выдох, и Ликс тут же вцепляется ногтями в кожу его шеи, невольно притягивая тело старшего. Чан делает резкий глубокий вдох… и больше не отстраняется.       Сердце у Феликса стучит как бешеное. Никаких больше разрешений не нужно — Чан проникает языком сквозь его губы. Ладони у Ликса нещадно потеют, а в голову ударяет хмель лунной ночи. Он просто хочет быть его.       Чан осторожно проводит языком по ряду верхних зубов, игриво останавливаясь и без предупреждения проникая чуть глубже, а затем возвращаясь выше. Пробегает по дёснам — и, стоит Феликсу издать чуть слышный скулящий стон, Крис касается кончиком языка языка Ликса, осторожно и нежно закусывая его зубами. Феликса больше никто в жизни никогда… так не целовал — вызывая трепет острыми прикосновениями, из-за которых у него колени подкашивались и он падал в чужие руки, бесстыже постанывая.       Рука Чана осторожно движется вниз — вдоль по груди плавно спускается к талии — и остаётся там. Второй рукой он проникает под ткань пальто и, сжимая плечи Ликса, скидывает с него одежду, что с громким шорохом рушится на пол беспорядочной драпировкой. Феликс остаётся в одной лишь рубашке — целый вал мурашек пробегает под полупрозрачным слоем органзы, и он довольно улыбается, ожидая, пока шершавые пальцы доберутся до верхних пуговиц.       Но Чан… Чан лишь прерывает поцелуй и, тяжело выдыхая, отстраняется, опуская взгляд.       — Крис?..       Голос Феликса всегда звучит столь беспомощно и соблазнительно, что Чана охватывает удушающее чувство предательства. Он смотрит вниз, на то, как его рука сжимает талию Ли, потому что если он поднимет взгляд, то увидит лишь полуприкрытые закатанные глаза и влажные губы, а в этом случае он не сможет сдержаться.       — Филли, — он отпускает тонкую талию и накрывает ладонью скулу Ликса. — Ты же понимаешь, к чему это приведёт?       Тот кивает.       — Ты же понимаешь, что ни ты, ни я уже не сможем притвориться, что ничего не было, верно? Как в тот раз, больше не получится.       Феликс вновь кивает — теперь более уверенно, осознанно.       — Мы и так слишком далеко зашли для тех, кто хотел попросту поговорить.       — Но Крис…       — Ты можешь не произносить моё имя так соблазнительно?..       Феликс усмехается в тихом выдохе.       — Я не хочу повторять то, что было, — Чан соединяет их лбы и целует Ли в переносицу. — Если мы снова будем целоваться, я не хочу, чтобы за поцелуями последовало расставание. Я не хочу снова утопать, боясь, что это однажды кончится.       Феликс сцепляет пальцы на его шее.       И, обводя кончиком носа линию его челюсти, смущает старшего прикосновением губ к мочки.       — Кто заставлял тебя заканчивать всё в прошлый раз?       Чан наклоняет голову вправо, позволяя Феликсу вести кончиком носа по коже за ухом.       — Какой конец ты хочешь для нас двоих, Крис?       Тот заставляет себя оттолкнуть Ликса и, поддержав его за спину, мягко прижать к двери.       — Я хочу, чтобы очередной поцелуй доказал кое-что. И если ты вернёшься за ним ко мне, давай останемся вместе на всю жизнь?..       Феликс моргает медленно, облизывая обсохшие от частого дыхания губы.       — Ты хочешь, — и отпускает тело Чана, отступая, — чтобы я всё решил?       Тот кивает. И, чувствуя, как медленно руки Ликса прощаются с его, замечает, как неправдоподобно холодеет воздух вокруг.       — Я уйду к себе. Если ты вернёшься ко мне за последним поцелуем, я ни за что тебя не отпущу. Если не придёшь — я буду знать, что совершил самую большую ошибку в жизни, но никогда не посмотрю в твою сторону. Я никогда тебя…       Последний взгляд печальных карих глаз, которым так хочется любви — и сердце замирает в попытке перестать испытывать чувства. Но остановка сердца всегда приводит к плачевным последствиям.       — … не потревожу.       С этими словами Чан отпускает его и скрывается за дверью одинокой спальни.       А Феликс…       Феликс прислоняется к двери, спускается по ней так, что аж кожу спины жжёт сквозь ткань рубашки.       И, обнимая колени руками да зарываясь в них лицом, очень горько и надрывно плачет.

***

      — Так чей это вообще день рождения?       На столешнице были разложены кабачки, капуста, соусы для маринада и приправы, а Феликс гордо стоял с ножом в руке, не зная, с чего начать.       — Бабули Мэгги. Она живёт через три дома от наших, — сообщил Ли. — Вообще, все приходят по желанию, её семья обычно зовёт всех возможных знакомых, так что собирается целая толпа. Бабуле уже восемьдесят пять. И к ней приезжают все её девять детей со своими детьми. Говорят, вечером даже фейерверки зажгут.       — У нас тут целый парад будет, а не вечеринка.       — Ещё бы, — засмеялся Ликс. — Поэтому нам нужно очень много еды. Мой папа пожарит барбекю, а мама хочет приготовить традиционное корейское блюдо.       Крис растерянно огляделся.       — Но твоей мамы… дома нет.       — Я же сказал — хочет, а не сделает. Поэтому готовкой займёмся мы. Ты знаешь, как готовить кабачки?       — Я в жизни ничего не готовил, — обескураженно возмущается Бан. — Родители всё делали.       — Ты же всю жизнь в Корее провёл… И как ты жениться собрался? — вздохнул Феликс, толкая его бедром, чтобы тот отошёл от ингредиентов. А затем принялся нарезать овощи. — А если ты однажды захочешь накормить жену завтраком, что делать будешь?       — Яичницу пожарю, — так же равнодушно пожал плечами Бан.       — Кошмар. Видимо, жениться тебе надо на том, кто умеет готовить. Например, на мне.       Оба впали в ступор. Точнее, планета как будто остановилась только для Криса — он подпёр настенную полку локтём, чтобы не упасть на плиточный пол, и рот кулаком зажал. Ликс всё так же сдержанно продолжал резать овощи.       — А ты бы… — в горле у Криса ком встал, и всё, что он мог, это смотреть на то, как проникающее сквозь окна во всю стену солнце ложится на Ликсовы веснушки и рисует тени на ямочках у смеющихся губ. — Ты бы за меня вышел?       — Конечно! — Феликс аж руки вскинул, да так, что морковка с ножа прилетела ему на чёлку. — Ты сильный, мужественный, красивый, заботливый. Будь я девушкой, — он глаза от удовольствия закатывает, — только о таком бы и мечтал.       — Брось, — шмыгая носом да взгляд пряча в пол, ответил Крис. — Ты преувеличиваешь мои достоинства.       — Правда? — Ли приподнял уголок губ. — Разве ради любимого человека ты не стал бы сильнее? Многие думают, что отношения их не поменяют, но…       Крис и спорить не собирается. Перед глазами только образ Феликса с его растрёпанными на ветру косичками и игриво прищуренными глазами. Ведь если он однажды окажется под угрозой, Бан разнесёт целую планету, чтобы наказать обидчика. Он уже заступился за него на побережье в день их знакомства, а сейчас бы самолично побил любого, кто коснулся Ликса, да так, что те, окровавленные, так и останутся без сознания на песке лежать. А если Феликса доведут до слёз, он приготовит для этого человека самую мучительную месть.       Только ради Ликса он готов пойти на подобное даже без пресловутых отношений. Возможно, однажды Ли найдёт себе партнёра, а Бан так и останется третьим колесом. Но если Феликсу разобьют сердце, Крис не сдержится. Ради парня с солнечными локонами и сияющей улыбкой он…       — Да, думаю, любовь всех нас делает храбрее.       — Вот именно.       Остальное время они проводят за делом: Феликс говорит, что нужно сварить, нарезать и замариновать, а Крис беспрекословно выполняет поручения, умудряясь испачкать конфорки, плитку на полу и раковину.       — Кабачок тереть умеешь? — спрашивает Ли и по одному сконфуженному взгляду Криса понимает, что нет. Спасибо, что хоть знает, как выглядит кабачок. — Окей, вставай, буду учить тебя. У меня самого сил не хватит.       Он вручает Бану тёрку и сам встаёт позади, примыкая животом к спине. Крис пытается заглушить навязчивые мысли, стучащие по корке мозга, но неконтролируемый мат напрочь уничтожает остатки разумности в голове.       — Тебе обязательно учить меня так? — сипит он.       — А как ещё? — Феликс без какого-либо предупреждения хватает его за локти и направляет руки. — Мне тебя вообще не трогать, что ли?       — Нет, просто…       — Да-да, я помню, что ты физический контакт не любишь, но придётся потерпеть.       Ох, Ликси, знал бы ты… Крис делает глубокий вдох и берёт себя в руки. Бледные ладони Ликса, плавно блуждающие по его предплечьям, осторожны, но в то же время двигаются настойчиво и уверенно, и когда Ли переплетает их пальцы, что-то в груди замирает.       Феликс касается его спины грудью и животом, подсматривая через плечо. Он берёт ладонью Криса кабачок и принимается натирать его.       — Вот видишь, — смеётся Ли. — Совсем не сложно. У тебя тем более хватит силы.       Крис пробует совершить пару движений сам — и под металлом тёрки показываются первые продолговатые кусочки. Бан самодовольно улыбается, не сдерживая счастливый смех.       — А теперь продолжай сам.       Феликс наконец отстраняется от него и позволяет старшему подготовить всё самостоятельно. Но, как бы он ни пытался выглядывать, следить за ним не получается, и он вновь прижимается к его спине.       — Да что ты там возишь…       Феликс обхватывает его талию руками и устраивается подбородком на плече. — Ты слишком высокий, мне за твоими плечами не видно, — и встаёт на носочки, ещё крепче прижимаясь к его спине, да, посмеиваясь, утыкается носом в шею. — Как же я буду следить за процессом?       У Криса дрожь в груди унимается — вместо неё, подобно тихим волнам, на рассвете омывающим песок, растекается тепло — и он доверительно прижимается бёдрами к животу Феликса.       — На тебе удобно, — подмечает Ли, прикрывая глаза. — Ты похож на большого пушистого пёсика.       — Тогда можешь не отрываться.       — С радостью.       Феликс приоткрывает рот, издавая требовательное «а-а», и Крис тут же кормит его, смеющегося, кусочками нарезанных овощей, а затем кидает в рот и себе. «Вкусно тебе с чужой руки есть?» «Угу. Если бы мама узнала, сколько всего мы тут с тобой подъели, так вообще прибила бы нас». А когда овощи отправились мариноваться, Феликс отрываться не стал — только переместился к груди. «Липнешь ко мне, потому что мороз на дворе», — Крис, резко выдохнув, взглянул на сцепленные на его теле руки. «Сегодня как-то особенно хочется, — признался Ликс. — Праздник же. Настроение хорошее. Давай вечером стырим алкоголь у взрослых, а?» — лукавый взгляд из-под ресниц и загадочная улыбка ввели Бана в ступор. «Ещё чего, — цокнул тот, — а если ты опьянеешь? Как я буду оправдываться перед твоей мамой?» «Я всего лишь немного подолью себе в сок!» «Видимо, тебя вообще нельзя оставлять без присмотра». Крис треплет его по волосам и собирает с прядок тонкие ломтики натёртых овощей. Феликс прикрывает глаза и подставляет ему свою щёку. «Поцелуешь?» Крис смеётся в голос и, накрывая затылок ладонью, прижимает к плечу. «Ни с того ни с сего?» «Ну я же тебя постоянно целую! — возражает Ли. — Давай, это не сложно».       Это не сложно, но…       Но ты знаешь, каково это, подозревать, что, возможно, я отношусь к тебе неуважительно каждый раз, как ты позволяешь прикасаться к себе, и винить себя в том, что я целую тебя с чуть большим откровением, чем должен. Вдруг я противен тебе, а ты даже не знаешь, что нравишься мне?       Крис касается губами его виска и тут же сжимает их, отворачиваясь. «Ты совсем не любишь меня целовать», — слышит он со стороны Феликса. И снова считает дни до того момента, когда уже осмелится признаться.       Входная дверь открывается, и на пороге появляется мама Ли с переполненными продуктами пакетами.       — Филли?       Крис и Феликс мгновенно отрываются, едва не отскакивая друг от друга на расстояние нескольких сантиметров.       — Мам? — испуганно шепчет Ликс. — Почему ты не позвонила, чтобы я тебя встретил?       — Да я звонила, вообще-то, — хмыкает женщина. — Только ты не брал трубку.       Феликс бормочет ругательство себе под нос. Ситуация с Черён повторилась. Почему, когда он остаётся наедине с Крисом, весь мир и вправду как будто перестаёт существовать? Ликс застенчиво касается покрасневших щёк и отходит в сторону, чтобы помочь матери донести пакеты.       — Я… ещё нужен здесь? — Бан нервно почёсывает затылок.       — Нет, думаю, всё, что нужно, мы уже приготовили, — лепечет Ликс. — Можешь идти готовиться к празднику. Спасибо большое.       Крис незаметно удаляется. Феликс выкладывает на стол французские багеты, зелень, соусы для сэндвичей и бекон, а мама скрывается за открытой дверью холодильника, укладывая молоко и яйца.       — Чем занимались? — равнодушно спрашивает она.       — Готовили закуску из кабачков и специй.       — Ты подготовил сценарий для школьного выступления?       — Да, он уже пару дней как готов.       — Крис тоже придёт на праздник?       — Да.       — Ты влюбился в него?       Из рук Феликса падает сетка яблок, с грохотом перекатываясь по плиточному полу.       — С чего ты взяла?       — Думаешь, это не заметно?       Мама захлопывает дверь холодильника и облокачивается о столешницу.       — Ты каждый день задерживаешься в школе и ждёшь окончания его уроков, готовишь ему обед с собой, потому что он частенько забывает брать перекус, а когда провожаешь его, если вы делаете домашку у нас дома, твои глаза горят ярче звёзд на небе.       Феликс почёсывает нос, смущённо косясь в сторону.       — Мы всего лишь друзья. Я не испытываю к нему романтических чувств.       — Филли, ты же понимаешь, что это добром не кончится? Мы с папой поддержим тебя, но вот наш район… Молчу про него, наш мир, ты помнишь, какой он? Ты помнишь, какой скандал начался в школе, когда ты связался с тем рыбацким сыном?       — Да пошли они к чёрту, эти одноклассники, — хмурится сын. — Мне плевать на их мнение. Как и на тех, кто здесь живёт. Я не влюблён в Криса. И на слухи реагировать не собираюсь.       — Тебе недолго осталось, понимаешь? Недолго до того, чтобы влюбиться в него. Вы оба молоды и проводите друг с другом больше времени, чем в одиночестве. Не успеешь оглянуться, как всё закрутится, только будь готов к тому, что тебя, скорее всего, возненавидят.       — Но мам…       Феликс о подобном и не подумал бы. Они с Крисом ведь безобидно обнимались, как Ликс это делал со всеми друзьями… вернее, со всеми до появления Бана в жизни, а после — уже только с ним. Они ведь ещё дети, разве поцелуи и прикосновения — то, за что можно возненавидеть двух людей? За нежность?..       Феликс хватается за предплечья, словно озноб вдруг охватывает все конечности. Должен ли он сказать это Крису? Ведь они действительно позволяют себе слишком много, их дружба скорее смахивает на романтическую, чем платоническую, и если они продолжат так тесно общаться на людях, что другие подумают? Словно резко одёрнуть руку от костра, которым грелся на протяжении нескольких месяцев, и соврать, что оттого, что тебе больше не холодно. Но без Криса холодно будет — до дрожи в коленях и озноба в сердце.       — Я не влюблён в него, честно. Я очень дорожу им, но… он для меня всего лишь друг.       Мама кивнула. Молча. Кивнула второй раз, третий, будто переваривая сказанное, равнодушно поджала губы, дёрнула плечами и вернулась к покупкам.       — Ладно. Только если однажды твоему сердцу захочется большего, проследи, чтобы оно не разбилось.

***

      Прогноз погоды передавал, что в эти выходные их побережье настигнут первые заморозки. В июне воздух был всегда свежий, с лёгкой прохладой, но аномальный антициклон двигался на Сидней, и все, достав из закромов шкафа тёплые куртки, с трепетом ожидали снега — в конце концов, его очень нечасто видели на широкой улице возле залива.       «Это ведь ты нам мороз привёз из Кореи, верно? — спрашивала бабуля-именинница несчастного Криса, которого угораздило попасть в толпу к пожилым гостям. — Говорят, у вас зимы снежные». И как бы Бан ни пытался избавить её от этого стереотипа, она едва ли не сравнивала Корею с Сибирью. Но с другой стороны — он и сам по снегу соскучился. Проводить Рождество на пляже невероятно угрюмо, когда привыкаешь к засыпанным снегом проспектам и узким улочкам в горку, а в декабре ужасно хочется закутаться в безразмерный пуховик-одеяло и упасть в сугроб, утащив вместе с собой другого человека. И Крис даже прекрасно знал, кого. «Съездим как-нибудь в Сеул? — спрашивал Ликс, когда смотрел старые фотографии заснеженных крыш и переулков в телефоне Бана. — Я очень хочу отпраздновать там Рождество». «Что, только вдвоём?» Феликс валил старшего на кровать и, прижимая его плечи к постели, ухмылялся. «А что, нам нужен кто-то третий?» В мире было много вещей, которые Крис хотел подарить Ликсу, но снег, скорее всего, был самой невозможной.       Гостям пришлось спрятаться в доме. Некоторые остались праздновать на заднем дворе — согревал алкоголь в крови — а Крис безуспешно пытался влиться в компанию, вот только после получаса пыток австралийскими анекдотами от подружек именинницы он под предлогом необходимости уйти в уборную сбежал в другой конец дома, лишь бы его не нашли снова.       На кухне он набрёл на Феликса. Тот корпел над ингредиентами для согревающего пунша в полном одиночестве, и Бан прикрыл дверь, заглушая играющую в зале музыку.       — Ты как здесь? — усмехнулся он. — Почему не попросил помочь?       Феликс ошарашенно обернулся. Но, увидев, кто к нему пришёл, бросил расслабленное и как будто равнодушное «а» — да вернулся к своему пуншу.       — Хотел побыть в одиночестве. Мама с утра конкретно так настроение подпортила.       — Что-то случилось? — насторожился Крис.       Ему показалось, что Феликс всхлипнул. Притворившись, что зачёсывает волосы назад, тот прошёлся тыльной стороной ладони по мешочкам под глазами и щекам.       — Забей. Семейная перепалка.       Крис привык, что мог находить Феликса в не самом лучшем настроении. Тот обычно отговаривался, мол, ничего страшного, переживу, а потом до ночи в библиотеке, у него из рук падает тетрадь, и горячие слёзы бегут по щекам — не сдерживаясь, Ликс выдаёт всё, что на душе накопилось. Просто нужно дать ему переварить это самостоятельно, а не требовать мгновенного ответа.       — Тебе помочь?       Феликс качает головой.       — Я почти доделал. Пунш приходится готовить в двух видах — безалкогольный для детей и с капелькой рома для взрослых. Ром я, кстати, попробовал. Вкусно. Хочется целую бутылку в себя влить. Кажется, под конец праздника я так и сделаю.       Проблема, видимо, серьёзная. Крис пересекает кухню, надеясь, что к ним никто не ворвётся, и останавливается рядом, колеблясь, стоит ли обнять Ликса.       — Ты так ждал этот праздник, — задумчиво произносит он. — Да и твоё блюдо всем понравилось. Бабули сказали, что оно в меру острое и пряное.       — Ты с ними общался, что ли?       — Ну, мне кажется, я с ними подружился. Пришлось сбежать на том моменте, когда одна из них стала показывать фотографии своей внучки.       — Ага, она её сватает со всеми, забыв, что та уже замужем.       Крис натягивает улыбку. Феликс на него совсем не смотрит — прячет взгляд за отросшими локонами. Он даже свои любимые косички сегодня не заплёл. Боже… Бан подходит со спины, решаясь на беспроигрышный вариант. Феликсовы любимые объятия.       — Твоя мама так забавно назвала тебя Филли, — говорит Крис, обнимая его за талию. — Бабули в гостиной тоже так называли тебя.       У Ликса все ингредиенты из рук падают, когда щека Криса прислоняется к его затылку. Бросая к чертям приготовление этого пунша, он накрывает его предплечья своими ладонями и вжимается спиной в чужую грудь.       — Меня так с детства в нашем районе называют. Все без исключения. А в школе я запрещаю так называть меня. Это прозвище — исключительно для семьи.       — Можно я тоже буду называть тебя так?       Феликс приподнимает голову — дарит Крису измученную улыбку и кивает.       — Можно. Ты ведь тоже… ты ведь станешь моей семьёй?       У Криса по груди разливается исцеляющее тепло: от самого сердца, к которому сейчас прикасается Феликс, до низа живота, и пальцы автоматически раскрываются, чтобы переплестись с пальцами Ликса. Бан тихо, чтобы за дверью не услышали, целует его в щёку и утыкается носом в пушистые локоны.       — Тебе даже просить об этом не нужно. Я стану для тебя всем, кем только попросишь.       Феликс разрывает их объятия, только чтобы развернуться и положить голову ему на плечо.       — Не надо становиться кем угодно, Крисси. Лучше просто будь рядом. Всегда. А я постараюсь быть всегда рядом с тобой.       — Всегда?       — И даже больше.       — Хорошо, Филли. Тогда я постараюсь.       — Можешь ещё раз сказать это? — тихонько смеётся Ликс.       — Что?       — Моё имя.       — Филли? — в сомнении произносит Крис. — Филли, Филли, Филли.       — Так интересно звучит. Все мои родственники и соседи говорят его ежедневно, но вот ты… Мне становится так уютно, когда ты зовёшь меня, обнимаешь меня, пишешь мне. Что это такое, Крис?       Кажется, чувства, которые они испытывают друг к другу, разделились на два спектра: чувства Криса и чувства Феликса. И если у Бана всё давно очевидно — он по стопроцентной шкале уже достиг самого финиша в том, как чаще хотел видеть Феликса, касаться его, заставлять смеяться и целовать, то Ли только начинал свой путь — и симпатия, плавно переросшая в платоническую любовь, подпитываясь их бесконечными объятиями и лаской, вот-вот переродится…       — Видимо, я очень сильно люблю тебя.       Фейерверки вечером обещали. А у Криса они уже в сердце взрываются. С громким треском и свистом, рассекая стоячий от холода воздух. Феликс любит его. А Бан всё на свете сделает, лишь бы его мальчик этой любви не боялся.       — И я тебя.       — Я знаю, — Феликс сцепляет его руки на своей талии и исподлобья заглядывает тому в глаза. — Пойдём отсюда?       — Куда? — вскидывает брови Крис.       — Домой. Я просто хочу остаток вечера провести с тобой.

***

      Побережье блистало в ожидании первых заморозков. Небо было необычайно низко — отражались серым цветом сгустившиеся тучи, и тихо ласкали белый песок спокойные воды. Природа казалась чрезвычайно уязвимой перед первым снегом: казалось, к небу потянешься только, а снежинка тут же упадёт на кончик носа, и за ней — целый снегопад.       Феликс держит Криса за руку — отпускать боится, дрожа от холода, прижимается к его плечу. Они уходят от шумного соседского дома, размеренно шагая по безлюдной улочке в сторону дома Бана, и музыка остаётся где-то за спиной, а разговоры превращаются в отдалённый гул. Оба негласно надеются, что их не хватятся.       «Прости, что так получилось, — виновато шепчет Ликс. — Ты наверняка хотел повеселиться». «Всё нормально, — улыбается Крис, — барбекю я всё равно уже съел. Да и находиться в обществе семей с маленькими детьми и стариков, пытающихся научить меня австралийскому сленгу, перспектива не очень привлекательная». Феликс тихо смеётся, ласкаясь макушкой о его плечо. «Слушай, а почему ты мне так доверяешь? — спрашивает Бан. — Доверяешь свои слёзы, перепалки с родителями, переживания, страхи. Если бы на моём месте был кто-то другой, ты бы так же ушёл вместе с ним с праздника?» «Если бы на твоём месте был кто-то другой, вряд ли я бы смог узнать себя так же хорошо, как знаю сейчас, — отвечает Ликс. — Ты позволил мне быть честным с собой, и я ежедневно отвечаю на новые и более сложные вопросы. Не знаю почему, но ты словно привнёс что-то в мою жизнь, и при каждом взгляде на тебя мне легче становится бороться с тем, чего я боялся». «Но ты так и не ответил на вопрос, ушёл бы ты с кем-то другим», — произносит Крис вслух, а мысленно добавляет: «Стоит ли мне надеяться, что я для тебя единственный?». «Если бы на твоём месте был кто-то другой, — выдыхает Ликс, — не пришлось бы уходить вообще».       Крис открывает калитку своего двора. Родители сейчас на празднике — выдалась единственная тихая минутка, которую он может позволить себе провести с человеком, которого на самом деле любит.       «Что ты имеешь в виду?» — интересуется он. Они с Феликсом доходят до покосившейся лавочки возле клумб под окнами комнаты Криса. Ли, потирая плечи от холода, опускается, едва не складываясь пополам. Бан тут же делает жест рукой — мол, подожди, — и срывается в сторону дома. Спустя пару минут выносит шерстяной плед и укрывает им Феликса, а тот лишь благодарно кивает, краснея. Крис усаживается рядом, и Ли зарывает его себе под плед, поднимая замёрзшие ноги на лавочку. Он выглядит как крохотное беззащитное сокровище, пока ветер треплет кончики его светлых косичек, а губы дрожат на морозе. «Может, зайдём в дом?» — предлагает Бан, обнимая его за плечо. Тот мгновенно льнёт к его груди, сжимая ладоши в кулаки. «Нет, — и шмыгает носом. — Я хочу вот здесь. С тобой».       Крис клянётся, что хотел бы всю жизнь просидеть вот так плечом к плечу, греясь под пледом от туч, которые вот-вот принесут им первый снег. Будь его воля, этой ночью он бы уложил Феликса в свою постель, до самого рассвета не смыкая глаз, чтобы убедиться, что тот крепко спит — устроил бы у себя на груди, согрел бы ладонями спину, а когда Ликс проснулся бы поутру, предложил бы остаться в кровати до полудня — и засопел бы вместе с ним. Вот только родители Криса не позволили бы ему теперь даже на порог спальни парня привести: они наверняка догадывались о его чувствах, учитывая, как часто сын защищал Феликса в разговорах; исключение лишь то составляло, что они считали его чувства грязными и пошлыми, сводя всё к тому, что пострадает его зад, но даже не представляя, как чисто и наивно был Крис влюблён. Какая разница, мальчик это или девочка, в самом деле… если он готов отдать целый мир, когда видит улыбку Феликса, пока тот смотрит на звёзды, и игривые веснушки, что солнце оставило на его коже.       «Что ты имел в виду, когда говорил, что это из-за меня?» — спрашивает Бан, поглаживая макушку Ликса. «Ты будешь смеяться». «Не буду я. Кто тебе такое сказал?» «Ну если я признаюсь, это прозвучит двусмысленно… А я и сам ни в чём не уверен».       Обнадёживающая мысль пронзает разум Криса ядовитой стрелой. «Он ко мне… что-то испытывает?..»       «Я ни за что не стал бы смеяться над твоими чувствами», — говорит он. «Я знаю, и из-за этого моё сердце всё сильнее тянется к тебе, Крис. Настолько сильно, что другие начинают думать, что между нами что-то большее, чем просто дружба. А я просто хочу быть с тобой как можно чаще, ведь когда тебя нет рядом, у меня в груди холодно становится да тревога бьёт. Чёрт, я же говорил, что прозвучит двусмысленно. Но я правда ни на минуту тебя отпускать не хочу».       У Криса на глаза слёзки наворачиваются. Первым словом Феликс зажёг в его сердце небольшую искорку, и каждым последующим раздувал костёр всё выше и неумолимее. «Поэтому я переживаю, — признаётся Ли. — Я переживаю, что то, что есть между мной и тобой, хрупкое и бесценное, в одночасье разобьют. Я очень сильно люблю тебя, Крис. Мы лишь полгода знакомы, но я ещё ни к кому такого не испытывал…» Крис разворачивает его тело и усаживает себе на колени, придерживая за спину. Феликс складывает руки у него на груди, пробегая понурым взглядом от больших ассиметричных и грустных глаз прямиком к приоткрытыми пухлым губам. Нет, действительно, ни к кому такого не испытывал.       «Слышал историю про рыбацкого сына и мальчика с косичками на голове? Её уже второй год всем рассказывают, и я ни разу не слышал правдивой версии. Это что-то вроде легенды. Вроде того, как поступать нельзя, стыдно, мол, позор навлечёшь на семью, и возможно, это действительно так, только разве станешь задумываться о последствиях, когда ты ребёнок, впервые проявивший к кому-то интерес? Это было даже не серьёзно — они просто знали, что так делают взрослые, а ещё сблизились за пару вечеров у края косы местного залива, так почему бы и нет, решил один, и ничего плохого не случится, сказал второй. А затем — поцеловались на берегу, и злые глаза увидели жест, которому изначально не было суждено превратиться во что-то большее. По всей улице прошли слухи. Дошли до школы и церкви. Один остался жить под тяжестью сплетен и осуждения, а второму пришлось уехать, чтобы очистить репутацию отца. Им было по четырнадцать, они всего лишь хотели попробовать, вряд ли им это даже понравилось, вряд ли они хотели бы повторить это — и быть вместе. Город всё решил за них. И с тех пор я боюсь в кого-то влюбляться. Меня обожают наши соседи, говорят, как сильно ценят, но я знаю, если однажды меня схватят в подворотне, они равнодушно покосятся и скажут, что я сам виноват. Моя мама говорит быть осторожной со своим сердцем, а я… я…»       Феликс падает головой на плечо Крису, как-то заметно теперь всхлипывая. Бан проводит рукой вдоль по спине — от дрожащих лопаток к самой талии — и ему кажется, что поцелуй сейчас, даже в висок или щёку, будет не очень уместным. По крайней мере, он уже будет не тем дружеским жестом, к которому он привыкли. Если после всех этих слов он просто поцелует его, когда Феликс только что сказал, что за поцелуй стал считаться преступником, не будет ли это… грубо?..       «Мне страшно, — признаётся Ли, под пледом набредая на ладонь старшего и мягко переплетая их пальцы, — страшно не влюбиться, страшно потерять того, кто из-за моей влюблённости пострадает». «Ты ещё подросток, — шепчет Бан. — В этом возрасте все чувства острее. Но любовь не преступление. И однажды ты станешь достаточно сильным, чтобы научиться бороться за неё». «Все чувства становятся острее, когда ты не знаешь, верные они или нет».       Феликс приподнимается, чтобы взглянуть Крису в глаза. Острый кончик носа да скулы покрылись красными пятнами, и локоны растрепались, прикрывая дрожащие ресницы. На улице морозно и ветрено — Бан накрывает его талию второй рукой и усаживает ровно на коленках, сбрасывая с себя плед, чтобы согреть несчастное хрупкое тело. Ликс не сопротивляется — только стыдливо голову опускает, наблюдая, как руки Криса заботливо укрывают его. С ним рядом так тепло. Так по-домашнему безопасно. Так желанно и вечно. Феликсу только шестнадцать, но он сомневается, что так же будет с призрачными другими. В далёком будущем, которое он пока что не хочет знать, потому что думать о том, что его однажды лишат Криса, слишком болезненно.       «А ты?» — спрашивает Феликс, и кадык его вздрагивает. Бан придвигает его тело к себе, поочерёдно смотря в большие стеклянные глаза.       «Я?»       «Что ты чувствуешь ко мне?..»       Первая снежинка мягко опускается с неба. Разрезая стоячий и колючий воздух, мерцая, словно сошедшая с небосвода звезда, она летит осторожно и плавно, будто спрашивая разрешения приземлиться на безлюдное побережье.       «Что я чувствую… к тебе?..»       Крис прикрывает глаза. Он хочет любить Феликса до гроба, хочет защищать его от слёз, что, словно волны — скалы, постепенно размывают его сердце до мягких осколков. Хочет стать его судьбой, его единственным, его парнем, затем — его мужчиной, быть с ним, когда тот болеет, утешать его, когда трудно, слышать его смех и целовать его улыбку, хочет нырять пальцами в волосы, шептать его имя ночью и видеть его лицо каждое утро в своей постели. Что же он чувствует… целую галактику кружащихся чувств, сверкающих в тёмной ночи, и каждое это скромное небесное тело отражается в его глубоких и опущенных вниз глазах, только как же он способен выразить это словами? Что же сказать, чтобы Феликс понял, каково это?       Признание, словно на краю пропасти, шатается под натиском ветра безрассудства, но упорно стоит, удерживаемое за руку настойчивой рациональностью. Страх потерять Ликса гораздо сильнее бьёт в грудь, и кажется, Крис никогда не скажет заветное «я влюблён в тебя».       Снежинка опускается на кончик носа Крису. Лёгкий холодок пробегает мурашками по спине и набредает на самое сердце — то пропускает удар.       — Ты откажешься от меня? — шепчет Феликс. Его голос глубок и низок, да так, что от самого сердца идёт.       — Ни за что в жизни.       Ликс накрывает его плечи ладонями. Права рука следует вверх — вдоль от сгиба шеи ласкает кожу под линией челюсти и проскальзывает к затылку, под топорщащиеся кудри. Маленькие пальцы нежно касаются подушечками мочки уха. У Криса головокружение начинается: от того, как близко к его собственным раскрываются губы Феликса.       — Лик…       — Позови меня так, — Ликс касается большим пальцем нижней губы Криса, — словно ты моя семья.       Тот прикрывает глаза и на выдохе произносит:       — Филли.       Вторая снежинка опускается прямиком за первой. Приземляется на чёрные кудри и тает, проникая в локонах. Третья украшает ресницы Феликса, и когда всё уже сказано и сделано, Ли склоняет голову вправо.       Да приближается своими губами к губам Криса. Горячее дыхание с ароматом ромового пунша врезается в готовый вот-вот вырваться из-под губ стон; Бан невольно прижимает чужое тело к своей груди. Огибает спину ладонями. Он не умеет целоваться. Репетировал это сотни ночей в воображении, но то, что между ними сейчас происходит, далеко не фантазия.       — Я не хочу тебя терять.       Феликс прижимается губами к уголку губ Криса. Они у него мягкие, чуткие, ранимые, и слабый стон бархатисто вырывается вместе с расслабленным выдохом. Бан не в силах ответить: он лишь шею запрокидывает, подставляет чужим губам, и дышит глубоко и размеренно, чувствуя робкое, но настойчивое прикосновение. Хочется раскрыть губы и сделать поцелуй ещё глубже, ещё слаще, не замирать в этом мгновении, но, как назло, сердце у Бана пропускает удары, один за другим, и дышать становится слишком тяжело. Приятный озноб пронзает тело. Осознание того, что между ними зародился прекрасный секрет, медленно проникает в пьяные мысли.       Они с Феликсом… вот-вот поцелуются.       Оглушающий свист разрезает воздух, и прямо под тяжёлыми тучами с гремучим треском и скрипом взрываются фейерверки.       Феликс отрывается испуганно, оборачиваясь по сторонам. Вдали, под низким небом, играют сверкающие фейерверки: бордово-алые, чернично-пурпурные и лимонно-жёлтые огни расходятся кругами над побережьем, освещая безлюдные переулки и дворы. Ликс держится крепко за плечи Криса, растерянным взглядом бегло осматривая салюты. Он моргает оробело и огорчённо, произнося короткое и сомнительное «а?..» Фейерверки набирают силу — бьют всё громче, не прекращаясь, врываются в уши хлёсткими ударами.       — Фейерверки, — сжимая зубы, шепчет он. — Как же мы могли забыть… про фейерверки…       Прикосновение ладоней слабеет, пальцы вырываются из-под густых кудрей, и Феликс сбрасывает с себя плед, прерывая объятие. Сползает с колен Криса — ступни касаются холодной земли — и крохотные колючие снежинки опадают на его растрёпанные локоны.       — Феликс?..       — Прости меня, — Ли отворачивается, скрывая лицо за покрасневшими ладонями. — Прости, это не то, что я хотел сделать. Прости, пожалуйста…       — Феликс, всё в порядке, — охриплым голосом произносит Крис. — Не извиняйся. Мне не было неприятно.       — Дело не в этом. Я не хотел поцелуя с тобой.       Бан поднимается со скамьи, чтобы приблизиться к Ликсу. Фейерверки практически не позволяют им услышать друг друга, бьют совсем не празднично — наоборот, назойливо как-то, будто мешают, разделяют их друг от друга, и те, кто только что мог стать единым целым, теперь стоят по разным краям пропасти — будто чужаки. Крис осторожно кладёт ладонь на плечо Ликсу, но тот, притворяясь, что восторженно наблюдает за фейерверками, не осмеливается повернуться.       — Я тебе… противен?       — Нет, — поспешно реагирует Феликс. — Мы с тобой слишком далеко зашли. Я не хочу так рисковать с тобой. Это не то, что я чувствую к тебе. А что если… завтра мы обнаружим, что не подходим друг другу, а я уже решился на подобное.       — Феликс, ты имеешь право испытывать любые чувства, и путаться в них — естественно. Я поддержу тебя…       — Я не путаться хочу сейчас, — вырывается у Ли. — Притвориться, что ничего не было, вот чего хочу. И всё. Мы можем… мы можем притвориться, что это был поцелуй в щёку?       У Криса сердце вот-вот на осколки раскрошится, но он сжимает его в кулак и умоляет сдержаться, побыть сильным хоть пару минут. Слышать такое от человека, которому был готов предложить остаться вместе на всю жизнь, ещё хуже, чем отказ.       — Я слишком пьяный. У меня гормоны в крови играют. Мне захотелось близости. Пока я не начал придумывать другие отговорки, ты можешь уже хоть что-нибудь мне ответить? Буйство фейерверков затихает, и грохот в небе уступает место зловещей тишине. Той, в которой падает с низких туч первый снег.       Он назавтра уже растает, ночью покажутся травинки сквозь белый покров, а наутро не останется на дорогах ничего, кроме слякоти.       — Хорошо.       Просто однажды, когда наивный Крис будет думать, что та любовь, которую он испытывает, безопасна, и ничего в ней неверного нет, прятаться им обоим не нужно, ведь пока они вместе, любые проблемы легко преодолеть, появится человек, который скажет, что в мире существуют не только они двое — вместе с ними целые горы предрассудков и скалы осуждений, о которые они рано или поздно разобьются.       — Хорошо, Феликс. Давай представим, что всё было так. Но ты же помнишь, что я люблю тебя — и всё, что ты испытываешь, приму и поддержу? — Угу, — бросает тот. — Спасибо. Я пойду — в таком случае.       — Пойдёшь? Тебя проводить?       — Смеёшься? — Феликс посылает в его сторону укоризненный взгляд, и губы его кривятся в непривычной злобной усмешке. — Мой дом за забором. И сам дойду, если надо.       Они расстаются со скрипом калитки и очередной упавшей на землю снежинкой. Ночью землю укроют свежие тонкие сугробы, а на небе не будет видно звёзд.       Они прощаются ровно в тот момент, когда Крис чувствует себя живее, чем когда-либо, а Феликс задыхается от путаницы в груди.       И даже спустя четыре года они всё ещё жалеют, что остались по разные стороны забора, когда могли бы позволить себе стать счастливыми.       На всю эту странную, сложную, удивительно беспощадную и такую прекрасную жизнь.

***

      Феликс ненавидел плакать. Каждый раз, как он сжимал глаза, чувствуя, как обжигающие слёзы стекают сквозь липкие ресницы, и прятал это лицо в трясущихся ладонях, он ощущал себя последним идиотом на земле. Но остановиться уже невозможно — он попросту позволял слезам скатываться по сморщенному от всхлипов лицу и сотрясался в рыданиях, временами скуля от негодования и жалости. Это случалось редко — Феликс и правда пытался сдерживаться, когда неприятное солёное тепло подкатывало к горлу, заставляя людей вокруг верить, будто глаза его сияют исключительно от смеха, — но когда случалось… О… он просто пытался найти самый быстрый способ прийти в себя. А когда понимал, что не в силах, что всё кончено — зарывался лицом в колени и тихо плакал в одиночестве.       Чан… Если бы Чан увидел, как жалко Феликс рыдает на полу своей спальни, он бы с другого конца света сорвался, чтобы поднять его себе на руки и уложить в постель, а затем утереть его слёзы поцелуями… Чан действительно такой, Феликс знал это, как каждый на свете знает, что солнце встаёт по утрам. Ночь оканчивается — и приходит солнце.       Феликсу плохо до боли в груди — и приходит Чан.       Не потому, что Ликс не может справиться самостоятельно. Он вполне способен выплеснуть боль и забыть о ней, а на следующий день притвориться, что ничего не было. Просто… дело в том, что после того, как Чан держал его за талию, будто хотел спасти от погибели, Феликсу хотелось сорваться и побежать к нему, наплевав на гордость. Чтобы… чтобы снова оказаться в его руках. Это кажется самым правильным исходом. Феликса распирает желание побежать к нему, а слёзы — всего лишь предлог. Хотя бы такой. Жалкий и идиотский.       Единственный… Пока Феликс придумывал Чану сотни и тысячи эпитетов, рисуя его словами на страницах своих глав, Чан думал о нём лишь как о единственном. Единственном, с кем он хотел быть, несмотря на их взаимные попытки выкинуть эту любовь под австралийским солнцем из головы. «Ты единственный, Феликс, и правда, единственный, кто мне нравится». Ликс злобно усмехается и цокает. Да что этот парень делает с ним, теперь, когда они не два глупых школьника, смущающихся друг рядом с другом, а взрослые люди, пережившие эти максималистские мысли и осознавшие, что от жизни хотят!.. Чан кружит голову слишком сильно.       Феликсу даже делать ничего не приходится, слёзы текут сами. Он просто выдыхает все свои лёгкие в этих рыданиях — выглядит он, наверное, отвратительно: нос покраснел и вспух, волосы растрепались, сопли по всему лицу… ещё рубашка эта, так и не расстёгнутая, а они ведь были так близки к окончательному решению, безо всяких этих обсуждений, сомнений, вопросов, — могли бы попросту забыть о гордости и том, что произошло в долбаной школе, прямо сейчас рубашка Ликса могла бы быть раскрыта и сорвана с плеч, а губы Криса исследовали бы его шею, но… но Чан боится ранить его сердце.       Да он и так его, чёрт возьми, разбил, что ещё надо-то!..       Феликс утирает слёзы рукавом рубашки и еле находит в шкафу бумажные платки, чтобы вытереть следы истерики с лица. Разбавленная солёной влагой косметика остаётся на платке нечёткими пятнами. Феликс сейчас идёт к нему обнажённый душой и мыслями. И если это не любовь — то, что он ощущает, — то он даже знать не хочет, чем ещё это может быть.       Потому что даже после всех сказанных слов и совершённых поступков к Бан Чану, кроме любви, ничего испытывать невозможно.

***

      В общежитии темно, хоть глаз выколи, а ещё пустынно — студенты разбежались вечером субботы, а Феликс, цепляясь за перила лестницы, был благодарен за то, что никто не увидит, как вечно сияющий и счастливый парень, утирая слезы полупрозрачным тонким рукавом, перескакивает через ступени, чтобы добраться до заветной двери. И, пока луна падает длинными прямоугольниками сквозь окно на пожарную лестницу, врывается сквозь массивную металлическую дверь на третий этаж, громко выдыхая. Дверь скрипит за ним, тяжело покачиваясь, а он останавливается, упираясь ладонями в колени. У него ведь ужасно много времени — хоть вся ночь, ведь солнце даже не думало еще дымкой алой разрезать горизонт, но так хочется скорее прибежать к нему, увидеть удивлённое лицо и как можно скорее уткнуться в плечо и шею, чтобы он не увидел ужасного заплаканного лица, и пролежать рядом с ним всю ночь, не крича о каких-то выборах и решениях, ведь и без того, что ли, непонятно, что Феликс готов всем пожертвовать уже, лишь бы зваться его, его, его?!..       Он думал, что никогда не ступит на порог этой комнаты. Думал, что все четыре года будет презрительно озираться, холодно коситься и в отвращении кривить губы. Но всё это больше походило не на бесчувственное равнодушие, а на «я смотрел в твою сторону ровно четыре года, чтобы убедить себя в том, как сильно ты мне отвратителен. Ах да? Я просто до ужаса ненавижу твои кудряшки и большие губы — настолько ненавижу, что ненавижу и своё убийственное желание прикоснуться к ним, когда мы вдруг случайно останемся наедине». И вот она, прямо перед ним, эта комната с номером 310.       Феликс делает глубокий вдох — и стучит в эту дверь ослабшим кулаком, ему так хочется стучать сильнее, бить дверь, но сил ведь совсем не осталось после их этих поцелуев. Губы до сих пор горят от недостатка прикосновений. И когда он в очередной раз замахивается, дверь распахивается — колени подкашиваются, всё тело накреняется вниз, но падает он прямиком на чужое тело.       — Филли?       — Крис…       Филли отстраняется — в комнате горит свет, конечно, он сейчас весь красный и помятый, стоит весь такой искренний перед этим Баном и прячет взгляд. Скрещивает пальцы ладоней, смотрит тому на грудь через рубашку и подавляет всхлипы.       — Ты говорил, поцелуй всё решит, — удручённо шепчет Ли. — Поцелуй не в губы не считается?       — Почему ты… — Чан подносит руки к его лицу и осторожно смахивает слёзы с ресниц и подбородка.       — Потому что я безумно хочу тебя поцеловать, но без вот этих всяких решений, вопросов, ответов, Крис. Просто хочу быть с тобой, вот и всё. Ночь с тобой провести, но не так, как ты, может, подумал, а так, как у нас с тобой всегда было, — он проводит тканью рукава по мокрым глазам. — С тихими разговорами, поцелуями в лоб и висок и вплоть до самого обеда. Я, блин, скучал, вообще-то. И ты мне небезразличен, идиот.       Крис смеётся. Тихо. Уголки губ его расплываются в улыбке, и он накрывает ладони Ликса своими большими и тёплыми руками, поднося их к губам.       — Не смотри на меня только.       — Я говорил тебе, что ты красивый, даже когда плачешь, — произносит Чан, закрывая за ним дверь. — Но из-за меня же просил не плакать, так почему ты снова?..       — Да потому что… глупый ребёнок я.       Феликс закрывает глаза — и, поднося их руки к груди, привстаёт на носочки, сам не знает зачем, но так хочется хоть иногда быть таким хрупким рядом с ним, да целует в щёку, ощущая, как бешеное его сердцебиение наконец приходит в норму.       — Вот мой ответ. Пока что. На эту ночь.       Чан отпускает его руки и, наклоняясь, подхватывает младшего под пояс и колени, укладывая у себя на груди. Феликс закрывает глаза и улыбается сквозь всхлип.       — Всё в порядке, — произносит Крис, укладывая его на кровать. — Тебе необязательно отвечать мне. Необязательно волноваться о том, чего я ожидаю. Необязательно в принципе думать о моём сердце.       Феликс утыкается носом в край одеяла, смотря на Чана из-под полуопущенных ресниц. В его глазах осталась всё та же надежда, и узоры радужки рисовал всё тот же страх, который Крис оставил в нём при расставании.       — Но я не могу. Не могу не думать о тебе, ведь ты, Крис, вся моя жизнь.       Чан опускается и, поднимая одеяло, ложится рядом, осторожно обнимая Ликса за талию.       — Так сильно любить — вредно.       — А ты попробуй теперь остановить.       Феликс прижимается к его груди и смирно прикрывает глаза, кивая.       — Помнишь, ты целовал мои шрамы? — он проводит пальцем по чужой ключице. — У меня сейчас есть один огромный на сердце. Поцелуешь?       Чан утыкается носом ему в макушку — и шепчет нежное «конечно».       Этой ночью они засыпают вместе.