никогда, редко, иногда, всегда

минхао звонит вечером четверга, когда вону почти заканчивает проверку модульных работ первого курса, и жалостливым голосом сообщает о том, что приготовил париж-брест и его нужно есть, пока крем свежий, а джун ушёл куда-то по делам, и сам минхао, по понятным причинам, его попробовать не может, а выбрасывать жалко. вону для приличия ворчит о том, что ему, вообще-то, не до кулинарных извращений и он, между прочим, своего рода академик, но всё равно к минхао приезжает — ловит первое проезжающее мимо такси возле перекрёстка — потому что у самого вону в холодильнике кроме завядшего укропа, кастрюли с холодным рисом и пакета молока ничего нет. минхао встречает его на лестничной клетке, в фартуке и красных шлёпанцах, затаскивает в квартиру за рукав пальто, ведёт на кухню, где на столе стоит неестественно растёкшийся по тарелке париж-брест, и довольно улыбается. — без глютена, — гордо произносит минхао и смахивает сахарную пудру со скатерти на пол. — мой сын. — у него твои глаза, — замечает вону. минхао смеётся и отворачивается к плите, чтобы заварить им чай. вону снимает пальто и одёргивает край жёлтого свитера рукой. на подоконнике у кухонного стола стоит пластмассовый стакан с прорастающей в нём косточкой авокадо. на стакане чёрным маркером написано смазанное «воду не выливать». минхао ставит кружки на столешницу с глухим стуком, падает на скрипучий стул и вытягивает ноги к батарее. — джун говорил, что вы виделись с ним во вторник, — словно невзначай вспоминает он. — вечером, — он смотрит из-под тёмной спутанной чёлки — многозначительно. — чем занимались? — пили чай, — вону садится на стул напротив минхао и оттягивает ворот свитера указательным пальцем. минхао скользит по нему взглядом, будто бы вспоминая, не видел ли этот свитер на джуне несколько дней назад, и хмурится, когда замечает лиловые отметины, ещё не сошедшие с шеи вону. — мне двадцать два, mon cher, — минхао откидывается на спинку стула. — я знаю, как минимум, два значения выражения «пили чай». — это не эвфемизм, — вону подцепляет сливочный крем с тарелки пальцем. — мы правда пили чай. — ладно, — нехотя соглашается минхао, но продолжает смотреть на вону с осуждением. — и что теперь? вы вместе? — нет, наверное, — вону слизывает крем с пальцев и хмурится: он жидкий и до приторного сладкий. вону никогда не думал о том, что он и джун могут быть «вместе». минхао вскидывает бровь. — «наверное»? — мы не говорили об этом, — вону жмёт плечами и отводит взгляд на пыльные цветочные занавески. — боже мой, вону, — минхао сокрушённо роняет голову на столешницу. чай из кружек расплёскивается по скатерти. — ты же взрослый мальчик, — его голос звучит приглушённо из-за того, что он говорит в стол. вону в стол только пишет — не говорит он вообще. — знаешь же, что такие вещи нужно проговаривать. — зачем? — вону пододвигает тарелку с растёкшимся по нему кремом ближе к себе. — в этом нет надобности, — неуверенно добавляет он и надеется, что его голос звучит достаточно твёрдо. — у нас всё в порядке. — не в порядке, — перебивает его минхао, поднимает глаза, смотрит устало и переводит взгляд на париж-брест на тарелке. — ешь уже давай. не раздевай моего безглютенового сына взглядом, — вону послушно отламывает кусочек пирожного. — я знаю тебя. я знаю джуна. вы себе напридумываете всякого, не поговорите об этом, а потом будете страдать. — не будем. — непременно будете, — качает головой минхао. — поговорите, — вону недоверчиво отправляет кусочек париж-бреста себе в рот. — и лучше будет, если ты станешь инициатором беседы, а то джун такими делами — оральными практическими экзерсисами, я имею в виду, — с того дня, как университет бросил, не занимается. хрупкое разрушенное мужское эго напоминает колизей, а у джуна этот колизей в центре шторма, так что, я тебя умоляю, не будь букой, — минхао смахивает чёлку со лба обветренными пальцами. — поговори с ним. — ладно, — вону медленно прожёвывает пирожное: чрезмерная жидкость крема идеально сбалансирована чёрствостью теста. — спасибо, — минхао удовлетворённо кивает и делает глоток чая из кружки. — это маленький шажок для человечества, вону, но большой шаг для человека, — вону поджимает губы. — хочешь, я джуна к тебе завтра вечером отправлю? — я и сам могу его пригласить. — каким же это образом? — насмешливо спрашивает минхао. — держу пари, у тебя его номера даже нет ещё, — вону смотрит из-под хмуро сведённых бровей. — не испепеляй меня взглядом, mon cher, я же говорю — я тебя знаю. у тебя никогда бы смелости не хватило на то, чтобы у симпатичного мальчика номер попросить. особенно, если этот симпатичный мальчик — джун. — ты думаешь, если мы лучшие друзья, ты можешь моей несостоятельностью как взрослого человека мне в лицо тыкать? — ничего я не тыкаю, — отмахивается минхао. — просто пытаюсь помочь. — польская интервенция и то деликатнее проходила, чем твоя помощь, — фыркает вону и больше париж-брест не ест. минхао делает вид, что не обижается, перекладывает пирожное в контейнер, в котором обычно носит спаржу на показы, настаивает на том, чтобы вону не голодал и доел его завтра в университете, и обещает, что отправит джуна к вону после их еженедельного пятничного ужина в лапшичной на углу синт-питерснью. вону соглашается, вздыхает и зачем-то представляет колизей в центре шторма: дождевую воду, затекающую в глаза и ноздри, зигзаги молний в небе и бьющие в грудь вихри. именно таким вихрем, пахнущим фармацевтикой и цветочными духами, херфст влетает в пустую аудиторию в полдень пятницы, когда вону стоит у открытого окна и смотрит на мокрую после ночного дождя улицу, усыпанную хрустящими под подошвами ботинок листьями, жёлтыми, как свитер джуна, канарейки и валериана в шариках. херфст бледная — ещё бледнее, чем пару дней назад, — выдавливает из себя улыбку и роняет сумку с плеча на пол. — герр чон, простите, — её голос дрожит, так, словно она долго бежала. — я могу воспользоваться преподавательской уборной? в студенческой очередь, а я не очень хорошо себя чувствую. вону поспешно кивает и закрывает окно. херфст опирается на стену плечом и громко дышит. вону берёт ключ со стола и протягивает девушке. её руки влажные и тёплые. — белая дверь в конце коридора. ты знаешь, — херфст благодарно кивает, сжимает ключ в руке и кутается в безразмерный свитер. — мне стоит вызвать врача? — нет, нет, спасибо, герр чон, всё в порядке, — она отмахивается и цепляется за косяк двери пальцами с еле заметным прозрачным лаком, слезающем с ногтей. — просто отравилась, кажется. ничего страшного. она выходит из аудитории, оставив сумку на полу. из неё выкатывается карандаш. вону смотрит на него несколько минут и снова отходит к окну. по контейнеру на столе растекается вчерашний париж-брест. небо затянуто сплошным серым облаком. ветер царапает асфальт сухими листьями, а свитер с высоким горлом царапает кожу шерстью. вону хочет его снять и надеть тот, что отдал ему джун, сесть куда-нибудь на набережную шельды, подставив лицо под прохладный ветер — не вихрь из колизея, а поцелуи у фонтана треви — снять очки, закрыть глаза и слушать шум пресной воды или чей-то голос: сдержанный, тёплый, как чай с молоком без сахара; растаявший ирис, который забыли на подоконнике летом; медовый, камерный, как мелодия, сыгранная на гобое, доносящаяся из ресторана на воде, когда ты проходишь мимо, возвращаясь с вечерней лекции в университете, и держишь кого-то за руку — сильную, с длинными пальцами и пахнущую апельсиновой цедрой — новым годом в октябре; летом осенью. херфст возвращается в аудиторию и поднимает сумку с пола. вону смотрит на неё через плечо. — воды? — она качает головой, кладёт ключ на преподавательский стол, роется в сумке и достаёт упаковку яблочной жвачки, какие продают в ларьках на левом берегу эско, из одного из карманов. — я всё ещё могу вызвать врача. — не надо, герр чон, всё правда в порядке, — она одёргивает подол свитера и проводит по волосам рукой, убирая льняные пряди с лица. светлая помада чуть смазывается у её губ. — простите за это всё, — она отправляет пластинку жвачки в рот, неопределённо обводит аудиторию руками и пятится к двери. — я пойду? — конечно. но, херфст, — вону облокачивается на подоконник поясницей и складывает руки на груди. — всё точно в порядке? — девушка кивает. — может, тебе посидеть в общежитии несколько дней? вылечиться. набраться сил. — всё в порядке, — херфст кладёт ладонь на ручку двери, и её губ касается тень улыбки. — я полна сил и готова убивать титанов прямо сейчас, — она смотрит на носки своих кед и жуёт яблочную жвачку, из-за которой в аудитории пахнет теплом и садом у двухэтажного дома в звенайрде, в котором живёт мингю. — душить в утробе геи, если быть точнее. со взрослыми титанами я одна не справлюсь. — а с моей помощью? — вскидывает бровь вону. — и с вашей не справлюсь, — горько усмехается херфст и поправляет лямку сумки на плече. — справлюсь, только если уран мне поможет. вону почему-то вспоминает, что уран не виден с земли невооружённым взглядом. вечернее небо усыпано звёздами, крупными, как жемчуг, который минхао носит на шее на показах. после еженедельного ужина в лапшичной вону возвращается в свою маленькую квартиру в районе стропа на такси и, не снимая колющего кожу свитера, падает на кровать. свет в комнатах не горит. глаза болят так, словно в них светят все фонари улиц и уран, внезапно видимый с земли невооружённым взглядом. — один мой знакомый поэт из варегема, — почему-то говорит сунён, когда они вчетвером сидят за столиком у запотевшего окна в лапшичной на углу синт-питерснью. он в жакете, лиловом и определённо женском, наматывает лапшу на палочки и задумчиво смотрит на бумажную лампу под потолком. — пару дней тому назад сказал, что я страшный как грех, а потом доказал мне, что это комплимент. — каким же это образом? — спрашивает минхао и тянется за графином с водой, стоящим в центре стола. вону не рассказывает ему, что так и не доел париж-брест. — поэты любят вешать лапшу на уши, mon ami, я думаю, он просто пытался не слишком открыто тебя оскорбить. — нет, нет, — сунён переводит взгляд с ламп на друзей и качает головой. — сейчас объясню, — он пододвигает тарелку с лапшой ближе к себе. — все хотят быть праведниками, верно? — мингю, вону и минхао синхронно кивают. сунён отправляет кусочек обжаренной в растительном масле спаржи в рот. — никто не хочет грешить добровольно. поэтому, чтобы человек захотел совершить грех, этот самый грех должен быть красивым, до неземного. страшным — да — потому что грех — это искушение, созданное дьяволом; дьяволом, который пытается доказать богу, что люди не могут быть праведными, потому что на земле есть место только для греха — но красивым, чтобы люди хотели его совершить. — если я не ошибаюсь, — перебивает сунёна минхао. — твой знакомый поэт сказал, что ты страшный как грех, а не красивый как грех. — а в чём разница? — в категориях, которые мы тут пытаемся охарактеризовать, — фыркает минхао, делает глоток воды из тявана, давится и закашливается. мингю деликатно хлопает его по спине и предусмотрительно переставляет салфетницу ближе к его локтю. — меня больше волнует то, что ты про дьявола, пытающегося что-то богу доказать, сказал, — минхао перестаёт кашлять, но мингю оставляет ладонь на его пояснице. — что-то я не помню такого стиха в библии. а ещё, мне кажется, при таком сценарии дьявол уже давно всё, что хотел, богу доказал. грехов на земле много. уж точно больше, чем богу бы хотелось. — не знаю, о какой библии ты говоришь, мингю, но, как известно, дьявол никогда не сможет доказать свою правоту богу, — глубокомысленно изрекает сунён. — потому что, отправляясь на землю, чтобы искушать людей, он обязательно находит свою любовь — каждый падший ангел обязательно влюбляется однажды — и апокалипсис, который был его главной целью, уже дьяволу не нужен. ему нужна любовь. а, если дьявол даёт начало действиями, необратимо ведущим к концу света, ещё до того, как встречает свою любовь, то он видит, как тот, кого он любит, погибает от его же рук, и это ад и конец света для самого же дьявола. если события разворачиваются так, то дьявол переживает эту историю снова и снова — это его божественное наказание. поэтому дьявол никогда не одержит победу над небесами. его попытки доказать что-то — рукотворное сотворение ада для самого себя. — сунён, — снова обрывает его минхао. — я абсолютно уверен, что ты пересказываешь концовку «человека-дьявола: плаксы» прямо сейчас, и это определённо не библия, — он словно случайно отстраняет руку мингю от своей талии. — а ещё это очень подло, потому что вону его ещё не смотрел, а ты всё рассказал. — погодите, — мингю складывает руки на краю стола. — аниме — это почти библия, конечно, но вернёмся к концепции греховной красоты, — он бросает короткий взгляд на минхао, смахивающего пряди чёлки со лба. — грех хочется совершить — в этом вся прелесть греха. он как бельгийский шоколад, который оказывается серной кислотой. вся концепция праведности как раз и заключается в том, чтобы искушению не поддаваться и этот шоколад не пробовать, и большинство людей с этим прекрасно справляется, — брови сунёна медленно ползут вверх. — так, в чём резон любить тебя, если ты красивый как грех? — страшный как грех, — поправляет его минхао. сунён обиженно хмурится. — любовь покрывает множество грехов, — подаёт голос вону. мингю, сунён и минхао поворачиваются к нему почти синхронно. вону смотрит куда-то сквозь и отрешённо мешает лапшу палочками. — первое послание петра, глава четыре, стих восемь. сам акт любви к сунёну является противоядием для серной кислоты его красоты. все молчат несколько минут и после этого ни библию, ни сунёна, ни его красоту не обсуждают. мигрень вону из привычной пятничной эволюционирует в непривычную, болезненную и скребущую череп изнутри: он не может перестать думать о бледной херфст со смазанной светлой помадой на губах, о колизее в центре шторма и о тёплом чарующем голосе — таким голосом должен обладать влюблённый падший ангел. в спальне вону пахнет сигаретным дымом: сосед сверху снова курит на кухонном балконе. вону смотрит на потолок, но видит только тёмное пятно — не небо, не крупные жемчужные звёзды и не планеты — что-то, что дальше; что астрономы так отчаянно пытаются изучить. небо за плотно закрытым окном затягивается мутной пеленой туч. вону прячет пальцы в рукавах колючего свитера и переворачивается на бок. по подоконнику ползёт оранжевая, как апельсиновая кожура, полоса света от проезжающих мимо дома машин. в комнате раздаётся звук осипшего дверного звонка. вону закрывает глаза, считает до двенадцати, пытаясь успокоить дрожь в руках, и на тринадцатой секунде встаёт с застеленной кровати в неосвещённой спальне. — хао отправил меня сюда с просьбой выяснить, съел ли ты его париж-брест или нет, и, да, можешь не отвечать, я знаю, что не съел, но хао лучше об этом не говорить. из соображений сохранения вашей дружбы, ну, ты понимаешь, — с порога заявляет джун. он в твидовом пальто, взъерошивает свои волосы и улыбается, скользя по вону взглядом. — привет. — привет, — отзывается вону и впускает его внутрь. джун скатывает пальто с плеч в коридоре. вону всё ещё не включает свет, и джун безоговорочно принимает правила игры: снимает ботинки в полутьме, на ощупь идёт на кухню вслед за вону, в темноте дотрагивается до его плеча, чтобы просто провести ладонью по длине всей руки, мимолётно коснуться пальцев и спрятать свою ладонь в кармане брюк. вону включает тусклый светодиодный светильник над разделочным столом. — я хотел поговорить, но мне нехорошо сейчас, — джун смотрит понимающе и вопросительно одновременно. — так бывает. мне нужно прилечь ненадолго, и станет лучше, — вону дрожащими пальцами тянется к навесным полкам, чтобы достать оттуда кружку. джун перехватывает её из его рук. — ты сможешь заварить себе чай? если хочешь, конечно, — джун кивает. — я ненадолго. мне просто надо остаться одному и прийти в себя, — вону держится за край разделочного стола рукой, чтобы не упасть или чтобы успокоить тремор. — извини. — ничего, — голос джуна не звучит взволнованно — скорее, привычно бесстрастно — но в его взгляде мелькает тень беспокойства. — я могу помочь? — нет, всё в порядке, — вону качает головой и чувствует, как его дыхание предательски сбивается. — мне просто нужно побыть одному немного. всё будет в порядке. джун отчётливо понимает разницу между настоящим и будущим временем глаголов, но всё равно согласно кивает, и вону оставляет его на кухне одного, с кружкой со следами от крепкого чёрного чая на внутренних стенках в руках. лампы в тусклом светильнике над разделочным столом мигают. вону возвращается в спальню и ложится на край кровати, подтягивая к себе ноги и обнимая колени. в комнате тепло: отопление в генте ещё не включили, но вону не проветривал спальню несколько дней — но он всё равно мёрзнет, утыкается подбородком в колени, сворачивается калачиком и чувствует, как очки сползают на кончик его носа. на подоконнике появляется больше оранжевых пятен света с вечерней улицы. из-под сгущающихся над шпилями соборов туч сильными порывами дует ветер, и даже через закрытые ставни слышен шелест листвы дубов, растущих под окнами. вону не знает, сколько времени проходит: пятнадцать минут или полчаса — но он слышит, как закипает вода в чайнике на кухне и как стучит кружка, которую джун ставит на стол; видит полоску жёлтого света под дверью спальни — джун всё-таки включает свет — чувствует запах свежезаваренного каркаде и гадает, где джун его нашёл. конечности сводит судорогой. вону пытается принять вертикальное положение и почти сползает с кровати на пол, снимает очки, откладывая их куда-то на тумбочку, проводит ладонью по лицу, тянется к проводу прикроватного торшера и закрывает глаза, когда щёлкает выключателем. оранжевые полосы и пятна на подоконнике пропадают. спальня заливается медовым светом. вону сгибает и разгибает пальцы в попытках согреться, но даже не чувствует того, что совершает движение. — джун, — вону зовёт негромко, но так, чтобы джун мог услышать, упирается в прогибающийся под его весом матрас правой рукой, пока левая всё ещё прислоняется к его лбу тыльной стороной ладони: чтобы охладить горящую кожу лица или согреть холодные пальцы. джун заглядывает в спальню. — извини ещё раз, но, наверное, тебе лучше уйти, — джун вскидывает бровь. — просто я, — вону убирает руку от лица. — мне больно, и я вряд ли смогу составить тебе достойную компанию сейчас. прости, что тебе приходится быть свидетелем этого всего, — последние слова вону произносит на выдохе. — иди домой. джун закусывает губу и молчит несколько минут. кроны дубов на уровне шестого этажа шумят из-за холодного октябрьского ветра. джун заходит в спальню и прикрывает за собой дверь. — тебе холодно? — он делает неуверенный шаг ближе к застеленной клетчатым пледом кровати. — да, — вону устало прикрывает глаза. — но это пройдёт. просто оставь меня. — знаешь, — вону чувствует, как матрас возле него прогибается под чужим весом. джун берёт его руку в свою и несильно сжимает дрожащие пальцы. — ты был похож на «каина» эдвина роско маллинса сейчас, — джун массирует его ладонь своими длинными сильными пальцами. вону открывает глаза. джун спокойно смотрит на его руки. — сидел в той же позе, что и он, я имею в виду. кстати, альтернативное название этой скульптуры — «наказание моё больше, чем снести можно». — что ты делаешь? — тихо прерывает его вону. — пытаюсь тебя согреть. — не нужно, — вону пытается выпутать руку из его хватки. — уходи, пожалуйста. я справлюсь. — я хочу остаться, — джун держит крепко и заглядывает вону в глаза. его взгляд, как и голос, принадлежит влюблённому люциферу. — ты полчаса здесь «справлялся», но ты весь дрожишь, — он берёт вторую руку вону в свою и сжимает её ещё сильнее. — позволь помочь тебе, ладно? если я вернусь домой сейчас, и минхао после съёмки спросит, как у тебя дела, и узнает, что я оставил тебя одного, когда тебе плохо, он принесёт меня в жертву древним богам и искупается в моей крови. — минхао знает, что, когда мне плохо, лучше меня не трогать, — возражает вону и старается расслабить пальцы, которые переплетаются с тёплыми пальцами джуна, но не перестают мелко дрожать. — ни черта минхао не знает, ясно? — грубо перебивает его джун, сразу же проводит по тыльной стороне ладони вону большим пальцем, будто бы извиняясь, и спрашивает чуть мягче. — что тебе помогает обычно? — время, — отзывается вону и, не в силах сопротивляться, падает на застеленный клетчатым пледом матрас. — хорошо, — джун продолжает массировать его руки. — у меня как раз есть всё время мира, — ветви дубов стучат по стёклам окон этажами ниже. джун тянет вону на себя, заставляя принять вертикальное положение. — давай ты наденешь что-нибудь тёплое. этот свитер не выглядит удобным. вону кивает и разочарованно вздыхает от потери контакта, когда джун встаёт с края кровати и отпускает его руки, и снова откидывается на матрас. свет прикроватного торшера оставляет на потолке замысловатые медные узоры. джун роется в шкафу вону и достаёт оттуда просторную футболку, пару шерстяных носков, связанных сунёном два года назад, когда он внезапно начал увлекаться вязанием и плетением колец из бисера, и джемпер, который когда-то забыл в квартире вону мингю, — огромный, небесно-голубой и свалявшийся в некоторых местах. джун снова садится на край кровати и заставляет вону последовать его примеру. от джуна пахнет цитрусовыми, опавшими листьями после дождя и чем-то сладким, как яблоки в карамели. — подними руки, — джун сдувает выпавшую на лоб русую прядь. вону послушно выполняет его просьбу, и джун стягивает с него свитер вместе с рубашкой. — вот так, — джун скидывает одежду на пол и протягивает вону футболку, которую нашёл в шкафу. вону путается в широких рукавах. — не хочешь забраться под плед? — вону подтягивает к себе ноги и ставит ступни на край кровати, надевая шерстяные носки — сунён связал их безразмерными и не вплёл в них резинку на щиколотках. — будет теплее, — джун накидывает джемпер ему на плечи и помогает вдеть руки в рукава. — давай? — он оттягивает край пледа от изголовья кровати, позволяя вону залезть под него. — хорошо? — вону кивает и чувствует, как джун на ощупь ищет его ладонь своей под клетчатой тканью. — хорошо, — джун тянется, чтобы выключить торшер, перелезает через вону на другую часть кровати и ложится поверх покрывала рядом. — давай сюда свои руки, — вону послушно протягивает ему ладони. — мои скудные медицинские познания говорят о том, что тремор вызван недостаточно быстрой циркуляцией крови, — вону снова кивает и смотрит на тёмное пятно на потолке. джун продолжает разминать его пальцы и сосредоточенно сводит брови. — всё ещё холодно? — уже теплее, — еле слышно отзывается вону. в окно шестого этажа заглядывает кусочек ветви дуба с жёлтыми листьями, подсвеченными будто бы изнутри. на улице становится тише: по однополосной трассе у девятиэтажного дома перестают ездить машины; слышен только шум древесных крон и пресной воды, разбивающейся о выложенные плиткой берега. джун дышит почти неслышно — вону ощущает его дыхание на коже — тепло. вону снова думает о том, что джун «такой» — и о том, что минхао, сунён и мингю «не такие» — они договорились никогда о здоровье вону не говорить, и никто из них никогда не нарушал этого правила, а для джуна разрушить его не составило труда, и вону этому даже не сопротивлялся. джун натягивает рукава джемпера на их переплетённые пальцы. вону закрывает глаза. голова всё ещё болит. — поговори со мной, — одними губами произносит вону, но джун почему-то его слышит. — о чём? — не знаю, — вону открывает глаза и переводит взгляд с потолка на джуна, лежащего рядом. ему кажется, что человек перед ним — и есть оранжевая полоса света на тёмном подоконнике. — что ты думаешь о звёздах? — о звёздах? — переспрашивает джун. — о тех, что на небе? — вону слабо кивает. — они не более, чем концепт звёзд, — вону снова закрывает глаза. голос джуна звучит как воскресное церковное пение в кафедральном соборе — красиво и страшно. — их свет должен преодолеть огромное расстояние в невероятное количество световых лет, чтобы добраться до земли. и то, что мы видим сейчас, — всего лишь искажённое временем изображение того, что есть на самом деле. звёзды учат нас цепляться за прошлое, потому что звёзды, которые мы видим, выглядели так раньше, а сейчас они совершенно другие. но мы даже не догадываемся об этом, — джун подносит руки вону к своим губам и дует на них, обдавая тёплым дыханием. — а ещё, скорее всего, звёзды, свет которых дошёл до нас лишь сейчас, на самом деле уже давно мертвы. мы любуемся мёртвыми телами, — джун оставляет поцелуй на костяшках пальцев вону. — любовь к красоте звёзд поощряет и культивирует некрофилию. — ты же говорил, — напоминает вону. — что готов спуститься в царство мёртвых и играть аиду на лире, чтобы он позволил тебе вывести на свет умершего. — умершего человека, — поправляет его джун. — а не раскалённый шар, который почему-то кажется людям красивым только тогда, когда он не вблизи, — вону поворачивается на бок, чтобы смотреть джуну в лицо, и сам пугается их внезапной близости. так, словно они не были ближе раньше. — всем нравятся звездопады, пока падающие звёзды не превращаются в метеориты и не летят на землю, чтобы уничтожить всё, что людям дорого. — метеорит не может уничтожить то, что мне дорого, — возражает вону. — а что тебе дорого? — любовь? — ответ из уст вону звучит как вопрос. джун отчётливо это слышит и почему-то улыбается. — что ты про это думаешь? — про любовь или про отношения? потому что к отношениям я не отношусь, — вону устало улыбается. джун прячет его руки под клетчатую ткань покрывала и аккуратно заправляет выпавшую на его лоб вьющуюся прядь за ухо. — любовь как звёзды. ты любишь то, что постоянно меняется, потому что каждый человек претерпевает непрекращающиеся изменения каждое мгновение своей жизни, но эти изменения доходят до тебя только через огромное количество световых лет. получается, что ты по-настоящему любишь только старую версию человека, — джун расстёгивает верхнюю пуговицу на своей льняной рубашке левой рукой. — но в этом нет ничего страшного. надо об этом помнить и продолжать любить. в этом и заключается главная идея любви — в смирении. в осознании того, что ты никогда не сможешь полностью понять человека, которого любишь, и ты должен признаться в этом и себе, и ему. вону смотрит на джуна из-под опущенных ресниц, скользит по родинкам над его губами взглядом и думает о том, что никогда не сможет понять его даже и на десять процентов — а понять джуна полностью кажется желанной, но недостижимой целью. вону снова сгибает и разгибает пальцы под тканью пледа и чувствует, что совершает движение. — что ты думаешь по поводу абортов? — что на территории бельгии они должны стоить намного меньше, — джун приподнимается на локтях и смотрит на вону сверху вниз. — почему ты спрашиваешь? — хочу убедиться в том, что наши мнения хоть в чём-то совпадают, — отвечает вону и медленно моргает, когда смотрит джуну в глаза, чуть прикрытые, словно в полудрёме; цвета махагона после дождя; блестящие даже в ничем не освещённой спальне. эти глаза принадлежат человеку — или падшему ангелу — который знает все тайны вселенной, но не собирается ими ни с кем делиться. — ты же преподаёшь в университете, — джун возвращается в своё прежнее положение и подкладывает локоть под голову. его русые волосы размётываются по клетчатому покрывалу бронзовым нимбом. — должно быть, часто сталкиваешься с мнениями, отличающимися от твоего собственного. — не так часто, как хотелось бы, — хмыкает вону. — альтернативные мнения — не ошибочные — встречаются довольно редко. — и как ты к ним относишься? — они необходимы, — вону смотрит на лёгкую полуулыбку у джуна на лице, и ему кажется, что он читает свой ответ по его губам, так, словно не достаточно основательно подготовился к устному экзамену, а преподаватель зачем-то подсказывает ему ответы — но джун молчит, только смотрит и продолжает улыбаться своей мефистофельской улыбкой. — большинство, имеющее то же мнение, что и преподаватель, — важно. оно составляет основную массу образованных людей, населяющих землю. но альтернативные мнения необходимы хотя бы для того, чтобы разочаровавшимся в академическом эталоне представителям большинства было куда сбежать. — «сбежать»? — насмешливо переспрашивает джун. — не думал, что когда-то услышу от тебя это слово в таком ключе. — а я никогда не думал, что услышу от тебя фразу «я хочу остаться», — бормочет вону. с губ джуна срывается смешок. — знаешь, что ещё можно сделать, чтобы согреться? — вдруг спрашивает он, поднимая голову с матраса. вону закусывает губу. — поесть. еда греет, а сейчас как раз время для позднего ужина. — у меня есть рис в холодильнике, — вону выбирается из-под пледа и кутается в джемпер — от него до сих пор пахнет одеколоном мингю и почему-то пряными духами минхао. вону не замечает, как шум листвы за окном плавно превращается в стук дождя по асфальту. — его нужно разогреть. вону сидит на кухне, забравшись на стул с ногами, и обнимает колени, пока джун стоит у разделочного стола, согнувшись перед микроволной печью, в которой греются две глубокие тарелки с рисом, так, словно его направленный на печь взгляд поможет еде быстрее разогреться. — у тебя есть студенты, чьи мысли тебе по-настоящему интересны? — джун оборачивается к вону через плечо. — ну, из тех, чьи мнения не совпадают с твоим. — есть, — вону смотрит на оставленную джуном кружку с остывшим каркаде на краю стола. — второкурсница. у неё какой-то совершенно непонятный мне культурный код — она росла где-то в восточной европе — и она абсолютно по-другому смотрит на вещи, которые большинству кажутся весьма понятными и очевидными. мне нравится, как она выворачивает литературу наизнанку. её херфст зовут. — «осень» по-голландски? — присвистывает джун. — красиво. — а ты «июнь», — микроволновая печь пронзительно пищит, и джун открывает дверцу. — а я вону. — имена и их значения придумывают люди, — замечает джун и ставит тарелки с рисом на стол. — сейчас придумаем значение твоему, — он задумчиво отходит к выдвижному ящику со столовыми приборами. — вону — это ощущение лета осенью, — вону смотрит вопросительно. джун достаёт из ящика вилки. — такое чаще бывает весной, конечно, но осенью тоже — когда ты идёшь по улице и внезапно асфальт нагревается до какой-то особенной температуры, и в воздухе пахнет травой и одуванчиками, и тебе вдруг кажется, что сейчас лето, даже если все листья на деревьях жёлтые, а грачи улетели на юг, — джун кладёт вилки на стол и отходит к холодильнику. — ты так ощущаешься. лето осенью. zomer in de herfst. 秋天的夏天, — джун достаёт упаковку сливочного масла и возвращается за стол. — ты знал, что рис вкуснее, если его есть со сливочным маслом? мне это один мой знакомый из токио рассказал. — ты был в японии? — спрашивает вону. — я же говорю, — джун отламывает ломтик масла ребром вилки и кладёт в тарелку вону. — я много где был, — вону ему почему-то не верит, но отчаянно хочет. — потому что для меня «сбежать» — это постоянное желание. попытка удовлетворить мой «великий голод». — поиск смысла жизни? — да. — и куда бы ты хотел сбежать сейчас? — вону подцепляет жёлтый из-за растаявшего масла рис вилкой. джун смотрит на него взглядом, затуманенным мыслями о чём-то отвлечённом и жалящим своим присутствием в настоящем времени одновременно, и уголки его губ медленно ползут вверх. — сейчас бы я не хотел сбежать, — за окном шестого этажа монотонно шумит дождь. по руке джуна ползёт пятно оранжевого света от проезжающей мимо девятиэтажного дома машины. — сейчас я хочу остаться.